Дети Гамельна. Ярчуки

Глава 12. О памятности славных битв и иных сражений

Великим сечам и память великая. Уж и не вспомнит народ за что бились, когда бились и что за неприятель в той битве казацкую кровь пролил. Но с гордостью помянут правнуки: был там и мой пращур, самую большую пушку отбивал, покрыл себя немеркнущей ратной славой, самим кошевым атаманом был отмечен, троекратно расцелован и пожалован любимейшей атамановой люлькой. Вместе с ляхами ли бились, против них, или вовсе заместо ясновельможных луговую траву кровью окропили — не важно. От столь ничтожных мелочей казацкая слава не тускнеет.

А какое славное дело ежели стойко засесть в таборе, из составленных кругом возов, бесстрашно глянуть как подступает неприятельское войско, шелестящее бесчисленными знамёнами, гремящее литаврами и барабанами, сияющее зерцалами и иными бронями. Вот уж придвинулись как нужно, завизжали, перелетая возы, первые ядра, наставились семипядные пищали… грохнуло залпом! И пошло знатное дело. Скоро возрыдают матери и жены в Черкассах, Глухове, Чигирине, докатиться слух об именитой и кровавой жатве аж до самого города Киева. Лягут в сырую землю лихие казаки…

А как иначе? В легенду ли, в песню ли, или в иное бессмертье, только так, с пробитым пулей сердцем или срубленной башкою лыцарей допускают. С самых древнейших времен тот порядок заведен и никому его не отменить.

Но бывают и иные смерти. Незнаменитые. Сойдутся накоротке под лунном светом или в утреннем тумане безымянные тени, глухо перестукнут выстрелы, мелькнут клинки, кратко застонет кто-то с распоротым брюхом. И вновь пуста дорога. Ни могилы, ни песни, ни гордых имен, те гибели после себя не оставят. Земля, вода да беспамятство всё спрячет. Не подвигами тени заняты, а работой. Да кто знает, где пользы больше: в битвах знаменитейших или в кратком миге резни, что те битвы вовсе ненужными делает?..

Под никчемные философские рассуждения всадников стучали копыта лошадей — отряд миновал старый мост. Мелькнула вода под низкими позеленевшими сваями, пятна ленивой ряски и рогоз топких берегов. Склонились в поклонах селяне, отступившие на обочину, дабы благоразумно пропустить вооружённую кавалькаду. Низко гнули шеи старик с двумя козами, пара баб с вязанками хвороста. Козы непочтительно мемекнули вслед воинству. Мирославу захотелось молока, лучше, конечно, прохладного, из погреба. Годы своё берут — полдня в седле, а уже о всякой ерунде думается.

Отряд двигался двумя частями: наёмники впереди, войско, спешно собранное в монастыре, отстало. Хитрость невеликая, но на первый взгляд, десяток всадников и дюжина верховых поляков, сопровождавших повозку с двумя монахами, ничего общего, кроме общеизбранной дороги не имеют. Мирослав надежд на союзников не возлагал — два случайных шляхтича со слугами, да священнослужители, мало что могут в столь сложном деле. Но лучше такая помощь, чем вообще никакой. Почти наверняка отряд ждёт засада, и тогда лишний, пусть и неподготовленный человек может сыграть немалую роль. Пулю отвлечёт на себя, к примеру. Имелись и кое-какие задумки, пусть и предварительные. Сейчас главное прийти на место заранее, осмотреться без спешки.

Задумавшегося командира догнал всадник — Дмитро.

Мирослав сдержал раздражение — не напрасно ли взяли казака? Опять бледный и, очевидно, не в себе. Надо было при часовенке оставлять, что по дороге встретилась. С иконами вместе, которые капитан из костёла забрал. Чтобы сидел тихонько, и под ногами не путался. Жаль парня, видать, очень уж его гибель невесты перемяла…

— Что скажешь?

— Капитан, дозвольте к мосту вернуться.

— Что вдруг? Лягушек послушать или морду умыть?

— Привиделось, — признался Дмитро, кусая ус. — Та дивчина с хворостом…

— Похожа, что ли? — не особенно удивился капитан, как ни странно тоже запомнивший селянку — уж очень изящна. И вязанка неуместна, будто хворост ей в шутку сунули.

— Вовсе лицом не похожа, но как-то ковырнуло меня, что довольно таки похожа, — путано попытался объяснить Дмитро.

Мирослав придержал коня:

— Ты, охотник, очнись. Отплатил за невесту как мог, теперь делом занимайся и без всякой дури.

— Да пусть завернет по-быстрому, — ухмыльнулся подъехавший Литвин. — Трава у речушки мягка, девка недурна. Оно и полегчает.

— Сейчас разок в грызло и полегчает, — одернул болтуна капитан, слыша, как скрипит зубами казак.

От оставленного за спиной моста донесся странный звук — глухие быстрые удары, словно немаленький дятел на берегу решил дупло обустроить.

— Это еще что? — изумился Котодрал.

Долетел хруст ломающегося дерева…

— Ну-ка… — Мирослав спешно разворачивал коня.

Вернулись — у моста было пусто, но сама переправа весьма изменилась — середина настила просела в воду и расползлась. Ещё расходились круги и колыхался ковер ряски.

— Это как же? — растеряно спросил Йозеф. — С виду же крепкий был.

Всадники разделились, осматривая ближний берег — нашелся намёк на тропинку, но никаких особых следов. К переправе, между тем, подошел резерв — поляки с недоумением смотрели на просевший мост, один из ксёндзов восстав на повозке, из-под руки обозревал окрестности.

Глупо. Перебраться по покосившемуся мосту пешему человеку особого труда не составляло. Лошадям труднее, но их можно перевести и по воде — речушка не отличалась глубиной и бурностью течения. Но берег вязкий, лошади рискуют ногами, да и повозка там уж точно не пройдет.

Брод отыскался выше по реке. Времени потеряли порядком. Как нарочно — встреча назначена на вечер, было бы желательно приехать заранее и освоиться на месте. Теперь вряд ли удастся…

… — Вот застудишься и сопли потекут, — грозил Хома.

Хеленка жалобно морщилась — опять накатила на дивчину мертвенность, считай, вовсе лишила голоса. Оно и понятно — вокруг колдунов, что блох у шального кобеля на хвосте…

… Вышло недобро: приехали в этакий гадюшник, что и не опишешь. Ладно, вовкулака, но тот из приличных, из характерников. Те, народ, хоть и со странностями, но в деле полезны бывают. Но и Бледный, ведьмин знакомец, здесь ждал, и иные хари разбойного да колдунского характера. И место сомнительное: обширные развалины тянулись по склону холма до самой речушки — тут и старые остовы домов, почти ушедшие в землю, и новые, с остатками крыш. Торчала ближе к вершине каменная коробка спаленного костёла. Года полтора как здешний городок окончательно обезлюдел — дожгли его казаки бешеного Кривоноса. Но шлях вдоль реки оставался проезжим и перекресток у подошвы холма не пустовал — то воз прокатит, то всадник проскачет. Задерживаться путникам желания нет: о Дидьковой Каплыци все слыхали.

От рощи, что зеленела по левую руку от холма, и те мёртвые дома, и река с дорогами виделись как на ладони. Лошадей и карету скрыли в зарослях. Хозяйка ушла с Бледным разговоры разговаривать. Только Хома решил об обеде поразмыслить, да собрать снедь, как заявилась ведьма и команду скомандовала. Ох и дурную! Возраженья казака мгновенно комом в горле встали, Хома упорствовал, тогда и ноги подкосились. Вот же чёртова ведьма!

… Ушли бабы. Хома продышался, вдоволь наругался — Пан Рудь охотно поддерживал в этом деле, шипел и выгибал спину — коту место тоже не нравилось. Для успокоения взялись строить шалаш-халабудку. Колдуны, что встали поодаль, в чужие заботы не лезли — сгинули где-то в роще, только ихние лошади и остались дремать под дубами. Лошади были ничего себе, справные. Белобрысый характерник — вовкоперекиднык спал в тенёчке, изредка почесывал дранное многими шрамами пузо.

На сердце у Хомы чуть поуспокоилось — чего ж, вернутся, никуда не денутся. Хотя, ну что это за дело для молодой дивчины — мосты рушить? Не-не, Хеленка управится, но разве достойно приличной девушке этаким бесшабашным разрушеньям придаваться? Прямо даже и слов нет, кроме хулительных да ругательных! Нет, чтобы мину пороховую изладить или воз какой над рекою подпалить…

Сух-Рука споро и ловко вязала узлы бечевы — крышу наладили быстро, Хома подрубил ещё веток. Неведомо сколько здесь стоять выпадет, но лучше приготовиться. Пан Рудь ходил дозором вокруг хибарки, гневно фыркал. Прав был кот: вроде и место людное, а крысы так и шныряют прямо средь бела дня. Наверное, в развалинах развелась просто тьма пацюков. Тоже верно: дохлятины на таком несчастливом месте вдосталь было. Вот за прошлые года и отожрались, расплодились…

Вернулись, наконец. Видимо, шли быстро: почти просохла Хеленка, но всё равно вид негодный и замурзанный.

— Ступай, да переоденься в сухое, — потребовал Хома. — В карету лезь, неуместно здесь сверкать.

Всё равно сверкала, не удосужилась дверку прикрыть. Пришлось закрывать, шторку задёргивать и тряпки из сундука передавать. Тьфу, вот ума у неё точно как у полумёртвой! Покопавшись в сундуке, Хома сунул в карету сапожки. Чего обувку беречь, раз ночь серьезная выдастся?

Тут немая издала придушенный визг. Хома сплюнул, полез в экипаж и выволок за хвост здоровенного пацюка. Грызун кусаться не пытался, висел в руке с этакой панской наглостью, будто это его карета и была. Казак примерился зашвырнуть хвостатую мерзостность в кусты, но хозяйка цыкнула:

— Не тронь! Отпусти зверя.

Хома выронил крыса в траву, обтёр ладонь о шаровары и хмуро поинтересовался:

— Снидать будем? Или велено и харч пацюкам жертвовать?

На обед соизволенье имелось. Сели у шалаша. Колбаса была добрая, аж во рту таяла, да и хлеб зачерстветь не успел. Только не имелось в тех яствах никакого удовольствия, поскольку приходилось слушать указанья ведьмы.

— Воля ваша, только я простой гайдук, а не панцирный, — уныло пробурчал Хома. — Не уговаривался я на такою безголовую гибельность.

— Да ты вообще не уговаривался, — напомнила хозяйка. — Ты разом всю службу подписал.

— Пущай. За глупость расплачусь. А она за что? — Хома ткнул пальцем в сторону панночки.

— А она моя, — усмехнулась ведьма. — Колбасу жрёт и ресницами порхает только потому, что я того захотела.

Хеленка зажмурилась и отложила куцик почти доеденного колбасного круга. Прогуливавшийся мимо Пан Рудь безо всякого интересу уселся спиной к славному огрызку и принялся слушать пение птиц.

— Ну, воля хозяйская, — пробормотал казак, представляя, куда бы ловчее всадить пулю доброй хозяйке. Вот так бы невзначай и бахнуть, безо всяких явственных умыслов, по примеру того, как рыжий кошак только что ту недоеденную колбасу втихую прибрал.

— Ты не косись, а то подавишься. Я, может, сама смерть найду. Надоело мне. И жизнь дурацкая, и рожи ваши глупые, варварские. А не найду, так по-доброму вас отпущу. Вот прямо завтра, — обнадежила ведьма.

«Видать, и ночь-то не протянем», — подумал Хома и пошёл по воду. Когда вернулся, хозяйки и Пана Рудя у шалаша не было. Сидела, сложив ноги по-турецки, Хеленка, ковыряла носок расшитого сапожка.

— Не дряпай, красиво же и так, — одернул Хома.

Панночка подняла глазища, стрельнула взглядом окрест и принялась показывать знаками.

— Не, не пойду, — шепотом ответил Хома. — Ты-то меня отпустишь, да колдунское общество спохватиться. Будут ловить как зайца. Позор один. Да и как я один пойду? Ты-то остаешься. Или вместе стрекача зададим?

Хеленка покачала головой и вновь принялась показывать. Тьфу, ну что это за разговор в одно ухо? Хотя вполне приноровился понимать Хома и знаки, и замыслы полумёртвой дивчины. Ох, и шалая она исподтишка, вот хоть как её клейми…

— Вон она, та проклята Дидькова Каплыця, — шляхтич повел дланью в буйно пахнущей потом и сыромятной кожей перчатке, указуя на холм и дорогу, будто их можно было случайно не заметить.

— Вот и славно, — Мирослав оценил отлично видный перекресток дорог у подножья холма. Торчал там покосившийся придорожный крест, несколько засохших деревьев — место на виду, засаду обустроить затруднительно. Капитан поскрёб щетинистый подбородок. Очень уж странно выходило, назначенная встреча просто обязана быть ловушкой. Следовало бы обнюхать и осмотреть всю округу, но из-за истории с мостом и объездом время потеряли.

— Хорошо, шановне[90] паньство, здесь остаетесь. Лейтенант мой с вами, бдительности не теряйте, — Мирослав поднялся в седло. — Сам Понтифик большие надежды возлагает на ваши сабли и отвагу.

Усиленные лейтенантом Угальде и совершенно бесполезным в бою Анчем, поляки раздулись от гордости, будто жабы и остались под прикрытием чахлой рощи. В случае осложнений, этот сомнительный, но весьма гонористый резерв едва ли успеет вовремя подойти. Вот дорогу перехватить они вполне способны — Диего, хоть и пошкарябало испанца, сумеет выпинать шляхту на дорогу. Ксёндзы укрепят дух бойцов… В общем, хоть какая-то опора в тылу.

Семеро всадников рысили по дороге — заходящее солнце освещало вершину холма, развалины городка, остов собора — обезглавленный, почерневший от давнего пожара. Угасающий солнечный свет пронзал высокие окна насквозь — по одну сторону закопченных стен ещё царил летний день, по другую, меж крестов обширного кладбища, уже подкрадывалась ночь. Из-за всех этих задержек, что будто нарочно под ноги бросались, приехали, как в уговоре требовалось — «на закате».

Вот и перекресток: разбегающиеся врозь шляхи, пересохшая лужа, старый навоз у обочины…

— Спешиться!

Банда сошла с коней, солдаты озирались.

— Словно в миске какой, — проворчал Йозеф, поглаживая рукоять кацбальгера.

Действительно, охотники будто на дне посудины оказались. Тянулись прочь пустынные трещины-дороги, замер в безветрии поросший приземистыми кустами тёрна склон холма. Казалось со всех сторон — от верхних развалин, от чёрного костёла и погоста, от дальнего леса и от камышей речушки — за людьми пристально наблюдают. Скорее всего, так и было.

— Пока здесь, — снова оглянулся капитан, нутром чуя подвох. — Оправиться, погадить, глотки промочить. И по сторонам смотрим во все глаза.

Лошадей привязали к сухим стволам, бойцы прошлись вокруг — смотреть у пыльного перекрестка было не на что. Расселись на траве, пошла по кругу баклага с водой. Ощущение, что сидишь под взорами тысяч внимательных глаз, малость поутихло — человек ко всему привыкает.

— Вот помню, стояли мы под Брайтенфельдом, ну когда шведы так врезали, что аж уши у нас завернулись. Ну, от скуки, окрестные деревни потрошили. Там и брать нечего — война всё прибрала. Но жрать-то хочется. Ну, одного упрямого мельника на ветряке за кишки его же и подвесили. Крутится, орёт… — рассказывал Густав

— Ты бы лучше о бабах тамошних трепался, — поморщился Котодрал.

Мирослав в разговор не вмешивался, прохаживаясь поодаль. Крепло гадостное предчувствие, что никто на встречу не явится. Но к чему тогда это письмо с приглашением? Сбивали со следа? Скорее, наоборот, давали уверенность, что след не ложный. Противник расставил капкан и следовало заставить ловушку сработать вхолостую. Но как? Только дождаться, пока враги покажутся…

Далее по обстоятельствам: или попытаться взять нападающих, или уходить, надеясь на ясновельможный резерв. Но странность в том, что на этом чёртовом перекрестке внезапное нападение попросту невозможно. В чем ловушка? Где-то за холмом таиться полусотня панцирных казаков? Или из лужи полезут вяленые кобольды-головастики? Или что?..

Капитан невольно поглядывал в сторону придорожного креста, — деревянное изваяние не собиралось подсказывать. Странная манера у здешних резчиков: грубые, едва намеченные черты, растрескивавшееся тёмное дерево… Да и сам крест нехорошо склонился, словно вот-вот рухнет ниц перед этими пыльными дорогами и мёртвым холмом.

Бойцы сидели, почти не оборачиваясь к друг другу — смотрели вокруг, на притихший, начавший сереть мир.

… — И тогда я говорю, «годная баба так скалиться не станет, зря ты, Клаус, её в чулан затащил, порченная она». И действительно, назавтра глядим, а наш здоровяк-то за брюхо держится, — негромко продолжал предаваться воспоминаниям Густав. — Два дня, и всё — стух кишками…

Никого вокруг. Дороги пусты, птицы молчат, сгущается сумрак. Не тот перекресток? Нет, глупо, Дидькова Каплыця одна-единственная…

Мир огляделся и достал сосуд с Указующим. Тот был бодр — скрёбся изнутри, видимо, надоело в темноте сидеть. Капитан открыл крышку — рука немедля высунулась, стряхнула капли вина, поколебалась и принялась тыкать пальцем с тёмным ногтем во все стороны: на костёл, на рощу, кладбище, развалины. Впрочем, назад, в сторону польской засады опять же указать не преминула. Мирослав сплюнул и принялся закручивать вместилище бесценного, но сейчас откровенно бесполезного компаса — Указующий вновь возмущенно заскрёбся. То ли укачало, то ли взятое в монастыре вино действовало на магическую руку не лучшим образом. Собственно, оно и на вкус весьма гадостно. Надо было у отца Казимежа вытребовать бочонок кагора…

Зажглись первые звёзды. Солдаты примолкли — темнота не располагала к болтовне. Ночь поглотила кресты обширного кладбища за костёлом, скатывалась ниже по склону… Но ещё светлели колеи дорог. Вот мелькнули в воздухе, заставив вздрогнуть, легкие тени — нет, всего лишь кажаны, как по-местному зовутся летучие мыши. Напрасно отряд ждал, никто не придёт. Ещё час и нужно будет уезжать, нет смысла торчать здесь всю ночь.

Мирослав глянул на лошадей, повернулся к холму…

— Капитан!

— Вижу, не ори.

Тень остова костёла уже не была такой тёмной — в провале окон мерцал свет. Приглушённый, звезды над безглавой колокольней сияли куда ярче. Но, определенно внутри церкви был свет — отблеск факела или фонаря.

— Живо поднимайте зады, герои сраные…

Во тьме кусты терновника вроде бы разрослись, а сам склон стал круче. Мирослав невольно обернулся — дорога тянулась совсем рядом, угадывались сухие деревья, тени лошади и Дмитро, замерший с мушкетом в руках. Казак остался за коновода без особой охоты, но он был проверенным бойцом, а потеря лошадей была бы, ох, каким дурным знамением. Надо бы там ещё одного оставить, а лучше и двух. Но маловато людей под рукой.

Охотники разделились — капитан с Котодралом и Литвином поднимались напрямую, вторая группа шла левее, норовя выйти к западной стене — если ждёт засада, то наверняка враг на погосте засел, а могилы останутся по другую сторону спаленного костёла.

— Капитан, что-то не так, — прошептал Збых, ловчее перехватывая аркебузу.

— Ясное дело, не так — не в кабак идём, — ответил Мирослав, пытаясь разглядеть тени под закопченной стеной — стоит там кто, или лишь мнится? Из высоких окон по-прежнему манили отблески неяркого света. Нет, какого дьявола манили?! Идти туда не хотелось, да так, что аж спина холодела. Дурной склон. Ни цикад, ни иной ночной живности. Даже летучие мыши куда-то исчезли. Лишь холодные искры звезд наверху, да стены, никак не желающие приближаться. Ну, ещё шорох солдатских сапог…

— Ловушка там, — прошептал Котодрал, в очередной раз щупая свой оберег.

— Замок лучше проверь, чем висюльки тискать. И иди…

Наконец, взобрались, под ногами мощёная площадка, сквозь щели буйно проросла трава — словно по могильным плитам ступаешь. Может и так…

Тройка Йозефа тоже одолела подъем — смутно угадывались фигуры бойцов. Мир взмахом пистолета указал направление — обойти со стороны окон, быть наготове. Сам пошёл к дверям…

Ступени завалены камнями, того и гляди оступишься. Сворки крепких, окованных железом, дверей, сгорели наполовину — их явно пытались выбить — толстые полосы выгнуты. Перед тараном дверь устояла, огню уступила…

Нехороший храм был в Дидьковой Каплыци, и построен неудобно, и вообще…

Мирослав осторожно переступил через головешки, держа наготове пистолет, заглянул за обугленную створку.

На груде рухнувших с потолка балок горела пара свечей. Ветра нет, свечи хорошие, яркие… Оплыли порядком. Никого живого… Чёрные камни, остатки досок, обруч от бочки, что-то круглое, похожее на обгорелый череп. Ни звука. Между свечей ждёт-лежит цилиндрический, добротной кожи, футляр. Очень схожий с тем, что требовалось найти: длиной чуть короче локтя, ремешок, замки в остатках старинной потемневшей позолоты.

— Это ловушка, капитан, — повторил Котодрал. — Насторожили арбалет, а то и несколько. Или яма под досками…

— На яму не похоже. Скорее, футляр отравлен. Или внутри что-то гадкое, — предположил изощренный Литвин.

— Тсс! — зашипел Мирослав, вскидывая пистолет.

Во тьме почудилось движение… Нет, не почудилось — низкая тень явилась взглядам наёмников, неспешно прошла по одной из лежащих балок.

— Тьфу, напугал, крысоед! — прошептал Збых. — Это не твой родственничек, а, Котодрал?

По-правде говоря, ночной бродяга был не столь велик и страшен, чтобы напугать бывалых бойцов. Главное, не чёрный, а вполне себе буро-рыжий, обычный. Сел на доску, почесался, двинулся дальше, к свечам. Неодобрительно глянул на пламя, принюхался, фыркнул, задрал хвост и изволил пометить балку. Снова принюхался…

— Крыс здесь уйма вот и ловит, — догадался литвин.

Неизвестно как крысы, но футляр кота явно заинтересовал — рыжий бродяга тронул лапой свисающий ремешок, затем решил попробовать на зуб…

— Нету там никакого яда, — хихикнул Збых.

Коту, видимо, ремень понравился. Рыжий ворюга сдернул добычу вниз — футляр увесисто бухнулся на головешки. Рыжий нахал удовлетворенно мявкнул и поволок находку под груду досок.

— Куда?! Затеряет! — охнул Котодрал.

Вот же глупость! Разыскивать футляр ощупью в обгорелых грудах мусора — удовольствие ещё то.

— Эй, рыжик, иди сюда! — ласково позвал Мирослав.

— Кис-кис-кис! — поддержали капитана бойцы.

Кот испуганно замер, уставившись на дверь, но ремень из зубов не выпустил.

— Не пугайте его! — громким шепотом предупредил из-за окна невидимый Марек. — Он же дикий, сейчас как рванет. Колбаса у кого-то есть? Подманим…

Видимо, колбасу рыжий ворюга ненавидел со своего кошачьего детства — испуганный прыжок по доскам — кот устремился в сторону выгоревшего алтаря, футляр запрыгал за ним…

— Стой, тварюга! Держите его!

Мирослав вслед за Литвином вбежал в костёл — приходилось перепрыгивать через завалы. Из окна спрыгнули Марек и остальные, устремились наперерез проклятому зверю. Кот в панике шарахнулся в сторону, и охотники увидели застрявший в расщелине доски вожделенный чехол.

— Вон он!

Марек был в двух шагах от добычи, когда тубус дернули, и он исчез между досок.

— Да чтоб его раздавило, демонового ушлёпка!

Кота видно не было — затаился за завалом. Солдаты окружили баррикаду, Йозеф поднял повыше свечу.

— Да тут его вроде и нет, — сказал силезец.

— А та штуковина?

— Вон кот-то! — вскрикнул Янек, вскидывая мушкетон.

— Ты еще бабахни, курицин сын! — приглушенно рявкнул Мирослав.

Перепуганный кот промелькнул рыжей молнией и выскочил в дверь.

— Где чехол-то? — спросил Котодрал. — Марек, ты его видел?

— А… а… — силезец, тыча пальцем в груду головешек, попятился.

— Что еще? Где та штука?

— Её мертвец забрал, — хрипло поведал Марек. — Вот только что. Слышите?!

Солдаты замерли — из-под балок донеслось шкрябанье, но тут же смолкло.

— Это еще что? — пробормотал Йозеф. — Мертвецы не скребутся.

— Я его видел, — Марек вновь перекрестился. — Высунул костяную руку и схватил.

— Может, там щель какая в подземелье? — предположил капитан и вздрогнул — снаружи донеслись немыслимые звуки в местной ночи — кто-то играл на флейте.

— Это что? — с ужасом прошептал Котодрал. — Чудится?

— Кто из наших снаружи? — прохрипел Мирослав, догадываясь, что всё, началось…

— Все здесь, — озираясь, сказал Йозеф. — Мы же за котом… Ох, а что у меня с ногами?!

У Мира тоже начало сводить ноги, икры болезненно подергивались, пальцы непроизвольно зашевелись. Но руки ещё действовали — капитан ухватился за сумку на боку. Проклятая пряжка…

— Свечу!

Его не слышали, негромкая мелодия лезла в уши, заставляла тела дергаться всё сильнее…

Словно в «виттовой пляске» закружился, содрогаясь, Йозеф — металось в его вытянутой руке пламя свечи. Капитан чуть не вышиб трепещущий огонек, но всё ж удалось перехватить. Воск лип к пальцам, рука сама собой уводила свечу от цели. Рядом в судорогах уронил мушкетон Янек…

Сошлось: свеча на миг зацепила фитиль, шипения сквозь колдовской напев флейты не слышно, но радостно затлел красный огонек. Мирослав размахнулся, рискуя уронить снаряд под ноги солдатам. Метил в двери, но не сильно надеялся попасть — граната стукнулась о косяк, бухнулась на старые угли, качался-кружился во тьме светляк фитиля. Капитан зажмурился…

Громыхнуло… Тут же ухнуло повторно — сверху, с остатков кровли, сорвалась обугленная балка, но этого уже никто из банды не слышал. Взрыв, плотный и тяжелый, ударил по ушам, глуша и отрезвляя. Капитан кого-то толкнул, но бойцы и так рванули к дверям. Прыгал, чуть ли не на карачках, успевший подхватить мушкетон, Янек… Проскочили сквозь вонь порохового дыма…

Снаружи было чуть светлее — Мирослав почти сразу увидел стоящую у крайних могил фигуру. Человек, поднеся ко рту флейту, сутулился в лунном свете. Капитан, не раздумывая, вскинул пистолет. Неслышно щелкнул курок, полыхнуло пламя выстрела — его глухой звук всё ж пробился в заложенные уши. Волшебный музыкант исчез, словно ветром сдуло. Капитан не тешил себя пустыми надеждами — почти наверняка промахнулся.

Мелькнули тени между крестов. Низкие, быстрые, четырехлапые… За ними люди с оружием…

— Слева! — словно издалека заорал Марек.

И слева, и справа… Тьма извергала все новых и новых врагов. Банда огрызнулась слаженным залпом, потом стало уж не до порядка…

— Ну, началось, — без всякого восторга прошептал Хома, взирая на мельтешение у закопченных стен. — Ишь, сразу палить взялись. Хеленка, ты голову-то пригни, попортит красу шальная пуля.

Панночка лишь глубоко вздохнула. Колдунства в воздухе витало, хоть ятаганом его руби: ведьмаки аж из себя повыходили. Но казака те чары не особо трогали — хозяйка прикрыла слуг отводящим заклинанием. Место выбрали удобное: шагах в восьмидесяти от костела, в развалинах бывших приходских кладовых и конюшен. Ничего здесь не палили, позаваливались строения просто. На камнях сидеть малость сыровато, но удобно. Сиди, жди, да глазей.

— Не, не пойму, — ворчал казак. — Отчего туда побежали, а потом немедля обратно? То не сраженье, а глупые горелки-догонялки. Знаешь такую игру, а, Хеленка?

Дивчина вновь вздохнула и отпихнула каблуком особо наглого пацюка, что вознамерился влезть на нарядный сапожок. Крыс вокруг скопилось поболее, чем на изобильных киевских пристанях — уж даже и брезгливая Хеленка перестала вздрагивать. Скопился хвостатый полк и ждет высочайшего приказа.

Хома покосился на десяток пацюков, восставших столбиками на задние лапы и вглядывающихся в беготню у костела. Ну, прям куренные с кошевым атаманом, разве что люльками не дымят.

— Ну и что там? — спросил Хома в большей степени у себя, чем у необразованных грызунов и безъязыкой панночки. — Ничего ж не поймешь. Был бы Анч, может, и растолковал — оно же самая чёртова битва и наметилась…

— М-м, — согласилась Хеленка.

— Вот и я говорю, постреляют нас, и даже очень просто. И с чего мы должны в этаком сомнительном предприятии участие принимать? Там и без нас каждой твари по паре. Управятся и сами.

— М-мм, — печально молвила панночка, накручивая на палец пушистую косу.

— Не мусоль, — проворчал казак. — Мне, может, тоже нелегко. Что-то такая жажда навалилась, что и не описать. Вот отчего горло не промочил? Э, и горилка даром пропадет, и мы сгинем. Не-не, нельзя нам в пальбу лезть. Ладно б, мы очень сильной нечистью числились, да под каким ядрёным заклятьем. А мы ж чуть-чуть. Лучше сбоку побудем…

— Началось! — воскликнул старший лях. — На коней, панове!

— Выждать нужно, — напомнил Диего. — Ударим внезапно.

— Ты кого трусами обозвал?! — взрычал поляк, лихо выхватывая саблю. Его сподвижники, прислушиваясь, забирались в седла — после далёкого вздоха рванувшей гранаты наступила тишина. Если глядеть издали, то всё спокойно: плыли по холму с тёмным скелетом костёла равнодушные пятна лунных теней, казалось всё там мертво. Нет, просто далеко, не разглядеть

Поляки выстроились по двое всадников, монахи вывели в арьергард телегу. Озабоченный синьор Анчес прогуливался у обочины и явно был не прочь остаться здесь же.

С холма долетели звуки ружейного залпа, рассыпались на отдельную пальбу…

— Ну, с Богом и во славу Веры! — взметнул клинок сабли-венгерки к звездам лях.

— Ждать! — рявкнул лейтенант.

Воинство горячило коней, но пока повиновалось. К лейтенанту подступил один из священников:

— Прими благословение, сын мой.

Диего коснулся губами тёплого креста, почувствовал на лице брызги святой воды.

— А слуга ваш? — грозно спросил ксёндз, оборачиваясь к Анчесу.

— Слуга иной конфессии и вообще в вере сугубо стоек, — заверил прощелыга, крестясь католическим образом, потом, на всякий случай, ещё дважды с должным разнообразием.

— Глаза-то отводить ухищрен, — процедил ксёндз, доставая из-под одеяния короткоствольный, но убедительный пистолет. — Сюда ступай, дьяволово семя!

— Чего пистоль-то сразу? — угрюмо заворчал Анчес. — Языком сказать невозможно?

Его сгребли за шиворот, молодой держал, старший ксёндз заставил целовать крест. Окропили святой водой, щедро плеснули за ворот.

— Это и вовсе не по канону, — ёжась, заметил кобельер.

— Да кто тебя разберет. Может ты и правда, лишь бродяга из жидовства выкрещенного, — с определенной досадой признал ксёндз, убеждаясь, что корчиться в судорогах или проваливаться сквозь землю подозрительная личность не намерена. — С нами пойдешь, с бочкой поможешь.

— Да с готовностью, — Анчес поднял слетевшую во время очистительного ритуала шляпу и сел на телегу рядом с насосом и бочкой святой воды.

— Время! — рявкнул Диего, с тревогой прислушиваясь к затихающим выстрелам.

— Бегом!!! — надсаживался капитан, расстреливая заряды в атакующих тварей. Но наёмников не надо было подгонять, они и так улепетывали со всех ног. Рядом жахнул мушкет Котодрала. Один из волков кувыркнулся через голову, упал. Самому Мирославу не везло, свинец летел впустую, дырявил лишь воздух.

В костел ввалились кучей — не до правильного строя, когда в стволах лишь свежий нагар, а в спину такой нечистой вонью дохнуло. Остатки дверей, кое-где обгоревшие, кое-где порубанные, придавили на место. В обугленные доски тут же будто пушечным ядром ударило. В прорубе мелькнула оскаленная пасть, шерстистый бок. Марек ткнул ордынкой наобум, но вроде попал: так заверещало, что куда там недавней дуде — уши заложило надежнее.

Мирослав, торопливо перезаряжаясь, обречённо ругался, ожидая следующей атаки. У грёбанного дудочника полные рукава тузов. И кроме волков может, кто угодно найтись! Что-то навроде разожравшегося до безобразия ужа, к примеру. И если такая сволочь вломится, спасения от нее не будет. Кого не передавит, тот сам чугунный гранатный осколок поймает. От звонкого кирпича будет чудесно рикошетировать.

Но противник не нападал. То ли чесал затылок, досадуя на две провальные атаки подряд, то ли злорадно ухмылялся в предвкушении потрясающей гадости, что вот-вот и воспоследует. Так-то, что дуда, что волки — это мелочи для орденских, против которых и не такое закручивали.

Если против орденских, действительно, мелочи. Но против остатков неумелой наёмничьей банды могло и хватить…

Песчинки в невидимых песочных часах отсыпали уже которую минуту, а атаки всё не было и не было. Значит, имелось время подготовиться. И продать шкуры дороже.

В выгоревшей коробке костёла из внутреннего убранства уцелело не так уж много. Но нашлись тяжеленные дубовые лавки, лишь чутка пообгрызенные огнем. Хватаясь вчетвером за раз, заслонили несколько окон, узостью своею больше походивших на бойницы. Впрочем, по-другому здесь и не строили, разумно подгоняя каждую деталь под возможность обороны и создавая из костёла подобие замка. Правда, тем, кто оборонялся в прошлый раз, ухищрения архитектора не помогли. Не соврал отец Казимеж, не соврал…

Мирослав не присматривался, что за кости хрустят под сапогами. И так понятно. Если тут горожане вздумали обороняться, то всё подряд лежат. И женщины, и дети. Когда-то, очень давно, когда капитан еще даже и сержантом не был, и звали его не так, он поджигал церковь. И крики сгорающих людей иногда вспоминались. Вот и сейчас что-то такое слышится.

— Что за нахер такой?! — совершенно не куртуазно завопил Литвин, тыча пистолем в угол. Оттуда на перепуганного Збыха медленно наплывал призрак. — Сгинь, падлюка драная!

Но блёклое создание пропадать не собиралось, тянуло полупрозрачные скрюченные пальцы к горлу княжича. И беззвучно распахивало бездонный рот.

Испуганно ойкнул кто-то из наёмников. Литвин выпалил. Пуля закономерно прошла навылет, ударила в стену. На груди призрака образовалась туманная дыра, прямо на глазах начала затягиваться…

— Не стрелять! — крикнул Мирослав, видя, как Збых тянет из-за пояса второй пистолет. — Они только пугают!

И понимая, что на слово ему сейчас никто не поверит, капитан шагнул навстречу клоку тумана, по злой прихоти сложившегося в человеческую фигуру, махнул рукой по перекошенному злобой лицу… Показалось, будто осыпало снежным вихрем. Даже не осыпало, а прошуршало где-то очень-очень близко. Непонятное ощущение. Впрочем, не опасное, и это главное. Призраки-то, разве что могут смутить неожиданным появлением. Ну или неверно подсказать. Отвлечь…

Призраков становилось всё больше: вереницами выплывали из тьмы углов, кружились вокруг живых, цепляя лица, пытаясь ослепить. Наёмники, ругаясь, отмахивались, Густав бессмысленно пытался отпихнуть прикладом коренастого безголового красавца в богатом, опушенном мехом камзоле. Внезапно в уши живых ударили глубокие вздохи органа — возникли у стены смутные очертания огромного инструмента, торжественно сгорбился органист. Клубились мрачная мелодия, сгущала тьму выгоревших стен…

— Твари! — заорал от окна Йозеф. — Ежа вам всем в сраку поперёк шерсти! Атакуют!

Наёмники, кривясь от мощных вздохов органа, кинулись к окнам, что выходили на левую сторону. Захлопали приглушенные, удушаемые мрачным призрачным гимном, выстрелы, затягивая костел дымом. Пороховая кислятина мешалась с затупившейся от времени гарью пожарища и туманом мечущихся привидений…

Вплелся в надрывные стоны труб и стук выстрелов странный шорох. Мирослав подскочил к окну-бойнице, глянул наружу. В первую секунду не сумел ничего разобрать. Темнота и темнота. Но потом…

На костел накатывала серая волна. Крысы.

От стрельбы толку не было. Разве что два мушкетона сумели разорвать картечью с десяток грызунов. Но остальные добрались до стен. Любая крыса может допрыгнуть взрослому мужчине до пояса. До окон было больше раза в полтора. Но крыс было очень много. И ими умело управляли…

Звери сбивались в плотную кучу, упирались в стену цепкими лапками, что кажутся пародией на человечью ладонь, выстраивали живой мост. И по спинам, что блестели в лунном свете, хлынула внутрь костёла целая армия. Хвостатая, усатая, и с длинными острыми зубами.

Завопил, шатаясь, облепленный грызунами Янек, рухнул на колени.

— Гранаты к бою! — схватился за последнюю соломинку капитан.

Зашипели фитили, разбрасывая ослепительные искры…

Первый взрыв был оглушительным. Те, что рвались позже, почти утонули в разноголосом писке раненных и отброшенных зверьков и надрывном восторге вздохов органа. Гранат было немного, но чтобы расстроить ряды атакующей хвостатой армии хватило пяти штук.

— Три штуки осталось! — доложил Юхан. Датчанин уступал силой только Котодралу, но стрелял препаршивейше и фехтовал как вчерашний крестьянин, потому капитан использовал его в качестве ходячего арсенала.

— Еще разок отобьемся!

Янек уже затих на полу — вокруг него лежали лишь мёртвые грызуны. От дальнего угла, надсадно заорал Марек, ему вторил радостный, а от того в два раза более гнусный крысиный писк. И тут же, в стены ударили первые пули, подобравшихся к костелу стрелков врага…

Шагах в сорока от костела появились три казака. Неожиданно, будто из-под земли вынырнули. Судя по обтрёпанности одежд и обилию оружия — запорожцы.

— Кобольды задрыстанные, — снова вспомнился капитану Шварцвальд и прочие боггарты.

— Чаривныки[91] казацкие, — уточнил пораненный и покусанный литвин, шипя сквозь зубы. — Ох и веселье сейчас начнется! Они ж заговорённые.

— И хер им в зубы, на ту заговоренность! — зло оскалился Мирослав и повернулся к Котодралу: — Друже Йозеф, похоже, самое время пришло. Доставай ружейные…

Наёмник кивнул, улыбнулся столь же ласково. Вытащил из-за пазухи кисет, где лежало несколько серебряных пуль, выкатил на ладонь. Мирослав глянул на характерников, что так и стояли на месте, будто ожидая выстрелов. Впрочем, скорее всего, так и было. Обычный свинец делу не поможет. Вот и хотят показать бессилие обороняющихся.

— На каждую хитрую сраку у нас кое-чего с винтом припасено!

Ухмыльнувшись, капитан перекрестил Котодралову ладонь с мушкетными пулями. Йозеф взял один шарик в зубы, еще один взял Густав, за третьим потянулся Збых. Оставшиеся Котодрал осторожно сложил в шляпу и пристроил на перевёрнутую лавку. Ещё пригодятся. Да и ничейное оружие перезарядить пригодятся.

Легли на землю рубахи.

Тоненькими струйками посыпался порох.

Блеснули в руках сабли и кинжалы.

Грюкнулись пули, укрытые пыжами.

Взлетели изогнутые клинки над головами, очертили круги.

Мерно заходили шомпола в стволах.

— Уррр-га! — рявкнули хором казацкие колдуны, срываясь с места.

Зашипел порох на полках. Полыхнуло рыжим пламенем из стволов.

Плеснула чёрная кровь из белых тел. Остановились изумленные казаки. Тот, что слева был, и вовсе упал, зажимая рану в животе. Збых из врожденной вреднючести засадил точно в печёнку. Оставшиеся двое замерли. Стояли, глядя, как выплескивается толчками утекающая жизнь…

— Бьём!

Капитан с Йозефом вскинули запасные мушкеты. Котодрал перебросил свой Збыху. Литвин торопливо начал заряжать. Мирослав прицелился, наведя ствол на бритый лоб с длинным, почти до груди чубом…

Тот, в кого метил капитан, упал, расплескавши по траве мозги. Второй же, уклонившись от Котодраловой пули, в несколько прыжков преодолел оставшееся до костёла расстояние и сиганул, плечом грянувшись в закрывающую окно лавку. Та рухнула в сторону. Хлопнули зазря пистолеты Збыха…

Характерник, будто понимая, что кончились у наёмников чудо-пули, которые на любые чары плевали с высокой горы, стоял, лыбился по сторонам.

Мирослав сплюнул на разбитые плиты. Надо же, свиделись! Перед ним был давний знакомый. Тот самый недобиток, что предпочел быстрому отрубанию головы прыжок в горную реку. Сменивший наряд итальянского бандито на казацкий жупан. В руке его играла сабля с хитрой елманью, изуродованной кучей выемок. Очень похожая на ту, что недобиток бросил на каменистом берегу. Старый враг, чуть пружиня на полусогнутых ногах, стоял напротив. Скалился, показывая вовсе не людские клыки. Капитан ощерился в ответ, нехорошими словами помянул оборотневу матушку-суку, что определенно согрешила со всеми кобелями от Жмеринки до Парижу. Оборотень нечленораздельно зарычал, прыгнул вперед…

Сабельные клинки со звоном встретились, ушли вверх, рубаки столкнулись грудь в грудь. В лицо Мирославу полетела слюна. Клацнули перед носом клыки. Наёмник ударил локтем левой, свободной руки — казак дернул чубатой головой, схлопотав полновесный удар. Откинулся чуть, навалился с новой силой, угрожающе рыча и брызгая кровью из разбитой пасти.

— И сам ты щенок мокрожопый, — прохрипел Мирослав, прижимая противника спиной к стене…

Рядом кипел бой. Верещали истребляемые во множестве крысы, истошно выл кто-то из солдат, съедаемый заживо, стонал орган, мельтешили по костелу клочьями тумана призраки, шипел порох на полках, грохотали выстрелы…

— Убью… — прорычал оборотень.

— От натуги не усрись!

Капитан, рискуя остаться без руки, ухватился за сукно оборотневого короткого жупана, рванул на себя. Колено с хрустом впечаталось в брюхо. Не успел казак и охнуть, как его хитрая сабля вылетела из ладони, закувыркавшись по полу. Тут же левый кулак впечатался оборотню в ухо. Да так, что тот аж клыками щелкнул.

Ошалевший казак не успел и заметить, как вжикнула сабля, ударила в шею.

— Грх… — плеснула яркая кровь.

— Да на тебе ещё, не жалко!

Голова, снесенная повторным ударом, покатилась по полу. Мирослав выдернул из кобуры-напузника «утиную лапу», жахнул в упор — разлетелся череп, разбрызгал серое с красным по чёрной грязи. Обезглавленное тело простояло не долго. Завалилось бревном, ногой не дёрнув.

Дмитро отполз ближе к кресту — тень распятия тянулась по истоптанной траве, дрожали на стебельках капли крови…

… Всё случилось слишком быстро. Сначала стало как-то не по себе, казак отошёл от лошадей, прислушиваясь. Чудилось невесть что: донеслась тихая музыка, словно кабак где-то рядом притаился. Казак пожал плечами — не иначе, морок. Дудели, по правде сказать, не особо изящно. А может, и вообще причудилось? Потом на холме глухо и внезапно громыхнуло. Пушка?! Да откуда?!

Дмитро уловил движение краем глаза — вскинул мушкет. Показалось за дорогой стоит человек. Нет, никого… С другой стороны! Тень ускользала, на глазах стала ниже. Вовкулака! Опытный казак взял упрежденье и спустил курок. Лови-ка свинца! Дмитро шагнул в сторону из клуба дыма. Нет никого. Под деревьями лошади стоят смирно, словно и не бабахал рядом выстрел. Вертя головой, казак спешно зарядил мушкет. Ничего, не в первый раз, только покажитесь, сучьи дети!

… Тень чудилась то там, то здесь… Дмитро пятился-отступал к лошадям. Явно чарует кто-то. Но не подступятся — казак на миг снял руку с изготовленного ружья, сунул в рот гайтан, перехватил зубами крест. Вкус железа вернул остроту зрению, тени вроде бы отступили…

Далее и оглянуться не успел — кони взбесились разом. Дрогнула земля под копытами, скрипнуло дерево, лопнули поводья. Ни ржаний, ни фырканья, лишь хрип распаленный. Дмитра мгновенно сшибло на землю, удар одного из копыт чуть не сломал хребет казаку, тут же крепко наступили на спину, мушкет вышибло из рук. Из глаз полетели искры — подкованое копыто угостило, чуть ли не в висок. Казак откатился вбок, выцепил пистоль из-за пояса. Вздымалась огромная хрипящая тень, грозила передними копытами — Дмитро выстрелил, почти не глядя. Взвизгнул мерин с продырявленным брюхом, метнулся в сторону, остальные кони шарахнулись. Но казак и дух не успел перевести — вздрагивала под копытами земля — налетали сорвавшиеся от коновязи у другого дерева скакуны. Дмитро успел закричать, но не увернуться. Ударили копыта в живот, в бок, отшвырнули человека, словно соломенную куклу. Казак скорчился, нашаривая за поясом второй пистолет. Боль рванула локоть — вороной куснул крепко, Дмитро слепо отмахнулся, попал по разгорячённой морде. Тут же обжигающе дыхнуло с другой стороны — только и успел услышать хруст. Боль была такой, что и своего вопля не слышал. Ухо!

… Избиваемый копытами, откатывался прямо под них. Лошади мешали друг другу, только то и спасало. Дмитро, наконец, изловчился, вскинул второй пистолет. Бахнул прямо в лоб щерящегося буланого…

… Метнулись лошади прочь, казак еще раз крепко получил по спине, но то бьющийся в предсмертном дерганьи буланый случайно врезал. Дмитро отполз от лягающих лунный свет, взблескивающих истертыми подковами лошадиных ног, потянул бессильной рукой из ножен саблю-чечугу. Та, что за глупость?! Мушкет же есть. Левая сломанная нога не держала, докатился до оружия, проверил замок. Боже ж ты мой, да за что мука такая?! Лучше бы сразу убили. Изломанное тело слушаться не хотело, ребра изнутри протыкали грудь при каждом движении. Опираясь на здоровый локоть, Дмитро пополз прочь от лошадей: буланый затих, но второй, подраненный, всё пошатывался, неловко ступая у дороги. Всхрипов коня казак не слышал — в голове шумело, словно у порога бурливой горной реки валялся. Тронул башку — нету там уха, только клочки торчат, от крови скользкие. Начисто сгрыз, сволочь.

Волоча мушкет, Дмитро дополз до основания креста, привалился спиной — покосившиеся распятие шатко скрипнуло. Ещё и придавит. Да за что ж так?!

Как руку и ухо замотать? Шумело в голове одноухой, чудилась сущая невидаль с выстрелами, лошадиным ржанием и пышными церковными песнопениями. Так и сдохнешь в этаком бреду. Вот же обидно будет…

Неслись всадники по дороге — напрямую к костёлу не взлететь, вокруг нужно, по той дороге, что через мёртвый город ведёт. Стучали копыта, громыхала телега, воинственный ксёндз-пистольеро орал и сквернословил, нахлестывая лошадей. Близко уже, близко — выводит заброшенный проезд к тёмной громаде церкви…

Угальде оглянулся:

— Разворачивай оружье, святые отцы!

— Ближе подкатим, — молодцевато ответил старший.

— А где этот… многоконфессиональный?

— Да еще на подъёме свалился. А может, спрыгнул, темная душонка. Да что с него за помощь?

И то верно. Впереди громыхали выстрелы, что-то глухо стонало, визжало и хохотало. Диего пытался угадать диспозицию. Ударить бы точно. Силы невелики, второго шанса не будет. Святой Христфор свидетель, лучше бы на телеге иметь фальконет, картечь с ядрами куда действеннее святой воды…

… — Не-не, ещё не наше время, — бормотал Хома, ёжась под буханье гранат. — Может, и вообще без нас обойдется. Воистину грешно этакий шабаш в церкви учинять, пусть и папской. Ладно, наши-то, — что с них, с простой темной нечисти, взять? А эти-то, вроде верующие, из самой Европы, и вдруг, нате вам… Палят и палят.

— Мыы, — соглашалась Хеленка, непристойно поглаживая рукоять молота.

Хома хотел одёрнуть, но тут в кустах крепко зашуршало. Не иначе, самый крупняк из пацюков в сражение пошёл. Не, почти угадал, но всё ж не совсем.

Знакомая фигура кралась на полусогнутых, комкала шляпу и трусливо озиралась. Возгласила громким шёпотом:

— Эй, вы где? Чего затаились?

— Тут мы, — отозвался Хома. — Того и затаились, чтобы всякие рогатые личности под ногами не путались. Что, опять надумал к нам переметнуться?

Кобельер узрел засаду, облегченно засопел, и двинулся напрямки.

— Чую заклятье, а разглядеть не могу.

— И как же ты его чуешь? — с подозреньем спросил Хома.

— Так отчего не чуять? Я ж с хозяйкой знаком.

— То верно, куда уж ближе ты знаком, — согласился казак. — А чего припёрся, хвостатый?

— Упредить. Щас ещё понаедут, да как зададут с новым жаром.

— Знаем. Вот только с чего такая забота?

— Так свои вроде, — сумрачно пробубнил кобельер, напяливая мятую шляпу. — Что ж я сторониться буду? Соскочил от ксёндзов, да напрямки по склону. Тикайте, пока возможность. То вовсе не наша битва.

— Вот даром что дурной, а голова! — Хома пихнул локтем панночку. — Может, хоть его послушаешь? Как зададим хода до коней, а уж потом как-нибудь…

Хеленка замотала головой.

— Вот, уперлась и не желает, — вздохнул казак.

— Ну, что ж вы под пули-то пойдёте? — опечалился Анчес. — Оно ж зацепит. Ты так и вообще тонкошкурый. А там пулями не простыми бьют, ихний капитан сквозь иконы стрелял.

— Мне что свинцовая, что серебряная, что «злая», один хрен убьёт. А чему быть, того не миновать. Служба такая. И мы вообще честные, а не как некоторые чёртовы двуличности.

— Я вообще не чёрт! — неизменно уперся кобельер. — Я ж задумку вашу понимаю, чего скрывать. Я б помог. Но у меня хвост поломанный. и вообще… Ну, не мое занятье такие битвы.

— Это уж мы поняли. Удирай, пока не хватились.

— Слушайте, давайте я вас на погосте обожду, — волнуясь, зашептал Анчес. — С того фланга пока тихо, засяду меж могилок. Как закончиться, так туда и бегите. Помрёт ведьма или наоборот, всё одно помогу вам уйти. Следы запутаем…

— Да иди уж, путаник.

— Пойду. А вы берегитесь. У ксёндзов святая вода. Целая бочка.

— И что нам та вода? — удивился Хома. — Мы ж не из адова пекла, а местные. На нас не подействует.

— Так-то оно так. Но от нее очи щиплет и шкура чухается, — Анчес прислушался к топоту приближающихся копыт и шмыгнул в бурьян.

— Хоть и дурень, но ушлый, — вздохнул Хома, взводя курок пистоля. — Нам бы его в пример…

Панночка согласилась, поплевала на ладони…

Отряд выскочил на площадь перед костёлом — Диего увидел несколько тел, лежащих среди травы. Непонятно откуда выметнулась волчья тень, взлетела на седло левофлангового поляка. Тот закричал, не успев развернуть мушкетон. Сотоварищи немедля разрядили пистолеты в мохнатое чудовище, успевшее перегрызть руку всаднику, кто-то рубанул тварюку саблей. Оборотень с рычанием спрыгнул с добычи. Раны от свинца все ж действовали — зверь пошатывался и Диего успел хладнокровно прицелиться и всадить пулю в черный крестец. Серебряная, да еще «злая» пуля оказалась куда как разительнее — оборотень рухнул, издал короткий вой и замер. Всадники укрощали испуганных, встающих на дыбы коней, в упор стреляли в уже мёртвого противника. Старший ясновельможный, вдохновлённый легкостью первой победы, указал саблей:

— Там адовы твари!

Внутри костёла продолжали раздаваться крики, звон стали и редкие выстрелы. Но этот шум битвы сильно приглушали странные тягучие звуки. Неужели, трубы органа?..

— Вперед! — воззвал поляк, взмахивая саблей.

— Зарядись! Пистолеты готовьте! — надрывался Диего, но охваченное боевым пылом воинство, словно оглохло.

Всадники спешивались и бежали к распахнутым дверям храма. Монахи сняли с телеги бочку, раскрутили кишку насоса…

Что-то было не так. Лейтенант Угальде это понимал нутром, но глаза отказывались видеть неверности.

… Ясновельможный пан первым вскочил на ступеньки костёла, оступился и упал. Перепрыгнувший через него боец, словно с маху врезался в нечто невидимое, его отбросило назад, мушкет в руках несчастного выпалил от сотрясения…

… Не имелось там дверей храма. Оттого и окна казались столь нелепыми. Не бывает их так близко от дверей…

— Морок! — закричал Диего, вставая на стременах и озираясь. — Обернитесь, да вразумит вас Богородица!

Поляки столпились нелепой кучкой, замерли у своего насоса монахи…

Выступала из тьмы редкая цепь темных фигур. Волчьи, человечьи… С краю стоял вояка с пистолетами в обеих руках, рядом с ним девчушка, стеснительно прячущая руки за спиной. Дивно хорошенькая особа …

Диего вскинул пистолет, но ободранный вояка успел выстрелить первым — ствол пистолета, вроде бы метивший в грудь испанца, в последний миг качнулся ниже — пуля пронзила бедро лейтенанта, задев и лошадь…

… Хома напомнил себе, что спешка ни к чему, дело может и затянуться. Враг бессмысленно топтался, норовя прободать каменную стену. В седле остался лишь один из ворогов. Ишь, панствует. С него и начнём…

… «Рагузец» осечки не дал, всадник запрокинулся в седле, ответно бабахнул куда-то в луну. Лошадь, брыкаясь, поволокла прочь паныча, застрявшего одной ногой в стремени…

Хеленка одобрительно хрюкнула.

— Та не так дурно, — согласился гайдук, выискивая кого ещё поприличнее на прицел взять.

Ляхи рванулись прочь от стены костела. С левой стороны их грыз кто-то из оборотней, потому и устремились ясновельможные прямиком на Хому с панночкой. Вот же жизнь, и отчего ж им иной дороги не выбрать? С виду ведь не так и глупы, может и вообще из самой Варшавы…

Не-не, не пить больше горилки несчастному Хоме Сирку! Вот же напасть…

… Казак всадил пулю в голову рослому, начальственных ухваток, ясновельможному. В ответ стреляли, но уж слишком впопыхах — Хома и зажмуриться не успел, как просвистел свинец по оба уха от казацкой головы.

Ну, набегайте… В руке был неважный пистоль, от Анчеса в наследство оставшийся, может и не подведёт. Ятаган наготове, э-э, рука-то как взмокла…

… Тьфу, что за рожи у этих ляхов, у нашего нечёртова чёрта и то как-то помилее. Сразу двое ворогов вскинули пистолеты, а уж сабли как сверкают…

Хома осознал, что его заслонила панночка. Два выстрела почти в упор едва не сшибли девичье тело. Хеленка устояла, фыркнула и шагнула навстречу стрелкам…

… Славно погулял молот. Летели наземь ляхи, снесло и дурную, зачем-то подвернувшуюся лошадь. Хома потрясал ятаганом, орал и грозил пистолетом, изображая целое воинство. Но надлежало ли то делать или вершилось сугубо для самоуспокоения — неведомо. С врагом только раз и столкнулся — когда оглушенного ляха отбросило прямиком на казака. Неловко сцепились, молотя друг друга в грудь рукоятями сабель и пистолетов. У Хомы лишь в груди ёкало, да за пазухой хрустели черепки разбитой злосчастным поляком баклажки. Вот и попил горилки после дела, тьфу…

… Потом ляха унёс добавочный удар молота — тело с лопнувшей башкой улетело в одну сторону, шаблюка в другую. Только и осталось казаку, что крякнуть…

… Хеленка с однопистолетно поддерживающим её войском сделали полукруг шагов в тридцать — что под молот попало, то легло бездыханным, что поудачливей — сбежало. Где-то на пятнадцатом середине пути воителей окропил рукотворный дождь — святая вода лишь казацкие усы промочила, но Хома больше за панночку беспокоился. Дождь быстро иссяк — одного из монахов задрал оборотень, второй вообще сгинул. Не, не сгинул — ещё слабо ворочалась груда под хлопотливыми крысами-победительницами. Вон, пищат, злобствуют.

— Всё, что ли? — спросил Хома, ожидая подвоха.

Отвечать было некому: вовкулака сбёг в темноту, Хеленка отвернулась и дергала плечами. Это верно: пирующие крысы зрелище не особо радующее глаз, хоть ты сам какой угодно нечистью считайся.

— Э, давай оботру, — вспомнил казак.

Платок у панночки промок, но сама вроде личиком не облезла, и даже язвами не пошла. Хома поспешно обтёр краем свитки, щеки и лоб дивчины — та принюхивалась.

— Не, то от меня пахнет. Пропала горилка, зря носил, — безнадежно пояснил казак. — Нашёл же, вражья душа, куда лупить. А с твоей пулей-то что?! Куда попало?

Хеленка показала на край живота, скорчилась, — жжётся, но не сильно.

— Да что ж ты подставляешься?! Куда то годится?!

Дырка оказалось сквозной — на спине выход разглядели.

— Заштопать нужно, — горестно молвил Хома и обтёр с белой кожи несколько капель крови. Хеленка кивала — её больше огорчила дырка в новой сорочке. Что ж тут скажешь, в полумёртвом состоянии есть свои преимущества. Хотя то вовсе и не повод напрасно подставляться, портить одёжу и животы.

— Ладно, пойдем, глянем, что там хозяева удумали, — сказал Хома и повёл к дверям костёла вокруг, ибо не дело приличной девушке глядеть на всякое разное, недоеденное крысами и иным зверьём.

Казалось, вражины попёрли отовсюду. Спереди, сзади, с боков. Даже сверху парочка сиганула. Выстрелы наёмников проредили передние ряды, но атакующих было слишком много. А заряды покончались до обидного быстро.

Сабля сломалась у рукояти. Перехваченный за ствол длинный рейтарский пистоль увяз рукоятью в чей-то проломленной голове… Капитана подсекли сзади, уронили. Сознание погасло не сразу — успел ещё увидеть, как Збых помирал. Паршиво вышло, не обманул морок степовой…

— Вот он ты какой… — главный гад стоял над лежащим капитаном, внимательно разглядывал. Блестели глаза. Шевелились длинные пальцы, в которых, казалось, не было ни единой кости…

— А тебе, что за беда? — Мирослав встать не пытался. Понимал, снова уронят. Да и могут рубануть.

— Мне? — вражина улыбался, растягивая тонкие губы. Капитан ждал, что клыки будут острые, нечеловеческие, как у характерника-казачьего вервольфа. Но нет, обычные, людские. — Никакой беды. Просто интересно было взглянуть на того, кто один раз уже побывал моим оружием. И скоро послужит ещё.

— А не пошёл бы ты козе в трещину? — столь откровенно злить было не самым лучшим выходом. Но тянуть время, надеясь на чудо, было глупо. Чудеса происходят, если их заблаговременно готовить. А сейчас… Банда полегла вся, без остатку. Поляки, судя по стихшим крикам, тоже уже на пути к воротам.

— Забавно… Я много слышал про тебя, капитан. Ещё когда ты был всего лишь сержантом. Слышал только хорошее. О, ты верный пёс!

— Вонючая лесть должна меня восхитить?

— Ну что же, я говорю чистую правду. Ведь именно ты убил Волка, меня не обманули?

— Кого убил? — не понял капитан.

— Волка. Он известен тебе как Иржи Шварцвольф, хозяин Зимнего Виноградника. Ведь это ты застрелил эту бешеную тварь?

— Я вашего брата много поубивал, всех не упомнить уже, — хмыкнул наёмник. — Кому пистоль в ухо, кому ножом по горлу…

— Ты храбр, воин, называющий себя чужим именем и живущий чужую жизнь. И я благодарен тебе.

— На службу не пойду, пряником не мани!

— Ты и так служишь мне. Хоть и не знаешь об этом. Или знаешь, но боишься это признать… Фотия!

— Да?

— Он подходит?

— Вполне. В Риме поверят.

— Я и не сомневался. Всё же наш будущий победитель злобного Крысолова, не зря был лучшим сержантом лучшего капитана Ордена. Моего Ордена! И ему выпадет роль самому стать поводырем, за которым пойдут десятки и сотни! Только вести выпадет не крыс, а людей! Что куда хуже крыс!

Только сейчас, лежа на полу, залитом кровью друзей и врагов, Мирослав осознал, с кем его свела безжалостная судьба. Когда-то, очень и очень давно, человек (человек ли?) именующий себя Крысоловом, стоял у истоков создания Deus Venantium. Подробностей наёмник не знал, не того полёта он птица. Так, обрывки слухов, помноженные на тайну и поделённые на время. Чего ждать от Крысолова, капитан не знал. Но вряд ли что-то хорошее. Вон, как ведьма щерится! Да и сам флейтист смотрит на лежащего, как на жабу, колесом расплющенную.

— Может, оно нам и не надо? — прошептал Хома, осторожно заглядывая за колдунские спины.

— Мм-мы! — запротестовала панночка, привставая на цыпочки.

Действительно, всё ж было любопытно, отчего столько неудобств пришлось претерпеть и что ценного заработано нынешней ночной победой?

Стояла молчаливая ведьма, рядом с ней зализывал раны какой-то встрепанный оборотень. Лежал на влажно блестящих головешках полуживой боец-человек, прижимал к груди окровавленные руки, смотрел мутным от боли взглядом. Высился над ним гордый Бледный, тыкал пальцем-червяком в лицо жертвы:

… — Рим требует нашей заботы. Кто, если не ты? И не страшись. Умрешь быстро. А потом оживешь. И будешь жить еще долго. Ну а если все сделаешь, как велено, то почти вечно.

— Не будет такого, — прохрипел раненый. — Я под защитой.

Хома из этой чепухи ничего не понял, но казацкий опыт подсказывал, что лучше отойти подальше. Этакие разговоры, они ведь сугубо для ушей мудрого атаманства и иных всезнающих упырей. Но Хеленка распахнула очи, всматривалась в разбитую рожу раненого. Тоже нашла героя-лыцаря! Хома потянул дивчину за локоть — отож, сдвинь эту мелкую — вросла как курганный каменный идол.

… — Защита? У тебя? — усмехался Бледный. — Вас, дешёвых и жадных слуг, у Рима тысячи. Сотлеешь здесь и забудут. Уже забыли. И ты это знаешь… Или ты говоришь про защиту той, что наигравшись, забыла само твое имя?

Лежащий не ответил — лишь дотянулся до пистолета, валявшегося возле обезглавленного наёмника. Победители молча наблюдали, как раненый пытается извлечь шомпол — размозжённые пальцы не слушались, лишь мазали оружие липким. Упорный недобиток стиснул головку шомпола зубами, потянул. Нашарил на поясе пороховницу…

Э, да он и до рассвета не успеет ствол снарядить. Вот отчего упорного человека мучить? Взялись, так уж и доделывайте. Хоме захотелось поскорее уйти…

— Завершай дело, Крысолов, — молвила ведьма, глядя, как трясущиеся руки раненого сеют в кровь зёрна пороха. — Пусть уйдет без мучений.

— Согласен, — в руке у Бледного сверкнул кинжал с длинным узким лезвием. — Куда лучше, дабы плоть не испортить?

— Кость не кроши, да и хрящи лучше сберечь, ну лицо не трогайте. С лицом мороки всегда много, а нам же похожий нужен, — пояснила Фиотия. — Эй, казаче, лучше ты сотвори человеку последнее одолженье.

— Чего я-то?! — забубнил Хома. — То до гайдукства вообще отношенья не имеет.

— У тебя рука верная, — хмуро напомнила ведьма. — Без боли чтоб, и тело не подпортить.

— Да что ж тут за тело? Сами гляньте — куда уж его измочалили. Иных, что ли мало? — упирался Хома, указывая на разбросанные между горелых балок трупы. Засевшие в костёле хлопцы оказались справными вояками, и полегли сам-пять, а то и поболее. Оттого и рубили их уцелевшие в капусту, злобу вымещая.

Раненый, словно не о нём говорили, сосредоточенно заряжал своё оружие. К утру и пулю закатит, а как же.

— Иди, да делай, — скомандовала ведьма, пихая в спину.

Чувствуя, как поджимает удушье, Хома потянул из ножен ятаган. Хоть острый, и то добро. Казак нагнулся к обречённому:

— Ты уж, брат, извиняй, куда нам деваться. Молитву бы сотворил, что ли…

Вместо того чтобы прилично помолиться перед скорой смертью, раненый оскалился нехорошо и двумя руками навёл пистоль. Смотреть в дуло, пусть и неснаряженного, но всё равно оружия, невольному палачу не особо хотелось.

— Что ж без пули-то, — неловко указал Хома. — Ложи пистоль, а то усы мне подпалишь.

Упорен оказался побеждённый, до конца на своём стоял. Лицом не дрогнув, нажал «собачку». Почти в упор пыхнуло холостым зарядом…

Морду Хома благоразумно прикрыл рукавом, но что-то ожгло порядком. Да и не ожгло, а прям во всю и жгло!

— А, бисов сын! Да подпалил же!

Свитка, пропитанная на груди не успевшей высохнуть горилкой, занялась голубоватым пламенем. Хома подскочил, хлопая по себе свободной рукой, закрутился и столкнулся с шарахнувшееся ведьмой. Фиотия взвыла неистово, выставляя руки, да поздно — несколько искры прыгнули на нее, разбежались веселой яркой стайкой по груди и плечам…

Хома, лупя по груди рукою, выпучил глаза и попятился. Ведьма, на которую и попало-то всего ничего, с воем, в котором (дивное дело!) слышалось явное торжество, кружилась на месте. Она горела, но горела вовсе и странно для приличного человека: вроде изнутри зажглась, словно в самое плоти её разом раздулись древние угли, невесть сколько веков тлевшие под человечьей кожей. Ширилось под одеждой багряное марево, вот уж и на живот перешло…

Взвизгнула панночка.

— Тикаем, ой, тикаем… — прохрипел Хома, дотушивая последние огонёчки и пятясь к дверям.

Разумный вовкулака уже метнулся к окну.

— Сестра! — Бледный топтался на месте, не зная бежать или кидаться к кружащейся на месте ведьме.

Завыла вовсе нечеловечьи Фиотия. И тут в первый раз полыхнуло. Вырвался из ведьмы пылающий круг, высветил нутро костёла, с изумленьем глянули на то безумное разноцветное сияние мёртвые глаза крыс, людей и вовкулаков. Хома зажмурился, немедля запнулся за доски на полу, бухнулся и пополз к двери на карачках. Твёрдая рука Хеленки уцепила за ворот — мигом вывалились на ступени. Тут догнала вторая волна цветного огня, так поддала в поясницу, что летели по воздуху шагов двадцать, пока не грянулись на склон…

… Выли в костеле множество голосов, металось меж мёртвых тел холодное пламя. Расходились и бились о стены разноцветные сияющие круги, словно сыпала ведьмачья гибель в немыслимый радужный пруд новые и новые камни, гнала волны по воде бытия…

… Кубарем катился сквозь бурьян Хома, ёкала и гикала где-то рядом панночка, совершающая кувырки с любимым молотом в руках и оттого выписывающая этакие траектории, что и сказать невозможно. Ещё кто-то поодаль катился-убегал, но кто — не понять во всем том круговороте… Встряли в колючесть тёрна, и тут озарился весь предутренний небосвод рыже-синей вспышкой, вырвавшейся из злосчастного костёла. Этаким всплеском сверкнуло, что без сомнений, ту зарницу люди от Житомира до Полтавы углядели. И стих ведьмичий вой…

— Экое странное окончание, — заметил Хома, садясь и выковыривая из уха набившиеся туда семена лебеды.

— Ой, мне спину, кажись, пожгло, — испуганно сказала панночка, выбираясь из колючек

— То ничего. Мазь есть и компресс поставим. Главное, говоришь снова, — обрадовался казак.

— Так сорочка же… — начала Хеленка, но тут беглецы вздрогнули.

С собора донеслось истошное завывание — не особо ведьмовского характера, но проникновенное. То Пан Рудь, устроившийся на остатках кровли и ставший свидетелем мрачного, но великого события, возвещал миру о смерти хозяйки.

— Жалеет, — вздохнул Хома, отыскивая разлетевшиеся из-за пояса пистолеты.

— Та мне тоже как-то жаль, — всхлипнула панночка. — Не такая уж лютая хозяйка была.

— Что уж теперь… Пойдём на дорогу, да к лошадям. Ведьмы с ведьмаками кончились, так ещё много здесь кого вороватого шныряет. Уведут упряжку и глазом не сморгнут.

Остатки ведьминского воинства выбрались на дорогу и двинулись в сторону холма. На душе Хомы как-то разом полегчало. Ночь выдалась дурной, сраженье на диво кровопролитным, но ведь порасчистился мир. Главное, никакого больше удушья, Хеленка разговаривает, да и вообще вполне живы.

— Надо бы и пару верховых лошадок прихватить, — заметил Хома, обозревая приятно пустые склоны, просторный перекресток дорог и далекие развалины, где даже и пацюков теперь осталось в самую меру.

В этот благоприятственный для продумывания дальнейшей жизненности момент Хеленка взяла да встала столбом. Хома налетел на неё, ушибив и так порядком отбитую ногу.

— Тю! Ты чего?

Панночка смотрела на крест у дороги, и из бледненькой на лицо стала вовсе пепельно-серой.

— Ну, лошадей тут побили, да еще кто-то помирает. Обойдем, да и ладно, — с беспокойством пробормотал Хома. — Тут много этакого разного поразбросано.

Хеленка двинулась через дорогу деревянным шагом, словно и вовсе в мёртвые перешла.

— Да что же там? — встревожился казак, догоняя подопечную.

Лежал под крестом человек, неловко вытянув ногу. Доносилось натужное дыхание. Не жилец — в том и без особого коновальского опыта вполне можно заверить.

— Оленка? Мёртвая или как? — прохрипел умирающий. — Чудишься?

В Хеленке что-то хлюпнуло. Не иначе, как опять дар речи утерялся.

— Мёртвая, значит, — выговорил лежащий. — А я тебя у моста видел. Сердце заколотилось. Что ж ты нечисти предалась, а, любимая? Это и есть полюбовник твой? Тьфу на тебя, да на него…

— Не то говоришь, — прошептала панночка. — Ты зачем на Днепре был? Зачем убийстовал? Разве дело?

— Дурить меня взялась? — раненый густо кашлянул. — Зубы заговаривать? На кого казака променяла? Курва хладная…

— Э, язык-то придержи, — указал Хома, не особо понявший заумь разговора.

Раненый качнулся набок и одной рукой вскинул длинный мушкет. Действовал он дивно споро для помирающего, хотя даже и не понять в кого именно из двоих на дороге целил.

Хома успел схватиться за пистолеты, как под крестом вспыхнуло пламя выстрела. Звук почему-то не услышался. Дорога, звёзды, да и все остальное диковинно сдвинулись. Хома успел вскинуть пистолеты, выпалить. Догадался, что попал, и с той хорошей мыслью умер.

На кладбище было уютно. Анчес засел меж двух высоких холмиков — пуля туда по-любому не должна была залететь. У костёла бегали и воевали. Анчес по опыту знал, что люди склонны всякой гадости уйму внимания уделять. Удивительно несуразные умы. Пальба стихла, анчут осторожно почесывал спину и терпеливо ждал. Сюрпризы могут быть — в костёле какой-то разговор слышен. И бывшая хозяйка, и сильный пришлый колдун еще там. Зря Хома с Хеленкой с ними связались — добром не кончится. Одно хорошо: забесплатно и для всех разом. Ну кроме тех, кто вовремя в сторонку отбежал.

Как в воду глядел — озарился костёл выбросом этакой магической мощи, что аж ослепило. Анчут уткнулся пятаком в землю, зажмурился, чувствуя, как над головой свистят сгустки магии убийственной силы. Да что ж там такое?! Неужто панночка обоих колдунов умертвила? Имела ведь такие отчаянные мысли, но чтоб и вправду рискнуть?! Превеликой смелости дивчина! Или капитан исхитрился во врожденном московитском коварстве?

Утихло. Анчес поднял нос, перед глазами ещё плыли яркие кружалки, но по правде не особо ослеп. Кончилась великая Фиотия! От же событие, кто б его угадал?!

— Славно полыхнуло, — заметил бас из-за соседней могилы.

— Что и говорить, полыхнуло, так полыхнуло, — согласился Анчес и дал дёру.

То ли несвоевременная подслеповатость в том виновна, то ли ловкость ног изменила бывалому анчуту, но мигом налетел на подножку и брякнулся головой в какой-то хилый крест.

На спину наступили коленом.

— Посидим, — предложил басовитый пленитель. — Может, ещё не кончилось.

— Посидим, — согласился Анчес, поправляя шляпу. — Только ниже не дави. У меня там больное.

— Хвост всё не залечишь? — посочувствовал голос. — Экое несчастье.

— Да где ж залечишь, если всё время хватают?

— Шину бы наложил. Помогает для сращивания. Ну и лечебную гимнастику не стоит забывать.

— Химнастику? — задумался Анчес. — Надо будет попробовать. Ты бы голос и наружность не напрягало. Все равно чую.

— Толковый. Хотя и необразованный. Ладно, сейчас выждем, а потом разговор к тебе есть. Не поджимайся: пытать калёным железом и иными экзорцизмами, принуждать вековые контракты подписывать или за царёвыми портянками гонять, я не собираюсь.

— Да уж замучили этой формальностью, — признался анчут. — Поговорим, чего уж…

Стихло у костела. Кособоко пробежал контуженный вовкулака, закончил истошно оплакивать хозяйку Пан Рудь. Вдалеке прорысила на взгорок тяжко нагруженная фигурка.

— Надо бы помочь, — вздохнул Анчес.

— Надорвемся мы с тобой под этакими кабанами. Она сама управится. Шустрая девица, того не отнять. Значит, пожалеть её сейчас?

— Так если спешки нет, чего мешать? Пусть попробует.

— Добротой я страдаю последнее время, — посетовало Оно, ибо иначе именовать незваного кладбищенского гостя, исходя из его изменчивой природы, было даже как-то странно.

— Оно и видно. Добрейшая душа, — проворчал освоившийся Анч. — Вон, крест ни за что сбили. И опять же моей башкой.

— Какое огорченье! Считай, рога почесал.

Крест всё ж поставили на место. Нечёртов чёрт утоптал землю у основания и новые знакомые, чинно беседуя, двинулись к дороге.

На склоне Анч ухватил Оно за рукав красной нарядной куртки:

— Глянь!

Дорогу перебегали конечности. Вернее Сух-Рука волокла своего короткого собрата на себе, прихватив за косточку запястья. Собрат тыкал татуированным пальцем в небо и вообще вел себя развязно.

— Эка его со свободы растащило, — ухмыльнулось Оно. — Ничего, протрезвеет. Ладно, пошли. Сначала шину тебе поставим, потом планы обсудим.

— Вот с лубками опасаюсь я, — стеснительно признался Анч. — Чуть шевельнись, так и норовят впиться.

— Ничего, пару дней спокойного отдыха лежком на брюхе, и как рукой снимет. Место хорошее, у ручейка, мешок тарани я припрятала. Отлежишься. Главное, на сложностях бытия не зацикливаться…

А у Пана Рудя имелись сложности. И наглые горлинки, рассевшиеся на стенах костела с первыми лучами солнца, от важнейшего дела отвлекали. Уважающему себя коту спешить не пристало, но тут этакие тонкости внезапно навалились…

Брезгливо поднимая лапы, Пан Рудь обогнул кровавый след в дверях — кто-то тут упорный и живучий выползал из нехорошего костёла, — прокрался между головнями, мёртвыми телами и вонючим оружьем. Если кто не знает, то сгоревший порох припоганейше влияет на кошачье обоняние. И от избыточных ароматов не до конца развеявшийся магии тоже ничего хорошего не жди. Магия, она в меру хороша. Немного примиряли кота с действительностью запахи поверженных полчищ крыс. Вот отчего бы чисто крысиные войны не устраивать? Ведь дивное же зрелище…

Пан Рудь вспрыгнул на балку, обозрел поле битвы. Вон она, хозяйка…

Нервно подёргивая хвостом, Пан Рудь поглядывал вверх, ждал и колебался. Не устроится ли чего худого? Фиотия хоть и не совсем человеком считалась, но и человеком тоже. Кто ж им, людям, доверяет? С другой стороны, обещал. Если кот обещал, то он обычно передумает то обещание и даже многократно. Такой обычай. С другой стороны, обычай касается обычных котов, а необычные должны быть оригинальными. Красивое, кстати, слово. Пан Рудь Первый Оригинальный. Что-то в этом есть…

Первый луч солнца заглянул в окно собора, коснулся головней и тел. Кот гневно фыркнул, обошёл тело хозяйки и взобрался ей на грудь. С опаской умостился — этак и провалишься, а там, небось, кости острые. Лицо мёртвой Фиотии было спокойным, древним. Коричневым. Пан Рудь в смущении зашевелил усами. Э, стыд-то какой. Кто такое делал? Никто не делал…

Вот сейчас солнце коснется тела ведьмы и не будет в истории земных котов никакого Первого Оригинального. Пан Рудь зажмурился и припал мордой к мёртвому рту. Как там по завещанию? Рот приоткрыть, в себя мягко втягивать, губы расслабляя…

Порохом пани Фиотия определенно не пахла. Так, степной травой пересушенной. Не особо противно…

… Всё ж чуть не подавился, хотя и ждал подобного. Теплый шарик скользнул в горло, прошёл глубже. Пан Рудь панически мявкнул. Нет, улеглось и не чувствуется. Ну ладно, тогда.

Древняя мёртвая плоть ведьмы рассыпалась лёгкой пылью. Кот чихнул и поспешно отошел в сторону. Пора отсюда убираться.

Пан Рудь глянул на горлинок — примолкли, тупоумные. Ладно, пообедаем где-то по дороге. Путь длинный. Как оно там называется? Гиссарлык? Оттуда левее, до родника. Хм, вот что за название, уму недостижимое? Гис-са-р-лык? Называли Илионом, так и называли бы. Ладно, дойдем не спеша. Нет таких родников, чтоб их коты не отыскали и не пометили. Тем более, душа ведьмы не тяжёлая. Хотя если она станет мешать вовремя кушать, придется её выблевать. В общем, в пути ситуация прояснится…