– А кто по-твоему завтра будет главный?

– По-моему, знакомый.

– Вот его и поведешь.

– Тогда и отдохнуть пора. Поехали домой, Александр Иванович.

– Сейчас поедем, – успокоил его Смирнов, видя входящего в кабинет Коляшу: – Как там Большая Пироговская?

– Троих, как просили, отправил. – Чем-то недовольный Коляша не доложил – отвязался от старичка. – Там слухач к вам рвется. Пускать или не пускать?

– Он у меня и не спрашивал, просто врывался, – сказал Смирнов.

– А у меня дисциплина, – Коляша вернулся к двери и приказал кому-то невидимому. – Передай Рыжему, пусть сюда идет.

Рыжий слухач незаметно презирал Коляшу, не замечал Сырцова, только к Смирнову относился терпимо.

– Расшифровка готова, Александр Иванович, – не доложил, сообщил он.

– Так расшифруй, – предложил Смирнов. Слухач с неудовольствием посмотрел на Коляшу и Сырцова, показывая Смирнову, что присутствие лишних людей при их разговоре необязательно, но Смирнов легкомысленно решил: – Да ладно. Давай при них.

– Ваша запись вам продемонстрировала звуки электронных манипуляций абонента. У себя запись этих звуков я просчитал на машине. В начале разговора абонент подключил третий телефон для совместного прослушивания корреспондента. Потом был подключен факс, по которому абоненты недоступно для корреспондента вели переговоры, вероятнее всего советуясь по поводу его ответов. Номера телефона и факса прочитались довольно легко. Вот они.

Слухач положил бумажку на стол перед Смирновым, нахально давая понять, что эта информация предназначена только ему.

– Спасибо, Вадик, – прочувственно сказал Смирнов. – Работа – высокий класс. Без тебя, я, как без ушей, глухой. Честно.

– Сегодняшняя работа не слишком сложная, – скромно прикрывая бушующую гордыню, как бы отверг комплимент Вадик. – Я свободен на сегодняшнюю ночь, Александр Иванович?

– Свободен, свободен, – за Смирнова ответил Коляша, но Смирнов инициативу не отдал, потому что завтра Вадик ему мог понадобиться:

– Но только на сегодняшнюю ночь.

– Понял, Александр Иванович. – Вадик обвел всех прощальным взглядом: – Всего хорошего.

Когда он ушел, Коляша признался с удивлением:

– А я и не знал, что его Вадиком зовут.

– Ну и дурак. Подчиненных любить надо и хвалить. Вот тогда они из кожи лезть будут, чтобы все сделать как тебе надо, – высказывая эту не слишком оригинальную идею, Смирнов по механической памяти набрал номер телефона. Почти сразу ему ответили, и он – ни здравствуй, ни прощай распорядился: – Срочно необходимо выявить следующие номера. И по бумажке продиктовал номера телефона и факса.

…Через полчаса прозвенел ответный звонок. Смирнов откликнулся в трубку и долго-долго слушал длинный монолог с той стороны. Наконец, ничего не сказав в ответ, положил трубку.

– Огорчили? – понял Сырцов.

– Еще как, – признался Смирнов.

– На недоступных бугров вышли? – попытался догадаться Коляша.

– Хуже таких номеров в принципе нет. Они отсутствуют вообще.

– Вот вам и ваш любимый рыжий Вадик! – неизвестно почему обрадовался Коляша. Смирнов глянул на дурачка жалеючи:

– Если бы Вадик, если бы Вадик, – помечтал Смирнов. – Центральный контрольный пункт Министерства связи не имеет пока доступа к целому блоку номеров. И у ребят с пульта подозрение переходящее в уверенность, что названные мною номера из этого блока.

– Я и говорю: недоступные бугры! – нажимая повторил Коляша.

– Что бугры, что бугры?! – рассердился и Смирнов. – Нынче бугор есть, а завтра – среднерусская равнина. Против нас работает серьезная и совершенно секретная машина с неограниченными в наши смутные беспорядочные времена возможностями.

– Но машина без человека – железка. Значит, есть какие-то человеки? Вот на них и выходить, – резонно заметил Коляша.

– Я, конечно, зря тебя дурачком называю, хотя и любовно. Ты – не дурачок. Но пойми же ты, не дурачок мой милый, как защищены и спрятаны люди этой машины!

– Волков бояться – в лес не ходить, – резюмировал Коляша.

– Именно, – согласился Смирнов. – О, господи! Завтра – в лес!

40

Он сидел на парапете, окружавшем дырку входа в метро. Существующий в точном соответствии с погодой темно-серый камень холодил старческий зад. Он сердился – боялся простудиться – и в неудовольствие долбил тростью неряшливо уложенный асфальт. Расположившиеся рядом торговки поздней зеленью ненавистно, незаметно, но часто поглядывали на него. Этот невеселый гражданин отпугивал покупателей. А покупателей здесь было густо, шастал народец в метро и из метро.

Смирнов рисковал, конечно, но в самой малой степени. Вряд ли те просчитали, что виновник их неудачи – полковник Смирнов. А присутствовать самому при встрече надо было.

Сырцов пил баночное пиво у коммерческой палатки неподалеку. Третью банку допивал, мерзавец. На той стороне между входом на почтамт и входом на биржу мотались неотличимые от здешних завсегдатаев Коляшины пареньки.

Задание ли тому виной, просто ли холодало и он замерз, а, может, разволновался с непривычки, Смирнов вдруг ощутил, что его слегка колотит. Глянув на уличные часы, сверил их со своими наручными. Без трех минут два. Прикрыл глаза, склонил голову – кивнул Сырцову.

Сырцов – не пропадать же добру – допил пиво, швырнул пустую банку в урну, правой рукой слазил себе в боковой карман, вроде бы ничего и не вынул, но, еле шевеля губами, зашептал себе в ладошку.

Через минуту Смирнов увидел наемного убийцу. Тот, поднимаясь по лестнице из метро, вырастал по приближении к Смирнову. Его глаза, оказавшись на уровне с глазами Смирнова, ничего не выражали. За ним на расстоянии двух метров следовал один топтун, а еще через метр – второй. В толпе их ничего не соединяло. Каждый из троих был сам по себе. Они подошли к переходу и остановились в ожидании зеленого света. Перед тем, как быть зеленому, на крыльце почтамта вдруг появился человек и приветственно поднял руку. Наемный убийца, увидев его, тоже помотал задранной ладошкой.

– Жора, в работу тех! – не таясь, приказал Смирнов. А Сырцов уже шептал, не ожидая команды.

Две толпы с двух сторон Кировской двинулись навстречу друг другу. Встретились в пути, проникли друг в друга, разъединились, и посреди проезжей части оказался одиноко лежавший на асфальте убийца.

– Жора! – сказал Смирнов. – В светлой куртке его толкнул!

– Засек, – уверил Сырцов и, проследив, как молодой человек в светлой куртке не спеша спустился в метро, проследовал за ним.

Вокруг убийцы образовался небольшой людской кружок. Парочка, которая его вела, озадаченно вместе со всеми разглядывала труп. Ясно было, что убийца – уже труп: противоестественная окончательная поза, отвалившаяся челюсть, полуприкрытые глаза тухлого судака.

– Эх вы, – негромко сказал Смирнов в спины топтунам. Пареньки обернулись, один хотел что-то сказать, но Смирнов помотал головой запретил. Сам же спросил у людей в кружке:

– Скорую вызвали?

– Мужчина побежал звонить! – сообщила оживленная (успела похмелиться) немытая и нечесаная бомжиха и вновь вернулась к созерцанию покойника. Молодой еще!

К кружку, не торопясь, приближались двое ментов, игриво помахивая резиновыми дубинками. Делать здесь было нечего, и Смирнов пересек Кировскую до конца.

У старого наземного вестибюля метро его ждал донельзя смущенный старый муровский знакомый, который руководил группой сопровождения первого контактирующего. Старый знакомец не глядел в глаза. Смирнов все понял:

– Ушел.

– Ушел, – подтвердил старшой и, заспешив рассказать, разгорячился: Сразу взяли в круг, повели, довели до машины, вон там она стояла, – он указал место у сортирной арки. Они с места двинули, ребята за ними. И тут вот с этой стоянки у чучела три "Жигуленка" на полном ходу становятся поперек, отсекая моих ребят. Ушел, ушел, козел гебистский!

– Считаешь, гебист? – полюбопытствовал Смирнов.

– Почерк, Александр Иванович.

– Три этих "Жигуленка"?

– Повели их ребята. По-моему, пустой номер.

– Задействованы в темную за хорошие бабки, – продолжил его рассуждения Смирнов. А от себя добавил: – Обосрались мы, старичок, – не отмоешься.

41

– Паренек в серой куртке, – шепнул в блюдечко переговорника Сырцов.

Двое, стоявших у книжного развала напротив дверей к контрольным воротцам, тотчас пристроились в хвост пареньку. Сырцов был четвертым замыкающим. Паренек прошел по проездному, а трое преследователей бросили жетоны – запаслись предусмотрительно. Паренек повернул налево к сокольнической линии.

Подполз поезд до Юго-Западной и Сырцов вместе с пареньком вошел в вагон. Вдруг паренек, как бы вспомнив что-то, выскочил на перрон. Сырцов этой простенькой покупки ждал: поэтому и не влезли в поезд ребята. Двери вагона уже закрывались, когда паренек, придержав створки, вскочил обратно. Проверился и успокоился. Успокоился ли? Сырцов, стоя неподалеку, рассматривал профиль человека только что убившего. Профиль как профиль. Как у всех. Сырцов, после того, как у "Охотного ряда" многие сошли, отыскал себе в другом конце вагона место. Паренек тоже сел. Опасен был "Парк культуры": суета, толкотня пересадки. Но пронесло. И тут Сырцов понял: паренек будет выходить на Фрунзенской. По осматривающемуся движению головы понял, по ладоням одновременно и решительно брошенным на колени…

Сырцов первым направился к двери. Паренек досиделся до открытия дверей, так что Сырцов выходил в пугливом раскардаше, а если не угадал? Но угадал, угадал: просто паренек любил все добирать до конца – сидеть так сидеть, идти, так идти. Он обогнал Сырцова и первым взошел на эскалатор. Только бы не побежал. Только бы не побежал! Сырцов глянул назад через плечо. Все-таки один из его ребят успел зацепиться. Если побежит, придется отдать его тому, что сзади.

Слава богу, не побежал. Благоразумен и расчетлив – раз везут, зачем тратиться, бежать. Малолюдно было на этой станции, час студентов педагогического и медицинского институтов еще не наступил. На улице было пошумнее: люди колбасились у многочисленных и разнообразных лотков. Апельсины, помидоры, книги, колготки, бижутерия, пирожки…

Паренек завернул за угол Дома молодежи и вышел в сад Мандельштама. Он решительно шагал меж редких деревьев. Наискосок. Мимо завода "Каучук". Квартира на Большой Пироговской?

Здесь безлюдно, здесь необходимо вести на длинном поводке. Паренек маячил впереди в метрах шестидесяти-семидесяти от Сырцова. Не оглядываясь, он вбежал на горбатый мостик над гнилой водой. И тут раздался хлопок.

Паренек миновал середину мостика, и поэтому упал на ходу, лицом вниз, упал без качаний, без шатаний, без колебаний, как колода. – Та-ак, непроизвольно произнес вслух Сырцов и огляделся. Никого не было рядом. Сзади только поспешал его человек.

Сырцов бегом преодолел мостик и наклонился над пареньком. Пуля вошла в череп рядом с ухом, проделав идеально круглую дырочку. Хорошая снайперская винтовка с оптическим прицелом. Откуда? Если головы не поворачивал, то скорее всего с верхних этажей Дворца молодежи, а если поворачивал, то с крыши нового здания "Каучука". Ну, баллистик разберется…

– Да не трогай его. На нем наверняка ничего нет, – сказал за спиной его агент. Сырцов, стянув с правой руки покойника широкий перстень, к внутренней стороне которого был приделан миниатюрный шприц, сказал:

– Кроме этого…

И осторожно спрятал перстень во внутренний карман куртки. Из невидимого или выходного отверстия медленно натекала в небольшую лужицу темная кровь.

– Валим отсюда, – посоветовал агент. – А то тот и нас достанет.

– Если это ему надо, то он нас достанет всюду в этом саду, – резонно возразил Сырцов, но с колен поднялся. Осмотрелся еще раз. Почуяв нечто интересное, спешила к ним от улицы Доватора бабушка с внучкой. Аж спотыкалась от желания увидеть нечто. Сырцов злобно прокричал ей навстречу:

– Ребенка-то зачем сюда, бабуля? Здесь убийство!

42

Этот кабинет был значительно скромнее. Вместо неохватного ковра во все пространство – двухцветная дорожка от двери. Вместо деревянных панелей по стенам – экономичная клеевая краска зеленого цвета, вместо пяти телефонов – только два. Да и размером сильно поменьше. Плейбой Дима шел вдоль стены, ведя ладошкой по шершавой поверхности. Дошел до окна, глянул на здание Политехнического музея.

– Да, заделали они тебя, браток, – сожалеючи, высказался он.

– Им помещения нужны – второе Министерство размещать, – объяснил официальную причину своего переезда Англичанин Женя.

– Угу, – будто соглашаясь, принял информацию к сведению плейбой. Так ведь и в отставку тебя могут отправить, предварительно объяснив, что в связи с реорганизацией республиканской конторы, генералов шибко прибавилось.

– Могут, – согласился Англичанин. – Но пока не отправят из-за того, что это может выглядеть поспешным и подловатым сведением счетов. А потом, Дима, поздно будет.

– Надеешься? Ну-ну, – плейбой бухнулся в кресло и устроил ноги на журнальный столик. Полюбовался на свои двухцветные макасины и белые нежные носки, сложил скрещенные пальцы на животике и спросил:

– Докладывать?

– Я в курсе.

– А подробности?

– Стоит ли?

– Крови боишься, Женя? Неприятны подробности рутинных убийств? Ты же планируешь и разрабатываешь их, ты же команду даешь на их исполнение!

– Не ори, а? – попросил Англичанин Женя.

– Головку в песок не след прятать. Мы сильно замазаны, Женя, замазаны уже бесприказно. От нас в момент откажутся.

– К чему ты все это говоришь?

– К тому, что нам с тобой – концы рубить надо. И как можно быстрее развязаться с их вонючими деньгами.

– С деньгами, Димочка, кончено. Основная часть – за бугром, часть здесь надежно пристроена. А вот насчет концов ты прав. Ликвидация всех связей по финансовым операциям, ликвидация основных звеньев нашей связи с ними и их связей с людьми, могущими компрометировать их бескорыстность и идейность – вот наша задача сейчас.

– Зачем они нам, Женя?

– Мы без них пропадем, Дима.

– Так же как они без нас, – добавил плейбой.

– Резонно, – согласился Англичанин. – С подробностями-то зачем навязывался? Есть что-нибудь беспокоящее?

– Все-таки приятно с тобой работать, – признался Дима. – С ходу и хорошо сечешь. Да, Женечка, Смирнов беспокоит.

– Страшнее кошки зверя нет.

– Именно так. Нет. Ты же сам понимаешь, что будь у него им же натасканные опера, кот Смирнов захлопнул бы мышеловку обязательно. А в ней оказались бы мышки. Ты да я, да мы с тобой.

– Как ты думаешь, он сфотографировал Майорова?

– Конечно, засек.

– Я тебя не по фене спрашиваю, а по-человечески: Майоров сфотографирован?

– Все может быть.

– Информация к размышлению. Твоему размышлению, Дима.

– Мне как всегда грязная работа?

– Ага.

– А как насчет Смирнова? – ненавязчиво давил плейбой.

– Операцию с исполнителем он провел на высочайшем уровне. Если бы не подсказ, сидеть бы нам в дерьме. Что же с ним делать? А вот что: неназойливо предоставить ему информацию – не дезу, а подлинную информацию – о том, что денежки ушли, и он успокоится. Ведь его для поиска денег наняли?

– Для денег, – подтвердил плейбой. – Но вот вопрос. Успокоится ли? Если он умен и высокопрофессионален (а он умен и высокопрофессионален), то и наверняка просчитал, что до денег ему уже не добраться. А гон продолжает, самый активный гон. Зачем?

– Скорее всего оправдывает свою репутацию.

– Неправда ваша. Я думаю, что понял его, Женя. Он до нас с тобой хочет добраться. И в глотки наши вцепиться. И удавить до смерти. Ты представляешь, с какой плебейской яростью ненавидит нас этот мент?

– За что же он нас ненавидит, Дима?

– За белые воротнички, за хорошие костюмы, за недавнюю всесильность, за скоростные автомобили, за чистые носовые платки, за безграничную информированность… А в общем, за все.

– И за то, что люди убивали, – дополнил список Англичанин Женя и, откинувшись в кресле, весело посмотрел на плейбоя Диму.

– А он не убивал?

– Он убивал на войне, в бою, в схватке, убивал врагов. Лицом к лицу. А мы хладнокровно и расчетливо организовывали политические убийства…

– Врагов, – перебил плейбой.

– Ой ли? А вчерашняя парочка трупов – враги?

– Вчерашняя парочка – законченные мерзавцы. Им не следовало жить.

– Ты господь Бог, Дима?

Плейбой выбрался из кресла и, засунув руки в карманы, начал, ставя свои башмаки вплотную один за другим, измерять длину ковровой дорожки, про себя добросовестно считая. Дошел до двери, сообщил:

– Двадцать один. Считай, двадцать на тридцать. Шесть метров ей длина.

– Делать ноги пора, Дима, – вдруг сказал Англичанин.

– Не боишься вот так со мной, до дна, а, Женя?

– Не помню, у какого-то советского писателя прочел про то, каким захватывающим в детстве было для него чтение выпусков о знаменитом сыщике Нике Картере. И этот писатель описывает запомнившуюся обложку одного из выпусков, на которой стоящий на обрыве громадный негр в могучих своих ручонках держит над пропастью Ника Картера, который из пистолета целит опять же негру прямо в лоб.

– Я – негр, а ты – Ник Картер? – молниеносно среагировал плейбой.

– Можно и так. Но скорее я – негр. Потому что у тебя, Дима, один ход: выстрелить в меня. А у меня альтернатива: могу в пропасть тебя уронить, а могу на край обрыва поставить.

– Следовательно, инициатива в безысходности твоя. Но ведь безысходность в наличии. А ты только что говорил о времени, в котором нас не достанут. Для моего успокоения говорил?

– Почему же? Будет такой период. Недолгий, правда. Мы проиграли, Дима, играя в нападении футбольной команды имени Октябрьской революции. Пора переходить в другой клуб.

– В другой клуб нас могут взять только при одном условии: исчерпывающая подтвержденная документально информация, которую мы этому клубу предоставим.

– Все правильно, Дима, все правильно.

– Плейбой подошел к столу, оперся обеими руками о столешницу, заглянул в глаза Англичанину и сказал:

– Смирнов может помешать. Отдай мне Смирнова.

43

С горба сильно полысевшего Рождественского бульвара при желтом осеннем солнце хорошо смотрелся обрывок старой Москвы, что был чуть внизу и впереди. Солнечно было, но холодно. Сидя на скамейке на переломе Рождественского, Смирнов про себя хвалил себя за то, что надел утепленную Алькину куртку. Потому как тепло и уютно было сидеть на скамейке в Алькиной куртке. Не хотелось смотреть на запястье, чтобы узнать, который час, не хотелось неотрывно, как положено, наблюдать за всем, что происходит рядом и вокруг, не хотелось думать о предстоящей встрече… Хотелось закрыть глаза, хотелось греться на солнышке, хотелось дремать…

– А как вместо меня гебист сядет? Посидит, посидит, встанет, а вы мертвяк. Что тогда будем делать, Александр Иванович? – радостно заговорили рядом. Не открывая глаз, Смирнов длительно зевнул и без особого хвастовства догадался:

– Это ты, Леонид? Ну, здравствуй тогда. – И только после этих слов открыл глаза.

В широченном светлом, туго перетянутом в талии плаще до пят, с непокрытой головой Махов был как Махов: красив, элегантен, обходительно весел.

– Здравствуйте, Александр Иванович. А все-таки зря не бережетесь.

– Да кому я нужен, – пококетничал Смирнов.

– Народу, Александр Иванович, народу. Только вот какому – не пойму: советскому или русскому.

– Я ведь Демидова жду, Леня. Он мне свидание назначил.

– Пришел я. Вместо него.

– Значит тогда он от тебя приходил?

– Приходил он по своей инициативе. А потом мне признался.

– Считай, что я тебе поверил. С чем пришел, чего принес?

– Из достоверных источников стало известно, что партийные деньги, за которыми вы охотитесь, безвозвратно ушли, – легко отдал важнейшую информацию Махов. И с демонстративным любопытством заглянул ему в лицо.

– А из каких источников тебе известно, что я за ними охочусь? Смирнов никак не отреагировал. Великая штука – опыт.

– Не источник, Александр Иванович. Просто один человек просил в точности воспроизвести вам эту фразу. Что я и сделал.

– Человечка мне отдашь?

– А почему не отдать? Отдам, – и закончил Махов в рифму: – Вам известен Горский Адам?

– Режиссер-новатор, что ли? Известен. Днями я его собирался потрепать.

– Поздно, Александр Иванович. Сегодня утром он улетел в Лондон. Спектакль ставить.

– Господи, и все-то от меня за границу убегают!

– Это те, кто может.

– А кто не может?

– Те, я так думаю, вас достать хотят.

– Не достанут, – легкомысленно отмахнулся Смирнов и посерьезнел при серьезном вопросе: – Ты, действительно, не знаешь чем я занимаюсь и с кем по роду занятий сталкиваюсь лоб в лоб?

– Если честно, то догадываюсь.

– Естественно, не по официальным каналам пришли догадки эти?

– Естественно.

– Мне нужны имена двоих, Леня: стратега и организатора. Я хочу их уничтожить, потому что они убийцы в беспределе.

– А как они вас?

– Все может быть. Схлестнулись по-настоящему.

– А они знают, что вы схлестнулись с ними по-настоящему?

– Твою иронию напрочь дезавирует фраза, которую ты передал. Они предлагают ничью и разойтись.

– Хотите совет, Александр Иванович? Соглашайтесь на ничью и расходитесь.

– Вчера твоих трупов по Москве сколько было?

Махов заморгал, вспоминая. Вспомнил:

– Вчера довольно спокойно было. По-серьезному если – один.

– В саду Мандельштама?

– Вы считаете, что это они?

– Не считаю, а знаю.

– Ишь ты, как чистенько. А я в полной уверенности, что это разборка среди группировок. Парня-то опознали. Довольно известный солнцевский боец.

– А мертвяк на Кировской у почтамта разве не твой?

– Это какой же? – Махов закрыл глаза, чтобы прокрутить на экране зрительной памяти сводный список вчерашних происшествий. Нашел: – Мужик без документов. Смерть, наступившая от острой сердечной недостаточности.

– Хочешь, покажу, чем была сделана эта острая сердечная недостаточность?

– Не понял, – признался Махов.

Смирнов из-за пазухи извлек сверток – комок в тряпице – и, развернув тряпицу, двумя пальцами ухватил широкий перстень.

– Смотри, – приказал он Махову, но в руки тому перстень не дал, из своих рук позволил глядеть. Показывая, поворачивал.

– Мини-шприц, – понял Махов. – Его же в лабораторию надо! – и вдруг спохватился: – Где вы его взяли?

– С пальца бойца солнцевской группировки, – признался Смирнов.

– Вы что, его вели?

– Вели-то вели, да не довели. Хотели на его связи выйти. Кто знал, что на такую работу в темную и просто за бабки лоха уговорят?

– За очень хорошие бабки этих рачков на что угодно уговорить можно.

Сделали паузу: оба-два обдумывали пути дальнейшего разговора. Наконец старчески кряхтя, Смирнов опять полез в карман.

– Фейс этот тебе случаем незнаком? – спросил он Махова и протянул фотку девять на двенадцать. На этот раз в руки отдал.

На крыльце почтамта стоял гражданин с поднятой рукой. На осмотр гражданина Махову хватило пяти секунд. Он вернул фотографию.

– Нет, – честно и сожалея признался Махов.

– Жаль, – огорчился Смирнов и вернул фотку в карман. – А я надеялся. Ты же многих из той конторы знаешь.

– Обижаете, – злобно ответил Махов. – Я на них не работал никогда.

– Жаль, – еще раз огорчился Смирнов.

– Завести меня хотите, да? – догадался Махов.

– Разозлить.

– Зачем?

– По горячке, может быть, проболтаешься о чем-нибудь для меня любопытном.

– Думаете, просто так я вам ничего больше не скажу?

– Если честно, то не думаю. Не с одной же ты фразой ко мне пришел. Одну фразу и Демидов бы принес.

– Вы умный, – похвалил его Махов. – И хитрый.

– А ты не знал?

– Знал, но чисто теоретически.

– Теперь же убедился на практике. Поехали, Леня.

– На главной московской свалке обнаружен труп. Обнаружен совершенно случайно: поддатый бульдозерист по пьянке ошибочно вскрыл законсервированную кучу, которую никогда не собирались вскрывать. Труп опознан. Это бывший зав.отделом ЦК Шаров. Вот такие пироги. Шаров этот вам не нужен?

– Он мне живым был нужен позарез. – Смирнов окинул взором Московские окрестности. – Ромка как всегда, оказался прав.

– В чем оказался прав Роман Суренович Казарян?

– В том, что Шаров уже труп. Леня, Леня, Леня… О Господи, как я их ненавижу! – сообщил Смирнов и заскрипел зубами.

– Успокойтесь, Александр Иванович!

– Как мне добраться до них, Леня?

– Это дело второе. Главное дело, чтобы они до вас не добрались.

44

В переулке, напротив кафе Маркони приткнулся служебный "Мерседес", у которого, пристроив зады на багажник, убивали время шофер и охранник. Значит, они его опередили. Игорь Дмитриевич во всяком случае. Перед тем как открыть дверь Смирнов полюбовался на художественно исполненную ручку. Потерял время, дверь распахнулась сама собой и Марконя завопил:

– Мы тебя ждем, Иваныч, а ты бессмысленно копытами на крыльце топочешь!

Действительно, ждали. За накрытым по высшему разряду столом сидели, не притрагиваясь к напиткам и закуси. Игорь Дмитриевич с Витольдом Германовичем. На ходу сдирая со смирновских плеч спиридоновскую куртку, Марконя, делая приятное сидящим за столом, так, чтобы они слышали, рассказывал Смирнову:

– Уже честь по чести заказано, и ждут вас – не дождутся!

Быстренько поздоровались и уселись рядком, чтобы говорить ладком. Правда, перед этим решили выпить по первой. Игорь Дмитриевич храбро разлил водку по большим рюмкам и, подняв свою, многозначительно предложил:

– Ну-с, начнем наш прощальный ужин.

– Обед скорее, – поправил Смирнов, никак не реагируя на богатое слово "прощальный".

– Ну обед, так обед, – снял незначительные противоречия соглашатель Витольд Германович. И произнес необходимое: – Со свиданьицем.

За это и выпили, за свиданьице. Жевали зелень, помидоры, мягкую рыбу, свежайшую буженину, Оливки и роскошную, с лучком и горчичным соусом, селедочку.

Первым опомнился Игорь Дмитриевич. Промокнул роток салфеткой, выпрямился, сделал строгое лицо – будто не ел.

– Не пора ли нам поговорить о деле? – спросил он осуждающе. Только кого осуждал – непонятно: то ли себя, то ли собеседников, то ли эпоху, в которую приходилось существовать.

– О деле так о деле, – покорно согласился Смирнов.

– Тем более, что по сути оно уже завершено, – сухо продолжил Игорь Дмитриевич. – И, к нашему глубочайшему сожалению, не вами, Александр Иванович.

– Вы мой отчет внимательно прочитали, Игорь Дмитриевич? – спросил Смирнов.

– Очень внимательно, – ответил Игорь Дмитриевич.

– Тогда вы, наверное, неправильно меня поняли. Речь идет как раз о продолжении дела.

– По взаимной договоренности вы должны были обнаружить людей, которые занимались незаконным вывозом валюты за рубеж, документы, подтверждающие это, и каналы, по которым все вместе валюта, документы, люди – ушло. Вы не справились с этой задачей и в связи с сегодняшним состоянием дел вряд ли справитесь в обозримом будущем. Тем более, что при нулевом коэффициенте полезного действия вы и ваши люди обходитесь государству в весьма ощутимую копеечку. Мы решили отказаться от ваших услуг, Александр Иванович.

– Кто это – мы? – тихо поинтересовался Смирнов.

– Вы хотите знать, кто персонально отвечает за это решение? Пожалуйста. Я.

– Следовательно, предложение Смирнова о продолжении операции с измененной целевой направленностью не принято? – задал вопрос Витольд Германович. – Я хочу знать, Игорь Дмитриевич, почему это решение вынесли без консультации со мной.

– Потому что некогда было консультироваться, – грубо ответил тот.

– Так, – сказал Смирнов и отодвинул тарелку. Повторил: – Так.

– Я пойду, – сообщил Зверев и встал.

– Я вас прошу, подождите самую малость, – попросил Смирнов и ухватил его за рукав. Зверев сел. Смирнов отпустил рукав и взял со стола вилку, которой в такт своим речам тыкал в скатерть. – Не могу понять, не могу понять.

– Это совсем другое дело, Александр Иванович, – по слогам, как слаборазвитому, объяснил Игорь Дмитриевич. – У нас была законная задача: определить связи в преступной цепочке, задержать и изолировать людей, составляющих эту цепочку, и, наконец, предотвратить подобное в будущем. В какой-то степени мы справились лишь с последней задачей.

– О чем вы говорите, какие задачи! – взбесившись вдруг, заорал Смирнов. – Вы, демократы, на каждом углу орете о правах человека, а когда у людей отнимают главное право, право на жизнь, несете херовину о том, что защита этого права не входила в вашу задачу! Вы одурели, вы спятили дорвавшись до власти!

– Прекратите разговаривать со мной в подобном тоне! – Игорь Дмитриевич тоже заорал. – Я не собираюсь перед ним отчитываться, но позвольте заметить: подобное дело, по-моему не должно быть в компетенции полудилетантского частного сыска, которым вы занимаетесь!

– Следовательно, этой преступной организацией занимаются более компетентные, чем я, люди? – поймал его на слове Смирнов.

– Я этого не сказал, – быстро ответил Игорь Дмитриевич.

– А что вы, собственно, сказали? – не задал вопрос, выразил недоумение Смирнов, но вовремя опомнился и задал-таки вопрос: – Если наши отношения пришли к так сказать благополучному финалу, то я обязан знать, оплачены ли счета, представленные мной? Люди, работавшие на меня, работали добросовестно и не виноваты в неудаче.

– Вчера я распорядился оплатить все ваши счета.

– Я не спрашиваю вас о чем вы вчера распорядились, я спрашиваю оплачены ли счета.

– Счета оплачены.

– С паршивой овцы хоть файф о клок! – облегченно заметил Смирнов.

Игорь Дмитриевич резко встал, с сожалением обозрел с высоты лишь слегка початый стол и сугубо официально произнес:

– Мне расхотелось с вами обедать. Приятного аппетита и всего хорошего. Счет за этот сервис представьте моему секретарю, – и, отодвинув стул, вынырнул из-за стола, зашагал к выходу.

Смирнов и Зверев без интереса понаблюдали в окно за отъездом "Мерседеса" с высокопоставленным лицом, Зверев перевел взгляд от окна на Смирнова. Не таясь, рассматривал его.

– Хотите что-нибудь спросить? – попытался угадать Смирнов.

– Давайте выпьем, Александр Иванович, – предложил Зверев и быстро разлил.

– Другой бы драться, а я – пожалуйста, – мрачно заметил Смирнов и поднял рюмку.

– Без тостов, – предупредил Зверев. Они чокнулись и выпили. Одномоментно формально закусили. Одновременно откинулись на стульях.

– Спрашивайте, – предложил Смирнов еще раз.

– Так надо было?

– В любом случае он отказывался от моих услуг.

– Его можно было заинтересовать несколько иным аспектом этого дела, в котором он бы выглядел спасителем отечества.

– В любом случае – тухлое дело.

– Почему?

– Он с самого начала не горел энтузиазмом. Вы ведь его на это дело навели, да?

– Я посоветовал – и только.

– А как я оказался при пироге?

– Опять же я.

– Вы меня не знали.

– Я вас не знал, но знал о вас. Вы весьма известны в определенных кругах.

– Опасаются меня, значит? – самодовольно обрадовался Смирнов.

– Мне кажется, что не стоит радоваться по этому поводу, Александр Иванович.

– Я не радуюсь.

Вспомнили о еде, поели немного. Всухую еда не шла, и Смирнов разлил по третьей. Выпили без формальностей.

– Что будем делать? – спросил, наконец, о главном Зверев.

– Что буду делать, – жестко поправил его Смирнов. – Что буду делать я. Вот об этом я вам не скажу.

– Почему? – мягко поинтересовался Зверев.

– Не доверяю перекрасившимся.

– Так, – сказал Зверев и решительно разлил по четвертой. Бутылка заканчивалась. Держа в руке рюмку, он продолжил: – Позвольте вас спросить, Александр Иванович: вы давно отказались от столь привлекательных идеалов социализма и веры в коммунистическое завтра? В самом первозданном, возвышенном, так сказать, виде?

– Если честно, то года полтора-два тому назад, не более, – смущенно сообщил Смирнов и, расплывшись в улыбке, стал ждать следующего вопроса.

– Следовательно, вы тоже перекрасились?

– Следовательно, – согласился Смирнов. – Но все-таки дело продолжу один я. Я смертельно устал от утечек.

– Но ведь некоторые вы сами специально организовали, да?

Заметив кстати наполненные рюмки, Смирнов поднял свою и, подмигнув Звереву, предложил:

– За исполнение желаний.

Сначала выпили, а уж потом Зверев решил дойти до сути:

– Чьих желаний?

– Сокровенных желаний трудового народа.

– А какие его, народа, сокровенные желания, позвольте вас спросить?

– Словоблудить будем?

– Нет уж, Александр Иванович. Словоблудите вы один. Все для красного словца, начиная с трудового народа…

– Хотите угадаю, что вы хотите мне сказать? – перебил Смирнов.

– Попробуйте.

– Вы хотели сказать, что такого субъекта, как трудовой народ, в границах России не существует. За семьдесят пять лет многому научили большевики россиян: воровать, врать, предавать, махать на все рукой, петь бодрые песни, строить каналы и никому ненужные железные дороги, терпеть самых немыслимых правителей, пьянствовать… Да нет, пожалуй, пьянствовать россияне до большевиков научились. И от одного только они отучились богоизбранный народ: от желания и умения работать на себя, не разбиваясь. Я угадал?

– Угадали.

– Хотите знать почему?

– Хочу.

– Потому что и сам так думаю.

– Вы ненужно умны для сыщика, Александр Иванович.

– Ум никогда не бывал чрезмерен.

– Не скажите. Лев Толстой считал, что слишком большой ум отвратителен.

– Ошибка классика, – вынес вердикт Смирнов, взял в правую руку пустую бутылку и горестно посмотрел на нее. – Еще двести пятьдесят и все. Как ты, гебист?

– Я – как все, – дал согласие Зверев и рассмеялся.

– Но перед получением большого удовольствия небольшое деловое отступление. Так, чистая формальность. – Смирнов вытащил из внутреннего пиджака фотографию и протянул ее Звереву. Чем черт не шутит, может и пофартит. – Вы не знаете этого человека?

Зверев посмотрел на фотографию, посмотрел на Смирнова, быстро ответил:

– Майор Майоров.

– Не понял, – в растерянности признался Смирнов.

– Майор КГБ. Владимир Майоров.

– Господи, неужто повезло? Вы его хорошо знаете?

– Должен вас огорчить: совсем не знаю.

– Как же так? – огорчился Смирнов.

– Я его совсем не знаю, – повторил Зверев. – Сегодня я по пенсионным делам был в конторе. Они меня своей пенсии лишили, а для общегосударственной – справки нужны. Так что пришлось им меня в их осиное гнездо впустить. Иду я так себе через нужный вестибюль, а на столбе извещение с фотографией. Фотография, естественно, другая, но объект один и тот же. А извещение с прискорбием извещало о том, что майор Майоров, видный сотрудник, трагически погиб в автокатастрофе.

– Марат Палыч! – оглушительно крикнул Смирнов. – Будь добр, двести пятьдесят и счет!

– Я все время мучился, что наше сиденье здесь напоминает. И вспомнил наконец, – облегченно сообщил Зверев. – "Бриллиантовая рука" – Миронов и Никулин в ресторане. Помните?!

– А я оттуда и цитирую, – обиженно признался Смирнов и, внимательно пронаблюдав за тем, как Марконя налил в рюмки из принесенного графинчика, как поставил графинчик на стол и как удалился, предложил:

– Выпьем за упокой черной души майора Майорова.

– Выпьем, если только для дела нужно, – условно согласился Зверев.

Безсловно и с охотой выпили.

– Они, вы считаете? – спросил Зверев, понюхав черную корочку.

– Без сомнения. Этот майор был единственным человеком, через которого я мог нащупать их. Они не знали, что я вышел на него, но просто предположили такую возможность. И майор ушел в мир иной.

– Серьезные ребята, – задумчиво сказал Зверев.

– Грязные убийцы, – поправил его Смирнов. – Ублюдки. Ваши бывшие сослуживцы, – и предупреждая возможные словесные эксцессы, быстро спросил: – По вашему разумению, какое управление действует в данном случае?

– Могут этим заниматься три управления, по крайней мере.

– И девятка в том числе?

– И девятка в том числе.

– Игра в три листика, – без воодушевления заметил Смирнов.

– А вы что, собираетесь дальше играть? Ведь после сегодняшнего разрыва с Игорем Дмитриевичем вы без рук и без ног остались.

– Без рук, без ног, на бабу – скок, – не согласился с пессимистической оценкой положения дел Смирнов. – Счета выписаны до послезавтра включительно. Так что у меня полных два дня. Горячее не будем?

– Не будем, – решил Зверев. – Закусками напихались.

Расплатившись, уже перед окончательным подъемом Смирнов задал последний вопрос:

– Витольд Германович, как на духу: кто им стучал, вы?

– Не я, – побледнев, коротко ответил Зверев.

Смирнов поверил и поэтому попросил прощения:

– Извините.

45

Сырцов сказал:

– Василий Федорович свалил, Александр Иванович.

– За бугор, – завершил фразу Смирнов, ничуть не сомневаясь в истинности концовки. Поджал губы, выпучил глаза – размышлял. И, к сожалению, ничего не выдумал кроме бессмысленного: – Такие пироги.

– Что делать будем, Александр Иванович? – теребил нетерпеливый Сырцов.

– Не могу я тебя послать в заграничную командировку, Жора.

В комнате, которую выделил им в своей штаб-квартире англичанин Коляша, было все, что необходимо для успешного функционирования современного офиса: телефон, факс, компьютер. Но ничем, кроме телефона, они, сявые, не пользовались. Вот и сейчас сидел Смирнов перед компьютером и тупо пялился в темный экран.

– Я и не прошусь, – заметил гордый Сырцов. – Но ведь необходимо что-то предпринять! Концы рвутся один за другим.

– Вот именно, – согласился Смирнов. – Как ты считаешь: они могут кончить нашего партийного вождя?

– Маловероятно. Знамя.

– Святое ленинское знамя, – пропел Смирнов и, кончив петь, согласился: – Скорее всего ты прав, мой юный друг!

– Чего это вы развеселились? – даже испугался такой перемене в настроении начальника Сырцов.

– Все сходится, голубок ты мой, сизокрылый!

– Что сходится? – недоумевал Сырцов.

– Все, – исчерпывающе ответил Смирнов и, чтобы больше не касаться этой темы, распорядился: – С этой минуты, Жора, ты как бульдог, вцепляешься в задницу Юрия Егоровича и не отпускаешь его ни на минуту. Фиксируешь все его встречи, я прошу тебя твердо запомнить, – все! Слово, перемолвленное в троллейбусе, более чем секундное стояние рядом с кем-то, случайное столкновение с прохожим, бабка, дающая бумажные салфетки в платном сортире, облагодетельствованный им нищий в подземном переходе, продавщица в киоске – все и вся тщательнейшим образом проверяется. И обо всем, естественно, докладывается мне.

– Вы меня учите? – индифферентно спросил Сырцов.

– Учу, – подтвердил Смирнов. – Потому что ты зеленый, а я зрелый.

– Нам бы слезы лить, а вы ликуете. С чего бы это?

– Тебе не понять.

– Это почему же? – все-таки обиделся Сырцов.

– Я же тебе сказал: зеленый ты еще.

46

Особнячок в Замоскворечье стал еще краше. Видимо, основательно отремонтировали с применением импортных стройматериалов. Любуясь особнячком, Смирнов проскочил стоянку, и пришлось делать разворот "все назад" на малом пятаке. Лихо получилось, самому понравилось. Вылезши из "Мицубиси джипа" в отличном настроении, Смирнов отстраненно рассмотрел серо-стального красавца. Хороша машина, ничего не скажешь. Жаль только, что скоро расставаться.

– В приемной секретарша, не та, что была, другая – еще более строгая и еще более длинноногая – спросила, улыбаясь, как акула:

– Вы договаривались с Александром Петровичем о встрече?

– Никак нет, мадемуазель! – гаркнул Смирнов.

– Мадам, – уже без улыбки поправила секретарша. – Тогда придется вам подождать пока визитер, с которым сейчас беседует Александр Петрович, покинет кабинет. Лишь после этого я смогу узнать у него сможет ли он сегодня вас принять.

– Угу, – согласился на эти условия Смирнов, сел на указанный протянутой ладонью секретарши стул, растопырился, как на гинекологическом кресле, меж ног поставил знаменитую свою трость, на ее крюк положил подбородок и стал во все глаза рассматривать строгую очаровашку. Замечательное у него было настроение.

– Вы меня смущаете, – заметила секретарша.

– Миль пардон, – сегодня Смирнов беседовал исключительно по-французски. – Но нет сил глаз оторвать. Честно, мадам.

Делал кульбиты, чтобы озадачить. Добился: озадачил.

– Вы по какому вопросу к Александру Петровичу? – спросила она только для того, чтобы скрыть некоторую свою растерянность.

– Да по личному! Мы с ним давние кореша. Вы только скажите ему, что Санятка Смирнов в предбаннике, и все будет хоккей!

– Скажу, – очаровашка, придя в себя, сообщила об этом весьма презрительно.

Из кабинета вышел посетитель, именуемый здесь визитером, сонным взором презрительно оглядел Смирнова, невнятно пробормотал нечто вроде "всего хорошего" и удалился с гордо поднятой головой.

Секретарша обеими ладонями осторожно потрогала свою прическу проверила все ли в порядке, встав, обеими же ладонями оправила мини юбочку, демонстративно не принимая во внимание нахальный взгляд Смирнова, направилась в кабинет и, почти не задержавшись в нем, вернулась.

– Александр Петрович просит вас зайти, – объявила она, интонацией не одобрив либерализм своего шефа! Смирнов кряхтя встал и, проходя мимо секретарского столика, легким движением погладил ее по головке. Возмутиться секретарша не успела: Смирнов уже был в кабинете.

Большая честь оказывалась этому визитеру – хозяин кабинета приветствовал его, выйдя из-за стола. Смирнов, подумав, пожал ему руку.

– Вы ведь обычно ко мне, Александр Иванович, как к палочке-выручалочке, – сказал Александр Петрович Воробьев, возвратившись за стол. – Что-нибудь надо, что не в Коляшиной компетенции?

– Надо, – согласился Смирнов, усаживаясь. – Это не в Коляшиной компетенции.

– А что именно?

– Услышать от тебя, козел, по какой причине ты ссучился, – очень просто произнес эту фразу Смирнов, в проброс.

Александр Петрович подобрал в широкой пепельнице трубку, прикурил от кривой специальной зажигалки и, попыхивая, заговорил, наконец:

– Мания преследования, говорят, характерная для отставных ментов болезнь.

– Характерная для отставных ментов болезнь – геморрой, – не согласился Смирнов. – Но ты не ответил на мой вопрос.

– Я не понимаю о чем вы!

– Вот что, подонок. Ты, видимо, постарался забыть о своем уголовном прошлом. А я помню. И кое-кто из законников помнит. Будешь со мной в отказку здесь играть, через Коляшу сдам тебя ссученного, на правило. Сечешь, перевертыш?

– Я все секу, мент поганый. Только не поверит тебе Коляша.

– Поверит. Сопоставит факты и поверит.

– Какие же факты? – небрежно спросил Александр Петрович.

– Ишь ты, вскинулся! Хочешь фактов? Что ж изложу, чтобы ты, наконец, хлебало свое раскрыл. Только ты – единственный не из задействованных знал в тот же вечер, что мы душегуба повязали. А задействованные, включая Коляшу, были под крылом у Сырцова на даче. Так что их контакты с кем-либо были исключены. Гебисты же действовали у почтамта так, что с уверенностью можно сказать: они знали – душегуб подставленный. Колись до задницы, Санек, кроме тебя отстучать некому было. Чем они тебя взяли?

– Ничем они меня не взяли!

– Думай о правиле, Санек! – посоветовал Смирнов.

– А о чем же я думаю, мент? – горестно признался Воробьев.

– Когда они к тебе пришли?

– Как только вы получили ребят и технику.

– Просто поинтересовались получил ли я, да?

– Да.

– А во второй раз они к тебе пришли в тот день, когда мы должны были душегуба повязать. Тут-то они тебя и взяли за горло. Ты ведь с Василием Федоровичем на много миллионов нагреб, так?

– Так.

– В третий же раз они пришли к тебе той же ночью, после того как мы убийцу взяли. Вот тут-то ты и сдал нас окончательно. Чем же они тебе платили?

– Обещанием не трогать Василия Федоровича.

– Боже! За друга в огонь и в воду! Так я тебе и поверил. Ты же наверняка выцыганил что-нибудь материальное, а? Хочешь, догадаюсь?

Александр Петрович вынужденно кивнул.

– Они дали Василию Федоровичу беспрепятственно вывезти за бугор твою обильную зелень. Догадался?

– Ты догадливый. Чего ты от меня хочешь, мент, в обмен на твое молчание?

– Многого. Во-первых, оплатить технику и людей, работающих у меня, сверх положенного еще на три дня.

– Значит, правители тебе – под зад коленом? – догадавшись и обрадовавшись, бойко перебил Александр Петрович.

– Чему радуешься, козел?! – вдруг разозлился, сам не понимая от чего, Смирнов. – Не будет тебе с этого никакого навара. Все равно будешь жить, как я прикажу.

– Во попал! – перестал радоваться Александр Петрович. – И те, и те в четыре руки за горло берут.

– Блядовать, Санек, не надо. Хватать бабки и ртом и задницей не надо. А главное – предавать не след.

– Что вы еще от меня хотите?!

– Назови того, или тех, кто от конторы имел с тобой дело, и я молчу.

– Мне представлялся лишь один. Майор Владимир Николаевич Майоров. Остальные охрана, сопровождение – шестерки.

Смирнов подозревал в тайне от самого себя, что так может случиться. Но гнал эти подозрения подале, страстно надеясь на фарт. Вот и случилось. Не было в этот раз ему фарта. Он сильно заскучал. – Других фамилий и имен ты не знаешь? Может, Майоров этот кого-нибудь упоминал? – после паузы без всякой надежды спросил Смирнов.

– Вы что людей из конторы не знаете? – удивился смирновской наивности Александр Петрович. – Они ни о чем не говорят. Они хотят, чтобы мы говорили.

Смирнов достал портсигар, извлек из него папиросу, защелкнул портсигар и вдруг увидел надпись на нем. Усмехнулся, читая, вытащил парную к портсигару зажигалку, прикурил от нее, а потом по очереди сначала портсигар, затем зажигалку – швырнул на письменный стол по направлению к Александру Петровичу. Присовокупив: – Была без радости любовь, разлука будет без печали. Забирай цацки назад и забудь, что когда-то играли в одной команде. А, в общем, живи как хочешь, перевертыш. Цвети и пахни.

Смирнов с трудом поднялся. От хорошего настроения не осталось и следа. Не глянув на Воробьева, двинул к дверям.

– Чем я буду застрахован от всяческих неожиданностей? – спросил у его спины Александр Петрович.

– Ничем, кроме моего обещания молчать, – ответил Смирнов, не оборачиваясь и вышел вон.

– Все в порядке? – спросила очаровашка. Как все хорошие секретарши, она должна была разобраться, кто он такой.

– У кого? – удивился Смирнов.

– У вас, конечно.

– Твое дело, крошка, беспокоиться о том, чтобы у твоего шефа все в порядке было. Сообщаю тебе: у него пока все в порядке, – злобно и от этого многословно высказался отставной полковник.

– Милана! – позвал секретаршу появившийся в дверях Воробьев и, вдруг заметив в приемной Смирнова, фразу не продолжил.

– Хорошо, что вышел, – заметил Смирнов. – Дай-ка портсигар.

Воробьев вынул из кармана и протянул ему портсигар. Смирнов раскрыл его, горстью извлек папиросы и вернул портсигар Воробьеву.

– Чао, – сказал Смирнов, окончательно прощаясь.

47

Тряся сиськами, совершенно голая Алуська зигзагами спускалась к воде по крутому берегу Москва-реки – туда, где вокруг бутылок кругом полулежали серьезные в годах мужчины. Алуся проследовала сквозь круг, ногами сбивая стаканы, перейдя на бег, сильно оттолкнулась от земли и нырнула в воду.

– Стоп! – рявкнул режиссер.

Алуся уже вынырнула и, трясясь, выбралась на берег. К ней бежали костюмерша с махровой простыней и теплым халатом, и помреж со стаканом водки.

– Это что такое? – подумав, тихо спросил Кузьминский.

– О чем ты там, Витя? – не расслышав, спросил сверху режиссер. Он рядом с оператором сидел на стреле крана с кинокамерой, которая следовала за Алусей во время ее прохода и пробега.

– Я так понимаю, что ты параллельно снимаешь другой фильм, да? саркастически поинтересовался Кузьминский. – По чьему сценарию, Аркадий?

Эту тираду режиссер уже расслышал: механики за веревку притянули стрелу к земле. Режиссер ступил на жухлую траву и ответил не менее саркастически:

– По твоему, Витюша, по твоему не очень хорошему сценарию.

– Где в моем не очень хорошем сценарии голые бабы?! – заорал Виктор.

– Мы по возможности улучшаем не очень хороший твой сценарий, скромно признался режиссер и обнял подошедшую Алусю за плечи. Алуся поверх теплого халата была закутана в пуховик, но еще не согрелась: синие губы сжаты в куриную гузку, красный нос изрядно подтекал.

– Все, б-б-больше не могу, – сквозь ик сказала она.

– Может, еще дублик? – ласково спросил режиссер. Алуся в ужасе замотала башкой. Тогда режиссер спросил у оператора: – Гена, у тебя все в порядке?

– Откуда непорядочку быть? Кодек, – успокоил оператор.

– Тогда ради тебя… – поцеловав Алусю в щеку, объявил режиссер. Съемка закончена!

Многочисленная съемочная группа засуетилась так, как никогда не суетится на съемке: святое дело – сборы домой.

– Так откуда все-таки голые бабы? – настырно добивался ответа Кузьминский.

– Не бабы, а баба, – поправил режиссер, но вспомнив про стоящую рядом Алусю, тотчас уточнил: – И даже не баба, а прелестная девушка с очаровательной фигуркой.

Теперь Алуся поцеловала в щеку режиссера и сказала:

– Пойду переоденусь.

Кузьминский взглядом проводил Алусю до автобуса и решил, что:

– Дешевка ты, Аркадий.

– Эй, полегче! – предупредил режиссер.

– Да что полегче?! – отмахнулся от него Виктор. – Все голых снимают, и ты туда же. Как же, мода!

– Не мода, а зритель.

Кузьминский махнул рукой и направился к автобусу, в котором переодевалась Алуся.

– Куда, куда? – заверещала костюмерша, караулившая вход, но Алуся из автобуса крикнула:

– Если это Кузьминский, пусть заходит!

– Вы – Кузьминский? – спросила костюмерша. В съемочной группе обычно не знают сценариста.

– Кузьминский, Кузьминский, – успокоил ее Виктор и влез в автобус. Алуся в трусах и лифчике покуривала, развалясь на сиденьи. Сообщила:

– Пьяна в дымину, Витя.

– Может это к лучшему, – вроде как про себя сказал Кузьминский. Но Алуся услышала и догадалась:

– Тебя ваш главный старичок подослал? Чтобы выведывать?

– Ага, – признался Виктор. – Пообедаем или ты уже наелась?

– Я не наелась, а напилась, – поправила его Алуся.

– Что в просторечьи одно и тоже. Так как насчет пообедать?

– С удовольствием, я бы сказала, с наслаждением. После стакана водки жрать хочу, как крокодилица. Только вот как дойду? С ногами плохо.

– Донесу, – пообещал Кузьминский.

– В Дом кино?

– А куда же еще?

Кузьминский подогнал "семерку" к автобусу, и, держа слово, на руках перенес уже полностью и в соответствии с временем года одетую Алусю в свой автомобиль, который, гудками приветствуя энтузиастов кинематографического дела, выбрался, нарушая все возможные правила, по пешеходной дорожке наверх. Менты из оцепления, считая его своим, не то чтобы оштрафовали помахали ручонками на прощанье. Кузьминский вырулил на Минское, и семерка покатила к Смоленской. Разрумянившаяся от водки Алуся со значением и страстно пела старинный романс "Капризная, упрямая…" Дослушав темпераментное пение до конца и никак не соединив себя с героем романса, Кузьминский спросил:

– Как дела?

– Замечательно, – сказала Алуся, просунула левую руку под его правый локоть, виском привалилась к его плечу, закрыла глаза и повторила:

– Замечательно.

– Разобьемся к едрене фене! – предупредил он.

– Нет, – не согласилась она. – Я не могу разбиться. Я фарт ухватила.

– Может, не следует говорить "чоп"?

– Ты знаешь, сколько мне предложений поступило сниматься? Восемнадцать! Никаких собеседований, никаких проб, сразу сниматься!

– Стая обезьян! Вандердоги! – ужаснулся Кузьминский.

– О ком это ты?

– О киношниках моих родимых! О ком же еще. Начал тебя Аркадий снимать. И сразу слух пошел: новое дарование. Тут уж только не опоздать, не пропустить, не дать себя опередить. Мне, мне новое дарование! А сколько раз тебя до этого вызывали на смотрины и тут же от тебя отказывались?

– Не сосчитать, – призналась Алуся и приподняла голову для того, чтобы поцеловать Виктора в плечо. – Я тебе благодарна не знаю как, Витя.

– За что же, королева моя?

– За то, что ты рекомендовал меня на эту роль и настоял на своем.

По делу она должна бы быть благодарной отставному полковнику милиции. Кузьминский ощерился в улыбке и сделал, выезжая на Садовое, левый поворот. До Дома кино рукой было подать.

В ресторане гужевались, обедая, нувориши – скоробогатеи. Но дорогому постоянному посетителю и известному сценаристу столик спроворили без лишних слов. Официантка Танечка мгновенно принесла заказ и, в ожидании первого подноса, Кузьминский заговорил о главном. Ради чего и пригласил ее на обед.

– Меня наш главный старичок подослал, – напомнил он. – Кое о чем спросить тебя надо.

– Ну, мужики, ну, засранцы! – яростно восхитилась она, показав, что хорошая актриса, и резко поменяла ритм и интонацию: – Давай спрашивай.

– Ты не замечала слежки за собой?

– Да вроде нет. Ты же знаешь, одно время ходил за мной охранник от Ваньки, а теперь, по-моему, никто не ходит.

– От Ваньки ли? – усомнился Кузьминский. – Ну ладно. А телефонные звонки были?

– Были.

– От кого?

– От поклонников, балда!

– А не от поклонников?

– Были.

– От кого? – занудливо доставал Кузьминский.

– От сожителей! – заорала она на весь ресторан. – От тебя, к примеру.

– А если не к примеру?

– Ты мне выпить дашь?

– Несут, – обрадовал ее Кузьминский, увидев официантку с подносом. Танечка мигом расставила на столе графинчик, бутылки с водой и легкую предобеденную закуску. Ухватив маленький графинчик, как гренадер Петра Первого гранату, Виктор тотчас налил Алусе.

– Сам не пьешь, а меня спаиваешь, – сварливо отметила она. Будто только что не требовала выпить.

– Не хочешь, не пей, – резонно отметил он. В связи с чем она сей момент и выпила. Выпила и запихнула в рот печеночное канапе целиком. Потом намотала на вилку податливый кусок семги и его тоже отправила в рот. Кузьминский ждал окончания процесса предварительного насыщения. Прожевав, наконец, Алуся потребовала:

– Наливай по второй.

– По второй не получается. Знаешь сколько рюмок в том стакане? возразил он, наливая. Она потянулась к налитой рюмке, но он закрыл ее ладонью и мягко сказал:

– Алусенька, миленькая, ответь мне на последний вопрос, и я от тебя отстану. Пить будешь, гулять будешь, а смерть придет – помирать будешь. Ты меня слышишь, цыпленочек? Ты меня поняла, ласточка?

– Я тебя слышу и поняла, – важно сказала она. – Вопрос задавай.

– Меня очень интересуют люди, с которыми контактировал твой Иван.

– Не мой! – перебивая, возразила она.

– …Люди, с которыми контактировал не твой Иван, когда вы были вместе. В ресторанах, на домашних междусобойных вечеринках, на загородных пикниках. О Горском, Краснове, поганце Федорове можешь не упоминать. Меня интересуют другие, мне неизвестные.

– Ну, кто? – Алуся сообразно с состоянием легкомысленно задумалась: Ну, Широв такой, старый хрен из ЦК. Он все боялся чего-то, все время говорил: "Только тихо, только тихо!" А сам тайно меня за жопу трогал. Подойдет?

– Подойдет. Давай о других.

– Помню Ванька меня с собой в город Красносоветск брал…

– Нет такого города, Алусик мой!

– Но, в общем, какой-то красный городок, километрах в ста от Москвы. Ванька туда в командировку ездил, а меня взял, чтобы не скучать. С нами еще один клиент был, потасканный плейбой. В этом Красносранске тамошний начальник Гена в резиденции для почетных гостей очень мило нас принимал.

– А имя-фамилию клиента, который с вами был, не помнишь?

– Звали-то Димой вроде, а по фамилии не представился.

– Ну, а чем занимается, кто такой в этом мире – разговор не шел?

– Вроде во Внешторге работает, потому что о купле-продаже говорил.

48

Алик долго-долго смотрел на утихавший живой огонь. Знамя пламени сначала было разорвано на флажки, а потом превратилось в маленькие вымпелы, которые неожиданно возникали на пепельно-бордовых останках поленьев. Каминный костер умирал. Спиридонов перевел взгляд на собеседника и негромко, по-доброму спросил:

– Зачем вы нам тогда врали, Гена?

Геннадий Пантелеев особой кочергой измельчил угли в камине, повесил кочергу на специальный кованый столб, где уже висели лопатка и щипцы, вздохнул, откинулся в кресле и возразил:

– Мы не врали, Алик. Мы умолчали.

– Почему? – почти надрывно потребовал ответа Спиридонов.

– Почему? – Пантелеев задумался и ответил: – Я сам не уверен, что знаю почему. Ну, наверное, в данном конкретном случае нам показалось, что, расскажи мы всю правду о Курдюмовских визитах, это будет выглядеть в какой-то степени предательством. Мы не соврали. Мишка даже подробно вам рассказал о том, как уходит отсюда неучтенная международной квотой часть изделий. Вы же сделали соответствующие выводы из его рассказа?

– Сделали, – подтвердил Спиридонов. Перед ним вместо огня была куча золы.

– Будто и не врали мы, да? – продолжал размышлять вслух Пантелеев. И не предавали. А в общем и целом получается, что замешаны в чем-то грязном и вонючем. Знаешь, за последние два-три года появились неизвестно откуда новые люди, много новых людей. Откуда они, Алик?

– Откуда и мы с тобой. Только к "новым" добавь еще и молодые…

– Вероятно, ты прав. Но, новые они или молодые, они чужие. А те, с кем мы сталкивались, рядом жили, общались, кому подчинялись, кем командовали, кого любили, кого презирали последние тридцать с лишним лет свои. Чиновники, художники, писатели, гебисты, партийные функционеры, подпольные воротилы – все сжились, переплелись друг с другом так, что не поймешь, где друг, а где враг. Возьмешь топор, решишь – отрублю от себя года, тяпнешь и, оказывается, сам себе два пальца отрубил.

– Курдюмов – вор, а те, кто ему помогали и помогает, грязные убийцы. Здесь, Гена, топором по своим пальцам не попадешь.

Пантелеев не успел ответить: в полутемной гостиной неожиданно и бесшумно, как граф Монте Кристо, объявился Михаил Прутников.

– Без меня выпиваете? – вопросом обличил Михаил.

– Алик за рулем, мне не охота… Мы сегодня не пьем, Миша.

– А я пью! – решил Михаил и направился к бару. Вернулся с нужной бутылкой и тремя, на всякий случай, рюмками, поставил их на журнальный столик, столик приспособил поближе к камину, к камину же подтянул третье кресло для себя, из шести поленьев сложил в камине новый колодец, кинул в него подожженную бересту и сел, слава богу, в свое кресло, ожидая, когда из искры возгорится пламя: – Есть такой романс: "Ты сидишь у камина и смотришь с тоской, как печально огонь догорает". Он не для меня, мальчики. Так будете вы пить или нет?

– Нет, – решил Пантелеев.

– На нет и суда нет, – Прутников налил себе полную рюмку и, разглядывая ее на разгоревшийся каминный свет, спросил у Спиридонова: Для начала разоблачать меня будете или мне самому разоблачиться?

– У нас самообслуживание, – сказал Пантелеев.

– Ну, раз так… – Прутников махом выпил, втянул в себя воздух, поставил рюмку на столик и приступил к сеансу саморазоблачения: – Без экивоков сообщаю вам, мсье Спиридонов, что я – приспособленец и соглашатель. Но, как истинный приспособленец и талантливый соглашатель, я очень чувствую особенности той или иной ситуации. Тогда, пришел на свиданку с вами, я сразу просек, что Гена крутит, не хочет говорить все и вмиг пустил разговор на сугубую технологию, процесс без личностей. Я ощущал Генино состояние, да и сам находился в таком же: какие-никакие, а все – свои и продавать их негоже, некрасиво как-то…

– Мишка, я об этом Альке уже говорил, – перебил его Пантелеев.

– Тогда о чем собственно, говорить?

– Вспомните тот случай, когда Курдюмов навестил вас с дамочкой и приятелем. Вы с Геной их в резиденции какой-то принимали.

– Как же, отлично помню! – порадовался на свою хорошую память Михаил Прутников. – Но в каком аспекте этот эпизод вспоминать?

– Аспект один, Миша. Все про приятеля, – с ленинской простотой изложил суть дела Алик.

– Что должен чувствовать еврей, в порядке исключения занимающий высокий пост на суперсекретном военном производстве, при встрече с гебистом, появившемся на его горизонте с малопонятной целью? Самое естественное: страх и гадливость. Честно признаюсь: еврей Михаил Прутников в том случае этих чувств не испытывал. Просто милые знакомцы приехали. То ли гебист был приличный…

– А он – точно гебист? – быстро спросил Алик.

– Мне ли не знать гебистов! – воскликнув, Миша воздел руки к небу, увидел их и тут же приспособил к делу: наливать вторую. Налил, понюхал, не выпил, поставил на столик. Деловито поинтересовался: – С внешности начнем? – поймал утвердительный кивок Алика и начал: – Кажется высоким, но на самом деле среднего роста – впечатление от культивируемой худобы. На первый взгляд от тридцати до шестидесяти – выдает ничем не наполненная кожа под подбородком и на шее – издержки суперменской диеты. И вообще: стиль плейбой – супермен. В одежде модель английского спортсмена-джентльмена. Безукоризненный двубортный блайзер, золотистая рубаха с распахнутым воротом, фантастического кроя бежевые брюки, темносиние макасины-тапочки.

– Тебе бы комментатором на показе мод служить, – решил Пантелеев.

– Не перебивай, – Миша вошел в раж. – То ли хорошо воспитан, то ли умеет себя контролировать: держался безукоризненно. Крупный план: коротко стриженные темные с сединой волосы на косой пробор, глаза зеленые, глубоко посаженные, короткий нос с горбинкой, явственно читающиеся высокие скулы. Подбородок острый. Еще что? Да вот, один его прокол вспомнил. Барышню Алусю, которая с Курдюмовым была, заметно на глаз, презирал.

– Не очень-то умен, следовательно, – решил Алик.

– Не скажите! – воскликнул Миша и воспользовавшись паузой собеседников, решительно выпил вторую Сморщившись, переменившимся утробным – плохо что-то вторая пошла – голосом продолжил:

– Заметно было на мой глаз. Он – просто умный, а я – очень умный. Ну, как? Угодил?

– Вы не назвали имя и фамилию, – сказал Алик.

– Дима. Дмитрий Афанасьевич. Фамилии не знаю, по фамилии не представлялся.

– И особые приметы.

– Ну, что же можно считать особым? – вспоминал Миша. – Крупная рельефная родинка на щеке почти у носа. Вот, пожалуй, и все. Да еще, вот, если манеру, привычку можно считать особой приметой. Когда в беседе устает или она ему надоедает и лицо начинает это выдавать, он ладошкой сверху ото лба проводит вниз и как маску меняет по заказу: хотите – внимательное личико, хотите – приветливое, хотите – веселое. В общем, что хотите. Или точнее, что он хочет, – помолчал, потом решительно добавил: – Гена сказал по телефону, что вероятнее всего он – убийца. Не верю.

– Он наверняка не пырял ножом, не стрелял в затылок. Он хладнокровно и расчетливо организовывал все это не один раз. Что хуже, что лучше – не знаю. Для меня во всяком случае, спокойная, уверенная в своем праве на существо безнравственность без границ – хуже всего. У вас может быть другое мнение, – ненавистно произнес Спиридонов.

– Не сердись на нас, Алик, – попросил Пантелеев у Спиридонова. У Миши тоже попросил: – Налей-ка мне, Мишаня!

– В стакан? – спросил догадливый Миша.

– Именно, – подтвердил Пантелеев. Миша сходил за стаканом и орешками: знал вкусы босса. Налил. Геннадий, не задумываясь, сразу же выпил, похрупал орешком и поинтересовался у Спиридонова: – Ты, чистенький, нас за полное говно держишь?

– Я не чистенький, Гена. Все мы одним миром мазаны.

49

С раннего утра Юрий Егорович таскал их по городу со страшной силой. Будто нарочно контактировал бесчисленно. А, может, и вправду, нарочно. У Сырцова еле хватало народу для проверки. К обеду клиент успокоился. И то пообедать надо. После обеда в Центральном Юрий Егорович решил прогуляться в многолюдье Тверской. Шел себе, не торопясь, хорошеньких дамочек осматривал. Любопытно ему было на свежака-то: раньше он на мир из окошка "ЗИЛ"а поглядывал.

Этого гражданина чуть не упустили. У магазина, который раньше назывался "Российские вина", вроде бы совершенно случайно налетели друг на друга несколько человек. Теперь это часто бывает. Люди заняты исключительно собой, не обращая внимания на окружающих. Разобрались, извинились, разбежались. Гражданина, самого незаметного в толпе, взяли на поводок в последний момент и то потому, что ближе всех к Юрию Егоровичу оказался. Повели и ахнули: гражданин незаметно и умело проверялся.

Известили главного – Сырцова. Тот сразу же присоединился на автомобиле. Посмотрел и на всякий случай вызвал рыжего Вадика со спецмашиной. Гражданин проверялся и проверялся. На одном перегоне, где его дальнейший ход безальтернативно просчитывался, ему позволили думать, что он оторвался.

Гражданин вошел в немыслимый сарай Курского вокзала в полной уверенности, что не ведет за собой хвоста.

– Вадим, выходи, – приказал по переговорнику Сырцов. Если контакт будет, то только здесь. Писать сможешь?

– Постараюсь, – откликнулась радиоштучка.

Гражданин спустился вниз к подземным переходам на перроны и в метро. Долго высматривал что-то в кооперативных палатках, листал журнальчик в киоске "Союзпечати". Когда двинулся к входу в метро, рядом с ним оказался человек в темной куртке с высоко поднятым воротником и каскетке, широкий и длинный козырек которой напрочь закрывал глаза и верхнюю часть лица. К ним незаметно приблизился рыжий Вадик. Человек в каскетке шел рядом с гражданином с Тверской почти до турникета, потом как бы вспомнив о чем-то очень срочном, резко повернулся и рысью вернулся на Курский.

Гражданина с Тверской повели трое, а человека в каскетке четверо, не считая контролирующего Сырцова.

Человек в каскетке, выбравшись из вокзала, зашагал к Садовому кольцу. Сырцов влез в автомобиль. Перед тем как тронулся, спросил в переговорник:

– Что-нибудь было, Вадик?

– Было, – ответил рыжий.

– Следуй за мной. Расшифруешь позже.

Человек в каскетке нырнул в подземный переход. Сырцов на зеленый сделал левый поворот и стал за троллейбусной остановкой, так чтобы выход из тоннеля хорошо просматривался в боковое зеркало. Впереди пристроился фургон Вадима.

Человек в каскетке вынырнул из подземного перехода и пройдя немного, остановился совсем рядом – у троллейбусной остановки. Рядом-то рядом, но большой воротник и козырек каскетки закрывали лицо со всех сторон. Закутался мерзавец, холодно, видите ли ему! Ребятки, конечно, картинку с него сняли, но толку-то что?

Человек в каскетке дождался, когда из "Букашки" выберется вокзальный люд, и поднялся в салон троллейбуса. Правая его нога чуть подволоклась в то время, как левая ступила на ступеньку. Что-то очень знакомое было в этой подволакивающей ноге. Троллейбус тронулся. Тронулись за ним и две автомашины.

В свое время Смирнов показал Сырцову полковника ГБ в отставке Зверева. Чисто профилактически Сырцов один раз провел его от начала до конца. Когда Зверев дважды садился в гортранспорт, таким же манером подволакивал ногу. Неужто он? Значит, надо ехать до остановки метро "Парк культуры".

Пронеслась внизу Ульяновская улица, промелькнул театр на Таганке. Тоннели. Окончательно вынырнули на Крымском валу. Сырцов обогнал троллейбус (Вадим – за ним) и пристроился в ожидании у Стасовских провиантских магазинов. Вадим, естественно, рядом.

Человек в каскетке вышел из "Букашки" и спустился в подземный переход. Мальчики вели его ненавязчиво. Сырцов рванул к Зубовской на разворот. Он знал, где живет Зверев. Мимо кольцевого метро, мимо устья Комсомольского проспекта, вниз на Фрунзенскую набережную и сразу же за серым домом на малую дорожку. А теперь к грузному дому с тихой и безлюдной на первый взгляд бессмысленной колоннадой и маленькими окошками, к тихому жилью тихих и безобидных на первый взгляд чекистов.

Человек в каскетке наверняка был еще в пути. Сырцов нервно по ступенькам взбежал наверх в скверик, к скамейке в кустах. Когда устроился как следует и слегка отдышался, появился человек в каскетке и направился к нужному подъезду.

Поднявшись, Сырцов обнаружился, взглядом разрешил подойти Вадиму. Вадим уселся рядом, сидел, сопел.

– Ну, что у тебя? – не выдержал Сырцов.

– Разговор.

– А что молчишь?

– В ужасе, Жора. По-моему, этот, – Вадим указал глазами на подъезд, один из главных собеседников нашего руководителя и верного ленинца.

– И по-моему, тоже, – спокойно согласился с ним Сырцов. – Иди, Вадик, дешифруй и перезаписывай. Как кончишь, мне покажешь. Я пока тут побуду.

Мальчики расположились весьма удовлетворительно: в открытую и совсем неподозрительно, ибо в этом скверике достаточно часто отдыхают утомленные гости Москвы.

Минут через двадцать из наблюдаемого подъезда вышел отставной полковник Зверев с собакой на поводке. На этот раз точно Зверев, потому что его лицо не закрывали ни воротник, ни козырек. Войдя в скверик, от отцепил поводок. Дурашливый эрдель-терьер для начала несколько раз от восторга подпрыгнул и приступил к поиску веселых приключений. Нашел: увидел благорасположенного к нему ничем не занятого человека и, виляя обрубком хвоста, подскакал к нему – ласкаться. Сырцовский агент с удовольствием погладил добрую собаку.

Сырцов вздохнул и поднялся со скамьи. У арки, ведущей на набережную, столкнулся с бежавшим навстречу Вадимом.

– Что-нибудь весьма срочное? – догадался Сырцов.

– Весьма, – подтвердил Вадим. – Пошли ко мне.

В фургончике он включил магнитофон.

– Начинайте. С фактов. (Наш, – прошептал Вадим и кивнул в ту сторону, где предполагаемо существовал дом с колоннами).

– Есть подозрение, что у нас утечка.

– Не может быть совпадением, стечением обстоятельств?

– Исключено.

– Доказательства утечки имеются?

– Да какие доказательства и так все ясно! Все пропало!

– Не надо нервничать…

– Что делать? – Вы согласны продолжать работу?

– Да, если она целесообразна в данном случае.

– Действуйте. А проверкой возможных вариантов утечки мы займемся.

– Так и доложить?

– Да.

Вадим щелкнул тумблером, аккуратно прикрыл крышкой бобины.

– Сравнительный анализ сделал? – спросил Сырцов.

– Да. По трем записям. По одной смирновской и двум моим.

– Выводы?

– Это Зверев. Стопроцентно, Жора.

– Да, – Сырцов скривился, представив разговор со Смирновым. – Вот нашего старичка обрадуем.

– А что делать? – резонно заметил Вадим.

– Ладно, – решил Сырцов, – ты подготовь запись на кассетник и часа через полтора-два подъезжай в контору.

Перед своим отъездом Сырцов на всякий случай заглянул в сквер. Витольд Германович швырял палку псу и весело смеялся, когда тот, подхватив ее, в ликовании зависал в воздухе, отталкиваясь от земли всеми четырьмя лапами.

50

Прослушав запись, Смирнов попросил:

– Будь добр, Вадик, повтори.

Опять зажурчало про утечку. Смирнов, улыбаясь, слушал. Когда журчание прекратилось, Сырцов спросил непочтительно:

– Чему радуетесь, Александр Иванович?

– Жизни, Жора, ее многообразию. Ишь, как все складывается! Раньше КПСС приказывала ГБ, а теперь ГБ командует, что ты на это можешь сказать, бывший молодой коммунист?

– Ничего не могу, – честно признался Сырцов.

– Во что в конце концов уперся гражданин с Тверской? – совсем о другом заговорил Смирнов. – Докуда довели?

– До дома, – доложил Сырцов.

– До какого дома? До Дома политпросвещения, Дома пионеров, дома для престарелых, большого дома? До какого дома, Жора?! – ни с того, ни с сего рассвирепел Смирнов.

– До его жилого дома, где он делает бай-бай каждую ночь, – мягко сообщил Сырцов. – Дома, где он, как всякий советский человек, прописан.

– Кто он?

– Ребята занимаются.

– Непозволительно долго занимаются.

– Как умеют, – наконец, обиделся Сырцов.

– Должны уметь хорошо и быстро, – заорал Смирнов.

– Александр Иванович, я вам кассету-дубликат приготовил, – встрял, стараясь снять конфликт, непереносивший скандалов Вадим. – Пригодится?

Смирнов тупо глянул на кассету, поморгал, остывая, взял ее, сунул в карман, поощрительно похлопал Вадима по плечу.

– Пригодится, спасибо тебе. – И Сырцову: – Я домой поехал, вспомнил, что только что говорил о доме, и добавил: – К Спиридонову. Как появятся сведения о гражданине с Тверской и окончательном маршруте коммунистического вождя, немедленно звони. В любое время суток.

– Вот, наверное, Варвара Алексеевна ни нарадуется, что вы у нее поселились, – не сдержался, укусил на прощание Сырцов. Необходимо было ответить наглецу, но ничего остроумного в голову не приходило, и поэтому Смирнов, уходя, отбрехнулся, как жлоб:

– Кто ты такой, чтобы о Варваре разговоры разговаривать?

И поскорее выскочил. В который раз полюбовался на джип и влез в него. Мотор деликатно зарычал, и понеслись.

Еще соблюдая правила уличного движения, Смирнов переулками выбрался на Тверскую. До Сокола нарушать эти правила не позволял сплошной поток, где его джип был молекулой. После Сокола прибавил до допустимого предела, а после Химок – не московского района, с города – позволил себе дорожный беспредел, которого жаждал. На ста пятидесяти промчавшись мимо Зеленограда, он запел любимую:

– Начинаются дни золотые

Воровской беспробудной любви

Ой, вы кони мои вороные,

Черны вороны кони мои!

Летели назад и в прошедшее: деревья, дома, верстовые столбы, крючки, обозначавшие людей, деревни, поселки, города. Джип обгонял тучи и догонял ночь.

За Клином, на мосту над Волгой он опомнился. Сильно смеркалось. Он осторожно спустил джип к воде и ступил на подвижную зыбкую землю. Нашел обязательное на таких спусках бревно, сел на него и стал смотреть на серую воду. Неизвестно как – неощутимо глазом, но явственно неотвратимо мчалась к Астрахани Волга. Смирнов вздохнул и, не засыпая, выпал из бытия. Когда он опять увидел воду, была ночь.

К половине двенадцатого подъехал к косому дому на Вернадского. Просунув палец сквозь решетку, постучал в стекло окна на первом этаже. Отодвинулась занавеска и предъявила недоуменное личико Сырцова, пытавшегося разглядеть произведшего стук.

– Сижу за решеткой в темнице сырой.

Вскормленный на воле орел молодой! – громко, чтобы слышно было за стеклом, пропел Смирнов. Сырцов узнал, опустил занавеску, пошел открывать, а Смирнов, идя к подъезду, сам себе удивился. Вслух: – И чего это меня сегодня на вокзал потянуло?

– Прошу, – сдержанно пригласил Сырцов и распахнул дверь. Смирнов втиснулся в мини-прихожую, с трудом разобрался со снятой курткой и, шагнув в комнату, несказанно возликовал:

– А вот еще картиночка, приятная на вид!

– Здравствуйте, – смущенно откликнулся на необычное приветствие весьма расслабленный Коляша-англичанин. Судя по малой наполненности литрового однофамильца отставного полковника, расслаблялись здесь уже давно.

– Уголовка с уголовщиной! – возопил однофамилец самой чистой водки в мире и, как подкошенный, рухнул в кресло.

– Бывшая уголовка с завязавшей уголовщиной, – поправил Сырцов, усаживаясь на диван рядом с Коляшей. – А нынче – коллеги.

– Тебе известно, Коляша, что зарплату ему, – Смирнов пальцем указал на Сырцова, – теперь будешь платить ты?

– Известно, – важно ответил осведомленный Коляша. – Как и то, что государство сняло вас с довольствия.

– Ишь, как говорить научился, – про себя отметил Смирнов и перешел к делам. – Что там партийный вождь?

– Я вам звонил сто раз, а вас все нет и нет, – высказал обиду Сырцов. – Клиент же наш утих в объятиях валютной полюбовницы. Контакты его проверены; все пустые, за исключением гражданина с Тверской.

– Кто таков?

В давнем прошлом зав. идеологическим отделом райкома КПСС, в недавнем – зам. директора по кадрам одного из хитрых НИИ, что у меня здесь по соседству. Две недели назад уволен по сокращению штатов.

– Служил, следовательно, и там, и там, – сообразил Смирнов.

– Служит, – поправил Сырцов.

– Ну, а на зуб, что за человек?

– Разбираемся. Про это в РЭУ не скажут.

– Разберись, Жора, побыстрей. Вполне может возникнуть необходимость всерьез потрепать его, – Смирнов машинально налил из бутылки в тактично поставленную Сырцовым на журнальный столик чистую рюмку, поднял ее, понюхал, решил:

– Хорошая водка.

– Плохую в вашу честь не назовут, – подначил Колюша и предложил: – Вы выпейте, Александр Иванович.

– Сейчас, – пообещал Смирнов и поставил рюмку на столик. – Будь добр, Жора, позвони Махову.

– Я ему не то что звонить, я с ним на одном поле срать не сяду, ощетинился Сырцов.

– А я сяду, – признался Смирнов. – Позвони, а? Я его домашнего телефона не знаю.

Обиженный Сырцов встал, принес из кухни аппарат на длинном поводке, отодвинув тарелки и рюмки, поставил его на стол и набрал номер.

– Подполковник Махов? – спросил он и, услышав дежурное "Алло!" сообщил: – С вами будет говорить полковник Смирнов.

Смирнов взял трубку и без паузы поздоровался:

– Здравствуй, Леонид.

– Это Жорка был? – прежде всего поинтересовалась трубка и, только получив утвердительный ответ, приветствовала: – Добрый вечер, Александр Иванович.

– Мне бы тебя повидать, – вкрадчиво сказал Смирнов.

– С удовольствием. У меня завтра с десяти до одиннадцати окно.

– Сегодня, Леонид.

– Но это невозможно! Пока я доберусь…

– Доберусь я. Диктуй адрес, – перебил Смирнов. – Теплый стан… ага, запомнил. Через двадцать минут буду. Во двор выходи, – положил трубку, тупо вспомнил старую идиотскую шутку: – Стан-то теплый, а задница холодная. – Махнул рюмашку и подтвердил предварительный свой диагноз: Хорошая водка.

Не любил Смирнов этот район. Как не любил, впрочем, все московские новостройки. Пометался во мраке, освещая фарами опознавательные таблички на домах. Растерялся до некоторой степени, не найдя между седьмым и одиннадцатым дом под номером девять, но взял себя в руки, преодолел растерянность и отыскал на солидном отшибе этот проклятый дом. Он домчался за десять минут, и, естественно, Махова не было. Смирнов спиной привалился к дверце, уставшую кривую ногу закинул на сиденье – отдыхал.

В разрыве меж домом возникла фигура. Смирнов мощными фарами осветил ее. Прикрываясь ладошкой от безжалостного света шел к нему навстречу роскошный молодой еще человек в фирменном прикиде: вальяжная куртка на ста молниях, джинсы, "суперливайс", кроссовки "рибок". Не по средствам одевался подполковник Махов. Смирнов, с натугой дотянувшись, распахнул дверцу и пригласил:

– Садись, Леонид, – проследил, как устраивался Махов, и сходу врезал: – Одеваешься ты – будто взятки берешь. А, может, и вправду берешь?

– Да идите вы! – с полуоборота завелся Махов. Смирнов заржал, как конь, и рванулся с места. Махов обеспокоился: – Вы куда меня везете?

– Увезу тебя я в тундру, увезу тебя одну! – пропел Смирнов, выворачивая на Профсоюзную, вывернул и поведал:

– Я сегодня весь день пою.

– Ну и как?

– Что "ну и как?"

– Поете как: хорошо или плохо?

– Ну, уж это тебе судить. Как слушателю.

Махов судить не стал. Проскочили под МКАД, Смирнов прибавил. Любил, старый хрен, скорость.

– Зачем понадобился? – сдался, не выдержав паузы Махов.

– Ты это шоссе знаешь? Где здесь безопасно приткнуться можно?

– Через пяток километров магазин.

– А чего нам в магазин? Он же закрыт.

– У магазина – приличная стоянка, – терпеливо объяснил Махов.

Через две минуты, сжигая на немыслимо крутом повороте покрышки, джип изобразил короткую дугу и стал на стоянке. Смирнов выключил мотор, и они услышали тишину, еще более глубокую от того, что ее изредка задевали с шелестом пробегавшие мимо автомобили. Теперь не выдержал паузы Смирнов:

– Я, Леня, понимаю, что ты сейчас начнешь всячески отпихиваться, мол, никого я там не знаю и знать не хочу, но мне крайне необходимо определить одного мэна из этой конторы. Судя по всему он – не чиновник, скорее всего ведет оперативную работу…

– Давайте, что имеете на него, – не стал ломаться Махов.

– Зовут Дима, Дмитрий. За пятьдесят, но до сих пор косит под паренька, пижон высокого класса, вроде тебя. Рост метр семьдесят – метр семьдесят пять, вес до семидесяти. Глаза зеленые, короткий нос с горбинкой, высокие скулы…

Положив затылок на удобный верх спинки сиденья, Махов слушал с закрытыми глазами: профессиональная ЭВМ в его башке из обрывков складывала портрет.

…Острый подбородок, волосы темные с проседью. Стрижен коротко, причесан на косой пробор. Особые приметы: выпуклая родинка на щеке ближе к носу. Мое предположение, что в звании от полковника до генерал-майора.

– Наклонности, пристрастия, пороки, – потребовал Махов.

– Чего не знаю, того не знаю, – признался Смирнов. – А что, вы на них втихаря собираете?

– От случая к случаю. И опять же на всякий случай.

– Молодцы! Они вас за глотку держат, а вы их – за яйца. Как сказал Александр Сергеевич "есть упоение в бою и сладкой бездны на краю".

– Пушкиным увлекаетесь?

– Последнее время. А что делать старику на пенсии?

– Не совать нос в дьявольски опасные черные дела, – в ответ на риторический вопрос, заданный исключительно для красоты слога, серьезно ответил Махов.

– Хочется, – извиняясь, сознался Смирнов. – Ну, как картинка с клиента? Наводит на соображение ума?

– Что-то знакомое, где-то рядом бродит. Помажет по губам и уйдет. Мэн вроде приметный, а как серьезней – просто общеевропейский стандарт.

– Значит, до завтра тебя не теребить, – осознал догадливый Смирнов. Что ж, мы люди не гордые, подождем. Поехали домой?

– Посидим еще самую малость. Просто посидим.

– Когда я от тебя завишу, твои желания для меня закон.

Махов вроде задремал, Смирнов терпеливо молчал. Вдруг Махов распахнул глаза и вразброс поинтересовался:

– Вы на ту лошадку поставили, Александр Иванович?

Смирнов глянул удивленно и неожиданно зашелся в натужном хихиканьи. Махов с каменным лицом ждал, когда закончится припадок смеха. Смирнов вытер слезы, хлюпнул носом и ответил, наконец:

– На ту, Леня.

– На какую же?

– На темную. На себя.

– То есть?

– Я не хочу к кому-либо присоединяться, Леня, только потому, что этот кто-то должен обязательно выиграть. Я думаю сам и действую сам.

– Но к кому-то вы присоединяетесь?

– Присоединяюсь, когда считаю, что их цели во благо нашей стране и моему народу.

– Ишь как высоко!

– Так надо, Леня. Думать высоко и поступать по чести. А иначе на кой черт нужны мои последние годы?

– В свою команду возьмете? – тихо спросил Махов.

– Присоединяешься, значит?

– Нет. Ставлю на темную лошадку. На себя.

…Довез Махова прямо к подъезду, проводил взглядом, облегченно вздохнул и самодовольно решил вслух:

– Обо всем я подумал, все-то я предусмотрел, – и вдруг его посетила мысль, что он – старый маразматик!

В этих чертовых микрорайонах телефоны-автоматы стоят неизвестно где. Нашел, слава Богу: полукабинки стаей стояли у универсама. У первого, конечно, оторвана трубка, у второго заклинен диск. Третий вроде целый. Смирнов снял трубку и облегченно вздохнул: гудок был. Тщательно и осторожно – двушка была одна – набрал номер. Звучали бесконечные длинные гудки. Наконец, абонент снял трубку.

– У меня к тебе серьезное дело, Рома… – начал было он, но на том конце его, видимо темпераментно и матерно перебили. – Знаю. Полвторого… Извини… Извини… Извини… Больше не буду… Перестань орать… Перестал? Ну, тогда слушай меня сюда. Завтра, а точнее сегодня, ты ни свет, ни заря…

Он, стараясь не греметь ключами и скрежетать замком, открыл дверь и войдя в прихожую, прикрыл ее без щелчка. За долгие годы работы в МУРе хоть с дверями научился обращаться.

– Пришел? – спросили из тьмы коридора.

– Пришел, – естественно, подтвердил Смирнов.

– Иди чай пить.

Смирнов – выключатель был под рукой – включил свет на весь коридор. У кухонной двери стоял грустный Спиридонов.

– Ты почему в темноте сидишь? – строго спросил Смирнов.

– Я не в темноте. На кухне довольно светло от уличного фонаря.

– Значит, думаешь в полутьме. О чем думаешь, Алик?

– Ты умойся сначала, а уж потом я тебе скажу, о чем я думаю.

– Он умылся и пришел на кухню. Горел свет и шумел чайник.

– Чай не водка… – заныл отставной полковник. – И вообще, Алька, я сегодня заслужил. Честно.

Спиридонов вздохнул (вставать не хотелось), встал, открыл холодильник, долго, в размышлении смотрел в него. Высмотрел бутылку входящего в моду на Москве "Распутина", непочатую. На ходу с треском свинчивая нетронутую пробку, бережно перенес бутылку на стол. Потом колбаски достал, сырку, полуметровый огурец. Спиридонов готовил мужской стол, а Смирнов с вниманием смотрел, как он это делает.

– Так о чем ты думал во тьме, Алик? – спросил Смирнов, когда все было приготовлено. Спросил, поднимая полный стограммовый лафитник.

– Сейчас Игорь сюда придет, – не совсем на вопрос странно ответил Алик.

– Зачем? – жестко потребовал ответа Смирнов и поставил рюмку.

– Давай выпьем, – попросил Спиридонов.

Смирнов просьбу выполнил: они синхронно выпили. Смирнов, занюхав черняшкой, повторил вопрос:

– Зачем?

– Он, по-моему, страшно напуган, Саня. Хочет посоветоваться с нами. О чем?

– Не сказал. Приедет и нам скажет.

– Тебе.

– Что – тебе?

– Тебе скажет, а не нам. У меня с ним, как известно, игрушки врозь.

– Человеку надо помочь, Саня.

– Я ему уже помогал, и он отказался от моей помощи.

Спиридонов, желая умилостивить мента, разлил по второй и, подхалимски глядя в суровые милицейские глаза, предложил тост:

– За твое доброе сердце, Санек.

– Как бабу уговаривает! – удивился Смирнов, но выпил.

– Мы должны помогать друг другу… – начал было Алик, но Смирнов перебил его хриплым и яростным:

– Нет!

– Ну чего ты орешь? Варвара спит. А, собственно, почему мы должны помогать друг другу?

– Ты не знаешь, Алька, я сейчас, как Лаокоон…

– Чего, чего?! – перебил в изумлении Спиридонов.

– Лаокоон, – испуганно повторил Смирнов. – А что, ударение неправильно поставил?

– Да нет, просто странно немного. Ты скорее – Артемида-охотница.

– Я – Лаокоон, – упрямо повторил Смирнов. – Я, как он, безуспешно стараюсь разорвать сжимающиеся путы. Только он весь в змее, а я весь в соплях. В соплях, слезах и слюнях бесконечных личных связей. Вы все замазаны, а потому и повязаны друг с другом. Принцип: ты мне, я – тебе, мафиозный принцип круговой поруки бессознательно перенятый вами у главной мафии – партийной – никогда не позволит вам быть по-настоящему честными и бескорыстными.

– Мы в говне, а на арене – разрывающий опутывающие его сопли мент в белом. Картиночка.

– Картиночка, – согласился Смирнов. – Пора вам, да и нам, вымирать. Для России полезнее будет.

– Что ж, ты тогда суетишься, ищешь, ловишь?

– Нельзя безнаказанно убивать людей. Никому. И горе тому, кто сделал это. Горе и пуля в лоб. Вот этим я и займусь в последние свои годы, сказал Смирнов и, боясь сглазить, добавил: – Или дни.

– И тоже становишься убийцей, – горестно заметил Алик.

– Нет, я защищаюсь и защищаю…

Его монолог был прерван в самом начале коротким звонком, издаваемым хитрым механизмом под названием "Прошу крутить". Алик встал, посмотрел на стол, решил, что все сравнительно прилично, и пошел открывать. Смирнов, возя лафитник по пластиковой поверхности стола, услышал, как в прихожей глухо заговорили. О чем говорили – не слышал.

– Здравствуйте, Александр Иванович! – бодро приветствовал Смирнова энергичный Игорь Дмитриевич и, удовлетворившись ответным кивком весело сообщил: – Сегодня я с удовольствием выпью. Расслабиться надо, устал, как собака.

Спиридонов поставил на стол чистый прибор и налил в лафитник.

– Штрафную. Мы с Саней уже причастились.

С опаской оглядев емкость с водкой, Игорь Дмитриевич – деваться-то некуда – гусарски махнул, скривился (у него перехватило дыхание), отдышался и, виновато улыбнувшись, принялся за колбасу. Алик и Смирнов следили за тем, как он это делал. Оторвавшись от колбасы, Игорь Дмитриевич виновато поинтересовался:

– Разве только я один?..

Не желая ставить его в неловкое положение, Алик быстро налил себе и Смирнову. И даже, подняв свою рюмку, произнес тост.

– За то, чтобы нам повезло.

– Чтобы мне повезло, – поправил его Смирнов и выпил.

Перекусивший Игорь Дмитриевич тотчас прицепился к поправке:

– Желаете быть волком-одиночкой?

– Да уж набегался в стае. Хватит.

– Я был ненужно резок в последний наш разговор, – свободно признался Игорь Дмитриевич. – И прошу меня простить.

– Бог простит, – невежливо ответил Смирнов и поднялся. – Пойду спать.

– Саня, я прошу тебя… – грозно пророкотал Алик.

– И я прошу вас, Александр Иванович, не уходить, – душевно присоединился Игорь Дмитриевич. – Я хочу сообщить нечто с моей точки зрения чрезвычайно настораживающее и просить вашего совета на дальнейшее.

– Шипящих много, – отметил Смирнов и сел.

– Что? – не понял Игорь Дмитриевич.

– В вашей тираде было много шипящих звуков, – подчеркнуто работая под шибкого интеллигента, закругленно ответил Смирнов.

– Ваше замечание, вероятно, имеет второй, скрытый, смысл?

Смирнов не успел продолжить, перебрех, потому что Алик его злобно опередил:

– Сейчас же перестань, Саня. А ты, Игорь, не будь начальствующим идиотом и веди себя нормально. Ты же сам добивался этой встречи и я по голосу чувствовал, что эта встреча для тебя много значит. А сейчас вы…

– А что он все время меня цепляет? – плаксиво, как дитя, пожаловался Игорь Дмитриевич.

– Он по привычке. Он не нарочно. Ты не нарочно, правда, Саня?

– Нарочно, – тупо настоял Смирнов.

– Вот видишь! – вскричал Игорь Дмитриевич.

Алик обеими руками схватился за голову, по очереди посмотрел на двух зрелых кретинов и ввинтил указательный палец себе в висок, недвусмысленно давая им понять до какой степени они кретины. Как ни странно, подействовало: дуэлянты вдруг ощутили идиотизм положения и от смущения начали жевать колбасу.

– Вот и хорошо, – Спиридонов общался с ними, как с больными. – Сейчас вы поедите, потом выпьете по последней и поговорим как люди.

Так и сделали: поели, выпили, поели. Игорь Дмитриевич отпустил тормоза, расслабился и к нему сразу вернулась тревога, сжигавшая его. Тотчас уловив его состояние, Алик распорядился:

– Рассказывай, Игорь.

Игорь Дмитриевич вздохнул, вместе с кухонной табуреточкой отодвинулся от стола, зажал коленями сложенные ладошки и, глядя в пол, заговорил:

– Хочу извиниться еще раз. За прошлое и за сегодняшнее. Сам не могу понять, что со мной происходит. Извините меня, бога ради.

Даже на нетерпимого Смирнова подействовало: он не то в нервном тике, не то прощая, дернул головой. Алик сочувственно дотронулся до плеча Игоря Дмитриевича. А тот продолжал:

– Все, что я вам сейчас расскажу, может оказаться полной чепухой, а может быть чем-то очень важным. По роду моей деятельности я должен отвечать за прямые контакты с представителями иностранных государств. Не по линии Министерства иностранных дел, а в более общем, более широком, я бы сказал, стратегическом плане. Вы понимаете, как при существовании союзных структур, нам важны эти связи. Ровно десять дней тому назад меня посетил дуайен дипломатического корпуса и по сути впрямую сказал о желательности неофициальной встречи послов ведущих западных стран с компетентными представителями российского руководства. Дав предварительное согласие, я утвердил решение о такой встрече на самом высоком уровне, Из всех вариантов была избрана охота в заповедном охотничьем хозяйстве, на которой участники, изолированные от назойливого внимания средств массовой информации, могли бы в неофициальной обстановке провести весьма серьезные, а, может быть, даже и решающие, переговоры о дальнейших отношениях России с миром. Окончательное решение было вынесено четыре дня назад и в тот же день протокол мероприятия был разослан послам, которые должны принять участие в этой встрече.

Игорь Дмитриевич прервал рассказ, не спросясь, механически налил себе водки и, выпив, изумился:

– Пока все нормально, – успокоил его Алик и протянул ему кусочек черного хлеба.

Жалкий дилетант: не занюхал – зажевал. Пожевав, ответил:

– Это пока. Дальнейшее все ненормально. День охоты был назначен на двадцать второе, то есть через шесть дней…

– На послезавтра, значит, – быстро подсчитал в уме Алик.

– Уже на завтра, – поправил его Игорь Дмитриевич и, чтобы не терять набранного темпа, взял быка за рога: – На следующий день после того, как были разосланы протоколы, стали происходить весьма и весьма странные вещи. Не то что без моего согласия, без уведомления были отправлены в отпуск двое наиболее энергичных работника орготдела, которые обычно помогают мне в мероприятиях подобного рода…

– Кому непосредственно подчинены эти двое? – перебил Спиридонов.

– Управделами, – быстро ответил Игорь Дмитриевич.

– Ого! Наш человек в Белом доме! – удивился Алик.

– Именно, – охотно согласился Игорь Дмитриевич. – Но это лишь цветочки. Перехожу к ягодкам. В тот же день заменена моя постоянная охрана из пяти человек, которые работали со мной, начиная с августа. Как мне удалось узнать, люди, заменившие их, не состоят в подразделении, из которого обычно выделяется персональная охрана и из которого – мои первые охранники. Днем позже весь автотранспорт, находившийся в моем распоряжении, был также заменен. Как собственно автомобили, так и шоферы, или управляющие.

– Вероятнее всего, Игорь, союзное руководство до судорог желает знать, о чем пойдет речь на этой встрече, – предположил Алик.

– Не будь мальчиком, Алик, – укорил его Игорь Дмитриевич. Центральная служба прослушивает что хочет, когда хочет, где хочет. Просто знать кому-то недостаточно. Судя по приготовлениям они готовятся к действию, к поступку, к акции.

– Есть еще что-нибудь? – лениво спросил Смирнов.

– Явного – ничего нет. Но некие флюиды ощущаются постоянно: прощупывающие взгляды определенных лиц, их улыбки и недомолвки, их непонятное и до сих пор не ощущавшееся стремление услужить.

– Вы Звереву рассказали об этом? – продолжал спрашивать Смирнов.

– Нет. Я теперь никому не доверяю.

– Зачем же тогда пришли к нам?

– Вы ругались со мной, Александр Иванович. Постоянно. Вы можете не работать со мной, послать меня. Но не предать.

– Лестно, конечно, – небрежно воспринял комплимент Смирнов. – А если я – просто умный?

– Тогда я, пропал, – признался Игорь Дмитриевич и улыбнулся.

– Ну уж! – достаточно пренебрежительно оценил возможность подобного Смирнов. – Большие начальники пропасть не могут.

– Нынче все может быть, – не согласился Игорь Дмитриевич. – Что вы обо всем этом думаете, Александр Иванович?

– По-моему, пустышка.

– Александр Иванович, я очень прошу вас понять меня. На мне колоссальная ответственность. За проведение этой встречи. За результат этой встречи. За жизнь участников этой встречи, наконец. С обеих сторон. И, естественно, и не в последнюю очередь, вполне понятное беспокойство о своей собственной жизни. А вы – пустышка. Не хотел говорить, но скажу: сегодня, то есть вчера утром мне позвонили домой и сказали только одно слово: "Остерегайтесь". Голос нарочито измененный, но мне показалось, что это один из моих бывших охранников, с которым у меня были наиболее доверительные отношения.

– Да и телефонный звонок этот – из той же серии, – заметил Смирнов. Вас пугают, Игорь Дмитриевич, старательно пугают. И в открытую. Короче, это провокация. Но на что вас провоцируют, пока не пойму.

– Что мне делать, Александр Иванович?

– Продолжать заниматься своими делами и добросовестно исполнять свои обязанности.

– А специально?

– А специально – ничего. Только одно, в порядке совета. На эту охоту пригласите как можно больше людей, которые не имеют отношения к секретной этой встрече. Друзей, приятелей, знакомых. Вот Альку пригласите.

– И вас, Александр Иванович?

– Э-э, нет. Я зарекся играть с вами в одной команде! Проконсультировать, посоветовать – пожалуйста. А играть – нет.

Опять вышли на тяжелый разговор, а Спиридонов не любил тяжелых разговоров. Поэтому и выступил с предложением:

– Я, Игорь тебе хорошую компанию подберу: писатели, режиссеры, артисты.

– А поедут?

– Поедут! Интересно же. Да это сладкое слово – халява не на последнем месте.

– Что доктор прописал, – удовлетворенно отметил Смирнов. – Эти ребятки своей непредсказуемостью и раскрепощенностью создадут такую обстановку, что тем людям придется туго в осуществлении любых планов.

– У вас все игра, Александр Иванович, – горько сказал Игорь Дмитриевич. – Поймите же, в эти дни решается судьба этой страны…

– Нашей, – грубо прервал надрывную тираду Смирнов.

– Что – нашей? – не понял Игорь Дмитриевич.

– Мы – не иностранцы. Мы – русские. И Россия – это страна русских. Моя страна. И ваша, Игорь Дмитриевич, если вы еще не иностранец.

51

Весь день в суете и организационных заботах, весь день. К вечеру они с Сырцовым решили смотаться на Коляшину загородную базу за дополнительным снаряжением. Чего-чего, а бюрократизма в Коляшиной структуре не наблюдалось: ни бумажек, ни расписок, ни доверенностей – просто Коляша сказал по телефону, и они были обслужены по первому разряду.

– Пострелять надо. А то я эту машину в первый раз в руках держу, признался Смирнов, включая зажигание. – Где бы нам пострелять, Жора?

– На стрельбище, – логично предложил Сырцов и зевнул – не выспался.

– Ты в своем уме? – мягко поинтересовался Смирнов.

– Где спрятать лист? В лесу, – начал было игры Сырцов, но Смирнов заорал:

– Господи, как вы мне все надоели этой цитатой из Честертона! Никто в простоте словечко не сложит, все выкомаривают чего-то!

– Я вам в простоте сказал: на стрельбище, а вы не поверили, – уличил его Сырцов. – Там рядом у водопровода пустынная поляна – стреляй, не хочу. И внимания никто не обратит: на стрельбище спортсмены из всех видов оружия колотят со страшной силой.

– Так бы сразу и сказал, – ворчливо и несправедливо упрекнул Смирнов и непохоже передразнил: – Где спрятать лист? В лесу!

По кольцевой доехали до поворота довольно быстро. И здесь за баранку сел Сырцов. В этом полузамурованном пространстве он знал никем и нигде официально не зарегистрированные проезды. По колдобинам, через дачные участки, сквозь разломанные заборы шли будто на звук. Все ближе и ближе с настойчивостью отбойного молотка стучали выстрелы. Сырцов сделал поворот, и они выскочили на обещанную им полянку.

Поставили машину понезаметнее, за кустом, ступили на пожухлую иссушенную осеннюю траву. Будто фланируя, обошли, тщательно осматриваясь, милую полянку. Удовлетворившись виденным, вернулись к джипу.

– Не то паяльник, не то дрель, – пренебрежительно вертя в руках израильский автомат "Узи", оценил его стати старый вояка Смирнов, привыкший к массивному автоматическому оружию.

– Это вы зря, – не согласился Сырцов, готовя свой "Узи" к работе. Удобно, легко, красиво.

– Удобно и легко в бане, когда на тебе ничего нет.

– Всем-то вы недовольны! – вдруг рассердился Сырцов и, подбирая по пути выброшенные насытившимися туристами банки-склянки, пошел устанавливать подручные мишени.

– А красиво на концерте Малинина! – зная эстетические пристрастия Сырцова выкрикнул ему в спину неугомонный старикан.

Сырцов не отвечал: ставил шеренгу из консервных банок, пустых и битых бутылок, рваных пакетов, камней и комков глины. Поставил, отошел метров на пять, полюбовался, а затем бойко зашагал, отмеривая дистанцию. Пройдя тридцать шагов (Смирнов считал), остановился и саркастически заявил:

– А теперь смотрите, что бывает в бане и на концерте Малинина.

Не привык к звукам очереди "Узи" Смирнов. Вроде кто-то на большой швейной машинке застрочил. Швейная она-то швейная, но банки подлетали, позвякивая, бутылки с треском разваливались, камни и комья взрывались подобно шрапнели.

– Молодец, – похвалил он скромно приблизившегося Сырцова.

– А, машинка? – насмешливо спросил Сырцов.

– Сейчас узнаю, – ответил Смирнов и двинул устанавливать свою шеренгу.

Ему больше нравились камни и комья глины: малоприметные по сравнению с поделками рук человеческих, они были идеальной мишенью – в них трудно попасть. Отковылял на положенное, откинул палку…

– Мне уж показалось, что вы в городки собрались играть, неутерпел, укусил Сырцов. – А вы в городки как играли, Александр Иванович?

– Так же как стрелял, – сообщил Смирнов и поднял "Узи". Очередь засадил на весь рожок, трижды пройдясь по шеренге и превратив камни и комья в повисшую ненадолго пыль.

– А вы хорошо в городки играли! – криком отметил Сырцов.

– Для того, чтобы пугать и отмахиваться, убегая, – машинка вполне, не реагируя на лукавый комплимент, сказал Смирнов. – Но, в принципе, несерьезно.

– А что серьезно – базука? – обиделся за "Узи" Сырцов.

– Зачем же, – возразил старый вояка и вытащил из-за пазухи парабеллум. – Пару баночек подбрось, а Жора?

– Бу сделано! – заорал Сырцов и, лениво подобрав три мятых консервных банки из своих бывших мишеней, вдруг неожиданно запустил их через минимальные интервалы вверх и в разные стороны. Но державший пистолет двумя руками полуприсевший и раскорячившийся Смирнов был готов. Три выстрела последовали один за другим, в темпе сырцовских подбросов. Обиженно взвизгнув, каждая из банок при выстреле меняла направление. Смирнов попал все три раза.

– Факир не был пьян, и фокус удался, – скромно оценил свои действия Смирнов, выщелкнул обойму, достал из кармана патроны, дозарядил магазин, небрежно загнал ее в рукоять и возвратил парабеллум на место. За пазуху. Сырцов, наблюдая за ним, сидел на земле, кусал желтую травинку. Не похвалил как положено, спросил о совсем другом.

– Почему они нас не пасут, Александр Иванович?

– Не видят в этом смысла, Жора – Смирнов, кряхтя уселся рядом, подыскал себе подходящую травинку. Продолжил после паузы. – Они же знают, что имеют дело с профессионалами, которые если им надо, всегда могут уйти от слежки. Наверняка у них есть информация о наших перемещениях и конкретные точки, установленные ими по этой информации.

– Информация-то откуда?

– От осведомителей, естественно.

– В нашем, значит, окружении… Но кто, Александр Иванович?

– Вот уж не знаю. И, наверное, не узнаю никогда.

– Да, связались вы…

– Боишься, Жора?

– Боюсь, не боюсь – какое это имеет значение? – тоскливо сказал Сырцов и выплюнул травинку. – А вы боитесь?

– Бояться по-настоящему можно только одного – смерти. А я за последние три года уговорил себя, что она вот-вот придет и вовсе не такая уж страшная. Так что я не боюсь, Жора. Тревожусь – это есть.

– А я боюсь – наконец, признался Сырцов.

52

Нынче плейбой Дима был в неброском камуфляже, который гляделся неожиданно ловко – как на военном, привыкшем к форме.

Он сидел в кресле, положив ногу на ногу и рассматривал свой десантный башмак. Англичанин Женя находился на своем месте у стола.

– Любишь ты маскарад, – решил англичанин Женя. Он и был, как англичанин: твидовый пиджак, белая рубашка, внемодный галстук, черные брюки, черные башмаки. Всюду в таком виде можно: и на прием, и к бабе, и на службу, и в кабак.

– Я люблю соответствовать – поправил плейбой-десантник.

– Своим представлениям об обстоятельствах и о себе в этих обстоятельствах – дополнил насмешливый англичанин.

– А хотя бы и так, – Дима закинул руки за затылок, с хрустом потянулся и коротко доложил: – В основном мы готовы, Женя.

– Все хорошо, прекрасная маркиза, за исключеньем пустяка малоприятным голосом пропел Женя и уже вне мелодии спросил: – Какой пустяк, Дима?

– Ты не знаешь! – обиделся Дима. – Зверев может подвести.

– Я думаю, не подведет, – успокоил англичанин. – Нынешняя наша разболтанность не подвела бы.

– За организацию отвечаю я.

– Ты это ты. Но есть еще и исполнители. Сколько их у тебя?

– Отделение. Дюжина. Двенадцать. Вся твоя элита, Женя.

– Элита элитой, а для цепи не надо ли добавить? Прорехи закрыть, выходы закупорить, подходы контролировать. А?

– Вроде бы заманчиво, но толкаться еще будут. Чем больше людей, тем больше бестолковщины.

– Тогда действуй один, – поймал на слове англичанин.

– Ну, нет! Я все-таки начальник. Кто-то должен выполнять мои приказы.

Англичанину стало невмоготу сидеть за столом и он решил глянуть на Политехнический. Политехнический был ничего себе, в меру облезлый. Англичанин стоял у окна и осторожно касался холодного стекла горячим лбом.

– У тебя выпить есть? – спросил плейбой.

– Перед операцией?

– До операции – Дима загнул манжет пятнистой рубашки и сообщил глядя на спецчасы: – Двадцать, тридцать две. До начала операции одиннадцать часов двадцать восемь минут. В нашем распоряжении чистых восемь часов. И выпить, и отоспаться, Женя.

Англичанин молча последовал к так называемой деловой стенке, остановился у деревянной дверцы и, найдя в связке нужный ключик, щелкнул замком. На трех полках стояли бутылки на любой вкус.

– Чего тебе? – спросил англичанин.

– Коньяку хорошего.

– Согласен. Он извлек из шкафа бутылку "Греми", два стакана, вазочку с конфетами и умело донес все это до письменного стола. Там и разлил по полстакана. По сто двадцать пять. Разом и без слов выпили. Сдерживая дыхание, развернули конфетки и удовлетворенно зажевали.

– Хотя так пить коньяк – свинство, – отметил Дима.

– Ты из себя передо мной аристократа не корчи. Англичанин уселся в свое кресло, привычно откинулся, в удовольствии прикрыл глаза. – Мы с тобой, Димон, друг друга и голенькими видели. Перед кем, но только не передо мной оправдывай свою плейбойскую одежду.

– Засуетился, да? – догадался плейбой.

– Давай по второй, – предложил-приказал англичанин, не открывая глаз.

Плейбой выкарабкался из кресла, строго соблюдая дозу, налил по стаканам, поднял свой на уровень настольной лампы, любуясь затемненно золотистым цветом коньяка, сказал:

– За то, чтобы это поскорей закончилось.

Выпив, англичанин вяло откликнулся на тост.

– В любом случае это закончится. Вопрос только – как?

– За удачу не пьют, Женя.

– Не пьют, ты прав, – согласился англичанин. – А так хочется, чтобы она была!

– Удача и есть удача. Ее всегда хочется.

– Не так, Дима. Завтрашняя наша удача – это спокойная и безбедная жизнь на все оставшиеся нам годы. А неудача…

– Неудачи не будет! – решил плейбой и уселся, наконец. – Давай без слов посидим и хоть минуток на пять словим кайф.

Сидели молча, ощущали, как по жилочкам растекается солнечное тепло и бодрая уверенность в том, что все будет хорошо.

– Все будет хорошо, – вслух выразил эту уверенность Дима.

– Дай-то Бог, дай-то Бог! – откликнулся англичанин.

– Про Бога – не надо, – попросил плейбой.

– Ты что, в связи с модой поверил в Бога?

– Поверил, не поверил, а лучше – не надо.

Англичанин ликующими глазами уставился на Диму. Догадался:

– Ты боишься, Димон.

– А хотя бы? – вызывающе ответил плейбой.

– Не стоит. Меньше ошибок наделаешь.

– Вот ведь повезло мне со старшим товарищем. Не успел он посоветовать, как я сразу перестал бояться.

– Не заводи себя, Дима. Истерику накатаешь.

– А может, мне сейчас нужна истерика?

– Ну, тогда валяй, – разрешил англичанин, и в тот же миг у плейбоя пропало желание истерической раскрутки. Он налил одному себе немного, на донышке – быстро выпил и понял вслух:

– А ты умеешь со мной.

– Умею, – согласился англичанин. – И не только с тобой. Поэтому и бугор среди вас.

– Ну, не только поэтому…

– Ты сейчас про моих высоких родственников заговоришь. Дима, отыгрываться не следует. Отыгрываешься, значит уже проиграл.

– Говорим, говорим, – плейбою опять надоело в кресле. Он выбрался из него и пошел гулять по ковровой дорожке. – А все оттого, что и ты боишься. Ты боишься, Женя?

– Боюсь, – признался англичанин.

– Кого?

– Всех.

– А конкретнее?

– А конкретнее – никого. Нет персонажей, которых я боюсь, Дима.

– По-моему, ты врешь. Я знаю кого ты боишься.

– Кого же я боюсь? – высокомерно спросил англичанин.

– Обыкновенного мента. Ты Смирнова боишься, Женя.

– Не Смирнова – Смирновых. Знаешь, их сколько?

– Марксистско-ленинская философия все это. "Единица – ноль!" процитировал поэта плейбой и, глянув на часы, предложил: – Бояться как раз надо единицы. Ну, я на явочную, на последнюю встречу с нашим Витольдом.

53

В неизменной униформе последнего времени – в каскетке, в куртке с высоким воротником, прикрывающим рот и щеки, Зверев вышел из явочной квартиры на Малой Полянке в половине одиннадцатого, а точнее – в двадцать два тридцать две, не торопясь и не проверяясь (знал, что его охранно ведут три прикомандированных к нему помощника) он дворами вышел к Садовому, прямо к остановке "Букашки". Долго ждал позднего троллейбуса. Троица неподалеку скучала в замызганном "Москвиче".

У метро "Парк культуры" были в пять минут двенадцатого. Трое из "Москвича" проследили как Зверев, выйдя из подземного перехода, пересек под путепроводом Комсомольский и через сквер направился к дому. "Москвич" на зеленый спустился к набережной и по малой дорожке проехав мимо международных авиакасс, свернул в помпезные ворота узкого двора. Рассчитано было точно: Зверев подходил к подъезду. Вошел. Водитель выключил мотор, и все трое расслабились в малом отдыхе перед дальнейшей работой. Однако правые свои ручки держали по-наполеоновски – чуть за бортами пальто.

Но опасна она, расслабка-то. Ствол с навинченным глушителем – возник у виска водителя совершенно внезапно, и голос с приблатненным пришептыванием посоветовал:

– Не рыпаться. Задним затылки сверлят. Ты ручки на приборную доску, а вы оба на сиденье перед собой.

Деваться некуда: трое исполнили, как приказано было. Тотчас были распахнуты дверцы, выдернуты из наплечных кобур пистолеты и тот же голос приказал:

– Выходить по одному. Ты – первый, водила.

Водила вышел и понятливо распластался на радиаторе. Его обшмонали основательно, завели руки за спину и защелкнули наручники. Такую же процедуру прошли и двое с заднего сиденья.

Во двор задом, а потому и медленно, въезжал воронок.

– Что здесь происходит?! – визгливым начальственным голосом прокричал с верха лестницы, ведущей в сквер, старичок-былинка с чистопородной левреткой на поводке. – Я – генерал-лейтенант КГБ и не позволю свершиться беззаконию в моем дворе!

Загрузка...