Дети Гамельна. Ярчуки

Глава 3. Об уравнительности длин, ширин и иных гадских измерений

Сухое дерево почти не отбрасывало тени. Так, уронило на ломкую траву сеть-паутинку и всё. Охотник вытер лоб рукавом старого халата, недовольно скосил глаза в сторону светила…

Жарит и жарит, будто над полуденной Меккой, норовя коварно бухнуть солнечным ударом в темя, помешать паломнику-счастливцу закончить Хадж аль-Ифрад.

Самому охотнику бывать дальше Бахчисарая не случалось, но знающие люди рассказывали многое. Имеющий уши — да услышит.

Улыбка тронула пересохшие губы. У добычи уши имелись. Длинные… И лапы, такие же длинные. И быстрые-быстрые. Поймают уши любой шорох, непохожий на привычный степной шум, и всё — понесут лапы добычу далеко-далеко. И не догонишь. Хорошие лапы, сильные. Родилась на морщинистом лице еще одна улыбка — вспомнилось, как отправился к гуриям Куйчибай, павший от лап такого же длинноногого и длинноухого зверя. Решил глупец, что намертво сразил толстого зайца. Самый нелюбимый из родичей ошибся. И долго подыхал, запихивая кишки обратно во вспоротое когтями брюхо. Аль-Намруд, великий охотник…

Тихо скрипнул лук, готовясь послать стрелу. Хорошую, с оперением из фазаньего пера.

За спиной, в близких зарослях раздался непонятный шум — будто вьюжный заряд сыпанул, ударил полуснегом, полуградом по замерзшей степи. Откуда взяться снегу в летний зной?..

Прижав уши, порскнул в сторону заяц. Охотник, почуяв, что странный звук вряд ли несёт в себе что-то хорошее, обернулся.

— Отродье шайтана…

На него, осторожно трогая воздух раздвоенным языком, смотрела змея, стократно больше любой, виденной охотником. И взгляд её огромных жёлтых глаз, перечёркнутых щелями зрачков, был холоден, как зимний буран.

Стрела скользнула по броне чешуи и улетела куда-то в сторону. Больше охотник сделать ничего не успел. Змея, будто тугая пружина колесцового замка, получившая свободу, метнула своё тяжёлое тело, ударила в грудь, ломая кости и выбивая дух.

Могучее тело, что было толщиной со старую грушу, обвилось золотисто-серыми кольцами вокруг невезучего охотника. Пальцы левой руки, чудом оказавшейся не зажатой порождением шайтана, бессильно заскребли по рукояти ножа. Сломанными ветками захрустели рёбра…

Не дожидаясь, пока добыча прекратит дергаться, змея начала её заглатывать.

Солнце пылало в выси раскалённым шаром. Небо, весной пронзительно-синее, к середине июля выгорело чуть ли не добела. Точно как и трава вокруг. Колючая, сухая…

Кроме жары, мучила пыль. Много и везде. Она взлетала при каждом шаге, укутывая коней, чью масть было уже и не разобрать. Такими же неразборчиво-серыми были и всадники. Неприметная одежда, оружие в кобурах, увесистые перемётные сумы, похоже, что из одной мастерской — будто для гвардии какой закупались… Единственное, что надёжно различало всадников между собой — это говор. У кого немецкие слова проскальзывали, у кого — чешские. А кто и по-испански ругался, выплёвывая набившуюся в глотку пыль. Откуда и куда они ехали — неизвестно. В степи дорог множество. Одно понятно — наёмники, и в большинстве своём, а то и все, из Европы. Там всего пару лет назад кончилась война и «люди копья», оказавшиеся не у дел, искали прибыток везде.

Отряд двигался вроде бы вместе, но, в то же время, и порознь. Впереди, ссутулившись, ехал немолодой воин, что иногда бросал быстрые взгляды по сторонам и снова погружался в дрёму. Рядом с ним качался в мавританском седле всадник, тоже разменявший четвертый десяток. По черноте волос и глаз, по даге, заткнутой за пояс, да и по самому поясу, богато украшенному полустёртыми монетами, легко угадывался уроженец Иберийского полуострова, неведомо какими ветрами занесенный в Дикое Поле. Впрочем, эти земли кого только не видели за свою долгую историю…

За ними, шагах в тридцати, пылили остальные. Судя по жизнерадостному гоготу и тому, что говорили в основном о бабах, выпивке и деньгах, были парни куда как младше своих предводителей.

Жара давила на плечи, пригибая к земле. Хотелось сползти с седла и рухнуть под коня, чтобы хоть на жалкие мгновения оказаться в тени. Мирослав вытер пот, глотнул почти горячей воды из фляги. Вроде бы и стеклянная, и войлоком обтянута, а один хрен степлилась. Жаль, нельзя до глубокой осени просидеть в каком-нибудь овраге-ерике. И чтобы ручеёк бежал рядышком. Холодный, быстрый…

Всадник, что до этого ехал в кучке остальных наёмников, подъехал поближе. Оскалился улыбкой, до сих пор не потерявшей ни единого зуба:

— Эй, капитан, а какие в том Киеве бабы?

Если говорить честно, то бойкий и шумный наёмник, постоянно напоминающий, что он ведет род чуть ли не от Ягайлы[15], был для Мирослава подобием мухи. Жужжащей и надоедливой. Вот только если насекомое всегда можно прихлопнуть, то от Збыха было так просто не отделаться. Иногда даже хотелось прирезать навязанного Орденом парня — никто бы и слова против не сказал. Пан Збых успел встать поперёк горла у всей банды. А ведь и двух недель не прошло с того момента, как банда села на судно, что шло в Крым… В Ордене решили, что быстрее будет высадится на берегу и пересечь степь, чем ползти по дорогам Европы. Не видели они той степи! И к мнению новоиспеченного капитана, конечно же, не прислушались…

Но начинать дело с убийства своего же, хоть он и литвин, к коим у капитана имелись давние счёты, было против всех правил. Что Божьих, что человеческих. Да и вообще, как-то неправильно. Свой же, хоть и жужжит. А с другой стороны, были у Збышека таланты, которые могли пригодиться. Если, конечно, парень не соврал. С такого балобола-трепуна станется…

— Каким может быть бабьё по такой жаре? — раздраженно отозвался капитан, прикидывая, не повредит ли княжичу сломанный нос, если вдруг чего. — Потным и вонючим.

— Лишь бы не поперёк устроено было! — снова оскалился потомок великого князя и пришпорил бедную лошадку. «Загонит каурую мудило литвинское — пешком пойдет. И седло на горбу потащит!»

Мирослав проводил недобрым взглядом клятого вылупка, сокрушённо сплюнул и полез в суму за кисетом — на себе хранить выходило паршиво, потная вонь делала табак негодным куревом. Только собакам нюх отбивать и пригодился бы.

— Были бы деньги, да хрен стоял, остальное приложится, — подал голос Диего Угальде, что был лейтенантом их маленького отряда. Единственный из банды, кто Мирослава не раздражал. И единственный, на кого можно было положиться среди отребья, набранного в лютой спешке чуть ли не по кабакам славного города Дечина. И Рим спешил, и Орден спешил, а разгребать последствия этой торопливости приходится капитану, что хотел всю жизнь оставаться сержантом.

— Верно, — Мирослав не спеша набивал трубку, — будут и деньги, будут и бабы. Хоть потные, хоть остывшие. Главное, найти, кого следует.

— И отодрать как следует! — хмыкнул испанец, и продолжил: — Эль команданте[16], наши орлы нашли что-то интересное! Думаю, и нам стоит взглянуть.

Впрочем, Мирослав и сам видел, что молодежь спешилась и, сбившись в кучу, что-то рассматривала на обочине.

— Вряд ли там деньги или бабы… — задумчиво протянул капитан, почесав взопревший затылок. — Разве что очень дурно пахнущие бабы…

Неожиданной находкой оказался сапог. Самый обыкновенный, татарский. Вот только весь покрытый чем-то липким и, судя по всему, не очень хорошо пахнущим. Мирослав нюх себе постоянным курением отбил давным-давно, но вряд ли бы солдаты морщили рожи просто так.

Угальде опередил. Спрыгнувший с коня лейтенант отобрал у наёмников сапог, содрал зубами перчатку с левой руки и коснулся голенища кончиками пальцев. Нежно, будто ласкал женщину.

— Сожрали хозяина обувки, — с деланной печалью протянул испанец и передал находку подошедшему командиру.

— Волки? — спросил Магнусс, что служил когда-то шведскому королю Густаву Адольфу в хаккапелите[17]. Помнится, бывший кавалерист хвастал в подпитии, что считался в своих финских лесах неплохим охотником. Врал, скотина. Здесь другой хищник побывал. На волка совсем непохожий.

Мирослав поднес сапог к самому носу. Глубоко вдохнул. Ну да, так и есть. Давненько не слышал этого запаха. Находка полетела в колыхавшееся серебристое море ковыля. Капитан брезгливо вытер перчатку о штаны.

— Сопливый волк какой-то, честное слово! Хотя, был бы я безногим, тоже таким стал бы. Слюнявым и мерзким…

— А еще очень, очень длинным, — развил мысль командира Угальде.

Банда всем видом изобразила внимание. Лошади и те вытянули морды, чтобы, не дай бог, не прослушать слов умного человека. Но тот, решив, что сказано достаточно, замолчал.

— Идиоты, — вдруг выругался капитан, ткнув пальцем чуть левее того места, где был найден сапог. — Я, старый и больной человек, должен тыкать мордами в грязь молодых здоровых лбов, чтобы они сумели разглядеть хоть что-нибудь?!

Молодые и здоровые дружно развернулись в ту сторону, куда указывал командир.

Странное дело, пока не было подсказки, никто ничего не видел. Теперь же широкая, в два шага самое малое «просека» в высокой траве так и лезла в глаза.

Затейливо выругался Збых-Литвин. Его поддержали прочие. Особенно усердствовал северянин — охотничек. Дураком себя считать никому счастья нет. Но куда денешься, если так оно и есть?

Диего, оглянувшись на задумчиво растирающего пальцами травяную метёлку капитана, сказал:

— Нечто похожее я видел в Магрибе. И один мой хороший знакомый, что служил когда-то в бразильской редукции[18] на реке Тапажос, называл подобную тварь «суруссу». Правда, вспоминал гадину, лишь крепко выпив. Впрочем, чего еще ждать от бывшего солдата?

— Больше нечего, — кивнул Мирослав, сорвал метелку ковыля и, нюхнув, тут же чихнул. — Вот же пакость травяная, уже сопливлю. А скоро и ноги отнимутся…

И продолжил, обращаясь к бойцам:

— Есть у меня одно нехорошее подозрение… Так что едем дальше. Смотреть по сторонам, а не на конские жопы. Кто вздумает обосраться от испуга — гадить, не сходя с дороги. И один — двое чтобы стояли рядом с пистолетами наготове.

Мирослав поймал взгляд лейтенанта и пожал плечами.

Как ни странно, внушение подействовало — не совсем, видать, пропащие парни достались. Ехали, сбившись поплотнее, на окрестности зыркали внимательно. Многие, вдобавок к пистолям, ещё и мушкеты с прочими самопалами изготовили.

— Герр капитан, — окликнул Йозеф Котодрал. Свое не особо благозвучное прозвище парень получил вовсе не за похабные привычки, как можно было подумать изначально. И не за старинный кацбальгер — кошкодёр, что в Ордене был оружием привычным, а за рожу, покрытую глубокими шрамами. Когда Мирослав увидел здоровенного баварца впервые, то чуть не назвал того Войцехом. Очень уж схож был сержант с лихим капитаном изрубленностью физиономий. Только Войцех сцепился с хашашином, а Йозеф подрался с бешеной рысью.

— Чего тебе? — недружелюбно отозвался командир. Солнце клонилось к закату, но изнуряющая жара по-прежнему измывалась над капитаном.

— Да вот, — Котодрал потер воспалившийся рубец на щеке, — все хотел спросить, а правда ли, что вы, герр капитан, были лейтенантом у самого Гюнтера Швальбе?

— Тебе кто такую глупость сказал? — хмуро поинтересовался Мирослав, чувствуя, как пыль скрипит на зубах. Хотелось пива с ледника. Много пива…

— Ну, многие говорят, — наёмник оглянулся в сторону товарищей, что, всем видом изображая безразличие, внимательно прислушивались к разговору.

— Плюнь им в глаза, мальчик. А после от души лягни пониже пояса, чтобы такие дураки больше не появлялись на свет. У капитана Швальбе не было лейтенантов. Вообще.

— Но… — растерялся Йозеф.

— Я был у Гюнтера сержантом, — отрезал Мирослав. — И от имени Швальбе нечисть не разбегалась сама собой — приходилось хорошенько поработать клинком. А теперь, если вопросы кончились, будь добр, иди в задницу. А лучше изобрази авангард да подбери толковое место для ночевки.

Рядом громко фыркнул Угальде.

Капитан задумчиво грыз чубук трубки. Звёзды обещали ясную ночь. Разведённый в яме костерок жадно похрустывал сухими ветками. Молодёжь, на сей раз, обойдясь без перепалки, разобралась по часам сама. Видно, лейтенант не зря пообещал резать уши за непослушание.

Место под ночёвку Котодрал нашёл доброе. И ручей под боком плещется, и от ветра укрытие имеется. Кто рискнул строиться посреди степи — неизвестно. То ли казаки паланку[19] городили да бросили, то ли посполитый рисковый попался да хатку возвел. Одна из стен давным-давно рассыпалась в саманное крошево, но прочие держались крепко и рушиться не собирались — капитан специально походил, придирчиво осматриваясь. А то мало ли чего, вдруг да придётся держать оборону.

Дикое Поле не зря носит свое имя. И Дикое оно не только потому, что толком не распахивали, а ещё из-за того, что нет здесь постоянной власти. Да и вообще никакой нету, кроме той, что дают сабли да пули. Вот и стреляют тут часто и в охотку.

Проезжающие ночевали здесь не раз. Следов много человечьих да конских, а посреди земляного пола имелась неглубокая яма, заполненная пеплом. Холодным, правда, и дождем подмоченным. Засрано вокруг опять же. И неудивительно: люди сюда частенько захаживают — хатка у шляха как раз — захочешь, мимо не проедешь.

Невесомое облачко дыма рассеялось в ночном воздухе. Мирослав прислушался к звукам лагеря: эх, сменять бы всех молодых да резвых на одного-единственного бойца из прежнего состава. Хрен с ним, если не Гавел с Вольфрамом, то хотя бы Мортенс. Тот хоть и был треплом похлеще Збыха, зато действительно умел всякое.

Во рту разлилась мерзкая горечь. Капитан вздохнул. Ну ничего, бывало и хуже. По крайней мере, знают с какой стороны браться за оружие. И тот же Угальде вроде неплох. Впрочем, за испанца ручался сам Отец Лукас, а тот, хоть и был мерзопакостной древней развалиной, хорошо разбирался в людях и оружии. Ну и людях, что сами были оружием.

— Герр капитан, — помня недавнюю выволочку, сержант Йозеф был тих несообразно своему росту. — Ужин готов. Вы с нами?

— Нет. Я решил помереть от голоду!

Получившееся блюдо Збых называл кулешом. Мол, самая степная еда! Миску наваливай, жри да нахваливай! Жрать получалось, нахваливать — не особо. Один Литвин наворачивал свою стряпню, чуть ли не с урчанием. То ли оголодал, то ли показать хотел, что не пересолил. Сам дурак, никто испорченное варево в глотку не пихал.

— Так, мои любезные, — совсем не любезным тоном произнес капитан. И, дождавшись, пока все наёмники посмотрят на него, а не на соседскую миску, где кулеш определенно вкуснее, продолжил:

— Часовым не дремать, кого поймаю спящим — хрен обкорнаю. Мы не посреди Дечина. Тут могут и сожрать. Никто, думаю, не хочет, чтобы его сапог встал поперек горла какой-нибудь гадины?

Магнусс прочистил горло кхеканьем и сказал:

— Того несчастного съела змея, капитан. А змеи же, они дневные твари. Им ночью холодно.

Мирослав тяжело вздохнул:

— Люди тоже твари дневные. Но спроси-ка у нашего лейтенанта, дрогнет ли рука, если он будет резать чью-то глотку не под солнцем, а в темноте и на ощупь? Его соплеменники во Фландрии плевали на подобные условности, когда драли с голландцев шкуры.

Усы испанца волшебным образом растопырились. Да и сам лейтенант приосанился.

— Дневная или ночная, — раздражённо продолжил Мирослав, — даже упырь выскочит на солнечный свет, если почует добычу. А мы сейчас говорим о мерзкой и пакостной твари, что шагов тридцать в длину и толщиной с винную бочку. Думаешь, она нажралась каким-то тощим татарином?!

— Шагов тридцать в длину, — задумчиво протянул Угальде, перемигнувшись с Мирославом. — Эту тварь вообще возможно убить?

— И не таких бобров любили, — непонятно, зато убедительно произнес капитан. Но, глянув на моментально покислевшие лица молодых бойцов, усмехнулся и продолжил: — Лет сто назад, правда, чуть поближе к Азову…

— Азов — это где? — тут же встрял неугомонный Збых.

— Лиг двести на восток, — пояснил Котодрал, оглянувшись на командира. — Это тот, где местные степные разбойники пять лет оборонялись от султанского войска[20]? Правильно?

— Правильно. Тот самый городок, — кивнул Мирослав, выпустил клуб дыма, помолчал немного. — Ну так вот, где-то в степях, подальше от нас, ближе к Азову, завелась подобная сволочь. Жрала овец, коров, лошадей. Людьми тоже не брезговала. Многих съела…

Пауза затянулась.

— И?

— А потом приехали два десятка янычаров из самого Стамбула. И они, помолившись всем Богам, которых помнили, взяли свои ятаганы да изрубили ту змеюку на куски. Стамбульские янычары — ребята хваткие, привычные ко многим страстям.

— … Но редкие сволочи! — глубокомысленно добавил лейтенант. И, поддернув рукав рубахи, коснулся шрама, безобразно протянувшегося по левой руке от кисти до локтя. Словно некий повар-шутник хотел срезать одним движением всю мякоть с костей…

Кто-то из молодых судорожно сглотнул.

— Змею проще угробить, чем дракона! — испанец подкрутил длинный ус. — Мой славный прадед собственными руками убил сразу троих драконов в горах Сьерра-де-Гредос! Правда, у них у всех в брюхе оказалось не мясо невинных девственниц, а обычнейшая трава.

— Ну это понятно, что беднягам пришлось харчиться травой! Откуда в Толедо девственницы?

— Збых, заткнись! Диего, спрячь оружие! — рявкнул Мирослав, остановив грядущее смертоубийство.

Литвин с испанцем обменялись недобрыми взглядами.

«Боже, если ты все же есть на небе, — взмолился капитан, — помоги мне саморучно их всех не поубивать!»

— Хорошо, если нашего неведомого дружка действительно сожрала змея, а не кто-либо иной, — вернулся к разговору Мирослав. — Ночные тут тоже водятся. Всякие. Степь — она древняя. Помнит многое…

— Расскажи, — сквозь зубы бросил Угальде. Лейтенант вернул клинок на место, но на Збыха таращился кровожадно. Литвин не отставал…

— Да тут и рассказывать особо нечего. Я-то не учёный. Но если не растекаться словесным поносом, то жил здесь задолго до всех библейских времен народ, что привносил в жизнь народов, живших по соседству, много доброты, тепла и всяческих чудес. Волосы врагам отрезал вместе с кожею и возил, прикрепив к седлу. Поговаривают ещё, что любимым напитком у тех степняков была жаркая кровь врага, которую они пили прямо из горла, до конца его, в смысле врага, не прирезав. Опять же, якобы могли живому вражине печенку выгрызть. Но это вряд ли, — капитан почесал подбородок. — Я как-то пробовал. Очень неудобно — ребра в рожу колют. Послушать ученых про этих самых скифов, и выйдет, что они куда хуже турок с маврами. Но так, думаю, и не бывает — агарян переплюнуть трудновато. Да и рассказы о том, что творили местные, скорее всего, враньё. В людском обычае приписывать соседям всякие мерзости. Хотя, та же шляхта свой род от этих злодеев выводит…

— Может и не врали, — пожал плечами Угальде. — Один мой товарищ из Бразилии, тот самый, что из бывших вояк, нечто подобное рассказывал и о тамошних аборигенах.

— Признаюсь, я не верю, что скифы ближе к Ночным, чем прочие люди.

— Шкифы? — не сумел справиться с трудным словом Збых. — Герр капитан, а что эти твои «шкифы» знали о змеях?

— О змеях? — задумался Мирослав. — Не считая того, что Апи — змееногая женщина, то, можно сказать и ничего не знали.

— Апи?

— Их божественная мать, — выпустил капитан в бархатное небо колечко дыма.

— Знаешь, эль команданте, — тихо сказал испанец, — я начинаю верить в те россказни…

— Эй, мои любезные, выходим до рассвета! — неожиданно сказал Мирослав. — Кто будет зевать в седле — разобью морду!

Банда, ворча и оглядываясь на окружающий мрак, начала готовиться к сну. Вытаптывали траву, расстилали одеяла с плащами — что у кого было…

Капитан, дождавшись того момента, когда заснули все бойцы, кроме тех, чей черед охранять сон товарищей, сам лёг у стены и, глядя в небо, слушал, как потрескивают угольки в костре. И не заметил, как провалился в сон.

…Каменные стены возносились до самых туч, упираясь зубцами в серые подбрюшья. Откуда-то сверху слышалась ругань, летели камни, изредка доносились хлопки выстрелов — враги сидели в осаде не первую неделю и порох берегли, стреляя лишь наверняка. Ну или когда страх до последних костей пробирал.

Хлюпала под ногами болотная жижа, так и норовила перелиться в сапоги. Вода и грязь были повсюду, тяжелый бердыш ощутимо колотил обухом по загривку, пищаль оттягивала руки. Ударило в плечо, будто тараном, опрокинуло на спину…

Светлые, будто тот, кто писал образ, без меры развел краску, глаза смотрели прямо в душу. А губы, яркие, чуть припухшие — будто искусанные-зацелованные, шептали:

— Я тут…

Над ухом точно бомбарда разорвалась. А после такая канонада разразилась, что хоть святых выноси. Мирослав сбросил попону, которой прикрывал мёрзнущие ноги, выдернул из кобуры-напузника «утиную лапу». Трехствольный пистолет плевался пулями куда меньшими, чем могли изрыгнуть старшие рейтарские братья, но был удобнее в тесноте свалки.

Капитан с вывертом ущипнул себя за плечо, взвыл от боли, зато проснулся окончательно. Ему доводилось бывать в борделях. Один раз даже в борделе горящем. Но то, что творилось здесь — было хуже. Полковые фрау разбегались с визгом, но хоть без стрельбы.

Мирослав прочистил глотку, набрал полную грудь воздуху и взревел так, что, наверное, в самом Стамбуле султан икнул. Вроде подействовало — мельтешения стало поменьше.

Первым на командирский рык явился лейтенант. Испанец был без своего роскошного пояса, зато с двумя пистолетами в руках.

— Что случилось?

— Густав, что был дозорным, что-то увидел, начал стрелять. Остальные спросонок поддержали. Ну и я сдуру, — повинился Угальде и смахнул кровь с рассеченного лба — видать, со стеной встретился. Древний саман выдержал, а старая голова — не особо.

Капитан выругался затейливо и длинно. Помянул пап — лейтенантова и Римского, всех «посланных» с их «благими вестями», и всех виновных в том, что он не сидит в кабаке с пивом и девками, а мучается посреди степи с дюжиной кретинов!

— Всё сказал? — Угальде дождался, пока у командира кончится дыхание.

Мирослав добавил еще пару витков к узлу ругани, глотнул из протянутой лейтенантом фляги.

— Никого не пристрелили с перепугу?

— Да вроде нет, но ещё не проверяли, — признался заместитель и умчался собирать бойцов.

— Там, там, баба была! Лохматая! — трясся дозорный, поднявший тревогу. Все свои четыре пистолета он разрядил в куст, что рос в десятке шагов от границы, очерченной пламенем костра. — Она за кустом стояла! И на вас всех смотрела, будто сожрать собиралась!

— С сиськами? — хмуро спросил Мирослав.

— Что? — не понял Густав. — Кто с сиськами?

— Баба была с сиськами?

— Нет…

— И в руках у неё ничего не было?

— Да вроде ничего…

— И зачем же ты стрелял? Может, это и вовсе мирная селянка была?

Дозорный посерел лицом — точь-в-точь как небеленое полотно, но лишь замотал головой.

Впрочем, то, что наёмников навестила вовсе не селянка, стало и так понятно, когда подсветили факелами. Пропала одна из запасных лошадей. Не растаяла в ночи — в реденьком ивняке остался след, будто турки пушку к Константинополю волокли…

— Капитан, — тронул за плечо Збых, — сходишь со мной?

Литвин выглядел на удивление серьезным — будто и не он вовсе.

Мирослав перемену оценил.

— Сам не справишься, княжич?

— Мы и с тобой вместе не справимся. Но попробовать надо.

— Ну надо, так надо, — криво усмехнулся капитан и кивнул испанцу, который словно ненароком оказался рядом. — Диего, мы с паном Збыхом отлучимся. Хочет он кое-что мне показать завлекательное. К рассвету вернемся. Если что…

— Я остаюсь за старшего, знаю, — Угальде щелкнул ногтем по рукояти даги. — Эль команданте, принести твой любимый мешок?

Капитан оглянулся на Збышека. Тот качнул головой:

— Твои колокольцы не помогут.

Лейтенант исчез, будто и не было его. Мирослав поперхнулся от удивления. Литвин одними губами произнес: «Потом!»

Шли долго. Лагерная возня затихла где-то по правую руку. Збышек ломился кабаном сквозь кусты — Мирослав едва поспевал. После был крутой подъём на холм, больше похожий на одинокую скалу. Сыпались вниз глыбы, крошился под пальцами выветренный камень…

Литвин походил по вершинке, присел перед плоским камнем, выщербленным посредине, вскинул ладонь к глазам, высматривая что-то на сереющем горизонте:

— Пришли, — и тут же продолжил, — мой прадед знал Йожина-Трансильванца. Хорошо знал.

Капитан молча кивнул. На один вопрос ответ получен. Что же до прочих — так все будет… Сомнения, что парень набрехал вербовщику, улетучились окончательно. Можно знать о колокольцах, на чей звук любая нечисть несется, как акула к пролитой крови. Можно услышать о Йожине. Но обо всём сразу знает лишь тот, кому это знать положено.

— Серебряные голоса хороши, если звать Ночных. Нас же навещала гадина из тварного мира. И её надо звать иначе.

— Уверен, что сможешь?

— Нет, не уверен. Я лишь видел, как зовут, но я не жрец гивойтов[21], и даже не ублюдок тех, кто звал.

Мирослав снова промолчал. Получится — щеголять парню в шелковых портянках. Не выйдет — тоже не велика беда. Есть и другие пути.

Мелкие камешки Збышек выложил кругом. Не сказать, что ровным, но не особо кривым. Разделся, сложив одежду возле тропки, что привела на вершину. Придавил пистолетом — чтобы порывом ветра не унесло. Дернул подбородком, мол, стой здесь. Мирослав кивнул, понял, не дурак, чтобы через оградку переступать.

Оставшийся в одних исподних портках Литвин зябко поёжился. Протёр лицо, плесканув из фляги. Выплюнул на ладонь медяк, вложил ребром в выщерблинку валуна. Хлопнул себя по лбу, кинулся к вещам. Капитан хмыкнул — давненько подобный нож на глаза не попадался. Как раз со времен светлых глаз…

Кремень вспарывал кожу литвина легко, не хуже инструмента цирюльника. И кровь брызгала так же охотно. Глубокие порезы закручивались спиралью, обвивая руки и торс, пересекались…

Странное дело, Мирослав всю свою долгую жизнь думал, что с ползучими гадами разговаривают шипящим, змеючим языком. Но закрыть глаза — огромный кот рядом. Мурлычет песенку, глаза сами закрываются. Лишь бы в сон не провалиться.

Збых кружился долго — пока кровь не схватилась корочкой. Потом Литвин крестом упал напротив щерблёного камня:

— Гивойте мушу дево! Гивойте! — взмахнул руками — будто плыл. Засохшая вроде кровь плесканула снова. Обильно, точно из шейных жил порванных…

…Збых, спешно натягивая рубаху, выстукивал зубами так, что куда там скелетам из Тотентанца[22]! Кровь, по-прежнему выступавшая из многочисленных порезов, пачкала и без того грязную ткань. Парня пошатывало, и Мирослав с тревогой подумал о будущем спуске со скалы. Тут бы веревка пригодилась да пара крючников поздоровее и сноровистее.

Не получилось. Ну что, пора идти другим путём. За свою долгую жизнь капитан успел привыкнуть, что так случается чаще всего.

К месту ночевки подошли с небольшим опозданием — литвин от кровопотери еле перебирал ногами. С парня содрали рубаху, швырнули окровавленную тряпку в кусты.

— Будто стигматы! И на ком, на язычнике! — ругался Угальде, пока перевязывал. — О, Мадонна, отведи свой взор от такого непотребства!

Но перевязывал тщательно, как хирург с многолетним опытом. И корпии, и чистого полотна имелось по перемётным сумам в достатке. Знали, что не на карнавал собрались. Хотя и там всякое бывает, что уж тут. Но подробности лейтенант не выспрашивал, не дурак. Капитан сам расскажет, если нужным сочтет. Явно не по бабам ходили — от тех одна спина рваная бывает. Ну и кусты мочить больно, если баба совсем неудачной и порченной попадется…

Мирослав смотрел на бойцов, тянул трубку. Ночной переполох, кроме потери лошади, сотворил еще одну поганую вещь. Солдаты боялись. Трусливый неумеха куда вреднее для любого дела. Какой толк от бойца, когда он каждый миг обмирает с перепугу? Ветер листок шевельнёт, он и обосрался. Так ещё и греком станет, упаси Господь! Знал бы, хрен бы в тех развалинах остановились, проехали бы на пару верст дальше. Вот же свезло-то как… А с другой стороны, очень сомнительно, что Стамбул или Бахчисарай решат избавить степь от этой твари. Которая пока что одна. А как будет их дюжина?..

Испанец, топорща усы, подошёл с тем же вопросом. Командиры переглянулись, достали трубки — Мирослав коротенькую носогрейку с глиняной чашкой, Диего — диковинную кукурузную, с длинным чубуком…

Сборы не затянулись. Каждый хотел уехать от опасного места. И как можно дальше!

— Так, мои любезные! — гаркнул капитан, когда банда сидела в седлах. Литвина, правда, пришлось дополнительно привязывать — он так и норовил об землю грянуться. Добрый молодец хренов…

Наёмники поподнимали снулые морды на командира. Глазами не забывали постреливать по сторонам — не скакнет ли оттуда змея с распахнутой пастью? А то, как набросится, как заглотит живьём! И будешь аки Иона, пока не задохнёшься в гнилом нутре…

— Мы с лейтенантом подумали, и я решил! — бойцы встрепенулись, затаращились оживленнее, — Киев никуда не денется! — и, не дождавшись, пока удивление на ошарашенных мордах перерастет в непонимание, продолжил. — Да и Збых сейчас не ездок.

Литвин попытался было что-то промямлить, но получил незаметный тычок локтем. Йозеф-то не глуп! Вон как скалится, видать, понял, что к чему.

Но к чему ведёт капитан, сообразил не только Котодрал. Молчаливый обычно Руперт замахал руками, привлекая внимание.

— Эй, капитан! Мы на такое не подписывались! В контракте и слова нет, что мы должны гоняться за гадюками-переростками.

— Красавчик, ты дурней трех валахов! Нас навещала не гадюка-переросток, а отожравшийся уж. Ты боишься ужей? — ехидно спросил Мирослав.

— Уж, гадюка — какая разница, если про них нет уговора?! — прыщавая харя англичанина пошла пятнами, — я не нанимался ловить в долбаной степи долбаных змей!

— Раз нет уговора, то можешь посидеть в сторонке, — презрительно хмыкнул испанец. — А мы её поймаем и отрежем ей башку.

— И продадим циркачам, — добавил капитан, — возьмем серебром по весу. Ну или золотом, если у них не хватит серебра! А теперь, когда все пошутили и посмеялись, то пусть слушают внимательно. И не говорят, что не слышали. Кто боится — свободен. Моей банде не нужны трусы, не способные даже поймать червяка! Ну а кто в деле, тому я обещаю неплохую прибавку. Пять талеров, к примеру.

Наёмники начали переглядываться. Мирослав деланно хмурился, оглаживая рукоять пистолета. Нехитрые мысли молодёжи читались влет. На одной чаше — змея, в которой двадцать-тридцать шагов злобности и которая может в легкую утащить лошадь. На другой — пять талеров. И степь. Выжить одному трудно — мало ли, вдруг змея не одна? Или татары какие? Или вообще страшные запорожцы, с которыми многие хорошо знакомы по скоротечным, но кровавым стычкам среди европейских лесов и дорог, а кто не сталкивался лично, тот преизрядно наслушался всяческих ужасов. Вообще, страшные тут люди живут и жили! Одно слово — шкифы!..

— Эль команданте, признавайся, скольких владельцев пережили эти, — испанец прищелкнул пальцами, подбирая нужное слово.

— Маляры зовут их «эскизами», — ответил Мирослав, осторожно разворачивая тугой свиток. Затасканная бумага, кое-где прожженная, так и норовила завернуться обратно. — Но это карта. Не скажу, что подробная, но есть шанс оказаться в нужном месте. А вот где её откопал Орден, мне знать не дано.

— А ведь всё узнаваемо! — удивился испанец, ведя пальцем вдоль прихотливо извивающейся полосы. — А мы где?

— Примерно тут, — ткнул капитан.

— Чудны дела твои, Господи! — перекрестился Угальде. Бойцы, сидевшие в сторонке, как по команде, повторили жест лейтенанта. На всякий случай.

— Ничего чудного, — буркнул Мирослав и, скрутив карту, сунул её в тубус, — ты был прав, когда назвал это эскизами. «Её хвалил сам Боплан[23]!» — передразнил он кого-то. — Чтоб его черти подрали, этого сраного лягушатника! «Подробный план Диких полей, граничащих с украйнами Речи Посполитой», мать её за ногу да афедроном на пушку!

— Мадонна свидетельница, карта, возможно, и паршива, но к чему такая желчь? — недоумённо сказал испанец. — Мы прекрасно обходились без карт, обойдемся и сейчас. Если же тебе она не нужна, — добавил Диего, видя, как взбешенный капитан прокручивает крышку тубуса, — то я с готовностью приму её в дар!

— Пригодится как растопка для костра, — отрезал Мирослав.

— Ещё из бумаги можно накрутить патронов! — миролюбиво добавил лейтенант. — Или пыжей.

Капитан спрятал тубус в мешок и ненадолго задумался.

— Литвин не дозвался гадину. Но где её логово, примерно подсказал. Как он там? — неожиданно поднял голову Мирослав, глядя куда-то сквозь Угальде.

— Живой. Пьёт вино и ругается.

— Значит, точно живой, — протянул капитан.

Испанец, несколько раз оглянувшись по сторонам, собрался с духом,

— А как мы её будем убивать? Она же большая.

— Покажем гадину Руперту, а после заткнем её гадскую пасть обгаженными штанами нашего рыжего ублюдка.

Диего только хмыкнул:

— У тебя сердце из громадного куска льда с самых высоких вершин! Ну а если серьезно? Ты же не думаешь, что мы придём к змее в её змеиную пещеру и отрубим голову? Всё же, в этом дьявольском творении тридцать шагов злобного шипения! И она не травоядный дракон, коих великое премножество упокоил мой славный прадед, да будут холодны угли под его котлом! Или мы забросаем её тем серебром, что ты посулил?

Капитан молча подошёл к своему вьюку, расстегнул пряжку одной из сум. Испанец присвистнул:

— А я все никак не мог понять, отчего он так тяжёл. Думал, ты спёр из собора Святого Марка одного из тамошних коней![24]

— В отливку пошли их отборные каштаны, мой друг!

Хитрая бестия нашла приют в месте, где сходились две тихие и мелкие речушки. Получившееся болото, обильно заросшее рогозом, одним краем упиралось в скалы. Похожие на гору, куда они с Литвином взбирались, но чутка повыше. Сверху росли кривые сосенки и одна, неведомо как оказавшаяся на такой высочени, грушка-дичка.

Мирослав куснул зелёный и твёрдый бочок. Сморщился, сплюнул и, размахнувшись, бросил огрызок в шуршащие заросли. Перед долгим спуском вниз еще раз окинул взглядом диспозицию, стараясь запомнить понадежнее. Хотя, что там запоминать? Степь, болото, камышовое поле с четырьмя «выползами». И в центре — будто бы стог сена, намётанный и так, под дождями и ветрами, забытый… «Стог» лежал неподвижно. Но та неподвижность — один сплошной обман. Змеюка нажралась, вот и лежит. Греется и переваривает ворованную лошадку.

Капитан вздохнул. Сюда бы пушку фунтов на двенадцать да толковых бомбардиров. Из мушкета не попасть, хоть ты терцию сюда затащи и залпами бей. Но мечтать не вредно, вредно возлежать под деревом и ждать, пока яблоки сами в рот попадают. Но упавшие обычно гнилые. Или червяками понадкусанные. Ну ничего, и не таких бобров любили! Оно ведь что главное в бобровом люблении? Верно! Хатку разворошить. А дальше само пойдёт.

Больше всего раздражало солнце, припекающее даже сквозь войлочную шляпу. Сам спуск был долгим, но легким, разве что сапоги на осыпи скользили. Приходилось хвататься за кусты, чтобы не сверзиться к подножью. Зато было время подумать и прикинуть ход предстоящего боя. С таким противником Мирославу сталкиваться не приходилось. Схожий гад попадался, но имелись опытные люди, корабль и много-много пороху с хитрыми запалами… Ну и Гюнтер был. Который один стоит половины Дечинского арсенала. Интересно, рискнул бы капитан охотить злобную тварюку с бандой таких недоделков?

Внутрь зарослей не полезем — дурных нету. Будем снаружи встречать и пользовать. Сюда, на вершину, в смысле, мы загоним кого-нибудь побесполезнее, но поголосистее. Подумаем, то ли орать он будет, указывая, куда наше бревно поползло, то ли еще как…Точно! Кто из парней в моря ходил? Вроде как Юзек Кашуб зерно из Гданьска возил. Ладно, уточним. Остальных поставим напротив змейских вылазов. Литвин не участвует, с ним и лошадьми надо кого-то оставлять. Как раз по паре человек на каждое направление остается. Ну и он сам с лейтенантом в резерве. Хотя испанец на резерв не согласится. Умный же, взрослый человек, а все туда же! Железом махать любой дурак сможет. А вот головой думать… Ладно, голова у Диего тоже неплохо работает. Не будем зря грязью поливать. А что в бой рвётся, так ему положено. Испанец же, а не селёдочная душа какая-нибудь.

У змеи чешуя должна быть о-го-го! Белым оружием утрахаемся. Как знал, когда припас собирал! Гранаток должно хватить. Ну и всё «огневое» зарядить, не жалея пороху…

Мирослав погладил пистоль. Улыбнулся. Ну что, сразу и оценим, с кем можно сады соседские обносить.

Диего напряженно всматривался в колышущиеся заросли камыша. Рядом переминался с ноги на ногу Красавчик Руперт. Лейтенант предпочел бы в соратники Мирослава или Йозефа. Но командир на пару с Котодралом ушли поджигать болото.

Красавчик вздохнул. Так громко, что всем было понятно, как Руперту тоскливо и как он завидует иным ловкачам. Главный ловкач Збых лежал в развалинах. Литвин-подранок вместе с парой наёмников остались для охраны лагеря и резерва на случай всяких внезапных неприятностей. Охранников выбирали жребием, и Угальде, вспомнив долгие часы, некогда проведенные за игорным столом, потратил кучу сил на подсказки судьбе, дабы оказаться в таком редкостном боевом деле. Зато как громко возмущался Руперт! И с чего, дьявол тебя задери? Вроде ты не лорд и не сидишь на мешке с шерстью посреди своего гнусного Парламента. Так что изволь хватать увесистый вьюк и тащить его вооон туда! Нет, лошадки останутся здесь. У них копыта. От копыт — грохот и сотрясение земли. От грохота — просыпаются. Ты же не хочешь, мой прыщавый дружок, чтобы невыспавшаяся добыча сама вышла на охоту?

Нести, впрочем, оказалось не так далеко. Меньше мили. Ребята засомневались, поможет ли такое банальное оружие? Шкифы ведь вокруг с ихним непознаваемым колдовством! Но, потягав тяжеленную суму с гранатами, все решили — непременно поможет. Иначе чего надрывались?

Угальде попытался уговорить капитана ещё разок развернуть карту — уж очень хотелось любознательному испанцу накрепко запомнить, где доведется им совершить подвиг, достойный самого Сида! Ну и собственных предков в доблести переплюнуть. Драконы-то прадедовские жрали траву, а змея — татаринов и лошадёв! Звучание на местном языке двух последних и весьма сложных слов лейтенант специально уточнил у многоопытного командира.

Но эль команданте лишь хмуро глянул из-под бровей и посоветовал лейтенанту засунуть любопытство туда, откуда изрыгается переваренная жратва.

…Потянуло дымком. Диего посмотрел на вершинку — не прыгает ли там наблюдатель, не размахивает ли тряпкой оговоренного цвета? Но Юзек Кашуб стоял неподвижно.

Лейтенант перекрестился, прочитал молитву. Дымом тянуло все сильнее. Черные струи поднимались в небо, причудливо закручиваясь, будто сами были змеиного племени. Высохшие стебли трещали всё сильнее.

— Лейтенант, — жалобно проскулил Руперт, — я сейчас по-быстрому. До ветру! Что-то прижало — мочи нет!

— Гадь здесь! — рявкнул Диего, чувствуя, как ползет по загривку холодная струйка пота.

— Я быстро, — закряхтел англичанин, поспешно развязывая шнуровку.

…Минуты ожидания тянулись подсохшим соком гевеи[25]. Угальде едва не прозевал первые взмахи куска белого полотна — сигналя, Юзек для понятности подбежал к левому скату вершины. Не оступился бы морячок, не грянулся башкой о землю…

Диего устремился к соседнему «ходу-выползу», дёрнув Руперта для пущего ускорения за ворот жака[26]. Англичанин, свалившийся от неожиданности на четвереньки и стреноженный штанами, руками-ногами перебирал на удивление споро, может и не отстанет…

Парни ждали на позиции — вроде бы никто не сбежал. Целили стволами в заросли, грели на взмокших от пота ладонях тяжёлые гранаты…

— Тут бы силок впоперёк натянуть, да где такой толщины петлю сыскать, — пробормотал Магнусс и, содрав с головы шляпу, швырнул себе под ноги. То ли примета такая у человека, то ли от страху. Диего предпочел бы первое.

…От камышей пришлось отступить. Пламя пожирало сухую пищу с яростным треском, и жар стал нестерпимым. Юзек-сигнальщик заметался вдоль вершины.

Затрещало сильнее, взлетело высокое облако искр.

— Готовьсь! — заорал лейтенант, сбился на кашель. Дым драл горло куда хуже самого паршивейшего табака…

Защелкали взводимые курки. Зашипели фитили гранат — их специально сделали длинными. Сами собой вспомнились старые строки:

Вьется знамя на ветру — Испания за нами!

Дети Сантьяго — терции слава!

Пикинеры — фланги прикрыть!

Тот свободен, в ком страх убит… — прохрипел лейтенант.

Бойцы не поддержали — слов никто не знал. Каждый своё бубнил сквозь кашель: кто духовный гимн, кто похабную песенку ландскнехтов. Спугнуть змею не боялись — мимо выполза она никак не проскочит. А треск пламени куда страшнее шёпота нескольких людишек.

…Гадина выметнулась неожиданно. Стена горящего камыша разлетелась вдрызг, будто картечью по ней жахнуло. Кто-то ойкнул за спиной лейтенанта. Змея замерла — пламя осталось позади, и чудовище приходило в себя. Тяжело вздрагивали опалённые чешуйчатые бока. Немигающие глаза выбирали жертву. Ещё миг, и бросится…

— Бей!

Гренадёры из охотников были паршивыми — гранаты легли вразброс. Дымки запалов совершенно потерялись среди дыма пожара. Громыхнуло. Раз, другой! Когда командиры планировали ход боя, то эль команданте опасался, что осколками гранат достанется и метателям. Обошлось. Зато ужасное создание неистово зашипело-заскрипело. От мерзкого звука заложило уши. Не похоже, что взрывы причинили тварюге серьезные увечья, но уж разъярили-то точно. Мощное тело, тускло блестя кровью из ободранных боков, собралось в серо-золотистое пружинистое кольцо…

— Огонь! И гранаты готовь! — зарычал лейтенант, первым вскидывая пистолет.

Залп встретил бросок адского создания, сбил жуткую атаку. Огромная голова сшибла лишь крайнего наёмника — несчастный отлетел шагов на двадцать, покатился по траве и замер с раздавленной грудью. Рассыпавшиеся стрелки дали второй, куда менее слаженный залп. Змея ответила ужасным хрипом, перекрывшим треск огня, бушевавшего совсем рядом, вскинулась. С неимоверной высоты глянула на испуганно пятившихся человечков. Кто-то из припоздавших наёмников выпалил из пистоля, целясь в глаза опалённой гадины.

— Гранаты! — отчаянно завопил Диего, забивая в ствол новый заряд. Сбоку кто-то возился с запалом. Спаси нас Святая Дева, уже не успеть… Чей-то торопливый выстрел — свинец рванул чешую на шее гадины. Скользнуло грациозно и неотвратимо могучее тело, раздался крик стрелка — челюсти перехватили его поперек тела и тщетно несчастный колотил рукоятью пистоля по голове твари.

— Залп! Залп, будь вы прокляты! — кричал лейтенант. Загремели выстрелы, живые кольца змеиного тела свивались в конвульсиях, хвост стегал, вспахивая чёрную землю, сшибая с ног стрелков. Угальде выжидал — вот обдало, почти обожгло резкостью запаха твари, выстрелил, постаравшись всадить пулю ближе к шее гадины. Вздрогнувшая тварь изогнулась, испанец отшатнулся, бухнулся на задницу. Успел увидеть, как Магнусс укорачивает фитиль гранаты. Вот безумец отбросил нож, поджёг огрызок фитиля…

Диего догадался, что сейчас ему оторвет ноги, и попытался откатиться подальше…

Громыхнуло почти тут же. Сверху посыпались мелкие камешки, лейтенант осознал, что его сапоги в крови. Слава Деве Марии, в змеиной, а не испанской! Её в человеке куда как меньше…

Хлопнуло несколько выстрелов подряд. После предыдущей канонады они показались почти неслышными. Змея извивалась совсем рядом — изгибы истерзанного тела обдавали вонью и новыми брызгами крови…

Угальде подскочил на корточки, просыпая порох, стал заряжать пистолет. Пуля не лезла. Испанец выругался, отбросил пистолет, потянул из-за пояса пехотную шпагу, бесполезную против такой туши…

Оказалось — напрасно. Разом треснул сдвоенный выстрел: и капитан попал, и Котодрал был точен. Змея, получив три унции свинца в башку, замерла, лишь продолжал дергаться опалённый хвост. Солдаты старались держаться от него подальше — даже безголовые змеи куда как опасны. Угальде, опомнившись, тоже отбежал в сторону и, наконец, перезарядил пистолеты.

По исполинскому телу прошла последняя дрожь, и чудовище замерло.

Рядом, шагах в десяти от издохшей твари, уходил к своему протестантскому богу Руперт. Уходил, и всё никак у него не получалось. Многопудовая туша мимоходом сшибла Красавчика, сломав тому хребет.

Парень, белый как снег, что-то неразборчиво шептал, скрёб пальцами по земле. Прочие наёмники, позабыв про знатную добычу, стояли вокруг, отводя глаза.

Командиры переглянулись. Англичанин не жилец. Это любому понятно. Мирослав помрачнел, кивнул на дагу…

После полудня отряд двинулся в путь. Бодро ступали отдохнувшие кони. Завернутая в наскоро сшитый «саван», покачивалась меж двух лошадок змеиная голова, кровила материю, роняла тягучие капли на пыльный шлях.

Позади страшноватого вьюка ехал финн-хаккапелит, понукал нервничающих лошадей, тряс исколотыми пальцами, морщился. Вот же странная штука жизнь. Иногда куда легче угробить тварюку, чем сшить ей пристойное вместилище!

О Руперте-Красавчике и двоих собратьях-неудачниках, неглубоко зарытых в сухую землю, Магнусс думал с благодарностью. Сберегли товарищи денежку! Доля-то их на прочих поделится.