Демократия и тоталитаризм

АНДЕГРАУНД ИЛИ ДЕГРАДАУНД?

Россия — культурная провинция. А США, Иран и Куба — нет. Провинциализм определяется не масштабами или могуществом страны, а неспособностью развивать своё, неумением проявить собственное оригинальное мировоззрение. Это состояние души, когда ослабленная воля позволяет лишь поклоняться столице, диктующей вкусы, выступающей законодательницей мод. Мы переняли экономический строй и политическую систему, называем главу государства президентом, а резиденцию правительства — Белым домом. Почему же культура должна быть исключением? Ещё Тойнби писал, что вместе с английской винтовкой афганский моджахед приобретает западные ценности. Как бонус или в нагрузку? Вместо противодействия культурной экспансии наша «элита» предпочитает добровольное погружение в провинциализм, примеряя кафтан первого парня на деревне. Примелькавшиеся на экране деятели искусств охотно соглашаются быть проводниками чужой эстетики, соревнуясь в культуртрегерстве, они довольствуются ролью второго в Галлии. Для этого не нужны таланты. Кроме одного — таланта обезьянничать. Преуспевание в нём сегодня не смущает, а, наоборот, ставится в заслугу, поощряется лавровыми венками, престижными премиями и призами «национальных» фестивалей. Вот только «столица» смотрит на это соответственно: как хозяин, выражающий радостное удивление у клетки с попугаем: «Надо же, ещё и говорит!» Наши фильмы об Отечественной войне сняты в стилистике американских боевиков, а сюжеты драм тиражируют американскую мечту на российской почве. Мы гордимся статусом культурной провинции, превращая в событие национального масштаба выдвижение очередной подражательной ленты на «Оскара». И при этом говорим о славянском возрождении! Псевдоискусство для псевдогосударства? Вытравление национальной культуры — это контрибуция за проигрыш холодной войны, нас приучают смиряться с выступающими под маской глобализации америкоцентризмом и тотальной голливудизацией. Но духовно близким может быть только национальный гений — в силу этнических особенностей и непередаваемых нюансов, на которых строится подлинное искусство. Чужое всегда отражается, как в кривом зеркале, выглядит искажённым. Передаются только контуры, грубые черты, а полутона и тонкости размыты. Впрочем, общество потребления, ориентированное на биологические потребности, не нуждается в глубоком искусстве, а вполне довольствуется «фаст-артом», привыкая к схематичным героям, поверхностным отношениям и потоку банальностей, выражающему житейскую мудрость.

В позднюю советскую эпоху, несмотря на крепкий средний уровень официального искусства, который поддерживала профессиональная цензура (бывшая не только идеологической, но и эстетической), симпатии интеллигенции были на стороне андеграунда, ориентировавшегося на Запад. С приходом диктатуры масскульта и цензуры рынка, интеллигенцию поглотил средний класс, а бывший андеграунд занял главенствующее положение, превратившись из запретного плода в обязательный. Он принёс смерть изящной словесности, в живописи отрезал связи с наследием прошлого, отлучив краски и мольберт, которые заменил на синтетические материалы для инсталляций, вытеснил на обочину классическую музыку, навязав непритязательные мелодии американской культуры. Глобализация? Взаимопроникновение культур? Неизбежность чужого влияния? Но между влиянием и подавлением тонкая грань: где кончается первое и начинается второе? Неужели в стране Толстого и Достоевского трудно найти своего Куэльо или Дэна Брауна? А «поттеризация», прошедшая катком по детской литературе? Неужели фантазии англичанки богаче тысячелетней русской мифологии? Положение сырьевого придатка, которое занимает Россия последних десятилетий, вовсе не обязывает быть и придатком культурным. Перефразируя евангельское: оскверняет не что отдаёшь, а что принимаешь. И сегодня сказывается больше не наша экономическая отсталость, а традиционное низкопоклонство российской верхушки перед Западом — её англомания и франкофилия.

В СССР, следуя традициям эпохи Возрождения, придерживались мнения, что вкус, в том числе и массовый, необходимо воспитывать. Сейчас подразумевается, что вкус заложен от рождения, дарован, как глаза и уши. А назначение искусства в том, чтобы ему угождать. Поэтому наша цивилизация вернулась к «биологичным» ритмам примитивных народов, ударам шаманского бубна или африканского там-тама, проникающих в эмоциональную сферу минуя интеллектуальную. В отличие от пролеткульта, масскульт не объявил войны искусству высоколобых, засевших в башне из слоновой кости, мэйнстрим её попросту проигнорировал.

Античных философов, духовных лидеров христианского Средневековья, мыслителей Нового времени и гуманистов эпохи Просвещения, харизматических вождей общественных движений, раздвигающих горизонты писателей и учёных, заглянувших в отдалённые уголки Вселенной, сменили рок-идолы, глянцевые интервью которых несут свет истины. Сегодня даже церковь приспосабливается к новым условиям, отбросив патриархальную риторику, её лидеры переняли язык западных менеджеров. Наступила эра футбола и лёгкой музыки. А ещё в двадцатые годы прошлого столетия, по свидетельству Ромена Роллана, толпа одинаково восторженно приветствовала и Чаплина, которого понимали все, и Эйнштейна, которого не понимал никто.

«Элитарное искусство» не может существовать в отрыве от массового, а когда в масскульте царит глупость, то «элиткульт» впадает в безумие. Бессюжетный поток сознания, нерифмованная, бессодержательная поэзия, почему-то называемая верлибром, живопись, больше похожая на тесты Роршаха, криминальные боевики, которые автоматически зачисляются в «арт-хаус», если сняты не в Голливуде. Нам предлагается постигать смысл мазни, за которую в художественной школе ставят двойки. Отсутствие мастерства прячется за отрицание формы. Но за отрицание этого отрицания ангажированные критики обвиняют в непонимании современного искусства. Но кто его понимает? Говорят: искусство для избранных. Но кто избранные? Сами создатели? Искусствоведы, «распиливающие» средства, выделяемые из госбюджета?

Официальной культурной оппозицией масскульту выступает «патриотическое» искусство, стоящее на трёх китах: Православии, Антисоветизме и Лубке. Современный квасной патриотизм — это когда в каждом кадре крест, а в каждой песне — «мы русские, с нами Бог!». При этом порядки в Императорской России воспевают бывшие коммунистические идеологи, перекрасившиеся из красных в серые, «душеспасительные» киноленты снимают авторы «чернухи» девяностых, а романсы исполняют те, кто не пробился в «попсу». В искусстве роли поделены, как в игре «казаки-разбойники»: кто-то разыгрывает карту западничества, кто-то — славянофильства. А нам предлагают выбирать между не лучшими образцами заимствованного искусства и пародией на собственное, между искусственностью и безыскусностью.

В Союзе Писателей заправляют наследники «деревенщиков», писателей земли, «авторграундов», как их называли представители советского андеграунда. Удивительно, как они сохранились в перевёрнутом мире! Ещё более удивительно: как им не стыдно за свои книги? За поэзию, которая, вероятно, хороша в переводе на русский, и прозу, не делающую честь школьному сочинению? Или стыд остался в развитом социализме? Душу поэта сегодня заменили сердце чиновника и руки дельца! Основная претензия «почвенников» к «западнорыночным отношениям» в литературе: почему издаётся тот, кто платит? Но и для вступления в СП России требуется денежная сумма. Помимо умения справиться с предложением «Мама мыла раму». Распахивая двери всем и каждому, он давно превратился в проходной двор. А писательские съезды, которые проводятся в лучших традициях советской партноменклатуры и от которых за версту несёт обскурантизмом? Да и остальные творческие союзы — эти големы, вызванные к жизни внутрикорпоративной грызнёй — в создавшихся условиях также переживают стагнацию. А с другой стороны модные режиссёры, уловив запросы времени, эксплуатируют славу великой русской драмы, ставят на сцене классику в духе ушедшего театра абсурда, называя эти перепевы современным прочтением. Им не откажешь в мастерстве, им опошлить — только прикоснуться!

А создать равноценное?

Кажется, культурная жизнь бьёт ключом: издаются книги, выходят фильмы, ни дня не проходит без фестивалей, выставок и концертов. А в будущих учебниках по культурологии о них не будет и строки.

В начале прошлого века русская словесность переболела декадансом, в начале нынешнего русское искусство в целом переживает тёмную полосу деграданса. Переживёт ли?