Детектив и политика. Выпуск №4 (1989)

Пьер Жильяр ТРАГИЧЕСКАЯ СУДЬБА НИКОЛАЯ II И ЦАРСКОЙ СЕМЬИ

Предлагаем вниманию читателей заключительные главы книги Пьера Жильяра "Тринадцать лет при русском дворе. Трагическая судьба Николая II и царской семьи". Эти воспоминания были изданы во Франции в 1921 году и вскоре переведены на русский язык.

Швейцарец по происхождению, Пьер Жильяр приехал в Россию осенью 1904 года. Со следующего года он стал обучать французскому языку старших дочерей царя, а осенью 1913 года был назначен воспитателем цесаревича Алексея, единственного сына русского императора.

Пьер Жильяр оставался с царской семьей и после февральской революции 1917 года, разделяя судьбу Романовых как во время заключения в Царском Селе, так и во время пребывания в Тобольске и переезда из Тобольска в Екатеринбург. Позже, в 1918–1920 годах, он состоял при следственной комиссии, назначенной по распоряжению адмирала Колчака "для производства следствия по вопросам, касающимся трагической кончины царской семьи в Екатеринбурге". Осенью 1920 года Пьер Жильяр выехал из России.

Он оказался единственным свидетелем последних месяцев жизни царской семьи, оставившим свои воспоминания, которые, как указывалось в издательском предисловии того времени, стали "весьма ценным историческим документом", хотя не со всеми оценками и выводами П. Жильяра мы можем согласиться.

Императорская семья оставалась в Царском Селе до августа месяца 1917 года. В продолжение пяти месяцев, проведенных мною вместе с нею, я вел дневник нашей общей жизни. Понятно, что чувство деликатности не допускает меня воспроизводить нашу жизнь всю целиком. Я стараюсь избегать, насколько возможно, касаться живых. Тем не менее я буду избегать этой оговорки, когда вопрос будет касаться описания характера императора или его семьи или же чувств, которыми они воодушевлялись во время этих длинных месяцев испытаний.

Воскресенье, 7 апреля. Алексей Николаевич чувствовал себя гораздо лучше, и мы утром отправились в церковь, где уже находились Их Величества, великие княжны Ольга и Татьяна и несколько лиц из свиты, которые разделяли наше заключение. В то время как священник стал молиться об успехе русской и союзнических армий, император и императрица опустились на колени, и все присутствующие последовали их примеру.

Несколько дней тому назад, при выходе от Алексея Николаевича, я встретил человек двенадцать солдат, бродивших по коридору. Подойдя к ним, я спросил, что им нужно.

— Мы хотим видеть наследника.

— Он болен и его нельзя видеть.

— А других?

— Они также нездоровы.

— А где царь?

— Не знаю.

— Пойдет ли он гулять?

Не знаю, но не стойте же здесь, не следует делать шума, так как здесь больные.

Солдаты повернулись и вышли на цыпочках, разговаривая тихим голосом. Вот, однако, те солдаты, о которых говорят нам, как о жестоких революционерах, ненавидящих их экс-императора…

Вторник, 3 апреля. Керенский прибыл сегодня в первый раз во дворец. Он прошел по всем комнатам и проверил все посты часовых, желая лично удостовериться в том, хорошо ли нас охраняют. Прежде чем уехать, он имел долгое совещание с императором и императрицею.

Среда, 4 апреля. Алексей Николаевич передал мне разговор, происходивший вчера между Керенским и императором с императрицею.

Все семейство собралось в комнатах великих княжон. Входит Керенский и представляется, говоря: "Я главный прокурор Керенский". Затем он пожимает всем руки и, повернувшись к императрице, говорит ей: "Английская королева спрашивает известий относительно экс-императрицы".

Ее Величество сильно покраснела, видя в первый раз такое к себе обращение. Она отвечает, что чувствует себя неплохо, но страдает душевно, как обыкновенно. Керенский продолжает:

— Все, что я начинаю, я довожу до конца с полною своею энергией. Я хочу видеть все сам лично, все проверить, чтобы иметь возможность обо всем доложить в Петроград, и это будет лучше для вас.

Затем он просит императора пройти в соседнюю комнату, так как желает говорить с ним наедине. Он входит первый, император следует за ним.

После его отъезда император рассказывает, что лишь только он остался наедине с Керенским, последний сказал: "Вы знаете, я прибыл, чтобы устранить смертную казнь… Я делаю это, несмотря на то что большинство моих товарищей пали жертвами их убеждений".

Хотел ли он этим выказать свое великодушие и показать, что он спасает жизнь императору, хотя последний не заслуживает этого?

Затем он говорил относительно нашего отъезда и высказывал надежду и возможность ускорить это. Но как и куда, он сам ничего не знал и просил не говорить об этом.

Для Алексея Николаевича это был очень жестокий удар, тем более что он не отдавал себе пока отчета относительно их нового положения. Впервые он видел, что его отец получает приказания и повинуется им, как подчиненный.

Для сведения — маленькая деталь. Керенский прибыл во дворец в автомобиле, принадлежащем императору, имея шофера из императорского гаража.

Пятница, 6 апреля. Сегодня император сообщил мне, что, читая газеты, он испытывает большую скорбь. В армии разложение, ни иерархии, ни дисциплины. Офицеры опасаются солдат, которые шпионят за ними. Видно, что императору доставляет много страдания разрушение армии, которую он так любит.

Воскресенье, 8 апреля. После обедни Керенский объявляет императору, что он обязан отделить его от императрицы и что он должен жить отдельно и может видеться с императрицею только во время обеда и при условии, чтобы разговор происходил исключительно на русском языке. Чай также разрешалось пить вместе, но в присутствии офицера, так как слуги не допускаются.

Несколько позже императрица, очень взволнованная, подходит ко мне и говорит: "Поступать так с государем — это низко, после того как государь пожертвовал собою и отказался от престола, чтобы избегнуть гражданской войны… Как это дурно и как это мелочно! Император не хотел, чтобы из-за него пролилась кровь хотя бы одного русского. Он всегда был готов отказаться от всего, если бы был уверен, что это послужит на благо России". Затем, немного помолчав, она добавила: "Да, надо перенести еще и это ужасное огорчение".

Понедельник, 9 апреля. Я узнал, что Керенский первоначально имел намерение изолировать императрицу, но ему пояснили, что бесчеловечно разлучать мать с больными детьми, — и тогда он решил применить эту меру к императору.

13 апреля. Святая Пятница. Вечером вся семья исповедуется.

Суббота, 14 апреля. В девять с половиною часов утра обедня и принятие Святых Таинств. Вечером в одиннадцать часов все собрались для пасхальной заутрени. Присутствуют также полковник Коровиченко, комендант дворца и друг Керенского, и три офицера охраны.

Богослужение оканчивается в два часа, после чего все идут в библиотеку для обмена обычными поздравлениями. Император по русскому обычаю христосуется со всеми мужчинами, в том числе с комендантом и караульным офицером, оставшимся при нем. Последние двое не могут скрыть своего волнения при такой обходительности.

Затем все занимают места за круглым столом, чтобы разговеться. Их Величества садятся друг против друга. Нас всего семнадцать человек, включая двух офицеров. Великие княжны Ольга и Мария, а также Алексей Николаевич отсутствуют. Относительное оживление, которое царило вначале, быстро исчезает, и разговор стихает. Особенно молчалива императрица. Грусть это или утомление?

Воскресенье, 15 апреля, Пасха. В первый раз мы с Алексеем Николаевичем выходим на террасу. Великолепный весенний день.

Вечером, в семь часов, богослужение наверху в комнатах детей. Нас всего присутствует пятнадцать человек. Я обратил внимание, что император набожно крестился в тот момент, когда священник молился за Временное правительство.

На следующий день была чудесная погода. Мы вышли в парк, где нам разрешено гулять в сопровождении офицеров охраны и часовых.

Желая получить немного физических упражнений, мы забавляемся тем, что освобождаем плотины пруда ото льда, которым они были покрыты. Толпа солдат и гражданских лиц не замедлила собраться вдоль ограды парка и наблюдала, как мы работали. Через некоторое время офицер охраны подошел к императору и сказал, что комендант Царскосельского гарнизона только что сообщил ему, что он опасается враждебной манифестации или даже покушения на императорское семейство и потому просит оставить то место, на котором мы находимся. Император ответил ему, что он не имеет никаких опасений и что эти честные люди нисколько его не стесняют.

Среда, 18 апреля. Всякий раз, как мы выходим, несколько солдат, с примкнутыми к ружьям штыками, под командою офицера, окружают нас и следуют за нами шаг за шагом. Мы имеем вид каторжников среди охраны. Каждый день меняются инструкции, или, быть может, офицеры истолковывают их на свой лад!

Когда сегодня после обеда, после нашей прогулки, мы вошли во дворец, часовой перед дверью остановил императора и сказал ему: "Полковник, нет прохода".

Тогда вмешался в это дело офицер, сопровождавший нас. Алексей Николаевич покраснел очень сильно, видя, что солдат останавливает его отца.

Пятница, 20 апреля. Мы гуляем теперь по два раза в день регулярно: утром, от одиннадцати часов до двенадцати, и после обеда до пяти часов. Все мы собираемся в полукруглом зале и ждем, чтобы начальник охраны отворил нам двери, ведущие в парк. Затем мы выходим. Караульный офицер и солдаты идут в ногу позади нас и окружают то место, где мы останавливаемся работать. Императрица и великие княжны Ольга и Мария пока не выходят.

Воскресенье, 22 апреля. Запрещено ходить к пруду. Мы должны оставаться около дворца и не переходить района, указанного нам. Мы замечаем издали толпу в несколько сот любопытных, которые хотят посмотреть на нас.

Среда, 25 апреля. Керенский прибыл во дворец. Доктор Боткин, воспользовавшись этим, спросил Керенского о возможности отправить царскую семью в Ливадию ввиду болезненного состояния детей. Керенский ответил, что в настоящее время это совершенно невозможно. Затем он отправился к Их Величествам, где оставался довольно долго. Керенский держит себя с императором не так, как раньше, и не выказывает уже тона судьи. Я убежден, что он начинает понимать, что представляет из себя император, и почувствовал все нравственное превосходство над собою, как это бывало со всеми, кто близко знал императора. Керенский обратился к прессе положить конец кампании, которую она ведет против императора и особенно против императрицы. Все эти клеветы подливали только масла в огонь. Он как бы принимает на себя ответственную роль по отношению к арестованным. Между прочим, ни одного слова касательно нашего отъезда за границу. Это показывает его бессилие.

Воскресенье, 29 апреля. Вечером длинный разговор с Их Величествами касательно занятий Алексея Николаевича. Надо найти выход из этого положения, так как у нас более нет учителей. Император берет на себя преподавание истории и географии, императрица — закона Божия. Остальные науки будут распределены между следующими лицами: баронессой Буксгевден (английский язык), m-lle Шнейдер (арифметика), доктором Боткиным (русский язык) и мною[24].

Понедельник, 30 апреля. Сегодня утром император, встретившись со мною, приветствовал меня следующей фразой: "Здравствуйте, дорогой коллега". Он шел давать первый урок Алексею Николаевичу. Постоянно то же спокойствие, та же забота — быть признательным к тем, кто разделяет его злополучную судьбу. Он является для нас примером и ободрением.

Я передал Татьяне Николаевне, для прочтения родителям, статью из Debats, написанную Огюстом Говеном 18 марта 1917 года.

Чувствуется, что режим, в котором мы находимся, становится все более суровым.

Вторник, 1 мая. Первый раз Россия празднует Первое мая. Мы слышим звуки труб и видим, как вдоль ограды парка проходят длинные процессии манифестантов.

Сегодня вечером император возвратил мне статью из журнала Debats, которая говорит об его отречении от престола. Он пояснил мне, что императрица и он прочли с удовольствием эту статью, которая говорит справедливо относительно императора и тон которой является прямою противоположностью с тоном английских журналов.

Четверг, 3 мая. Император передал мне вечером, что известия за последние дни очень дурные. Крайние партии требуют, чтобы Франция и Англия признали мир "без аннексий и контрибуций". Дезертирство постепенно увеличивается, и армия тает. В состоянии ли будет Временное правительство продолжать войну?

Император с большим интересом следил за событиями. Он беспокоится, но надеется, что страна еще оправится и останется верной союзникам.

Воскресенье, 13 мая. Уже второй день, как мы заняты устройством огорода на лужайках парка. Мы стали снимать дерн и переносить куски дерна на носилках, чтобы складывать его в кучи. Работаем все: царская семья, мы и слуги, которые несколько времени стали выходить с нами. Нам также пришли помогать несколько солдат из охраны.

Последнее время император имеет очень озабоченный вид. Возвращаясь с прогулки, он сказал мне:

— Кажется, что Рузский вышел в отставку. Он просил (теперь не приказывают) идти в наступление — солдатские комитеты не разрешили. Если это правда, то, значит, пришел конец всему… Какой позор. Защищаться, но не наступать — это равносильно самоубийству. Мы допускаем раздавить союзников, а затем будет наша очередь.

Понедельник, 14 мая. Возвращаясь к нашему вчерашнему разговору, император прибавил: "Мне дает немного надежды то обстоятельство, что у нас любят преувеличивать. Я не могу поверить, чтобы на фронте армия стала такой, как о ней говорят. Она не могла за два месяца разложиться до такой степени".

Четверг, 17 мая. Кажется, что освобождаются от тяжелого правительственного кризиса, длившегося в продолжение пятнадцати дней. Сведения из Петрограда получаются более утешительные. Новый Совет министров, в который вошли несколько представителей от солдат и от рабочих, быть может, будет в состоянии восстановить свой авторитет. Между тем анархия распространяется повсеместно.

Суббота, 19 мая. День рождения императора (сорок девять лет). Обедня и поздравления.

Воскресенье, 27 мая. С некоторого времени нам дают очень мало дров и у нас очень холодно. Госпожа Нарышкина (статс-дама Двора) заболела, и ее увезли сегодня, так как ее болезнь требует особого ухода, какого ей здесь не могут предоставить. Она в отчаянии при мысли, что ей придется расстаться с нами. Она знает, что ей не разрешат вернуться обратно.

Суббота, 2 июня. Мы ежедневно работаем в нашем огороде и поливаем его из бочки, которую привозим по очереди.

Воскресенье, 10 июня. Несколько дней тому назад дети играли на их острове. (Искусственный островочек посредине маленького озерка.) Алексей Николаевич упражнялся владеть своим маленьким ружьем, которым он очень дорожил, потому что это ружье император получил от своего отца, когда был ребенком. К нам подошел офицер и передал мне, что солдаты постановили отобрать у царевича его ружье и что они уже пошли выполнить свое решение. Услышав это, Алексей Николаевич положил свое ружье и подошел к матери, сидевшей на траве в нескольких шагах от нас. Минуту спустя дежурный офицер с двумя солдатами подошел и потребовал вручить им оружие, которое они просят. Я пытался вмешаться в это дело и разъяснить солдатам, что это совсем не ружье, но игрушка. Напрасный труд — солдаты взяли ружье. Алексей Николаевич принялся плакать. Его мать просит меня сделать еще попытку, чтобы убедить солдат, но я не имею успеха еще более, чем первый раз, и солдаты удалились с их трофеем.

Спустя полчаса дежурный офицер отводит меня в сторону и просит меня передать царевичу, что он сокрушается, что должен был так поступить. Изыскивая способ разубедить солдат, он счел за лучшее идти самому вместе с ними, чтобы избежать каких-нибудь грубых выходок со стороны солдат.

Полковник Кобылинский[25], узнав о случившемся, выразил протест и принес обратно, по частям, маленькое ружье Алексею Николаевичу, который играл с ним только в комнате.

Пятница, 15 июня. Несколько дней, как мы окончили огород, который вышел великолепным. Мы имели всевозможные овощи и пятьсот вилков капусты. Слуги, в свою очередь, устроили огород с другой стороны парка, в котором они могут выращивать, что им нравится. Мы, вместе с императором, пошли помогать им работать.

Чтобы заполнить свободное время, после того как мы окончили свои работы в саду, мы обратились с просьбой и получили разрешение срезать сухие деревья в парке. Так мы переходим с одного места на другое и всегда в сопровождении охраны, которая помещается вместе с нами. Мы становимся достаточно хорошими дровосеками, и это дает нам большой запас дров на следующую зиму.

Пятница, 22 июня. После болезни у великих княжон стали сильно выпадать волосы, и потому им совсем обрили головы. Когда они выходят в парк, они надевают шляпы с отделками, скрывающими все.

В момент, когда я их фотографировал, по знаку Ольги Николаевны они быстро сняли свои шляпы. Я запротестовал, но они настояли, сильно забавляясь при мысли видеть себя представленными в таком виде и видеть недовольное удивление своих родителей. Несмотря на все, их юмор время от времени проявлялся, вследствие их цветущей молодости.

Воскресенье, 24 июня. Дни, похожие один на другой, проходили в уроках и прогулках. Сегодня император рассказал мне один случай, довольно комичный, который нарушил однообразие нашего заключения.

Вчера вечером император читал вслух в красной зале императрице и великим княжнам. Вдруг в одиннадцать часов входит слуга, очень смущенный, и докладывает, что комендант охраны просит императора немедленно принять его. Император, думая, что в Петрограде случилось какое-либо важное событие ожидалось вооруженное выступление большевиков против Временного правительства, — приказывает впустить коменданта. Офицер входит в сопровождении двух унтер-офицеров и объясняет, что был вызван выстрелом часового, который заметил из парка красные и зеленые сигналы в комнате, занимаемой царским семейством. Общее изумление. Что за сигналы? И что все это означает? Императрица и великие княжны сильно взволнованы. Затем офицер дает распоряжение закрыть плотно шторы, несмотря на удушливую жару, и удаляется. В этот момент один из сопровождавших унтер-офицеров выступает вперед и дает объяснения этой таинственности. Великая княжна Анастасия Николаевна сидела у окна за работой и, нагибаясь к столу за различными предметами, закрывала собою то одну, то другую из двух ламп с зеленым и красным абажуром, стоявших перед императором. Будучи сконфужен, офицер удаляется.

Понедельник, 2 июля. Мы узнали, что в Тарнопольском направлении началось наступление и что оно развивается успешно.

Вторник, 3 июля. Молебен по случаю удачных военных действий, которые, по-видимому, предвещают большую победу. Император в веселом настроении приносит Алексею Николаевичу вечерние газеты и читает вышеозначенные сообщения.

Четверг, 12 июля. С фронта получены неблагоприятные известия. Наступление, которое было так удачно вначале, повернулось в невыгодную для русских сторону.

Воскресенье, 15 июля. Никаких новостей в нашем заключении. Прогулки являются единственным развлечением. Настала очень теплая погода, и уже несколько дней, как Алексей Николаевич купается в пруду, который окружает остров детей. Это большое удовольствие для него.

Среда, 25 июля. Неудачи принимают постоянно значительные размеры. Обрисовалось отступление, которое произвело сильное впечатление на императора.

Четверг, 9 августа. Я узнал, что Временное правительство решило перевезти царскую семью. Место назначения держится в секрете. Мы все надеемся, что это будет Крым.

Суббота, 11 августа. Нам сообщили, что мы должны запастись теплыми вещами. Очевидно, нас отправляют не на юг. Большое разочарование.

Воскресенье, 12 августа (30 июля старого стиля). День рождения Алексея Николаевича (13 лет). По просьбе императрицы для совершения обедни из Знаменской церкви принесли чудотворную икону Божьей Матери. Наш отъезд назначен на завтра. Полковник Кобылинский сообщил мне под большим секретом, что нас отправляют в Тобольск.

Понедельник, 13 августа. Мы должны быть готовы к полуночи, как нам сообщают. Поезд отходит в час ночи. Последние приготовления. Прощальные визиты острову детей, огороду и т. д. К часу все собираются в полукруглом зале, загроможденном багажом. Великий князь Михаил прибыл с Керенским и имел свидание с императором, который был очень доволен вновь увидеть своего брата перед своим отъездом.

Поезд, на котором мы должны отправиться, еще не прибыл, по-видимому, есть какие-то недоразумения с петроградскими железнодорожниками, которые заподозрили, что поезд предназначен для царской семьи. Часы проходят в ожидании, которое становится все более и более томительным. Удастся ли нам отправиться? Начинается сомнение. (Этот случай показывает бессилие правительства.) Наконец около пяти часов нам сообщают, что все готово. Мы прощаемся с нашими товарищами по заключению, которые не могут отправиться с нами[26]. Сердца сжимаются при мысли покинуть Царское Село, с которым у нас связано столько воспоминаний, и этот отъезд, неизвестно куда, вызывает глубокую печаль. В тот момент, как автомобили, на которых мы следуем, вышли из парка, нас окружил конный отряд, проводивший нас до маленького Александровского вокзала. Здесь мы разместились в удобных вагонах. Через полчаса поезд медленно отошел. Было шесть часов без десяти минут.

Какие причины побудили Совет министров перевести императорское семейство? Это трудно установить. Когда Керенский объявлял об отъезде, он объяснял это необходимостью, говоря, что Временное правительство решило принять энергичные меры против большевиков. Должен был наступить период смут и вооруженных столкновений, первою жертвою которых могла бы стать царская семья. Временное правительство считало своим долгом поставить царское семейство в положение, безопасное от событий. С другой стороны, можно было полагать это проявлением бессилия перед крайними партиями, которые, будучи обеспокоены обрисовавшимся в армии движением в пользу императора, требовали ссылки его в Сибирь. Как бы то ни было, переезд царской семьи из Царского Села в Тобольск совершился при благоприятных условиях и без особых случайностей. Отправившись 14 августа в шесть часов утра, мы вечером 17 числа добрались до Тюмени — ближайшей к Тобольску железнодорожной станции — и через несколько часов поместились на пароход "Русь".

На следующий день мы проехали мимо родного села Распутина, и царская семья, собравшись на палубе парохода, могла рассматривать дом старца, выделявшийся ясно среди изб. Это обстоятельство не произвело особого впечатления на царскую семью, потому что Распутин предсказал это. Случайное совпадение обстоятельств еще раз подтвердило его пророческие слова.

К концу полудня, 19 числа, мы неожиданно заметили на одном из поворотов реки зубчатый силуэт Кремля, господствующего над Тобольском, и спустя некоторое время прибыли по назначению.

Дом, в котором мы должны были разместиться, не был еще приготовлен, и мы принуждены были оставаться несколько дней на пароходе, на котором прибыли, и только 26 августа мы расположились в нашей новой резиденции.

Царская семья заняла весь первый этаж губернаторского дома, обширного и комфортабельного. Свита заняла дом Корнилова, богатого тобольского коммерсанта, находившийся на другой стороне улицы, почти напротив губернаторского дома.

Охрана состояла из солдат прежних стрелковых полков императорской фамилии, которые прибыли из Царского Села вместе с нами. Они находились под командой полковника Кобылинского, сердечного человека, искренне привязанного к лицам, над которыми он имел присмотр. Он делал все, что мог, чтобы облегчить их участь.

Первоначально условия нашего пребывания в заключении были такие же, как и в Царском Селе. Мы имели все необходимое. Император и дети страдали, однако, от недостатка места. Они располагали, на самом деле, для прогулок только одним огородом, очень маленьким, и двором, который был обнесен забором, выходящим на широкую и мало-посещаемую улицу, огибающую жилой дом с юго-восточной стороны. Это было далеко не достаточно и, кроме того, означенный огород и двор были расположены на виду у солдат, казарма которых господствовала над всем местом, сохраненным за нами. Наоборот, лица из свиты и прислуга пользовались здесь большей свободою, чем в Царском Селе, по крайней мере первое время, и могли ходить свободно в город или в ближайшие окрестности.

В сентябре прибыл в Тобольск посланный Керенским комиссар Панкратов. С ним прибыл его помощник Никольский, который ранее был в ссылке вместе с Панкратовым. Панкратов был человек довольно образованный, с мягким характером, но тип сектанта-фанатика. Он произвел хорошее впечатление на императора и затем обнаружил привязанность к детям. Никольский же был настоящий зверь, поступки которого большею частью были неблагопристойные. Ограниченный и упрямый, он ежедневно изощрялся в новых притеснениях. Лишь только он приехал, он потребовал от полковника Кобылинского, чтобы нас обязали сняться. Кобылинский возражал Никольскому, указывая, что это совершенно лишнее, так как все солдаты нас знали, — это были солдаты, которые охраняли нас в Царском Селе. Никольский на это ответил: "Когда-то нас заставляли это делать — теперь настала их очередь". Пришлось последовать сказанному, и с этого момента мы получили арестантские карточки с фотографией и регистрационным номером.

Богослужения происходили сначала на дому, в большой зале первого этажа. Настоятель церкви Благовещения со своим дьяконом и четырьмя монахинями получили разрешение приходить для совершения богослужения. Но так как здесь не было алтаря, невозможно было служить обедню. Это было большим лишением для царского семейства. Наконец 21 сентября, по случаю праздника Рождества Богородицы, заключенным было разрешено, в первый раз, отправиться в церковь, чем они были очень обрадованы, но это утешение повторялось очень редко. В эти дни вставали очень рано и — когда все собирались на двор, — выходили через маленькую калитку, ведущую к общественному саду, по которому проходили между двух рядов солдат. Мы присутствовали исключительно на ранних обеднях, почти одни в этой церкви, едва освещенной несколькими восковыми свечами, — публика строго не допускалась. По дороге в церковь или на обратном пути мне часто приходилось видеть людей, осенявших себя крестным знамением или падавших на колени при прохождении Их Величеств. Вообще жители Тобольска оставались очень расположенными к царскому семейству, и наша охрана должна была беспрестанно принимать меры, чтобы воспрепятствовать им останавливаться перед окнами или осенять себя крестным знамением, проходя мимо дома, занимаемого царским семейством.

Между тем наша жизнь понемногу налаживалась, и, собравшись с силами, мы приступили к продолжению занятий царевича и двух великих княжон. Уроки начинались в девять часов утра и прекращались в одиннадцать часов, перед полуденной прогулкой, в которой принимал всегда участие император. За отсутствием классной комнаты занятия происходили в большой зале первого этажа, у Алексея Николаевича, или в моей комнате. В час дня все собирались к завтраку. Однако, когда императрица чувствовала себя нездоровою, она часто завтракала и обедала у себя с Алексеем Николаевичем. Около двух часов мы выходили опять и до четырех часов гуляли или играли. Император сильно страдал от недостатка физических упражнений. Полковник Кобылинский, которому он жаловался на это, распорядился доставить березовые бревна, купил пилы и топоры, и мы могли приготовлять дрова, в которых была надобность для кухни и для печей. Это было одним из больших наших развлечений на свежем воздухе во время нашего пребывания в заключении в Тобольске, и великие княжны также пристрастились к этому новому спорту. После чая занятия возобновлялись и оканчивались в шесть часов. Обед был часом позже, после чего шли пить кофе наверх, в большую залу. Мы все приглашались провести время с императорской семьей, и вскоре это вошло в привычку для многих из нас. Устраивали игры и старались найти развлечения, чтобы разнообразить монотонность нашего пребывания в заключении. С наступлением сильных холодов большая зала стала необитаемой, и мы находили убежище в соседней комнате, служившей салоном Ее Величества, — единственной комфортабельно обставленной комнате в доме. Император часто читал вслух, в то время как великие княжны шили или играли с нами. Императрица играла обыкновенно одну или две партии в безик с генералом Татищевым и затем, в свою очередь, принималась за работу или лежала на своей кушетке. В такой мирной семейной обстановке мы проводили долгие зимние вечера, как будто потерянные в этой необъятной далекой Сибири. Одним из высших лишений во время пребывания нашего в заключении и в Тобольске было почти абсолютное отсутствие известий. Письма доходили до нас очень нерегулярно и с большими опозданиями. Что касается журналов, то мы были ограничены негодным местным листком, печатавшимся на оберточной бумаге, в котором были только старые телеграммы, за несколько дней, чаще всего измененные и сокращенные. Император, однако, с тоскою следил за событиями, происходившими в России. Он понимал, что страна стремилась к гибели. Один момент надежда к нему возвратилась, когда генерал Корнилов предложил Керенскому выступить на Петроград, чтобы положить конец агитации большевиков, которая становилась все более и более угрожающей. Его печаль была неизмерима, когда стало видно, что Временное правительство отстранило эту последнюю возможность спасения. Это было, как он и понимал, единственное средство избежать, быть может, угрожающей катастрофы. Я услышал тогда в первый раз, что император пожалел о своем отречении от престола. Он принял это решение в надежде, что лица, которые желали его удаления, могли быть способны успешно окончить войну и спасти Россию. Он опасался, чтобы его сопротивление не было причиною гражданской войны, в присутствии неприятеля, и он не желал, чтобы кровь даже одного русского была бы пролита из-за него. (…) Теперь император страдал, видя, что его отречение не принесло пользы и что, имея в виду только благо родины, он, в действительности, повредил ей своим уходом. Эта мысль должна была часто преследовать и стать для него впоследствии причиною больших нравственных страданий.

Около 15 ноября мы узнали, что Временное правительство было свергнуто и что большевики захватили власть. Это обстоятельство не отразилось непосредственно на нашей жизни, и только через несколько месяцев, как мы увидим, нами решили заняться.

Проходили недели, и новости, доходившие до нас, становились все хуже и хуже. Нам, во всяком случае, было трудно следить за событиями и уяснить их значение, потому что данные, которыми мы располагали, не давали нам возможности ни понять причин событий, ни уяснить их последствий.

Мы были так далеки и в таком изолированном положении от всего мира! Если мы еще имели возможность знать, что происходит в России, то мы почти ничего не знали относительно Европы.

Между тем доктрины большевиков начали свою работу по дезорганизации в отряде, который нас охранял и который до того времени довольно хорошо противостоял дезорганизации. Он состоял из самых различных элементов: солдаты 1-го и 4-го полков были в большинстве очень расположены к царскому семейству, и особенно к детям. Великие княжны с чарующей простотою любили говорить с этими людьми, которые, как и они, чувствовали себя еще связанными с прошлым. Они расспрашивали об их семействах, их деревнях или о сражениях, в которых они принимали участие во время великой войны. Алексей Николаевич, который оставался для них "наследником", тоже пользовался их расположением, и они старались сделать ему удовольствие и доставить ему развлечение. Часть охраны от 4-го полка, состоявшая почти исключительно из старших возрастов, особенно обнаруживала свою привязанность к царской семье, и для всей семьи было радостно видеть этих честных людей в карауле. В эти дни император и дети тайно ходили в помещение караула и разговаривали или играли в домики с солдатами, из которых никогда ни один не позволял себе отступить от самой строгой корректности. Однажды они были удивлены комиссаром Панкратовым, который остановился изумленный у порога двери, наблюдая через свои очки неожиданное зрелище. Император, видя его смущенный вид, сделал ему знак войти и сесть за стол. Комиссар, однако, чувствовал себя очень неловко, пробормотал несколько непонятных слов и, повернувшись на своих каблуках, был этим совершенно поставлен в тупик.

Панкратов, как я упоминал выше, был сектант, пропитанный гуманитарными принципами. Он не был дурной человек. Со времени своего прибытия в Тобольск он организовал уроки для солдат, знакомя их с либеральными идеями и стараясь развить в них чувство патриотизма и гражданского долга. Но все его старания обратились потом против него самого. Убежденный противник большевиков, он в действительности подготовил им почву и способствовал, не отдавая себе в том отчета, успеху их идей. Он должен был стать, как мы увидим ниже, первою жертвою этих идей.

Солдаты 2-го полка с первых шагов проявили свои революционные направления, и уже в Царском Селе они причиняли заключенным много неприятностей. Большевистский государственный переворот только увеличил их самостоятельность и их наглость. Они добились учреждения "солдатского комитета", который старался внести в наш режим новые ограничения и заменить постепенно своим авторитетом авторитет полковника Кобылинского. Мы имели доказательства его дурных намерений, например, когда приехала баронесса Буксгевден (в конце декабря). Она вместе с нами находилась в заключении в Царском Селе, но состояние ее здоровья помешало ей отправиться вместе с нами. Едва оправившись от болезни, она, с разрешения Керенского, прибыла в Тобольск, чтобы присоединиться к императрице. Солдатский комитет определенно отказал разрешить ей зайти в дом, где помещалась царская семья, и она должна была остановиться в городе. Это было большим горем для всей царской семьи, которая с таким нетерпением ожидала ее приезда.

Так мы дождались праздника Рождества Христова. Великие княжны и императрица приготовляли собственными руками, работая в продолжение многих недель, подарки, как для нас всех, так и для всех слуг. Императрица раздала несколько шерстяных фуфаек, вязанных ею самою, и таким трогательным вниманием она хотела выразить свою благодарность людям, оставшимся ей верными.

24 декабря священник пришел к нам на дом для совершения вечернего богослужения. Все собрались в большой зале. Велика была радость детей преподнести сюрпризы, которые были нам предназначены. Чувствовалось, что мы составляем одну большую семью. Мы старались забыть временные печали и заботы, чтобы наслаждаться, ни о чем не думая, минутами настоящей чистой дружбы, в полном единении сердец.

На следующий день — праздник Рождества Христова, и мы отправляемся в церковь. По указанию священника дьякон провозгласил многолетие (молитва о продлении дней императорской фамилии). Это было неблагоразумно со стороны священника и могло только повлечь за собою репрессии. Солдаты со смертными угрозами требовали смены священника. Этот инцидент омрачил светлые впечатления, которые должны были сохраниться об этом дне. Он окончился для нас новыми притеснениями, и надзор за нами стал еще более строгим.

Начиная с 14 января я вновь принялся за мой дневник, который я оставил с момента нашего переезда в Тобольск, и я приведу из него несколько выдержек, как это я делал, описывая наше заключение в Царском Селе.

Понедельник, 14 января (1 января старого стиля). Сегодня утром мы пошли в церковь, где был новый священник, совершавший здесь богослужение в первый раз. Что же касается священника отца Василия (виновника происшествия, упомянутого в предшествовавшей главе), то он был сослан в Абалатский монастырь по распоряжению архиепископа Гермогена.

Среда, 16 января. В два часа после обеда собрался солдатский комитет нашего гарнизона. Комитет решил, ста голосами против восьмидесяти пяти, что следовало бы отменить офицерам и солдатам ношение погон.

Четверг, 17 января. Полковник Кобылинский пришел сегодня в штатском костюме, так как он отказался носить форменное офицерское платье без погон.

Пятница, 18 января. В три часа пришли священник и певчие. Четыре монахини, приходившие петь ранее, были заменены певчими из хора одной из церквей в Тобольске. Сегодня водосвятие, и новый священник в первый раз совершает богослужение у нас на дому. Когда Алексей Николаевич, в свою очередь, подошел приложиться к кресту, который держал священник, последний склонился над ним и поцеловал его в лоб. После обедни генерал Татищев и князь Долгорукий приблизились к императору и просили его снять погоны, чтобы избегнуть наглой демонстрации со стороны солдат. Император, по-видимому, возмущен, но затем, обменявшись взглядами и несколькими словами с императрицею, он овладел собою и соглашается снять погоны ради благополучия своих.

Суббота, 19 января. Сегодня утром мы отправились в церковь. Император надел кавказскую черкеску, которая всегда носится без погон. Что касается Алексея Николаевича, то он спрятал свои погоны под башлык. Сегодня императрица мне сказала, что император и она приглашают меня на будущее время пить вечерний чай у них[27], когда я не буду чувствовать себя утомленным своими уроками. Покончив с чаем, я удалился только после того, как великие княжны отправились к себе. (Алексей Николаевич ложился обыкновенно в девять часов.)

Понедельник, 21 января. Сегодня ночью выпал большой снег. Мы приступили к устройству ледяной горы.

Пятница, 25 января (12 января старого стиля). День Ангела Татьяны Николаевны. Молебен на дому. Прекрасный зимний день, солнце, пятнадцать градусов мороза[28]. Мы продолжаем подымать, как и в предшествовавшие дни, ледяную гору. Солдаты пришли помогать нам.

Среда, 30 января. Сегодня в караул назначен хороший наряд от 4-го полка. Император и дети провели несколько часов с солдатами в караульном помещении.

Суббота, 2 февраля. Двадцать три градуса ниже нуля. Князь Долгорукий и я сегодня поливали водою ледяную гору. Мы принесли тридцать ведер. Стало так холодно, что вода замерзала во время переноски от кухонного крана до горы. От наших ведер и горы шел пар. С завтрашнего дня дети могут кататься с ледяной горы.

Понедельник, 4 февраля. Говорят, что сегодня термометр опустился ночью ниже тридцати градусов. Ужасный ветер. Спальная комната великих княжон — настоящий ледник.

Среда, 6 февраля. Выясняется, что по инициативе 2-го полка солдаты решили, что комиссар Панкратов и его помощник Никольский должны покинуть свои посты.

Пятница, 8 февраля. Солдатский комитет сегодня после обеда постановил заместить Панкратова комиссаром-большевиком, которого вызовут из Москвы. Дела все более ухудшались. Выясняется положение прекращения войны Советскою Россией с одной стороны и Германией, Австрией и Болгарией с другой стороны. Армия распущена, но мира Ленин и Троцкий еще не подписали.

Среда, 13 февраля. Император сообщил мне, что вследствие демобилизации армии многие возрасты отпущены. Все старые солдаты (лучшие) должны нас покинуть. Император имеет очень озабоченный вид вследствие этой перспективы, так как смена может иметь для нас неприятные последствия.

Пятница, 15 февраля. Известное число солдат уже уехало. Они секретно пришли прощаться с императором и царским семейством.

За вчерашним чаем у Их Величеств, когда генерал Татищев выразил столь откровенно, как это позволяли обстоятельства, свое изумление по поводу того, насколько интимна и нежна была жизнь царского семейства, которая объединяла собою императора, императрицу и их детей, император с улыбкою взглянул на императрицу и сказал: "Ты слышишь, что говорит Татищев?" Затем со своей обычною добротою, сквозь которую проглядывала ирония, он добавил: "Если вы, Татищев, который был моим генерал-адъютантом, так плохо знаете нас, как хотите вы, чтобы императрица и я обижались бы на то, что о нас говорят в газетах".

Среда, 20 февраля. Император сообщает мне, что германцы заняли Ревель, Ровно, а также и другие места и что они продолжают наступать по всему фронту. Видно, что он глубоко опечален этим.

Понедельник, 25 февраля. Полковник Кобылинский получил телеграмму, что начиная с 1 марта Николай Романов с семейством должны быть поставлены на солдатский паек и что на каждого члена царской семьи будет отпускаться 600 рублей ежемесячно, отчисляемых из процентов с ее личного состояния. До настоящего времени все расходы были оплачиваемы государством. Таким образом, весь дом должен был существовать на 4200 рублей в месяц, так как царская семья состояла из семи лиц. В данное время один рубль составлял приблизительно стоимость одной пятой части своей нарицательной цены.

Вторник, 26 февраля. Ее Величество попросила меня помочь ей сделать расчет для определения бюджета всей семьи. У нее осталась небольшая экономия от сумм, выдававшихся ей раньше на ее гардероб.

Среда, 27 февраля. Император сообщает нам с усмешкою, что так как все теперь устраивают комиссии, то он также устраивает одну, чтобы вести дела общежития. В состав комиссии войдут князь Долгорукий, генерал Татищев и я. После обеда мы имеем "заседание" и приходим к заключению, что следует уменьшить личный состав нашего общежития. Нам становится грустно, так как приходится отпустить 10 слуг, из которых большинство имели свои семейства вместе с ними в Тобольске. Объявляя эту новость Их Величествам, мы видим, какую печаль она им причиняет, — приходится расставаться со служащими, так как их преданность может довести даже до несчастья.

Пятница, 1 марта. Новый режим вступает в силу. Начиная с сегодняшнего дня масло и кофе исключены из нашего стола, как предметы роскоши.

Понедельник, 4 марта. Солдатский комитет постановил разрушить ледяную гору, сделанную нами (это было такое большое развлечение для детей), потому что император и императрица поднялись на нее, чтобы оттуда наблюдать за отправлением солдат 4-го полка. Ежедневно новые и новые притеснения как по отношению к приближенным, так же, равным образом, и по отношению к царскому семейству. Уже давно мы можем выходить только в сопровождении солдата. Вероятно, что нам сократят и эту последнюю свободу.

Вторник, 5 марта. Солдаты пришли к нам вечером, как злодеи (они сознавали, что поступают дурно), чтобы разрушить ударами кирок нашу гору. Дети пришли в отчаяние.

Пятница, 15 марта. Жители города, будучи в курсе нашего положения, доставляли нам различными способами яйца, конфеты и пирожные.

Воскресенье, 17 марта. Воскресенье масленицы. Весь народ веселится. Санки проезжают в ту и другую сторону под нашими окнами, слышны звон колокольчиков, бубенчиков, игра на гармони, песни… Дети смотрят с грустью на всех этих людей, которые веселятся. Через некоторое время они начали скучать, пребывание в заключении их тяготит. Они ходят кругом по двору, окруженному своим сплошным забором. С тех пор как ледяная гора разрушена, их единственное удовольствие — это пилить и рубить дрова.

Надменность солдат превосходит все, что можно себе представить. Отправившихся солдат заменили молодыми людьми беспутного поведения. Их Величества, несмотря на увеличивающуюся ежедневно тоску, хранят надежду, что среди верных им людей найдутся некоторые, которые попытаются освободить их. Никогда обстоятельства не были так благоприятны к побегу, так как в Тобольске не было еще представителя правительства большевиков. Было бы легко, при содействии полковника Кобылинского, ранее расположенного в нашу пользу, обмануть бдительность наглой и в то же время распущенной нашей охраны. Достаточно было бы нескольких энергичных людей, которые извне действовали бы систематически и решительно. Мы настаивали перед императором несколько раз, чтобы быть готовым ко всяким случайностям. Император ставил нам два условия, сильно осложнявших дело: он не допускал, чтобы царское семейство было бы разделено, и не соглашался покинуть территории Российской империи. Императрица по этому поводу однажды мне сказала следующее: "Ни за что на свете я не хочу покидать Россию, так как мне кажется, что, если бы мы должны были отправиться за границу, — это было бы равносильно тому, чтобы порвать последнюю связь, привязывающую нас к прошлому, которое умерло бы безвозвратно".

Понедельник, 18 марта. Царское семейство, как обыкновенно, говеет на первой неделе Великого поста. Богослужения совершаются утром и вечером. Императрица и великие княжны поют вместе с дьяконом, так как певчие слишком заняты и не могут приходить.

Вторник, 19 марта. После завтрака говорили относительно Брест-Литовского договора, который был только что подписан. Император высказывался по этому вопросу с большой грустью: "Это такой позор для России и это равносильно самоубийству. Я никогда не думал, что император Вильгельм и германское правительство могут опуститься до такой степени, чтобы пожимать руку этим несчастным, которые предали свою страну. Однако я уверен, что это не принесет им благополучия и не спасет их от гибели".

Немного спустя князь Долгорукий сказал, что в журналах приводят оговорку, по которой германцы требуют передать им царское семейство живым и невредимым. Император на это воскликнул: "Если это не проделка, чтобы меня дискредитировать, то это обида, которую мне причиняют". Императрица вполголоса сказала: "После того, что немцы причинили императору, я предпочитаю скорее умереть в России, чем быть спасенной ими".

Пятница, 22 марта. По окончании вечернего богослужения, в девять с половиною часов вечера, все исповедывались: дети, прислуживающие, свита и наконец Их Величества.

Суббота, 23 марта. Сегодня, в семь с половиною часов утра, мы отправились в церковь для принятия Святых Таинств.

Вторник, 26 марта. Из Омска прибыл отряд красных, более чем в сто человек. Это первые солдаты-максималисты (большевики), которые занимают гарнизон в Тобольске. У нас отнята последняя надежда на возможность побега. Императрица между тем сказала мне, что она имеет основания полагать, что среди этих людей есть много офицеров, состоящих на должностях простых солдат, и утверждает, не указывая, откуда она это знает, что в Тюмени собрано триста офицеров.

Вторник, 9 апреля. Прибывший с отрядом из Омска комиссар-большевик потребовал, чтобы его допустили посетить дом, занимаемый царскою семьей. Солдаты нашей охраны отказали. Полковник Кобылинский очень обеспо-поился, опасаясь конфликта. Приняты меры предосторожности, патрули, посты удвоены. Мы проводим ночь в сильном беспокойстве.

Среда, 10 апреля. Полное заседание нашей охраны, где комиссар-большевик предъявляет свои полномочия, в силу которых он имеет право расстрелять в 24 часа, без суда, всех тех, которые противятся его распоряжениям. Означенного комиссара допускают войти в наш дом.

Пятница, 12 апреля. Алексей Николаевич слег в постель, так как со вчерашнего дня чувствует жестокую боль в паху, явившуюся результатом напряжения. Он так хорошо чувствовал себя зимою! Лишь бы не было чего-нибудь серьезного.

Солдат нашей охраны, который был командирован в Москву, возвратился сегодня и вручил полковнику Кобылинскому бумагу Центрального исполнительного комитета большевиков, в силу которой ему предписывалось применить к нам еще более суровый режим. Генерал Татищев, князь Долгорукий и графиня Гендрикова должны быть помещены в наш дом и находиться на положении арестованных. Сообщают также о предстоящем прибытии комиссара с особыми полномочиями, который приведет с собою отряд, m-lle Шнейдер, генерал Татищев, князь Долгорукий и господин Гиббс[29] переселились к нам. Только доктора Боткин и Деревенко оставлены на свободе. Страдания Алексея Николаевича увеличились со вчерашнего дня.

Понедельник, 15 апреля. Алексей Николаевич сильно страдал вчера и сегодня. Это один из больших приступов гемофилии.

Вторник, 16 апреля. Полковник Кобылинский, офицер охраны и несколько солдат пришли произвести у нас домашний обыск. У императора отобрали кинжал, который он носил со своей форменной казачьей одеждою.

Понедельник, 22 апреля. Московский комиссар, по фамилии Яковлев, прибыл сегодня с небольшим отрядом. Он предъявил свои документы коменданту и солдатскому комитету. Вечером я пил чай у Их Величеств. Все обеспокоены и опечалены, чувствуют в прибытии комиссара неопределенную, но действительную угрозу.

Вторник, 23 апреля. В одиннадцать часов прибывает комиссар Яковлев. Он обходит весь дом, затем проходит к императору и отправляется вместе с ним к Алексею Николаевичу, который лежит в постели. Не имея возможности видеть императрицу, которая не была готова, он немного позднее вновь приходит со своим помощником и вторично посещает Алексея Николаевича. (Он хотел через своего помощника установить также болезнь ребенка.) Уходя, комиссар спросил у коменданта, имеем ли мы много багажа. Размышлял ли он относительно нашего отправления?

Среда, 24 апреля. Все мы очень грустны и чувствуем, что мы забыты всем миром, предоставлены сами себе и милости этого человека. Возможно ли, чтобы никто не сделал малейшей попытки, чтобы спасти царскую семью? Где же те, которые остались верными императору, и почему они медлят?

Четверг, 25 апреля. Немного ранее трех часов, когда я проходил по коридору, я встретил двух слуг, которые рыдали. Они мне передали, что комиссар Яковлев прибыл объявить императору, что он его увозит. Что же это происходит? Я не осмеливаюсь подняться на второй этаж, пока меня не позовут, и отправляюсь к себе. Немного спустя Татьяна Николаевна стучит в мою дверь. Она в слезах и говорит, что Ее Величество меня просит. Я следую за ней. Императрица одна и очень взволнована. Она подтверждает мне, что Яковлев командирован из Москвы, чтобы увезти императора, отъезд которого назначен — сегодня ночью.

"Комиссар уверяет, что никакого зла не будет причинено императору и что если кто-нибудь хочет его сопровождать, то это не воспрещается.

Я не могу отпустить императора одного. Его хотят отделить от своей семьи, как тогда…[30] Хотят попытаться толкнуть его на что-нибудь дурное, доставляя ему беспокойства за жизнь своих. Император им необходим, и они хорошо чувствуют, что он один представляет Россию… Вдвоем мы будем сильнее, чтобы противостоять, и я должна быть около него при этом испытании… Но сын еще так нездоров… Если случится осложнение… Боже, какая ужасная пытка… Это первый раз в моей жизни, я не знаю, что я должна делать. Всегда я чувствовала себя вдохновенной всякий раз, как я должна была предпринять решение, но теперь я ничего не чувствую… Однако Господь не допустит этого отъезда, он не может и не должен иметь места. Я уверена, что сегодня ночью на реке начнется ледоход…" [31]

Татьяна Николаевна вмешалась в разговор в этот момент: "Однако, мама, если папа все-таки должен отправиться, необходимо решить кое-что…"

Я поддержал тогда Татьяну Николаевну, сказав, что Алексей Николаевич чувствует себя лучше и что мы будем иметь большую заботу о нем… Чувствовалось, что Ее Величество мучилась от нерешительности, она ходила по комнате, продолжала разговаривать, но скорее обращаясь к самой себе, чем к нам. Наконец она приблизилась ко мне и сказала: "Да, вот так лучше, я отправлюсь с императором, а вам доверяю Алексея"…

Минуту спустя входит император. Императрица, направляясь к нему, говорит: "Это решено, я отправляюсь с тобою, и Мария будет сопровождать нас". Император ответил: "Хорошо, если ты это хочешь".

Я обратно спустился к себе, и весь день прошел в приготовлениях. Князь Долгорукий и доктор Боткин будут сопровождать Их Величества, равно как и Чемадуров (камердинер императора), Анна Демидова (горничная императрицы) и Седнев (лакей великих княжон). Было решено, что восемь офицеров и солдат нашей охраны отправятся вместе с ними. Царское семейство провело все послеобеденное время около кровати Алексея Николаевича. В десять с половиною часов вечера мы отправляемся пить чай. Императрица сидит на диване, имея двух своих дочерей около себя. Они так плакали, что лица их припухли. Каждый из нас скрывает свои страдания и старается быть спокойным. Мы чувствуем, что если один из нас поддастся, то увлечет за собою всех других. Император и императрица серьезны и сдержанны. Видно, что они готовы на все жертвы, включая их жизнь, если Господь в своих путях неисповедимых требует этого для спасения страны. Никогда они не выказывали нам большей доброты и заботы. Это громадное спокойствие и эта удивительная вера, которые были у них, передавались нам.

В одиннадцать с половиною часов прислуживающие собираются в большой зале, где Их Величества и Мария Николаевна прощаются ними. Император целует всех мужчин, императрица всех женщин. Почти все плачут. Их Величества удаляются, и мы все спускаемся в мою комнату.

В три с половиною часа экипажи въезжают на двор — это ужасные тарантасы, из коих один только имеет откидной верх. Мы отыскиваем на заднем дворе немного соломы, которую мы расстилаем на дно экипажей, и постилаем матрац в тарантас, предназначенный для императрицы. В четыре часа мы поднимаемся к Их Величествам, которые в этот момент выходят из комнаты Алексея Николаевича. Император, императрица и Мария Николаевна прощаются с нами. Императрица и великие княжны плачут. Император кажется спокойным и находит для каждого слово ободрения и целует нас. Императрица, прощаясь со мною, просит меня не спускаться вниз и оставаться около Алексея Николаевича, после чего я вхожу к царевичу, который плачет в своей постели. Несколько минут позднее мы слышим шум отъезжающих экипажей. Великие княжны, поднимаясь к себе, проходят, рыдая, перед дверью их брата.

Суббота, 27 апреля. Кучер, который вез императрицу до первой станции, приносит записку от Марии Николаевны, которая сообщает, что дороги выбиты и условия путешествия ужасны. Будет ли в состоянии императрица перенести это путешествие? Как приходится волноваться из-за них!

Воскресенье, 28 апреля. Полковник Кобылинский получил телеграмму, извещающую, что все благополучно прибыли в Тюмень в субботу вечером в девять часов с половиною. Поместились в большой зале — "домашняя церковь", где священник может совершать обедни, так как здесь находится алтарь.

Вечером получается вторая телеграмма, отправленная после отъезда из Тюмени: "Путешествуем в благоприятных условиях. Как здоровье младшего? Да будет с Вами Бог".

Понедельник, 29 апреля. Дети получили из Тюмени письмо от императрицы, которая сообщает, что путешествие было очень тяжелое. При переездах через реки лошади были по грудь в воде. Часто ломались колеса.

Среда, 7 мая. Алексей Николаевич встал, и Нагорный перенес его на передвижное кресло, чтобы предоставить ему возможность прогуливаться на солнце.

Четверг, 2 мая. Постоянно без известий с того времени, как они покинули Тюмень. Где же они? Они могли бы уже прибыть в Москву во вторник!

Пятница, 3 моя. Полковник Кобылинский получил телеграмму, сообщающую, что путешественники задержались в Екатеринбурге. Что произошло?

Суббота, 4 мая. Печальный канун Пасхи. Чувствуется угнетение.

Воскресенье, 5 мая. Пасха. Все время без известий.

Вторник, 7 мая. Наконец дети получили письмо из Екатеринбурга, сообщающее, что все в добром здравии, но не объясняющее причины задержки в названном городе. Что-то тоскливое чувствуется между строк.

Среда, 8 мая. Офицеры и солдаты нашей охраны, сопровождавшие Их Величества, возвратились из Екатеринбурга. Они рассказывают, что поезд императора был окружен, по прибытии в Екатеринбург, красноармейцами и что император, императрица и Мария Николаевна подвергнуты тюремному заключению в доме, принадлежащем Ипатьеву. Князь Долгорукий находится в тюрьме и что даже они сами были выпущены на свободу только после двухдневной задержки.

Суббота, 11 мая. Полковник Кобылинский отстранен, и мы находимся в зависимости от Тобольского совета.

Пятница, 17 мая. Солдаты нашей охраны заменены красноармейцами, приведенными из Екатеринбурга комиссаром Родионовым, который прибыл за нами. Генерал Татищев и я имеем предчувствие, что следует медлить как можно более с нашим отъездом, но великие княжны так сильно торопятся вновь увидеть своих родителей, что мы не имеем никакого нравственного права идти против их пылкого желания.

Суббота, 18 мая. Вечернее богослужение. Священник и монахи были раздеты и обысканы по распоряжению комиссара.

Воскресенье, 19 мая (6 моя старого стиля). День Ангела императора… Наш отъезд назначен на следующий день. Комиссар священнику отказал в разрешении прийти к нам и запретил великим княжнам затворять на ночь дверь их комнаты.

Понедельник, 20 мая. В одиннадцать часов с половиною мы покидаем свой дом и входим на пароход "Русь". Это тот самый пароход, который восемь месяцев тому назад привез нас сюда вместе с Их Величествами. Баронесса Буксгевден, получившая разрешение отправиться с нами, присоединилась к нам. В пять часов утра мы покидаем Тобольск. Комиссар Родионов затворяет Алексея Николаевича с Нагорным в своей каюте. Мы заявляем протест, так как мальчик больной и доктор должен иметь возможность входить к нему во всякое время.

Среда, 22 мая. Мы прибываем утром в Тюмень.

По прибытии в Тюмень 22 мая мы были немедленно направлены под сильным эскортом на специальный поезд, который должен был отвезти нас в Екатеринбург. В тот момент как я входил с моим воспитанником в вагон, я был отделен от царевича и переведен в вагон четвертого класса, охраняемый, как и все остальные, часовыми. Ночью мы добрались до Екатеринбурга, где остановились на некотором расстоянии от железнодорожной станции.

Утром, около девяти часов, несколько экипажей прибыли и разместились вдоль нашего поезда. Я увидел четырех субъектов, направившихся к вагону, в котором помещались дети. Через несколько минут Нагорный (матрос, приставленный к Алексею Николаевичу) прошел перед окном вагона, неся больного царевича на своих руках. За ним шли великие княжны, нагруженные своими чемоданами и мелкими вещами. Я хотел выйти, но часовые грубо втолкнули меня обратно в вагон.

Я возвратился к окну. Татьяна Николаевна выступала последняя, неся свою маленькую собачку, и тащила с трудом тяжелый чемодан темного цвета. Шел дождь, и я видел, как на каждом шагу она попадала в грязь. Нагорный хотел пойти помочь, но был сильно отброшен назад одним из комиссаров… Спустя несколько минут экипажи удалились, увозя детей по направлению к городу.

Как мало я тогда сомневался в том, что мне доведется вновь увидеть тех, вблизи коих провел столько лет. Я был убежден, что придут отыскать и нас, и мы незамедлим присоединиться к царскому семейству.

Между тем проходили часы. Наш поезд был отведен на станцию, затем я увидел, как проходили генерал Татищев, графиня Гендрикова и m-lle Шнейдер, которых уводили. Несколько позднее была очередь Волкова, камердинера императрицы, Харитонова, заведующего кухней, лакея Трупа и маленького Леонида Седнева, четырнадцатилетнего поваренка.

Кроме Волкова, которому позднее удалось вырваться, и маленького Седнева, которого пощадили никто из тех. которые были уведены сегодня, не должен был выйти живым из рук большевиков.

Мы ждем все время. Случилось что-либо? Почему не приходили за нами, чтобы взять нас в свою очередь. Мы допускали себе всякого рода предположения, когда, около пяти часов, комиссар Родионов, приезжавший за нами в Тобольск, вошел в наш вагон и объявил нам, что в нас нет надобности и что мы свободны.

Свободны! Как, нас отделяли от них?! Вместо возбуждения, которое поддерживало нас до сего времени, последовало глубокое уныние. Что делать? Что предпринять? Мы были удручены!

Я не могу понять сегодня, что руководило комиссарами-большевиками в их выборе, который должен был нам спасти жизнь. Почему, например, увели в тюрьму графиню Гендрикову, в то время как оставляли на свободе баронессу Буксгевден, которая была фрейлиной императрицы? Почему они, а не мы? Зависело ли это от имен или обязанностей? Тайна!

На другое утро и в последующие дни я отправился с моим коллегой к консулам Англии и Швеции. Французский консул был в отсутствии. Следовало, какою бы то ни было ценою, добиться чего-нибудь, чтобы прийти на помощь заключенным. Оба консула нас успокаивали, говоря нам, что уже были предприняты шаги к этому и что они не полагали неизбежности опасности.

Я проходил перед домом Ипатьева. Из-за высокого деревянного забора, уподоблявшего этот дом тюрьме, видны были только верхние части окон. Однако я не терял надежду проникнуть в этот дом, так как доктор Деревенко, которому было разрешено посещать наследника, слышал, как доктор Боткин от имени императора просил комиссара Авдеева, заведующего охраной, разрешить мне присоединиться к ним. Авдеев ответил, что по этому вопросу он запросит Москву. В ожидании ответа я и мои компаньоны, кроме доктора Деревенко, получившего помещение в городе, поместились в вагоне четвертого класса, в котором прибыли сюда. Мы должны были оставаться в этом вагоне более месяца.

26 мая мы получили распоряжение без замедления покинуть территорию Пермской губернии, в состав которой входит Екатеринбург, и возвратиться в Тобольск. Одновременно позаботились о выдаче нам всем общего документа, чтобы держать нас всех вместе, что облегчало надзор за нами. Однако поезда не ходили, так как антибольшевистское движение русских и чехов быстро распространялось, и линия железной дороги была предоставлена исключительно эшелонам большевиков, которые отправлялись в Тюмень[32]. Это было для нас новой отсрочкой.

Однажды я проходил вместе с доктором Деревенко и моим коллегой Гиббсом мимо дома Ипатьева, и мы заметили у дома двух извозчиков, которых окружало большое число красноармейцев. Каково же было наше волнение, когда мы увидели в первом экипаже Седнева (лакея великих княжон) между двумя конвоирами. Нагорный приближался ко второму экипажу. Держась за края экипажа, он поднялся на подножку и, подняв голову, заметил нас троих, неподвижно стоящих в нескольких шагах от него. Посмотрев на нас пристально несколько секунд, он затем сел в экипаж, не сделав ни одного жеста, который мог бы выдать нас. Экипажи тронулись, как мы видели, по направлению к тюрьме. Эти два честных человека вскоре были расстреляны. Вся их вина заключалась в том, что они не были в состоянии скрыть своего негодования, когда увидели, что комиссары-большевики завладели золотой цепочкою, на которой висели образки у кровати Алексея Николаевича.

Прошло еще несколько дней, и я узнал от доктора Деревенко, что ходатайство, возбужденной доктором Боткиным относительно меня, отвергнуто.

3 июня наш вагон был прицеплен к одному из многочисленных поездов с голодающими, которые отправились из России в Сибирь за пропитанием, и мы были направлены в Тюмень, куда мы прибыли 15 июня, после целого ряда приключений.

Через несколько часов я был арестован в Главном штабе большевиков, куда я обязан был явиться для визы паспорта, необходимой для меня и моих спутников. Только благодаря случайному стечению обстоятельств на сей раз мне удалось вечером освободиться, и я мог прибыть в вагон, где меня ожидали мои спутники. Дальше нам пришлось пережить дни невыразимого беспокойства, благодаря случайности, которая разоблачила наше пребывание. Спасло нас единственно то обстоятельство, что, затерявшись в толпе беженцев, которая наводнила вокзал Тюмени, мы успели пройти, не будучи замечены.

20 июля белые антибольшевистские отряды заняли Тюмень, благодаря чему освободились от тех, жертвою которых мы должны были сделаться. Несколько дней спустя в газетах появилось объявление, расклеенное на улицах Екатеринбурга и сообщающее, что "смертный приговор, произнесенный против экс-царя Романова, был приведен в исполнение в ночь с 16 на 17 июля и что императрица с детьми была перевезена в безопасное место".

Наконец 25 июля пал в свою очередь и Екатеринбург. Лишь только восстановилось сообщение, на что потребовалось продолжительное время, так как железнодорожные пути были разрушены, я и господин Гиббс спешно приехали, чтобы приняться за розыск царского семейства и тех из наших товарищей, которые остались в Екатеринбурге.

На следующий день после моего прибытия в Екатеринбург я в первый раз попал в дом Ипатьева. Я обошел все комнаты первого этажа, служившие местом заключения царской семьи. В них был неописуемый беспорядок. Видно было, что старались уничтожить всякие следы тех, кто жил там. Из печей были вытащены кучи золы, в которой обнаружено много мелких предметов, наполовину обгоревших: зубные щетки, головные шпильки и т. д., среди которых я нашел кусок головной щетки, сохранившей еще на потемневшей слоновой кости инициалы А.Ф. (Александра Федоровна). Если верно, что заключенные были эвакуированы, то они были уведены в том виде, как их застали, не имея даже возможности захватить с собою самых необходимых принадлежностей туалета. Затем я заметил на стене и в амбразуре окна в комнате, где помещались Их Величества, любимый знак императрицы — sauvastika[33], который она повсюду ставила для счастья. Она нарисовала этот знак карандашом и пометила внизу "17–30 апреля" — день их заключения в доме Ипатьева. Тот же самый знак, но без даты, находился также на обоях на стене, на высоте кровати, на которой, без сомнения, спал Алексей Николаевич. Несмотря на мои старательные розыски, невозможно было найти ни малейшего признака, который мог бы дать нам разъяснения касательно участи царского семейства. Далее я спустился в нижний подвальный этаж, большая часть которого находилась под землею. С большим волнением я проник в комнату, которая была — в чем тогда я еще сомневался — местом смерти царского семейства. Комната имела зловещий вид — выше всякого воображения. Дневной свет проникал туда только через окно с решетками, находившееся в стене на высоте роста человека. На стенах и на полу были следы многочисленных пуль и ударов штыков. Было ясно с первого взгляда, что здесь было совершено ужасное преступление и что несколько лиц нашли себе смерть здесь. Но кто? И сколько?

Я приходил к тому убеждению, что император погиб, и что если это было так, то я не мог допустить, что императрица пережила его. Еще в Тобольске я заметил, когда комиссар Яковлев приехал за императором, что она бросалась туда, где предвиделась наибольшая опасность. Я видел ее после нескольких часов страданий, когда в ней отчаянно боролись чувства жены и матери, которая со смертельным ужасом в душе покидает своего ребенка, чтобы следовать за своим супругом, жизнь которого казалась ей в опасности. Конечно, было вполне возможно, что они оба пали жертвами этих зверей. Но дети? Убиты ли и они также? Я не мог допустить этого. Все мое существо возмущалось при этой мысли. Между тем все доказывало, что жертвы были многочисленны. Тогда!..

Следующие дни я продолжал свои расследования в Екатеринбурге, его окрестностях, по монастырям и повсюду, где я мог надеяться отыскать какие-нибудь признаки. Я видел священника Сторожева, который совершал последнее богослужение в доме Ипатьева 14 июля, то есть двумя днями ранее этой ужасной ночи. Увы! Он также мало питал надежды, что кто-нибудь из царского семейства остался жив.

Расследование подвигалось медленно. Оно началось при крайне трудных обстоятельствах, потому что большевистские комиссары между 17 и 25 июля имели достаточно времени для уничтожения почти всех следов преступления. Со времени взятия Екатеринбурга белыми военные власти поставили стражу около дома Ипатьева, и началось судебное следствие, но нити так искусно были запутаны, что в них трудно было разобраться. Крестьяне села Коптяки, расположенного в 20 верстах к северо-востоку от Екатеринбурга, дали самое важное показание. Они пришли заявить, что в ночь с 16 на 17 июля большевики заняли лужайку в лесу вблизи их села и оставались там несколько дней. Они приносили предметы, которые они нашли около заброшенной шахты, недалеко от которой были видны следы большого костра. Власти отправились на указанную лужайку и там обнаружили еще другие предметы, которые, как и первые, были признаны принадлежащими членам царской семьи.

Производство следствия было поручено Ивану Александровичу Сергееву, члену Екатеринбургского суда, и велось обычным порядком, но встречало много затруднений. Сергеев все более склонялся к тому, что все члены царской семьи убиты, но тела их до сих пор не были найдены и показания некоторых свидетелей вызывали предположение, что императрица и дети увезены. Эти показания, как было установлено впоследствии, исходили от агентов большевиков, оставленных преднамеренно в Екатеринбурге, чтобы запутать следствие. Они частью достигли своей цели, потому что Сергеев потерял много драгоценного времени и долгое время не замечал того, что стоит на ложном пути. Проходили недели, но точных сведений не было. Тогда я решил отправиться в Тюмень, так как дороговизна жизни в Екатеринбурге была слишком большая.

Перед своим отъездом, однако, я заручился обещанием Сергеева сообщить мне, если какие-нибудь новые данные будут обнаружены при производстве следствия.

В конце января 1919 года я получил телеграмму от генерала Жанна, с которым я познакомился в Могилеве в то время как он состоял начальником французской военной миссии при русской Ставке. Он приглашал меня приехать в Омск. Спустя несколько дней я покинул Тюмень и 13 февраля вошел в состав французской военной миссии, которую Франция командировала состоять при Омском правительстве.

Адмирал Колчак, признавая историческую важность расследования, производившегося по поводу исчезновения царской семьи, и желая познакомиться с результатами этого следствия, дал поручение в январе генералу Дитерихсу привезти ему из Екатеринбурга следственный материал, а также и найденные вещественные доказательства. 5 февраля он приказал вызвать Николая Алексеевича Соколова, судебного следователя по особо важным делам, и предложил ему принять на себя следственное производство. Через два дня министр юстиции Старынкевич уполномочил Соколова продолжить следствие, начатое Сергеевым.

В это самое время я познакомился с Соколовым. С пер вой нашей встречи я понял, что Соколов не питал никакой надежды. Что касается меня, то я не могу еще верить в действительность таких ужасов. "Но дети, дети?! — восклицал я. — Дети подверглись той же участи, как и их родители. Для меня в этом нет и тени сомнения. Но тела? Надо производить розыски на лужайке, и там мы найдем ключ к раскрытию таинственности, потому что большевики провели там три дня и три ночи совсем не для того, чтобы несколько одежд были сожжены".

Увы! Заключения судебного следователя не замедлили подтвердиться, благодаря показаниям одного из главных убийц, Павла Медведева, который только что был заключен в тюрьму в Перми. Соколов находился в Омске.

Сергеев допросил Медведева 25 февраля в Екатеринбурге. Медведев сознался окончательно, что император, императрица и пятеро детей, доктор Боткин и трое слуг были убиты в подвале дома Ипатьева в ночь с 16 на 17 июля. Но он не мог или не хотел дать ни одного указания относительно того, как поступили с телами после убийства.

Я работал вместе с Соколовым несколько дней, и затем он отправился в Екатеринбург, чтобы продолжать на месте расследование, начатое Сергеевым.

В апреле генерал Дитерихс, вернувшись из Владивостока, куда он ездил специально по поручению адмирала Колчака, присоединился к Соколову и стал помогать производить расследование. Начиная с этого момента расследование пошло с большим успехом. Были допрошены сотни лиц, и, как только стаял снег, были предприняты усиленные работы на лужайке, где крестьяне села Коптяки разыскали предметы, принадлежащие царской семье. Шахта была очищена и осмотрена до самого дна. Зола и часть земли лужайки были просеяны через решето, вся земля в окрестности была внимательно исследована. Удалось установить местонахождение двух больших костров и не совсем ясно следы третьего… Эти тщательные розыски не замедлили обнаружить чрезвычайно важные открытия.

Посвятив себя всецело предпринятому делу и обнаружив неутомимую энергию и терпение, Соколов имел возможность в течение нескольких месяцев восстановить с удивительной последовательностью все обстоятельства преступления.

На последующих страницах я изложу обстоятельства убийства царской семьи в том виде, как они установлены на основании показаний свидетелей и вещественных доказательств, обнаруженных следствием. Из шести больших томов рукописей, в которых заключается следствие, я извлек самые существенные данные этой драмы, о действительности которой, увы! не остается более никакого сомнения. Впечатление, которое получается при чтении этих документов, является ужасным кошмаром, но я не считаю себя вправе уменьшать ужасы этой драмы.

Около половины апреля 1918 года председатель Центрального Исполнительного Комитета в Москве Я. Свердлов послал комиссара Яковлева в Тобольск, чтобы приступить к отправке царской семьи. Яковлев получил распоряжение привезти царскую семью в Москву или Петроград, но при выполнении своего поручения он встретил сопротивление. Это сопротивление было оказано со стороны Уральского Областного Совета, находившегося в Екатеринбурге. Этот названный Совет приготовил, неожиданно для Яковлева, западню, которая дала возможность завладеть императором при его проезде. Но скорее можно установить, что этот проект получил одобрение секретно из Москвы. Более чем вероятно также, что Свердлов играл двойную роль, а именно, делая вид, что он исполняет требования барона Мирбаха, представителя Германии в Москве, он условился с комиссарами Екатеринбурга, чтобы не выпускать царя. Оставление императора, как бы то ни было, входило в его планы. В два дня купец Ипатьев был выселен из своего дома, и сейчас же принялись сооружать крепкий забор из досок, который вышиною достигал до верха окон второго этажа этого дома.

Туда были препровождены 30 апреля император, императрица, великая княжна Мария Николаевна, доктор Боткин и трое слуг, которые их сопровождали: Анна Демидова, горничная императрицы, Чемадуров, камердинер императора, и Седнев, лакей великих княжон. Первоначально стража была из солдат, которых брали случайно и которых часто меняли. Позднее же это были исключительно рабочие Верхне-Исетского завода и фабрики братьев Злоказовых. Во главе охраны был комиссар Авдеев, комендант "дома особого назначения", как называли дом Ипатьева.

Здесь условия пребывания заключенных были более тяжелые, чем в Тобольске. Авдеев был закоренелый пьяница и давал полную волю своим грубым инстинктам, изощряясь каждый день все в новых и новых унижениях тех лиц, которых он должен был охранять. Приходилось мириться с лишениями, терпеть притеснения и исполнять требования и капризы этих вульгарных и низких существ.

23 мая, по прибытии в Екатеринбург, царевич и три его сестры были отправлены в дом Ипатьева, где их ожидали родители. После тоскливой разлуки это свидание было большою радостью, несмотря на настоящую скорбь и неизвестность угрожающего будущего. Спустя несколько часов привезли также Харитонова (заведующего кухнею), старика Труппа (лакея) и маленького Леонида Седнева (поваренка). Генерал Татищев, графиня Гендрикова, m-lle Шнейдер и Волков, камердинер императрицы, были препровождены прямо в тюрьму.

24 мая Чемадуров заболел и был отправлен в тюремный лазарет. О нем забыли, и благодаря этому он чудесным образом избежал смерти. Несколько дней спустя привели, в свою очередь, Нагорного и Седнева. Небольшое число людей, которые были оставлены около заключенных, быстро уменьшалось. К счастью узников, им оставили доктора Боткина, преданность которого была удивительна, и несколько прислуг, вполне преданных: Анну Демидову, Харитонова, Труппа и маленького Леонида Седнева. В эти дни страданий присутствие доктора Боткина было большим утешением для заключенных. Он окружил их своими заботами был посредником между ними и комиссарами и старался защитить их от грубости солдат охраны.

Император императрица и царевич занимали угловую комнату, выходящую на площадь и на Вознесенский переулок. Четыре великие княжны помещались в соседней комнате, дверь в которую была снята, и первые ночи, не имея кроватей, они спали на полу. Доктор Боткин спал в зале, а горничная императрицы в угловой комнате, выходящей в сад и на Вознесенский переулок. Что касается других заключенных, то они разместились в кухне и в смежной с нею комнате.

Тяжелое путешествие утомило Алексея Николаевича, и здоровье его сильно ухудшилось. Большую часть дня он лежал, и, когда выходили гулять, император сам выносил его в сад.

Царское семейство, а также и слуги имели стол, общий с комиссарами, проживавшими в том же этаже, вследствие чего приходилось быть постоянно в соприкосновении с этими грубыми людьми, которые часто были пьяны.

Дом был окружен вторым забором из досок и был похож на настоящую тюрьму-крепость. Как внутри, так и снаружи были расставлены посты часовых. Митральезы были поставлены в доме и в саду. Комната коменданта — первая при входе — была занята комиссаром Авдеевым, его помощником Мошкиным и несколькими рабочими. Остальная стража помещалась в подвальном этаже, но солдаты часто, когда им хотелось, поднимались в верхний этаж и проникали в комнаты, в которых помещалась царская семья.

Однако религиозное настроение удивительным образом поддерживало бодрость духа у заключенных. Они сохраняли удивительную веру, которая уже в Тобольске вызывала удивление окружающих и придавала им столько силы и спокойствия в страданиях. Часто было слышно, как императрица и великие княжны пели молитвы, которые невольно смущали солдат охраны.

Между тем мало-помалу эти солдаты охраны стали обходительными в обращении со своими заключенными. Они были удивлены их простотой, были удивлены их мягким обращением и порабощены искренностью их достоинства, и скоро они почувствовали себя во власти тех, кого они думали держать в своем подчинении. Даже пьяница Авдеев почувствовал себя обезоруженным, видя такое великодушие, и почувствовал низость своего поведения. Первоначальная жестокость сменилась у этих людей глубокою жалостью.

В Екатеринбурге были следующие органы Советской власти: 1) Уральский Областной Совет, состоявший приблизительно из тридцати членов, председателем которого был комиссар Белобородов; 2) Президиум, род исполнительного комитета, образованный из нескольких членов: Белобородова, Голощекина, Сыромолотова, Сафарова, Воейкова и других; 3) "Чрезвычайка", народное название Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией, центр которой находился в Москве и которая имеет свои отделения по всей России. (…)

"Чрезвычайка" в Екатеринбурге была всесильна, и самыми влиятельными ее членами были комиссары Юровский, Голощекин и другие.

Авдеев находился под непосредственным контролем других комиссаров, членов Президиума и "Чрезвычайки". Они не замедлили обратить внимание на перемену, происшедшую во взглядах охраны по отношению к их заключенным, и решили принять радикальные меры.

В Москве также были обеспокоены, как это показывает нижеследующая телеграмма, посланная из Екатеринбурга Белобородовым Свердлову и Голощекину (который находился тогда в Москве): "Сыромолотов только что уехал в Москву, чтобы организовать дело согласно указаниям центра. Опасения напрасны. Бесполезно беспокоиться. Авдеев отозван. Мошкин арестован. Авдеев замещен Юровским. Внутренняя охрана сменена и замещена другими". Эта телеграмма датирована 4 июля.

Действительно, в этот день Авдеев и его помощник Мошкин были арестованы и заменены комиссаром Юровским и его помощником Никулиным. Охрана, состоявшая, как было сказано выше, исключительно из русских рабочих, была переведена в соседний дом, принадлежащий Попову.

Юровский привел с собою десять человек — почти все австро-германские военнопленные из палачей "Чрезвычайки". Начиная с этого дня они заняли внутренние посты, а наружные посты продолжала занимать русская охрана.

"Дом особого назначения" оказался в полной зависимости от "Чрезвычайки", а жизнь заключенных не представляла из себя ничего, кроме мучений.

В это время в Москве, видимо, уже был решен вопрос об убийстве царской семьи. Это подтверждается вышеприведенной телеграммой. Сыромолотов поехал в Москву, чтобы "организовать дело согласно указаниям центра". Он вернется с Голощекиным, имея инструкции и директивы от Свердлова. Юровский в ожидании обдумывал свой план. Несколько дней кряду он выезжал верхом, и его видели в окрестностях, когда он отыскивал место, отвечающее его намерениям, чтобы устроить исчезновение тел жертв. Этот самый человек, цинизм которого превосходит все, что можно себе представить, отправляется навестить больного наследника, находившегося в постели.

Прошло несколько дней. Голощекин и Сыромолотов вернулись. Все было приготовлено.

В воскресенье 14 июля Юровский велел пригласить священника Сторожева и разрешил ему совершить богослужение на дому. Заключенные уже осуждены на смерть и им не может быть отказано в религиозной помощи.

На другой день Юровский приказал отвести маленького Леонида Седнева в дом Попова, где находилась русская охрана.

Около семи часов вечера, 16 июля, Юровский приказал Павлу Медведеву, на которого он вполне полагался и который был во главе русской стражи, принести двенадцать револьверов, которыми была вооружена русская охрана. Лишь только этот приказ был выполнен, Юровский объявил Медведеву, что сегодня же ночью вся царская семья будет убита и что он поручает ему объявить несколько позднее об этом русской охране. Медведев сообщает об этом русской охране около десяти часов вечера.

Немного спустя после полуночи Юровский проникает в комнаты, занятые членами царского семейства, будит их, равно как и тех, кто жил вместе с ними, и говорит им, чтобы они приготовились следовать за ним под тем предлогом, что надо их увести, так как в городе волнения, а пока, для большей безопасности, они будут находиться в нижнем этаже. Скоро все были готовы и, взяв некоторые мелкие вещи и подушки, спустились по внутренней лестнице, которая ведет во двор, откуда вошли в комнаты нижнего этажа. Юровский идет во главе вместе с Никулиным, затем идет император с Алексеем Николаевичем в руках, императрица, великие княжны, доктор Боткин, Анна Демидова, Харитонов и Трупп.

Заключенные останавливаются в комнате, которую указал им Юровский. Они убеждены, что для них пошли отыскивать экипажи и автомобили, на которых должны отвезти их. Так как ждать приходилось долго, заключенные просят принести себе стулья. Им приносят три стула. Наследник, который не может стоять по причине своей больной ноги, садится посреди комнаты. Император садится с левой стороны, а доктор Боткин становится слева около него и немного сзади. Императрица садится около стены, направо от двери, через которую они вошли, недалеко от окна. Императрице на стул положили подушку, так же как и Алексею Николаевичу. Одна из дочерей стоит позади императрицы — вероятно Татьяна. В углу комнаты с той же стороны — Анна Демидова, которая держит в руках две подушки. Три другие великие княжны стоят, прислонившись спиною к стене, в конце комнаты, направо от них в углу стояли Харитонов и Трупп.

Ожидание продолжается. Внезапно в комнату входит Юровский в сопровождении семи австро-германцев и двух своих друзей, комиссаров Ермакова и Ваганова, палачей, вызванных из "Чрезвычайки". Также присутствует и Медведев. Юровский, приблизившись к императору, говорит ему: "Ваши хотели спасти вас, но это им не удалось, и мы должны вас убить". Он тотчас поднял револьвер и выстрелил в упор в императора, который упал, пораженный пулей. Это был сигнал к расстрелу всех, причем у каждого из убийц была выбрана жертва. Юровский избрал для себя императора и царевича. Для большинства заключенных смерть была почти моментальной. Между тем Алексей Николаевич тихо стонал, и Юровский покончил его жизнь выстрелом из револьвера. Анастасия Николаевна была только ранена и начала кричать при приближении убийц и затем упала под ударами штыков. Также оказалась не убитой Анна Демидова, благодаря подушкам, за которыми она пряталась. Она бросалась из стороны в сторону, пока не упала под ударами убийц.

Показания свидетелей дали возможность следствию восстановить во всех подробностях ужасную сцену этого убийства. Свидетели — Павел Медведев, один из убийц[34], Анатолий Якимов, несомненно присутствовавший при этой драме, хотя он и отрицает это, и Филипп Проскуряков, который рассказывает об этом преступлении со слов других очевидцев. Все трое состояли в охране дома Ипатьева.

Когда убийство было совершено, комиссары сняли со своих жертв их драгоценности, а тела перенесли при помощи простынь и оглобель от саней в грузовой автомобиль, который ожидал их перед воротами двора, между двумя деревянными заборами.

Следовало торопиться окончить все до наступления дня. Погребальная процессия проходит по городу, еще погруженному в сон, и направляется к лесу. Комиссар Ваганов едет верхом на лошади впереди, потому что надо было избежать всяких встреч. Когда стали уже приближаться к лужайке, к которой направлялись, Ваганов заметил крестьянскую повозку. На ней была женщина из села Коптяки, которая вместе со своим сыном и невесткою отправились ночью для продажи рыбы в город. Ваганов сейчас же приказал им повернуть лошадь и ехать обратно домой. Для большей предосторожности он сопровождает их, скачет около их повозки и запрещает им под страхом смерти возвращаться в город или оглядываться. Однако крестьянка успела рассмотреть большую темную массу, двигающуюся позади всадника. Возвратившись в деревню, она рассказала то, что видела. Крестьяне, заинтересовавшись, отправляются на разведку и натыкаются на посты часовых, расставленные в лесу. Между тем грузовик, так как дорога была очень плоха, с большим трудом достигает лужайки. Трупы перекладываются на землю, затем с них снимают часть одежд. В это время комиссары находят большое количество драгоценностей, которые великие княжны носили спрятанными под их одеждами. Комиссары немедленно завладевают ими, но при своей поспешности они роняют некоторые на землю и втаптывают их. Далее трупы разделяют на части и кладут на большие костры, которые зажигают при помощи бензина. Более крепкие части уничтожают при помощи серной кислоты. В продолжение трех дней и трех ночей убийцы приводят в исполнение сбою работу по уничтожению трупов под руководством Юровского и двух его друзей, Ермакова и Ваганова. Из города были доставлены на лужайку 175 килограммов серной кислоты и более 300 литров бензина.

Наконец 20 июля все было окончено. Убийцы уничтожили следы костров, причем зола была выброшена в шахту и разбросана по лужайке, чтобы ничем нельзя было обнаружить того, что здесь было совершено.

Почему эти люди так заботятся скрыть следы того, что они совершили? Коль скоро они считают совершенное ими дело правым — почему они прячутся, как преступники? И от кого же они прячутся?

Павел Медведев объясняет это нам в своих показаниях. После совершения преступления Юровский приблизился к Медведеву и сказал: "Сохрани наружные посты, из опасения, чтобы народ не волновался". И в последующие дни часовые продолжали нести охрану вокруг пустого дома, как будто ничего не произошло и как будто за стенами продолжали находиться заключенные.

Это русский народ, которого надо было обмануть и который не должен был знать о совершенном преступлении.

Другим фактом подтверждения этого является мера предосторожности, принятая 4 июля касательно удаления Авдеева и устранения русской охраны. Комиссары не доверяли более этим рабочим с Верхне-Исетского завода и с фабрики братьев Злоказовых, которые собрались по собственной инициативе и добровольно пришли принять на себя охрану "Николая Кровавого". Они знали, что единственно каторжники или иностранцы, эти наемные палачи, согласились бы выполнить это гнусное дело, которое они им предлагали. Палачами этими были: Юровский, Медведев, Никулин, Ермаков, Ваганов и семь человек австро-германцев.

Да, это от русского народа они скрываются, эти люди, которые претендуют быть уполномоченными названного народа. Они боятся русского народа, они боятся его мести.

Наконец 20 июля они решили объявить русскому народу касательно смерти императора при помощи прокламаций, расклеенных в этот день на улицах Екатеринбурга.

Спустя пять дней в пермских газетах было опубликовано следующее объявление:

Постановление

Президиума Уральского Областного Совета депутатов от рабочих, крестьян и красноармейцев

Ввиду угрозы со стороны чехословацких банд столице красного Урала Екатеринбургу и опасений, что коронованный палач может избежать народного суда (только что был открыт заговор белогвардейцев, имевший целью освобождение всего дома Романовых), президиум Областного Совета, исполняя волю народа, постановил: экс-царя Николая Романова, виновного перед народом в многочисленных кровавых преступлениях, — расстрелять.

Постановление президиума Областного Совета было приведено в исполнение в ночь с 16 на 17 июля.

Семья Романовых переведена из Екатеринбурга в другое место, более безопасное.

Президиум Областного Совета депутатов от рабочих, крестьян и красноармейцев Урала.

Постановление

Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета от 18 июля 1918 года

Центральный Исполнительный Комитет советских депутатов от рабочих, крестьян, красноармейцев и казаков в лице своего председателя одобряет действия президиума Уральского Совета.

Председатель Центрального Исполнительного Комитета Я. Свердлов.

В этом документе говорится о смертном приговоре, якобы вынесенном Екатеринбургским Советом против императора Николая II. Ложь! (…)

Император не был осужден, ни даже судим. И кем же он мог быть судим? Он был убит.

Что же остается сказать относительно императрицы, детей, доктора Боткина и трех слуг, погибших вместе с ними? Какое до этого дело убийцам? Они уверены в своей безнаказанности: убила пуля, пламя уничтожило, а земля покрыла то чего не мог уничтожить огонь. О! Они совершенно спокойны: никто из них не проговорится, так как они связаны бесчестными поступками. И казалось справедливым, что комиссар Воейков мог воскликнуть: "Мир никогда не узнаеттого, что мы сделали с ними".

Но эти люди ошиблись.

После нескольких месяцев предварительных разведок судебное следствие предпринимает систематические розыски в лесу. Каждый дюйм земли был взрыт, исследован, осмотрен, и вскоре шахта, почва лужайки и трава в окрестности открывают их тайну. Сотни предметов и их обломки, большею частью втоптанные в почву, были найдены на лужайке, подобраны и классифицированы судебным следствием. Между означенными предметами оказались: пряжка от пояса императора, кусок его фуражки, маленькая рамка от портрета императрицы (самого портрета не оказалось), который император носил всегда при себе, и прочее.

Любимые серьги императрицы (одна поломана), куски ее платья, стекло из ее очков, опознанное благодаря своей особой форме, и прочее.

Пряжка от пояса царевича, пуговицы и куски его шинели и прочее.

Много мелких вещей, которые принадлежали великим княжнам: части их колье, их обуви; пуговицы, крючки, кнопки и прочее.

Шесть металлических планшеток от корсетов (цифра "6" говорит сама за себя, если вспомнить число жертв: императрица, четыре великие княжны и Анна Демидова, горничная императрицы).

Искусственная челюсть доктора Боткина, обломки его зрительного стекла, пуговицы от его одежды и прочее.

Наконец, кости и остатки обгоревших костей, частью разрушенные серною кислотою, которые носят на себе следы от острорежущего оружия или пилы. Револьверные пули — те, которые, без сомнения, остались в телах, и достаточно большое количество расплавленного свинца.

Печальный перечень, который не оставляет никакой надежды и благодаря коему правда открывается во всем своем зверстве и ужасе.

Комиссар Воейков ошибся. Мир знает, что они сделали с ними.

Между тем убийцы беспокоятся. Агенты, которых они оставили в Екатеринбурге, чтобы приводить в заблуждение следствие, держат убийц в курсе производства судебного расследования. Шаг за шагом они следят за успехами следствия. И когда они понимают наконец, что истина разоблачается и что скоро весь мир узнает о том, что свершилось, — они начинают опасаться и стараются свалить на других ответственность за совершенное ими злодеяние. Они тогда обвиняют в совершении преступления социалистов-революционеров, которые будто бы хотели скомпрометировать партию большевиков.

В сентябре 1919 года 28 лиц, ложно обвиненных в причастности к убийству царского семейства, были арестованы ими в Перми и преданы суду, причем пятеро из арестованных были присуждены к смертной казни, которая и была приведена в исполнение.

Подобная гнусная комедия еще раз подтверждает цинизм этих людей, которые не колеблясь убивают невинных, чтобы никоим образом не навлечь на себя ответственность за одно из величайших исторических преступлений.

Еще остается мне сказать относительно Алапаевской трагедии, которая тесно связана с трагедией Екатеринбургской и которая повествует о смерти многих других членов царской фамилии.

Сестра императрицы, великая княгиня Елизавета Федоровна, великий князь Сергей Михайлович, двоюродный брат императора, князья Иоанн, Константин и Игорь, сыновья великого князя Константина, и князь Палей, сын великого князя Павла Александровича, — были арестованы весною 1918 года и препровождены в небольшой город Алапаевск, находящийся в 150 верстах к северу от Екатеринбурга. Одна монахиня, Варвара Яковлева, всегдашняя спутница великой княгини, и С. Ремез, секретарь великого князя Сергея, разделяли с ними заключение. Они содержались под арестом в помещении школы.

В ночь с 17 на 18 июля, спустя 24 часа после совершения Екатеринбургского преступления, пришли за заключенными под тем предлогом, что необходимо их перевести в другой город, и отвезли их за каких-нибудь двенадцать верст от Алапаевска. И там, в лесу, они были убиты. Тела их были брошены в оставленную шахту, где эти тела и были найдены в октябре 1918 года, засыпанные землею, обрушившейся вследствие взрыва ручных гранат, которые положили конец страданиям жертв.

При осмотре трупов обнаружены были следы от огнестрельного оружия только на теле великого князя Сергея, и следствие не могло установить с точностью, как были убиты его товарищи. Вероятно, они были убиты ружейными прикладами.

Это преступление, неслыханное по своему зверству, было делом рук комиссара Сафарова, члена президиума Екатеринбургского Совета, который, впрочем, являлся только исполнителем распоряжений из Москвы.

Спустя несколько дней после взятия Екатеринбурга антибольшевистскими войсками, в то время как заняты были восстановлением порядка в городе и хоронили мертвых, были подняты два трупа недалеко от тюрьмы. При одном из трупов обнаружена была расписка на получение 80 000 рублей на имя гражданина Долгорукого, а из показаний свидетелей было ясно видно, что это был труп князя Долгорукого. Что же касается второго трупа, то есть полное основание полагать, что это был труп генерала Татищева.

И тот и другой, как они предвидели, положили свою жизнь за императора. Генерал Татищев говорил мне однажды в Тобольске: "Я знаю, что мне не придется уйти живым. Я прошу только об одном: чтобы меня не разлучали с императором и чтобы мне дали возможность умереть с ним". Он не получил даже и этого высшего утешения.

Графиня Гендрикова и m-lle Шнейдер были увезены из Екатеринбурга спустя несколько дней после убийства царского семейства и отправлены были в Пермь, где и были расстреляны в ночь с 3 на 4 сентября 1918 года. Тела их были отысканы и опознаны в мае 1919 года.

Что касается Нагорного (матроса, состоявшего при Алексее Николаевиче) и лакея, Ивана Седнева, — они оба были убиты в окрестностях Екатеринбурга в начале июня 1918 года. Спустя два месяца их тела были найдены на том месте, где они были убиты.

Все эти люди, начиная от генерала и до простого матроса, не колебались пожертвовать своею жизнью и смело шли навстречу смерти. Для этого скромного матроса, украинского мужика, достаточно было сказать только одно слово, чтобы быть спасенным ОТ смерти. Он должен был только отречься от своего императора. Этого слова он не произнес.

Давно уже они с чувством простой и пылкой души пожертвовали свою жизнь тем, кого они любили и которые, как они знали, создали вокруг себя такую привязанность, такое проявление мужества и самоотвержения.

5 р. 90 К.

ISSN 0235 — 6686

Читайте в первом выпуске 1990 года:

Андрей САЛОМАТОВ

Девушка в белом с огромной собакой

Иэн ФЛЕМИНГ

"Только для личного ознакомления

Мартин Круз СМИТ

Парк Горького

Михаил ЛЮБИМОВ

Легенда о легенде (шпионский бурлеск)