Десятый

Комментарии

Повесть Грэма Грина «Десятый» вышла в Лондоне в 1985 году, но написана была сорока годами раньше, и история ее создания, особенно публикации, достаточно любопытна. В 1983 году писатель получил письмо от неизвестного ему лица, извещавшего его, что голливудская кинокомпания «Метро Голдвин Майер», кстати, в свое время поставившая «Комедиантов», продает американским издателям долгие годы хранившуюся в ее архиве рукопись романа Грина.

Писатель не придал значения этому сообщению, поскольку решил, что речь идет о двустраничном наброске, сделанном им в конце войны совместно с другом Беном Гетцем, представителем компании «Метро Голдвин Майер» в Лондоне, с которой у Грина был заключен контракт. Этот контракт, по словам писателя совершенно «рабский», был подписан им в 1944 году в страхе перед финансовыми затруднениями — в конце войны писатель собирался уйти с государственной службы, а за счет литературных гонораров существовать было трудно (что показала не очень-то бойкая распродажа «Брайтонского леденца» и «Силы и славы»).

В годы сотрудничества с американской кинокомпанией Грин и написал «Десятого» (дословно: «Десятого человека»), предоставив, по условиям договора, все права на него «Метро Голдвин Майер», и потом настолько забыл об этой странице своего творчества, что даже использовал сходное название для своей новой повести, над которой начал работать и которую озаглавил «Третий человек». Каково же было удивление писателя, когда некий Энтони Блонд, купивший права на книгу Грина, прислал ему из США для возможной доработки машинописную копию «Десятого» (который понравился Грину гораздо больше, чем «Третий человек»!) и предложил опубликовать его в том же лондонском издательстве, с которым Грин в то время сотрудничал. Так «Десятый» был напечатан фирмой «Бодлей хед» при участии Энтони Блонда через сорок лет после его создания.

На этом, вспоминал в предисловии к повести Грин, сюрпризы не кончились. Очень скоро в парижской квартире он совершенно случайно обнаружил в шкафу дневник, который вел в 1937–1938 годах, и под датой 26 декабря 1937 года прочитал свою запись о том, что обсуждал в тот день с представителем американской фирмы содержание двух будущих кинофильмов. В одном из них десять заключенных в стране с диктаторским режимом, схожим с тем, что был в Испании, тянут жребий. Длинная спичка, означающая смерть, достается богатому человеку. В обмен на спасение он предлагает все свое состояние, и кто-то из заключенных ради блага семьи соглашается на это. После освобождения из тюрьмы бывший богач навещает тех, кто получил его состояние. Видимо, этот замысел был писателем напрочь забыт, но ушел в подсознание и через несколько лет реализовался в «Десятом», действие которого перенесено во Францию.

Термин «повесть» по отношению к «Десятому», конечно, условен. Он указывает лишь на то, что в отличие от романа перед нами произведение значительно меньшего объема. Жанр повести, получивший широкое развитие прежде всего в русской литературе, предполагает стихию рассказывания, изложения какой-либо истории. У Грина же (вспомним, что первоначальный замысел был нацелен на создание фильма) очевидна ориентация на «показ», на драматическое «действо», которое разыгрывается на двух сценических площадках: в тюрьме и родовом доме Шавеля, куда он приходит под чужим именем Шарло. Населенный воспоминаниями героя дом, уже несущий печать чужой для Шавеля-Шарло жизни, также становится своеобразным и очень активным участником действия, таким же, как снедаемая ненавистью Тереза, ее глуповатая мать, наглый Каросс и, конечно, Шавель, чья душа мечется между прошлым и настоящим, страшится будущего и живет надеждой.

Развертывая перед читателем морально-психологическую драму, Грин, как всегда, придает ей и внешнюю напряженность, вводя неожиданные повороты действия, соединяя обыденность с исключительными ситуациями, создавая атмосферу кошмара (когда Каросс почти преуспевает в своих доказательствах, что он — Шавель). Напряженность действия отражает в то же время и духовную эволюцию героя, который из человека, охваченного лишь животным страхом смерти, превращается в человека, способного к самоотверженности, жертвенности, прошедшего путь от эгоистической сосредоточенности на собственной судьбе до «жалости, нежности, сострадания, какое испытываешь к несчастью совсем постороннего человека».

Вот почему, как бы ни была грустна эта повесть-драма, с какой бы настойчивостью ни утверждалась в ней мысль о неотвратимости смерти, от которой нельзя откупиться, последняя, завершающая сцена, когда умирающий Шавель пишет дарственную Терезе, оставляет ощущение света, надежды, веры в человека.