Дети Вудстока

Глава 1 15 августа. Пятница. Дорога

В этой части штата, где холмы перемежались разноцветно-чёрными полями, а перелески — лощинами, неширокая дорога напоминала «русские горки». Автомобиль часто останавливался на подъёме, и тогда мужчинам приходилось вылезать и, кряхтя, выталкивать его на вершину очередного холма. Порой им на помощь приходили пешеходы, которых с каждой преодолённой милей становилось больше и больше. Всё чаще на обочинах попадались брошенные машины, и лавировать между ними и живым потоком становилось сложней.

— Чёрт… не успеем, наверно, — произнёс после очередной попытки завести заглохший автомобиль сидевший за рулём полуголый худощавый среднего роста парень с прямыми русыми волосами до плеч, закрывавшими лицо так, что на первый взгляд было непонятно, как и что он вообще может видеть.

Его спутник — высокий, такой же худощавый, но с менее пышной шевелюрой, — до этого времени усердно толкавший машину, выпрямился, подошёл к открытому водительскому окну и пригнулся, облокотившись о крышу. По его серому от напряжения и усталости лицу проложили едкие дорожки струйки пота. Время от времени парень с досадой отбрасывал лезущие в глаза волосы, и тогда окружающие могли видеть его чуть удлинённое лицо с тонкими губами и внимательными серыми глазами.

— Ты думаешь, что к началу не успеем? — спросил он у водителя. — А далеко ещё?

Тот пожал плечами:

— Если Чарли сам не ошибся, то ещё около трёх миль.

— Ты об этих трёх милях говорил ещё два часа назад, — донёсся с заднего сидения грустный девичий голос.

— Ну, Фло, а я-то что сделаю? — отозвался водитель. — Мы ж здесь ни разу не были… — Несмотря на то, что в голосе девушки не было ни упрёка, ни злости или даже раздражения, в его ответе звучала растерянность и даже какое-то оправдание.

— Они и вправду какие-то бесконечные, эти три мили, — ворчливо проговорил другой девичий голос. — Всё едем-едем… Уж кажется, пешком и то быстрее было бы. Стю, а ты не можешь у них вон спросить, далеко ли ещё? — Из окна высунулась худенькая загорелая рука и махнула в сторону бесконечной человеческой реки, которая всё обгоняла и обгоняла их застрявший на мели-обочине корабль.

— Молли, да они и сами, наверно, не знают, — проговорил стоявший снаружи.

— Но их же много, — чуть капризно проговорила невидимая Молли. — И прям-таки никто из них не знает?

— Хорошо, сейчас спрошу. — Мягкая улыбка скользнула по лицу Стюарта, и он быстрым шагом направился к ближайшей проходившей мимо группе. — Чуваки! До фермы Ясгура далеко ещё, не знаете?

— Мы не отсюда, — отозвался кто-то из середины. — Но говорят, что ещё пара-тройка миль. Главное, не сворачивать никуда.

— А что, проблемы? — вступил в диалог ещё один голос.

— Да вот… — Парень махнул рукой в сторону машины. — Одолжили машину, чтоб на фест попасть, а она выдёргивается. С утра на ней тащимся…

— А откуда?

— Из Нью-Йорка.

— Так вы счастливчики! — засмеялись в ответ. — Мы вообще из Чикаго уже третий день едем. Машину час назад вон бросили — тоже барахлит…

— И не побоялись? — Молли даже высунулась в окно и с интересом заблестела тёмно-карими глазами.

— А чего бояться-то, малышка? Что с ней случится?

— А вдруг не найдёте?

— Найдё-ё-ём…Мы её пометили. — Последняя фраза прозвучала уже из некоторого отдаления.

Парень обернулся к своим спутникам:

— Может, и мы, а?..

— Ты что, чокнулся? — Водитель недоверчиво воззрился на него из-за руля. — А девчонки? Ты о них подумал?

— Ты как-то поздно вспомнил о девчонках, тебе не кажется? — саркастически заметил Стюарт. — Чья была идея поехать на фест?

— Вообще-то нас Чарли должен был встретить…

— Где и когда? Ты его где-то видишь? — Стюарт обвёл рукой вокруг. — Доберёмся до места, найдём его, всё расскажем…

— А машина? — снова подала голос с заднего сидения Флоренс. — Она ведь чужая…

— А что машина? Вон, чуваки свою бросили — и не парятся…

— Ну это вообще-то их проблемы, — не унимался сидевший за рулём. — Может, им по кайфу свои машины посередь чужого штата бросать…

— Льюис, — с еле заметным раздражением проговорил Стюарт, — чего ты тормошишься? Ты что, из-за какой-то долбаной машины откажешься послушать Grateful Dead? Откуда в тебе эта меркантильность?.. Что с ней станется-то, а? Пометим её тоже и пойдём. Вернёмся — найдём… Мы и вправду ни на что не успеем, если так рядиться будем.

— Стюарт, ты, конечно, идиот законченный, — беззлобно выругалась Флоренс, — но я пойду. Молли, ты как?

— А что Молли-то? — с оживлением отозвалась кареглазка. — Раз мы так влипли, то пойдём… Не возвращаться же. Надеюсь, нам всё-таки помогут…

— Вы что, спятили?… — начал было Льюис, но на его отчаянную реплику никто не обратил внимания. Задние дверцы почти одновременно распахнулись, и из машины вышли две молоденькие, не старше двадцати лет женщины. Роскошные распущенные волосы обеих перехватывались расшитыми бисером повязками. На одной были кожаная, так же расшитая бисером свободно ниспадающая светлая блузка без рукавов и джинсы, на другой — оригинальный наряд в виде полотнища из двух сшитых по углам объёмных пёстрых шалей. На запястьях можно было заметить чёрные широкие резинки. Наряды каждой завершали мягкие кожаные мокасины. Любому случайному свидетелю перепалки сразу бы стало ясно, о каком состоянии и возможной помощи шла речь: обе женщины были беременны и находились на последних сроках.

Льюис с досадой хлопнул по рулю и также вылез из машины. Втроём они обступили Стюарта, что-то писавшего крупными буквами на мятой половинке грязной бумаги. Закончив, парень пристроил записку с внутренней стороны стекла, чем-то её прижал, затем повернулся к наблюдавшим и весело спросил:

— Ну и чего вы такие напряжённые? Всё о’кей будет, расслабьтесь. Возьмём воду, пыхнем на дорогу— и пойдём. Кстати, хорошая мысль… — Стюарт полез в карман потёртых джинсов, достал оттуда пакетик с мелко нарезанной марихуаной и полоску бумаги, ловко свернул на крыше папиросу, поджёг её и, сделав первую затяжку, передал Молли. Та втянула в грудь воздух, стараясь не дышать носом, затем, задержав дыхание, секунд через десять выпустила дым из ноздрей. Лицо расплылось в мечтательной улыбке. Молли закрыла глаза и передала «косяк» Флоренс — девушке, одетой в шали.

Льюису достался уже окурок, но он, ничуть не смутившись, вытащил из кармана джинсов чуть обгоревшую спичку, ловко согнул её пополам, чуть надломив при этом, вставил в окурок и, хитро подмигнув остальным, со словами «Аэроплан Джефферсона!» докурил оставшееся, затем, также хитро-блаженно улыбаясь, пропел:

— «Ко-ся-чок, ви-но…»

— «…у-гас день за ок-ном…», — оживлённо подхватила Флоренс.

— «…дож-дёмся рас-света…», — вступила в слаженный хор Молли.

— «Трасса, птицы, машины, листья — что ж, подождём…» — Последнюю строку припева бессмертной «Sweet wine» уже не существовавшей к тому времени группы «Крим» они пропели уже хором, затем, засмеявшись, взяли свои немногочисленные вещи и незаметно растворились в общем галдящем человеческом потоке, который, не замечая никаких препятствий, тёк и тёк на ферму Макса Ясгура.

Глава 2 Поле

Молва почти не обманула. До того места, где должен был состояться трёхдневный рок-фестиваль (или, как было объявлено в газетах, «ярмарка музыки и искусств»), действительно оставалось немногим более трёх миль. Мало кто из имевших отношение к взбалмошному, непредсказуемому, но такому притягательному музыкальному миру мог представить, чем в конце концов станет этот фестиваль для контркультуры и для тех, кто были его непосредственными творцами, участниками и зрителями. Многие музыканты думали о нём как о незначительном, очередном, не стоящим внимания, как о слабой копии Монтерейского двухлетней давности или Техасского, отгремевшего буквально месяц назад, и поэтому отказывались от участия — и сколько потом было высказано сожалений в воспоминаниях и запоздалых интервью! Кто-то же, напротив, стремился попасть на эту сцену, но жизненные обстоятельства (или расчётливые планы промоутеров и менеджеров) всячески им препятствовали…

Но это было потом. А пока же четвёрка беззаботных хиппи в общей массе с такими же беспечными бродягами духа двигалась, преодолевая последние фурлонги, к назначенному месту в Бетеле, на ходу пропитываясь ожиданиями, передававшимися из уст в уста. То говорили, что кто-то уже видел возле сцены самого Джорджа Харрисона — и в толпе сразу распространялся слух, что на третий день фестиваля выступят «Битлз», которые ради этого позабудут свою двухлетнюю вражду и всем на радость нарушат трёхлетнее концертное молчание, как это было зимой в Лондоне на крыше студии. То передавали, что у Боба Дилана тяжело заболел сын и музыкант дни и ночи проводит рядом с ним в муниципальной больнице, поэтому отменил выступление на фестивале. Живо и весело, чуть ли не до пари, обсуждалось, выступят ли «Дорз»: ещё были свежи в памяти мартовский скандал в Майами во время их концерта и последовавшие за ним судебные разбирательства, что в итоге грозило Джиму Моррисону тюремным заключением. Чуть ли не шёпотом, словно боясь спугнуть дух невидимого счастья, рассказывали, будто Дэвид Кросби, Стивен Стиллз и Грэхем Нэш, в разное время по разным причинам покинувшие свои группы, собрались вместе и не только выпустили альбом, но решили и выступить здесь как постоянное трио; кое-кто добавлял к этому триумвирату взрывного и непредсказуемого интроверта Нила Янга. Лоб в лоб сталкивались посреди толпы два катившихся навстречу слуха: «Ты слышал? Даже Джони Митчелл будет петь! — Да не, чувак, ей её босс не разрешает…». Наконец, над идущими время от времени взмывали птицами мало кому ещё известные названия — «Маунтин», «Квилл», «Лед Зеппелин»…

Всю дорогу Стюарт, шагавший рядом с Молли, тревожно поглядывал то на неё, то на Флоренс, не представляя, что делать, если кому-то из них вдруг станет плохо. Но Молли, хоть и тяжело, шагала почти наравне с ним, а Флоренс, более хрупкая, чем подруга, старалась не отставать от Льюиса, держась за его руку, смеялась его шуткам и даже старалась отвечать в тон. Иногда на неё накатывала бледность, и тогда они останавливались; девушка отпивала немного воды, переводила дыхание, и четвёрка двигалась дальше.

Впрочем, дорога закончилась быстрее, чем думал каждый из них, и вскоре они, миновав с очередной толпой бродяг рекламный плакат фестиваля с заманчивой надписью «Вдохни девственный воздух», стояли на вершине холма, любуясь окрестностями. А полюбоваться было на что. Дорога делала неожиданный зигзаг влево и полого спускалась по склону, разделяя два необъятных поля и огибая одно из них — чашеобразной формы, засеянное люцерной, расширяющееся вправо и оканчивающееся небольшим, но очень чистым прудом. Сам холм представлял собой нечто вроде естественного амфитеатра, а пруд и пространство перед ним играли роль концертной площадки, на которой до сих пор возводили сцену. Но примечательно было даже не это. Всё поле, все склоны холма-амфитеатра гудели, жили, чернели, пестрели странной для местных обитателей движущейся жизнью. Столько людей нельзя было увидеть ни на одной антивоенной демонстрации или студенческом митинге; Льюис как завсегдатай практически всех рок-фестивалей, начиная с Монтерейского, мог бы поклясться, что столько народа он не видел нигде. Публика напоминала гигантский цыганский табор, среди которого сиротливыми пятнами-грибами беспомощно высилось около трёх десятков палаток, раскиданных по разным концам поля. Стюарт боялся, что вход на фестиваль будет платным, но как только он увидел собравшихся, все сомнения отпали. Ни о каком платном входе и речи не могло идти, и дело было вовсе не в чьём-либо желании или нежелании платить, тем более что в случае с хиппи, среди которых были члены местной фермерской коммуны «Hog farm», это было бы заранее бесполезной идеей. Красноречивее всего об этом вопила поваленная во многих местах проволочная ограда, через которую переступали всё новые и новые толпы прибывших.

Из раздумий Стюарта вывел голос Молли:

— Та-а-а-к… И куда же мы теперь?

— И где же мы найдём Чарли? — эхом откликнулась Флоренс.

— Верующим я бы посоветовал помолиться, — машинально проговорил Льюис, оглядывая людской океан, перекатывавшийся от одного угла поля к другому. Флоренс неодобрительно посмотрела на него, но парень не заметил её взгляда.

Повисло растерянное молчание.

— Я б на его месте встал посреди дороги с большим плакатом, на котором написал бы наши имена, — снова попытался пошутить Льюис, но и на этот раз на его шутку никто не отреагировал.

— Я и без плаката прекрасно справляюсь, Льюис, — громом средь облачного неба раздался позади знакомый им всем и столь долгожданный сейчас голос.

Все четверо мгновенно обернулись.

Чарли — бородатый, одетый по-ковбойски, с неизменно взъерошенными русыми волосами, непослушно вылезшими в разные стороны из-под широкополой шляпы — стоял перед ними, опираясь о мотоцикл, и лукаво улыбался, глядя на друзей чуть прищуренными карими глазами. Его светло-коричневая куртка была сверху донизу расшита разноцветным стеклярусом, отчего казалось, что парень переливается под лучами солнца всеми цветами радуги.

— Чарли! — радостно воскликнула Флоренс и от избытка чувств бросилась ему на шею.

— Привет, малышка, — на секунду прижал её к себе парень, затем также обнял довольно улыбающуюся Молли и крепким рукопожатием поздоровался с остальными.

— Как ты нас нашёл? — удивленно спросил Льюис.

— Ты не поверишь, но это было несложно. Я ж тут с самого утра торчу. Ким усадил недалеко от сцены, а сам прикатил сюда и высматривал вас целый день.

— Но ты ж всё равно мог нас не заметить, — возразила Флоренс. — Столько народу…

— Фло, — ласково улыбнулся ей Чарли, — тебя с твоими шалями я бы нашёл даже посреди Нью-Йорка.

Девушка зарделась.

— А что это у тебя? — кивнул Льюис на правый рукав куртки, где красовалась повязка.

— А это я волонтёром заделался, — охотно заговорил Чарли. — Мы за порядком следим — копов-то здесь нет, — проблемы разные решаем. Еду там привезти, то-сё… У меня байк, мне легче куда-то мотнуться, что-то достать, о чём-то договориться. Да и встречать вас так было проще: дал своим задание, описал вас — и всё. Так что вы бы от меня никуда не делись, — хмыкнул он удовлетворённо. — А знаете, кто с нами? Уэви Греви и Кен Баббс.

— Серьёзно? — удивился Льюис. — Что, здесь есть даже чуваки с Запада?

— Да, прикинь. Пять автобусов из Орегона. Даже «Far away». Кен Кизи лично их снаряжал.

— О-фи-геть… — только и смог вымолвить Льюис.

— Но Кен же вроде отошёл от этих дел… — неуверенно проговорила Флоренс.

— Я не знаю, кто там и от чего отошёл, но «Far away» стоит вон там, — Чарли ткнул рукой куда-то за их спины. — Если доберёшься туда, можешь его увидеть.

— Доберёшься… Как же, — хмыкнула девушка, осматриваясь по сторонам.

Стюарта же заинтересовало отсутствие на концерте полицейских:

— Что, правда? Ни одного копа?

— Не, ну с утра они приехали, конечно, — начал рассказывать Чарли. — Человек сто привалило. Но они и смылись быстро — им боссы из Нью-Йорка приказали вернуться. Мол, никто не разрешил работать на фесте. Уж не знаю, что в Яблоке произошло, кто что кому и где сказал, но как по мне, это правильно. Нам они здесь точно не нужны. А когда снесли ограду — так вообще. Кого здесь контролировать? И как? — Он кивнул в сторону поля. — Да мы и сами справляемся, вот увидите. Может, кто из них и затихарился здесь, не знаю, но они даже рта не раскроют, иначе проблем потом у них будет… — Парень красноречиво провёл ладонью над головой. — А Кен собрал добровольцев, проинструктировал как полагается — и всё, никакие копы не нужны. Тут — своя «хиппи-полиция», — закончил он рассказ широкой гордой улыбкой сопричастного к местной «кухне» человека[1].

— Ладно, ребята, — подытожил Стюарт. — Будем считать, что Бог сегодня нам улыбнулся во весь рот, раз мы встретились с нашим-крутым-Чарли посреди такой тусы. Может, он нам ещё раз улыбнётся, и мы доберёмся до Кимберли?

— Стю, — отозвался парень, — за целый день я изучил это поле так, что могу ночью проползти по нему с завязанными глазами и никого не задеть. Я откачу девчонок на мотоцикле по очереди к нашему месту, а вы постойте тут, пока я не вернусь. Или же идите за мной, только не теряйте меня из виду.

Стюарт и Льюис решили остаться с одной из девушек, пока Чарли не отвезёт другую. Втроём они помогли Флоренс усесться на мотоцикл, и Чарли, ловко лавируя между людьми, аккуратно повёл его вниз, к еле виднеющейся недостроенной концертной сцене.

Глава 3 Суета

Бог улыбался в этот день не только Стюарту и его друзьям: у Него было хорошее настроение, и Он улыбался сегодня всем. Правда, улыбка Его была несколько странноватой — на вкус и взгляд обычного земного смертного человека.

Как только все собрались недалеко от сцены и встретились с Ким — беременной подругой Чарли, симпатичной черноглазой девушкой-метиской с оливковой кожей, — последний тут же потащил Льюиса копать отхожую яму, где уже копошилось около десятка человек. Стюарт собрался было пойти с ними, но Чарли попросил его остаться, чтобы было кому «присмотреть за байком и девчонками — а то вдруг мало ли что…». За ними и вправду надо было «присматривать»: Молли, как ни храбрилась, выглядела устало и бледно и еле перекидывалась репликами с Ким, а Флоренс лежала прямо на траве, не в силах даже перелечь на расстеленный рядом спальник.

— Слушай, а что я с ними сделаю, если «вдруг что»?.. — растерянно спросил парень, глядя на девушек.

Чарли пожал плечами:

— Ну не знаю… Да разберёшься, не переживай ты так. Воды там принесёшь или что…

— А здесь врач хоть есть?

— Врач? — коротко хохотнул Чарли. — В такой толпе?.. Стю, здесь даже копов нет, а ты о каком-то враче толкуешь. И вообще, ты на каких-нибудь фестах, где полно «кислоты» и «травы», видел врачей?

— А ты беременных видел на каких-нибудь фестах? — огрызнулся в ответ Стюарт.

— Да расслабься ты, — легонько хлопнул его по плечу Чарли. — Если вдруг что, найди кого-нибудь с такой повязкой, как у меня, скажи им тихонечко: «Я забыл» — и всё, тебе помогут. — Он подмигнул опешившему и мало что понимающему приятелю и через мгновение скрылся в толпе.

Стюарт еле слышно выругался и снова посмотрел на подруг. Их внешний вид оставлял желать лучшего, но ничего «эдакого» пока не наблюдалось. На всякий случай он приблизился к ним и спросил, не нуждаются ли они в чём-либо. Молли и Ким ответили отказом, а Флоренс попросила немного воды: их запас, взятый из машины, уже закончился. Парень схватил бутылку и поспешил к пруду, обходя разбросанные по траве громадные листы толстой фанеры и перепрыгивая через сваи, которые вот-вот должны были стать частью сцены. То и дело он натыкался на рабочих в строительных касках и оранжевых спецовках, которые, ни на кого не обращая внимания, возились с материалами и переругивались друг с другом и со всеми сразу по портативным рациям. Время от времени со стороны сцены раздавался негромкий, но отчётливый вежливо-настойчивый молодой голос, усиленный динамиками, обращавшийся, казалось, ко всем сразу: «Пожалуйста, не влезайте на металлические конструкции… Пожалуйста, не влезайте на конструкции, иначе они упадут, и все будут раздавлены…»

Обогнув место сборки, Стюарт на мгновение остановился: возле пруда стояло несколько водяных цистерн, уже облепленных со всех сторон пёстрой толпой. На каждой из них суетилось по несколько человек: кто растягивал шланги, кидая их прямо в пруд, кто устанавливал насосы… От деревьев к цистернам подтаскивали непонятные мешки, которые затем сообща забрасывали наверх. Парень подошёл поближе:

— Э, чуваки, а что здесь будет?

— Воду раздавать будем, — обернулся к нему черноволосый улыбающийся парень с ярко выраженными индейскими чертами лица.

— Какое раздавать, Джоуи? — сердито буркнул кто-то сверху. — Доллар за галлон. Уж один-то бакс у каждого найдётся…

Молодой индеец вспыхнул от негодования.

— Я тебе дам по доллару! — выкрикнул он, смотря поверх волнующейся очереди. — Кто хочет, тот пускай платит, я же ни за что платить не собираюсь. Это — моя земля, в конце концов, и я имею право на своей земле бесплатно выпить чашку воды. И ты что, Хью, будешь продавать мне моё же право по доллару за галлон, засранец чёртов?

— Вот и иди к пруду на своей земле и там пересказывай местным рыбам хоть весь «Билль о правах»! — огрызнулись с цистерны. — Тебе мало того, что ты три дня бесплатно рок-н-ролл будешь слушать?

Однако Джоуи неожиданно поддержали, и невидимый Хью в конце концов уступил. Тем временем включили насосы, и вода стала наполнять цистерну. Один из стоявших на ней добровольцев стал развязывать мешки, и их содержимое белым неконтролируемым потоком хлынуло в воду.

— Вы там с хлоркой хоть не перестарайтесь, слышите! — прокричали откуда-то из толпы. — Воду ж в рот невозможно взять будет.

— Да расслабься ты, чувак! Ты её даже не почувствуешь, хлорку эту! — отозвались сверху. — Здесь такой объём…

«М-дааа… — невольно подумалось Стюарту. — „Расслабься“… Прямо девиз феста».

Набрав воды из цистерны, парень вернулся к девушкам. Следующая пара часов тянулась невыносимо долго. Он сидел рядом с ними, слонялся поодаль, стараясь не отходить далеко; пытался отыскать палатку с врачом; рассеянно наблюдал за уроками медитации, которые давали тут же, под деревьями, тянувшимися от дороги почти до самого пруда; прислушивался к разговорам; пару раз бегал за сэндвичами, которые раздавали бесплатно в палатке на другом конце поля члены еврейской общины из расположенного неподалёку Монтичелло… Несколько раз он натыкался на странного долговязого человека в костюме Медведя Смоки, дудевшего в дуделку и пристававшего к прохожим с вопросом: «Как дела?» Когда долговязый спросил об этом Стюарта, парень улыбнулся и поднял вверх большой палец, хотя на душе было совсем неспокойно. Затем со словами «Держи, чувак, это подарок от Медведя» кто-то сунул ему несколько таблеток ЛСД. Стюарт машинально кивнул и положил их в карман джинсов, даже не спросив, о каком «Медведе»[2] идёт речь. Он нервничал; его не покидала внутренняя дрожь, смешанная с непонятным возбуждением. Каждый раз, возвращаясь после бесцельных блужданий, он боялся застать начало родов, боялся своего незнания и неуверенности и всякий раз облегчённо вздыхал, видя, что всё без изменений — разве что только Флоренс казалась всё бледнее. Порой же его начинало знобить по-настоящему, и чтобы усталостью задавить эту нервную дрожь, Стюарт снова пускался в нескончаемые похождения по переполненному полю. Однако приторно-сладкий густой воздух, в котором уже не растворялся дым от множества «косяков» с марихуаной, делал своё дело: голова начинала потихоньку плыть, тело обретало странную лёгкость, помимо воли на лицо время от времени выползала глупая довольная улыбка.

Кто-то толкнул его в ноги. Стюарт остановился, глянул вниз и увидел, как мимо него, смешно переваливаясь, бежит полуголый, в одних только трусиках босой карапуз двух-трёх лет от роду. Парень засмеялся и придержал малыша за плечи. Тот по-взрослому повёл ими, высвободившись из непрошеных объятий, и побежал дальше по своим одному ему известным делам. Стюарт выпрямился, проследил за ним взглядом и с удивлением заметил сидящую невдалеке на расстеленном покрывале целую семью: полуголого парня примерно одних с ним лет и очень молодую, на вид чуть младше него женщину, которая, ничуть никого не стесняясь, кормила грудью младенца. Сколь мог рассмотреть Стюарт, из одежды на ней был лишь обёрнутый вокруг бёдер кусок ткани, приоткрывавший загорелые колени. Пара выглядела так странно и вместе с тем естественно на фоне всего, что её окружало, что если бы не толпа, можно было бы подумать, что она просто сидит где-нибудь на пикнике, облюбовав уединённое местечко, а предконцертная толчея создавала ощущение, будто завидев их, на это место тут же набежали другие желающие хорошо провести время. Однако, по всей видимости, пару ничуть не беспокоило обилие людей вокруг, как и их — те, чей покой они якобы нарушили. Вдобавок ко всему девушка вела себя так, будто её совсем не смущает почти полная нагота и возможность кому-то рассмотреть то, что обычно предназначается лишь для взглядов одного человека.

Малыш добежал до покрывала и неуклюже на него плюхнулся. Молодой отец ласково потрепал его по голове и что-то сказал жене, та в ответ улыбнулась. Тем временем мальчишка поднялся и снова побежал — на сей раз в другую сторону, видимо, исследуя местность, как и какой-то незнакомый ему дядя, который чуть не сбил его с ног. Его отец задумчиво глянул вслед и, отведя взгляд, неожиданно увидел наблюдающего за этой сценой Стюарта. Тот помахал сидящим рукой и, дождавшись ответного приветливого взмаха, снова возобновил свои блуждания. То ли увиденное подействовало каким-то непонятным образом, то ли ещё что-то, однако после этой встречи он несколько раз видел беременных женщин, которые даже на вид казались несовершеннолетними, и детей самого разного возраста. Пару раз Стюарту попадались недавно родившие мамы, которые спокойно расхаживали по полю, неся своих младенцев в закреплённых на груди или на спине сумках наподобие того, как носят малышей кенгуру. Стюарт даже поразился тому, что он не замечал раньше того, как много вокруг публики, непривычной для рок-фестивалей. Ощущение странной камерности семейного пикника постепенно разрослось до такой степени, что парню уже казалось, будто на такой вот пикник собралась чуть ли не вся Америка, причём все, даже приглашённые музыканты, были одной семьёй. В запахе «косяков», ставших на время частью местного воздуха, ощущалась такая беззаботность, будто не было всех этих слухов, которые пугали друзей перед их поездкой на фестиваль — мол, его нигде не принимают, устроителей выгнали из какого-то городка, посоветовав даже туда не соваться… Стюарт, лишь недавно получивший несколько сэндвичей от улыбчивой раздатчицы, никак не мог поверить в то, что кто-то мог сопротивляться проведению этого фестиваля. «Ведь никто же ничего плохого не делает, — мелькнула мысль. — Вон сколько девчонок, детей… Разве они или им могут тут сделать что-то плохое? Мы все тут просто слушаем любимую музыку, просто проводим хорошо время. Почему же так с нами поступают-то?»

Мысли невольно перескочили на Вьетнам. В этой атмосфере предстоящего концерта казалось совершенно невероятным и даже диким, что где-то идёт война, однако похороны годичной давности его школьного друга Ника Лоуэлла Стюарт помнил так, как будто это было только вчера. Помнил он и то, как сразу после них ему пришло сообщение из местного отделения Службы Призыва с предписанием явиться такого-то числа на сборный пункт. Вряд ли какому-нибудь американскому юноше, жившему в середине 60-х годов, надо было пояснять, что оно означало, поэтому парень в тот же вечер рассчитался с заправки, на которой работал после окончания школы, и тихо исчез из дома, оставив родителям лишь письмо — точь-в-точь как героиня песни «Битлз» «Она уходит из дома». Правда, он был добрее, чем эта девушка, и пообещал в письме, что как только устроится на новом месте, обязательно напишет всё подробно, чтобы они не волновались, тем более что причину Стюарт придумал самую что ни на есть правдоподобную — ссору с владельцем заправки и желание попробовать найти себя в большом городе. «Всё равно они разговаривать с ним не будут…» — хмыкнул он тогда про себя, направляясь на автобусную остановку: мистера Стэна Кровски по прозвищу «Бладсакер»[3], державшего заправку в их городке, недолюбливали чуть ли не все его жители.

Дальнейшее было уже делом несложным для того, кто хотел скрыться во времени и в пространстве. Добравшись на «Грейхаунде» до Нью-Йорка, он сунулся в богемно-«непричёсанный» Гринвич-Виллидж и снял там комнату, соседом по которой оказался Льюис. Так Стюарт попал в среду нью-йоркских хиппи, тогда же познакомился с теми, кто стал его друзьями — Чарли, Ким, Молли, Флоренс… Последнее имя всегда вызывало у него грустную тёплую улыбку, и даже сейчас, когда оно мелькнуло в голове, Стюарт не смог от неё удержаться. Это имя очень шло девушке, её характеру и внешности, а остроты такому соответствию добавляло то, что парень знал о нём не понаслышке…

Случайно оказавшись возле сцены, Стюарт услышал, как тот же самый голос, просивший никого не залезать на металлические конструкции, говорил: «Парни, не жалейте листов. Она должна выдержать в среднем одновременно пятьдесят-шестьдесят человек и около тонны аппаратуры…» — «Зачем так много, Чип?» — «Группы будут сменять одна другую почти без перерыва. Девять ждут, одна играет — таков расклад. Сплошной нон-стоп. Я сам такого нигде не припомню…» — «А ещё ж „Гретфул дед“ играть будут, — вступил в разговор кто-то третий. — А у них — такая Стена звука, чувак… Я слышал их когда-то во Фриско. Народ там просто с ума сходил».

Наконец, в очередной раз вернувшись на место, парень увидел Чарли и Льюиса. От сердца сразу же отлегло: почему-то с ними было спокойнее, хотя никакого опыта в оказании первой медицинской помощи и уж тем более в приёме родов не было ни у кого.

— Ты где пропадал? — воззрился на него Чарли. — Как тут дела?

Стюарт отвёл его в сторону:

— Дела неважные, Чарли. Я не спец, но, похоже, кто-то из девчонок скоро родит.

По лицу Чарли пробежала еле уловимая тень, и Стюарт со странной смесью удивления, удовлетворения и некоего злорадства отметил, что он тоже волнуется, несмотря на всю свою похвальбу и самоуверенность. Однако уже через пару секунд Чарли ободряюще положил руку ему на плечо:

— Чувак, расслабься. Всё будет хорошо, вот увидишь. Мы справимся.

Стюарту не хотелось делиться с ним опасениями, поэтому он перевёл разговор на другое:

— Не слышал, когда начнут?

Чарли пожал плечами:

— Не знаю. Говорили, что в четыре, а там… Ещё со сценой должны закончить, да и не все собрались… Да когда б ни начали, Стю, это будет нечто незабываемое, можешь мне поверить. — Он ободряюще подмигнул другу.

Глава 4 Начало

Но в четыре фестиваль не начался.

И в половину пятого — тоже.

На успокоившемся было человеческом поле еле ощутимо вибрировало ожидание. Неуловимое поначалу, оно, словно повинуясь силе притяжения, ручейками стекалось от дальних концов к середине, откуда, нарастая, неотвратимо катилось к свежепостроенной сцене, где сливалось с ожиданием передних рядов. Вскоре оно сгустилось в настоящую грозовую тучу, время от времени искрившую недоуменными вопросами и самыми нелепыми предположениями. Напряжение было столь велико, что казалось: вот-вот разразится… Что именно? — не знал никто. И никто даже не хотел думать, чем может обернуться волнение и ожидание полумиллиона человек.

17:03 15 августа 1969 г.

— Ричи, выручай. Ты идёшь шестым, но сейчас ты — единственный. Тимми Хардин вообще невменяем: бродит за сценой, пытается настроить гитару, что-то бормочет про японские байки… Пока его приведут в норму, пройдёт ещё час, если не больше. Нас просто сметут за это время. Ты посмотри, сколько их там… А мы-то с Джоном думали, что будет не больше двухсот тысяч.

Аккуратный чернокожий мужчина неопределённого возраста и пасторски-благообразного вида в свободно ниспадающем причудливом балахоне, из-под которого выглядывают белые брюки и грубая кожаная обувь, отвлекается от настройки своей гитары и удивлённо смотрит на стоящего перед ним худого, с тонкими чертами лица и шапкой курчавых волос молодого человека, одетого в одну лишь кожаную безрукавку на голое тело и потёртые джинсы:

— Но я ещё не готов…

— Ричи, хоть что-нибудь. Хоть какие-нибудь песни. Вокруг камеры — куча камер. Фильм снимать будут. Ты представляешь, что случится, если мы не выпустим хоть кого-нибудь? И если это снимут… Там же все угашенные напрочь. Да от одного дыма марихуаны можно с катушек съехать за целый день — сам разве не чувствуешь?

— Что да — то да, — улыбается Ричи. — Но, Майки…

— Сколько у тебя есть песен?

— Ну… не знаю. Минут на тридцать-сорок.

— Растягивай. Не хватит — пой каверы. Ты ж прекрасно «битлов» делал, я слышал кое-что. «Sweetwater» должны прилететь на вертолёте, нам надо до их прилёта продержаться. Или до любого, кто объявится. Может, этот чёртов Хардин в себя придёт…

— На вертолёте? — Брови Ричи удивлённо ползут вверх.

— Да, представь. Пробки. Все шоссе забиты под завязку — до Уоллквилля, до Монтичелло. Да что говорить — всю Нью-Йоркскую автостраду парализовало. Мелани звонила, говорила, что по Семнадцатому шоссе даже пройти нельзя, не то что проехать. Всех будем доставлять на вертолётах — Робертс с военными уже договорился. Я дам тебе сигнал, когда заканчивать. Всё, пойдём. Я объявлю тебя.

Ричи кивает — понимающе, с еле уловимой ноткой обречённости, — поднимается, берёт гитару и вместе с собеседником выходит на авансцену. Через несколько секунд в напряжённой тишине звучит возглас: «Мистер Ричи Хейвенс!», на который толпа откликается приветственными криками и аплодисментами, а ещё через пол-минуты раздаются первые аккорды «Handsome Johnny»…

…Разговаривал с Ричи Хейвенсом, а после представлял его публике один из организаторов этого безумного во всех смыслах фестиваля — Майкл Лэнг. Так началось первое выступление на «ярмарке музыки и искусств».

Одни часы показывали 17:07, другие — 17:08…

Чарли выбрал удачное место. Отсюда всё было видно и слышно, а звук стереосистемы не давил на уши, хотя для того, чтобы обменяться парой реплик, всё равно требовалось наклониться чуть ли не к лицу собеседника. Они разместились возле лежащего мотоцикла, уложив спальники так, что девушки могли наблюдать за выступавшими полулёжа, опираясь о сидение. Мало кому из публики был знаком появившийся на сцене мужчина, больше похожий на пастора-баптиста, нежели на певца, но его фолк-песни с интонациями соула и госпелза пришлись по душе. Когда же он, растерянно-воодушевлённый оказанным ему тёплым приёмом, перешёл на кавер-версии песен «Битлз», зрительский отклик не заставил себя ждать: чуть ли не пол-поля подпевало ему в «Hey, Jude», и Стюарт с друзьями не были исключением. Правда, никто из них не заметил, что Флоренс пела через силу, с трудом сдерживая тошноту и время от времени кусая губы и держась за живот.

Песни скоро закончились, но Хэйвенса не отпускали: слушатели аплодировали и просили ещё. Сидя на высоком табурете, Ричи растерянно обернулся, ища кого-то глазами в глубине сцены. Никого не найдя (или ничего не увидев), он начал подстраивать гитару, одновременно говоря в микрофон, после чего стал что-то наигрывать и вдруг запел старый негритянский спиричуэлс, сочинённый чуть ли не в XVIII веке африканскими рабами:

Он пел так тяжело, надрывно и обречённо, что казалось, будто он сам только что вернулся с луизианской хлопковой плантации после целого дня изнурительной работы под жестоким южным солнцем и плёткой надсмотрщика, так похожего на это чужое для негра солнце. Слушатели молчали, впитывая в себя боль двухвековой давности, которая странным образом оказывалась созвучной событиям их времени — убийству Мартина Лютера Кинга, негритянским митингам за гражданские права, войне во Вьетнаме, кровавому разгону чикагской антивоенной демонстрации годичной давности… Флоренс прижалась к Льюису, то ли ища поддержки, то ли, напротив, стремясь подарить защиту, то ли желая убедиться в молчаливом понимании и сочувствии; Чарли приобнял Ким, Молли перебралась на колени к Стюарту. Сейчас их — выходцев из разных семей с разным достатком и отношением к жизни, в той или иной степени впитавших различные предрассудки воспитания и образования, присущие своему времени, — незаметно объединило понимание, что мир — это не только круг семьи или своей среды, пусть даже среды хиппи, бескомплексных и отрицающих всякие условности общества; что в нём, в этом обширно-пугающем мире, существует самая разная боль и самые разные проблемы. Их внезапно пронзило чувство одиночества, ощущение какого-то интуитивного непонимания — всеобщего, поглощающего, разрушавшего не только отдельные семьи, но и всё общество, и монолитную с виду страну; непонимания, от которого никуда нельзя было деться. И Стюарт, сын ветерана корейской войны и убеждённый пацифист, вдруг стал лучше понимать членов «Чёрной пантеры» — анархистской негритянской организации, наводившей ужас на «белых англо-саксонских протестантов» Америки.

Однако вскоре тон спиричуэлса изменился, и негр страдающий превратился в негра гневного, выкрикивающего в мир слово «Freedom!». В оригинальном тексте этого не было — Ричи импровизировал на ходу, — но этот клич словно разбудил поле. Его подхватили все собравшиеся, и вскоре он превратился в нечто вроде грозного призыва «Марсельезы», валом катившийся по окрестностям. Вскоре в этот зов стал вплетаться ещё один: «Well, I need my brother… father… sister…», под который, аплодируя в такт песни, слушатели начали вставать — один за одним. На минуту Стюарту показалось, что это — не просто формальный отклик на импровизацию, а выплеснувшаяся наружу и наконец-то нашедшая понимание потребность в родстве — истинном родстве, не только по крови, но и по духу, — и он, подхваченный этой осязаемой иллюзией, тоже встал, поддерживая Молли — вслед за Льюисом, Флоренс, Чарли…

Хейвенс закончил под такой шквал аплодисментов, что за ним даже не было слышно шум винтов армейского вертолёта. Только Льюис краем глаза заметил какое-то движение в небе по направлению к пруду и ткнул в бок Чарли, пытаясь привлечь его внимание, но тот только отмахнулся. Наконец Хейвенс ушёл, и его место занял пожилой длинноволосый бородатый индиец, обратившийся к публике с приветственной речью. Он говорил об Америке сегодняшней и будущей и о том, что они — те, кто собрался на поле, — могут сделать для великого будущего своей страны. Он говорил недолго, но этого времени как раз хватило на то, чтобы прилетевшие «Sweetwater» могли выгрузиться из вертолёта со всеми инструментами и дойти до сцены.

И только-только раздался слаженный хор голосов, выводивший начало «What’s wrong», как вдруг Льюиса цепко схватили за руку и сжали так, что парень невольно вскрикнул. Обернувшись, он увидел огромные глаза Флоренс, в которых плескалась боль.

— Что случилось, Фло? — растерянно спросил парень, но тут же перебил сам себя вопросом: — Что, уже?..

Флоренс молча кивнула, закусывая губу и еле сдерживая крик.

Льюис в растерянности огляделся.

Тёплый хрустальный голос восемнадцатилетней Нэнси Нэвинс светлым вибрирующим пятном разливался в вечернем воздухе далеко по окрестностям, набирая силу, которую трудно было предположить, глядя на её утончённую хрупкую фигурку аристократки. Все, не отрываясь, смотрели на сцену, словно заворожённые, так что казалось святотатством говорить, например, тому же Стюарту о таких земных житейских неприятностях, как роды. Но спускаться с небес на землю было необходимо, и Льюис тронул его за плечо. Тот обернулся и по лицу друга понял всё. Стюарта вновь охватил нервный озноб, и чтобы его скрыть, он сказал первое, что пришло в голову:

— Её надо поудобнее переложить… И подложить под неё что-нибудь.

— Зачем?

Стюарт пожал плечами:

— Слышал от кого-то.

Он встал со своего спальника, скатал его и толкнул Чарли:

— Помоги Фло приподнять.

Чарли очнулся от музыкальной нирваны, встал и вдвоём с Льюисом стал приподнимать девушку так, чтобы Стюарт мог подложить под неё валик. В их возню время от времени вклинивались аплодисменты и крики «браво!». Со стороны могло показаться, что аплодируют им, хотя на самом деле подбадривали музыкантов. Нэнси, поначалу волновавшаяся и певшая слегка напряжённо, очень быстро освоилась, и её эклектичные песни, в которых психоделика неожиданно органично смешивалась с фолковыми и кантриевыми мотивами, напоминали теперь полноводную реку. Но друзьям было сейчас не до неё…

— Подол ей задерите, — посоветовала Молли, на минуту привлечённая суетой возле мотоцикла.

Флоренс замотала было головой, но нервничавший Льюис шикнул на неё: «Да кто тебя видит!», и девушка, отчего-то коротко вскрикнув, покорно обмякла. Воспользовавшись этим, мужчины уложили её так, что таз оказался выше головы, и завернули подол наряда, обнажив бёдра.

— Молли, что ещё можно сделать? — шёпотом спросил Чарли.

— Я вам что, акушерка, что ли? — злым шёпотом отозвалась девушка. — Ей сейчас больно — схватки начинаются. Фло, слышишь меня?

Флоренс с трудом повернула голову.

— Ты, главное, дыхание не задерживай. Поняла меня? И медленно старайся дышать…

Девушка кивнула — скорее, машинально. Тем временем Стюарт вытащил из кармана таблетку, присел возле неё и, заглянув в глаза, сказал:

— Фло, открой рот…

Флоренс, ничего не соображая, послушалась, но Чарли перехватил руку Стюарта:

— Это что такое?

— «Кислота», — кратко пояснил тот. — Мне днём сегодня дали. Может, хоть так ей легче будет…

— Ты хочешь, чтоб она рожала под кайфом? — не поверил Льюис. — Ты в своём уме?

— А ты свой ум давно в Нью-Йорке оставил, как я посмотрю, — со злостью проговорил парень, вырвал руку от Чарли и быстро вкинул таблетку в рот Флоренс, одновременно запрокидывая ей голову. Девушка поперхнулась и закашлялась, вместе с таблеткой проглотив и крик.

Льюис перегнулся через неё к Стюарту и почти прошипел ему на ухо:

— Заруби себе на носу: если с ней что-нибудь случится…

— Лью, отстань, — отмахнулся от него Стюарт. — Уж кто-кто, а я так точно Фло ничего плохого не сделаю, забыл? Лучше следи за ней. И воду держи недалеко от себя…

С минуту оба смотрели друг на друга: один — испепеляющим взглядом, другой — неожиданно усталым и несколько отрешённым. Наконец Льюис неслышно выругался и выпрямился.

Тем временем «Sweetwater» уже закончили петь «Why oh why», а вместе с ней — и выступление, Нэнси поблагодарила всех за приём, оказанный её группе, и музыканты удалились…

20:55 15 августа 1969 г.

— Тим, ты петь можешь? Слова помнишь? Тебе выходить сейчас. Больше пока некому…

Молодой человек с взъерошенными тёмными волосами бездумно улыбается, глядя на непривычно озабоченного Майкла Лэнга:

— Я? Помню, конечно. И петь могу… и летать могу… Я всё могу, Майки. Что надо сделать? Хочешь, своей энергией с тобой поделюсь? А то ты какой-то грустный…

— Тим, делиться со мной ничем не надо. Надо просто выйти и спеть несколько песен. Понимаешь меня?

— Конечно, понимаю. Сколько надо петь? Час? Два? Сутки? Двое? Я всё могу, Майки. Ты знаешь, как Господь создал Землю за шесть дней? Он наглотался перед этим «кислоты» — и всё смог. За шесть дней. Поэтому у него кое-что и не получилось, — молодой человек хихикает. — Поэтому и родились на свет такие ублюдки, как Ли Освальд, Джонсон и Никсон. А я сейчас — как Господь: выйду — и создам свою Вселенную. И моя паства там, — парень кивает в сторону публики, — мне в этом поможет.

— Слушай, Тимми, Господь ты наш обдолбанный, нового создавать ничего не нужно. Мы пока и в старом мире поживём, ладно? Просто чуть-чуть его подправим, чтоб не так воняло. А для этого надо, чтобы ты вышел и кое-что спел, если ты в состоянии. О’кей, Тим? Тебя представить?

— Не надо. Зачем? Господь никому в представлении не нуждается… — Молодой человек поднимает руку с гитарой, поворачивается и медленно, словно ещё не до конца уверенно выходит на освещённый участок сцены. Через какую-то минуту слегка фальшиво начинает звучать вступление к «If I were a carpenter».

Майкл Лэнг облегчённо выдыхает и слышит приглушённый смех. Он оглядывается и видит сидящего в позе лотоса прямо на сцене широколицего индийца с хищным носом, настраивающего ситар и одновременно тихонько наигрывающего на нём что-то вязко-сказочно-восточное.

— Я видел, как на Монтерее обдолбанный вусмерть Дино Валентино пел, — сообщает он между делом с протяжным акцентом. — Но Тим, похоже, его переплюнул.

— Похоже, — не возражает Лэнг. — Ну что ж, Рави, это Америка… «Кислота» под запретом, а все её едят на завтрак, обед и ужин. А когда был «сухой закон», пол-страны пьяной валялось. И вроде пьянеть было не с чего… Кстати, закинуться не хочешь?

— Нет, спасибо, — качает головой индиец с еле заметной улыбкой. — Мне скоро выходить… если Тим позволит.

Лэнг невольно улыбается в ответ.

Это и был тот самый Тим Хардин, которого откачивали с четырёх часов дня от жуткой передозировки ЛСД и добились лишь того, что он кое-как смог настроить гитару и полностью вспомнить слова нескольких песен. Индийца же звали… Рави Шанкар.

Глава 5 Дождь

Как бы ни пел Тим Хардин, почти никому из друзей его часовое выступление не запомнилось. Их мысли были заняты Флоренс, и на то, чтобы обращать внимание на происходящее на сцене, сил уже не оставалось. Они организовали возле девушки дежурство, хотя не имели никакого представления о том, что надо делать. Чарли решил было пробраться за помощью в палатку к Уэви Грэви, лидеру коммуны «Hog farm», но как только он осмотрел поле, где люди буквально стояли, сидели и лежали друг на друге в самых разнообразных позах, эта мысль тут же исчезла из его головы.

Сама же Флоренс, находясь между двух реальностей, постепенно впадала в странное забытье. Острая боль от схваток превращалась в тупо-ноющую и приобретала красноватый оттенок, вырываясь из её естества маленькими гейзерами в такт музыке, доносящейся до неё словно сквозь пелену ваты. Мнимые и действительные ощущения сплелись в такой неразрывный клубок, что если бы девушка могла сейчас ясно мыслить, то испугалась бы от понимания того, насколько близко от безумия она находится. Ей казалось, что она лежит на границе воды и песка в абсолютной и жаркой темноте, широко раскрывая рот от нехватки воздуха; странный огонь жжёт её изнутри, а невидимые волны с тихим шелестом проникают в тело. Каждая новая волна поднималась всё выше и выше, и девушка инстинктивно боялась, что следующая вот-вот погребёт её под собой. Но всякий раз волна не доходила каких-то нескольких дюймов до макушки и отступала странными толчками. Иногда же в окружавшей её темноте начинали кружиться цвета, и Флоренс шептала: «Радуга… радуга…»

… Стюарт осторожно высвободил руку из цепких девичьих пальцев и размял кисть.

— Ну как она? — настиг его шёпот Льюиса.

— У неё «приход», — отозвался парень. — Пусть уж лучше так…

— «Лучше так…» — проворчал Льюис. — Кому — лучше?

— Да заткнись ты, умник, — шикнула на него Молли. — И вправду раньше надо было думать…

Неожиданно из горла Флоренс донеслись булькающие звуки, словно девушка чем-то захлёбывалась. Стюарт испуганно приподнял ей голову, и в тот же миг девушку вырвало. Он нащупал бутылку с водой, чтобы обмыть ей лицо, и вдруг почувствовал, как что-то капнуло на руку, затем — ещё раз… ещё пару раз… Ничего не понимая, Стюарт вытянул ладонь, сразу покрывшуюся сеткой мелких капель.

— Это что — дождь? — словно издали донёсся до него голос Льюиса.

— Твою ж мать… — выругался Чарли. — Этого ещё не хватало… — Он приподнялся, стянул с себя куртку и протянул её Стюарту: — На, это для Фло. Может, придумаешь что.

Парень задумчиво повертел куртку, затем внимательно посмотрел на лежавшую в полубессознательном состоянии девушку. Флоренс дышала тяжело, с надрывом и хрипом, и Стюарт чуть ли не физически ощущал, с каким трудом ей даётся каждый вздох, звучавший так, словно он выдирался из-под груды валунов. Пару раз ему даже показалось, будто он видит, как этот вздох вырывается наружу, а прорывавшийся временами сквозь зубы надсадный стон ещё более усугублял это впечатление. Не придумав ничего лучшего, Стюарт отёр ей лицо и лоб, смочил губы и прикрыл курткой голову, затем на минуту отвлёкся, привлечённый необычными звуками, доносившимися со стороны сцены.

Он и не заметил, как сменился исполнитель. В резко-ярком пятне посреди летнего дождливого вечера можно было разглядеть невысокого человека, сидящего прямо на помосте сцены и с мастерством факира извлекающего из ситара стеклянные восточные задумчивые звуки. Стюарт догадался, что это — Рави Шанкар, и стал слушать с удвоенным вниманием. Постепенно мир начал расплываться, и парень оказался в непонятно-тёплой, слегка влажной пустоте, где со всех сторон звучала странная медитативная музыка. В эту минуту для Стюарта полностью пропало ощущение времени. Он даже забыл о том, что рядом с ним кто-то мучается схватками, и полностью растворился в ситаре, сам превращаясь в плод, которому ещё только предстояло родиться на белый свет. И на мгновение он как бы увидел всё со стороны: летний вечер, поле, сцена, многотысячная молчаливая толпа, сидящая под накрапывающим дождём, в котором серебристыми нитями звучат загадочные в своей высокой мудрости звуки… Если когда-либо в жизни, а не в фантазиях Дали, и существовал сюрреализм, то он был представлен во всей своей красе именно в эту, полную метафор и аллюзий минуту.

Дождь усиливался, потом ослабевал. И, словно в унисон с ним, инструменталка Шанкара то ускорялась, взбудораживая фантазию и нервы, то вновь замедлялась, отпуская человека на волю потока Вечности. Казалось, вся Вселенная готовилась родиться заново — в Новом Свете, под восточную музыку, звучавшую в дожде. Всё было символично, как в храме во время священнодействия. А наибольшим воплощением новой жизни, рождавшейся на глазах у всех, была хрупкая симпатичная девушка, которая должна была в старых, как сам мир, муках вот-вот подарить ему новую жизнь. И всё её благословляло на этот подвиг — и дождь, и музыка… Дождь очищал, а музыка успокаивала неизбежную боль. Стюарту вдруг показалось, что это — последний акт всемирной боли, что после сегодняшнего дня абсолютно всё будет по-другому — и жизнь, и любовь, и песни, и даже роды. И изменить всё это должна была новая Ева — новая жизнь. Vita nova.

«Нет, всё равно что-то изменится, — сказал сам себе Стюарт. — Не может всё остаться по-старому после такого. Не должно всё остаться по-старому. Оно просто права не имеет — быть по-старому…»

А дождь усилился в очередной раз. И вдруг музыка, а вместе с ней и все нити волшебства неожиданно оборвались. Парень посмотрел на сцену и увидел, как Рави Шанкар встал и извинился перед всеми за то, что вынужден прервать своё выступление — «Понимаете, я боюсь намочить ситар. Дождь слишком сильный, и если мой ситар очень намокнет, я не смогу потом на нём играть…». Слушатели разразились понимающими благодарными аплодисментами, индиец поклонился, соединив руки перед лбом, и ушёл со сцены.

В это время Флоренс схватила руку Стюарта и хрипло, утробно закричала. Вторя ей, где-то над Уоллквиллем глухо пророкотало, а через пару секунд в той же стороне резко, словно фотовспышка, прочеркнула молния…

22:50 15 августа.

— Мел, ты как? В порядке? Как добралась? Ты можешь петь?

Невысокая хрупкая темноволосая девушка, почти ребёнок, с выразительным восточнославянским лицом, на котором выделяются смешной «нос картошкой» и огромные чёрные глазищи, вобравшие в себя чуть ли не весь мир, пытается что-то сказать, но вместо этого заходится сухим надрывным кашлем. В перерывах между приступами слышно, как стучат зубы.

— Майкл, ну какое «петь»? — вмешивается в разговор сидящая неподалёку молодая женщина с одухотворённо-волевым, словно пассионарным, чуть удлинённым лицом. — Ты только глянь на неё. Она вообще сейчас может петь?

— У меня другого выхода нет, — как бы оправдывается Майкл Лэнг. — «Incredible» только что отказались выступать: мол, не та погода для них, и вообще они не хотят испортить джимбри и сорвать голоса. — Лэнг пренебрежительно фыркает. — А мы и так выбились из графика. У нас половина приглашённых не выступит, если я сейчас прерву концерт, понимаешь? Пусть хоть фолк-сингеры выйдут, что ли…

— Тебе надо, чтобы кто-то пел? Давай я пойду.

— Не сейчас, Джоан. Ты только что с «малой сцены», передохни. Пойдёшь последней… Мел, как ты? Ты замёрзла? Что с тобой?

Девушка пытается что-то сказать, но вместо этого только мотает головой и снова заходится в приступе кашля. Джоан энергично показывает рукой в сторону поля:

— Посмотри туда, Майкл. Ты видишь, сколько там народа? И ты думаешь, что все мы тут такие крутые и у нас коленки не трясутся перед ними? Эта девочка на своём концерте хоть раз видела столько людей? Она просто разволновалась.

— Эй, кто-нибудь! — кричит Лэнг за сцену. — Чай сделайте девчонке, а!

— Только без этих ваших «кислотных» штучек! — добавляет Джоан. — Обычный нормальный чай, с мятой. Ей успокоиться нужно, а не расслабиться. Разницу понимаете? Арло, будь другом, проследи, ладно?

Девушка продолжает кашлять, но уже меньше; несколько раз поднимает глаза на Майкла, снова пытается что-то сказать, но вместо этого закрывает рот рукавом и снова кашляет. Джоан встаёт, не спеша подходит к ней и обнимает:

— Ну всё, всё, Мелани. Успокойся… всё хорошо будет.

Она выше ростом, и сейчас кажется, что рядом стоят две сестры.

Им приносят чай, Джоан протягивает его девушке-ребёнку. Та берёт стаканчик, греет о него ладошки и пьёт мелкими глотками. Руки дрожат. Постепенно озноб проходит, в бледном перепуганном славянском личике появляется осмысленное выражение, и наконец она с большими паузами произносит:

— Я… я боюсь… Я просто… боюсь…Я… я не думала, что их там… Я… я не знала…

— Скотина ты, Майкл, — почти беззлобно бросает Джоан. — Ты бы мог и отменить её выступление.

— Джоан, она за это выступление неплохо получит, — возражает Лэнг. — И потом, ты вот готова выйти на сцену хоть сейчас. Почему она не может этого сделать? Дождь вроде заканчивается…

— Он… он прав, — неожиданно говорит девушка. — Не в деньгах дело. Я сама… хочу там спеть. Я… — снова кашель, — я просто… просто испугалась. Я вправду… у меня вправду никогда столько… не было. И мама… если я ей скажу, сколько было людей… она ж мне просто не поверит. — Окружающим кажется, что в её голосе сквозит смущённая улыбка.

— Мел, ты как?

Девушка пару раз глубоко вдыхает, затем произносит:

— Я…я готова. Всё…

Майкл оборачивается, смотрит на сцену, затем легонько касается её плеча:

— Рави ушёл. Иди. Удачи, Мел… Да ты не волнуйся, крошка. Всё хорошо будет. Ты круто выступишь.

Девушка робко улыбается в ответ на неуклюжее одобрение, надевает всё ещё дрожащими руками гитару и медленно выходит к слушателям. Оба, Майкл и Джоан, смотрят ей вслед. Через некоторое время начинают звучать первые аккорды «Beatiful people».

Девушку, которая так разволновалась перед своим выступлением, звали Мелани Энни Сафка. Но уже тогда достаточно было назвать одно лишь первое имя — и все знали, о ком идёт речь. Это была та самая Мелани, за которой совсем скоро закрепится титул «легенда американского фолка». А молодой женщиной, которая поила её чаем с мятой, была… Джоан Баэз.

С неожиданным проворством Молли перебралась через сидящих прежде, чем кто-то успел опомниться, и, оказавшись возле Флоренс, скинула с её головы куртку. На девушку страшно было смотреть.

— Щупальца… щупальца… Кто-то лезет! Из меня лезет! Ааааа… Больноооо… — выла она.

— Фло, успокойся, — тихо начала говорить Молли, поглаживая её по голове и метнув красноречивый взгляд на Стюарта. — Это ребёнок. Не бойся, милая.

— Кто? — ничего не понимала Флоренс. — Откуда? Ребёнок?.. Чей?

— Твой, Фло. Успокойся. Всё с тобой в порядке. Никаких чудовищ нет. Просто тужься. — Затем девушка обратилась к Льюису: — Лью, я не смогу наклониться. Когда появится ребёнок, поддержи ему головку, хорошо?

Льюис неуверенно кивнул и примостился сбоку, отодвинув Стюарта и встав коленями на мокрую землю.

Дождь всё усиливался. Все быстро промокли; ноги скользили по раскисающей на глазах земле; волосы слиплись, лезли в глаза, к ним противно было притронуться. Со сцены над миром взлетал дрожащий, чуть надтреснутый голос Мелани, и всем вокруг казалось, что он соревнуется с непогодой. Стюарту же, оказавшемуся не у дел, её голос, даже усиленный динамиками, был почти не слышен, пропадая в звуках бушевавшего рядом маленького апокалипсиса:

— Давай, Фло! Ещё чуть-чуть!

— Ааааааааууу…

— Ноги, ноги ей подержите…

— Лью, твою мать…

— Молли, прости…

— Да что прости? Ты испачкал меня всю!

— Молли, не ори, — это уже голос Чарли. — Все потом вымоемся.

— Ааааааа…

— Лью, ты что, заснул?

— Я…я…не… — Что там Льюис «не», никто так и не понял: последние слова утонули в булькающих горловых звуках.

— Слабак! Стюарт…

— Э, чуваки, что там у вас? — раздался сбоку от Стюарта незнакомый голос. — Что, у кого-то передоз?

Никто не ответил. Стюарт перелез через растянувшегося на ногах Флоренс Льюиса и спросил:

— Молли, что надо сделать?

— Отпихни этого сукиного сына для начала, — отозвалась девушка, с брезгливостью кое-как вытирая руки о спальник. — Он меня всю облевал. Там головка лезет… поддержи её. Ччёрт, ну и погода…

Вбирая голову в плечи и превозмогая тошноту, парень неуклюже перевалил друга на своё место, затем, стараясь не смотреть, на ощупь стал искать между ног Флоренс ту самую лезущую головку.

— Стюарт, не отворачивайся, — раздался голос молчавшей до этого Ким. — И быстрее давай. Ребёнок стукнется.

— Я ничего там не вижу, — выдавил из себя Стюарт.

Чарли, державший руки Флоренс, как-то умудрился включить фонарик и направил его тусклый луч между её ног. Стюарт еле-еле заставил себя посмотреть туда, где в прыгающем пятне чернело что-то непонятное, похожее на сдутый футбольный мяч.

— Помоги ей, чтоб он не захлебнулся, — послышался голос Молли. — Фло, давай… ну же…

Флоренс ответила новым криком, от которого Стюарту стало не по себе. Отключив разум — сейчас он был только помехой, — парень протянул вперёд руки и, словно слепой, перебирая ими по ногам девушки, коснулся этого самого «сдутого мяча». Ладони скользнули по чему-то липкому и противному, тело передёрнулось от отвращения. Ему захотелось отдёрнуть руки, словно от змеи, но он удержался.

— Фло, ещё…

Парень почувствовал какое-то движение и ухватился поудобнее, стараясь приподнять настырно лезущее наружу существо и помочь ему. Ещё толчок, крик, толчок…

Над головой неожиданно грохнуло, словно пополам разорвалось небо, уши заложило, и в это время Флоренс закричала ещё раз. В её крик неожиданно вплёлся другой — жалобно-требовательный. Ладони парня внезапно отяжелели, и он напряг силы.

— Всё! — обрадовано крикнула Молли. — Всё, ребёнок… Молодец, Фло!

— Мать честная! — выдохнул Чарли.

— Вытрите её. И с пуповиной надо что-то сделать. Перерезать там…

— Чем ты её перережешь?

Всё долетало до Стюарта словно сквозь вату. Он смотрел на кричащее маленькое тельце, на которое жадно и обрадовано набросился дождь, видел тянущуюся от него какую-то жилу и ничего не осознавал. Кто-то что-то прокричал ему в самое ухо — кажется, про какую-то пуповину, — и парень, машинально кивнув, нагнулся к ребёнку и, словно в полусне, перервал длинный слизкий отросток.

Ему кинули куртку — ту самую, которая незадолго до этого прикрывала Флоренс: «Стю, на! Укрой ребёнка!». Голоса продолжали сливаться в «белый шум», где витали только буквы и звуки — без всякого значения:

— А Льюис? Что с ним?

— Он в обмороке. Ничего, очухается. Под дождём поваляется, придёт в себя…

— Его сейчас надо в себя приводить. Фло нужно переложить на сухое. Она простыть может…

— Господи, да обмойте же её кто-нибудь! Она вся в крови!

Кто-то толкнул его в плечо:

— Стюарт! Стю!..

Парень обернулся и увидел рядом озабоченную Ким:

— Дай мне ребёнка. Сделай что-нибудь с Лью: надо Фло помочь.

Всё ещё не вникая толком в происходящее, Стюарт отдал ребёнка, посмотрел на кулем валявшегося Льюиса, затем присел и энергично затряс его за плечо. То ли это помогло, то ли ещё что-то, но Льюис пришёл в себя, уселся прямо на раскисшей земле, ошалело осмотрелся и вдруг воскликнул:

— Смотрите!

Стюарт невольно посмотрел в ту сторону, куда он указывал, и замер.

В рассеянном свете прожекторов с осветительных мачт, высящихся по обеим сторонам сцены, дождь казался серебристой дрожащей бахромой, струящейся по невидимой одежде. Посреди одного такого прожекторного пятна в явном замешательстве стояла на сцене худенькая Мелани, а от полосы дубов, вдоль которых размещалось несколько палаток, к ней тянулись огоньки, рассекая серебристый мокрый занавес. Они вспыхивали на глазах, расползаясь по всему полю загадочными светлячками, гипнотизировали, притягивали к себе, и от одного их вида забывалось о дожде, который, казалось, уже заполонил всё тело изнутри, о налипшей на подошвы грязи…

Кто-то снова толкнул его в плечо:

— Чувак, держи!

Стюарт очнулся от созерцания, оглянулся и, увидев в протянутой со стороны руке маленькую баночку с горящей свечкой, машинально взял её.

— Ну так что у вас тут было-то? — спросил тот же голос.

Стюарт собрался было ответить, но тут его внимание привлёк шум, катившийся от сцены. Одновременно в такт ему сотни огоньков стали раскачиваться. Шум разрастался, и вскоре Стюарт смог разобрать: «Мел, пой!.. Мел, не уходи, пожалуйста!..»

А случилось вот что.

Спев две или три песни под непрекращающимся дождём, Мелани промокла настолько, что уже не могла находиться на сцене, и собралась уходить, отчаявшись в надежде, что погода наладится. Слушатели из передних рядов пытались её удержать, но, видя, что девушка настроена решительно, пошли на крайние меры. Откуда-то появились первые свечи, которые стали зажигать прямо на глазах у опешившей певицы; этот почин подхватили возле палаток, и вскоре часть поля была охвачена раскачивающимися в её честь огоньками. Это невиданное доселе зрелище и сопровождалось просьбой: «Не уходи…»

Девушка была так потрясена и растеряна, что буквально приросла к месту возле микрофона. Позже те, кто сидел в первом ряду, уверяли, что видели в её глазах слёзы. Однако это продолжалось недолго — минуту или две: губы Мелани упрямо сжались, и она, глянув вверх, запела дилановскую «Mr. Tamburine Man» с каким-то вызовом, встреченным бурными радостными криками…

…в которых утонул крик Флоренс.

— Ну и «приход» же у чувихи! — сочувственно произнёс невидимый собеседник.

— Это не «приход», — отстранёно заметил Стюарт, глядя в ту сторону, где даже в темноте угадывалось суетливо-паническое шевеление. — Ей просто больно. У неё ребёнок…

— Ребёнок? — удивлённо переспросил невидимый. — Серьёзно? Но это ж круто, чуваки! Поздравляю вас! — Крепкая рука фамильярно хлопнула Стюарта по плечу. — Дженни, крошка, ты слышала? У чуваков ребёнок родился!

— Ребёнок? — раздался протяжный высокий девичий голос. — Вааау!.. А кто — мальчик, девочка?

— Н-не знаю, — отозвался Стюарт, но его, казалось, и не услышали. Девушка забормотала что-то непонятное. До Стюарта доносилось прерывисто-протяжное: «Грязь — внизу… дождь — сверху… ребёнок — посередине. Музыка… как акушерка. Дух благословляющий и принимающий роды…» Не дослушав, парень стряхнул с себя оцепенение и бросился к суетящимся возле Флоренс тёмным силуэтам. Девушка билась в истерике, дёргаясь и пытаясь вырваться из рук крепко державшего её Чарли. Её ноги то и дело били по мокрому спальнику: Флоренс так и не успели переложить на что-то сухое. Льюис подсвечивал фонариком, и в тусклом свете было видно искажённое страхом лицо парня. Молли, сама дрожа, пыталась успокоить подругу, гладя её по рукам.

— Молли… Молли… — дрожа, повторяла девушка, — я умираю? Я на части распадаюсь, да? Это… оно шевелится?.. Что это, Молли? Оно шевелится, я вижу это!.. И…и смотрит… Оно… оно смотрит на меня, Моллиии!!!..

Молли, наклонившись к её уху, что-то шептала.

— Что с ней? — спросил Стюарт, присев рядом с Льюисом. Вместо ответа тот кивнул на бёдра девушки. Парень присмотрелся и увидел между её раздвинутых ног какой-то кроваво-бледный пузырь. К горлу снова подкатил комок.

— Это послед, — произнесла Ким, покачивая ребёнка. — Его бы выкинуть куда-нибудь…

— Куда ты его в такой толчее выкинешь? — буркнул Чарли. — Проще уж переложить Фло на другой спальник, а это оставить до утра. А утром я придумаю что-нибудь…

— Может, попросим чуваков как-то потесниться? — робко предложил Льюис. Ким фыркнула, а Чарли, слегка ослабив хватку, полуобернулся и стал о чём-то говорить с соседями сзади.

Как и Ким, Стюарт не ожидал от этой идеи ничего путного, однако, к его удивлению, кто-то где-то подвинулся, кто-то помог Чарли раскрутить сухой спальник, ещё кто-то вместе с ним же осторожно приподнял Флоренс. Стюарт вовремя подхватил ноги, и вскоре им удалось, кряхтя и оступаясь в грязи, переложить её на сухое. Молли в конце концов смогла успокоить девушку, и Флоренс тут же впала в сонное забытье.

Стюарт осторожно выпрямился и почувствовал, как дрожат ноги. Чарли вытирал лицо рукой.

— Выпить бы сейчас, — произнёс он.

Стюарт хотел было предложить вместо выпивки ЛСД, но вспомнив взгляд Молли, счёл за лучшее промолчать.

— Ким, как там ребёнок? — спросил между тем Чарли.

— Молчит, — отозвалась девушка. — Вроде заснул…

— Молока бы ему назавтра где-нибудь взять, — озабоченно проговорил Чарли. — Я сомневаюсь, что Фло после такого придёт в себя завтра… Придётся Уэви напрягать. Ну он чувак хороший, правильный, поможет…

— Ким, — неожиданно робко проговорил Льюис, — а кто родился-то?

Все со внезапным интересом посмотрели на девушку, словно лишь сейчас до конца осознав, что же только что произошло. Ким улыбнулась и протянула Льюису завёрнутого в куртку ребёнка:

— Сын у тебя, папаша…

Глава 6 «Рыбная считалочка»

Как выступали Арло Гатри и Джоан Баэз, замыкавшие собой этот день, никто из компании уже не видел. Спали все, даже младенец.

Утром Стюарта разбудил вертолёт, пронесшийся низко над головами. Парень открыл и тут же закрыл глаза: его ослепило солнце. В следующее мгновение оно зашло за тучу, заговорившую голосом Чарли:

— Стю, вставай… Стю, помощь нужна, вставай!

Затем «туча» легонько потыкала ногой в бок, и Стюарт снова открыл глаза:

— Ты чего, Чарли?

— Надо место освободить. Для вертолёта. Нам продукты привезли, а сесть ему негде.

Стюарт почти проснулся и приподнялся на локтях:

— Освободить? А… где? От чего?

Чарли обвёл рукой. Стюарт огляделся.

Ещё вчера мирно зеленеющее поле люцерны выглядело полем битвы под Геттисбергом. Везде, насколько хватало глаз, спали — и на спальниках, и прямо в грязи, и даже на капотах и крышах немногочисленных машин, на которых добрались первые счастливчики. Спящими были забиты и сами машины, не говоря уже о тех самых «пяти автобусах из Орегона».

— И как это можно освободить?

— Сам пока не знаю, — отозвался Чарли. — Да придумаем, наверно. Соберём чуваков, Уэви придёт. Что-то решим…Только быстрее надо.

— А вертолёт? Так и будет кружить?

Чарли не ответил и потянул Стюарта. Тот поднялся, и они вдвоём, оскальзываясь в грязи и осторожно переступая через спящих, стали пробираться за сцену, ближе к лесополосе — в той стороне народу было меньше.

— У нас за деревьями несколько палаток, — пояснял на ходу Чарли. — Там кухня есть, «малая сцена». Даже медпункт ночью поставили — помнишь вчерашний вертолёт? Хорошо было бы, если бы этот, что сейчас прилетел, сел ближе к той стороне.

— Медпункт, говоришь? — Стюарт даже остановился. — Так надо туда Фло отвести с ребёнком — пусть посмотрят. И остальных бы отправить — Молли, Ким…

— Отведём-отведём, расслабься, — нетерпеливо проговорил Чарли и снова потянул его за собой.

По пути он забирал с собой всех слонявшихся без дела, так что вскоре их набралось около полутора десятка. Когда они добрались до места, там уже находилось около сотни человек — в большинстве своём из «хиппи-полиции», — среди которых выделялись двое. Одного — долговязого мужчину очень неопределённого возраста в костюме Медведя Смоки — Стюарт узнал сразу, вспомнив его дуделку и вопрос «Как дела?» перед началом фестиваля. Другой же — рослый, еще молодой, с лицом отставного морпеха — был ему незнаком. Оба озабоченно переговаривались, осматриваясь по сторонам и время от времени поглядывая в небо.

— Может, на верёвках сбросить? — предложил рослый. — Там же ничего бьющегося нет, Уэви?

Стюарт понял, кто перед ним. Это были те, чьи имена не сходили в эти дни с уст наряду с именами приглашённых на фестиваль музыкантов: первый — бывший комик Хью Ромни, больше известный как Уэви Греви; второй — лидер коммуны «Весёлые проказники» с Западного побережья Кен Баббс.

— Бьющегося ничего нет, но ни у одного вертолёта столько топлива не хватит, Кен — крутиться над нами и ждать, пока всё скинут, — широко улыбаясь, проговорил Уэви. Он шамкал: у него во рту было всего два верхних зуба. — Там завтрак на четыреста тысяч, прикинь? Гольдстейн постарался. Так что мы целый день потратим на то, чтобы всё принять… Да и есть ли там кому скидывать? Не-е-е, нужно другое придумать… В оцепление встать разве что…

— Это как?

— Взяться всем за руки и сделать кольцо. Больше людей — больше кольцо. И вертолёт сядет внутрь. А мы потом перетаскаем.

— Уэви, не чуди, — покачал головой Кен. — Кто ж устоит-то, когда вертолёт рядом садиться будет?

— Полторы-две сотни устоят, — заверил Уэви, по-прежнему улыбаясь. — А кто не устоит… что ж, полетает. Реальный трип — это ж круто, чувак! — И он обратился к остальным, объясняя им, что надо делать. Кен недоверчиво хмыкнул.

Пока они препирались, к толпе присоединилось ещё несколько десятков человек, и Греви удалось быстро организовать людей для очистки пространства и создания кольца. Вертолёт успел сделать пару кругов над полем и когда снова оказался над ними, Кен начал усиленно сигналить. Пилот понял сигнал, и машина стала спускаться. Стюарта обдало горячим ветром. Он непроизвольно нагнул голову, прикрыв глаза и крепче сжав руку Чарли — справа — и незнакомого белобрысого коротко стриженого юноши — слева. Ветер забивал дыхание, резал глаза — Стюарт чувствовал это даже сквозь прикрытые веки. Уши заложило от воя винтов, раздававшегося так близко, что на мгновенье ему показалось, будто вертолёт вот-вот опустится на него. Тело напряглось, голова вжалась в плечи.

Наконец вертолёт сел. В стороны полетела грязь от колёс. Шум стал слабеть, и вскоре винты остановились. Понемногу к Стюарту начал возвращаться слух. Он перевёл дух, с трудом расцепил руки и увидел, как Чарли побежал к вертолёту и тут же затерялся в образовавшейся толпе. Затем из люка полетели первые грузы, и толпа превратилась в цепочку муравьёв.

Следующие несколько часов Стюарт вместе со всеми таскал тяжёлые тюки с соевым соусом и овощами на кухни. В очередной раз возвращаясь к вертолёту, он увидел промчавшегося мимо Чарли в расстёгнутой куртке, крикнувшего ему на ходу: «Я за Фло!» Первым порывом Стюарта было побежать следом, но он тут же передумал, решив встретиться с ними у медпалатки.

Это оказалось разумным: пока Стюарт дотащил очередной тюк, расспросил, где находится медицинская палатка, и добрался туда, Чарли и Флоренс с ребёнком уже стояли у входа. Рядом с ними крутился какой-то молодой парень. Стюарт подошёл поближе и услышал:

— Мескалин не хотите, чуваки? Один бакс всего.

— Отстань, — беззлобно отпихивал его Чарли. — Не до тебя сейчас.

— Чуваки, ну расслабьтесь же! Что вы такие напряжённые? Жалко бакс, что ли? — Парень был настойчив, явно не замечая повязку «хиппи-полиции» на рукаве Чарли.

— Я тебе просто так один бакс дам, только отстань, ладно? — Чарли полез было в карман, но Стюарт жестом остановил его.

— Чувак, — обратился он к продавцу, — нам не нужен мескалин. Нам не жалко бакс, просто мескалин не нужен. Понимаешь?

Почему-то слова Стюарта подействовали на парня отрезвляюще. Тот внимательно осмотрел их и молча отошёл. Вскоре из-за палатки снова послышалось: «Мескалин! Кому мескалин за один бакс!».

— Вот будет смешно, — вдруг хихикнула Флоренс, — если он нас принял за переодетых копов. Или ещё круче — агентов ФБР.

— Ага, — подхватил Чарли. — С ребёнком на руках. Который только вчера родился… Точно, Фло, для конспирации.

— Конечно, принял, — неожиданно задумчиво отозвался Стюарт. — Какой нормальный чувак откажется от мескалина?

— Стю, так ведь за бакс же… — начал было Чарли, но Флоренс слегка толкнула его плечом.

Из палатки с откинутым пологом доносились обрывки разговора. Чернявый доктор средних лет с ярко выраженными итальянскими чертами лица говорил двум молодым людям:

— …в основном порезы. Несколько случаев глазных ожогов — три или четыре. Олухи какие-то закинулись «кислотой» и смотрели на солнце. Есть два случая ожогов звуком.

— Звуком? — удивлённо переспросил один из собеседников — невысокий, очень молодой парень в кожаной безрукавке на голое тело, с копной курчавых волос и отрешённо-нездешним взглядом, которым он осматривался по сторонам с видом пришельца-гуманоида.

— А чему вы удивляетесь? — пожал плечами доктор. — Вы такую стереосистему установили — её чуть ли не в самом Вудстоке слышно[4].

— Всё равно странно, — подал голос второй, долговязый. — Вчера выступали только фолк-сингеры…

— Уберите людей от колонок, — посоветовал доктор. — Я так понимаю, на фолкниках не закончится. Но если выйдут тяжёлые группы…

«Гуманоид» покачал головой:

— Это просто невозможно, док. Столько народу… И будет ещё больше: уик-энд начался.

— Я вас предупредил, мистер Лэнг, — почти равнодушно произнёс доктор. — А там — дело ваше. Кстати, вы так бездарно всё тут устроили… Медсёстры прибыли только сегодня. Медикаментов не хватает. Антисанитария. Не хочу пророчить, но я очень удивлюсь, если здесь обойдётся без несчастного случая.

Лэнг промолчал, долговязый же примирительно заговорил:

— Док, да нормально всё будет. Кстати, не хотите закинуться? Расслабитесь заодно…

Доктор с минуту смотрел в его бесхитростное лицо, как бы пытаясь понять, нет ли какого подвоха, затем протянул руку:

— Давайте…

Чарли решил, что пора вмешаться:

— Прошу прощения, доктор, вы можете осмотреть девушку и ребёнка? Она родила ночью, может, ей помощь нужна…

Доктор застыл с протянутой рукой, затем собрался что-то сказать, но его перебил влетевший в палатку подросток:

— Док, скорее! Там одного чувака трактором задавило!

Выразительно глянув на Лэнга, доктор быстро направился за подростком, на ходу бросив ближайшей медсестре: «Осмотрите роженицу». Вслед за ним выбежали и Лэнг с долговязым. Чарли со Стюартом растерянно переглянулись.

— Хрень какая-то, — неуверенно проговорил Чарли. — Откуда тут трактор? И чего ему тут кататься?

Стюарт пожал плечами.

Тем временем медсестра завела Флоренс за перегораживавшую палатку пополам ширму. Вскоре оттуда донёсся плач ребёнка.

— А ты молоко достал? — словно очнулся Стюарт.

— Ещё утром, — машинально отозвался Чарли. — Да я думаю, Фло уже и кормить его сможет сама. Посмотрим, что сейчас скажут.

Осмотр продолжался недолго. Вышедшая медсестра сообщила, что всё в порядке, не преминув добавить, что девушке ещё повезло: мол, в таких условиях могло быть и хуже. «Но вы всё-таки берегитесь: чудес много не бывает», — посоветовала она. Пока Флоренс кормила ребёнка и приводила себя в порядок, молодые люди договорились о том, что здесь разместят ещё двух рожениц, и наконец они все вышли из палатки. Флоренс и вправду выглядела бодрее и даже улыбалась, осторожно прижимая к себе спящего младенца.

— Поесть бы что-нибудь, — неуверенно проговорила она, глядя поочерёдно то на Чарли, то на Стюарта.

— Я пойду к кухням, узнаю, может, у них уже есть что-нибудь, — поспешно откликнулся Чарли. — Стю, я где-то недалеко видел палатку с гамбургерами. На ней вывеска есть — «Еда за любовь». Это они так называются. У тебя найдётся пол-бакса? Там гамбургеры всего двадцать пять центов стоят…

Стюарт пошарил по карманам, нащупал что-то круглое и извлёк три таблетки ЛСД — те самые, которые ему вручили как «подарок от Медведя» вчера перед концертом.

— Вот — всё, что есть.

Флоренс хихикнула. Чарли недоуменно уставился на таблетки, затем расхохотался:

— Да-а-а, Стю… Хороша валюта! На все случаи жизни прям. Жаль только, не в ходу она пока у разных воротил…

— Чарли, — вдруг мечтательно заговорил Стюарт, — а ты только представь: вдруг когда-нибудь в мире и вправду исчезнут деньги, и останется только вот это, — он чуть подкинул таблетки. — Правда, здорово было бы?.. Их же очень легко приготовить самому. И покупай тогда за них что хочешь. Обменивай их. Ведь тогда ни богатых не будет, ни бедных. Войн не будет. Заводы не нужны, природу никто гробить не будет. Города исчезнут. А что людям-то надо? Вот, — он обвёл рукой вокруг, — живи здесь, работай на земле, расти хлеб и обменивай его на «кислоту». Счастье… Ну ведь здорово же, а, ребят? Ведь тот док, что ЛСД изобрёл — правда же, гений? — Парень переводил взгляд с Чарли на Флоренс и обратно, словно ища в глазах сочувствие и понимание. Но в глазах девушки он читал лишь недоумение, а во взгляде Чарли — откровенную насмешку, постепенно уступавшую место тревоге. Флоренс не удержалась и, перехватив ребёнка, слегка погладила Стюарта по голове, словно старшая сестра — младшего брата-фантазёра.

— Ого, — проговорил Чарли, — да у нас новый «профессор ЛСД»[5] объявился… Ну всё, хватит. — Он полез в свой карман, достал оттуда мятый доллар и протянул его Стюарту. — На. И спрячь свою валюту — ещё пригодится. В следующей жизни. — Он хохотнул, развернулся и быстро пошёл в сторону кухонь.

— Пойдём, Стю. — Флоренс потянула его в другую сторону.

Они пошли наугад, по дороге расспрашивая встречных, где можно купить гамбургеры за двадцать пять центов. Флоренс шла осторожно — видимо, вчерашние роды всё ещё сказывались, несмотря на заверения медсестры, — и Стюарт время от времени поддерживал её, пожалуй даже, чересчур бережно. Найти палатку оказалось несложно: она стояла примерно в том же месте, где вчера раздавали сэндвичи. Ещё издали они услышали в той стороне крики и ругань, а подойдя ближе, увидели толпу, обступившую палатку со всех сторон. Из середины раздавалось: «Капиталисты! Кровососы! — Да пошёл ты к чёрту, нахлебник! Что, на шару всё привыкли получать?».

— Чуваки, а что случилось? — спросил Стюарт у ближайшего, который приподнимался на цыпочки, стараясь поверх голов собравшихся разглядеть подробности.

— Ругаются, — сообщил тот, не оборачиваясь. — Гамбургер уже один бакс стоит, вот и возмущаются все.

— Один доллар? — не поверил парень. — За какой-то гамбургер? Не, точно все поехали на этом «одном баксе». У кого ж такие деньги-то здесь будут?

Собеседник пожал плечами:

— Ну, может, у кого-то и будут, но не у нас точно. Вон и пытаются это объяснить. Как бы драка не началась…

— А пусть даже и начнётся, — возразил кто-то невидимый. — Уэви что говорит? Все должны помогать всем. Правильно? Правильно. А какая помощь тут может быть, если за неё просят целый бакс? Даже четверть бакса — и то много. Тут всё — бесплатно, даже рок-н-ролл, и нечего кому-то наживаться на чуваках. Хорошо бы было вообще снести к чертям эту палатку…

— И что ты жрать-то будешь? — резонно отозвался ещё один.

— Вон там — собеседник махнул рукой в сторону лесопосадки — кухни поставили. А уж на них-то точно что-нибудь придумают. Вертолёт не зря летал сегодня утром.

Пока Стюарт вслушивался в диалог, крики впереди усилились, затем раздался вопль: «Эй, придурок, ты чего делаешь?», и в тот же миг один угол палатки осел. Толпа оживилась. Из неё раздался почти истерический вопль: «Бензин! Кто-нибудь, тащите бензин сюда! Или убирайтесь сами нахрен, или спалим всё сейчас здесь! Сгорите вместе со своими баксами, поняли? В ад пойдёте, торгаши хреновы, а Гарсиа будет вам на гитаре вдогонку подыгрывать, чтоб веселей идти было!»

— Фло, пойдём. Пошли скорей, пока не началось. Лучше поищем Чарли. — Стюарт обнял девушку за талию и развернул её. Флоренс тяжело вздохнула.

Они отошли шагов на двадцать и почти столкнулись с запыхавшимся Чарли, ловко прижимавшем к груди несколько пластиковых тарелок с одинаковым содержимым — странной белой кашицей, перемешанной с мелко нарезанными овощами, и куском хлеба.

— Ну что, перекусили хоть немного? — тяжело дыша, спросил он.

— Да какое там… — махнул рукой Стюарт и вкратце пересказал всё, что творилось возле палатки. Чарли выругался:

— Ладно, ну их… Разберёмся потом. Вот, выпросил кое-что. Там ещё только варят, пока не раздают, но сказал — для рожениц. Держи, Фло. Вот ложка.

Стюарт подозрительно прищурился, вглядываясь в кашицу.

— Да расслабься ты, — усмехнулся Чарли, — это не опаснее «кислоты». Овёс, пшеница и арахис. Всё сварено в кашу. И овощи. Я пробовал — вкусно. И полезно. Фло, ешь, я ребёнка подержу. Стю, возьми пока тарелку.

— Но если он вдруг проснётся, сразу мне отдай, ладно? — предупредила девушка, передавая малыша.

К счастью, ребёнок не проснулся. Флоренс приняла тарелку и осторожно попробовала кашу.

— И вправду вкусно, — улыбнулась она. — Спасибо, Чарли.

Тарелка мигом опустела, и девушка оглянулась по сторонам, ища, куда бы можно было выкинуть посуду.

— Бросай прямо под ноги, — посоветовал Чарли. — Потом всё уберём. Ну что, пошли к байку? Льюис с девчонками там, поди, уже заждались. И их заодно покормим.

— Дай мне половину, — Стюарт протянул руку за тарелками.

Они пошли обратно к сцене, где два часа назад возобновился концерт, но вдруг вылетевший на них откуда-то сбоку подросток схватил Чарли за руку.

— Вы слышите? — шёпотом спросил он.

— Что — «слышите»? — остановился Чарли. — Что случилось, чувак?

— Как? Вы стрельбу не слышите?

— Какую стрельбу?

— Ну как же… Там, — мальчишка махнул рукой куда-то за спину, в сторону кухонь. — Там Нацгвардия. Стреляет. В чуваков стреляет. Она сначала давила их грузовиками, а потом стрелять начали. Вы не слышите?

На какую-то секунду в глазах Чарли мелькнул испуг, и он невольно прислушался, хотя в висевшем над полем гуле трудно было что-либо услышать. Флоренс побледнела и непонимающе взглянула на Стюарта. Тот нахмурился и внимательно посмотрел на подростка — худого, остроносого и большеглазого, слегка лопоухого, со свежим загаром на теле и лицом, покрытым крупными каплями пота. Хотя время перевалило за полдень и воздух уже основательно прогрелся последождевым солнцем, всё же трудно было настолько сильно пропотеть, и Стюарт как можно более ласково спросил:

— Чувак, ты пить хочешь?

Флоренс ткнула его локтём под бок, но он не обратил на это никакого внимания. Подросток недоумённо уставился на Стюарта и пару раз кивнул.

— Чёрт, я ничего не слышу, — выругался наконец Чарли. — Какая стрельба, чувак? Где ты её слышал?

Парень снова махнул рукой назад, и в это время Стюарт, взяв удобнее тарелки, перехватил её и легонько сжал. От неожиданности парень дёрнул руку и тут же с недоумением уставился на неё, не понимая, как это ему удалось так легко её выдернуть.

— Ты дрожишь… — тихо произнёс Стюарт. — Чувак, успокойся. Нет никакой стрельбы. Тебе почудилось.

— Да вы не понимаете!.. — сорвался было на крик подросток, но Чарли, быстро взглянув на друга, передал ему свои тарелки и, неуклюже обняв перепуганного мальчишку, стал гладить его по голове.

— Сколько ты закинул? — тихо спросил он.

Парень посмотрел на него расширенными глазами и так же тихо ответил:

— Два «колеса».

— У-у-у, как тебя накрыло, — Чарли продолжал гладить его по голове. — Успокойся, чувак, успокойся. Здесь никто не стреляет, гвардейцев нет. Тебе показалось. Это просто бэд трип. Расслабься… расслабься… — приговаривал он, стараясь незаметно оглядеться по сторонам.

— Бэд трип? — переспросил парень. — А Уэви говорит…

— Уэви правильно говорит, чувак. Он всё правильно говорит. Но ты просто не готов к видению. Пока не готов. Такое бывает. Не переживай, успокойся. Всё пройдёт… — Продолжая гладить парня по голове, Чарли взглядом показал Стюарту на свою повязку, а затем обвёл пальцем окружность в воздухе. Стюарт кивнул.

По счастью, долго искать ещё одного обладателя повязки хиппи-полицейского не пришлось. Буквально через пять-шесть метров Стюарт наткнулся на полуголого чернокожего мужчину средних лет и, не забыв наставления Чарли насчёт обращения, вкратце объяснил ему, что произошло. Мужчина молча кивнул, подозвал ещё одного, и они направились вслед за Стюартом.

С видимым облегчением передав им всё ещё дрожавшего подростка, друзья поделили тарелки, Чарли одобрительно толкнул плечом Стюарта, и они снова направились к сцене. В хлопотах они пропустили выступление «Quill», и теперь со сцены доносился бодрый перебор гитары и звучный, хорошо всем знакомый голос…

За пятнадцать минут до начала выступления. Суббота, 16 августа.

— Джо, давай, ну же…

— Вы чего, ребят? У вас совсем от кислоты крыша поехала? — Длинноволосый усатый молодой человек в псевдо-военной форме на голое тело недоумённо смотрит на запыхавшегося Лэнга. — У меня всё с парнями в пробке застряло, даже гитара. Как я выступлю?

— Найдём мы тебе гитару, — смеётся Лэнг и кивает кому-то сзади. Тут же музыканту протягивают невесть откуда взявшуюся старую чёрную гитару без ремня. Джо берёт её, придирчиво осматривает, затем пытается взять пару аккордов и тут же восклицает:

— Мать честная, да она ж расстроена, как мой папаша перед свадьбой… Я только настраивать её буду три часа, Майкл!

— Ну подкрути там что-нибудь…Ты думаешь, кто-то на это внимания обращать будет?

— А ремень? — не унимается Джо.

— Ну что ты как маленький, Джо? Ты без ремня сыграть не сможешь, что ли? Вон, Ричи Хейвенс вчера играл без ремня — и ничего. Целый час играл, между прочим.

— Ну я ж не Ричи, Майкл, а всего лишь Джо.

— Джо, — вмешивается в разговор долговязый ведущий Джон Моррис (фестиваль начинает приобретать признаки цивилизованности), — нам действительно нужна твоя помощь. Сцена мокрая — надо её высушить. Электроинструменты не подключишь. И выпустить некого. Чип с ребятами сейчас проверяет все кабели, чтоб никого током не стукнуло. А время идёт. Мы на девять часов сдвинулись из-за этой погоды. А времени — до понедельника.

— Так я ж не заявлен, — уже не так уверенно сопротивляется Джо, — какой от меня толк? И народу-то сколько, Боже ты мой…

— Ну что тебе народ? — снова отвечает Майкл. — Считай, что ты где-нибудь на антивоенной демонстрации. Так легче будет? Представь себя эдаким Че Геварой — и вперёд. Ну же, Джо, всего двадцать минут!

— Пятнадцать, — тут же отзывается музыкант.

— Если пойдёшь…

— А это — демонстрация?

Вокруг смеются.

— Черти, ну хоть верёвку дайте какую-нибудь, а? Что ж вы так издеваетесь над людьми? Гитара из какого-то подвала, сцена мокрая… Меня током хоть не стукнет?

— Не стой близко к микрофону, и всё будет о’кей, — отзывается Моррис.

— Не, вы слышали это, а? — мгновенно откликается Джо. Он уже сидит на корточках и привязывает поданный ему кусок верёвки к грифу гитары — Ладно, хрен с вами. Но, Майкл, что хочешь делай — пятнадцать минут. Не больше. Хоть облаву по окрестностям устраивай, понял? Мне ещё с «Рыбами» потом выступать, когда они доберутся…

— Не переживай, Джо, так всё и будет, — благодушно отзывается Лэнг. Снова взрыв хохота…

Так уговаривали на сольное выступление одного из самых радикальных рок-поэтов и музыкантов Америки — Джозефа Макдональда, лидера группы «Country Joe and the Fish», более известного по прозвищу «Кантри Джо». Это прозвище было для американских властей хуже красной тряпки для быка, поскольку напоминало им о временах Второй Мировой войны, когда в США был очень популярен лидер одной коммунистической страны с точно таким же прозвищем — «Кантри (Дядюшка) Джо». Собственно, в честь этого лидера и назван был родившийся в 1942 году мальчик, которому через двадцать семь лет суждено было поставить на уши Вудсток, а затем и всю Америку, одним-единственным сольным выступлением. Или, если быть более точным — одной-единственной песней…

— Give me your «ЭФ»!

— «ЭФ»! — радостно отозвалось поле на начало знаменитой «рыбной считалочки» от Джо Макдональда. Стюарт, Чарли и Флоренс переглянулись, заулыбались и стали быстрее пробираться сквозь толпу к своему месту.

— Give me your «Ю»!

Секундная недоуменная пауза…

…имевшая простое объяснение.

Обычно на концертах, затевая эту игру-перекличку, пародировавшую футбольные «кричалки» фанатов и методы обучения языку в школе, Джо получал из букв слово «Fish» («Рыба»), поэтому его желание получить другую букву (а в итоге — и другое слово) поначалу вызвало оторопь. Правда, она быстро исчезла, уступив место…

… — «Ю»! — с интересом подхватила толпа новые правила игры.

— Give me your «СИ»!

— «СИ»!

— Give me your «КЕЙ»!

— «КЕЙ»!

Каждая буква давалась с нарастающим воодушевлением: слушателей охватывало предчувствие чего-то необычного и острого.

— И что в итоге? — голосом школьного учителя вопросил Джо.

— «Fuck»!

— Что в итоге?

— «Fuck»!!

Каждый раз это слово звучало всё громче и смачней, превращаясь в некий плевок. Никто не знал, кому именно он предназначался — всех охватило щекочущее чувство сопричастности чему-то запретному, которое вдруг стало возможным высказать открыто.

Поинтересовавшись ещё несколько раз тем, что же получилось в итоге, Джо перевёл дыхание — и…

Стоявшие у сцены подхватили припев. Песня, отчаянная и бескомпромиссная, на глазах набирала силу, росла и крепла, словно молодое деревце, становясь центром, притягивавшим к себе бесцельно бродивших по полю слушателей. Толпа росла, друзьям приходилось пробираться всё медленней и медленней. Флоренс крепко прижимала к себе ребёнка, Чарли со Стюартом — тарелки.

Отзвучал второй куплет, затем — третий… Припев пели уже всем хором. И вдруг Кантри Джо, не сбиваясь с ритма песни и почти не переводя дыхания, заговорил:

— Эй, вы, там! Я не знаю, как можно остановить эту грёбаную войну, кроме как не петь ещё громче, чем сейчас. Вас там, на поле, больше трёхсот тысяч, так пойте же, ублюдки!

И припев («One, two, three, four, what's we fighting for?») был подхвачен с новыми силами. На последнем же куплете, когда Джо язвительно обращался к родителям, предлагая им первыми снарядить своего сына во Вьетнам и первыми получить его обратно в цинковом ящике, сидящие начали вставать с места и подпевать. Люди стояли так плотно, что Стюарту и остальным приходилось уже продираться сквозь них, раздвигая слушателей плечами и стараясь не уронить тарелки.

Наконец они добрались до своего места — под настоящий песенный грохот (иначе это назвать было нельзя). Тысячеголосое поле пело так, что Кантри Джо не было слышно даже в микрофон. Стюарт морщился, словно от боли, а Флоренс, быстро передав малыша Ким (Льюис восторженно подпевал вместе со всеми), поспешила зажать уши. К счастью, это продолжалось недолго: песня закончилась, поле грянуло аплодисментами, Кантри Джо помахал на прощанье рукой, и ребята смогли перевести дух.

— Молодец чувак! — выкрикнул в ухо Стюарту Льюис, находясь ещё под впечатлением от песни. — Как он их всех, а? Вот так их и надо! О, а что это у вас?

Стюарт невольно дёрнул головой и сунул ему тарелку с ложкой:

— На, пожуй. Чарли говорит, вкусно. Молли, держи, это тебе. Поешь. — Он передал ещё одну тарелку девушке, отряхнулся, затем произнёс: — Интересно, ему за это что-нибудь будет?

— Ты о чём? — не понял Льюис, уплетая кашу. Волна восторга начинала спадать, и они уже могли разговаривать более-менее нормально.

— Я о том, — продолжал парень, — что одно дело — петь такую песню в кампусе или на сейшне, где все — свои, а совсем другое — вот на таком фесте. Ты думаешь, они там, — он повёл головой в сторону Нью-Йорка, — не будут знать, что тут пели и как?

Льюис удивлённо воззрился на приятеля и даже перестал жевать:

— Ты чего? Что за чушь ты мелешь? Мы не в свободной стране, что ли, живём?

— Что-то ты быстро забыл о том, как они в Чехаго демонстрацию разгоняли[6]. В свободной-то стране, — фыркнул Стюарт, глядя прямо в глаза другу.

Льюис поперхнулся, закашлялся и быстро огляделся:

— Эй, ну, не так громко-то…

— Ты чего? — не отказал себе в небольшой издёвке Стюарт, положа руку ему на плечо. — Что, уже ФБР померещилось и ты сразу возвращаешься к порядочным[7]? Бедненький папаша Лью… А как же свободная страна, а?

— К кому возвращаюсь? — Свирепо взглянув на друга, Льюис скинул руку с плеча и хотел ответить в том же духе, но не успел.

Со сцены прозвучало его имя. Парень взглянул в ту сторону. Долговязый загорелый человек — видимо, ведущий, — стоя у микрофона, поздравлял его с рождением сына, после чего…

Опасения Стюарта подтвердились. Через полгода на экраны вышел кинофильм о фестивале, куда вошло и исполнение Джозефом Макдональдом «Вьетнамской песни», и обновлённая «рыбная считалочка», и экспрессивное послание музыканта слушателям. Фильм имел грандиозный успех, и не в одном кинозале публика смачно повторяла вслед за вудстокскими хиппи «Fuck». Результат не заставил себя долго ждать: Кантри Джо был арестован по обвинению в оскорблении общественной морали, однако через полгода его амнистировали. Сам же фильм в 1971 году получил «Оскар» — не в последнюю очередь благодаря прогремевшей на всю страну «Вьетнамской песне». Она же дала новый толчок антивоенным и антиправительственным демонстрациям.

…на сцену вышел худощавый молодой человек с гитарой за спиной, в тонких очках, делавших его похожим на Джона Леннона, в светло-пятнистой рубашке и смешно закатанных по щиколотку джинсах. Ведущий скромно представил его «Джон Себастиан», чем вызвал новую волну аплодисментов. Себастиан на ходу шутливо потряс в воздухе воздетыми руками, отпил немного воды из стоявшего на усилителе стаканчика и, подойдя к микрофону, начал говорить всё то, что разными словами говорили практически все исполнители в эти дни: какая, мол, классная тусовка, как он счастлив здесь выступать, хотя сначала не хотел, но его друг Чип Монк, которого вы все хорошо знаете, уговорил его, и вот он здесь… Наверно, только человек с очень острым слухом мог уловить в его словах и в тоне тонкую насмешку. Над чем же и кем — этого, пожалуй, не знал и сам певец. Ещё со времён существования группы «Lovin' Spoonful» его знали как весёлого циника, умевшего ввернуть острое слово даже там, где в этом не было особой необходимости (этим он тоже напоминал своего знаменитого британского тёзку). И эту репутацию он подтвердил на фестивале одной фразой: «Ребят, любите друг друга, но не забудьте убрать после себя мусор». Впрочем, тогда на это мало кто обратил внимание. Публика была уже в таком состоянии, когда смысл сказанного почти не доходит до сознания — главнее был сам факт того, что ей что-то сказали и это пришлось по душе на уровне интуиции.

Затем Себастиан начал петь. Видимо, находясь под впечатлением от новости о рождённом на фестивале младенце, он запел «Younger generation», посвятив её новорожденному. Льюис, весь красный от смущения и удовольствия, слушал, раскрыв рот; Флоренс, улыбаясь, прижалась щекой к его плечу. Стоявший чуть позади них Стюарт невольно залюбовался парой, в первый раз отметив про себя, что они хорошо смотрятся вместе… и неожиданно его кольнуло осознание этого простого факта, рядом с которым он жил уже второй год, но или не замечал его, или не придавал ему значения. И сейчас, глядя на них, он испытывал ощущение пустоты в себе.

Льюису же и Флоренс казалось, что Себастиан поёт для них:

«Интересно, что Льюис поймёт в этой песне? — подумал Стюарт, глядя на то, как слушал песню его друг. — И поймёт ли…»

задушевно доносилось со сцены.

Наконец Себастиан закончил песню.

— А клёво он стариков протянул, правда? — обратился Льюис к Стюарту, закончив аплодировать.

Стюарт пожал плечами:

— Я не заметил, чтоб он их протягивал. Вроде обычная песня, без всякого издевательства. Хорошая и добрая.

— А ты представь, — убеждённо заговорил Льюис, — сидит такой весь из себя грустный предок и думает, почему это с сыном он общий язык найти не может.

— И в чём тут издевательство? По-моему, это — трагедия…

— Тра-ге-дия?.. Стю, а как можно найти общий язык с предками, которые эту войну затеяли? Вот о чём с ними вообще говорить?

— Ты думаешь, — возразил Стюарт, — что тебе со своим сыном не о чем будет поговорить? И что вы не найдёте ни тем общих, ни языка? Ты его выслушать не сможешь, если нужда придёт? Ты ж главного не услышал, Лью: предок в песне не просто сидит и страдает, а пытается примириться с сыном. А вот ему-то, сыну его, всё пофиг, потому что на уме — только девчонки да кайф.

— Во-первых, — напыжился Льюис, — я никуда не пошлю его воевать. А нас только и делают, что посылают. Те же самые предки. Во-вторых, ты думаешь, тот предок в молодости не зажигал? Ещё как, чувак, можешь мне поверить. — Он подмигнул Стюарту. — Кайф да девчонки — это всё, что нужно от жизни, когда б ты ни жил. Разве нет? — Льюис приобнял Фло.

Стюарт хотел возразить, но на сцене, откуда уже ушёл Себастиан, началось движение. Одна за другой стали появляться экзотические фигуры с электроинструментами — видимо, сцену уже высушили, — среди которых выделялся невысокий мексиканец с узким лицом. Прищуренные глаза и время от времени поднимавшаяся вверх губа с усиками над ней делали его похожим на хорька.

Это был молодой, необузданный в своей экспрессии Карлос Сантана со своей группой…

Эпилог 18 августа. Понедельник. Первая половина дня

Они сидели втроём посреди грязного, изгаженного поля в компании таких же немногочисленных зрителей и слушали, как Джими Хендрикс играл «Звёздно-полосатый флаг». Гитара выдавала нечто невероятное. Начиная воспевать, она тут же захлёбывалась истеричными, визгливыми и рваными звуками, в которые превращался гордый гимн, и Стюарту слышались в них вертолётный рёв, крики умирающих, крушение надежд и «плохие трипы». Когда же звуки снова становились обрывками гимна, это воспринималось как кощунство и издевательство.

Они сидели втроём — Стюарт, Льюис и держащая ребёнка Флоренс между ними. У Молли начались схватки ещё в субботу, и её еле успели отправить в медпалатку, так что последние дни Стюарт буквально разрывался между нею и выступлениями. Чарли и Ким умчались в воскресенье на мотоцикле: Чарли повёз свою подругу рожать в один из близлежащих городков. Разошлись и разъехались «хиппи выходного дня» — студенты и молодые офисные клерки, которые любили на уик-эндах примерить на себя личину неформалов. Уехали «пять автобусов из Орегона», под самую крышу набитые орегонско-калифорнийскими хиппи. Заканчивалась музыкальная феерия — скромно, почти незаметно, даром что на сцене блистал Хендрикс. С каждой минутой в прошлое медленно, но неотвратимо уходили три бесконечных дня, вместившие чуть ли не всю жизнь, и выступления, каждое из которых осталось ярким следом, пятном, шрамом. Позади была страшная воскресная гроза, после которой казалось, что фестиваля не будет — но он восстал Фениксом из грязи и снова заиграл всеми музыкальными красками. Стюарту запомнилось всё, чему он был свидетель — каждые минута, звук, произнесённое слово, сыгранная нота и спетая песня. Запомнились и «маниакальная утренняя музыка» от невыспавшейся Грейс Слик и «Джефферсон Эйрплейн», и худощавый, черноволосый Джо Кокер — дёргавшийся на сцене, словно марионетка, двадцатилетний англичанин с голосом пятидесятилетнего негра, — и босоногая пополневшая Дженис Джоплин, которая странно хихикала в перерывах между песнями, но, единственная из всех приглашённых, интересовалась у слушателей, хорошо ли им, не холодно ли, есть ли еда и вода, всё ли с ними в порядке… Запомнилось Стюарту и то, как она пела — и он, слушая «Work me, Lord», «Ball and chains» и «Kozmic blues», понимал, что с ней, с её страстным хриплым голосом-пилорамой не сравнится никто, сколько бы героина она ни приняла. Запомнился Стюарту и отчаянно-отвязный Элвин Ли с музыкантами из «Ten Years After», игравшие почти сразу после грозы на замыкающей аппаратуре с риском получить удары током… Стюарт был одним из немногих, кто стойко слушал ночной концерт «Криденс», когда все остальные спали, убаюканные неудачным выступлением Grateful Dead, и это он подбадривал Джона Фогерти словами: «Не беспокойся, Джон! Мы с тобой!» и зажжённой зажигалкой, позаимствованной у храпящего Чарли. Вместе со всеми Стюарт ободряюще-благодарно аплодировал лукавому признанию Стивена Стиллза: «Это всего лишь наше второе выступление, чуваки. Мы чертовски напуганы». Ему запомнилось всё — но особенно ему запомнилось полуторачасовое ночное выступление The Who…

…И была ночь с субботы на воскресенье — ночь тёмная, и мокрая, и грязная, уже унесшая с собой одну жизнь и извергавшая из себя кошмары войны, смерти и бессилия…

Над полем, беспомощно распластанным под небом и тяжестью тысяч человеческих тел, омытых недавним дождём, робко взмывали звуки музыки. Они были такие же грязные и рваные, как и люди, сидевшие на скользкой земле. Но людям было всё равно, на чём они сидели и что засохшей грязью покрылись их тела, а волосы спутались на головах в непродираемые колтуны. И тем более всё равно было звукам.

Со сцены раздался дрожащий высокий голос:

— See me… Feel me…Touch me… Heal me…

Каждый призыв сопровождался ударом по струнам и нежно шелестящей дробью барабанщика по тарелкам. Каждый раз певец переводил дух, словно ему не хватало воздуха, словно дождь накануне не освежил мир, а наоборот, погрузил его в беспросветную тьму, где не было никакого выхода. Яркие прожекторы, ещё вчера ночью солнечно ослеплявшие выступавших музыкантов, в эту ночь словно потускнели от безысходности и неуверенности в себе и лишь подсвечивали сзади худощавые фигуры четверых наглецов, игравших на плохо высушенной сцене мольбу о свете.

Время от времени от гитары отлетали искорки. Гитарист иногда фальшивил, но на это никто не обращал внимания: всё перекрывалось настоящими, неподдельными эмоциями песни.

— See me… Feel me… Touch me… Heal me…

Робкая мольба перерастала в грозный призыв, молитва становилась криком. Хрупкий человек стоял напротив Вселенной и кричал ей в лицо: «Эй, Бог! Слышишь? Ты сам создал меня, по своему образу и подобию! Ты сделал из меня Творца — такого же, как и Ты Сам! Что ж ты, ё-моё, ревнуешь меня к самому себе? Вот же я — посмотри! Я не прячусь, не боюсь; я смело смотрю в твои чёрные, как Вселенная, глаза, и призываю тебя на равных: убей меня — и давай вместе создадим новый мир! Мир, где не будет грязи, не будет тьмы, не будет войны; мир, где будет лишь мир, свет, счастье и музыка. Наша с тобой музыка — слышишь меня? Неужели Ты не сможешь быть моим соавтором? Я слышу твою музыку — а слышишь ли ты мою?»

К певцу присоединился побледневший от напряжения гитарист, и они пели дуэтом. Из глубины сцены накатывал рокот ударных, словно возвещающий начало — чего? сотворения? уничтожения? В связке с ней бас-гитарист чётко и уверенно выводил свою партию, подчёркивая ритм действия.

И на востоке постепенно засветлело…

— Льюис, — неожиданно сказала Флоренс, прижавшись щекой к его плечу, — давай назовём малыша Стюартом.

Льюис резко повернулся к ней и встретился со взглядом — просящим и в то же время спокойно-уверенным, будто девушка знала, что ей не откажут. На секунду его окатила волна ревности, и он быстро глянул на друга, для которого, казалось, сейчас не существовало ничего, кроме гитарного безумия.

— Ты действительно этого хочешь?

Флоренс кивнула. Льюис с минуту помолчал, что-то обдумывая и испытующе глядя то на неё, то на Стюарта, и наконец медленно произнёс:

— Ну… ладно, давай. В конце концов он помогал тебе, пока я…

Он не договорил: девушка мягко зажала ему рот ладонью.

— Спасибо, Лью. — Отняв руку, Флоренс нежно его поцеловала. — Я люблю тебя.

Парень улыбнулся — как-то робко, неверяще. На языке вертелся вопрос, но после этих слов он так и не решился его задать.

Стюарт же продолжал не отрываясь смотреть на сцену, и в голове у него медленно прокручивались картины недавнего прошлого, всплывали обрывки фраз и речей, прочитанных им в газетах и услышанных из телевизора, на выступлениях, демонстрациях…

… Есть у меня мечта: однажды страна наша, осознав истинный смысл своей веры, станет его воплощением… Есть у меня мечта: однажды на багровых холмах Джорджии потомки бывших рабов смогут разделить трапезу братства с потомками бывших рабовладельцев… Есть у меня мечта: однажды там, в Алабаме, штате жестоких расистов…чернокожие мальчишки и девчонки возьмутся за руки с белыми мальчишками и девчонками, словно братья и сестры… Есть сегодня у меня мечта…

…Президент Джонсон дал понять, что ФБР следит за всеми антивоенными выступлениями…

… Я слышу зов своего поколения, но сказать мне ему нечего…

… На сцене я занимаюсь любовью с тысячами человек, а потом иду домой и засыпаю в одиночестве…

… Послушайте! Я не говорю ни о какой революции. Я не говорю ни о каких демонстрациях. Я говорю лишь о веселье. Я говорю о любви…

… Принесите мне их головы!..

…Они сидели втроём недалеко от выложенного из пластиковых бутылок и банок «пацифика» посреди загаженного поля, по которому ходили кучки добровольцев и собирали в пакеты весь мусор, оставшийся после трёхдневного праздника. Немногочисленные оставшиеся — несколько тысяч — толпились возле сцены, рискуя получить звуковые ожоги. А в это время под рукой злого (или, может, чересчур правдивого?) чернокожего волшебника «Звёздно-полосатый флаг» незаметно превратился в «Лиловый туман»: