День гнева

– А в чужом? – тихо поинтересовался один из тех, кто открывал дверцы воронка. Но главный стремительно заглушил его, подобострастно доложив:

– Рэкетиров взяли, товарищ генерал!

– Добро, – похвалил генерал и, глядя, как задрав изящнейшую ножку, мочится на камень любимая собачка, добавил: – Так и действуйте в дальнейшем: энергично, решительно и без суеты. По-суворовски.

Молчаливые рэкетиры влезали в воронок.

…Казарян поднялся на четвертый этаж пешком. У обитой черным дерматином двери его ждали Сырцов и Коляша.

– Как клиент? – тихо поинтересовался Казарян.

– Успокоен, – доложил Сырцов.

– Тогда действуй, – разрешил Казарян.

Сырцов нажал кнопку звонка. Квартира, видимо, была большая – долго шел к двери Зверев.

– Кто там? – осведомился он неробко.

– Это я, Геннадий Сырцов. У меня к вами поручение от Смирнова, Витольд Германович.

Зверев распахнул дверь и увидел троих.

– Это еще что такое?

Коляша легонько толкнул ладонью хозяина квартиры в грудь и Зверев отлетел к середине прихожей. Вслед за Коляшей вошел Казарян и, щурясь от резкого электрического света открытой лампочки, сделал заявление:

– Есть о чем поговорить, Витольд Германович.

– О чем же, Роман Суренович? – поинтересовался дедуктивно определивший личность собеседника по-прежнему спокойно Зверев.

Казарян взглядом отыскал вешалку, а на вешалке – куртку с высоким воротником и каскетку. Пощупал куртку за рукав, примерил каскетку и, любуясь своим изображением в зеркале (каскетка ему шла), спросил:

– Вещички ваши, Витольд Германович?

– Мои, – подтвердил Зверев.

– А это – вы? В этих-вот вещичках. – Казарян выдернул из-за пазухи колоду фотографий и молниеносно – опытный картежник – распахнул ее почти идеальным веером. Скрывающий свое лицо Зверев при встрече с гражданином с Тверской. Зверев при посадке в троллейбус. Зверев у своего подъезда.

– Любопытно. – Зверев взял одну – ту, что про Курский вокзал и, внимательно ее изучив, добавил: – И ловко!

– Ловко-то, ловко, да в середине веревка, – в общем, ни к месту вспомнил старый солдатский анекдот Казарян, но все же выкрутился: – А на конце веревки вы, Витольд Германович. У вас магнитофон-кассетник в дому имеется?

– Есть какой-то. По-моему примитивный весьма, – сказал задумчивый Зверев. – Радостное что-нибудь заведете, как-никак главного провокатора поймали, да?

И, не приглашая гостей, направился в столовую. Круглый стол, четыре стула, диван двадцатипятилетней давности, два кресла того же возраста по углам и сервант естественно. Правда три хороших картины на стене.

– Парижский пейзаж Фалька, Кузнецовская степь с юртами. Дерево в поле вашего однофамильца, – вслух безошибочно определил авторскую принадлежность картин знаток искусств Казарян. Он как и двое других, без приглашения вошел в столовую следом за хозяином. – Так где же магнитофон, Витольд Германович?

Зверев пошарил за диваном и извлек оттуда паршивенький гонконгский кассетник, сдул с него густую пыль и объяснил виновато: – Дочка мне оставила, чтобы я по нему хард-рок слушал, а я хард-рок не очень люблю.

– Вы хорошую живопись любите, да? – догадался Казарян.

– Это – грех? – учтиво поинтересовался Зверев.

– Почему же, – автоматически ответил Казарян, занятый делом: включил магнитофон в сеть, извлек из кармана кассету, вставил ее в гнездо. Закончив дела, осмотрел всех троих и предложил: – Послушаем?

– Если хотите, – разрешил Зверев, откинувшись на спинку дивана.

Казарян нажал на клавиш, и началось:

– "Начинайте с фактов.

– Есть подозрение, что у нас утечка.

– Не может быть совпадением, стечением обстоятельств?

– Исключено.

– Доказательства утечки имеются?

– Да какие доказательства. Итак все ясно! Все пропало.

– Не надо нервничать…"

Слушали запись до конца. Казарян жалостливо разглядывал Зверева. Тот поначалу был внимателен и насторожен, но к концу записи хмыкнул иронически и заулыбался даже. Зашипело и Казарян нажал на клавиш. Задать вопрос первым он не успел. Зверев перехватил инициативу:

– Где и когда это записано?

– Во время вашего контакта на Курском.

– Вот здесь? – Зверев за уголок взял фотографию с Курского и показал Казаряну.

– Абсолютно точно, – подтвердил Казарян.

– А видеосъемку вы параллельно не вели?

– Нет. Не было у нас такой возможности. Очень вы шустры были, вступил в разговор Сырцов. – А, собственно, зачем вам видеозапись?

– Было бы весьма любопытно озвучить ее магнитофонным диалогом. На предмет совпадения видимых артикуляций.

– Для этого у нас Вадик имеется, – загадочно заявил Сырцов и попросил Коляшу: – Николай Григорьевич, не в службу, а в дружбу, свистни Рыжего.

– Здравствуйте, – вежливо поздоровался рыжий Вадик, взглядом ища свободные розетки для двух принесенных им супермагнитофонов. Нашел, стал пристраивать, по ходу дела информируя: – Я технически после десятой прокрутки догадываться начал, а Александр Иванович вмиг просек в чем дело…

– Ну, мент, ну, голова! – восхитился Зверев, перебивая. – Монтаж пленок, Вадим, да? Я же сразу узнал свои фразы, сказанные совсем в другом месте. И он узнал?

– Александр Иванович начал с главного: с никчемности разговора во время столь законспирированной встречи. А потом фразу вспомнил – "не надо нервничать". Ну, после уже и я вцепился, по каналам развел и все склейки обнаружил. Но сделали они, конечно, классно. Когда я писал их на вокзале и сомнений не было, что живой разговор пишу.

– Теперь что будем делать? – устало спросил Зверев у всех. Напряжение спало, и он растекся по дивану.

– Дел у вас много, Витольд Германович, – ответил Сырцов. – Очень много. Если разрешите, то мы у вас для начала побеседуем с вашим двойником. В пределах терпимой хозяином нормы.

– А где он? – встрепенулся Зверев.

– На чердаке, упакованный лежит. Так разрешите?

– С превеликим удовольствием.

Перед тем, как втолкнуть в столовую, с лже-Зверева сняли наручники и вынули кляп. Так что пред очами своего прототипа он появился во всей своей красе: в каскетке, надвинутой на глаза, в куртке и высоко поднятым воротником.

– Похож на меня? – обиженно спросил Зверев у Казаряна.

– Очень, – безжалостно подтвердил тот, а Сырцов, в порядке приказа вкрадчиво и вежливо попросил у лже-Зверева:

– Будьте добры, пройдитесь, подволакивая ногу, как Витольд Германович.

– А я ногу подволакиваю? – удивился Зверев.

– Подволакиваете, подволакиваете, – подтвердил Сырцов и потребовал уже с погромыхиванием в голосе: – Действуй, действуй, паренек!

– Да пошел ты… – грубо и неуверенно ответил паренек.

Коляша ребром ладони жестко ударил его по почкам. От сотрясения организма с клиента слетела каскетка, и Зверев увидел серые непонятные глаза, мягкий нос, лоб с залысинами.

– Капитан Красов! – узнал он.

– Ренегат Зверев! – хрипло откликнулся Красов.

– Орешек! – поделился первым впечатлением Коляша с Сырцовым и Казаряном.

– Он в конторе – знаменитость, – поведал о Красове Зверев. – Весьма похоже всех изображал. От Андропова до Калугина.

– Надо же! – восхитился Казарян. – Значит, в данном случае по призванию трудился. Но, вероятно, не из чистого искусства? Смысл и цель вашего задания изложить можете, капитан?

– Майор, – для начала поправил Красов и ответил: – Конечно, могу, но не хочу.

– Скажите, пожалуйста, следующую фразу: "Да, если она целесообразна в данном случае", – слезно попросил майора рыжий Вадим.

– Не скажу, – насмешливо откликнулся Красов. – Это нецелесообразно в данном случае.

Вадим врубил свой многоканальный сразу же с фразы о целесообразности и, послушав ее, ликующе возгласил:

– Это он! Это он текст наговаривал!

– Не все ли равно, кто текст наговаривал… – начал было Сырцов, но Вадим изумился невежеству коллег.

– Интересно же! – а потом обиделся: – Я больше не нужен? Я могу быть свободен?

– Ты свободен, как, все сейчас в России, – заверил его Казарян и добавил для ясности: – Но нужен. Разговор наш писать.

– Я готов, – официально заявил Вадим.

– Первый и главный вопрос я уже задал. Вы, майор, ответили на него неудовлетворительно…

– Вы, наверное, в институте кинематографии преподаете? – перебил его Красов. – Удовлетворительно, неудовлетворительно. Все оценки ставите, да?

– А ты испугался! – безмерно обрадовался Коляша. – С ходу разговорился, с ходу проговорился. Считай, браток, мы из тебя веревки вить будем.

– Это в каком смысле? – поинтересовался разнервничавшийся майор. Вместо Коляши ему ответил Сырцов.

– Сначала в переносном смысле, а если этот метод не даст настоящего результата, то и в прямом, до тех пор, пока результат, удовлетворяющий нас, не будет достигнут. Я понятно объяснил?

– Бить будете?

– Терзать, – уточнил Коляша.

– Я жду ответа на свой вопрос, – устало напомнил Казарян.

– Мне было приказано в определенных ситуациях сымитировать полковника в отставке Зверева. Что я и делал.

– Вы еще и текст дезы на пленку наговаривали. Но об этом мы и без вас знаем. Я о другом: смысл и цель.

– Мне приказывали, я исполнял…

– Кто приказывал?

– Начальство.

Казарян был терпеливый, а Коляша – нет. Большим, как огурец, и твердым, как камень, указательным пальцем он безжалостно ткнул майора Красова в солнечное сплетение. У майора до обнаружения закругленности белков расширились глаза, распахнутый рот был в бездействии: воздух не проходил ни туда, ни оттуда, на лбу заметно на взгляд выступили крупные капли пота.

– Тогда начнем с другого конца, – не дожидаясь, когда Красов придет в себя, продолжил допрос Казарян. – Зачем вы прибыли сюда, к дому Зверева в сопровождении трех боевиков?

Задал вопрос и стал ждать, когда чумовой клиент осознает его. Клиент слегка разогнулся, похрипел-похрипел и визжащим шепотом доложил:

– Мы должны были на время изолировать его.

– Арестовать? В Лефортово упрятать? Ордер на арест у вас имеется? давил Казарян. – Не томите нас, покажите, покажите…

– Ордера у нас нет, – признался Красов.

– Так каким же образом вы собирались изолировать Зверева? – Нет, не забыл старой своей следовательской профессии Роман Казарян, сразу ловил слабинку.

– Спрятать.

– Где?

– На явочной квартире.

– А потом отпустить? Чтобы полковник Зверев устроил всероссийский скандал?

– Я не знаю.

– Кто же знает?

– Начальство.

Коляша кованным носком фигурного сапожка врезал Красову по голени. Сильно, но так, чтобы не сломать. Майор мягко прилег на бок. Казарян ласково попросил лежащего:

– Теперь про начальство подробнее. Звание, должность, фамилию, имя, отчество… Я для начала помогу: Дмитрий Афанасьевич, так?

Майор Красов, уже сидя на полу, охотно продолжил:

– Дмитрий Афанасьевич Чупров. Генерал-майор, командир оперативной группы особого назначения, не числящийся ни за одним управлением. У генерала Чупрова нет прямого начальства.

– Ай, ай, ай, – огорчился Казарян. – Значит, опять тупик. Ну, а если мы самого Дмитрия Афанасьевича спросим?

– Спросите, если сможете, – мрачно разрешил Квасов.

– А грубить – не надо, – посоветовал Коляша и профилактически тем же сапогом, пнул майора в ребра. Майор вжал голову в плечи и беззвучно заплакал.

– Господи, неужто так легко ломаются наши чекисты? – горестно изумился Зверев.

– Ваши чекисты и ломаются, и продаются, и покупаются, – успокоил его Коляша. – Хотите, я его за сто двадцать три рубля куплю?

Любопытную дискуссию не позволил продолжить дверной звонок.

– Кто бы это? – удивился Зверев.

– Ленька Махов, – сообщил Сырцов и пошел открывать.

Шикарный Махов явился не один: он привел с собой гражданина в наручниках. И – не здравствуй, не прощай:

– Я тут поблизости у приятеля в отделении разобрался с этими тремя по всем пунктам. Тяжелый случай: каждый вооружен пистолетом и автоматом иностранного образца, в багажнике автомобиля шанцевый инструмент, снайперский винчестер, и ни у кого – даже подобия документов. Бандоформирование. Двоих я отправил в изолятор строгого режима, а одного прихватил с собой. – Махов резко развернулся и заглянул в глаза Коляше: Не узнаешь солагерника, англичанин?

– Бирюк! – ахнул Коляша и в недоумении посмотрел на Махова. – Ему же по последнему мокрому делу вышку дали!

– И я думал, что распрощался с ним навсегда, – признался Махов. – А он живой, и в ручках у него автомат и пистолет.

– Скажи-ка мне, душегуб, давно ли ты в спецгруппе? – тихо спросил Зверев.

– Я не в группе, я по найму, – свободно ответил Бирюк.

– А кто тебя нанимал?

– Да вот он, – Бирюк кивнул на майора. – Севка Красов.

– А из-под стражи освобождал?

– Он же, он же!

Зверев поднялся с дивана и подошел к сидячему на полу Красову. Тот предусмотрительно прикрыл голову руками. Зверев рывком за грудки поднял его на ноги и, посмотрев недолго в серые непонятные глаза, ударил его по лицу. Ладонью. Дал пощечину. И отпустил. Красов стоял, слегка пошатываясь, а Зверев вернулся на диван.

– Не обосрался еще со страху? – деловито поинтересовался брезгливый Коляша и, по виду Красова поняв, что тот еще не обосрался, предложил Казаряну: – Продолжайте, Роман Суренович, он в присутствии Бирюка вмиг разговорится.

– Так каким образом вы собрались изолировать полковника Зверева? Казарян бил в одну точку. За Красова бодро ответил Бирюк:

– Изолировать! Пришить мы его должны были и закопать так, чтобы никто никогда не отыскал. За это Севка мне волю обещал.

– Смысл! Смысл! – вдруг заорал Казарян. Бирюк испугался и тотчас переложил ответственность на Красова:

– Смысл – это не моего ума дело. Про смысл у Севки спрашивайте.

– Майор, я вас последний раз спрашиваю по-хорошему, – жалобно сказал Казарян.

– Смысл элементарен. Через пару дней после исчезновения Зверева – по Министерству слух, подкрепленный ненавязчивой информацией о том, что он по каналам одной из иностранных разведок ушел за кордон. А через неделю косвенные доказательства его присутствия на Западе в иностранной прессе, доложив, Красов попросил: – Можно я сяду?

Сырцов выдернул из-под круглого стола тяжелый стул и поставил его у стены. На валких ножках Красов подошел к стулу и сел.

– Кому вы должны доложить об успешно завершенной операции? И в котором часу? – продолжал задавать вопросы Казарян.

– В два ноль пять я должен позвонить по телефону. Сначала три гудка, потом два, наконец, пять. Трубку брать не будут.

– Телефон?

– Сто сорок три, сорок девять, восемнадцать.

– Квартира, одна из многочисленных явочных квартир, – сказал Зверев.

– Ваши действия после этого звонка? – не унимался Казарян.

– Приказано отдыхать.

– И отдыхал бы! – догадался Зверев. – С чувством исполненного долга. Пристрелил бы меня, закопал и отдыхал.

– Бирюк вам не нужен? – поинтересовался Махов. – Если не нужен, то я его подальше запрячу, и за другие дела.

– Забирай его, Леонид, – разрешил Казарян.

– Пошли, начальничек! – как истинный уголовник, Бирюк был рад любой перемене. Махов решительно махнул рукой и Бирюк направился в прихожую. Прощально кивнув всем, Махов направился за ним. Щелчком захлопнулась дверь. Поднялся и Казарян.

– Контрольный звонок майор сделает отсюда, и уж потом, Николай Григорьевич, забери его к себе. И поговори с ним о подробностях.

– Это уж как пить дать! Наговоримся всласть, – пообещал Коляша.

– Ну, мы с Жорой двинули. Пора…

– А что же я? – вопросом перебил Зверев.

– С минуты на минуту Санятка Смирнов вам все разъяснит.

В четыре часа утра на фоне нетемного ночного московского окна мелькнул осторожный бесшумный силуэт. Прямо-таки театр теней.

– Чего тебе, Алька? – ясным голосом спросил Смирнов.

– Не спишь? Волнуешься? – задал сразу два вопроса Спиридонов.

– Раз спрашиваю, значит, не сплю, – с натугой откликнулся Смирнов (не вставая с дивана тянулся к выключателю настольной лампы на столе). Зажегся свет и, прикрыв глаза от яркости, он ответил на второй вопрос: – Некогда мне волноваться. Я думаю.

– Ишь ты! – восхитился Алик и, пошарив за книгами извлек бутылку коньяка и две рюмки. – А я волнуюсь, даже боюсь наверное. Выпьешь?

– Нет, – твердо решил Смирнов.

– Дело хозяйское, – не настаивал Спиридонов и, быстро, налив рюмку, тут же закинул ее в себя. Понюхал ладонь, вздрогнул. – О чем думаешь, Саня?

– Даже не думаю, скорее картинки всякие представляю. Из прошлого. Из настоящего. Из возможного. И просто картинки вспоминаю.

– Рафаэля? Писсарро? Брока? – попытался догадаться уже насмешливый Алик.

– Я художника не знаю, – как бы простодушно признался Смирнов. – Одна картиночка вроде как карикатура из жизни морских глубин. У правой рамки картинки, почти уходя из нее, плывет беспечная маленькая рыбка, не ощущая, что она уже в раскрытой пасти следующей за ней рыбки побольше, которая, в свою очередь, не чувствует, что она меж зубов более крупной рыбы. И далее в том же порядке и положении четвертая, пятая, шестая. Самая последняя рыбина, обрезанная рамкой по жабры должна по идее сожрать всех. Казалось бы, законченная картиночка. Но меня мучит праздный вопрос: а что там дальше за рамкой?

– Притча? – полюбопытствовал Алик, наливая себе вторую.

– Да иди ты! – Смирнов скинул с себя одеяло и сел, приятно ощущая голыми ступнями жесткую податливость коврового ворса. Зевнул, темпераментно двумя руками почесал непышную свою шевелюру и решил: – Все равно спать не смогу. Надо вставать. Полшестого Витька заявится.

– Зачем? – спросил Алик и выпил вторую.

– Ты что, забыл? Он же в девяностом на съемках все лето провел в этом заказнике-заповеднике. Охотничьи карты про такие места намеренно врут. А Витька мне утонченную схему делал, полшестого привезет и вообще он там на месте не помешает.

– Не много ли нас на эту царскую охоту собирается? – выразил неудовольствие Алик отчасти еще и потому, что никак не мог решиться налить себе третью. Видя это, Смирнов облегчил его мучения:

– Насколько я знаю, автобусы с творческой интеллигенцией отбывают в двенадцать. Можешь, можешь третью принять, а потом поспать минуток триста, и ты в порядке. Тем более – запомни это хорошенько – твоя задача там представительствовать и только.

– А Роман, что будет делать? – ревниво поинтересовался Алик.

– Не твое собачье дело, – грубо ответил Смирнов, спохватился, поправился: – Он в группе наблюдения со стороны.

– Все мы в группе наблюдения со стороны – обиженно констатировал Смирнов.

– Нашу Алуську пригласить не забыл?

– Пригласили, пригласили. А зачем она тебе?

– Нравится потому что – признался Смирнов: кряхтя поднялся и пошел в ванную чистить вставные зубы.

Англичанин Женя откровенно любовался складностью и естественностью солдатской выправки комуфлированного плейбоя. Заботливо спросил:

– Выспался?

– Так точно – по-солдатски бойко, без обозначения чина начальника доложил вытянувшийся в струнку плейбой, но не выдержал, расплылся в обаятельной улыбке и развязно рухнул в кресло.

– Судя по всему – ажур, – догадался англичанин.

– Полный, – подтвердил плейбой.

– В незапамятные времена попал я случайно в компанию, где покойный Анатолий Дмитриевич Папанов солдатские байки рассказывал. Если я их расскажу – ничего смешного, одна глупость. А слушая его, все чуть от смеха не окочурились.

– Это ты про то, что я недостаточно талантлив?

– Нет. Я про полный ажур. Одна из баек кончалась стишком: "в ажуре-то в ажуре, только член на абажуре".

– Чей? – спросил плейбой.

– Что – чей? – не понял англичанин.

– Чей член на абажуре? Твой? Мой?

– Наш общий, Димон.

– Общих членов не бывает. Даже в нашей стране сплошной общественной собственности. Так чей же член окажется на абажуре?

– Надо, чтобы ни твой, ни мой там не оказались. Вот и все.

– Красовский контроль был? – заговорил о другом Дима.

– Был. По всей форме. Ты его берешь с собой?

– Нет. Он и двое страховавших сегодня отдыхают.

– Значит, у тебя девять полноценных стволов.

– Пять, Женя. Четверо закрывают возможные его отходы, если возникнут непредвиденные обстоятельства.

– Да и ты – шестой. Наверное, ты прав. Как говаривал Владимир Ильич: "Лучше меньше, да лучше".

– А вдруг он там не объявится, Женя?

– Объявится, объявится, – уверенно успокоил англичанин. – Мы навязали столько узлов, что на распутывание их ему нужно время, которого у него нет. Там, на охоте, он попытается обязательно, если не развязать, то разрубить их. Он будет там, Дима, и с серьезной командой.

– Команда мне не нужна, мне нужен он.

– И Сырцова, прибери на всякий случай, – посоветовал англичанин. Они, менты эти бывшие, злопамятные, черти.

– Нет проблем, – легко согласился плейбой. – Ты там когда появишься?

– К самой охоте, когда стрельба начнется.

Игорь Дмитриевич из окна "Мерседеса" со снисходительной и завистливой улыбкой на устах наблюдал, как усаживались в автобусы представители творческой интеллигенции, богема, так сказать. Усаживаться, правда, не торопились: целовались, приветствуя друг друга, хлопали по разноцветным курточным плечам, гоготали, хохотали, смеялись. Наиболее целеустремленные и понимавшие в чем смысл жизни, не таясь, прикладывались к походным фляжкам. Легкость, беззаботность, парение: из города, от жен и мужей, не на работу – на халяву.

– Двенадцать, – напомнил Игорю Дмитриевичу шофер и громким эхом, как бы откликнулся администратор поездки.

– Двенадцать! Все по автобусам. Опаздываем.

Никуда они не опаздывали, но так надо говорить.

Игорь Дмитриевич вздохнул и вспомнил:

– Дипломаты уже выехали, а мне их встречать. Обгоним их, Сережа?

– А мы сто сорок с сиреной. И все дела. Поехали.

– Подожди малость, – начальнически попросил Игорь Дмитриевич. В разноцветной толпе он высматривал знакомых. Нашел. Объемистый Спиридонов был центром кружка, в котором травили анекдоты. Виктор Кузьминский, автоматически обжимая свою молодку (Алла, кажется), оценивающе, на перспективу, рассматривал ее товарок – молодых, многообещающих актрис. Казарян, не боясь испачкаться, привалился плечом к стенке фирменного, с сортиром, автобуса и о чем-то вдумчиво беседовал с водителем. Весь смирновский мозговой центр в сборе, а он сдержал слово – не поехал.

– Поехали! – приказал Игорь Дмитриевич. С заднего сиденья дуэтом слезно попросили охранники:

– Игорь Дмитриевич, пересядьте, будьте добры!

– Ребята, отстаньте, – устало отмахнулся Игорь Дмитриевич. И – уже с купеческими интонациями – шоферу: – Крути, Гаврила!

"Мерседес" под вой всеразрешающей сирены рвал километры в клочья. Далеко позади остался дипломатический караван, шестидесятикилометровой отметкой мелькнула бетонка, сверкнула внизу под мостом такая узенькая на стопятидесятикилометровой скорости Ока, и вильнув влево на несуществующую дорогу, "Мерседес" под многочисленными арками с запретительными кирпичами покатил к малозаметным и добротным воротам.

Без видимого применения человеческих рук ворота плавно разъехались, и двое охранников, вооруженных тяжелыми "А.К.", встав по стойке "смирно", сделали под козырек на сбавившему скорость "Мерседесу". По нескончаемой лиственничной аллее добрались, наконец, до уютной площади, окруженной пятью такими домиками, каждый из которых размером в пару яснопольских усадеб, что сразу же захотелось спеть что-нибудь тирольским фальцетом.

Игорь Дмитриевич петь не стал. Он вылез из "Мерседеса" и направился к кучке встречавших его должностных лиц из администрации и этого объекта и, естественно, от соответствующих компетентных органов.

– Ну, как все готово для приема гостей? – строго и бодро спросил он у должностных лиц, зная, что все готово для приема гостей. Они, перебивая друг друга, стали рассказывать как замечательно все готово для приема гостей. Сделав внимательное лицо, он не слушал их, думая о своем. Когда крику поубавилось, он спросил: – Где бы мне здесь переодеться в нечто подобающее, а то дипломаты вот-вот нагрянут.

Комендант взял его под руку и повел к одному из домов (поменьше), стоявшему на отшибе, пояснив на ходу:

– Ваша личная резиденция.

На крыльце личной резиденции Игоря Дмитриевича сидел, вытянув по ступеням правую ногу отставной милицейский полковник Смирнов в полной утепленной форме десантника.

– А вы как здесь оказались, гражданин? – в ужасе и грозно воскликнул комендант.

– Пришел. Пешком, – объяснил Смирнов.

– Я немедленно вызываю охрану! – обращаясь к Игорю Дмитриевичу, объявил комендант.

– Не надо, – запретил Игорь Дмитриевич и обернулся к Смирнову: Значит, передумали, Александр Иванович?

– Передумал, Игорь Дмитриевич.

– Вот он, мерзавец, – облегченно и сладострастно произнес генерал-плейбой Дима и, опустив бинокль, на секунду прикрыл глаза. Стоял он на вышечке с площадкой, окруженной надежными перилами. Стоял не один, а с пятью соратниками. Прикрытая от ненужных взглядов двумя пышными молодыми соснами вышка находилась метрах в шестистах от уютной площади. Генерал Дима открыл глаза и вновь глянул в окуляры полуметрового бинокля. Вот он, желанный Смирнов, рядом. И сидит на ступеньках так удобно. Генерал вздохнул и передал бинокль стоявшему рядом амбалу. – Рассмотреть его внимательнее, чтобы в дальнейшем все без ошибок и неполадок прошло.

– Хорошо сидит! – восхитился, не отрываясь от окуляров, амбал. – С оптикой его отсюда достать – раз плюнуть.

И передал бинокль следующему. Тот смотрел молча. Рассмотрев, передал бинокль третьему и длинно сплюнул сквозь зубы. Третий и глядеть не стал. Передавая бинокль четвертому, сообщил:

– Я его три раза видел. Знаю, как облупленного.

– Ты должен знать, как он выглядит сегодня, – тихо сказал Дима, и третий тотчас вернул себе бинокль. Посмотрел и сразу же отметил:

– А он сегодня без палки. К чему бы это?

– К тому, чтобы руки освободить. Для оружия, – объяснил генерал.

– Значит, старичок стрелять собирается – понял четвертый. – Где же у него артиллерия? Пистолет, надо полагать, у него в боковой сбруе, а что потяжелее где? "Узи" за спиной, под телогреечкой, а?

Пятый, не отрываясь от окуляров, вдруг обрадовался:

– Начальничек в дом вошел, а он сидит! – Дмитрий Афанасьевич, на карабин заглушку и старичок в тишине отдает концы.

– Отдает концы, и начинается вселенский хай – продолжил за пятого Дима. – МВД в связи с гибелью почетного мента пропускает всех присутствующих и отсутствующих через мелкое сито и по теории вероятности обязательно цепляет кого-нибудь из нас. Вам этого хочется, нетерпеливые снайперы?

– Нам этого не хочется, – признался амбал. – Но хочется, чтоб поскорее.

– Поскорее не выйдет, – генерал Дима по новой обратился к разработанному плану: – Все должно произойти на охоте. Дипломаты будут охотиться на кабанов, мент Смирнов – на меня, а вы – на мента Смирнова. Как только все охотники на кабанов будут расставлены по точкам, я покажусь Смирнову. С начала общей стрельбы я выведу его как можно ближе к сектору обстрела. Вот тогда вы и начнете действовать. Он глянул на часы. – Ваши охотничьи винчестеры из арсенала этого заведения. Многие из участников дипломатической охоты собственного оружия не имеют и будут пользоваться казенным. Винчестер того из вас, кто произведет удачный выстрел, должен быть обменен на один из стрелявших дипломатических. Все. До начала операции около трех часов. Будем отдыхать, ребятки.

Они спустились с вышки и бесшумно, цепочкой, след-в-след двинулись в глубину леса, где неподалеку находилась их хорошо замаскированная большая палатка – база. Внутри они рассупонились, уселись по лавкам у стола и хорошо закусили. Без спиртного. Потом прилегли подремать часок-другой.

Первым прибыли дипломаты. Соблюдая этикет, автомобили с флажками подкатывали к основному зданию по одному. Выходил посол в малом окружении и его у входа встречал Игорь Дмитриевич, гостеприимно и сердечно растопырив руки. Затем руки сходились для того, чтобы осуществить обеими руками энергичное пожатие протянутой посольской руки. После этой официальной процедуры послы по ступенькам поднимались в курзал, где в шахматном порядке были раскинуты убедительные столы с обильным а-ля фуршетом.

Послы к столам не подходили. В ожидании завершения встречи они мирно беседовали о пустяках.

Всю благовоспитанность заранее расписанной программы к чертовой бабушке поломала творческая интеллигенция. С бандитским ревом и разбойничьим посвистом куча мала интеллектуалов и артистов вывалила из автобусов и, неизвестно откуда зная куда идти, с эскадронным топотом кинулись вверх по лестнице.

Некоторые деятели искусств знали отдельных послов, отдельные послы знали их. Образовались подвижные кружки, которые как бы естественным образом переместились к столам и окружили их ненавязчиво. Начиналась изящная халява.

– Игорь, – поздоровавшись с главным, сказал Спиридонов, глядя как запоздавшие артисты взбегают по лестнице, – учти, наш боевой отряд саранчи мигом приделает ножки всему твоему пищевому довольствию, как твердому, так и жидкому.

– Не приделают, – беспечно заявил Игорь Дмитриевич. – Пусть себе резвятся наши любимые вечно молодые люди.

– А охотиться кто будет?

– Только не они. Разве можно доверить оружие не трезвому человеку?

Казарян, понаблюдав за этой беседой со стороны, незаметно двинулся за курзал к лесочку, к милой закрытой беседке.

Пригревшись в ватной униформе, Смирнов раскинув руки по спинке удобной скамейки, мирно дремал, а сидевший напротив Кузьминский с умильной жалостливостью сквозь полуприкрытые веки приглядывал за ним. Картиночка на сюжет передвижников: "Все в прошлом".

– Кончай мертвый час! – заорал Казарян. Смирнов открыл один глаз, поморгал им и отметил ворчливо:

– Так хорошо было, а пришел армянин и все испортил.

– Когда мне их привезти? – не реагируя на оскорбительное замечание спросил Казарян.

– К восьми. К двадцати ноль-ноль, – ответил Смирнов.

– Так мне пора отправляться! – забеспокоился Роман.

– Именно, – зевнув, Смирнов встал. – Витька тебя довезет до нашего лаза, а там Жора подхватит и вмиг до Москвы домчит.

– Пошли, Рома, – пригласил Кузьминский.

Смирнов проводил их до "джипа" и даже ладошкой помахал, желая счастливого пути. Все готово. Теперь ждать. Смирнов вернулся в беседку на свою скамейку, уткнулся носом в искусственную цигейку воротника униформы, подремал еще немножко. Разбудил его возвратившийся из поездки на "джипе" Кузьминский. Потряс плечо и потребовал:

– Я готов. Когда мне начинать?

– Боишься, Витя? Ты еще можешь отказаться.

– Боюсь, – признался Кузьминский. – Но ведь надо, да, Иваныч?

– Надо, – согласился Смирнов. – Ты переоденься, мы порепетируем немного, а потом тебе исчезнуть отсюда так, чтобы ни одна живая душа не видела. Компрене, артист?

На французский вопрос Кузьминский дал лабужский ответ:

– Все в кассу, папик.

Охота, охота! Надежда, ярость, страсть, отчаяние, растраченная в погоне и безмерно опасном уничтожении радость победы и возможность продления жизни своей и детей своих. Жидкая кучка голых малорослых пращуров загнала вепря меж непроходимых скал и, воя от ужаса и неумолимой надобности, потрясала воинственно плохо заостренными кривыми палками. Разъяренный, в гневной пене вепрь красными глазами выбирал первую жертву своих клыков. Выбрав ближнего, сделал рывок на коротких мощных ногах, и голый слабый враг с распоротым брюхом пал на землю. Вепрь замер в торжестве и это было его ошибкой: пращуры в безвыходной решимости бросились на него, тыча палками куда попало. В толстую кожу, покрытую редким твердым волосом, в мягкие уши, в маленькие глаза… Вепрь вертелся на месте, не зная кого рвать клыками. Первый охотник попал ему в правый глаз, второй в левый. Вепрь взревел, взревели и охотники, наваливаясь на него и пробивая упругую кожу каменными ножами…

Двое несли убитого, восемь – добычу. Все было хорошо: похоронив мертвого пращура с умилением смотрели, как их жены и дети жадно ели плохо сваренное сытное мясо страшного зверя.

Охота! Хорошо и по-научному отлаженный процесс. Сытые крупные дяди в форменных фуражках, вооруженные скорострельными карабинами, гнали испуганных кабанов к боевым точкам, где по номерам расположились знатные охотники, на всякий случай подкрепленные егерями – профессиональными убийцами всяческой лесной животины. Загнанные, в безнадежной решимости спастись кабаны бежали к номерам, чтобы получить по смертельной пуле. Шумовой вал приближался к боевым точкам. Услышав его, егеря ободряюще посмотрели на знатных охотников. Те, в ненужном волнении, подняли, изготовясь, новенькие винчестеры.

Охота. Страшная охота, последняя охота, взаимная охота человека на человека началась.

Вот он, генерал-майор Чупров. Смирнов вытащил половинку полевого бинокля (как раз на один его сносно видевший глаз), которая весьма удобно помещалась в верхнем наружном кармане, и приблизил к себе генерала до того, что увидел на лице, ближе к носу, выпуклую родинку. И родинку он видел в первый раз, и генерала. Таким он себе его и представлял: тренированный, легконогий, подвижный. Холерик, сволочь, с хорошей реакцией.

Генерал что-то энергично говорил трем амбалам в комуфляже. Трем. А Махов насчитал пятерых. Следовательно, двое уже у него на хвосте. Генерал рукой резко указал направление, и амбалы послушно удалились в указанную лесную чащобу. А сам бодро зашагал в сторону от начинающейся охоты. Продемонстрировался, показался Смирнову, теперь водить будет до тех пор, когда, незаметно подведя его к линии охотничьего огня, подставит под винчестеры своих молодцов. Все правильно, так и должно быть, но колдыбать за этим шустрым козлом на кривой ноге и без палки – удовольствие так себе.

Смирнов вздохнул, положил половинку бинокля в карман и быстро заковылял вслед за генералом. Чтоб знали: приманку заглотнул. Теперь о тех двоих, что сзади. Стрелять его они пока не будут, другая у них сейчас задача: проверить нет ли у Смирнова прикрытия и контролировать маршрут, тотчас сообщая по начальству о непредвиденных его изменениях. Нет у Смирнова прикрытия, дурачки. У Смирнова людишки по точкам, так вот.

Генерал беззаботно и быстро шел. Смирнов еле (ведь и вид надо было делать, что прячешься) поспевал за ним. Спину-таки неприятно холодило: двое-то все-таки сзади, сейчас, может быть, и не стрельнут, но в критической ситуации стрельнут обязательно. Генерал шел путем, который Смирнов, в принципе, по карте, уточненной Кузьминским, досконально просчитал. Но некоторые ненужные ему отклонения уже намечались. Если так будет продолжаться, то от двоих за спиной избавиться будет весьма непросто.

Смирнов взял левее, отходя от березняка, которым шел генерал, к более низко лежавшему осиннику. Маневр этот легко можно прочитать как попытку пойти на перехват генерала. Только, чтоб поверили, только чтоб поверили!

Поверили. Сзади с еле заметным человеческим акцентом закаркала ворона, ей поспешно ответила другая, а со стороны (генерал уже был в стороне) очень правдоподобно – сорока. Умелец у нас генерал, ничего не скажешь, умелец!

Ревностные хранители заповедной природы, черт бы вас побрал! Коленями, локтями, лбом прорывать тугие девственные заросли кустарника, с кривой ногой идти по почти неразличимой сквозь мелкую лесную поросль по нетронутой, непредсказуемой земле, искать ориентиры генерального направления без заходящего солнца, без неба, в неотступном окружении одинаковых со всех сторон трупного цвета осиновых стволов. Вдруг по сухой траве, по появившимся среди осин белым березам понял, что поднимается вверх.

Выбрался, выбрался, все-таки! Пригорок забирал все круче, и Смирнов с трудом преодолевал подъем. Вот и светлая опушка перед дубравой, вот и дубы, стоявшие на нормальной траве в уважительном отдалении друг от друга. В расчет принималось то, что преследователи не будут пересекать опушку до тех пор, пока дубы не скроют Смирнова от преследователей и, следовательно, преследователей от Смирнова. У него была минута форы… Смирнов из последних сил прибавил.

Он добрался, наконец, до приметного, росшего трехрожковым канделябром неохватного дуба и, загородясь им от преследователей, сказал, не поворачивая головы:

– Готов Витя?

– Они нас видят? – не ответив, спросил Кузьминский.

– Через дуб, что ли? – рассердился Смирнов.

– Но дуб этот в поле их видимости?

– Пока нет. Маршруты помнишь?

– Да пошел ты, Иваныч!

– Ну пора. Они уже в дубраве. Тронулись, Витя!

Двое одинаковых, как пятаки, Смирновых пошли в разные стороны синхронно припадая на кривые свои одинаковые правые ноги, они удалялись друг от друга и каждый из них абсолютно не замечал своего двойника.

Должны разделиться. За правым Смирновым идти необходимо: судя по ускорению, он устремился на перехват. А если это отвлекуха, должная скрыть намеренья истинного Смирнова? Левого Смирнова тоже нельзя упускать. Да им ли, натасканным, всемогущим волкодавам, бояться позиции один на один? Должны, должны разделиться.

Левый Смирнов опять уходил в чащобу.

А правый Смирнов, по ходу подобрав подходящую палку, с ее помощью прибавлял и прибавлял. К концу дубовой рощи он, сильно хромая, побежал. Отпустить его на длинный поводок нельзя: в стремительно приближавшемся ельнике клиента весьма легко потерять. Преследователь, не таясь, рванул за правым Смирновым. Чего тут таиться. Так бегущий человек вряд ли обернется. И нечего метаться рекомендуемыми зигзагами: кратчайшее расстояние между двумя точками – прямая. По прямой сделал спринтерский рывок преследователь.

И вдруг у последнего дуба рухнул, как после удачной каратистской подсечки умелого противника. Он еще падал на землю, когда сверху с необъятной дубовой верхушки коршуном пал на него Англичанин Коляша… Не теряя ни мгновения (знал, с кем имел дело) он рукояткой "магнума" безжалостно ударил преследователя по затылку. Лежавший под ним молодец ощутимо расслабился, обмяк. Коляша встал, поднял винчестер, рассмотрел его неуважительно и назидательно сообщил Сырцову, который наматывая на ладонь тонкий желтозеленый изолированный провод, медленно приближался:

– Вот в чем недостаток этих полутораметровых дрын: в критическом состоянии, где все решает мгновение, синхронно с ним на опасность среагировать никак нельзя.

– До чего же ты красиво говорить научился! – удивился Сырцов и склонился над пострадавшим волкодавом. – Пятый. Четверых Махов уже упаковал, а этот – наш. Пятый! Гляди ты! Вдруг вскинулся. После твоей прикладки так быстро очухался. Ох, и натасканы они!

– Пора пеленать, значит, – сделал вывод Коляша, сел на задницу поверженного, завел ему руки за спину и с щегольской ловкостью защелкнул наручники. Теперь клиента можно и перевернуть. Перевернул. На него смотрели холодные, ненавидящие, неиспугавшиеся глаза. – А он нас не любит, Жора! Да и за что ему нас любить? Ловко ты его подсек, как свинью на бойне.

Обидеть хотел волкодава Коляша и обидел, добился своего. Тот, напрягшись от сдерживаемой ненависти, тихо-тихо заговорил:

– Рано радуешься. И ты, шпана уголовная, и ты, мент в отставке. Нас много, и мы все можем. Так что аккуратно считайте свои последние дни, козлы рогатые!

– Закрой ему пасть, Коляша, – попросил Сырцов.

– Давай сначала ноги свяжем, чтобы не пытался встать и не брыкался. Коляша склонился к клиенту и предложил: – Ты лежи спокойно, а я тебя по голове бить не буду. Договорились?

Клиент молча отвел глаза. Согласился, значит. Сырцов вязал его все тем же многофункциональным проводом.

– И узелок поближе к пяткам, снизу чтоб был, – посоветовал Коляша. Может их, как йогов тренируют? Совьется, зараза, в спираль и зубами узел достанет. Я тут прочел, как йоги себе клизму ставят. Залезает, подлец, в полную ванну и жопой, как ртом, до ведра в себя всасывает.

– А старикан наш – гений. Все просчитывает – заканчивая вязать волкодава, восхищенно отметил Сырцов.

– Он их читает, как букварь, потому что во время войны сам таким был. Мне про него Роман Суренович рассказывал.

– Крест готовьте, – снизу подал голос волкодав. – На могилу вашему старичку.

– Закрой ему пасть, – вторично попросил Сырцов.

Широким куском пластыря пасть была закрыта. Они за ноги отволокли его в кусты, разряженный винчестер бросили рядом и, отойдя на расстояние, полюбовались содеянным.

– Все тип-топ, – отметил Коляша. – Нетронутые джунгли. А Махов по плану найдет.

Нежданно-негаданно в отдалении, но отчетливо и раскатисто, зазвучали длинные выстрелы.

– Все, – устало сказал Сырцов. – Охота началась. Теперь по старику будут палить без размышлений.

…Смирнов тоже услышал охоту. Он прилег и приложил ухо к земле, в паузах между выстрелами стараясь услышать преследователя. И услышал. Шуршание и осторожные шаги метрах в трехстах сзади. Смирнов уселся на земле по-турецки, расстегнулся, перевел "Узи" с закрытой спины на открытую грудь, перевел парабеллум из збруи во внешний карман и, предварительно вздохнув, продолжил путь.

Он будет теперь стрелять. Смирнов сам загнал его в положение, когда удачный выстрел в Смирнова – единственный его выход.

Уходил от таких Смирнов, даже если с собаками были. Уходил, но тогда ему было двадцать два, а сейчас шестьдесят восемь. Все, все отобрали у него эти сорок шесть лет, за исключением одного: сейчас он не боялся смерти, а, значит, ничего не боялся. Страха, который мешает мысли мгновенно соображать и ориентироваться, нет в нем. Итак, могучее тренированное тело с достаточно твердыми условными рефлексами на рациональное быстрое убийство и маленькой-маленькой мыслишкой – чувством: где-то в мозжечке, что умирать совсем не хочется. Итак, прострелянный, изломанный судьбой и годами на грани не только морального, но и физического износа организм, и ясная, просчитывающая, как компьютер, все возможные варианты голова, которая освобождена от предчувствия смерти и страха смерти. Дуэль.

Смирнов искал подходящую площадку, и поэтому опять пошел вверх – к сухой траве, к разрывам в зарослях, к пространству; дающему свободу маневра. Вот он, безлесый пригорок. Смирнов рванул так, как только мог.

Преследователь, вырвавшийся из зарослей, увидел Смирновскую голову, скрывающуюся в кустах на той стороне поляны, и на вскидку, почти не целясь, выстрелил. Форменная каскетка слетела с гибкой ветки орешника.

Смирнов дернул вторую веревку, и "Узи" справа дал ответную очередь. По тому, как преследователь не очень (лишь прикрыл винчестером лицо) испугался "Узи", Смирнов понял, что он в бронежилете. Преследователь ползком вернулся в заросли и затих.

И Смирнов бесшумно пополз. К присобаченному в розетке двух ветвей "Узи". По всем правилам, он должен был менять позицию. Он-то менял, а "Узи" – нет. Опять тишина, лишь изредка нарушаемая дальними выстрелами. Смирнов включил магнитофон и отшвырнул его в сторону метров на двадцать. Только бы не разбился. Не разбился – в глухом заповедном лесу темпераментно заверещала Пугачева:

– Делу время, делу время,

Потехе – час.

Винчестер, дважды выстрелил на звук, но Пугачеву убить не смог. Знаменитая певица продолжала петь. Все-таки отлично они натасканы. Если бы у него в руках было нечто более компактное, чем двухаршинный винчестер, быть бы Смирнову с дыркой. Молниеносная реакция паренька. Тренированным чувством опасности он ощутил надвигающуюся смерть и мгновенно развернувшись, выстрелил первым. Тяжелая пуля на кабана оторвала беззвездочный погон с утепленной смирновской униформы. Но во второй раз Смирнов не дал ему выстрелить. Крякнул парабеллум, и пуля вошла в щегольски раскрытую обнаженную мощную шею. Пришлось стрелять в эту красивую молодую шею: выстрел в ноги-руки проблемы смирновской безопасности не решали, голова загорожена винчестером, а туловище прикрыто бронежилетом. Пришлось стрелять в шею.

Смирнов присел на корточки рядом, спросил, успокаивая себя:

– Зачем ты охотился на старика? Что я тебе лично плохого сделал?

Толчками выплескивалась из развороченной аорты алая кровь, и вместе с кровью уходила жизнь из могучего тренированного тела. Сонными становились глаза, и, как ко сну, размягчались мышцы. Вот и все. Не жалко было Смирнову паренька, не жалел он профессиональных убийц.

Покряхтывая, он собрал все свои цацки: "Узи", магнитофон, каскетку. Каскетка была некондиционна, не было по сути, каскетки – один козырек, да камуфлированная рвань вокруг него. Занятная это штука – пуля на кабана. Смирнов без содрогания представил, что сделала бы эта пуля с его башкой. А каскетка ему нужна, просто необходима.

Смирнов вернулся к покойнику. Соскочившая с него каскетка валялась рядом, слава богу, не в крови. Смирнов примерил ее – была как раз – примял по-своему, до конца оторвал подстрелянный погон и вместе с остатками своей каскетки запихнул в один из бесчисленных карманов униформы.

Не охота – гон. Грамотный генерал по незапланированным выстрелам понял, что к чему. И в первую очередь то, что его собственная игра в подставку раскрыта. И враз все переменил. Теперь не он мнимый объект Смирновской охоты, теперь Смирнов – реальный зверь, которого в любом случае надо загнать до смерти.

Три волкодава во главе с опытным псарем – это уже многовато. Дважды Смирнов испытывал шансы один к трем в их пользу, проходил сквозь цепь. Это было необходимо, ему нужно было определенное направление. По матерному хрипу, по яростной готовности продолжать гон до победного конца, Смирнов понял, что генерал предусмотрительно показал троице, что осталось от их дружка.

Пощады Смирнов не ждал, но их сверхестественное рвение пугало одним: он сможет не дойти.

Опять его гонят не туда, куда ему надо. Господи, опять. Рывок вправо с мгновенным возвратом к исходной, рывок влево-вновь возврат. И замереть, почти умереть. Один прошел в трех шагах. От него разило грубым потом. Смирнов, наконец, вышел на прямую. Отдохнув перед рывком полторы минуты, он из последних сил, которых в принципе не было, сделал десятиминутный бросок на точку.

Он все-таки добрался. Он лежал на холодной земле и жадно, как астматик, дышал. Осталось совсем немного, Саня.

…Едва вынырнув из подлеска, четверо увидели, что за зеленой полянкой, уже скрываясь в кустах, мелькнула хромающая фигура старого мента. Они не успели выстрелить.

– Взять, живьем взять! – заорал генерал Дима. – Я его терзать хочу!

Трое, не таясь, ринулись напрямую через поляну. Бежали они, не желая уступать друг другу, ровной шеренгой.

На третьем их шаге по зелени топь приняла их и неумолимо потащила в бездну. Трое, уходя в небытие, не кричали даже, выли и плакали по-волчьи, в беспамятном ужасе ощущая свое бессилие.

Вой стих. Совсем на зеленой-зеленой поверхности милой поляны появилось три желтоватых пятна – и только.

Плейбой Дима тупо смотрел на эти пятна. В позвоночник ему уперся ствол и хриплый шепот предложил:

– Руки за голову и ложись. Лицом к земле.

Не оборачиваясь, боясь осложнений, генерал исполнил приказ, лег.

– Кто ты? – спросил он у земли.

– Полковник в отставке Смирнов Александр Иванович, – в усталой освобожденности и расслабье доложил Смирнов и попросил: – Ручки, ручки давай.

Генерал безропотно перевел руки от затылка к талии. Смирнов защелкнул наручники и – не было сил стоять – присел рядом.

– На спину можно перевернуться? – спросил генерал.

– Валяй, – разрешил Смирнов. – Мне шмонать тебя удобней будет.

Генерал перевернулся, и Смирнов его обшмонал. "Берета" в сбруе под мышкой, "бульдог" в особом кармане на голени, нож для метанья, бебут и, естественно, никаких бумажников с документами. Вторично прошелся по генералу. Профилактически.

– Я думаю, что всяких там ампул для красивого расставания с жизнью у тебя нет? – почти угрожающе поинтересовался Смирнов.

– Мужик, мужиком, – не отвечая, заговорил о своем генерал. Он все рассматривал Смирнова. – Вот только глаза волчьи.

Неожиданно, как статуя командора, явился Кузьминский. Спросил, глядя не на них, а на три желтых пятна по зеленому полю:

– Они все там?

– Там, там, – резко прервал начинавшиеся интеллигентские психологические переливы Смирнов. – Ты на секунду опоздал, Витя. И если бы не решенье нашего генерала взять меня живьем для того, чтобы потерзать власть, была бы у тебя в спине большая дырка. И еще две рядом. Тебе есть за что поблагодарить генерала, Витек.

Кузьминский без размышлений носком тяжелого башмака ударил генерала по ребрам.

– Вставай, – посоветовал генералу Смирнов. – А то Кузьминский разойтись может, не любит он вашего брата.

Генерал вскинул туловище, подобрал под себя ноги, поднялся. Смирнов продолжал сидеть на траве – уж так устал, слов нет. Теперь генерал рассматривал Смирнова сверху.

– Как тебе это удалось, Смирнов? – задал, наконец, главный вопрос генерал-плейбой.

Смирнов, постанывая от напряжения, тоже поднялся. Был он на полголовы выше генерала – шагнул, развернулся: колченогий, неуклюжий – пожилой с излишним весом мужик. Мужик мужиком.

– Ты все свои карьерные годы по математическим формулам в сферах воевал, а я с сорок второго на земле воюю. И еще: ты, как всякий гордый дурачок из конторы твердо убежден, что всю Россию за яйца держишь, что ты всюду в нашей стране хозяин, так вот фуюшки, хозяева здесь мы! – за время монолога Смирнов окончательно пришел в себя и закончил сугубо по-деловому. – Сколько с тобой было? Включая тех, что дырки закрывали? Девять?

– Девять, – устало подтвердил генерал Дима.

– Трое, значит, здесь, – Смирнов кивнул на топь. – Четверо, что нас в бутылке закупоривали, у подполковника Махова, восьмой, надо полагать где-нибудь под кустами спеленутый отдыхает, а девятого я прикончил, генерал. Извини, другого выхода не было. Или я его, или он меня.

– Куда вы меня сейчас? – спросил плейбой Дима.

– На шикарный ужин по поводу удачной охоты, – не то в шутку, не то всерьез ответил Смирнов.

По-осеннему быстро смеркалось. Идти не прячась, не торопясь тореной тропкой – одно удовольствие.

– Я год назад у топи табличку поставил в память о дружке своем, которого вот эти, – Кузьминский многообещающе посмотрел на генерала Диму, – пьяного за руки, за ноги в топь закинули. Нет таблички уже. Кому она понадобилась?

– Для егеря табличка твоя – непорядок. Крест надо было ставить. А закинули твоего приятеля не эти – другие злодеи. Много развелось злодеев, Витя.

Увиделся охотничий городок, и тотчас из боковых зарослей с обеих сторон тропы – возникли Коляша и Сырцов: на всякий случай в лесу страховочно вели троицу.

– Складный какой, – уважительно отозвался о генерале Сырцов, а Коляша по простоте душевной возразил:

– А перед нашим стариканом – говно на палке.

– Это кто же старик? – нарочито строго поинтересовался Смирнов.

– А вы знаете, – быстро заговорил, отмазывая промашку, Англичанин, что двадцативосьмилетнего Ленина соратники стариком звали. И еще помните у Лермонтова: "Старик, я слышал много раз, что ты меня от смерти спас. Зачем?"

– Зачем? – грозно переспросил Кузьминский.

– Так в стихе написано, – упавшим голосом сообщил Коляша.

– Ну в общем, смягчил про старикана, – признал Смирнов. Они подходили к площади. – Неудобно как-то здесь в браслетах, выбивается из респектабельного стиля. Если я их сниму, генерал, брыкаться не будете?

– Не буду, – твердо пообещал генерал. – Что это ты все генерал, да генерал? Первый, что ли, генерал на твоем счету?

– Не могу я тебя по имени звать. Противно, – объяснил Смирнов и щелкнул ключом раскрывая наручники. Плейбой Дима с наслаждением потряс поднятыми вверх руками и с живостью огляделся. Уютная площадь среднеевропейского городка: хорошо покрашенные фасады с кокетливыми зарослями туи, промытые тротуары, тщательно подметенная проезжая часть и роскошная клумба посредине, на самой высокой точке которой резвился с луком и стрелами Купидон. Понравилось все это генералу очень. О чем и сказал:

– Мило здесь, очень мило. И даже со вкусом, вот что удивительно.

– О тех троих, что в топи, отряхнулся уже? – тихо спросил Кузьминский.

– А ты? – резко обернувшись, вопросом на вопрос ответил генерал.

– А я – нет, – так же тихо признался Виктор.

Через площадь, оживленно беседуя, шли пять человек в камуфлированной униформе. Из охраны, наверное.

Пятеро пересекли площадь и направились к домику поменьше, стоявшему на отшибе.

Смирнов без стука открыл дверь в гостиную.

Горел камин. В разлапистом кожаном финском кресле перед камином сидел Игорь Дмитриевич и смотрел на огонь.

Вышедший в гостиную вместе со всеми плейбой Дима хищно и весело осклабился и вдруг неожиданно запел:

– Ты сидишь у камина и смотришь с тоской,

Как печально огонь догорает.

Пропел очень даже музыкально, а затем перешел на привычную прозу: Только я бы последнюю строчку специально для вас, Игорь Дмитриевич, пел бы так: "Как бесследно досье исчезает" красиво и по делу, не правда ли? Женечка привез из конторы обширнейшее ваше агентурное досье, и вы, размышляя о бренности всего земного, по листочку кидали его в огонь, любуясь причудливой игрой языков пламени. Я прав или не прав?! Я прав или не прав?! Я прав или не прав?!

Плейбой орал. Игорь Дмитриевич высвободился из кресла и, не глядя на беснующегося плейбоя, холодно спросил у Смирнова:

– Кто он и что это такое?

– Это послепроигрышная истерика, Игорь Дмитриевич.

– Вы могли бы его утихомирить?

– А зачем?

– Тогда уведите его отсюда.

– Я – прав, – окончательно решил генерал-плейбой и бухнулся в свободное кресло.

Игорь Дмитриевич до желваков сжал зубы, на миг прикрыл глаза, взял себя в руки, заставил себя говорить вежливо:

– Насколько я понимаю, Александр Иванович, вам удалось обезвредить террористическую группу, имевшую целью уничтожение ряда ответственных работников, в том числе и меня…

– Кому ты нужен, перевертыш на веревочке, – перебил плейбой Дима.

– Но то, что вы привели ко мне этого мерзавца, ей богу, переходит все границы, – не слыша плейбоя, продолжал Игорь Дмитриевич. – Я все понимаю: нервные перегрузки, разрядка, желание обнаружить свой успех…

– Мне необходимо помещение, – на этот раз Игоря Дмитриевича перебил Смирнов. – На отшибе, изолированное, с одним входом и выходом.

– Зачем? – сухо поинтересовался Игорь Дмитриевич.

– Мне срочно необходимо провести предварительные допросы и очные ставки, – объяснил Смирнов. – В очных ставках должны принять участие и вы.

– Но поймите же, Александр Иванович, я занят по горло: через четверть часа общий ужин, а через два часа начало переговоров.

– Поужинаете попозже, – не то издеваясь, не то советуя, сказал Смирнов. – Так как насчет помещения, чтобы ваши апартаменты не осквернять?

Игорь Дмитриевич снял трубку, накрутил три цифры и заговорил без паузы:

– Комендант, срочно необходимо изолированное, на отшибе от основных объектов помещение с надежным и единственным входом и выходом… Да… Да… Да, скорее всего. Пришлите ко мне сопровождающего. – Игорь Дмитриевич положил трубку и легко улыбнувшись, спросил Смирнова: Тренировочный тир вас устроит?

– В тире расстреливать удобно… – отметил Смирнов, вздохнул и решил: – Подойдет.

– Подойдет, чтобы меня расстрелять? – продолжал нервничать плейбой.

– Кому ты нужен, – возвратил его слова Смирнов. – Ты лучше мне скажи, где твой начальничек Женя сейчас обитает?

– У своего начальника спрашивайте, – весело глядя на Игоря Дмитриевича посоветовал плейбой. – Он по корешам.

– Перестань паясничать! – вдруг рявкнул Смирнов, – Где он?

– Он должен ждать меня в нашей палатке – легко дал сведения генерал.

– Это та, что за наблюдательной вышкой?

– Именно, именно, дорогой и обо всем осведомленный мсье Смирнов.

– Он со страху палить не начнет?

– Не должен бы, потому как особо не умеет, – генерал-плейбой совсем успокоился и с неким мазохистским любопытством ожидал занимательного продолжения. – Но что не сделаешь от страха…

– Понятно. Игорь Дмитриевич, Витольд Германович здесь?

– Мы же условились…

– Пригласите его в тир. И сами не забудьте придти. Коляша, Виктор, генерал – ваш, а мы с Жорой к другому генералу наведаемся.

Предварительно постучав, в гостиную вошел военный, неумело одевшийся в штатское, и доложил:

– По вашему приказанию прибыл.

…Англичанин Женя лежал на койке и читал глянцевого и яркого Микки Спиллейна. Естественно, по-английски.

"Узи" Георгия Сырцова черной дыркой смотрел ему в лоб.

– Вставайте, генерал, – сочувственно предложил Смирнов. – Вы нам нужны.

Сев, Англичанин Женя кинул Спирлейна на соседнюю койку и спросил без удивления:

– Александр Иванович Смирнов?

– Тебе сказано, чтобы вставал, – грубо вмешался Сырцов. – Встать и руки за голову!

– Раз сказано… – Англичанин, не спеша поднялся и заложил ладони на затылок.

– Я его шмонаю, Александр Иванович?

– Естественно, Жора.

Ненужно резко теребя и разворачивая податливого генерала, Сырцов обыскал его тщательнейшим образом. На грубое солдатское одеяло Сырцов кидал поочередно: "Беретту" из-за пазухи, миниатюрный браунинг из нажопника, бумажник из внутреннего кармана твидового пиджака. Смирнов раскрыл бумажник и вынул из него кровавое удостоверение.

– Первый при ксиве! – удивился Сырцов.

– Евгений Ростиславович Жилинский – прочитал Смирнов. – Поляк, что ли?

– Дворянин. Российский дворянин – не без гордости поправил его Англичанин Женя.

– Все теперь дворяне, – небрежно заметил Смирнов. – Одевайтесь.

Российский дворянин ловко влез в уже прощупанное Сырцовым английское, в талию двубортное пальто. Пальто сидело на нем как лайковая перчатка на руке. Он обернулся к Смирнову:

– Куда прикажете идти?

– Укажем – мрачно ответил Сырцов.

Подземный тир-бункер был отделан похлеще чем бункер небезызвестного Адольфа! Собственно широкий тоннель для стрельбы с автоматически гуляющими туда-сюда мишенями, с приспособлениями для стрельбы лежа, стоя, из пистолетов, из автоматов, из винтовок находился в стороне и отдалении. Главным же был громадный, как ангар, холл. Разбросанные по нему в художественном беспорядке низкие столы драгоценного дерева в окружении мягчайших кресел были отделены друг от друга изящными решетчатыми перегородками, увитыми цепкими темнозелеными лозами дикого винограда. А у стены – самое главное: сияющие амуницией ряды (до батальона) разнообразнейших бутылок из темного дерева в латунном оформлении обширной стойки с дюжиной высоких стульев при ней – бар.

Все устроились в креслах посредине холла, где перегородок не было. Лишь Коляша сидел на высоком табурете у стойки, сидел, правда, спиной к бутылкам. Сидел, от нечего делать помахивая "агнумом".

– Садись, где хочешь, – разрешил Сырцов генералу Жилинскому.

Англичанин Женя осмотрел присутствующих. Сидели так: за одним столом Витольд Германович с Игорем Дмитриевичем, за другим – плейбой Дима под приглядом Кузьминского, а за третьим – Роман Казарян, Леонид Махов и главный борец за коммунистические идеалы Юрий Егорович. У блиндированных дверей скромно стояли двое – охранники Игоря Дмитриевича.

Генерал Жилинский подумал и сел за стол к Игорю Дмитриевичу и Витольду Германовичу.

– Леня, а где твои опера? – обеспокоенно поинтересовался Смирнов.

– Трое здесь, у входа…

– А я и не заметил, – перебив, с огорчением признался Смирнов.

– Такие вот они у меня молодцы, – погордился Махов. – А остальные, Александр Иванович, из них волкодавов треплют.

– И результаты? – без особого любопытства спросил Смирнов.

– Что считать результатом – философски заметил Махов. – Пока молчат, какие-либо документы отсутствуют, разрешения на владение и ношение разнообразного арсенала, что при них, нет. Поскольку им не позволяют, постольку они общаются друг с другом условными репликами…

– Боже, какие идиоты! – перебил Махова плейбой. Махов сморщил нос, прищурил глаза – оценивал плейбоя – оценил и продолжил:

– Их командованием не разработаны модель поведения при проигрыше. Упущение. Хотя как могли быть проигрыши у вашего заведения в семидесятилетней войне против своего народа. Объединены, мощно вооружены будем квалифицировать как опаснейшее бандоформирование.

– Своего генерала сдадут?

– Со временем, – уверенно ответил Махов, встав из-за стола, подошел к стойке. – Англичанин, это что – все бутафория?

Коляша глянул на бутылки, глянул на Махова, понял, что по сути тот здесь официально самый главный и пообещал:

– Сейчас проверю – опытной рукой выхватил из ряда бутылку кентуккийского бурбона "Джим Бим", налил из нее в высокий стакан, сделал хороший глоток, посмаковал и дал оценку: – Хай класс, подполковник. Налить этого или чего-нибудь еще желаете?

– Мне бы чего послаще. "Черри" поищи.

– Спиртные напитки без особого разрешения трогать не рекомендуется, голосом, в котором боролись долг со страхом, сказал от двери один из охранников Игоря Дмитриевича.

– Мы, петушок, не трогаем, а пьем, – успокоил его Коляша, долил себе понравившегося "Джим Бима", а Махову налил немаленький стакан мгновенно обнаруженного датского "Черри". – С окончанием работы, подполковник.

– Ну, до настоящего окончания еще далеко, – Махов рассматривал черно-бордовый напиток на свет. – Но за завершение первого этапа пожалуй.

Они чокнулись, не спеша, для продления удовольствия, выпили и притихли в предощущении благотворного и праздничного воздействия.

– Долго будет продолжаться этот балаган?! – с визгом выкрикнул (не выдержали нервишки) партийный вождь Юрий Егорович. Смирнов без намека на улыбку с нехорошей мутью во взоре посмотрел на него и дал ответ:

– Сколько я захочу.

А Казарян добавил укоризненно:

– Не ожидал я от тебя такой бестактности, Юра, не ожидал!

У остальных нервы были покрепче: бесстрастно восседали в креслах, не глядели друг на друга, не реагировали ни на разговоры – сосредоточились, готовились. Ко всему.

Смирнов еще раз осмотрел их всех и подошел к стойке.

– Налей-ка мне полторашку, Николай.

– Водки? – зная вкусы старика, предложил Коляша.

– Нет, пожалуй, коньяка. Чего-то сердце сегодня жмет.

– Расширим сосуды! – обрадовался Коляша и налил требуемого от сердца.

Смирнов медленно влил в себя дозу, шумно выдохнул и с трудом взобрался на высокий табурет, чтобы чуть сверху видеть всех. И опять не выдержал коммунист, опять завизжал как свинья:

– Я протестую! Мы во власти хулиганов и пьяниц!

Ладонью, но со всего размаха и в полную силу врезал Казарян по партийному личику. Юрий Егорович беззвучно завалился за стол.

– Не слишком ли круто? – посомневался от соседнего стола Витольд Германович. – Так и память отшибить можно.

– В самый раз – не согласился Казарян, поднимая с пола и усаживая в кресло тряпичного Юрия Егоровича. Усадил, посочувствовал: – Давненько тебе рыло не чистили, Юра. Наверное, с тех самых лет, когда ты председателем пионерского отряда стал. Другие времена, другие игры. Привыкай, родной.

Пригладил ладошкой коммунисту редкие волосы и тоже подошел к стойке, на ходу толстым пальцем указав на бутылку коньяка. Коляша налил, Казарян выпил. Чтобы покончить с этим делом, Смирнов спросил:

– Кто еще хочет выпить?

Сырцов хотел, но промолчал. Остальные отрицательно помотали головами – не хотели.

– Что ж тогда начнем попытку приблизиться к смыслу всего происшедшего и происходящего. Коля, где Вадим?

– Рыжий-то? Они со Спиридоновым под видом подготовки к концерту какие-то фокусы с магнитофонами производят.

– Сходи за ними, будь добр, а?

– У меня пацаны на свежем воздухе, вмиг доставят, – пообещал Коляша и вышел. Смирнов еще раз осмотрел присутствующих и заметил:

– Каждый со своим войском, Витольд Германович, у вас парочки преданных агентов где-нибудь поблизости не найдется?

– К сожалению, нет, Александр Иванович.

– А у Юрия Егоровича?

Щека у Юрия Егоровича изрядно увеличилась. Нежно придерживая ее левой рукой, он гневно ответил:

– За мной сотни, тысячи, миллионы честных коммунистов!

В момент произнесения этой тирады в холл вошли Алик Спиридонов, рыжий Вадим и Коляша, нагруженные аппаратурой. Вошли и несколько опупели от услышанного. Первым пришел в себя рыжий Вадим и спросил на чистом глазу:

– Сегодня мы митинг писать будем?

Казарян аж хрюкнул от удовольствия, Махов хихикнул, а Коляша поощрительно похлопал Вадима по плечу. Остальным было не до юмора. Смирнов, позволив себе стремительно улыбнуться, приказал:

– Все столы готовь, Вадик, чтобы ни словечка не пропало.

Вадик отказавшись от помощи Спиридонова и Коляши, деятельно устанавливал магнитофоны. Казарян крикнул бессмысленно топтавшемуся на месте Спиридонову:

– Хиляй к нам, ассистент звукооператора!

Спиридонов покорно подошел, уселся и вдруг вскочил:

– А выпить на халяву?!

Как журналист-международник хватанул "Джонни Уокера". Хотел было пристроиться в ряд к Махову, Сырцову, Коляше и Смирнову, но Александр строго распорядился:

– Бери бутылку, два стакана и не к Ромке, а к Витьке. Он в связи с добросовестным исполнением обязанностей, я думаю, сильно страдает от жажды. Зная вкусы экс-зятя, Спиридонов помимо "Джонни Уокера" прихватил бутылку "Smirnoff" – самой чистой водки в мире.

Четверо у стойки смотрели на тех, кто за столами. Трое из четверых, не таясь, держали пистолеты наготове.

– Порядок, Александр Иванович, – доложил рыжий.

– Спасибо, Вадим, – поблагодарил Смирнов и приступил:

– С кого начнем?

– Начнем с меня. Вернее, я начну, – оживленно выступил генерал-плейбой. Ватничек он уже скинул, встав, обнаружил – в хорошо подогнанной заказной униформе, в лихо сидящей набекрень каскетке элегантную западноевропейскую стать: уверенность, свобода, нерусская раскрепощенность в движениях. – Вот милиционер сказал, что мои ребята, которые остались в живых, меня сдадут. Хорошие, преданные мне ребята.

– Убийцы, – первый раз подал голос Кузьминский, перебивая.

– Все мы здесь – убийцы, – без запинки, как мяч, принял реплику плейбой и вернулся к продолжению собственной мысли: – Я поначалу даже обиделся за них, а затем понял: действительно сдадут. Они не прикрытые, они голые на ветру. Это подразделение, находившееся под моим командованием, ни по одной бумажке не числится в конторе. Это аппендикс, и только мой аппендикс. До тех пор, пока этот отряд неуловим, он – всесилен, ибо его нет. Так и было долгое-долгое время. Но по собственной инициативе вызвав джина из бутылки – я имею в виду тебя, мент-патриарх – мы твоими стараниями обнаружились и в конечном счете проиграли. Теперь у ребят один выход: сдавать старшего, того, кто отдавал приказы, то есть меня.

– Смысл и цель операции, – перебил Смирнов. Плейбою была нужна площадка. Кокетливой походкой наемного танцора-жиголо он выскочил на свободный пятачок между креслами и баром, пируэтом развернулся на триста шестьдесят градусов – осматривал всех, показывал себя всем – и, глядя Смирнову в глаза, серьезно ответил на вопрос:

– Прикончить тебя, полковник, и, по особой просьбе генерал-лейтенанта Жилинского, твоего помощника Сырцова.

– Ментов, значит, – догадался Махов и быстро спросил: – А почему еще и не меня?

– Вы, месье, нашей определенной службой были просчитаны, как способный карьерист-конформист, и ваше появление в смирновских рядах полная для нас неожиданность.

– Чупров, – первый раз назвал плейбоя по фамилии Смирнов. – Ты же отлично понимаешь, что я спрашивал об операции в целом. И с самого начала.

– То, чем тебя заманили в дело, играя на твоих патриотических чувствах, полковник, – полная туфта. Валюта и документация на нее переводились за бугор частями, начиная с восемьдесят девятого года, с весны. Операция была завершена к этому лету. Рублевые накопления были пристроены в различные торгово-финансовые, посреднические, совместные предприятия, которые выплачивали партии дивиденды, на которые все партработники от инструктора райкома до секретаря ЦК вкусно и сытно кормились. В июле в ЦК, у присутствующего здесь любимого народом Юрия Егоровича состоялось совещание, на котором были подведены итоги операции "были деньги – денег нет". На совещании присутствовали Жилинский и я. Там и было решено, что конспиративность недостаточно обеспечена и что следует пройтись по возможно высовывающимся концам. Юрий Егорович даже предложил, что при явной ненадежности отдельных звеньев цепочки, следует ликвидировать их.

– Ложь! – звенящим голосом прокричал Юрий Егорович.

– Да заткнись ты – вяло посоветовал ему плейбой и продолжил: Операцию "Волкодав на свободной охоте" разрабатывал Жилинский при моем участии. Нам были хорошо известны ваши возможности и ваш уникальный опыт, Смирнов, и работу по обнаружению слабинок в цепи мы решили подсунуть вам. Вы обнаруживаете, мы ликвидируем. Разделение труда. Технически вовлечь вас в дело было нетрудно: наш агент с шестьдесят восьмого года Игорь Дмитриевич…

– Клевета! – взревел Игорь Дмитриевич.

– Молчать! – еще громче рявкнул Смирнов и трахнул кулаком по стойке.

– Тут нам нежданно-негаданно помог ренегат Зверев. Он, всерьез веря в пока еще существующую возможность перехватить ценности, независимо от нас рекомендовал Смирнова. Мы, изредка помазывая вас по губам Ванькой Курдюмовым, шли по вашим следам, благо были полностью информированы магнитофонными записями, любезно предоставляемыми нам Игорем Дмитриевичем, и, ликвидируя подозрительные звенья, ремонтировали цепочку.

– Не много ли говоришь, Димон? – тихо спросил Жилинский.

– Мне молчать и взять на себя все, как руководителю бандформирования, никоим образом не относящегося к ГБ? И к стенке? А ты, весь в белом, будешь продолжать беззаветно защищать невидимые рубежи новой России? Извини-подвинься, Женя. К стенке станем вместе за шесть организованных нами убийств.

– Что ты со своими молодчиками творил – это твое дело. Ты был полностью самостоятелен и отвечать за все содеянное будешь ты один. Так что это ты извини-подвинься, Димон, – небрежно сказал Жилинский.

Плейбой промолчал и тихо направился к Жилинскому. Витольд Германович, упреждая возможные эксцессы, поднялся. Плейбой не дошел до их стола шага три и остановился, щерясь, как волк, и рассматривая Жилинского.

– Ты! Пидар гнойный! – ненавистно, на выдохе, вполголоса опять заговорил генерал Чупров. – Трахать адъютантов и ординарцев в служебном кабинете и в том же кабинете планчики составлять – милое и приятное дело. Но планчики-то – планчики убийств, которые осуществлял не мой – наш с тобой отряд. Не любил ты оставлять бумажек, но кое-что оставил, а я спрятал. Я еще многое скажу, Женюрка.

– Ничего-то ты не скажешь, – грустно произнес Жилинский, встал и не вынимая правой руки из кармана пальто, трижды выстрелил в генерала-плейбоя. Плейбой, еще складывался, чтобы лечь на пол, еще дымилась большая дыра в шикарном английском пальто, когда раздался четвертый выстрел: один из охранников Игоря Дмитриевича, раскорякой присев, успел с двух рук выстрелить в Жилинского. Второй раз выстрелить ему не дал Махов. В отчаянном прыжке он достал охранника и рукоятью "макарова" нанес удар по темени. Охранник упал. Второй охранник стоял не шевелясь: на него смотрели пистолеты Сырцова и Коляши.

Но было поздно. Пуля охранника вошла Жилинскому в глаз и вышла через затылок. Его откинуло в кресло, и он сидел в нем уронив развороченную голову.

Генерал-плейбой в позе зародыша во чреве матери дважды дернулся и затих навсегда.

Охранников обезоружили. Еще не до конца пришедший в себя после Маховского подарка стрелок беспрерывно бормотал:

– Я по инструкции… Я по инструкции… Я по инструкции…

– Уберите трупы, – приказал охранникам Махов.

– Куда? – спросил тот, который не стрелял.

– Во двор, на помойку, не знаю куда! – вдруг разорался Махов и, сразу же остыв, добавил: – И кровь вытрите.

– Чем? – опять задал вопрос тот, что не стрелял.

– Плащом своим, мать твою!

Сначала плейбоя, затем Жилинского. За руки, за ноги. Тот, который не стрелял, нашел видимо, подсобку, потому что принес ведро с водой и две половых тряпки. По бабьи, отклячив зады, охранники, предварительно протерев кресло, в котором в последний раз обитался Жилинский, старательно замывали пол. Сделали дело, выпрямились с тряпками в руках и вопросительно посмотрели на Игоря Дмитриевича.

– Вы свободны сейчас. Подождите меня в главном здании, – распорядился Игорь Дмитриевич.

– Нет, – жестко сказал Смирнов. – Все остаются здесь. А к тебе, Леня, у меня просьба: приведи сюда своих ребят.

Махов вышел, а Витольд Германович горестно напомнил:

– Все кончено, Александр Иванович.

– Все еще только начинается, – возразил Смирнов.

Бесшумно вошли опера и скромненько уселись за дальний столик.

– Дай ребятам что-нибудь выпить, Коляша, – сказал Смирнов.

Коляша слегка поперхнулся – они с Сырцовым как раз засаживали по третьей, – но, ликвидировав казус стаканом "боржоми", мигом доставил на стол ментам литровый сосуд "Абсолюта", три "Пепси" и стаканы.

Вспомнив про благодетельное действие этого лекарства, выпили и Казарян с Кузьминским и Спиридоновым.

– Через час с небольшим у меня начало переговоров с послами. И я формально, хоть несколько минут, должен быть на обеде, – холодно напомнил о своих государственных заботах Игорь Дмитриевич.

– Успеете и на обеде побыть, Игорь Дмитриевич, и переговоры начать, все успеете. Вы ведь у нас шустрый, очень шустрый, – непонятно и с отдаленной угрозой пошутил Смирнов и, наведя окончательный порядок, приступил: – Перед тем как привести его сюда, мы с Сырцовым тщательно и профессионально обыскали Жилинского. Вопрос: кто передал Жилинскому пистолет?

Стало тихо в холле. Стало тихо в тире. Все молчали. Никто не передавал.

– Дело ваше, не признавайтесь, – без огорчения согласился с общим молчанием Смирнов. – Тогда я хочу поговорить о двух господах, присутствующих здесь. О вас, Игорь Дмитриевич, и о вас, Витольд Германович. То, что вы на крючке ГБ за грехи молодости. Игорь Дмитриевич, я понял ко второй нашей встрече и старался вести игру так, чтобы помехи со стороны конторы были минимальными. Несколько удивлял меня опытный чекист, которого, как я знал из достоверных источников, люто ненавидели в ГБ, удивлял безоглядной верой в Игоря Дмитриевича. Первую нашу трехстороннюю встречу я не просчитал целиком как надо: слишком был занят Игорем Дмитриевичем, но уже на второй кое-что меня заинтересовало. Чисто мизансценически. – Смирнов поискал глазами в зале, не нашел и трубно позвал: – Вадик, ты где?

– Здесь я, – неохотно оторвавшись от аппаратуры, поднял голову рыжий Вадим.

– Иди сюда. – Вадим подошел и Смирнов положил ему руку на плечо. – Ту катушку, что мы с Сырцовым в бумажнике Жилинского нашли, проработал?

– От и до, – с достоинством доложил Вадим и тут же ради справедливости быстро добавил: – Мне товарищ обозреватель сильно помог. У него ухо, как локатор, и опыт колоссальный. Он интуитивно определял, а я технически рассчитывал.

– Ну, и что вы определили и рассчитали?

– Запись сделана в кафе Маркони, на последней вашей встрече. Качество весьма среднее, моя запись безусловно лучше. Сравнение этих двух записей позволило нам безошибочно определить нахождение микрофона, ведшего запись. Не моего, естественно.

– И где же находился этот микрофон? – формально и для информации общественности поинтересовался Смирнов.

– В галстучной булавке Витольда Германовича.

– Вот почему я и говорил о моем интересе к мизансцене наших тройственных встреч, – со старческой назидательностью продолжил Смирнов. Всегда, напротив, всегда – фронтально на меня, всегда с заинтересованным наклоном ко мне, Витольд Германович. И для того, чтобы окончательно развеять последние сомнения слушателей давай, Вадик, еще аргумент.

– В дезе о переговорах на Курском вокзале прозвучала фраза, первая фраза: "начинайте с фактов". Лабораторным и экспериментальным путем нами установлено, что запись этих слов в дезе произведена не в кафе, где велся разговор, который также записал Александр Иванович, а совсем в другом месте, более приспособленном для чистой записи.

– Ну и что ты думаешь по этому поводу?

– Видимо, эта фраза была невнятна, и перед передачей ленты заинтересованным лицам этот кусок был записан заново.

– Профессионал-контрразведчик, опасался, что безрукий дилетант не сможет осуществить качественную запись и взял все заботы по этой щекотливой операции на себя, – констатировал Смирнов.

– Как же получилось, что принципиальный борец с политическим сыском Витольд Германович Зверев сознательно помогал активно сотрудничавшему с этим сыском Игорю Дмитриевичу? Помогал конторе, которую ненавидел? На непростой этот вопрос всего один простой ответ: сговор. Сговор, целью которого были досье на известного нам государственного деятеля и уничтожение особо опасных противников принципиального борца во всесильной конторе. Но нельзя одной рукой ухватиться за титьку и за задницу.

– Значит, можно, Александр Иванович, – почти весело перебил его Витольд Германович. – Никакого досье нет, а наиболее опасные для нового демократического общества сотрудники конторы уничтожены.

– Скоро самым опасным для нового демократического общества сотрудником конторы станешь ты, Витольд. А насчет того, ухватились вы или нет… За титьку вы держитесь крепко. Ну, а насчет задницы… Задница, в первую очередь, я. Да и все сидящие здесь, как вы считаете, полные задницы. Но вы за них не ухватились и, надеюсь, не ухватитесь никогда. Смирнов замолк на секунду, сморщился, обнажив хищную пластмассовую челюсть. – Смотрите на них, ребята, и запоминайте будущих врагов!

– У тебя, Александр, кроме гнилой ниточки в руках ничего нет, слегка даже презрительно опять выступил Зверев. – Ты ничего не докажешь.

– Естественно, – согласился Смирнов. – И ты станешь большим начальником в конторе, а он одним из политических лидеров России. Но предавший единожды предаст еще сто раз. Мы не доказывать будем, мы будем знать и готовиться.

Игорь Дмитриевич резко встал, демонстративно глянул на часы и объявил: – Мне пора.

Спиридонов перехватил его уже у входа и попросил:

– Повернись ко мне, Игорь.

Игорь Дмитриевич надменно повернулся, и тогда Алик ладошкой шлепнул его по левой щеке, а тыльной стороной ладошки – по правой. И разрешил:

– Теперь можешь идти.

И – ничего не поделаешь – пришлось Игорю Дмитриевичу уйти.

Смирнов вплотную подошел к Звереву и шепотом спросил:

– Ты зачем передал Жилинскому пистолет?

– Я считал, что он должен застрелиться, – четко ответил Витольд. Смирнов приблизил к нему свое мокрое от пота, воспаленное лицо и не то чтобы прошептал, просвистел скорее:

– Нет, скот, ты считал, что он должен застрелить меня, – и, развернувшись, направился к Махову. – Извини, Леня, наворочали мы тут. Тебе с бригадой всю ночь лопатить. И пожалей нас, стариков, отпусти на сутки, умаялись мы очень.

– О чем речь, Александр Иванович!

Они – Смирнов, Спиридонов, Казарян и Кузьминский вышли из бункера на волю. Александру казалось, что, вдохнет свежего воздуха и полегчает. Вдохнул, но не полегчало. Они шли мимо курзала и слышали, как там свежий молодой женский голос под гитару допевал романс "Капризная, упрямая".

– Алуська, – как бы гордясь, узнал Кузьминский.

Раздались аплодисменты, а после аплодисментов возник спокойный и глубокий баритон Игоря Дмитриевича:

– Дамы и господа! Друзья! Поблагодарим наших милых гостей за этот чудесный импровизированный концерт, за то удовольствие…

Они свернули за угол и продолжения речи не слышали.

…В "джипе", посидев немного за баранкой, Смирнов сказал виновато: Чевой-то я притомился, пацаны. Рома, будь добр, веди машину.

Алик ушел на заднее сиденье. Смирнов с трудом сдвинулся направо, Роман сел за руль и понеслись.

Когда подъезжали к Москве, Смирнов хрипло спросил:

– Который час?

– Половина одиннадцатого, – поспешно ответил Алик, давно уже с тревогой наблюдая сзади странно изменившийся смирновский полупрофиль и приказал Роману: – Сразу же ко мне.

– Перевертыши на веревочке, – вспомнил вдруг чупровские слова Смирнов. – Сколько же их там, перевертышей на веревочке.

– Где? В Белом Доме? – не отрывая взгляда от дороги спросил Казарян. Он не видел лица Смирнова и поэтому просто вел беседу.

– Всюду, всюду, всюду… – бормотал уже Смирнов. Дикая боль, боль, которой он никогда не испытывал, он, получавший в свое многострадальное тело и пули и осколки, дикая эта боль огненным прутом как раз посередине разрезала его грудную клетку. И впервые в жизни Смирнов произнес слова: Болит, болит.

– На Пироговку, Рома! – в ужасе закричал Алик. – Скорее, скорее! У него инфаркт!

Смирнов еще помнил, как сквозь болевую шоковую пелену, прорывались разговоры:

– Сейчас, сейчас врачи спустятся.

И свое:

– Больно, больно.

– Успеешь?

– Еще не понимаю.

– Отек легких?

– В начале.

И свое:

– Больно, больно.

Положили на коляску и покатили по длинному коридору, вкатили в громадную оцинкованную кабину лифта. Больше он ничего не помнил.

Первое, что он почувствовал, – инородное тело в ноздре. Он с осторожностью открыл глаза и ближним зрением увидел, что весь опутан проводами и трубочками, концы которых были приклеены или воткнуты в него. Он почуял присутствие над своей головой что-то живое, закатил глаза и увидел серый экран, по которому беспрерывно передвигался яркий зигзаг. Опуская глаза, он вдруг заметил сидящего рядом Алика, который читал газету.

– Ты почему здесь? – писклявым голосом спросил Смирнов. – В реанимацию посторонних не пускают.

– У меня здешний босс – школьный кореш.

– Сколько я здесь?

– Сутки, Саня.

– Выполз?

– Говорят. Я сейчас, – сказал Алик и вышел.

Секунд через двадцать в дверях появилась Лидия, жена его, коренная москвичка, живущая у моря, интеллигентка хренова. Платочком смахнула слезы и с ходу:

– Все, Саша, решено: переезжаем в Подмосковье. Я советовалась с врачами, я уже связалась с одной обменной конторой…

Слезы слабости расфокусировали ее изображение, и он, видя ее мутной тенью, счастливо попросил:

– Господи, Лидка, дай хоть ожить для начала.