Дети Вудстока

Глава 1 Обратная сторона доверия

— Не, нормально, конечно… — Патрик саркастически сплюнул на чисто вымытый пол недавно построенного домика для сержантского состава. — Стю, а ты не спросил, почему мы должны заниматься этой говённой работой?

Стюарт пожал плечами:

— Это приказ, вообще-то. Если его нам отдали, значит, доверяют…

— До-ве-ря-ют? — зло прищурился Патрик О’Гарриен. — Стю, тебе рассказать, где именно я вижу такое доверие?

— Мне ты можешь об этом не рассказывать, — огрызнулся Стюарт, — я его вижу там же, где и ты. Если у тебя хватит пороху, иди и расскажи об этом капитану.

— Оно мне надо?

— А мне надо выслушивать твои возмущения?

— При чём тут возмущения? Мы что, в тюрьме, что нам рот нельзя раскрыть? Или, может, в офисе?

— Пат, — заговорил лежавший на койке Тим Фоксли, — ну а к чему всё это? Ты всё равно будешь делать то, что сказал Стю.

— Доблестная американская Армия, — ни к кому не обращаясь, ядовито проговорил Патрик. — Вместо того, чтоб гасить этих ублюдков где только можно, нас посылают обсуждать с ними какие-то дела… Когда уже этот год закончится?

— Пат! — Голос Стюарта построжел. — Мне что, вспомнить, что я стафф-сержант, и заставить тебя отжаться пятьдесят раз, хлопая в ладоши и выкрикивая: «Я люблю американскую Армию»?

— Ой, Стю, — отмахнулся Патрик, — не будь святее Папы. Я знаю тебя как самого себя, и как ты, — он пристально взглянул на друга, — относишься к нашей грёбаной доблестной американской Армии, знаю тоже…

— Мы сейчас говорим совсем о другом.

— В самом деле, Пат, — снова вмешался Тим, — ты болтаешь не по делу. И так говоришь, будто в следующем году что-то изменится.

— А меня уже это волновать не будет, — Патрик снова сплюнул на пол и аккуратно растёр плевок сапогом. — У меня контракт заканчивается. А снаружи[16] мне ни один козёл в военной форме не будет указывать, с каким уродом надо о чём-то договариваться, а с каким — нет.

— Пат, может, хватит, а? — раздражённо осведомился Стюарт. — Может, вернёмся наконец-то к делу?

Дело, о котором шла речь, и впрямь пованивало, причём весьма ощутимо.

Через несколько дней на строящуюся полным ходом базу Кэмп-Бондстил должны были приехать американские журналисты-телевизионщики. Они уже больше недели пребывали в Космете, разъезжая из одного края области в другой и делая цикл передач о жизни косоваров после войны и об американских военных в составе миротворческих сил. Сейчас они находились в Приштине, где следили за тем, как заканчивается возведение памятника Биллу Клинтону, открытие которого планировалось на начало ноября. По слухам, журналисты очень хотели завершить свой цикл эффектным рассказом об этом событии — по тем же слухам, на него собирался прибыть и сам президент, — но перед этим рассчитывали побывать на американской базе международного ограниченного контингента, о которой в прессе уже ходили самые невероятные слухи. Чтобы слегка разнообразить скучное изложение бытовых подробностей, казённо-парадные интервью с начальством и специально выбранными сержантами и рядовыми и демонстрацию ударного строительства, было решено устроить показательный бой возле какой-нибудь деревни, на которую якобы внезапно нападут сербы-экстремисты наподобие «Шакалов»[17]. Здесь и начиналось самое интересное: по замыслу командования, для пущей достоверности в роли таких добровольцев должны были выступать настоящие экстремисты. В окрестностях Урошеваца водилось немало таких полувоенных отрядов, объяснявших своё послевоенное существование «защитой наших древних святынь от этих проклятых шиптаров». Толку от их защиты было, конечно, ноль — руины «наших древних святынь» устилали живописным археологическим ковром, растянувшимся на добрые десятки миль, всю местность вокруг города и базы, — однако до поры до времени добровольцев не трогали, чтобы, как выразился однажды некий генерал из американского сектора, «не шевелить гнездо». Вот и нужно было командира одной такой группировки свести с капитаном Расселом, ответственным за «имитацию боевой деятельности».

Это-то и не нравилось Патрику О’Гарриену.

— Я вообще ничего не понимаю, — всё также желчно проговорил он, присаживаясь на краешек койки Стюарта. — Наши ослы считают, что сербы будут играть по нашим же правилам? Да какого дьявола им это нужно?

Стюарт недовольно взглянул на языкастого приятеля: слишком уж вызывающе и двусмысленно звучало упоминание про «ослов»[18].

— Им это в любом случае пригодится, — флегматично отозвался Тим. — Глядишь, и мы кое на что глаза закроем…

— Да ну, — хмыкнул ирландец. — Тим, мы здесь не одни. В Каменице — русские, в Приштине — чаёвники[19]. Ты забыл, что у нас с ними есть совместные патрули? Мы, может, глаза и закроем на что-нибудь, так зато эти парни себе всё что угодно откроют, лишь бы нам насолить. Да ещё и завопят на весь мир: мол, янки опять воду мутят. И что тогда? Кто останется по уши в дерьме, а кто выйдет сухим из воды? Уж поверь мне: наверху всегда между собой договорятся. А под трибунал пойдёт кто-нибудь из нас. Или ещё кто-нибудь, кому не повезёт.

— Да успокойся ты, — цинично заметил Фоксли. — Наше начальство с их начальством разберётся и нас тоже не забудет. Не одни мы бегать по деревне будем, наверняка всех выгонят на эту зачистку. Может даже, устроят что-то совместное. Чем больше народу в этом увязнет, тем сложнее будет кого-то сделать виноватым, если дело сорвётся, сам ведь понимаешь. А журналисты в военной зоне, Пат — это не просто так тебе. Ты представляешь, где и кем это всё согласовано? Наверняка те парни побывали где надо перед тем, как сюда собраться. Значит, всё должно быть в порядке. А вообще-то, нам какая разница? Нам просто приказали…

— Что-то ты чересчур спокоен, Тим, — хмыкнул Патрик.

— А зато ты что-то чересчур разволновался, — вмешался Стюарт. — И всё не по делу. Нам что нужно? Всего-то найти паравоенного командира и устроить встречу. Всё. Какая в этом проблема? Что мы вообще тут обсуждаем? Они нам что — враги? Нет. У них с албанцами проблемы, вот пусть и разбираются между собой. Мы тут просто следим за порядком. А лично мне что сербы, что албанцы, что хорваты — всё равно в кого стрелять, если опять начнётся бойня. И вообще, я сейчас говорю с вами только потому, что надо подумать, как отыскать этот отряд и связаться с его командиром так, чтобы об этом мало кто узнал. И кого именно стоит искать: чистоплюев среди них тоже хватает.

— Ну, по-моему, это несложно, — Фоксли спустил ноги с койки и сел. — Просто наведаться на базар…

— У тебя там знакомые?

— Знакомые? — удивился Фоксли. — На базаре? Стюарт, откуда у меня тут могут быть знакомые?

— А почему нет? Ты бываешь в городе чаще нас, твои парни охраняют тех сербов, что не уехали в Белград. Может, раззнакомился с кем-нибудь, я там знаю…

Тим хотел было что-то сказать, но его прервал Патрик:

— Святые яйца, какую хрень вы оба несёте! Вы хотите, чтоб о вашей тайной операции все белградские и приштинские собаки знали? Чего вас на базар понесёт? Тут куча албанцев базу строит — прижми любого и выведай что нужно. Вам нужны командиры? Да на полицейскую станцию загляните — и все дела. Здесь же все всех знают, а у них наверняка есть картотека. Или в наш центр заключения, пленных к стене прижмите, которых ещё не обменяли. Капитан вам наверняка пропуск туда выпишет, раз сам наградил вас этим дерьмом.

— А это мысль, — оживился Тим. — И тихо, и толково. А главное, быстро…

— Значит, вы с Патриком — на станцию, а я — в центр, — решил Стюарт и встал. — Всё, пошли за пропусками. Раньше начнём — раньше со всем этим разделаемся. Мне тоже, парни, всё это не по душе, если честно.

Когда за получившими свои пропуска Патриком и Тимом закрылась дверь, капитан Рассел перевёл внезапно отяжелевший взгляд на стоявшего перед ним Стюарта и свирепо заговорил:

— Макги, какого чёрта вы потащили за собой своих друзей, особенно этого О’Гарриена? Я же говорил, что операция проводится в настолько строжайшей тайне, что о ней даже ваша правая рука знать не должна! И когда я разрешал вам взять помощников, я имел в виду именно это! А вы что сделали? Вы же сейчас подставили под угрозу срыва всё задание, которое находится на контроле у самого командования! Вы понимаете это?

— Прошу прощения, сэр, — вытянулся Стюарт, — в сержантах Фоксли и О’Гарриене я уверен как в самом себе, и именно поэтому я посвятил их в это поручение. Оно слишком сложное, и я боюсь, что не справлюсь с ним…

— Что?!.. Американский морпех говорит мне, что он с чем-то там не справится? Что вы вообще делаете в нашей Армии, Макги? Вы случайно дверью снаружи не ошиблись?

Стюарт молчал, чувствуя, как к лицу приливает кровь. С ним очень давно так не разговаривали, и не клокочи в его груди адова смесь из обиды, унижения и злости, граничащей с гневом («Хорошо, что парни этого не слышат!..»), он бы наверняка задумался о том, с чего вдруг капитан сейчас нависает над столом и орёт не своим голосом, глядя на Стюарта выкатившимися от бешенства глазами. Однако эмоции туманили разум похлеще дармовой выпивки.

Наконец Рассел иссяк и, повернувшись спиной к сержанту, угрюмо уставился в окно, глядя на то, как рабочие возятся на крыше уже достроенной столовой. Стюарт продолжал молчать. Волна начала понемногу спадать, и спрятавшиеся было мысли недоуменно зашевелились. Он искренне не понимал, чем же была вызвана эта вспышка почти животной ярости у человека, славившегося в Кэмп-Бондстиле своей уравновешенностью. Наконец Рассел заговорил:

— Ситуация изменилась, Макги.

— Простите?..

— Я не буду встречаться с добровольцами.

— То есть это означает…

— То есть это означает, — Рассел резко повернулся к Стюарту, — что всей операцией от начала до конца будете заниматься вы. Я по-прежнему остаюсь её куратором, поэтому отчитываться о её ходе будете лично мне. И раз уж вы додумались до того, чтобы втянуть в неё своих друзей, предупредите их о строжайшей секретности.

Стюарту показалось, что он вытянулся ещё больше, так что чуть было не встал на носки, словно его в это время огрели кнутом по спине. Отточенное «Слушаюсь, сэр!» вылетело раньше, чем он успел хоть как-то осознать услышанное.

— К приезду журналистов всё должно быть готово, — продолжил капитан. — Это — всего лишь неделя, Макги, времени почти нет. Поэтому если нужна помощь или есть какие-то вопросы, говорите сейчас. Потом может быть не до вас: и так слишком много работы с этим приездом.

— Собственно говоря, сэр, за этим я к вам и пришёл…

Стюарт изложил свою просьбу. Капитан хмыкнул и, выдержав небольшую паузу, проговорил, словно размышляя вслух:

— Таким занимается лично полковник Спрагинс. Да, у меня очень широкие полномочия, но хватит ли их… Надеюсь, у вас есть план, Макги, раз вы об этом просите. — Он быстро выписал пропуск и, протягивая, добавил: — Я позвоню Канзасцу. Это точно не будет лишним.

— Плана нет, сэр, — признался Стюарт, принимая пропуск. — Всё только в общих чертах. И то, так всё внезапно изменилось…

— Значит, сделайте так, чтобы ваша импровизация не подкачала, — негромко проговорил Рассел, пристально глядя в глаза Стюарту. — Ошибка и уж тем более неудача исключается полностью. Ни при каких обстоятельствах её не должно быть. Вы меня хорошо поняли, Макги?

— Да, сэр. — «Ну а чего тут не понять-то… — мысленно добавил Стюарт. — Всё ясно как божий день». — Что я могу обещать добровольцам, чтобы заинтересовать их в нашем предложении?

— Всё что угодно.

— А если они потребуют гарантии?

— Никаких гарантий, — отрезал капитан. — Они не в том положении, чтобы требовать от представителя американского контингента какие-то гарантии, и я надеюсь, что вам придётся разговаривать с умным человеком, который будет это понимать… Так что ваша задача номер один, Макги, — добавил он после секундной паузы, — состоит в том, чтобы связаться не просто с первым попавшимся командиром, а с умным командиром. Думаю, вы это понимаете и без меня.

— Да, конечно, сэр… Простите, можно ещё вопрос?

— Ну?

— Вы не может сказать, почему всё так поменялось? С чем это связано?

— Это связано с доверием, Макги, — устало потёр переносицу капитан. — Всего лишь с доверием. И ничего больше. Понимаете?

— Никак нет. — Стюарт и вправду недоумевал. По словам Рассела выходило, что полковник Спрагинс доверяет какому-то наверняка неизвестному ему стафф-сержанту больше, чем капитану, но это противоречило всякой логике, даже возможной логике полковника Спрагинса. Стюарт ничего не понимал, но где-то на уровне животных инстинктов чувствовал, что здесь что-то не то. Однако на вопрос, что именно здесь «не то», интуиция ответить не могла, а понимание не успевало обрабатывать всё узнанное сегодня.

— Значит, для вас это так и останется непонятным, — хмыкнул в ответ Рассел. — Но вам лучше об этом не думать, сержант, а выполнять приказ. Кстати, со своей стороны я вам обещаю, что если всё пройдёт как надо, вам подпишут отставку раньше, чем закончится контракт. Ну и наградят, конечно же…

Бегло, будто для галочки в каком-нибудь отчёте, капитан Миллер по прозвищу Канзасец просмотрел поданный Стюартом пропуск, небрежно отложил его и звонком вызвал дежурного офицера.

— Приведите тех, кого недавно взяли в Нижней Неродимле.

— Всех троих, сэр? — уточнил офицер.

— Да. И позовите переводчика.

В кабинете громко щёлкнули каблуки, слишком громко как для небольшого пространства прозвучало: «Слушаюсь, сэр!», но как только за офицером захлопнулась дверь, Стюарту показалось, будто вместе с ним ушёл и остальной мир, оставив их с капитаном на самом своём краю. Миллер откинулся на спинку стула и изучающее, будто что-то прикидывая, взглянул на визитёра.

— Допрос вести буду я, сержант, поэтому мне надо знать, что конкретно вы хотите узнать у пленных.

Стюарт слегка замялся. Видимо, почувствовав его замешательство, капитан смягчился:

— Мне звонил Рассел. Я не лезу в ваши тайны, тем более что догадываюсь, что они не только ваши, но мне нужен вопрос, который я бы мог задать. И всё.

— Я понимаю, сэр, — проговорил Стюарт. — Спросите у них, пожалуйста, как зовут их командира и как с ним связаться.

— И это всё?

— Всё.

— О’кей, — проговорил капитан и неожиданно улыбнулся, в один миг превратившись в доброжелательного рубаху-парня. — Имя и как связаться. Всё так всё.

Стюарт собрался было спросить, зачем Миллеру понадобилось именно трое, но в это время дверь отворилась и офицер ввёл пленных. Следом вошёл переводчик-албанец и опёрся спиной о дверной косяк.

Долгую минуту ничего не происходило. Сербы в молчании стояли перед капитаном, Миллер вертел в руках свой «глок», словно видел его в первый раз, переводчик скучающе изучал потолок, а дежурный офицер невидящим взглядом пялился в окно. Стоя сбоку от стола, Стюарт рассматривал пленных. Темноволосых, одинаковой стати, с глубоко посаженными глазами и живыми чертами лица, на которых, казалось, ещё не успело отразиться пребывание в центре заключения, их можно было принять за братьев-погодков лет тридцати или около того. Никто бы не удивился, если бы в конце концов так и оказалось, но возможные родственные связи сейчас интересовали Стюарта меньше всего.

Два резких коротких выстрела на секунду оглушили его и застали врасплох. Стюарт дёрнулся было к выходу, но тут же остановился в растерянности и недоумении. Один из сербов мешком упал на пол, чуть не задев вжавшегося в дверь переводчика, второй согнулся пополам, держась за бок. Из-под растопыренных пальцев показалась кровь.

— Я спрошу только один раз, — медленно проговорил Миллер, в упор глядя на третьего серба и вертя на указательном пальце револьвер. — Если ты не ответишь, буду стрелять. Куда — ещё не знаю, но всё от тебя зависит. Кто ваш командир и как с ним связаться?

Албанец быстро заговорил, переводя всё сказанное слово в слово. Серб молчал и лишь с ненавистью смотрел на капитана.

Раздался ещё один выстрел. Раненый протяжно вскрикнул, зажимая свободной рукой простреленную ладонь, которой он прикрывал первую рану. Следующий выстрел заставил третьего серба вжать голову в плечи, но офицер-охранник среагировал быстро: удар по спине заставил пленного выпрямиться. Ненависть на его лице уступила место растерянности, сквозь которую явно проглядывал страх.

— Мне повторить? — двусмысленно осведомился капитан. На сей раз пленный заговорил и, опередив албанца, истерически выкрикнул что-то длинное.

— Он не знает, как связаться с их командиром, — с сильным акцентом заговорил переводчик. — Они встречались на корзо в определённые дни и там обсуждали свои планы.

При упоминании о корзо — пожалуй, единственном, что оставалось у местного населения от прошлой мирной жизни — шокированный методами капитана Стюарт почувствовал себя идиотом. Из всех возможных способов выйти на командира паравоенного формирования это был самый простой и быстрый, и как назло о нём не вспомнил никто. Правда, для этого всё равно пришлось бы обращаться за помощью к местным полицейским, но сейчас это казалось намного более приемлемым вариантом, нежели содействие явно сумасшедшего капитана. Особенно Стюарт досадовал на Фоксли: его солдаты, как и он сам, чаще других бывали в Урошеваце, охраняя тех сербов, кто не уехал подальше от войны и её последствий. Кое-кто даже оставался ночевать в их квартирах — разумеется, с ведома начальства. В голове тут же начал складываться план.

— А как звать командира? — продолжал тем временем Миллер.

— Он не знает, — проговорил уже приходящий в себя переводчик. — Они все называли его Курцем. Но он не уверен, что это его настоящее имя.

— Курцем? — нахмурился капитан. — Это что-то немецкое… Первый раз слышу, чтобы у сербов были немецкие имена.

Стюарт быстро шагнул к Миллеру, наклонился к нему и тихо проговорил:

— Сэр, мне нужно поговорить с капитаном Расселом. Это срочно. Но я ещё приду. Мне нужен этот парень.

Миллер дёрнул плечом, словно говоря: «Как скажешь» или «Дело твоё», и коротко приказал:

— Уведите их. Раненому пусть окажут помощь. Ну а его, — он задумчиво взглянул на мёртвого, — отправьте домой. У нас пока маловато места…

Офицер понятливо кивнул. На языке капитана выражение «отправить домой» означало подбросить труп туда, где человек был арестован.

Кабинет быстро опустел, так что уже через несколько минут о случившемся напоминали лишь несколько малозаметных пятен крови на полу. Стюарту казалось, будто их увидит каждый, кто зайдёт к капитану, но, похоже, Миллера это нисколько не волновало.

— Простите, сэр, — уже на пороге обратился к нему Стюарт, — можно задать вопрос?

— Да, сержант.

— Вас все Канзасцем называют. Вы, наверно, в Седьмом корпусе служили?

Миллер неожиданно мечтательно улыбнулся.

— Нет. Нас придали ему во время «Бури в пустыне». Мой отряд был в Хафджи, когда Саддам полез в Аравию и захватил этот город. И мы там продержались три дня, пока его не освободили. Оттуда и память у меня осталась, — капитан поднял левую руку, и Стюарт увидел, что на ней не было двух пальцев — указательного и большого. — Если бы не это, я бы там ещё повоевал. А так… Когда Седьмой расформировали, меня и прозвали так, как их. На память, так сказать. Хорошие были эти парни…

Глава 2 Улица Вигданска, магазин Станковича

«Аллея сербов», как называли между собой американцы улицу Вигданска — единственное место в Урошеваце, где ещё жили компактно, словно в гетто, оставшиеся в городе сербские семьи — представляла собой тяжёлое зрелище. Разрушенные и сожжённые здания соседствовали с полуразрушенными, и вид последних был намного более гнетущим, чем если бы улица представляла собой одни руины. В таком доме, с виду обычном — ну разве что угол и крыша слегка просели да окна смотрели на мир, как слепцы, — жить было невозможно, особенно на виду у приближающейся балканской зимы. С перекошенными стенами и протекающими потолками в квартирах, часто без отопления, света и водопровода он напоминал подпиленное особым образом молодое дерево, которое с виду кажется здоровым, а на самом деле медленно умирает. Всё это придавало Урошевацу зловещий вид города-призрака.

Тем не менее даже сюда несколько раз в неделю возвращалась иллюзия мирной жизни. Все его жители, неважно какой национальности, в эти дни по вечерам надевали лучшее, что у них было, и выходили на корзо — традиционное гуляние. Сейчас это представляло собой обычную неспешную прогулку по усыпанным битым стеклом и кирпичной крошкой тротуарам. Там, где сербы ещё соседствовали с албанцами, улицы были чётко поделены: по левой стороне гуляли одни, по правой — другие. На проезжей части обычно находился броневик миротворцев, предпочитавший скромно маячить где-то на периферии зрения, но особой нужды в нём не было: городские улицы в это время становились чем-то вроде киплинговского водопоя, где сербы и албанцы, словно сговорившись, даже не смотрели в сторону друг друга. «Аллее» в этом смысле повезло: на местное корзо албанцы предпочитали не соваться. У всех ещё был свеж в памяти недавний случай (Стюарту рассказывал о нём вездесущий Фоксли), когда несколько заезжих попытались заговорить с приглянувшейся им сербской девушкой. Тогда американскому патрулю пришлось даже стрелять в воздух, чтобы успокоить толпу, чуть было не устроившую самосуд.

Вид нарядных людей, медленно прогуливающихся по обоим тротуарам и будто смакующих каждый шаг, так резко контрастировал с развалинами, что Стюарту каждый раз казалось, будто он попал в какой-то ещё не описанный поэтом круг ада или на изощрённую в своём психологическом мазохизме вангоговскую прогулку заключённых с той разницей, что тюремным двором была вся улица. Хруст стекла и крошки, сплетавшийся с негромким, но быстрым мелодичным южнославянским говором, ещё более усугублял это ощущение. Битого стекла хватало всегда: не совавшиеся на это корзо албанцы в иное время не упускали случая пограбить и разрушить ещё что-нибудь, принадлежавшее сербам. Последним их подвигом стал располагавшийся в конце улицы магазин Станковича, возле которого, чуть отойдя от потока гуляющих, сейчас стояли двое. Одним из них был Драган — тот молодой серб, которого допрашивал капитан Миллер.

Стюарт, Патрик и Тим медленно подошли к мужчинам. Место встречи было обговорено заранее благодаря Драгану, бывшему теперь кем-то вроде связного между американцами и собственным командиром. Ради свободного прохода на базу ему даже выписали специальную жёлтую карточку, которую обычно выдавали только журналистам и постоянным гражданским рабочим. Стюарт мог лишь догадываться, чего стоило Расселу вырвать потенциальную жертву из лап Канзасца и с чьей помощью это в конце концов произошло, однако все надеялись на то, что эти усилия окажутся не напрасными.

— Ты Курц? — вместо приветствия спросил он у стоявшего рядом с Драганом человека ростом выше его примерно на полголовы. Тот рассматривал разгромленную витрину с таким интересом, будто впервые попал в послевоенный город. Услышав, что к нему обратились, он обернулся и с любопытством окинул взглядом подошедших, затем кивнул на чернеющий дверной проём и проговорил на удивительно хорошем английском:

— Зайдём, что ли. Не на улице же разговаривать.

После чего он обратился к своему спутнику. Стюарт уже немного понимал по-сербски и из произнесенного догадался, что человек поблагодарил Драгана и отправил его домой, после чего направился к проёму и вошёл внутрь. Стюарт последовал за ним, махнув друзьям: мол, оставайтесь снаружи.

Курц уселся на чудом уцелевший прилавок и жестом пригласил Стюарта присесть рядом. Тот покачал головой и остался стоять напротив, опершись спиной о дверной косяк и внимательно, даже цепко разглядывая своего собеседника. Возрастом они были примерно одинаковы. Его внешность, в которой явно смешались многие национальности, кроме сербской, сразу обращала на себя внимание: светло-оливковая, будто тронутая загаром кожа, глубоко посаженные чёрные глаза с удлинённым разрезом, тёмно-каштановые взъерошенные волосы, чуть припухшие губы… «Он наверняка должен нравиться женщинам», — мелькнула неуместная мысль.

— Закуришь? — предложил Курц, протягивая наполовину опорожненную пачку явно довоенных сигарет. Стюарт покачал головой. — Зря. Это хорошие, настоящие, из Ниша. Считай, последние: той фабрики уже не существует — ваши разбомбили. Не та албанская «травка», которой вас кормят ваши благодарные фанаты. От души предлагаю. Кофе, извини, предложить не могу, хотя будь мы в гостях у хозяина, он бы обязательно нас им угостил. Но увы…

Курц не убирал пачку до тех пор, пока Стюарт нехотя, хотя на самом деле волновался так, что курить хотелось отчаянно, не взял сигарету.

— Хотел сказать тебе спасибо, что помог Драгану, — продолжил он. — Молодой ещё он парень, тридцати нет. А из вашего центра заключения если и выберешься, то или в Штаты, или на кладбище. Понимаю, это сложно было…

— Неправда, — наконец отозвался Стюарт. — Если человек невиновен и ни в чём не замешан, его всегда после проверки отпускают.

— Серьёзно? — будто удивился Курц. — И ты в это веришь? — Стюарт буквально на секунду замешкался с ответом, и он сразу же продолжил: — Ты не отвечай, всё равно правды не скажешь: честь мундира не позволит. Тем более если я тебе скажу, что те двое, что были с Драганом, не имели ко мне никакого отношения… Так что давай лучше к делу. Что там произошло у дяди Сэма, что ему понадобилась помощь сербов-террористов?

— Ты же не серб, — резко проговорил Стюарт, нащупав, как ему показалось, твёрдую почву для разговора. Неожиданная новость про убитого и раненого одним махом выбила его из колеи, в которой он и так чувствовал себя не очень уютно. «Чёрт, вот бы Патрика сейчас сюда», — мелькнула мысль: этот ирландец, казалось, вообще не знал, что такое неловкость или смущение.

Курц коротко хохотнул и затянулся сигаретой.

— Ну а тебе-то какая разница, а? Ты можешь звать меня хоть Исмаилом, суть от этого не меняется: у тебя есть проблема, и я нужен, чтобы её решить. Всё просто. Не знаю, правда, почему именно я выбран, но этого, наверно, мне и не скажут, даже если я очень сильно попрошу. Так что знай ты, что я не серб, ты бы со мной на связь не выходил бы, что ли? Или у тебя есть выбор?

Стюарт не нашёл что возразить.

— Ну так что там? — повторил Курц, ещё раз затянувшись. Сигаретный дым сладко пощекотал ноздри Стюарту, и он, не удержавшись, тоже закурил. Собеседник довольно хмыкнул.

Всё более недовольный тем, как складывается разговор, Стюарт вкратце изложил то дело, ради которого было затрачено столько усилий, не забыв упомянуть, что американское командование, конечно же, в долгу не останется. В глубине души он опасался очередной вспышки высокомерной иронии, но Курц выслушал его внимательно, не перебивая. Когда Стюарт закончил, он некоторое время помолчал, затем произнёс:

— В общем, вам нужна картинка, чтобы объяснить в Штатах, какого чёрта вы делаете за тысячу миль от своего дома. Я прав?

Стюарта охватило раздражение.

— А тебе какая разница? — ответил он словами Курца. — Даже если и так, что с того? И как это тебя касается? Это наши дела, и тебя они никак не зацепят. Ты боишься, что о тебе и твоих людях будут плохо думать?

— «Плохо думать»… — задумчиво повторил Курц. — Знаешь, мне совершенно наплевать, что обо мне подумает какой-нибудь Гарри из-за океана, обжирающийся хот-догами и кока-колой. А вот за них, — он мотнул головой в сторону улицы, — и за моих людей, как ты правильно сказал, обидно. Вы и так у себя в Штатах лепите из нас людоедов, которые дня не могут прожить без мяса албанских младенцев. И если я соглашусь вам помочь, то получится, что сам же подтвержу этот имидж. На весь мир скажу: «Да, ребята, мы такие и есть!» Не так ли?

— Не преувеличивай. — Стюарт старался говорить спокойно и убедительно, хотя и чувствовал, как с таким трудом найденная твёрдая почва превращается в плывун. О Курце ничего толком не знали даже на полицейской станции, и именно это в конце концов заставило Рассела разрешить выйти с ним на контакт. То, что в итоге Курц оказался слишком умным и сложным в разговоре, никто предвидеть не мог. — Весь мир тут совершенно ни при чём, речь идёт только о Штатах. И то, вряд ли эти передачи будут смотреть абсолютно все. Там, за океаном, совершенно всё равно, какие вы есть на самом деле. И о чём тогда ты беспокоишься? Мнение о вас ты уже не изменишь, а вот, например, тех, кто сидит у нас в центре, спасти можешь. И разве это не стоит какого-то международного имиджа? Мы всё равно сделаем то, что нам нужно, найдём другого командира, которого не будет волновать имидж, только сделаем уже на других условиях. Или сами что-нибудь придумаем, и это будет уже без всяких условий. Так что это ещё и хороший вариант для всех. Подумай.

— Да, — кивнул Курц, будто соглашаясь, — придумывать вы умеете, это правда.

Стюарт почувствовал, что к нему снова возвращается уверенность.

— И потом, с чего тебе так переживать за своих людей? Ты думаешь, их покажут? Сомневаюсь. Покажут в основном нас, ваши имена даже не упомянут, тем более что мы их не знаем. Будет просто стрельба, крики, какие-то фигуры…

— А потом будут новые баксы на оборону и содержание вашей базы, — с готовностью подхватил собеседник. — Ты до конца-то договаривай, раз мы так откровенно с тобой беседуем. Можно сказать даже, по-дружески. — На последних словах Курц даже не стал скрывать иронии.

— Ты, по-моему, слишком много на себя берёшь, — процедил Стюарт. — Тоже мне, представитель нации… Да о вас полгода назад знать не знали и ещё через месяц вообще забудут о вашем существовании! И что, такое уж значение имеет то, что о вас всех будут думать в этот месяц? Даже если и будут — он-то пройдёт, а вот тем, что сейчас сидят у нас, ты на самом деле поможешь. Они же ведь тоже из тех, о которых ты так печёшься, — Стюарт кивнул за окно.

— Ладно, — неожиданно махнул тот рукой, — что мы тут о политике заговорили да об этике. Это ж ведь с террористами не обсуждают, верно?.. Да и кто мы тут такие, чтобы о большой политике разговаривать? У нас тут так, делишки мелкие… Значит, ты говоришь, что вы можете в обмен на согласие выпустить всех, кто в центре заключения сидит?

— Да, можем. Меня уполномочили это предложить как…

— Плату за помощь, — закончил Курц. — Акт гуманизма от американских миротворцев… И, конечно же, под их честное слово.

— Мы же отпустили Драгана, — напомнил Стюарт, стараясь сохранять спокойствие. — Да, это было сложно, ты прав, но выпустили же. А ведь ты сам сказал, что он из твоих.

— Ну так он был вам нужен, поэтому и выпустили, — хмыкнул Курц. — Это всё просто. Вообще вокруг всё слишком просто. Ладно. — Он наконец докурил сигарету и отбросил в сторону окурок. — Мой отец часто повторял одну хорошую фразу: «Все должны помогать всем». Наверно, он был прав. Передай своему командованию, что я согласен.

— Как-как ты сказал? — Стюарт не поверил своим ушам. Перед глазами тут же встало уставшее лицо Флоренс, в ушах зазвучали интонации, с которыми она произносила точь-в-точь такие же слова (он мог поклясться, что ничего не перепутал), и неожиданная догадка, настолько неожиданная, что в неё невозможно было поверить («хотя почему бы и нет-то?»), наконец осенила его. — Ты же американец, — ещё сам себе не веря, произнёс Стюарт, глядя на Курца буравящим взглядом. — Вот откуда у тебя такой английский. Я прав, да?

Некоторое время в магазине царило молчание. Двое не отводили друг от друга глаз, будто каждый стремился переглядеть другого, как в какой-то детской игре. Наконец Курц спрыгнул с прилавка, буркнул: «Связь через Драгана» и направился к выходу.

— Подожди, — Стюарт поймал его за рукав куртки. Курц дёрнулся было, но остановился, полуобернувшись к нему. Стюарт некоторое время молчал, собираясь с мыслями, затем негромко спросил: — Скажи… Ты из Бетеля, да? Бетель, штат Нью-Йорк? Откуда ты знаешь про «Все должны помогать всем»?

— Ты говоришь так, — негромко, в тон Стюарту проговорил Курц, — будто никто больше в Америке и во всём мире не знает этих слов.

— Но ты ж оттуда, — не унимался тот. — Сколько тебе лет? Тридцать?

Курц вырвал руку, обошёл Стюарта и, стоя уже в дверном проёме, проговорил не оборачиваясь:

— Ты угадал. Мой отец был волонтёром на первом Вудстоке, в шестьдесят девятом. И от него я действительно часто слышал эту фразу. Все должны помогать всем… Правда, он никогда не уточнял, что помощь бывает разная, — Курц резко повернулся к Стюарту. — Это я уже потом сам понял.

— Твоего отца случайно не Чарли звали? — Мир вокруг Стюарта, такой большой прежде, стремительно переворачивался вверх ногами и сжимался до предела небольшого разрушенного магазинчика, в котором сейчас находились только они двое. Один из них собирался шагнуть за край этого мира, и Стюарт как мог старался оттянуть этот момент. Почему-то ему, американскому стафф-сержанту, сейчас было страшно остаться одному, и даже мысль, что где-то в надвигающейся темноте стоят его друзья, уже не могла его подбодрить.

Курц молча кивнул и тут же произнёс, будто стремясь вытереть словами невольную догадку Стюарта:

— Стрелять будем боевыми. Это моё условие. Согласитесь вы на него или нет — это неважно: наше оружие всё равно будет заряжено боевыми патронами. Любая картинка должна быть оплачена. Думаю, ты это и сам понимаешь. Надеюсь, вы действительно такие профессионалы, что сможете уберечься от наших пуль и уберечь других. — Уже сделав шаг за край до предела сжавшегося мира, он ещё на секунду задержался и добавил: — А мою мать звали Ким.

Глава 3 В поисках безумного миномётчика

Стюарт никогда не считал себя излишне впечатлительным человеком — таким просто не было места в армии, — однако встреча с Курцем так подействовала на него, что по возвращении на базу он всерьёз подумывал пойти к Расселу и попросить об отстранении от задания. Он не мог бы объяснить даже самому себе, что именно его так взволновало — сама ли встреча или то, что жизнь позволила подойти к человеку, имевшему отношение к его прошлому, и тут же отняла его, как миллионер Аллен Джерри — детство, и сделала чуть ли не врагом. Стюарт интуитивно понимал, что Курц был кем-то большим, чем обычный земляк, и подобно Флоренс, о которой он в последнее время нередко вспоминал, мог бы стать для него больше, чем просто знакомым, и от понимания, что в реальности они находятся по разные стороны баррикад, ему становилось не по себе. Так не должно было быть, однако произошло. Но сильнее всего его угнетало ощущение, что эта встреча произвела такое впечатление только на него. Курц явно отнёсся к ней не более как к забавному недоразумению из разряда «чего только в жизни не бывает». Стюарт изо всех сил старался запретить себе думать об этом, но кроме мыслей существовали ещё и чувства, и с ними ничего нельзя было поделать.

Однако он так и не осуществил задуманное. Колесо подготовки закрутилось, и выпрыгнуть из него уже не представлялось возможным, тем более что оно с каждым оборотом вращалось быстрей и сильней. На третий день был готов детально разработанный план будущей операции, причём, как это часто бывает в военной зоне, им даже не пришлось что-либо выдумывать: косметские будни подкидывали сюжеты похлеще любой фантазии.

Полицейская станция Урошеваца исправно снабжала Кэмп-Бондстил сводками о происходящем не только в окрестностях города и базы, но и во всём Космете, да и отчёты патрулей почти каждый раз изобиловали весьма красочными подробностями послевоенных сербско-албанских взаимоотношений. Несколько раз полицейские напрямую обращались к военному командованию сектора с просьбой о совместных рейдах, особенно когда речь шла об обысках по результатам очередных взрывов, драк или уличных перестрелок; бывало так, что по малейшему сигналу о замеченных поблизости неизвестных в камуфляже военные сами выезжали на прочёсывание окрестностей. Спички вспыхивали во всех уголках региона по малейшему поводу, вплоть до ссор между соседями, и каждый день приносил какие-нибудь сюрпризы. Одним из них был объявившийся не так давно миномётчик, которого с лёгкой руки часовых прозвали «безумным». Несколько раз в неделю, обычно ближе к полуночи, он подъезжал на автомобиле к окраинам Урошеваца или какой-нибудь деревни поблизости, пускал наугад пару-тройку мин и быстро уезжал в ночь. Поиски этого стрелка, как и попытки установить его личность, ни к чему не приводили: он исчезал на поросших лесом горных склонах подобно титовскому партизану, так что временами даже начинал казаться кем-то вроде неуловимого Джо или пресловутого «всадника без головы».

Замысел американцев строился как раз на этом миномётчике — точнее, на одном лишь факте его существования. По-настоящему искать его, естественно, никто не собирался: командование сектора рассудило, что пока от таких действий не пострадал никто из военных, это дело — головная боль исключительно международной полицейской миссии. Планировалось, что кто-нибудь из отряда Курца (Стюарт не знал, кто именно, но не исключал, что это будет Драган как человек, более-менее хорошо знавший базу) на следующую ночь после прибытия журналистов подъедет таким вот образом к базе и выпустит несколько мин в её сторону, после чего быстро скроется. Часовые откроют стрельбу, но, понятное дело, безуспешно. Тут же в разные направления выедут усиленные патрули и начнут прочёсывание местности. В одной из полуразрушенных деревень кто-то наткнётся на подозрительный автомобиль, чьи протекторы якобы совпадут со следами протекторов, оставленными машиной «безумного миномётчика», и в это время их обстреляют. Дальнейшее уже было делом техники: подкрепление, облава, прочёсывание, перестрелка… Естественно, в присутствии журналистов. Несмотря на выделявшиеся для операции боевые патроны, солдаты, для которых всё это выглядело как настоящее задание, должны были стрелять на поражение лишь в самом крайнем случае. В остальном же им следовало целиться поверх голов, только чтобы подавить огонь. Как выражался капитан Рассел, «мы не собираемся развязывать третью мировую войну ради десяти минут эффектной телепередачи».

Национальность «миномётчика» решили не подчёркивать: на этом настоял Стюарт. Собственно говоря, ему и не пришлось особо настаивать: достаточно было лишь намекнуть Расселу, что этим американцы покажут свою непредвзятость, как капитан тут же согласился. На тот случай, если бы у журналистов возникли неудобные вопросы, они даже придумали замечательный ответ: «Нас интересуют не национальности, а мир и порядок». Правда, Рассел не преминул заметить, что «любому здравомыслящему человеку будет понятно, чьих это рук дело, потому что вряд ли албанцы станут стрелять по тем, кто принес им свободу», на что Стюарт возразил, что здесь мозги могут поехать у человека любой национальности и по любому поводу. «Может, мы его родственника взяли, который „траву“ вёз в машине или оружие. Вот он и обиделся, — предположил он и добавил: — Помните ведь, сэр, что недавно сербы в Митровице устроили полицейским, когда те арестовали одного из них, что албанца в драке ранил?»

— Да, — согласился Рассел, — говорят, там и вправду горячо было. И легионеров избили, и парочку машин сожгли, и станцию даже блокировали… Ну, у нас бы это не прошло, конечно, — тут же самодовольно добавил он. — Я не знаю, с чего это французы так свой Иностранный легион расхваливают, но вояки они стали никудышные. Практики маловато, наверно… Но вы правы, сержант: нам надо всё сделать, чтобы показать свою беспристрастность к кому бы то ни было. Ну а там как обернётся… Но вы же понимаете, что каков будет окончательный материал, никто пока не знает.

— А разве вам не будут его показывать?

— Такие вещи, — хмыкнул капитан, — обычно показывают кому повыше. Там по итогу и решается, на чём сделать акцент, а что затушевать. Тут же ещё и политика телеканала замешана. А если ещё и на конгрессе всё завязано, то… — Рассел развёл руками, и Стюарт понял, что минутка откровенности на этом закончена.

Окончательный план он вызвался передать Курцу сам. На сей раз они встретились в доме Станковича, владельца того самого разрушенного магазина. Повод для визита к нему подвернулся как нельзя кстати: разлакомившиеся лёгкой добычей албанцы решили ограбить и жилище. Станковича спасло лишь то, что буквально накануне к нему были отправлены двое солдат из отделения Фоксли, так что когда наутро сюда явился десяток мародёров, их ожидал весьма неприятный сюрприз. В тот раз дело закончилось шумом и криками, но дом остался целым, а военным добавился ещё один гражданский объект, который следовало охранять посменно. Вот эту смену для парней Фоксли и вёл с собой Стюарт.

Курц уже ждал. Пока солдаты обустраивались, обменивались друг с другом последними новостями и уточняли, что здесь да как, они уединились на кухне. Любица, жена хозяина — немногословная красивая скуластая сербка средних лет — подала кофе в крохотных чашках и тихо вышла в гостиную. Наблюдая за тем, как Курц достаёт карту и раскладывает её на столе, Стюарт отпил глоток и тут же зажмурился: напиток был до того крепким, что казался горьким.

— Да, они такой только и пьют, — как бы невзначай обронил Курц. — Кофе тут крепче, чем где бы то ни было, поэтому ты аккуратней, а то с непривычки на всю жизнь потом возненавидишь. Ну, что вы там придумали?

Они склонились над картой. Рассказ Стюарта не занял много времени. Курц молча выслушал, внимательно изучил местность, словно что-то выбирая или прикидывая, затем ткнул длинным пальцем в крохотную точку северо-восточнее Урошеваца:

— Вы найдёте нас тут, в Серпски Бабуше. Там всё равно мало что осталось, а последние сербы выехали оттуда ещё месяц назад, поэтому никто не пострадает. Можно даже парочку домов разнести, если надо будет для дела: всё равно потом строить.

— А албанцы там есть? — поинтересовался Стюарт.

— Вот за них я переживаю меньше всего. — Курц несколькими движениями сложил карту, взял свою чашку и немного отпил. — Конечно, есть, но ты не волнуйся: как только шиптары услышат стрельбу, то спрячутся так, что их и дымом не выкуришь. Они храбрые, только когда вокруг тихо.

— Не сильно же ты их любишь, — заметил Стюарт, желая поддеть собеседника.

— Нужды особой нет, — в тон ему отозвался тот. — Они всё делают так, чтобы уже их внуки не знали слова «серб», хотя ещё двадцать лет назад прекрасно жили с ними бок о бок. Это как с индейцами в Штатах. А вы им в этом усиленно помогаете.

— Если бы мы им помогали, как ты говоришь, — не удержался от резкости Стюарт, — то серб не стал бы меня поить кофе в собственном доме.

— Помнишь, что я говорил про помощь? — Курц отставил чашку и подался к Стюарту, перегнувшись через стол. — Так вот, вам достаточно просто быть здесь и ничего не делать, даже никуда не вмешиваться — и они уже называют своих новорожденных девочек Мадлен[20] и гоняют по Чернице на грузовиках, стреляя в воздух и крича: «С нами Америка!» И хорошо ещё если в воздух. Ты как-нибудь поговори со своими друзьями, которые там были, в Чернице. Хотя бы там. Спроси, скольких они взяли из-за того, что нашли в их доме оружие. И только сербов, заметь. А знаешь, почему у них в домах оружие? Потому что вчера у одного соседа во дворе граната взорвалась, а сегодня — у другого. И ты живёшь себе в мирное время и не знаешь, где она взорвётся завтра: а вдруг у тебя под окнами? А когда ты придёшь на блокпост или на станцию, то тебе скажут: мол, вы сами в себя гранаты бросаете, а на шиптаров валите. Вот это и есть ваша помощь, парень. И не только в Чернице.

— И поэтому ты с сербами?

Курц посмотрел на Стюарта внимательным долгим взглядом, словно пытаясь проникнуть в его мысли или на худой конец в душу, затем ответил:

— Нет, не поэтому. Просто я уважаю львов, даже когда они умирают. И очень не люблю шакалов, которые ходили перед львами на задних лапах, когда те были сильными, слушались каждого их слова и выпрашивали за это подачки, а когда они ослабли, стали их добивать. Странноватый удар милосердия, как по мне…

— Может быть, тогда львам не стоило командовать шакалами и бросать им подачки?

На сей раз пауза затянулась настолько, что когда Стюарт наконец-то отвёл напряжённый взгляд и отхлебнул кофе, тут же оставил чашку в сторону: успевший остыть, он горчил так, что его невозможно было взять в рот.

— Вот увидишь, — негромко проговорил Курц, — очень скоро они найдут себе других львов — живых, красивых, сильных, уверенных. Попросятся в их прайд, наобещают им с три короба. И молитесь тогда, чтобы таким львом не стала Америка. Ну а насчёт кофе… — кивнул он на чашку. — Сербы не дураки. Они понимают, что тоже зависимы — от вашей защиты, благосклонности. Это благодарный народ, можешь мне поверить: я семь лет уже здесь живу. Но лучше тебе не знать, что ещё они испытывают вместе с такой благодарностью.

— Но мы их охраняем, — с нажимом проговорил Стюарт. — Им есть за что нас благодарить. А вот насчёт тебя я очень в этом сомневаюсь. Говорить ты хорошо умеешь, конечно…

Курц запрокинул голову, коротко рассмеялся — Стюарту подумалось, что так мог бы смеяться коршун, — затем резко оборвал смех и снова взглянул на него в упор:

— Откуда ты знаешь, чем я тут занимаюсь?

— Ну и чем же? Война ведь давно закончилась.

— Кому закончилась. А вот для них, — он кивнул в сторону комнат, — она ещё продолжается. Вот мы и спасаем их от этой войны. Кого тоже защищаем, кого вывозим.

— Что-то не сильно похоже, чтобы ты этих спас, — кивнул Стюарт вслед за Курцем. — Что бы ты мне ни говорил, но сейчас здесь — парни из моего взвода. И вот это, — с нажимом произнёс он, — и есть самое главное.

Курц резко встал и направился в прихожую. Стюарту ничего не оставалось, как последовать за ним. Говорить больше было не о чем, хотя он чувствовал, что встреться они в другом месте и при других обстоятельствах, разговор наверняка бы затянулся и сложился бы совсем по-другому.

Провожать их вышел сам хозяин дома. Он пожал руку Курцу и, что-то быстро говоря, протянул её Стюарту. Тот ответил на рукопожатие, пытаясь понять Станковича, но его познаний в сербском явно было мало. Из всего сказанного Стюарт понял лишь «Америка» и недоуменно взглянул на Курца.

— Он благодарит тебя, — с еле уловимой улыбкой произнёс тот. — Говорит, что с твоими солдатами он и его жена в безопасности. Видимо, принял тебя за их командира.

Стюарт почувствовал неловкость.

— Спроси его, пожалуйста, почему он не уедет отсюда? Ведь мы же здесь ненадолго.

Курц как-то странно на него посмотрел и перебросился несколькими фразами со Станковичем.

— Он говорит, что умирать всегда легче на родине. А его родина тут.

Стюарт некоторое время молчал, затем неуверенно произнёс «Довидженья»[21] и вышел.

Журналисты прибыли на следующее утро, почти сразу же после того, как закончилось построение. Стюарт, Рассел, Патрик и ещё несколько человек встречали их возле ворот базы. Несмотря на тёплый октябрьский день, воздух ещё не успел прогреться. С гор ощутимо тянуло прохладой, и Стюарт время от времени передёргивал плечами.

Он не задумывался над тем, как именно прибудут гости, поэтому услышав вертолётный рокот, в первую минуту даже не связал одно с другим. Но когда со стороны Урошеваца в небе показались две точки, стремительно летавшие по кругу, а рокот стал громче, Стюарт невольно перевёл взгляд на Рассела. Тот невозмутимо, как будто всё было как и надо, смотрел вдаль, где уже показался клуб пыли. Точки, кружившие над ним, словно стервятники над падалью, быстро обретали знакомые очертания «Кобр»[22].

— Прошу прощения, сэр, — недоуменно проговорил Стюарт, — это что, они?

— Ну да, — не отрывая взгляд от приближающейся пыли, в которой уже можно было рассмотреть головной танк, проговорил капитан. — А в чём проблемы, сержант? Разве по Космету можно передвигаться иначе?

Ответить Стюарт не успел: вертолётный рокот усилился так, что пришлось бы повышать голос. За танком показалась машина, следом — ещё одна…

Это оказалась полноценная колонна. За головным танком следовали БТР, три грузовика со стройматериалами и «Хаммер», замыкал её ещё один танк.

«Как же, однако, всё продумано, а!» — мелькнула у Стюарта мысль: он мгновенно понял, сколько же зайцев убито одним этим выстрелом. Почему-то он не сомневался в том, что именно капитану пришла в голову идея обставить приезд журналистов таким вот способом, и Стюарт снова посмотрел на него — на сей раз со смесью восхищения своим командиром и гордости от того, что они принадлежат к одной и той же силе, способной организовать ради сопровождения гражданских целую боевую колонну и одним лишь этим показать всему миру саму себя. «Может, стоит контракт продлить?» — неожиданно подумалось ему.

На минуту оглушив, над головами пронёсся вертолёт, за ним — второй. Рассел обернулся к одному из встречавших и что-то выкрикнул, после чего ворота начали раскрываться, а колонна — втягиваться на территорию. Не замеченный ранее джип, ехавший сразу за последним грузовиком, отделился от неё вместе с «Хаммером» и остановился недалеко от встречавших. Из «Хамви» вылез боец охранения, подошёл к Расселу и, отрапортовав, протянул ему сопроводительные документы. С заднего сидения джипа, не открывая дверцу, выпрыгнул невысокий мужчина в каске и камуфляже, принял поданый кем-то футляр и подошёл к передним сидениям. Вслед за ним из машины вышел офицер и, поправляя винтовку, приблизился к Расселу.

— Лейтенант Хьюз, сэр, — отрекомендовался он, отдавая честь. — Сопровождаю журналистов из Си-би-эс по личному распоряжению…

— Знаю, знаю, — небрежно отсалютовав, прервал его Рассел. — Я вижу, их всего двое? А остальные где?

— В Приштине остались. Да они сейчас сами всё расскажут… Вы так всех встречаете? — кивнул Хьюз в сторону уже закрывшихся ворот.

— Только очень дорогих гостей, — в тон ему отозвался Рассел.

Журналисты уже подходили к ним. Невысокий мужчина нёс футляр, по очертаниям которого угадывалась кинокамера. Камуфляж сидел на нём чуть небрежно, из чего Стюарт заключил, что если и приходилось этому человеку носить военную форму, то очень давно. На левое бедро сбилась кобура, похлопывая своего владельца при каждом шаге, но он, казалось, этого не замечал или же делал вид.

Стюарт перевёл взгляд на второго и в первую минуту от неожиданности оторопел: им оказалась женщина. Она держалась чуть позади своего спутника и с любопытством осматривалась по сторонам. Незастёгнутая каска до половины закрывала её лоб и казалась слегка великоватой, однако в остальном форма на удивление подходила телосложению, не только подчёркивая стройность, но и наделяя женщину каким-то особенным, неуловимым шиком и изяществом. Когда она подошла поближе и окинула взглядом встречавших, Стюарт заметил её пронзительно-серые глаза, обрамлённые, словно оправой, удлинённым разрезом. В памяти тут же всплыл образ Флоренс, который частенько преследовал его после встречи с Курцем, и Стюарт поймал себя на мысли, что они — образ и реальная женщина — чем-то похожи. Однако одёрнуть себя он не успел: журналистка на какое-то мгновение задержала взгляд на Стюарте, чуть приостановилась, прищурившись, затем отошла от своего спутника, уже что-то рассказывавшего Расселу, и приблизилась к нему.

Несколько долгих секунд они молчали.

— Ну привет, Стюарт, — мягко произнесла женщина знакомым, словно вынырнувшим из недавнего лета голосом.

— Привет, Флоренс, — всё ещё не веря самому себе, произнёс Стюарт.

Глава 4 Интервью

Поговорить им так и не удалось: журналистов сразу увели в недавно достроенную гостиницу. Стюарта поглотила повседневная суета, однако он был даже рад ей. Встреча с Флоренс настолько выбила его из колеи, что он и предположить не мог, о чём и как у них сложился бы разговор, и в какой-то момент поймал себя на мысли, что боится его и хотел бы вообще избежать такой возможности, а ещё лучше — чтобы Флоренс уехала, так и не оставшись с ним наедине. Когда Стюарт понял это, то поначалу мысленно рассмеялся от неожиданности, что он, оказывается, может чего-то бояться, потом удивился, а в итоге разозлился, так что чуть ли не с наслаждением высадил по мишеням на стрельбище лишнюю обойму. До ближайшего Дня Сержанта[23], назначенного на пятницу, оставалось ещё двое суток, и ему хотелось поддержать себя в форме, чтобы не опростоволоситься перед вечным соперником, чересчур бойким и языкастым Патриком. Даже несмотря на то, что косметские будни поддерживали тонус, стрелять всё же приходилось не так часто, как могло бы показаться со стороны.

Стрельбище помогло ему немного прийти в себя, так что сдавая свою винтовку и неожиданно вспомнив сказанное Курцем в их первую встречу, Стюарт еле заметно усмехнулся уголками рта и мысленно проговорил ему вдогонку: «Кого ты там боевыми патронами пугать-то вздумал, чувак? Думаешь, морпехи не сумеют сберечь гражданских? Мы ещё на эту тему с тобой поговорим…» Почему-то он не сомневался в том, что у Станковича они встречались не в последний раз. Хороший обед придал ему ещё больше уверенности, и в сержантский домик Стюарт вернулся если не в полном душевном равновесии, то по крайней мере в очень близком к нему состоянии.

На его койке сидела Флоренс.

Стюарт искренне полагал, что не сбился с шага, подходя к ней, однако когда увидел её взгляд, понял, что ошибся, и снова разозлился. Правда, на сей раз он уже не смог бы сказать, на кого именно — на неё или на себя. Сев напротив неё на койку Патрика, он немного помолчал, как бы подбирая слова, затем спросил:

— Вам уже так быстро всё показали?

— Нет. Маршруты по базе ещё согласовывают, поэтому решили всё делать после обеда. Многое не достроено, так что будем выбирать такие места, чтобы оно не попало в кадр. А мне стало скучно в номере, вот и нашла тебя. Ты не рад меня видеть?

— Почему же? Рад, конечно. Просто не ожидал тебя увидеть тут. Мы ждали телевизионщиков…

— Это мы и есть, — улыбнулась Флоренс. — Я на Си-би-эс уже третий месяц работаю. Почти сразу же перевелась, как с фестиваля вернулась. Билл посоветовал — ну ты помнишь его. Подучили немного, научили держаться перед камерой — и вот…

— А как тебя сюда-то отпустили? Разве новичков могут послать в такую поездку?

— Обычно нет. Это я уже внаглую напросилась, когда узнала, что намечается такой проект. Долго убеждала, уговаривала, и в конце концов мне разрешили поехать. Надеялась, что тебя увижу. Не ошиблась.

— Приятно. Спасибо… Нет, Фло, ты пойми, я рад тебя видеть, очень, вспоминал о тебе часто, просто это как-то…

— Я понимаю, Стюарт, — в улыбке Флоренс на минуту скользнула та мягкость, которую он помнил по прошедшему лету, однако вместо того чтобы приободрить, она лишь ещё больше смутила. На какой-то момент Стюарту показалось, будто Флоренс пытается ему помочь выбраться из неловкого состояния, и оттого он почувствовал непонятное раздражение. — Я и сама волновалась, когда сюда ехала.

— Ну, по тебе не сильно скажешь, — невольно вырвалось у Стюарта.

Флоренс удивлённо приподняла брови.

— Прости, а ты разве меня так хорошо знаешь, что можешь судить, как у меня проявляется волнение?

— Я не хотел тебя обидеть, извини, — Стюарт мысленно обругал себя за сказанное. Он чувствовал, что уже наговорил столько, что любая женщина на месте Флоренс просто встала бы и ушла, и недоумевал, почему этого не сделает она. Больше всего ему сейчас хотелось, чтобы всё это закончилось, причём до такой степени, что Стюарт сам не понимал, откуда взялось это желание. — Я совсем другое имел в виду…

— Ты меня не обижал, всё в порядке. Мне просто стало интересно… Но я вправду не за этим сюда приехала.

«А за чем же?» — чуть было снова не вырвалось у Стюарта, однако он вовремя прикусил язык и вместо этого спросил:

— И как тебе новая работа? Лучше, чем в газете?

— Ну, пока нравится, — немного задумчиво заговорила Флоренс. — Интересно. Необычно, так скажем. Конечно, есть разница, но пока мне это по душе.

— А тут как тебе? В Космете, в смысле? — тут же уточнил Стюарт.

Флоренс немного помолчала.

— Странно здесь всё, — в её голосе неожиданно прозвучала грусть. — Страна красивая, но люди замкнутые, не очень разговорчивые. Как будто подавленные, причём все — и победители, и побеждённые. Мы тут уже почти две недели, за это время где только ни побывали, и мне всё больше кажется, что нам тут не рады. Мы снимаем много, но я очень сомневаюсь, что то, что мы снимаем, увидят в Штатах.

— Почему ты так думаешь? — тихо спросил Стюарт.

— Почему?.. Ну вот что бы ты, например, сказал, если бы увидел по телевизору, как где-то в деревне остающаяся албанская семья провожает сербскую, которая уезжает в Белград, и все обнимаются и плачут так, будто они — ближайшая родня?

— Я бы подумал, что это какая-то ошибка. Или… не знаю, в общем, что бы я подумал. У меня другие воспоминания о сербах и албанцах.

— А это не может быть ошибкой, потому что я это видела своими глазами. Ты мне веришь? — Флоренс подалась к нему.

— Фло, успокойся… Конечно, я тебе верю.

— Я спокойна, Стюарт. Ты говоришь, у тебя другие воспоминания. Может, потому, что ты приходишь к этим людям в военной форме?

— Прости, но я не вижу связи. — Чувствуя, как его охватывает странное, непривычное волнение, Стюарт встал и опёрся о спинку койки. — Ты считаешь, что моя форма — это причина, по которой они стали друг друга резать, а потом как-то плохо ко мне относиться? Ладно… Это, конечно, дерьмо полнейшее, но хорошо — допустим, ты права. Тогда почему они тебе не рады, которая пришла к ним в обычной одежде?

— Потому что я пришла к ним после тебя. — Флоренс тоже встала. — Я пришла к ним с камерой, со своими вопросами и снимала то, как они живут после войны. Кому это понравится? Кому понравится то, что его жизнь, его горе или боль могут послужить для кого-то неплохим вечерним шоу?

Оба не отводили глаз, будто стараясь переглядеть друг друга. Пауза затягивалась. Наконец Стюарт глубоко вздохнул и заговорил как можно медленней и спокойней, лихорадочно вспоминая все те интонации, о которых штатные армейские психологи упоминали на различных тренингах, говоря о подобных случаях:

— Ты немного не так это воспринимаешь, Фло. Пойми, мы к их войне непричастны никак. Мы сюда пришли как раз для того, чтобы её прекратить. Мы ж не заставляем их ставить памятник нашему президенту, они сами его ставят, по своей воле. Что это — разве не благодарность нам? Я до сих пор, бывая на патрулировании, вижу в их глазах ненависть друг к другу и понимаю, что только моё присутствие сдерживает их от того, чтобы снова не наброситься друг на друга. Тут к копам за помощью обращаются даже для того, чтобы заставить соседа подъезд к дому от мусора очистить или забор чуть передвинуть, а то проходу мешает. Вы на полицейских станциях или на блокпостах бывали, разговаривали с теми, кто там стоит? Вам расскажут даже больше того, что я могу рассказать. Ты не суди по одной сцене, которой стала свидетелем, обо всём, что тут творится.

— Мы везде были, Стюарт, — неожиданно устало ответила Флоренс. — Мы со многими говорили. И видели всё. А вечерами смотрели то, что отсняли, и думали, обсуждали… Ты говоришь, у них до сих пор ненависть есть… А вот представь себе двух убийц. Один будет убивать чужого, незнакомого ему человека, а второй — своего друга. Или брата. Или даже просто соседа, с которым жил рядом всю жизнь. Можешь кого угодно подставить сюда, хоть мужа и жену. Кто будет более жестоким, как ты думаешь?

— Ты это к чему сейчас, Фло?

— Ты ответь сначала. Потом поймёшь.

— Ну, первый…

— Нет, Стюарт. Второй. Первый убивает равнодушно, потому что ему человек незнаком и он видит в нём не человека даже, а просто лишь человекообразный силуэт. Ну как на анатомии в школе, понимаешь? Только и того, что он кожей обтянут. А второй убивает в полную силу, потому что он знает свою жертву, всю жизнь её знает, а потом — если он действительно человек — сходит с ума. Вот поэтому у них и ненависть в глазах. И ты своим присутствием её не гасишь, ты лишь оттягиваешь время. Но ты не будешь вечно ходить за ними и подтирать их задницы, и те, кто после тебя придёт, тоже не станут этого долго делать.

— Что ты хочешь от меня, Фло? — Стюарт присел на койку, Флоренс машинально последовала его примеру. — Что ты хочешь от меня услышать, в чём убедить? Что я должен тебе сказать, чтобы ты успокоилась, чёрт тебя возьми?

— Я спокойна, Стюарт. Я ничего от тебя не хочу, потому что ты ничего мне не скажешь. Ты не сможешь, потому что сам ничего не знаешь и не понимаешь. То, что ты видишь тут — это всего лишь то, что тебе хотят показать.

— Это не одному мне показывают, Фло.

— О да, конечно, — горько усмехнулась Флоренс. — Вам всем тут показывают, что вы нужны, что без вас никак не обойдутся, вас холят и лелеют, вам предлагают лучшее…

— А самое главное, — перебил Стюарт, пристально глядя ей в глаза, — что ведь и ты это будешь показывать и всех убеждать в том, что мы здесь нужны. И тебе поверят, потому что ты здесь была. Так в чём ты меня упрекаешь? В том, что я верю тому, что ты же сама мне и будешь показывать?

Флоренс резко выпрямилась, будто ей с размаху залепили пощёчину, несколько долгих минут смотрела не мигая на Стюарта, затем закрыла лицо ладонями. Он быстро пересел к ней и приобнял за плечи. Она не отреагировала.

— Фло, прости, — пробормотал Стюарт. — Фло… я не хотел, правда. Прости.

— Всё в порядке, — прозвучало глухое. Она повела плечами, сбрасывая его руки, затем отняла ладони от лица. Слёз не было, глаза оставались сухими. — Ты меня тоже прости. Наговорила я что-то тут… сама не знаю что.

В воздухе повисла пауза, которую каждый не знал, чем заполнить. Флоренс с излишним усердием изучала противоположную стену, Стюарт, сидя боком, смотрел на её профиль и вспоминал фотографии своей матери: в этот момент Флоренс казалась удивительно похожей на неё. Наконец она повернула к нему голову и улыбнулась — почти как раньше.

— А тебе здесь вообще нравится?

Переход был настолько неожиданным, хоть и выглядел естественно, что Стюарт поначалу не нашёл что сказать. Однако Флоренс так искренне и ободряюще смотрела, что он в конце концов проговорил:

— Неплохое место. Почему оно мне должно не нравиться? Где-нибудь в Ираке или в Афганистане было бы намного хуже.

— Я не про Космет, — покачала головой Флоренс. — Тебе в армии нравится?

Стюарт пожал плечами.

— Это не самый плохой способ заработка для такого парня, как я. И почему мне это должно не нравиться? Чем я такой уж особенный, чтобы желать себе что-то другое? Я вижу мир, я знаю людей, которых никогда бы не узнал, живи я как-нибудь по-другому, я могу посылать отцу деньги. Хороший вариант жизни, почему нет?

— И ты никогда не хотел ничего другого?

«Что же тебе надо от меня, Фло? — Стюарту снова хотелось задать ей этот вопрос, но он понимал, что ответа так и не дождётся. — Зачем ты всё это спрашиваешь? Ты хотела меня увидеть именно затем, чтобы задавать вот такие вот странные вопросы, на которые и я сам не знаю, что ответить?» Однако вслух прозвучало совсем другое:

— Знаешь, в нашем Бетеле, — при этих словах Флоренс еле заметно вздрогнула, — желать что-то другое — это означает жить так, как живёт твой отец. А я так жить не хотел. Бетель ничуть не хуже и не лучше любых других городков, в нём можно жить так, чтобы не подохнуть с голоду, но это — твой потолок, а колледж тебе светит лишь в том случае, если ты закончишь школу, бросишь всё и уедешь. Ну а я вместо колледжа выбрал армию. И честно тебе сказать, не вижу особой разницы… Нет, — спустя мгновение поправился он, — разница есть. В колледже плачу я, а в армии платят мне. Вот и вся разница.

— Но ведь есть же Нью-Йорк… — медленно проговорила Флоренс. — Или любой другой большой город.

— А что Нью-Йорк? Я был там несколько раз — и когда ещё в школе учился, и когда служил. Это город для своих, Фло, и своим для него станет не каждый. Там нет места таким, как я. Может, когда-то, во времена наших родителей, он был крутым классным городом, но сейчас он не таков. Он изменился.

— Но ведь я-то там живу. Я смогла там устроиться, даже найти себя… Почему ты считаешь, что ты бы не смог?

— А тебе самой-то нравится, как ты там устроилась?

— Да. — Флоренс вскинула голову и с вызовом посмотрела на Стюарта, однако на сей раз это не произвело на него никакого впечатления.

— Почему ты думаешь, что мы должны были жить как-то по-особенному? Только потому, что родились не в палате, а где-то посреди грязного поля в толпе обкуренных хиппи, среди которых были наши родители? Только потому, что нас породил Вудсток? А ты не думала о том, что всё это может быть одним сплошным самообманом?

Флоренс попыталась что-то возразить, но Стюарт не дал.

— Знаешь, кого на самом деле породил наш Вудсток? Не нас с тобой, нет. Он породил таких, как Курт Кобейн и Лейн Стэйли. И где они сейчас? Ты о Стэйли слышала хоть что-нибудь последние пару лет? И я не слышал[24]. А кто там ещё из этого же нашего поколения — Эдди да Крис? О да, у этих парней пока всё хорошо, вот только надолго ли?.. Но это ладно, это Бог с ними. Ты вспомни, что они пели. «Тащи ружьё, веди друзей — так притворяться веселей»[25], помнишь? Это ли твоя музыка, что звучала на первом Вудстоке? А ведь её-то как раз и играли его настоящие дети. Ты хотела быть среди них и не боялась закончить так, как они?

Флоренс молча смотрела на него расширившимися пронзительно-серыми глазами, которые неожиданно стали тёмными, как будто изнутри наполнялись болью, однако Стюарт не видел этого и всё продолжал. В недавно проветренной атмосфере сержантского домика, которая незаметно для него снова начала сгущаться, звучали риторические вопросы — почему, мол, чья-то свобода должна быть лучше и правильней, чем его собственная…

— Всё, Стюарт, — прозвучало неожиданно тихое. — Я поняла. Не надо так много говорить. Я поняла всё, что ты хочешь сказать.

— Рекрутёры правду говорят, Фло, — уже тише закончил Стюарт. — Здесь действительно получаешь то, чего не найдёшь там, снаружи. В обычной, мирной жизни, то есть, — поправился он. — Они, правда, не всё говорят, ну так ты же и сам не знаешь, что надо спрашивать, но если бы знал, тебе бы на всё ответили. Они — честные парни, просто не сразу это понимаешь. А если переживёшь бут-кэмп[26], то станешь своим. И много ли после этого надо?.. Можешь считать, если тебе так будет легче, что у меня просто ни на что другое не хватает мозгов. Может, это так и есть, не знаю, я никогда не думал об этом. Только вот мне кажется, что и у тебя всё могло сложиться по-другому, и ты бы ничуть против этого не возражала.

— Я поняла, — повторила Флоренс. — Не надо больше, Стюарт. Спасибо тебе за откровенность. — Она коснулась его руки, почти как в тот раз, когда они сидели в олбанском кафе, но где-то на интуитивном, даже чуть ли не на генном уровне Стюарт всё равно понимал, что это прикосновение совсем не такое, каким было то. — Кстати, тебе очень идёт военная форма. Даже увлечься можно, — в последних словах послышалась улыбка.

— Всем мужчинам идёт военная форма, — проговорил он, не показывая, как ему польстили её последние слова.

— Да нет, не всем. — Очередная повисшая пауза длилась совсем недолго. — Я не могу представить в этой форме своего отца, например.

«А при чём тут твой отец?» — хотел было спросить Стюарт, но его прервали.

— Стю! — громом среди ясного неба раздался тревожный голос Патрика. — Давай к капитану. Срочно. Мисс, простите…

Это было сказано уже на бегу.

Рассел выглядел по-настоящему озабоченным, отчего Стюарт с порога понял: или что-то в их плане пошло не так, или же случилось нечто из ряда вон выходящее. Впрочем, подобное предчувствие охватило его, ещё когда он увидел сидящего перед дверью утреннего журналиста, с которым, по словам Флоренс, Рассел обсуждал маршруты их передвижения по Кэмп-Бондстилу.

— Только что мне передали сводку со станции, — не поздоровавшись, заговорил капитан. — Ночью в Плешине была большая драка, чуть ли не вся деревня билась. Говорят, несколько грузовиков разнесли так, что их даже отремонтировать нельзя, ещё что-то повредили. Копы там с утра уже разбираются, ущерб оценивают… ну как обычно. Но дело не в этом. Нас попросили поучаствовать.

— И что же от нас хотят?

— Как бы ничего особенного. Всего лишь проехаться колонной по деревне.

— И что это даст?

— Я не знаю, Макги, что это даст, — с раздражением проговорил капитан, — однако что-то делать надо. По-моему, копы просто в отчаянии, раз обращаются к нам с такими просьбами. И как мы им можем отказать?

— То есть они просят вас побряцать оружием перед мирным населением, — неожиданно раздался за спинами Стюарта и Патрика голос Флоренс. — Как самых обычных карателей.

Рассел побагровел.

— Мисс, я попрошу вас выйти из кабинета. Мне жаль вам такое говорить, но вы не имеете права находиться здесь при обсуждении боевого задания.

— Капитан, — Флоренс шагнула вперёд, оказавшись между двумя сержантами, — простите и вы меня, но я нахожусь на своей работе и представляю интересы свободной журналистики, а в её лице — интересы свободного общества, к которому мы все принадлежим. Люди имеют право знать, что делает их армия на другом конце земли, а у меня есть право рассказать им об этом. Поэтому я настоятельно прошу взять меня на это задание. Оно вполне может относиться к сфере публичной информации.

— Это исключено, мисс. Наши правила запрещают присутствие журналистов на таких заданиях хотя бы ради их же безопасности. Прошу, подождите в коридоре, пожалуйста.

Патрик вежливо взял Флоренс за локоть, но она вырвалась и заговорила неожиданно тяжёлым, непривычным для Стюарта тоном:

— Капитан, мне кажется, ваше начальство будет не очень довольно, если мы включим в фильм материал, который бросает хоть какую-то тень на американскую армию или на вас лично.

— Это что, шантаж? Мисс, не заставляйте меня делать так, чтобы ваш жёлтый пропуск[27] оказался недействительным. Мне бы очень этого не хотелось на самом деле.

— Сэр, прошу прощения, если позволите… — Предупреждая следующую фразу, неважно, с чьей стороны бы она ни прозвучала, Стюарт шагнул вплотную к капитану и, игнорируя все положения устава, шепнул: — Мне кажется, если мы возьмём журналистов с собой, это поможет нашему плану. Они меньше заподозрят, что что-то здесь может быть не так.

Рассел метнул на него красноречивый взгляд, как бы произнося: «А не слишком ли ты много на себя берёшь, сержант?» (Стюарт бы не удивился, если бы эта фраза всё-таки прозвучала вдогонку взгляду), однако в следующую же минуту овладел собой и холодно произнёс:

— Можете ехать с нами, мисс — вы, ваш оператор и лейтенант Хьюз. Поедете в моём джипе. Выдвигаемся через час. Макги, подготовьте весь юнит[28]. Форма одежды — «лесной камуфляж».

— Нам разрешена съёмка?

— Можете снимать, однако сделайте так, чтобы камера не отсвечивала. Надеюсь, ваш оператор додумается, как это устроить. Увижу блик — разобью камеру лично.

— Спасибо тебе, — шепнула Флоренс Стюарту, когда они все оказались в коридоре. Тот лишь мотнул головой.

В Плешину они въехали уже после трёх часов дня. Впереди медленно следовал БТР с расчехленным пулемётом. Время от времени башня неуклюже поворачивалась в стороны, так что казалось, будто пулемётчик со вкусом выбирает себе жертву. Сразу за БТРом на расстоянии буквально двух метров друг от друга шли два грузовых «мерседеса» с солдатами в полной боевой готовности — каски, бронежилеты, лежащие на коленях заряженные винтовки — после них на таком же расстоянии ехали три джипа с офицерами и сержантами. Замыкали колонну ещё один БТР и машина международной полицейской миссии.

Стюарт, Патрик и Тим Фоксли ехали во втором джипе, машина с Расселом и журналистами шла впереди них. Обочины были буквально усеяны людьми. Все молчали, тишину нарушал лишь рокот машин. Стараясь не ёжиться от стремительно холодеющего предгорного осеннего воздуха, который уже не могло прогреть солнце, Стюарт смотрел на лица тех, мимо кого они проезжали, и они сливались для него в одно большое безглазое пятно, хотя колонна шла медленно и при желании можно было рассмотреть чуть ли не все оттенки выражения встречавших их жителей — от настороженности и опаски до восторга и восхищения. Впрочем, последнее попадалось очень редко, а вот первое читалось чуть ли не в каждом лице, кому бы оно ни принадлежало — сербу или албанцу.

— Жаль, что не вечером едем, — шепнул ему сидящий рядом Патрик. — А лучше всего было бы вообще ночью.

— Какая разница?

— Рассел наверняка придумал бы устроить это шоу под лучами прожекторов. Представляешь, как бы это смотрелось?

— Если в этом и есть какой-то смысл, — нагнулся к его уху Стюарт, — то лишь в том, чтобы предупредить, а не напугать. А для предупреждения вполне хватает дневного света, тем более что нас так лучше видно.

Губы Патрика скривились в иронической усмешке.

— Стю, мне иногда кажется, будто ты с другой планеты, честное слово. Ты всерьёз думаешь, что кто-то настолько заботится о них, что будет всего лишь предупреждать: «Мальчики, не деритесь, а то отшлёпаю по попке?» Ты до сих пор ещё не понял, зачем мы здесь?

— Если ты этого не знал раньше, Пат, — зашипел Стюарт, — то запомни сейчас: мне всё равно, кто и что думает по этому поводу. У меня своя голова на плечах есть. И я тут всего лишь делаю свою работу. Кстати, и тебе советую делать то же самое, а не думать много на тему, что мы тут делаем и ради кого.

— Ну-ну, — хмыкнул Патрик. — «Беатус илле, кви прокул неготис…»[29]

Тем временем они достигли края деревни, где колонна выстроилась в один ряд. Не открывая дверь, Рассел выпрыгнул из джипа и несколькими короткими взмахами ладони подозвал к себе сержантов.

— Значит, так, — заговорил он, когда все собрались возле него. — Сейчас разделяемся на две группы, в каждой — по одному «мерседесу», БТРу и джипу. Порядок следования: БТР впереди, «мерседес» замыкает. Задача — медленно проехать по каждой улице так, чтобы вас увидели все, вплоть до однодневных младенцев, если таковые здесь имеются. Никакой стрельбы, никаких криков, разговоров или шёпота. Ваше главное оружие — молчание, всё остальное, в том числе и винтовки, считайте приятным бонусом. Если встретитесь, даже не смотрите друг на друга. Деревня не очень большая, думаю, пятнадцати минут вам на всё это должно хватить, затем возвращаетесь сюда. Я буду здесь. Макги, со мной, Фоксли и О’Гарриен, командуйте группами. Остальные по местам.

Буквально через две минуты обе группы разъехались в разные стороны: одна повернула в обратном направлении, вторая углубилась между домами перпендикулярно движению первой. Стюарт проследил взглядом за каждой из колонн, втягивающейся между чернеющими рядами домов и невольных зрителей, словно змея в живой тоннель.

— Оружие наизготовку, Макги, — донёсся до него резкий голос Рассела. — Лейтенант, вы тоже, — последние слова относились к безмолвно сидящему на заднем сидении джипа Хьюзу.

— Капитан, — не удержалась стоявшая рядом с ним Флоренс (она и оператор уже успели выбраться из машины), — простите, но мне кажется, это лишнее. На нас никто не нападает. Вы посмотрите на этих людей…

— Мисс, не вмешивайтесь, — грубо оборвал её Рассел. — То, что я взял вас на эту экскурсию, ещё не означает, что у вас на ней есть право голоса. Занимайтесь своей работой и не лезьте в нашу.

Флоренс закусила губу и в каком-то отчаянии взглянула на своего оператора, который был занят съёмкой, затем на Стюарта. Тот отвёл взгляд и, сняв винтовку, принял положение, как при стрельбе стоя.

— Надеюсь, они нас видят, — с мрачным удовлетворением констатировал капитан.

Минуты текли так медленно, что у Стюарта занемели руки. Под конец он уже думал лишь об одном: только бы не выстрелить, хотя бы случайно. Он не боялся попасть в кого-нибудь, поскольку специально держал винтовку так, чтобы в прицел не попала ни одна человеческая фигура из темневших на расстоянии каких-то нескольких метров, однако прекрасно понимал, чем станет любой выстрел в такой атмосфере. В давящей на уши тишине, которая нарушалась лишь глухим рокотом колонн откуда-то из-за горизонта, это становилось чуть ли не утончённой пыткой, однако Стюарт так и не понимал, кого же именно ей подвергают.

Наконец на дороге показалась первая из групп.

— Отбой, Макги, — медленно произнёс Рассел. — Лейтенант, отставить.

Словно не до конца веря услышанному, Стюарт осторожно снял палец с курка и скривился от схватившей его судороги, однако растёр его лишь после того, как закинул винтовку за спину.

— Как вам прогулка, мисс? — равнодушно обратился капитан к Флоренс.

— Впечатляет, — в тон ему отозвалась она, не сводя глаз с останавливающихся боевых машин. — Но вам не кажется, что это было уже лишним?

— В данном случае лучше пересолить, чем недосолить. Драк стало слишком много, и мне это совсем не нравится. Но ещё больше мне не нравится положение, при котором одна сторона считает, что пользуется нашим покровительством, и позволяет себе больше, чем это нужно.

— А разве это не так? — Флоренс с вызовом повернулась к капитану. Тот выдержал её взгляд.

— Мисс, если вы думаете, что у Американской Армии здесь есть любимчики, то вы ошибаетесь. Вы заметили, какие лица были у тех, мимо кого мы проезжали? В одной толпе стояли рядом те, кто ещё ночью бил друг друга до полусмерти, и смотрели на нас одинаковыми глазами. Этого и надо было добиться. Здесь каждый должен знать, что Американская Армия не делает никаких различий между национальностями. Для неё важен лишь порядок, и именно так мы отрабатываем те налоги, что платят в Штатах.

Рассел говорил так чётко и отрывисто, будто обрубывая фразы, что стоявший чуть впереди Стюарт в первое мгновение подумал, будто это произносится на камеру. Однако обернувшись, он увидел, что оператор аккуратно складывает камеру в футляр, и на какой-то миг даже пожалел о том, что эту речь не сняли: в свете проведённой акции она выглядела весьма впечатляющей.

— Благодарю за откровенность, капитан, — холодно проговорила Флоренс.

Подошедшие Патрик и Фоксли отрапортовали об окончании успешно выполненной работы, и Рассел отдал приказ грузиться. Колонна медленно потянулась на выезд из Плешины. Жители провожали её всё в том же гробовом молчании.

Экскурсию по базе, как и интервью с заранее выбранными военными, пришлось отложить до завтра. Все находились под слишком сильным впечатлением от того, что Рассел назвал «прогулкой», да и вернулась колонна чуть ли не в вечерних сумерках, хотя Плешина находилась максимум в часе езды от базы. Чтобы немного развеять обстановку, по возвращении в Кэмп-Бондстил капитан объявил, что через два часа в офицерском клубе состоится концерт местной художественной самодеятельности, и пригласил на него «всех, кто хочет».

— Это вы ради нас стараетесь? — с подозрением спросил Флоренс.

— Вовсе нет, — пожал плечами Рассел. — Культурный досуг — неотъемлемая часть жизни американского военного, как и тренировки, и повседневная работа. Все готовятся к открытию памятника, мисс. Такое событие вряд ли повторится в скором времени, как и визит мистера президента в Космет. Конечно, местные жители готовятся к нему. Не вижу причин, почему бы не дать им возможность показать своё мастерство на территории Соединённых Штатов.

Слышавший всё это Стюарт недоуменно глянул на Патрика, затем на Тима. Оба ответили ему такими же взглядами. «И когда же это он успел, а?» — восхищенно подумал Стюарт, понятия не имевший ни о каком «культурном досуге» как неотъемлемой части собственной армейской жизни, кроме полной возможности распоряжаться своим временем после пяти вечера.

Через два часа просторный клуб был набит чуть ли не под завязку, причём там собрался не только офицерский и сержантский составы, но и рядовые, а в окна заглядывали рабочие-албанцы. Трудно было понять, что ожидал увидеть каждый, однако настроение у всех было взбудораженным.

Стюарт сидел позади всех рядом с Флоренс и переводчиком, который присутствовал на допросе у Канзасца, и думал лишь об одном: не влетит ли Расселу за подобное. Это действительно было из ряда вон выходящее событие для тех, кто жил на недостроенной ещё базе, и капитан рисковал слишком многим, устраивая такие развлечения. Стюарту казалось, что этот концерт нельзя было оправдать тем, что они готовили, однако глядя на то, с какой уверенностью держался Рассел, он начинал думать, что ещё очень многого не знает и что к приезду журналистов готовились намного более основательно, чем он мог подумать и даже представить. В какой-то момент в его голову закралась околопараноидальная мысль: а не спровоцирована ли на самом деле эта драка в Плешине и не стоит ли за всей сегодняшней историей чья-то более высокая тень, нежели даже самого капитана? Однако думать в подобную сторону было крайне опасно, и Стюарт постарался быстро выбросить такие мысли из головы, предварительно оглядевшись по сторонам, как будто боялся, что кто-нибудь может увидеть, как они вылетают из его головы, и ненароком распознать.

Он и сам не знал, что ожидал от этого концерта, однако он явно не оправдывал его ожидания. Местные поэты читали какие-то стихи, больше похожие на прозаические отрывки, в которых не было понятно ни строчки, коллективы пели какие-то протяжные песни — то ли народные, то ли современные, но стилизованные под народные. Однако Флоренс слушала всё это с напряжённым неслабеющим вниманием. Стюарт видел, что она тоже не понимала ни слова, однако что-то в происходившем на сцене привлекало её внимание настолько, что она как будто даже не замечала, что за нею временами наблюдают. В какой-то момент, когда со сцены звучала особенно трогательная песня, от которой к горлу невольно подкатывал комок, с настолько часто повторяющимися словами «Косово» и «Митровица», что даже Стюарт выучил, как они звучат по-албански, Флоренс повернулась к переводчику и, извинившись, спросила, о чём они поют.

— Это песня о нашей надежде, — ответил ей переводчик. — Не знаю, известно ли вам или нет, но Косовская Митровица разделена между двумя народами. В северной части живут сербы, в южной — мы. И в этой песне мы выражаем надежду на то, что когда-нибудь она станет единым целым, как и вся страна.

— И, конечно же, албанской, я правильно понимаю вас? — уточнила Флоренс.

— Да, вы всё правильно понимаете, — кивнул переводчик, и в его бесстрастном голосе на мгновение мелькнула та самая надежда, о которой американцам пели со сцены его соотечественники. — В песне есть припев, где говорится так: «Пусть погибнут все косовские парни и девушки, но Митровица, что сегодня разделена на южную, албанскую, и северную, сербскую, снова станет единой, нашей»[30]. Митровица — это наш символ.

Даже Стюарт увидел, как передёрнуло Флоренс. Сухо поблагодарив, она встала и, тихо извинившись, стала пробираться к выходу. Стюарт последовал за ней.

Из клуба они вышли вместе. Уже стемнело. Отражавшиеся на асфальте освещённые квадраты окон обрывались буквально в тридцати-сорока шагах, будто их кто-то обрезал одним взмахом невидимого ножа, и найти в такой темноте дорогу неопытному человеку было очень сложно. Видимо, Флоренс и сама это поняла, потому что остановилась в нерешительности.

— Ты в гостинцу? — спросил Стюарт.

Флоренс кивнула и поёжилась. Стюарт снял с себя китель, оставшись в одной нательной футболке, и набросил его на её плечи. Флоренс придержала китель и благодарно ему улыбнулась.

— Тогда пойдём быстрее, я тебя проведу. Сама ты дорогу в темноте не найдёшь.

Они молча пошли мимо высящихся по бокам удлинённых домиков, которых со стороны можно было принять за бараки, если ни разу не побывать внутри. Базу окутала такая тишина, что казалось, будто на концерте присутствуют даже часовые. И хотя Стюарт знал, что на самом деле это не так, но они оба слышали лишь эхо собственных шагов.

— Почему ты не позвонил мне? — тихо спросила Флоренс.

Стюарт напрягся. Именно этого вопроса он боялся больше всего; именно из-за него он и хотел утром, чтобы Флоренс уехала, так и не встретившись с ним. Этот вопрос поднимал из глубин подсознания те самые загнанные в самый тёмный угол воспоминания, о которых он старался забыть всеми силами, колеся во время отпуска по Восточному побережью от канадской границы до Флориды, и от которых в конце концов бежал сюда, в привычную себе стихию, так не дождавшись окончания отпуска. С той самой ночи в «Four Seasons» он старался не думать о том, что произошло в последний день вудстокского фестиваля, и на какой-то момент это ему удавалось. Если же эти воспоминания случайно всплывали, они уже казались чем-то таким далёким, словно это происходило даже и не с ним, а если всё же и происходило, то его давно погребли под собой воды Атлантики.

— Я потерял твой номер, — наконец выдавил он из себя. — Это случайно получилось, я даже не знаю, как это получилось. Я много путешествовал по побережью, и в каком-то мотеле он просто выпал из кармана, а я не заметил.

Флоренс немного помолчала.

— Ты же врёшь, — в её голосе снова послышалась такая знакомая ему улыбка. — Я же чувствую, что ты врёшь. И я помню, как мы уезжали из «Гриффис». Такое не сразу забудешь… Там же ведь что-то произошло, верно? — Она резко остановилась и повернулась к нему так, что их тела чуть не соприкоснулись. — Там что-то произошло такое, отчего ты не стал мне звонить, — совсем рядом, чуть ли не возле его губ прозвучал её голос. — Я права, Стюарт?

Стюарт медленно выдохнул и сам не заметил, как вместе со выдохом у него вырвалось: «Да». И только когда он услышал — даже не слово, а эхо, прозвучавшее до неприличия громко, — то тут же понял, что никакой дороги назад нет и что он сейчас ей всё расскажет. «Ну и плевать! — вдруг мелькнула в его сознании отчаянная в своей злости мысль. — Пусть знает, какими могут дети Вудстока, о которых она возомнила невесть что!»

Флоренс молчала и смотрела на него, ожидая продолжения. Стюарт несколько раз вздохнул, покусал губы и наконец попросил:

— Отойди чуть дальше, пожалуйста. И повернись спиной, если можно.

Сейчас он дал бы многое, очень многое за то, чтобы увидеть выражение её пронзительно-серых глаз, слившихся с окружающей темнотой и от того ставших с ней одним целым, однако понимал, что этого он не увидит. В общем-то, такое и не требовалось: уже по тому, как Флоренс отступала от него на пару шагов, Стюарт понял, насколько она удивлена его просьбе. Однако никаких вопросов не последовало, и он был ей за это благодарен. На дальнейшее же он и не рассчитывал.

Стюарт ещё раз глубоко вздохнул и, преодолев искушение закрыть глаза, начал свой рассказ, неотрывно глядя на угадывавшийся в балканской осенней темноте женский силуэт и видя в нём ту самую незнакомку с фестиваля…

Его не перебивали. Казалось, они оба затаили дыхание на то время, пока он рассказывал — по крайней мере, Стюарт чувствовал, что рассказывает это словно на одном выдохе, без всяких пауз, монотонно, и лишь благодаря этому ему удалось рассказать всё до конца. Вечернего холода не чувствовалось. Когда он закончил, Флоренс ещё некоторое время стояла без движения, затем медленно развернулась, подошла и в одном жесте сняла с плеч китель и протянула ему. Стюарт принял его. Всё происходило в молчании, да и никакие слова тут не были нужны. Этого и следовало ожидать, и это было ещё не самое худшее, что могло произойти.

Они снова пошли к гостинице, однако Стюарт чувствовал, как увеличивается расстояние между ними, несмотря на то, что Флоренс, как и до этого, шла рядом. Но это была обманчивая близость, как обманчивым было и тепло её плеч, которое на какую-то секунду согрело его через собственный китель и улетучивалось с каждым шагом. В эти минуты китель казался ему тем самым крестом, который он в одиночестве тащил на свою Голгофу без всякой надежды на какую-либо помощь или хотя бы даже на участие. «А ты хотел что-то другое?» — ехидно спрашивало у него подсознание, и Стюарт не знал, что можно ответить на это ехидство. Если бы ему сказали, что Флоренс могла вернуть китель совсем по другой причине, он бы в это, наверное, даже не поверил бы.

Лишь у самой гостиницы Флоренс нарушила молчание.

— Странная вещь, — тихо заговорила она, остановившись возле крыльца. — Мне сейчас пришло в голову, что первый Вудсток не смог бы состояться, если бы не армия.

Стюарт даже не успел сообразить, что на это можно ответить. Где-то в стороне резко и коротко хлопнуло, будто воздух разорвало чем-то тяжёлым и гулким, и тут же послышали беспорядочные выстрелы. Лихорадочно просовывая руки в рукава кителя, Стюарт побежал на такие знакомые звуки.

За первым же углом он чуть не сбил с ног бежавшего навстречу человека.

— Твою мать!.. Капитана не видел?

Стюарт признал по голосу Патрика.

— Нет. А что такое?

— Кто-то снаружи кинул осколочную мину.

«Что, уже?..» — «Так ведь ещё рано…» — «Мать твою, Курц, мы же так не договаривались!» — «Почему осколочная?»

— Кто-нибудь пострадал?

— Тим ранен. Осколком задело.

— Серьёзно?

— Не очень. Руку разорвало. Жить вроде будет.

— Какого дьявола вы вообще лазили возле периметра?

— Не ори, мы посты проверяли! Должен же кто-то работать, пока вы развлекаетесь! Где капитана можно найти?

— Ты у него в кабинете был?

— Ещё нет.

— Тогда давай туда: я не видел капитана на концерте. Я отведу Тима в санчасть и тоже подойду.

Глава 5 «Побочный ущерб»[31]

При виде Рассела, угрюмо рассматривавшего карту в собственном кабинете, Стюарта вновь охватило необъяснимое чувство, что всё произошедшее сегодня, включая внеплановую мину, очень хорошо подстроено. Но это по-прежнему оставалось на уровне предчувствий, и Стюарт прекрасно понимал, что они вызваны главным образом его изначальным знанием о постановочном бое. Внешне же капитан не давал никакого повода усомниться в том, что что-то идёт не так: настолько встревожено-озабоченный вид трудно было сымитировать.

— Что докладывают часовые? — не отрываясь от карты, сухо осведомился он у Патрика после того, как поинтересовался состоянием Тима. — Им удалось засечь выстрел?

— Направление два часа, судя по звуку.

— И эхо машины тоже с той стороны?

— Так точно, сэр.

— Старшего звена ко мне. Того, что охраняло колонну.

Патрик опрометью бросился из кабинета, едва не сбив с ног запыхавшихся Флоренс и оператора, которые уже возникли в дверях.

— Макги, временно примете командование над группой Фоксли, — словно не заметив журналистов, бросил Рассел, мельком глянув на Стюарта, — и сразу начинайте готовиться. Как только «Кобра» засечёт машину, выдвигайтесь. Будете старшим.

— Сэр, мы никого больше не привлекаем?

— Кроме нас в операции участвует ещё Дженсен со своей ротой. Этого вполне достаточно. Нечего другим знать, что на нас тут нападают.

— Простите, капитан, — раздался голос Флоренс, — что происходит? Вы уже что-то знаете?

Рассел наконец-то поднял голову и бросил в её сторону весьма красноречивый взгляд, однако ответ прозвучал сдержанно и даже с некими нотками армейского дружелюбия:

— Кто-то кинул мину в расположение нашей базы. Один человек ранен.

— И кто бы это мог быть, как вы думаете?

— Я так подозреваю, что это — дело рук кого-то из местных боевиков, которые ещё не могут смириться с тем, что война закончилась. Может, одиночка, может, группа — я точнее сказать пока не могу. Стреляли с приличного расстояния, поэтому стрелка даже не смогли заметить — ни наши часовые, ни «Звезда»[32]. Засекли только направление выстрела и звук уезжавшего грузовика. Сейчас я пошлю вертолёт, чтобы он обнаружил машину, а дальше будем действовать по обстоятельствам. Лучше всего было бы, конечно, просто пленить нападавшего или группу, но если будет сильное сопротивление, то сами понимаете…

— Сэр, мы бы хотели присутствовать на операции.

К некоторому удивлению Стюарта Флоренс произнесла это неуверенно, словно не она каких-то несколько часов назад настаивала на присутствии журналистов в Плешине и теперь боялась собственной смелости или, что скорее всего, отказа. Ему даже показалось, что и сама она будто не желает ехать («Ну а кто бы захотел-то?» — тут же спросил он сам себя), но просит разрешения на поездку как бы под незримым давлением обстоятельств и служебных обязанностей. Стюарт быстро глянул на неё и увидел промелькнувшие в глазах сомнение и тень страха. «А чего ты хотела-то, детка? — мысленно обратился он к ней так, как вряд ли обратился бы вслух. — Это военная зона, не просто так. Мало ли что у нас тут спектакль разыгрывается — для тебя-то всё по-настоящему…».

Рассел смерил журналистку долгим взглядом, словно собираясь что-то сказать или раздумывая над ответом, и наконец произнёс:

— Я должен согласовать это с начальством. Попрошу вас выйти. Этот разговор никто не должен слышать. Макги, вы тоже.

Стюарт был почти уверен в том, что капитан просто хорошо играет свою роль, однако когда, уже закрывая дверь, не удержался и оглянулся, то заметил, что Рассел и вправду набирает на телефонном аппарате какой-то номер. «Да… чего-то я и впрямь не знаю», — мелькнула у него мысль после того, как он закрыл дверь и прислонился к стене напротив неё. И хотя где-то в глубине то ли души, то ли подсознания Стюарт догадывался о том, что ему известно далеко не всё о затеянной начальством авантюре, впервые настолько чётко сформулированная уверенность заставила его почувствовать себя используемым. В душе сразу опустело.

«Ну а что ты хотел-то? — тут же попытался он себя успокоить. — Каждый делает то, что ему назначено: ты — своё, Рассел — своё. Зачем тебе, стафф-сержанту, знать больше капитана или хотя бы столько, сколько он? Ты и так посвящён во многое, так чего тут обижаться на то, что тебе что-то неизвестно? Было бы странно даже, если бы ты знал абсолютно всё». Однако червячок, поселившийся у него в душе, будто не слышал всех этих рассуждений и продолжал своё незаметное дело.

Грустные мысли прервало появление Патрика и вертолётчика — молодого офицера с лычками младшего лейтенанта. По внешнему виду, поведению и манере держаться было видно, что он лишь недавно получил собственный вертолёт. Только О’Гарриен открыл было рот, чтобы наверняка спросить, какого чёрта все выстроились в коридоре, как из-за двери прозвучало резкое: «Можете войти!»

Первым делом Рассел обратился к вертолётчику и, проинформировав о том, что с ведома командования тот поступает в его распоряжение, вкратце обрисовал ситуацию и приказал провести воздушную разведку. Пилот молча выслушал приказ, откозырял и вышел из кабинета с видом древнеримского гладиатора, которого на глазах у публики обгадил голубь. Дождавшись, когда он уйдёт, Рассел обратился к Флоренс:

— Ваше присутствие на операции согласовано. Но перед этим вы пройдёте инструктаж, как вы должны себя там вести. Читать его буду я. Запоминайте или записывайте — мне плевать совершенно. Главное, я буду знать, что это сделано, а дальше — дело ваше.

Стоя позади молчавшей Флоренс, Стюарт чуть ли не физически чувствовал исходящие от неё волны напряжения. В любое другое время он бы лишь порадовался тому, что спектакль выходит настолько правдоподобно и естественно, однако сейчас никакой радости не чувствовалось. Временами его охватывало сильное желание рассказать ей правду, вплоть до того, что сделать это прямо здесь, выведя Флоренс под любым благовидным предлогом в коридор, но каждый раз Стюарт останавливал сам себя: «Не стоит… не надо… ещё не время… успею… потом…».

— Перво-наперво, что вам следует запомнить, — говорил тем временем капитан, и Стюарт чувствовал, как его слова ложатся, подобно камням на дно, прямиком в разум и душу, — слушайтесь своего сопровождающего и будьте всегда рядом с ним. На время операции он — ваш Бог. Скажет идти — идите. Скажет стоять — стойте. Скажет бежать — бегите, пока не скажут остановиться. Скажет падать — падайте прямо там, где стоите, даже если стоите посреди дерьма. Отмыться всегда сможете, но если упадёте — выживите, если нет — пеняйте на себя. Вашим сопровождающим будет сержант Макги.

— Простите, сэр, — подал голос оператор, — но у нас уже есть…

— Здесь приказы отдаю я, — голос Рассела зазвенел металлом так, что передёрнуло даже Стюарта. — Сержант Макги отвечает за успех операции, а значит, и за вас как за полноправных её участников. Вопросы есть?

Вопросов не было ни у кого.

— Не стойте на фоне белой стены и неба, — продолжал капитан. — Ваш силуэт очень легко заметить даже ночью, особенно если у противника есть приборы ночного видения.

— Но ведь это ж всего лишь добровольцы, местные, — снова возразил оператор. — Откуда у них могут быть такие приборы?

— Вы так уверены в том, что такого у них не может быть? — насмешливо уточнил Рассел. — Я вас уже предупредил: моё дело — всего лишь рассказать вам, как следует вести себя на спецоперации. Никто не запрещает вам вести себя по-другому: даже у сопровождающего есть границы ответственности за вас. Если сильно захотите умереть, вам в этом никто помешать не сможет.

Оператор промолчал.

— Если начнёте делать съёмку, снимайте так, чтобы ваша камера не отсвечивала. А если будете снимать из дома, то стойте в глубине помещения и ни в коем случае не высовывайтесь из окон. Любой солдат воспримет любой блик как угрозу, так что сначала будет стрелять, а потом выяснять, в кого попал. Кстати, в Ираке мы так и делали. А потом выслушивали всякие вопли на тему «военные убивают журналистов»… То же самое относится к съёмке лёжа: делайте это так, чтобы вас не смогли вычислить по блику. Получатся у вас там кадры или нет — если хотите выжить, это не будет вас волновать совершенно. Затем: если вам вдруг придётся перебегать улицу или бежать по ней, бегите зигзагами или же по диагонали налево.

— Почему именно налево? — спросила Флоренс неожиданно хриплым — видимо, от волнения — голосом.

— Так вас труднее держать на прицеле. Если стрелок лежит, ему проще вести винтовку справа налево, а не наоборот — а для него вы будете бежать направо. Так вы выиграете какие-то лишние секунды, а это может спасти вам жизнь. А если по вам уже начали стрелять или если вы просто услышали хоть где-нибудь выстрел, то сначала падайте и притворяйтесь камнем, а потом только выясняйте, кто это стреляет. Или за угол спрячьтесь, забегите в дом… В общем, как угодно, но уходите с линии огня и главное — падайте. Если началась перестрелка, не просто спрячьтесь, но сделайте вид, будто вас здесь вообще не существует. Забудьте про то, что вам надо что-то снимать или видеть своими глазами — вам будет вполне достаточно слышать, что вокруг творится. Не добавляйте геморроя вашему сопровождающему: у него и без вас будет полно проблем. — Рассел сделал паузу и добавил: — Вы, наверно, ещё не до конца кое-что понимаете, мисс: война закончилась только для политиков. Ну ещё для тех, кто телевизор смотрит. Но для нас — тех, кто тут находится — она ещё продолжается. И будет продолжаться ровно до тех пор, пока мы отсюда не уйдём. А вы сегодня видели нашу базу и понимаете, что мы отсюда не уйдём никогда. И те, кто кинул сегодня в расположение американской военной базы мину, понимают это точно так же, как и вы, мисс.

— Но тогда зачем всё это? — голос Флоренс задрожал так, словно она готова была сорваться на истерический крик. — Зачем это всё и как это можно остановить?

— Вы не там спрашиваете, — неожиданно устало, чем очень поразил Стюарта, ответил Рассел. — Вам бы спросить об этом в Вашингтоне. Но вы же этого не сделаете, верно? Тогда зачем вы спрашиваете об этом меня?

Флоренс промолчала. Стюарт в очередной раз поразился тому, как хорошо капитан играет свою роль. Он говорил так, будто предстоящая операция была действительно боевой, а не постановочной, и хотя Стюарт понимал, что иначе говорить и вести себя он не может, со стороны это не только впечатляло, но и заставляло проникаться. Стюарт в очередной раз подумал о том, что знай он хотя бы вполовину меньше того, что знает, то наверняка бы поверил Расселу — если не самим словам, то хотя бы интонациям его голоса. Единственное, что могло бы выдать всю авантюру с головой — это знание журналистами того факта, что на настоящую операцию их бы не стали брать ни под каким предлогом, и ничьи разрешения и приказы «сверху» в этом случае просто не принимались бы во внимание. Но Флоренс и её оператор, по всей видимости, таких подробностей не знали, и это было к счастью для всех, кто организовывал бой.

— Ну и последнее, наверно: как бы вам ни мешали каска и бронежилет, не снимайте их, — уже совсем буднично закончил капитан. — В общем-то думаю, что это и так понятно, но на всякий случай… Теперь можете идти собираться. У вас времени, — он глянул на часы, — примерно полтора часа. Макги, О’Гарриен, останьтесь — обсудим подробности.

Грузовик обнаружился в заранее обговоренном месте, и Стюарт немного успокоился: хоть в этом всё шло так, как было задумано.

Они подъехали к окраине Серпски Бабуша на рассвете, когда солнце только начинало показываться из-за окружавших деревню вершин. Стоя возле головного «томми»[33], Стюарт напряжённо всматривался в начинавшуюся в каких-то нескольких метрах неширокую улицу. Насколько он мог судить, деревня избежала бомбёжек. Одно— и двухэтажные дома стояли так, будто здесь находился настоящий заповедник мирной жизни посреди послевоенного полуразрушенного края, однако непривычное утреннее безмолвие пугало и настораживало, давя на плечи ощущением пустоты. Стюарт буквально чувствовал, как она, растворённая в свежем горном воздухе, вливается в него с каждым вдохом. Даже послевоенная деревня, особенно не разрушенная, должна была издавать хоть какие-то звуки, но вокруг царила лишь тишина.

Время от времени над склонами сизой дымкой поднимались выхлопы солярки, а меж редкими деревьями вспыхивали солнечные блики на стёклах грузовиков — это разворачивался капитан Дженсен, беря деревню в двойное оцепление. Над головой, то приближаясь, то удаляясь, кружила хищная «Кобра». Всё выглядело настолько по-настоящему, что на какую-то минуту Стюарт и сам поверил в истинность происходящего и лишь усилием воли напомнил себе: «Спокойно, чувак, спокойно… мы просто играем…» — «Играете, конечно, играете, — тут же не выдержало ехидное подсознание, — а патроны-то в этой вашей игре боевые…». Стюарта снова передёрнуло — в который раз за эти дни.

— Пат, — обратится он к стоящему рядом О’Гарриену, — разбирайте улицы. Смотрим все, каждую сторону. Встречаемся там, — Стюарт указал рукой на противоположный край деревни.

Уже через несколько минут первый взвод, прячась за «томми», втягивался на неширокое пространство между двумя рядами домов. Издали казалось, будто оно, словно некое неведомое животное, со вкусом поглощало нежданных визитёров. Морпехи двигались медленно, проверяя каждое жилище. БТР останавливался посреди улицы возле каждого двора, четверо оставались снаружи — двое смотрели вперёд, двое назад, — а остальные четверо заходили в дом и переворачивали там всё вверх тормашками. Закончив обыск, они выходили, дожидались, пока выйдут морпехи из дома напротив, и процессия продолжала движение — ровно до следующего двора. То же самое происходило и на других улицах.

Проводив взглядом спину последнего морпеха, Стюарт оглянулся на журналистов. Флоренс, слегка ссутулившись, стояла чуть позади него и так же внимательно, как и он, всматривалась в расстилавшуюся перед ними перспективу. Оператор возился с картонным конусом, прилаживая его на объектив видеокамеры. Позади них, поглаживая свои винтовки, нервно осматривались ещё два морпеха.

— Фло, — негромко произнёс Стюарт, — держитесь меня. Оба. Идите только за мной и делайте то, что делаю я. Понятно? Ни шагу никуда без моего приказа. Тэйлор, — обратился он к одному из морпехов, долговязому, — что делать в случае чего, ты знаешь.

Тот молча кивнул. Флоренс повторила его жест и, поправив съехавшую на лоб каску, еле заметно повела плечами, как бы одёргивая бронежилет. Стюарт видел, что ей очень хочется почесаться, но она сдерживалась. «Ничего, Фло, — мысленно обратился он к ней, — скоро отдохнёшь. Это ненадолго…». Затем Стюарт взмахнул несколько раз рукой, указывая направление движения и очерёдность, и стоявшие впереди морпехи, прижав винтовки к плечам, направились к крайним домам на левой стороне улицы.

Стюарт шёл третьим в группе и потому двигался чуть боком, почти непрерывно глядя на черепичные крыши стоящих по правую руку домов. Хотя уже рассвело, солнце освещало лишь верхнюю их половину. Нижняя оставалась в тени, из-за чего создавалось странное ощущение то ли начинающегося пожара (черепица была красной), то ли нарисованной картины с резким, контрастным переходом из одного цвета в другой, словно неведомый художник не знал более никаких цветов, кроме красного и чёрного. Несмотря на то, что ушедшие вперёд группы не подавали никаких знаков тревоги, Стюарт двигался в напряжении, однако в этом он был не одинок: напряжены были все. Даже проверенные уже перекрёстки они проходили словно в первый раз: шедший перед Стюартом солдат брал переднего за шиворот, и тот осторожно выглядывал за угол, в то время как остальные пристально следили за всем вокруг.

«Интересно, успевают ли снимать?» — мимоходом подумал Стюарт, когда группа проходила второй перекрёсток (он не ожидал, что деревня, казавшаяся с виду компактной, окажется такой вытянутой). Ему хотелось оглянуться — хотя бы даже затем, чтобы ободряюще подмигнуть Флоренс (временами он чувствовал на шее её тяжёлое дыхание, когда группа останавливалась и она приближалась вплотную), — однако Стюарт заставлял себя не оборачиваться: нельзя, не по правилам… Где-то в глубине подсознания он понимал, что один брошенный на неё взгляд ничего не испортит и не вызовет никаких подозрений, однако привычка и вбитые за годы службы даже не в сознание, а в кровь правила прочёсывания городской местности были сильнее всяких доводов. К тому же Стюарт прекрасно знал, как разум может ошибаться, пусть и не нарочно.

— Странно, что все дома целы, — негромко проговорила позади него Флоренс. — Будто и войны не было.

«А разве вы не видели таких деревень?» — хотел было спросить Стюарт, но в это время улица резко свернула влево, и за поворотом оказался перекрёсток, напоминавший собой букву V, перед которым стояла шедшая впереди группа. Тихо, словно и ему передалось настроение людей, урчал «томми».

От стоявших отделился Патрик и, подойдя к Стюарту, со злой насмешкой произнёс:

— Я никогда не перестану удивляться нашей разведке. Ты вот об этом знал? — Он ткнул пальцем себе за спину.

— Откуда? — пожал плечами Стюарт. — Карты нет, сам знаешь…

— Святые яйца! — не удержался Патрик. — Пошли одни смотреть… Да и тот, верхом на «Кобре» тоже хорош! Я ж специально его рассмотрел, когда шли к капитану. Вроде глаза у него были на месте, а оказывается, что на заднице…

— Пат, — перебив излияния друга, Стюарт ткнул ему в грудь чуть выше сердца, — видишь эту штуку? Её называют «рация». По ней можно даже с Господом Богом разговаривать, прикинь? Поэтому если сильно хочешь рассказать Грому, где у него находятся глаза, вызови его по ней и расскажи. Может, легче станет… А мне мозги его глазами насиловать не надо: и так невесело. Хорошо?

По лицу Патрика было видно, что ему очень хотелось ответить в похожем духе, но он на удивление сдержался, лишь замысловато выругался и, сплюнув, хмуро спросил:

— Ладно, что делаем-то?

— А что тут делать? Делимся… Бери «томми» и смотри правую улицу. Я пойду по левой.

Патрик подошёл к своим морпехам, и вскоре его группа исчезла за ближайшими домами. Отрывистыми взмахами руки Стюарт приказал своим повернуть влево.

Буквально через несколько шагов ему бросилось в глаза два полуразрушенных дома, стоявших на противоположной стороне прямо по диагонали от него. Красная черепица частью провалилась внутрь, а частью вперемешку с битым камнем и крошкой валялась на тротуаре, издали напоминая тёмные крупные капли крови с неровными краями. Стюарт невольно вздрогнул от того, насколько неожиданно напомнила о себе война, и, взмахами приказав остановиться, рассредоточиться и залечь, плюхнулся на тротуар и взялся за бинокль.

— Ты кого-то заметил? — жарко дыхнула в ухо Флоренс, чуть сдвинув каску и вытирая вспотевший, несмотря на ещё державшуюся утреннюю прохладу, лоб.

Стюарт мотнул головой и, вглядываясь в развалины, также тихо отозвался:

— Здесь может быть засада. Удобное место.

Затем он по радио вызвал всех командиров групп и поинтересовался обстановкой. Обстановка была удовлетворительной: никто ничего нигде не заметил, деревня словно вымерла. Два командира доложили, что их солдаты уже подходят к месту сбора. «Кобра» тоже подтвердила, что «всё чисто».

Стюарт чуть приподнялся и несколько раз взмахнул рукой. Четверо морпехов, сгибаясь, пересекли улицу и начали приближаться к развалинам. Когда до них оставалось не более десятка метров, оттуда застучали автоматные очереди.

Беспорядочный ответный залп не заставил себя ждать.

— Огонь на подавление! — стреляя, закричал Стюарт. — Авангард, брать живьём!

Слева от него вздыбились фонтанчики пыли, затем целый ряд точно таких же фонтанчиков прочертился впереди, заставив его вжать голову в землю.

— Сержант! — закричал долговязый Тейлор. — Нас сзади обстреливают!

— Как «сзади»? — Забыв об осторожности, Стюарт снова приподнял голову, и тут же по каске чиркнула пуля, заставив его вновь уткнуться в землю. Выругавшись, он развернулся и, бросив журналистам: «Лежите смирно и не высовывайтесь!», подполз к углу дома на перекрёстке, мимо которого они только что прошли, и, приподнявшись, выглянул из-за него. Поначалу он ничего не заметил, однако несколько пуль, выбив из стены крошку, заставили его отшатнуться. Сидя на корточках, Стюарт приподнял винтовку над головой и несколько раз выстрелил наугад, затем вновь осторожно высунулся из-за угла.

В медленно рассеивающемся облачке пыли он скорее угадал, чем увидел силуэты, прячущиеся, подобно ему, за углами домов. Расстояние до них было не более сотни ярдов.

На груди запищала рация.

— Альфа-3, Альфа-3, — раздался из динамика голос Патрика, — здесь Альфа-1, слышу в вашем районе выстрелы. Что там у вас происходит?

— Похоже, мы в окружении, — отозвался Стюарт, нажав кнопку ответа. — Стреляют с двух сторон.

— Стю, ты шутишь, что ли? Какое окружение? Мы проверяли всё, там никого не было.

— Значит, так вы проверили… — «И я, кажется, знаю, где налажали», — мысленно добавил Стюарт.

— Мы сейчас будем. Минут пять-десять продержитесь?

— Закончи сначала свою улицу, Пат: они могли и там засаду устроить. Как закончишь, подходи. Мы продержимся. Ориентир — выстрелы. Заходите сзади: их бы желательно взять живьём. Помнишь, что капитан говорил?.. Альфа-3, конец связи.

От стены снова отлетела крошка: с той стороны улицы начали стрелять. Стюарт высунул винтовку как можно дальше за угол и, рискуя заклинить её, опустошил магазин одной очередью, стараясь целиться выше, чем обычно. «Главное — прижать к земле», — повторял он про себя, перезаряжая оружие.

Кто-то тронул его за рукав. Стюарт резко обернулся, замахиваясь прикладом, и, тут же проведя винтовкой над головой бледной Флоренс, ударил в стену.

— Ты что здесь делаешь? — заорал он, хватая её за ворот бронежилета и заставляя лечь на землю. — Я же сказал лежать смирно и не высовываться!

— А капитан сказал ни на шаг не отходить от своего сопровождающего, — парировала она на удивление твёрдым голосом.

— А ещё он сказал… — Стюарту пришлось прерваться: над головой снова просвистело, и от стены отлетела крошка. — Ложись, чёрт бы тебя побрал! — прижал он к земле свободной рукой голову пытавшейся высвободиться Флоренс и обернулся. — Тейлор, Дэвис, давайте сюда вместе с оператором! Держите их под обстрелом! Надо дождаться подкрепления!

На какую-то минуту стрельба стихла: видимо, на той стороне перезаряжали оружие. Стюарт приподнял винтовку и снова дал очередь.

На груди снова запищала рация. На сей раз на связи был вертолёт.

— Альфа-3, здесь Небесный Гром. Наблюдаю в вашем районе боевую активность. У вас проблемы? Могу помочь. Парочка ракет или пулемёт успокоят навеки всех, кого надо, вы только скажите…

— Не надо, у нас прямой контакт. Подкрепление на подходе. Идите на базу, спасибо за работу. Альфа-3, конец связи. — «Да уж, поможете вы… — мысленно добавил Стюарт, отключив радиосвязь. — Мало наших, что ли, успокоилось под вашими же ракетами, стрелки хреновы?..»

— Как они обошли? — тихо спросила Флоренс, повернув голову к нему. — Вы же всё проверяли…

— Не всё, — буркнул Стюарт, осторожно выглянув из-за угла. — Мы обычно подвалы не проверяем, потому что часто не можем их найти. Вот и сейчас не проверили, а они явно там сидели. Кто-то точно следил за тем, как мы двигались, и дал сигнал, когда мы прошли. А следить можно откуда угодно, хоть даже с дерева, если у тебя есть рация. Все ж деревья не проверишь… Антенну кинуть на поверхность, причём так, что мы её не заметим — раз плюнуть. Вот они и заперли нас. Иначе я объяснить не могу.

«А ты непрост, Курц, — мысленно обратился он к своему противнику. — Ох непрост! И явно очень хорошо знаешь, как мы работаем… Кто же ты, а?» Но больше всего он злился на свою запоздалую догадливость.

— И что теперь делать?

— Просто лежать и ждать. Сейчас подойдёт Пат, и…

Автоматная очередь снова заставила Стюарта вжаться в землю. Слева от него защёлкала винтовка Тейлора, к нему присоединились Дэвис и ещё кто-то, и вскоре улицу снова затянуло пылью, смешанной с пороховой гарью. Во рту стало кисло.

Сзади раздались хлопки дымовых гранат.

«Что там ещё за твою мать?» — обернулся Стюарт, внутренне холодея и понимая, что он полностью теряет контроль над положением («а был ли он вообще, этот контроль? И кто кого контролировал?»), становясь не просто заложником ситуации, а чуть ли не винтиком, от которого требуется лишь одно, как от запрограммированного робота…

Над развалинами, перед которыми всё ещё лежала первая четвёрка, поднимался дым.

— Возвращайся домой, Америка! — неожиданно раздался до боли знакомый насмешливый голос, и Стюарта бросило в жар. От ощущения, что сейчас всё рухнет и покатится в пропасть, он, забывшись, двинул кулаком прямо по земле и поморщился от резкой боли: кулак наткнулся на камень.

Флоренс медленно повернулась к нему.

— Ты слышал?

— Не обращай внимания. — Стюарт старался говорить спокойно, но прекрасно понимал, что это спокойствие выглядит настолько фальшивым, что не может обмануть даже неискушённую Флоренс. — Они часто так издеваются. И среди них есть немало тех, кто знает английский.

— Не в этом дело, — медленно проговорила Флоренс. — Ты не узнал? Это же лозунг Макговерна[34]… Что происходит, Стюарт?

— Ты о чём?

— Ты ж говорил, что здесь только местные. Откуда они могут знать наши события семьдесят второго года, да ещё в таких подробностях?

Стюарт сжал зубы и опустил голову, делая вид, будто прячется от так вовремя начавшегося очередного обстрела. Будь его воля, он бы прямо сейчас растерзал этого Курца голыми руками на мелкие кусочки, но единственное что ему оставалось — лишь лежать, молчать и стараться прятать глаза от слишком умной женщины, которая не сводила с него взгляд и, кажется, начинала о чём-то догадываться.

— Мне нужно туда, — услышал он словно сквозь туман, но вместе с тем неожиданно отчётливо. — Что-то тут не то.

— Ты в своём уме? — Он схватил её за руку даже прежде, чем поднял голову и встретился с ней взглядом. — Это же враги, Фло!

— Я полностью в своём уме, — неожиданно жёстко ответила она. — Я нутром чувствую, что здесь что-то не то. И мне надо узнать, что именно здесь не то. Ничего со мной не случится: журналист — лицо неприкосновенное. К тому же это — моя работа.

— Фло, не будь дурой! Журналист — это первая мишень, тебе этого никогда не говорили?

— Они не посмеют ничего со мной сделать! Война закончилась. Пусти! — Флоренс дёрнула руку, но он держал её что есть силы. — Ты всё равно меня не остановишь, Стюарт, пусти! Это для тебя они враги…

Стюарт продолжал её удерживать. Во взгляде Флоренс появилась невиданная доселе ненависть, и в следующее мгновение он услышал резкое, будто выплюнутое:

— Ты мне в джинсы пальцы засунь! Тогда, может, и удержишь…

Стюарт невольно выпустил руку. В груди перехватило дыхание, словно Флоренс только что с размаху врезала ему под дых, и он мог лишь беспомощно наблюдать за тем, как она вскакивает и бежит — медленно, словно в замедленной киносъёмке, сгибаясь под тяжестью уже надоевшего бронежилета и поправляя каску… Он не слышал свист пуль и изумлённый возглас Тейлора: «Сержант, что она делает?», словно его только что контузило или весь мир превратился в немое кино, и видел лишь то, что она бежит — прямо, нарушая все правила поведения журналистов в военной зоне. Не сознавая, что делает, Стюарт поднял винтовку…

Сейчас, когда он не смог её удержать, ему больше всего хотелось, чтобы она выжила и добежала, хотя Стюарт прекрасно понимал, что если она добежит, то это станет полной катастрофой. Но он ничего не смог бы поделать с этим иррациональным, вылезшим из подсознания желанием. «Зигзаги, Фло! Беги зигзагами!» — хотелось крикнуть ему, но он понимал, что она его не услышит (а силуэт становился всё меньше, теряясь в пылевой завесе), поэтому он прицелился левее неё и выстрелил, надеясь на то, что она поймёт. Судя по тому, как силуэт дёрнулся вправо, она поняла. Стюарт повёл винтовку направо и выстрелил ещё раз — фигурка метнулся влево. «А теперь падай, Фло!» — мысленно приказал он, и в ту же минуту, словно услышав его, она и впрямь упала — плашмя на спину, вскинув руки — затем перекатилась на бок и попыталась встать, загребая руками пыль, но тут же снова упала, будто враз потеряв все силы…

Все звуки мира разом вернулись к нему и на мгновенье оглушили.

— Тейлор, за мной! — вскакивая, не своим голосом рявкнул Стюарт. — Остальные прикрывают! Журналиста ранили!

Он почти не пригибался: отчего-то он был уверен, что его не зацепит.

Флоренс ещё дышала. Большими, чуть ли не на пол-лица, и неожиданно потемневшими глазами, полными боли и какого-то детского недоумения и непонимания, как это могло случиться, она смотрела на добежавшего и склонившегося над ней Стюарта и пыталась что-то сказать, но вместо этого со всхлипами, слышными даже сквозь трескотню перестрелки, хватала ртом воздух, перемешанный с пылью и гарью, и беспомощно загребала вокруг руками, словно ища и не находя опору. Перевернув её на спину, Стюарт попытался снять бронежилет.

— Она не жилец, сержант, — тихо произнёс Тейлор.

— Что? — Стюарт непонимающе глянул на морпеха. — Ты чего мелешь?

— Вы посмотрите, как она дышит, — указал он на Флоренс. — Боюсь, что у неё лёгкие оторваны. Вы ей ничем не поможете.

Флоренс смотрела уже не на Стюарта, а куда-то в небо. Всхлипы становились всё реже, и казалось, будто она видит и провожает каждый свой вздох, словно считая или гадая, какой из них окажется последним. Стюарт стоял рядом на коленях и, до крови закусив губу, смотрел на неё. Больше ему ничего не оставалось делать.

Когда всхлипы прекратились и раскрытый рот замер в бесплодной попытке поймать ещё немного воздуха, Стюарт медленно встал, отстегнул от пояса гранату, швырнул её в ту сторону, откуда слышались автоматные очереди, затем, дождавшись взрыва, вскинул винтовку и, стреляя, побежал вперёд — по всем правилам, пересекая улицу справа налево. Добежав до стены, он прижался к ней и, оглянувшись, увидел, как за ним бегут остальные морпехи. Оператора нигде не было видно.

— Зачистить в ноль! — крикнул им Стюарт и, присев, выпустил всю оставшуюся обойму в мелькнувший на какую-то секунду силуэт, затем быстро перезарядил оружие.

Впереди раздался грохот, и в клубе пыли и разлетевшихся камней показался силуэт «томми».

Через каких-то пять минут всё было закончено.

Стюарт переходил от трупа к трупу и проверял обоймы, подсознательно боясь, что его смутные опасения подтвердятся. Однако высыпав на ладонь очередной магазин и раздвинув пальцами патроны, он увидел то, о чём до сих пор только слышал от ветеранов. Тогда рассказываемое воспринималось как обычная казарменная байка, но сейчас он держал в руках подтверждение — горстку пуль с откусанными наконечниками, которые применялись против русских в Афганистане и Чечне, да и в мирное время ими не брезговали охотники, выходя на крупного зверя. Только такие пули, попав в бронежилет, могли оторвать лёгкие у Флоренс. Стюарт даже не думал о том, откуда тут, на Балканах, могли узнать о таких пулях; он видел результат — и ему этого было вполне достаточно.

Глянув на ничком лежащий перед ним труп, он наклонился и перевернул его на спину.

Взгляд Курца был таким же насмешливым, каким Стюарт его запомнил. Казалось, что смерть лишь усилила и заострила эту насмешку, как будто он подсмеивался над ним даже с того света. Стюарт присел на корточки, некоторое время вглядывался в непривычно-живое лицо убитого, а затем с размаху ударил пустой обоймой прямо по этой насмешке, прятавшейся в навеки приподнятых уголках чуть припухших губ, которые наверняка нравились женщинам…

Когда Патрик, уже погрузивший тело Флоренс в грузовик, отыскал Стюарта, тот сидел на корточках и, пристально вглядываясь в кровавое месиво, которое раньше было чьим-то лицом, тихо повторял, как заведённый: «За что, чувак? За что?..»

Глава 6 «Это моя винтовка…»

Когда они вернулись на базу, уже проинформированный обо всём Рассел первым делом засветил отснятую плёнку, затем отправил оператора в гостиницу с приказом никуда не высовываться из номера и ни с кем не связываться и, вызвав Стюарта к себе, заставил писать отчёт. «Я понимаю ваше состояние, сержант, — произнёс он, вкладывая в сказанное всё возможное, как показалось Стюарту, участие, на какое только был способен, — но не мне говорить, на каком уровне и кем контролируется это дело. Думаю, вы и сами это понимаете. Отчитаться я должен сегодня же, и лучше всего это сделать до того, как оператор вернётся в Урошевац, а долго удерживать его на базе не получится. Мне искренне жаль мисс Барнс, но по большому счёту она сама виновата. От этого и следует отталкиваться». Поначалу Стюарт даже не понял, что капитан назвал Флоренс по фамилии, и когда тот вышел, отключив связь и предоставив в его распоряжение собственный стол, несколько минут мучительно пытался понять, кто же такая мисс Барнс, которую вдруг стало жалко Расселу.

Он ощущал свой разум как тот самый чистый лист бумаги, что лежал перед ним на столе в ожидании первых строчек сухого, но вместе с тем подробного отчёта. В какой-то момент этот лист заполонил собой не только голову, но и всю комнату, и Стюарт не был уверен в том, что он не разросся до размеров базы или даже всего мира. Находясь, словно крошечная, похожая на случайный производственный дефект точка, посреди этого листа, ставшего зеркальным отражением охватившей его пустоты, он чувствовал себя совершенно беспомощным и до обнажённости открытым со всех сторон. Казалось бы, никакого труда не составляет описать произошедшее, и Стюарт понимал, что никому не нужны ни его размышления по этому поводу, ни объяснения, но вместе с тем он чувствовал, что если ограничится формальным описанием событий, это будет в лучшем случае полуправдой. Из головы не выходила последняя фраза Флоренс и тот тон, каким она была сказана, и подсознание вовсю утверждало, что между ними и её гибелью есть какая-то связь — пусть неявная, незримая и непрямая, но без неё всё остальное было бы полной нелепицей. И интуитивное осознание этого мешало взять ручку и вывести на бумаге первое предложение.

Было и ещё одно, над чем Стюарт ломал голову в те мгновения, когда ему всё же удавалось сосредоточиться и хоть немного приглушить поселившиеся в нём пустоту и апатию. Он не мог решить, надо ли делиться в отчёте своими мыслями о Курце. Стюарт почти не сомневался в том, что он имел какое-то отношение к американской армии и, возможно даже, прошёл в своё время через Ирак, как и многие в Кэмп-Бондстиле, однако у него не было ничего, чтобы хоть чем-то подтвердить свои предположения. К тому же его не покидало ощущение, что столь подробное упоминание о Курце бросит тень на армию. Ему казалось, что это каким-то образом зацепит то корпоративное единство, в наличии которого его убедили ещё в бут-кэмпе, и хотя в этом традиционном представлении Курц наверняка был бы тем, кто пошёл против армейского единства, какая-то часть Стюарта всё же отказывалась видеть в нём отщепенца. И он метался между этим представлением и не вписывавшейся в неё трактовкой, не в силах понять, что же из них истина, а что лишь маскируется под неё.

Всё это сплеталось в его сознании плотным серым клубком, расползалось подобно туману и мешало прийти хоть к какому-то мнению. О том же, что творилось в его душе, он предпочитал вообще не думать и, видимо, ещё и поэтому оттягивал составление отчёта. Стюарт страшился того момента, когда ему придётся по-настоящему, не выполняя ничьего задания, остаться наедине с собственными воспоминаниями и в то же время понимал, что этот момент всё равно наступит и на сей раз от него не удастся скрыться, как не удалось убежать от воспоминаний об изнасилованной им на последнем Вудстоке девушке.

Однако время шло, и что-то надо было писать…

Рассел вернулся через три часа. К этому времени Стюарт кое-как справился с отчётом. Ему пришлось упомянуть о лозунге Макговерна — иначе нельзя было объяснить, почему Флоренс сорвалась с места, — но в качестве причины, почему её не удалось удержать, он назвал начавшийся в это время обстрел с другой стороны улицы, на который пришлось отвлечься. О Курце же Стюарт предпочёл вообще ничего не писать, указав на то, что произнесённое им явилось для него полной неожиданностью. В каком-то смысле это и было правдой, однако он знал, что она была неполной. Впрочем, вся правда никому нужна не была, и Стюарт понял это, глядя на капитана: судя по его реакции, отчёт ему понравился.

— Скажите, сэр, — спросил его на прощание Стюарт, — этот случай будут расследовать?

Рассел задумался буквально на полминуты.

— Думаю, да. Си-би-эс вряд ли успокоится вашим отчётом: журналисты любят проводить собственные расследования. Тем более такой благоприятный повод… Мы им этого запретить не сможем, к сожалению, поэтому я предупрежу на всякий случай всех, кто участвовал в операции. Да и с вами они наверняка захотят поговорить, поэтому тоже будьте готовы. Но вы не переживайте, сержант: Армия своих не бросает. Мы не считаем вас виноватым в случившемся и, если возникнут какие-то неприятности, всегда сможем прикрыть. Вы действовали так, как должны были действовать исходя из обстановки, и не ваша вина, что мисс Барнс поддалась на явную провокацию. Вы этого предусмотреть не могли. А пока отдыхайте, приходите в норму. От дневных работ вы освобождены на три дня, включая сегодняшний. Можете поприсутствовать на Дне Сержанта, но как зритель. Ну и своё обещание о преждевременной отставке я не забыл, за это тоже можете быть спокойны.

Стюарт хотел было сказать, что он переживает не об этом, но глянув на капитана, понял, что объяснять ему что-либо бессмысленно, поэтому попрощался и вышел из кабинета — прямо в тот самый момент, наступления которого он так боялся.

Предвестием того, что ему предстояло пережить, стало неожиданное воспоминание, накрывшее его в тот же день поздно вечером. До этого времени он как-то справлялся с тем, чтобы не думать о случившемся, однако уже после отбоя, лёжа и глядя в потолок домика, Стюарт вдруг вспомнил сон, приснившийся ему в ночь перед поездкой на летний фестиваль. Конечно, реальность отличалась от него многими деталями, в том числе и существенными, но общее было настолько разительным и по-пророчески мрачным, что он буквально почувствовал волну холода, прошедшую по телу. «Получается, всё это можно было предотвратить? — мелькнула мысль. — Но как?» — «Рассказать ей правду, — тут же пришёл ответ. — Причём не в коридоре у Рассела, а вот здесь, когда она сидела у тебя на кровати и вы выясняли, кто лучше живёт, да трепались о чём угодно, только не о том, что действительно важно».

«Но это бы значило подставить Армию перед гражданскими, — возразил сам себе Стюарт. — Показать всем, что мы здесь только пыль в глаза пускаем, а не охраняем мирную жизнь».

«Чем бы ты её, интересно, подставил, эту свою Армию, а? — иронично осведомилась его вторая часть, загнанная в тёмный угол, но тем не менее живучая, подобно крысе. — Тем, что показал бы, как она сама подставляется? Флоренс была умной девочкой и сама бы решила, как понять то, что ты бы ей рассказал, и что с этим делать. Так что по сути это ты её убил, Стюарт…»

«Заткнись! — рявкнул на самого себя Стюарт, мгновенно поняв, что это и есть та самая правда, осознавать которую он так боялся. — Я никого не убивал! Эта дура сама под пули полезла! Тоже мне, на какой-то там лозунг повелась… Может, она вообще что-то перепутала, вот и получилось так, только я-то здесь при чём?»

Ответом было молчание. Вскоре Стюарт заснул, чувствуя себя неожиданно обессиленным. Сон не принёс облегчения, но на какое-то время помог забыться.

На следующую ночь ему приснилась Флоренс. Она молча смотрела на него и словно чего-то ожидала. Стюарт пытался ей что-то сказать или о чём-то спросить, но не мог вымолвить ни слова. Когда же он коснулся рукой лица, чтобы понять, почему он не может говорить, то ощутил на губах полоску скотча. Во сне ничего не происходило, они всего лишь стояли (по крайней мере так ему казалось, потому что он видел только лицо Флоренс) и смотрели друг на друга, однако проснулся Стюарт со странным ощущением, что всё же что-то произошло и помимо её гибели — и оно, произошедшее, было непоправимым.

Это ощущение не покидало его целый день, так что к вечеру он даже стал желать, чтобы его вынужденный отпуск поскорее закончился. Ему казалось, что на первом же патрулировании, куда он собирался напроситься, всё удастся забыть или хотя бы заглушить другими заботами и обязанностями. Однако до этого ещё надо было дожить целый день…

Ночью ему снова приснилась Флоренс, но не одна. Рядом с ней стоял Курц. Оба смотрели на Стюарта и молчали. Как и в первый раз, Стюарт попробовал что-то произнести, однако рот снова оказался заклеен. Тогда он попытался прочесть хоть что-нибудь в их глазах. Взгляд Флоренс выражал грусть, у которой, казалось, не было дна, и нечто, похожее на сожаление или жалость, а Курц просто стоял и смотрел на Стюарта без всякого выражения лица — вернее, того кровавого месива, в которое Стюарт в реальности превратил лицо мёртвого Курца. Будь Стюарт более рассудителен, он бы наверняка даже во сне задался вопросом, какими же органами зрения тот может смотреть на него, однако ему было не до абстрактных размышлений, пусть и связанных с вполне конкретными вещами. Он вновь и вновь пытался что-то сказать Флоренс и Курцу, однако из-под скотча слышалось лишь мычание, порой переходящее в непривычное для него заикание.

Чувство, что рот заклеен, не покидало даже после того, как он проснулся. Оно незримо присутствовало в его восприятии мира в виде какого-то неосязаемого и еле ощутимого серого (почему-то Стюарт был уверен, что его цвет именно серый) налёта на губах, который ничем нельзя было смыть. Умом Стюарт понимал, что это всё ему кажется и на самом деле нет никакого налёта и прочих следов скотча, однако в течение дня он несколько раз ловил себя на том, что невольно отирает губы, как будто съел за завтраком что-то жирное. Когда же к нему обратился один из солдат Фоксли с каким-то вопросом, Стюарт некоторое время молчал, будто не зная, что ответить, хотя ответ он прекрасно знал, а собравшись наконец со словами, машинально потянулся рукой к губам, словно собираясь в очередной раз вытереть их, но, вовремя спохватившись, отдёрнул её, надеясь, что морпех не заметил этот жест.

Стюарт всячески старался отвлечься от навязчивых мыслей, порождённых преследовавшим его ощущением, убеждал себя в том, что ему нужно всего лишь успокоиться, и на какой-то момент ему это удалось. Особенно в этом помогли наблюдения за тренировками сержантов. Стюарт впервые смотрел на них со стороны и нашёл это занятие весьма поучительным, мельком даже подумав, что не одному сержанту не помешало бы посмотреть на то, как они сами выглядят в роли рядовых морпехов. Однако к пяти часам вечера, уже после окончания занятий, его начал охватывать страх перед ночью. Он вдруг понял, что боится остаться без какого-то дела и, что ещё хуже, грядущего сна — вернее, того, что могло ему присниться. Поэтому когда Патрик предложил ему скоротать вечер в кинозале за просмотром какого-нибудь фильма, Стюарт быстро согласился: это была хоть какая-то отсрочка, которая могла дать ему шанс морально подготовиться к предстоящему.

Название «Арлингтон-роуд» ничего ему не сказало, лишь внутри дёрнулось нечто в предвкушении чего-то очень воодушевляющего и патриотического, такого, что заставило бы Стюарта если не позабыть всю эту историю, то хотя бы поменять к ней отношение[35]. Он сам до конца не понимал, чего ждал и хотел от фильма с таким названием — возможно, просто поддержки, которую не мог получить ни от кого, — и казалось, оно, это название, обещало ему такую поддержку, а заодно и сочувствие. Да, гибель Флоренс по-прежнему оставалась страшной вещью, как бы кто на это ни посмотрел, и для Стюарта не было сомнений в том, что она останется таковой даже спустя время. Пусть он, как мантру, мысленно произносил, что она сама виновата в том, что поддалась на явную провокацию Курца (сам того не осознавая, он слово в слово повторял слова капитана Рассела), однако в глубине души, куда Стюарт боялся и не хотел заглядывать, жил целый клубок не столь однозначных, а зачастую и противоречащих высказываемому чувств, ощущений, эмоций, осознаний… Там можно было найти боль, отчаяние, понимание того, что он и сам причастен к её смерти, странную тоску от видений пустоты, которые развёртывались перед мысленным взором Стюарта, лишь только его разум переставал конструировать удобное восприятие произошедшего, страх перед всем сразу, самообман непонятно в чём… Но, пожалуй, главным в том клубке было бессилие, ощущавшееся сейчас Стюартом как единственная бесспорная истина. Он чувствовал себя бессильным перед тем, что его окружало, перед тем, что произошло и чему ещё предстояло случиться, и не мог понять, как он, взрослый тридцатилетний мужчина, считающий, что сам творит свою судьбу, имеющий в руках оружие (последнее казалось ему особенно весомым), вдруг оказался совершенно безоружным и беспомощным перед какими-то обстоятельствами, поэтому подсознательно хотел, чтобы две индустрии — развлечений и пропаганды — снова вернули ему уверенность в своих силах и убедили в том, что на самом деле всё его бессилие — кажущееся, а произошедшее — всего лишь трагический случай. То, что Стюарт искал душевную и психологическую опору в одной из тех сфер, где работала Флоренс, нельзя было назвать иначе как злой насмешкой реальности, однако он ещё не мог осознать всю эту иронию.

Уже после первых минут фильма Стюарт понял, что он вряд ли обретёт желаемое. Когда же главный герой, профессор истории, начал рассказывать своим студентам про спецоперацию ФБР, которую оно проводило на основе неполных и неправильно истолкованных сведений, Стюарт не выдержал и встал со стула.

— Ты чего? — удивлённо спросил Патрик.

— Душно что-то. Пройдусь по базе до отбоя.

— С тобой всё в порядке?

— Да, всё нормально, Пат. Расскажешь потом, чем всё закончилось, хорошо?

Не дожидаясь ответа, Стюарт направился к выходу. Параллель между киношным и жизненным напрашивалась столь явно, что смотреть дальше было выше его сил. Мысли лезли в голову без всякого спроса и системы, и игнорировать их не удавалось.

Ноги сами собой понесли его к сержантскому домику, расположенному на противоположной стороне Кэмп-Бондстила.

«Ну и кто же из нас какую ошибку совершил? — спрашивал сам себя Стюарт. — А главное, была ли эта ошибка? Даже не так: признают ли всю эту операцию ошибкой, назовут ли её так из-за того, что в ней погиб один человек, который не должен был погибать? Ведь очень многое зависит от того, что и как назвать, в этом чёртов профессор прав. Но он не сказал главного: важно не только то, что как называется, а то, кто как это называет. Назови я, или Патрик, или Тим, да кто угодно, всё, что произошло в этой деревеньке, ошибкой, поверили ли бы нам? Что стоили бы наши слова для других? Наверно, ничего бы они не стоили: ведь кто мы для них всех в конце концов?.. Наверно, лучше не знать. А вот нам бы они ох как отозвались. Все бы снаружи очутились — и это в лучшем случае. И что бы мы там делали?.. Вот ты, — обратился сам к себе, будто к чужому, Стюарт, — чем бы ты занялся снаружи? Знаешь?..»

При одной мысли об этом его окатило холодом.

«Ну, чем-нибудь бы точно занялся, — ответил он самому себе как можно спокойнее. — Живут же как-то те, кто ушёл из Армии после контракта. Работают, семьи заводят… Как-то бы сложилось. Вряд ли было бы хуже. Флоренс права: на Армии мир не заканчивается».

«Точно, сложилось бы, — тут же заговорил его внутренний антагонист. — А твоей жизни бы позволили так сложиться? Хоть самому себе-то не ври, Стю…»

Стюарт мысленно промолчал.

«Не, ну это ладно, — не унимался внутренний голос, — может, ты и прав и всё бы и впрямь сложилось хорошо. Но ты бы сам верил тому, как бы назвал всё, что случилось? Ты ж ведь сам для себя до сих пор не решил, что это такое было — несчастный случай, чья-то ошибка или ещё что-то. Так как же ты хочешь, чтобы другие поверили в то, во что ты сам не веришь? Может, поэтому тебе так хреново?»

«Слушай, не устраивай мне сеансы психоанализа, — огрызнулся Стюарт на самого себя. — Да, я не знаю. Не знаю! Не-зна-ю, чёрт побери!!! Ничего не знаю! Доволен?» Он уже окончательно запутался в том, кто что кому доказывает, и чувствовал невероятную усталость, не похожую на обычное физическое выматывание. Сейчас ему хотелось только одного: добраться до домика и уснуть. И чёрт с ними, с этими странными снами… пусть уж лучше будут они, чем этот бессмысленный и глупый спор с самим собой…

«А Флоренс? — продолжал внутренний голос, словно не услышав последнее или не обратив на него внимания. — Вот ей бы поверили, если бы она в своём фильме сказала, что всё это — не просто ошибка, но и огромное представление? Да она сама, она бы поверила, скажи ты ей тогда, в коридоре у Рассела, правду?..» — Он не мог ответить на этот вопрос и оттого чувствовал себя не только бессильным, но и повисшим в пустоте; человеком, у которого отняли не только саму опору, но и её видимость, и надежду на то, что кто-нибудь сможет её для него воссоздать.

Уже почти дойдя до домика, Стюарт невольно замедлил шаг, осенённый новой мыслью: «Интересно, а если бы от Рассела услышали, что это ошибка, что было бы? От него или от тех, кто выше курировал эту операцию?.. Не-е-е-е, от них этого точно никто не дождётся. Потому что скажи они, что могут ошибаться, признай это… Это ж ведь очень далеко завести может, настолько далеко, что…». Стюарт внезапно остановился, словно боялся перешагнуть — и в физическом, и в метафорическом смыслах — какую-то грань в своих рассуждениях, из-за которой уже не будет возврата, затем чуть ли не взбежал на крыльцо и резко рванул на себя дверь. Она захлопнулась за ним с коротким, излишне громким стуком, словно Стюарт разом обрубал все преследовавшие его мысли, оставляя их на улице. Внутри им места не было — по крайней мере, не сегодня.

Но всё-таки последняя за сегодняшний день мысль успела прийти ему в голову, словно проползла в невидимую щелку под дверью как раз перед тем, как Стюарт начал проваливаться в неведомую бездну сна. Она была настолько неожиданна, что он даже внутренне засмеялся, хотя повода для смеха не было вообще. «А ведь Курц и вправду помог, причём всем сразу. Америка не увидела неудобного для неё фильма, Фло почти поняла, что здесь происходит что-то не то, а мне не пришлось объяснять ей всё это, подыскивать какие-то слова, оправдания… Как же всё просто: всего лишь один вовремя сделанный выстрел… Ну а если бы его не было, этого выстрела? Что было бы, если бы Флоренс всё же сделала бы свой фильм?» — «Да забыли бы про него чуть ли не сразу, как только он бы вышел, — тут же полусонно отмахнулся он. — Что, в Штатах есть кто-то, кто вышел бы на улицы, если бы узнал, что мы тут делаем? Наши предки, может, и вышли бы, а мы… Ничего бы, в общем-то, не изменилось. Тут надо целый теракт устроить, чтобы у нас самих что-то поменялось, а что уж говорить про какую-то страну, которую даже не сразу на карте найдёшь…»

Ночь прошла на удивление спокойно, и Стюарт проснулся в хорошем настроении. В свете осеннего утра всё, что было на протяжении последних дней, казалось ему уже слегка нереальным, словно увиденным в кино, а вчерашние мысли — продиктованными скорее паникой, нежели действительным положением вещей. И хотя полностью перевести события в Серпски Бабуше в категорию нереального не давало понимание того, что по его поводу вот-вот начнётся — а может, уже и идёт — серьёзное расследование, Стюарт смотрел на него как на событие, которое просто оживит ежедневную рутину, не воспринимая как нечто острое, прямо касающееся лично его. Видимо, этой ночью в нём с опозданием включился на полную силу механизм психологической блокировки, благодаря которому можно было сказать: «Ну да, было… что уж теперь поделать» — и не покривить при этом душой.

После завтрака он навестил в санчасти Фоксли и обрадовался, узнав, что тот уже сегодня возвращается в домик — ранение оказалось не очень тяжёлым. Это была ещё одна хорошая новость за сегодняшний день, которую Тим тут же невольно подпортил одним лишь вопросом: «Ну как там всё прошло-то?» Стюарт поморщился, но всё же вкратце рассказал о прочёсывании деревеньки, упомянув о смерти Флоренс лишь в двух-трёх словах. Тим озадаченно хмыкнул, узнав о гибели журналистки, затем задумчиво проговорил:

— Стю, а тебе не кажется, что этот Курц — один из наших?

— Из бывших наших, ты хотел сказать, наверно, — тут же поправил его Стюарт, пожалуй даже, чуть поспешно и нервно, и бросил взгляд по сторонам. — Я и сам об этом думаю, Тим: уж слишком хорошо он знал, как мы проводим наши операции. Очень хорошо всё спланировал.

— Ты в отчёте не упоминал об этом?

Стюарт мотнул головой и после небольшой паузы добавил:

— Это никому не нужно. Да и представь, что началось бы, если бы вдруг журналисты узнали такие подробности…

— Началось бы, — с готовностью поддакнул Тим. — И даже начни начальство говорить, что это лишь предположения, всё равно не помогло бы. Ты правильно сделал, что промолчал. А расследование ведётся, не знаешь?

— Шуму пока нет, никого не вызывают. Журналистов тоже нет. Если что-то где-то и выясняют, то я пока об этом не знаю. Пата тоже ни о чём не спрашивали, иначе он бы мне уже сказал.

— Странное какое-то молчание, — проговорил после некоторого раздумья Фоксли. — Будто все думают, что же дальше делать… И имя у этого Курца какое-то странное, — тут же перевёл он разговор на другое, словно опасаясь сказать что-то больше того, что уже сказано. — Больше на прозвище похоже.

— Не удивлюсь, что это так и есть, — несколько рассеянно отозвался Стюарт, конечно же, заметивший эту поспешность своего товарища. — Потому, видимо, на станции о нём ничего и не знали.

— А если это прозвище, то…

Договорить Фоксли не дали, позвав его на перевязку. Впрочем, сказанного уже было достаточно для того, чтобы так хорошо начавшийся день оказался безнадёжно испорченным. Возвращаясь из санчасти, Стюарт изругал себя последними словами за то, что пошёл проведывать друга, хотя умом понимал, что по-другому он бы и не поступил. Тем не менее самым очевидным итогом его визита стало возвращение во всей своей первозданной красе вчерашних мыслей, к тому же углублённых новыми поводами и опасениями.

Едва он вошёл в кабинет Рассела, чтобы отрапортовать, что готов приступить к обычным занятиям, как тот огорошил его новостью, что на базу скоро приедут журналисты, которые хотели бы побеседовать с непосредственными участниками того боя. Поэтому Стюарт и ещё несколько человек временно отбывали на помощь полицейской миссии, которая в очередной раз затеяла проверку местности. О том, когда им следовало возвращаться, капитан пообещал сообщить отдельно, мимоходом заметив, что это может произойти даже сегодня.

Прочёсывание окрестностей заняло весь оставшийся день, и всё это время Стюарт находился в странном состоянии. Это нельзя было назвать подавленностью — он понимал, что Рассел таким образом ограждает его от лишнего общения и неудобных вопросов, — но где-то в самой глубине сознания гнездилась и не давала покоя неизвестно откуда взявшаяся мысль, что на самом деле капитан выгораживает себя, а не своих людей. Стюарт не хотел даже предполагать, что эта мысль может быть хоть в какой-то степени правильной, потому что иначе она тянула за собой новые размышления, одни другого тяжелее…

На ужин Стюарт опоздал: когда Рассел по рации передал приказ возвращаться, уже был глубокий вечер. Но ему и не хотелось есть. Стараясь не разбудить Патрика и Тима, он тихо прошёл в домик и, не раздеваясь, лёг прямо на нерасстеленную кровать, думая, что моральная и физическая усталость тут же помогут ему провалиться в сон — желательно без сновидений.

Но сон не шёл. Стюарт глядел в потолок, лишь угадывая его очертания в окружавшей тьме, а в голове крутилось одно: что было бы, если бы Флоренс всё же добежала?.. В какой-то момент эта мысль стала настолько навязчивой, что чуть ли не превратилась в нечто осязаемое, поэтому он даже не удивился, когда она приобрела очертания той, о ком он думал. Намного более неприятным оказалось то, что рядом с ней снова находился Курц. Оба молча смотрели на него, словно собираясь что-то сказать, но не находя слов или же ожидая, что Стюарт сам им что-то скажет.

Ожидание затянулось так, что он не выдержал.

— Ну что? — негромко произнёс Стюарт и удивился тому, что рот впервые за несколько дней оказался свободным. — Что вы смотрите? Что-то сказать хотите? Так говорите же, чёрт бы вас побрал, чего молчите? — Он постепенно повышал голос, хотя сам этого не понимал: ему казалось, что он говорит по-прежнему тихо. — Чего ты к нему побежала, зачем? Что бы это дало? Ты вообще понимаешь, что не должна была погибнуть? Это всё игра была, шоу, специально для тебя созданное! Всё вообще не так должно было происходить! — Стюарт уже почти кричал.

— Успокойся, Стю, — наконец проговорила Флоренс каким-то странным, будто изменившимся голосом. — Всё в порядке. Никто ни в чём тебя не винит. Ты ни в чём не виноват.

— Вы не понимаете! Вы оба ничего не понимаете!..

— Тише, Стю, тише, всё хорошо. — Кто-то из них — Флоренс или Курц — взял его за руки. Стюарт попытался их выдернуть, но не смог. — Успокойся. Всё хорошо.

— Что ж хорошего-то? Вы ж оба мертвы, что здесь может быть хорошего? Какого хрена вы вообще мертвы, а? Вы не должны были погибать, оба! Не должны были! Никто не должен был! — Последние слова он для пущей убедительности попытался произнести с расстановкой, но вместо этого у него получилось что-то вроде всхлипа. — И пустите уже меня!..

— Всё хорошо, Стюарт, всё хорошо, успокойся… Док, вкалывайте ему уже хоть что-нибудь, я не удержу его долго!

— Пустите! Какого чёрта вы меня держите? У меня оружия нет, я ничего уже не сделаю! Почему ты ей ничего не объяснил? Она же меня не слушала совсем!..

— Двух кубиков мало, наверно. Док, давайте сразу четыре.

— Держите его крепче, парни, я могу в вену не попасть. И возись потом с тромбофлебитами…

На следующее утро Стюарта вызвали к Расселу. Стараясь не смотреть на него, капитан протянул ему приказ об отставке.

— Как и договаривались, Макги, — добавил он. — Приказ вступает в силу с завтрашнего дня. У вас есть целый день, чтобы попрощаться с друзьями. Билеты до Нью-Йорка уже заказаны. Вознаграждение получите в кассе базы.

Стюарт смотрел на лист, видел текст, узнавал знакомые слова, но всё, известное по отдельности, отказывалось складываться в связную понятную картину. Поселившаяся в голове тупая боль, как будто он не выспался или переспал лишнее, не только мешала сосредоточиться, но и словно бы укутывала сознание еле уловимой дымкой. Наконец он оторвал взгляд от приказа и, глядя на капитана, спросил:

— Сэр, разрешите вопрос?

— Конечно, сержант, — благодушно отозвался Рассел.

— Вы от меня таким способом избавляетесь?

По лицу Рассела пробежало что-то типа удивления.

— С чего вы это взяли, Макги? Никто от вас и не думал избавляться. Вы прекрасный солдат, Американская Армия ценит таких и очень уважает. Просто каждая работа должна быть щедро вознаграждена. Именно так и нужно воспринимать этот приказ и всё, что к нему прилагается.

— То есть я через какое-то время смогу снова заключить контракт?

Рассел буквально на секунду замешкался с ответом, и Стюарт сразу же всё понял.

— Да, конечно, Макги. В рядах американской морской пехоты вам всегда будут рады. Но я бы вам всё же советовал отдохнуть немного и не спешить с возвращением. На вашу долю в последнее время выпало немало испытаний, поэтому нужно позаботиться о себе. А где это лучше всего сделать, как не в отпуске?.. Да-да, — капитан встал и, подойдя к Стюарту, дружески положил на плечо руку, — воспринимайте это как отпуск и не более, просто чуть иначе оформленный, чем обычно, ну и более продолжительный, что ли. А потом возвращайтесь, мы вас всегда ждём. — Озарившую эти слова улыбку могли бы оценить даже на Каннском фестивале.

— Сэр, тогда разрешите мне напоследок поучаствовать в патрулировании. В последний раз.

— М-м-м-м… Вам бы лучше сборами заняться, Макги. Да и отдохнуть перед дорогой не помешало бы…

— Сэр, у меня не так много вещей, чтобы на их сборы можно было потратить целый день.

— Н-н-н-у хорошо. Я предупрежу, чтобы вас включили в группу.

Кроме него, чему Стюарт даже не удивился, в группе оказались Патрик и Тим.

Они медленно шли по Аллее сербов, привычно глядя по сторонам, всегда готовые во что-то вмешаться, кого-то разнять, может даже, применить оружие… И Стюарту казалось, будто рядом со своими боевыми товарищами идёт уже не он, а некто полностью выпотрошенный. Он не чувствовал ничего, просто делал то, что умел с рождения — куда-то шёл, время от времени бросая по сторонам взгляды.

Тишину нарушал лишь хруст щебёнки под ногами.

— Пат, — наконец обратился Стюарт к другу, словно что-то вспомнив, — ты досмотрел тогда фильм?

— Досмотрел, — скривился Патрик, словно от зубной боли.

— И чем всё закончилось?

— Дерьмом каким-то там всё закончилось…

Стюарт слушал краткий пересказ концовки фильма, который они с Патриком смотрели, пожалуй, чуть ли не вечность назад, а в голове сквозь неслабеющую боль медленно прокручивалось: «Значит, подставили… И там подставили, и здесь… Сначала добьются своего, а потом вот так постепенно избавляются, и избавятся от всех — где-то взрывом, где-то отпуском. Это всё равно что предложить на выбор — или умереть от медленного яда, или от пули. Никакой разницы… Никакой… Ни-ка-кой…»

Впереди показался магазин Станковича.

— Парни, побудьте тут пока, — обратился Стюарт к товарищам, стараясь придать голосу самый что ни на есть беззаботный тон. — Я внутрь зайду.

— Зачем? — тут же насторожился Патрик.

— Просто побуду там немного. Я ж тут в последний раз хожу.

— С тобой всё в порядке, Стю? — Патрик остановился и внимательно посмотрел на друга.

— Да, всё нормально, Пат, не переживай.

— Что-то мне это всё сильно не нравится… Я с тобой, наверно.

— Не надо, Пат, — непривычно мягко произнёс Стюарт. — Тебя ж не поставили за мной следить, верно? Мне просто одному надо побыть. Пять минут дайте мне, ладно?

— Три, — отрывисто бросил Патрик, не сводя со Стюарта враз отяжелевшего взгляда. — Три минуты, Стю. На четвёртой я захожу и вытаскиваю тебя оттуда. Понял?

Стюарт не удержался от улыбки. Правда, в этот раз она вышла какая-то отстранённая, даже чужая, будто его мысли и он сам были уже очень далеко.

Некоторое время он стоял на пороге, бездумно глядя на прилавок, на котором, кажется, в прошлой жизни они с Курцем сидели и курили последние сигареты из Ниша, затем медленно прошёл за него и, скинув с плеча винтовку, сел прямо на пол, опершись о стену. Тут же, словно из-за угла, на него навалилась тяжесть.

«Ну вот и всё, Стюарт, — мысленно произнёс он. — Ты своё дело сделал, спасибо за работу, а теперь — прощайте. Мы вам всё оплатим, всё выдадим, даже медаль вручим, если что, только вот подпишите, пожалуйста, вот здесь, здесь, здесь и ещё здесь…». Он с тоской посмотрел на оружие, которое держал между колен, и в памяти всплыли первые строки клятвы морпеха, которую он заучил еще в бут-кэмпе: «Это — моя винтовка. В мире много винтовок, но эта — моя…».

— И кто же кого подвёл, а? — произнёс Стюарт, обращаясь к винтовке, глядевшей на него круглым чёрным глазом дула, словно какой-то любопытный и с виду совсем безопасный зверёк. — Кто кем был во всей этой истории, а? Не скажешь?

Оружие молчало, лишь странно поблескивал его глаз, словно призывая к чему-то. Стюарт привычным движением скинул предохранитель, ухватил покрепче винтовку и чуть наклонил её на себя. Когда холодный металл коснулся губ, на какую-то сотую долю секунды что-то вскричало в нём от ужаса, словно пытаясь остановить, удержать от непоправимого шага. Тут же он услышал другой голос, словно подзуживавший его: «Ну давай же, давай, неужели ты боишься?» Этот голос звучал так же, как и в первых кадрах недосмотренного фильма — пронзительно, зазывающе, подбивающе, переходя во что-то резкое…

— Стюарт? — услышал он третий голос и тут же, опасаясь, что его вот-вот найдут и вытащат, как предупреждал Патрик, прошептал: «Я не смогу», приоткрыл рот и нажал на курок.

Если бы у Стюарта спросили, верит ли он в Бога, вряд ли бы он сразу смог ответить. Да он и сам никогда не задумывался над своей верой. Бог для него был чем-то вроде слова, более конкретного в детстве и более абстрактного во взрослой жизни, и чем старше он становился, тем сильнее это слово размывалось в его представлении о мире, вплоть до полного исчезновения. Поэтому Стюарт никогда даже не задумывался над тем, что же может последовать за таким выстрелом. Всё что успела почувствовать его физическая сущность — то, как от сильного толчка дёрнулась голова и будто повисла на мышцах, как у марионетки, чьи части тела соединены между собой верёвочками. Затем восприятие стало резко, всё убыстряясь, суживаться, размывая окружающие предметы и превращая их в однородную тёмную массу, среди которой его не успевшее по-настоящему испугаться сознание (вернее, то, что от него оставалось) каким-то еще не угаснувшим краем видело самого себя как чёрную размытую точку посреди чёрного пространства. Что это было за пространство — бездна, пустота, истинно выглядящий мир, из которого неожиданно убрали все земные декорации, как в театре после спектакля, или какое-то начало всего сущего — не сказал бы никто. Стюарт даже не смог бы сказать, чем именно и как он видит эту точку в едином море ничто, однако если бы его попросили обозначить её границы или хотя бы указать, где она находится, то безошибочно бы это указал.

Затем тьма стала всасывать в себя его сознание, размазывая по самой себе и полностью стирая то, что оно ещё помнило о когда-то жившем человеке как о личности, и «Стюарта» охватил поистине животный страх: он понял наконец, что значит исчезнуть по-настоящему, полностью, так, чтобы не осталось не только материи или оболочки, но и всего остального, что составляет суть. Откуда-то донеслось, словно эхом: «Death falls so heavy on my soul, death falls so heavy makes me moan. Somebody tells my father that I died…»[36], и неожиданно он увидел все слова настолько вещественными, что их можно было потрогать. Они плавали вокруг размывающегося по пространству сознания, окружая его со всех сторон, но оно не успевало рассмотреть и понять их. Оно уже даже не могло это сделать…

— Стюарт, — неожиданно раздался очень знакомый голос, звучавший так, будто умирающее сознание растворялось прямо в нём. — Стюарт…

Перед ним на уровне ощущения присутствия возникло нечто. Постепенно оно стало приобретать более зримые очертания, и вскоре на него смотрели Флоренс и Курц. Они стояли рядом, точно так же, как снились ему в его кошмарах, однако Флоренс улыбалась, а во взгляде Курца чувствовалось тепло и приязнь.

— Пойдём, — проговорила она, и к не до конца угасшей точке протянулось нечто, похожее на руку.

— Куда? — неожиданно для самого себя услышал «Стюарт» свой собственный голос.

В этом странном месте уже не было ничего — только звучали их голоса, как будто они и были этим местом, да на него смотрели два… Он даже не смог бы обозначить то, что видел в своих ощущениях. Каким-то краешком, тускнеющим огоньком «Стюарт» еще помнил, что когда-то, где-то и давным-давно они были кем-то, кого называли «люди». И хотя по своему внешнему виду находившиеся перед ним выглядели именно ими со всеми присущими этому слову характеристиками (такими, какими он еще помнил), он не знал, можно ли их так назвать сейчас.

— Домой, — тихо ответила Флоренс. — Туда, домой…

Позади них из темноты проявилось нечто вроде фона, в котором Стюарт узнал поле Ясгура.

— Пойдём, чувак, — неожиданно произнёс Курц. — Нам о многом поболтать нужно.

Нечто, всё более становившееся похожей на руку, по-прежнему протягивалось к Стюарту, и он, сам не поняв, как и чем, коснулся ее и тут же оказался на одном уровне с ними.

— Не оглядывайся только, — прозвучал голос Флоренс. — Я не хочу, чтобы ты здесь остался…

Эпилог

… А в той части штата Нью-Йорк, где холмы перемежаются разноцветно-чёрными полями, а перелески — лощинами, неширокая дорога по-прежнему напоминает тому, кто на ней находится, «русские горки»…