Дети Революции

Глава 14

Встреча с императором выдалась аккурат за два дня до Рождества. Самодержец выглядел неважно, да и настроение скверное, чего он и не думал скрывать.

– Рады? – Без обиняков начал он, едва консул вошёл в кабинет императора.

– Нисколько, – уловил попаданец невысказанные слова, садясь в кресло без приглашений, – любая революция, даже если она и оборачивается благом народа, сперва проходит стадию разрушительную.

– Даже? – Ухватился император за слова.

– Ваше Величество, – с укоризной протянул Фокадан, – я никогда не скрывал, что считаю революцию крайней формой протеста. Последовательная, поступательная эволюция – вот основная идея моих выступлений. Французская Революция, многими недоумками почитаемая за идеал, обернулась большой кровью сперва для Франции, а затем и для всей Европы. Народ же французский лучше жить не стал, да и идеалы равенства и братства остались всё больше на бумаге.

– Прошу простить, – вздохнул Александр, – неделя выдалась очень уж неприятной. Пару раз сорвался на близких, что мне никак не свойственно.

– Понимаю.

Алекс действительно понимал императора и отчасти сочувствовал. Человек пытается что-то сделать для страны, это можно только приветствовать.

Другое дело, что все реформы (порой весьма толковые) с участием Великих Князей и аристократии, походили на попытку приделать квадратные колёса потенциально неплохому авто. И удивляться потом – что же не едет-то?! Ведь какой дизайн, какая идея, Сам придумал!

– Есть какие-нибудь мысли о сложившемся в России положении или будете говорить о неизбежности Революции и необходимости сменить устаревший монархический строй?

– Есть, – спокойно ответил Алекс, не поддаваясь на провокационный тон, – заставить работать Закон. Парочка показательных процессов над особенно зарвавшимися чинушами, с казнями в финале. Затем дать понять, что это не единичный случай, и что не помогут даже высокие покровители в вашем окружении.

– Сразу видно, как далеки вы от реальной политики, – желчно сказал Александр, – настроение в обществе такие, что мигом последую примеру деда[111].

– В обществе российском или Обществе светском? – не скрывая иронии спросил Фокадан, – вы уж определитесь, Ваше Величество, что для вас важнее – страна или пара сотен людей, в большинстве своё давно работающих за пределами компетенции.

– Пара сотен, – хмыкнул император, глядя на Алекса, как на несмышлёныша, – европейская политика…

Самодержец начал небезынтересную лекцию о связях русской аристократии с европейскими аристократическими Домами. Связи эти, ветвистые и необыкновенно запутанные – не только родственные, но и масонские, торговые.

Полчаса спустя Алекс начал понимать остроту проблемы, стоящую перед императором. Русское дворянство считалось таковым разве что по гражданству – если речь идёт о дворянстве высшем, принятом при дворе и имеющем достаточное влияние. Перемешавшись кровно с дворянством европейским и фаворитами вроде Кутайсова[112], они перестали быть русскими по крови. Проблема сия решается соответствующим воспитанием, но за воспитание взялись французские и немецкие гувернёры, да так рьяно, что многие представители российского Двора с трудом говорили на родном языке.

Лишившись по факту языка и культуры, воспитанные на европейских ценностях и традициях, они легко отступали от интересов России и русского народа в угоду привитым ценностям. Таким патриотам проще найти общий язык с английским заводчиком или торговцем, чем с отечественным предпринимателем.

Иностранец с толикой приличных манер, одетый на господский лад, воспринимается Обществом как ровня, даже если он выходец из самых низов, сколотивший капиталец самым постыдным образом. С ним можно не только вести дела, но и родниться без ущерба для чести. Европеец!

В то же время русский купец, даже потомственный, колене этак в двенадцатом, воспринимается как априори низшее существо. Определённые исключения есть – те же Хлудовы и прочие миллионщики, но именно как исключения, хотя в последние лет десять ситуация понемногу исправляется.

Аристократия Российской Империи воспитывается иностранцами и на иностранщине, отдыхает за границей, учится, лечится. Россия воспринимается как колония, где белые господа получают дивиденды (работать российское дворянство в своей массе не настроено), тратить же полученное полагается в Европе.

Редкие всплески патриотизма европейцев таковы, что лучше бы их не было – в стиле самых нелепых указов Петра Первого, вроде непременного ношения париков, курения и питья кофе. На что-то осмысленное европейцев обычно не хватало, отдельные проблески могли сработать где-нибудь в Благословенной Франции или Швейцарии, но никак не Лапотной России.

Многочисленные, набиравшие силу славянофилы немногим лучше. В большинстве своём это те же европейцы, перековавшиеся в угоду царю, моде или под влиянием общественного мнения. Влияние же иностранных гувернёров и родни при этом никуда не девалось.

Положение славянофилов, при всём благоволении к ним императора, оставалось сомнительным. Отсутствие сколько-нибудь внятной идеи, помимо Панславизма[113], делало их уязвимыми для критики.

Панславизм у большинства принимал самые гротескные, великодержавные, шовинистические[114] формы. Славянским народам не давалось даже теоретического права на какое-либо самоопределение, в лучшем случае культурная автономия в очень узких рамках.

Понятно, что на фоне могучей России, находящаяся под турецкой властью Болгария и не могла рассчитывать на большее… Но указывать младшим братьям их место заранее? Большего идиотизма Фокадан не встречал. А ведь именно такие и по сути, только такие славянофилы и пользовались государственной поддержкой.

Робкие голоса народников и искренних патриотов, что следует начать с себя и облегчить положение русского крестьянина и мастерового, отметались как пораженческие и непатриотичные.

– Простите, Ваше Величество, – прервал попаданец самодержца, – что же непатриотического в том, что люди хотят не мифического единства славян когда-нибудь потом, а хорошей жизни для себя и своих детей уже сейчас?

Александр снисходительно улыбнулся и произнёс веско:

– Лишь Великая Идея может объединить людей. Для этого можно и должно жертвовать малым ради большого.

Фокадан покивал, считая в это время до десяти и сдерживая рвущийся наружу мат.

– Полагаю, жертвовать полагается исключительно крестьянам, рабочим и купцам? – Осторожно спросил он, – может, я чего-то не понимаю, но не вижу жертв со стороны дворянства и духовенства.

– Становой хребет империи…

Императора понесло заученными пафосными фразами. Но как! Если бы не тренированный разум попаданца, привыкшего в двадцать первом веке с потоку рекламы, а в веке девятнадцатом к софистике в речах оппонентов, его бы наверное проняло. Речь схематичная, но построена таким образом, что собеседник сам додумывает какие-то детали. И это не считая того, кто произносил речь.

Дворяне, оказывается, служат. Даже те, кто не состоит на службе в армии и не работает чиновником, а всего-навсего проматывает выкупные деньги во Франции. Кадровый резерв и пример благородства, ни больше, ни меньше.

– Со стороны дворян и духовенства жертв не наблюдается, – хладнокровно подытожил Фокадан и тут же приподнял примиряющее руки, виде реакцию собеседника, – Ваше Величество, вас интересовал взгляд со стороны, так ведь?! Не вдаваясь в высокие материи, я не вижу, каким образом дворяне жертвуют чем-либо. Возможно, мне не хватает для этого образования, воспитания или благородства – спорить не буду. Просто подумайте, что обычный мужик, рабочий или купец думает так же – у них ведь нет дворянского воспитания и благородства ведь так?

– У мужика-то? – Губы Александра тронула усмешка.

– Самому смешно, верно ведь? – Не стал выяснять отношения попаданец, – так почему вы думаете, что мужик понимает вас и ваши требования к нему? Он скорее полагает, что есть хороший царь, которому плохие бояре не докладывают всю правду. А как только узнает, так непременно всех накажет, и наградит мужиков за терпение и верность. Если же мужик вас и в самом деле поймёт… боюсь, миф о добром царе и злых боярах канет в прошлое, и встанет в народе другой миф.

– О Свободе, Равенстве и Братстве, которое непременно возникнет в России, как только с гильотины покатятся головы монарха, – задумчиво договорил за него Александр, – спасибо, генерал, я понял ваше мнение. Не скажу, что согласен, но в расчёт приму. Опыт у вас есть, да и в психологии низов вы разбираетесь, пусть даже это низы европейские. У русского мужика совсем другое мышление, для него девиз За Веру, Царя и Отечество не пустой звук.

Спорить Фокадан не стал, да и к чему? Доказать свою точку зрения и глупость собеседника в принципе можно, но вот пожелает ли собеседник это понять и главное – принять? Вряд ли… Скорее оскорбится, тем паче Александр искренне верит в эту ерунду, вроде Священной Царской Крови.

Поговорили сегодня, будут ещё разговоры. Авось и проймёт самодержца, задумается над судьбой винтиков Государственной Машины.

– Ну скажи, ведь Православной Рождество лучше? – Докопался пьяненький Алексей Александрович до нового друга, наблюдающего за катающимися с горки ребятишками, среди которых и хохочущая Кэйтлин. К чести Романовых, до определённого возраста дети при Дворе играли вместе, не слишком-то разделяясь на чистых и нечистых.

Это потом уже, лет с двенадцати, потихонечку… а пока вон – с горки катаются малолетние Великие Князья и Княжны, дети высокородных сановников и полотёров – вместе! Толкаются, пихаются, визжат… но никакого деления по чинам! Никому и в голову не приходит воспользоваться служебным положением родителей, получив желаемое.

– Ну скажи, лучше ведь?! – Не унимался моряк, – какой размах, какая ширь! У католиков же скукотища неимоверная, ну!?

– В России – несомненно, – хмыкнул Алекс, – всё ж таки православная страна. В Москве католическое Рождество скучновато – всё ж мало католиков, это сказывается. А скажем, в ирландских кварталах Нью-Йорка ого какой размах!

– С поножовщинами, – съязвил болтающийся неподалёку Николай Николаевич. Будущий Лукавый после некоторых колебаний и проверок на прочность, отнёс Фокадана к верным врагам – тем, с кем нет настоящей вражды, но можно всласть пособачиться, не переходя грань.

– Скажете тоже, – деланно обиделся консул, – больше пяти-шести трупов никогда не бывало! Ну, может потом ещё столько же помирало… но не больше – Рождество ведь!

Алексей Александрович заржал конём, хлопая Фокадана по спине могучей рукой. Засмеялся и Лукавый, чуть отвернувшись. Шуточка для рождественской на грани фола, но актёрский опыт выручил попаданца в очередной раз. Мимика, соответствующая поза… и вот довольно-таки чернушная фразочка кажется уморительно смешной.

Чувствуя, что моряка понесло, консул поспешил удалиться к горкам.

– В кампанию примете? – Серьёзно осведомился он у детворы.

Долговязый мальчонка лет десяти окинул мужчину взглядом и серьёзно кивнул.