Девичья погибель

VII

Утром рано поднялись мы и пошли в Безгрошево. Пришли мы туда, подошли к управителю.

– - Вот, -- говорим, -- поработать чего нет ли.

Поглядел на нас управитель и велел идти сад огребать.

Дали нам грабли, показали, с чего начинать и куда сгребать. И принялись мы за дело.

Огребаем мы листья, старые сучья, а Настасья моя все по сторонам глядит… Я ее спрашиваю:

– - Настя, что тот парень, что к нам в святки приезжал, здесь живет?

– - Здесь.

– - Это что ж, отец его -- управитель-то?

– - Да, -- говорит Настасья, и неохотно таково, сквозь зубы.

Проработали мы полдня, поели хлебца, лепешек, что из дома взяли, отдохнули и опять принялись за дело. Нагребли мы кучи две, глядь, идет к нам парень какой-то. Пригляделись, а это Николай Васильич… Подходит не спеша, папироску покуривает. У меня отчего-то сердце так и забилось… Гляжу на Настасью, а та и грабли бросила… стоит, опустя руки, а в лице хоть бы кровинка…

Подошел к нам Николай Васильич, остановился и говорит:

– - Здравствуйте, красные девушки! Откуда вы?

Пошевелила губами Настасья, откашлялась, глянула на него так востро и говорит:

– - Ишь ты, и не узнаешь!.. Коротка же у тебя память!

Вгляделся в нас Николай Васильич и узнал.

– - Вы луховские? -- говорит.

– - Луховские.

– - Это Настасья?.. А, моя милая… как ты переменилась-то!..

– - Вот когда узнал-то, -- говорит Настасья. -- Еще полгодика прошло бы, и как звать позабыл бы. Что ж ты плохо навещаешь нас?

– - Дороги нет… ишь -- все распутица…

– - Тебе, видно, куда распутица, а куда все путь… -- говорит Настасья, а сама так и уперлась в него глазами.

– - Как придется… -- говорит Николай Васильич.

– - То-то, как придется… следовало бы навестить нас…

– - Когда же? То пост был, то святая, -- гулять нельзя было…

– - Тебе бы все гулять… А за делом-то не хошь ехать?

– - За каким? Кажись, делов-то туда нет…

– - Ты уж забыл… А что в Новый-то год говорил?..

Съежился Николай Васильич, глаза такие нехорошие сделались, -- как у мышонка бегают… На нас и не глядит и уйти неловко…

– - А я тебе, беспутному, поверила… думала -- ты правду говоришь… исполнишь свое обещание…

– - Мало ли что мы говорим, а вы и верьте нам; в таком разе чего не скажешь.

– - Так зачем же обманывать-то? Сказал, так и будь верен слову! Зачем же такие дела-то делать? Губитель ты этакий! Зачем надругаться-то над нашей сестрой! -- закричала Настасья, а слезы так и брызнули из глаз.

– - Кто над вами надругается, коли вы сами того не пожелаете… Никто бы не тронул вас. Держали бы ухо вострей да пословицу помнили бы: на то и щука в море, чтоб карась не дремал…

– - Больше ничего не скажешь?

– - Ничего.

Сразу осеклась Настасья, съежилась как-то.

– - Так бог с тобой! Дай бог тебе счастья… -- сказала она словно не своим голосом.

Повернулся Николай Васильич и пошел от нас прочь как ни в чем не бывало.

Отошел он. Настасья как зарыдает -- и грохнулась оземь. А и стою как обухом пришибленная: не знаю -- ни что говорить, ни что делать. "Батюшки мои, -- думаю, -- вот какие дела-то делаются! Да как же это, господи боже мой!"

И поняла я, отчего Настасья так переменилась после святок и упиралась замуж идти, и грустила все, и гуляла так в масленицу, и зачем сюда работать пришла. Жалко, жалко мне ее стало!

Опамятовалась я маленько, подошла к Настасье, стала ее поднимать да уговаривать.

Обошлась маленько девка, перестала плакать, принялась за дело…

Дело у нас после этого плохо клеилось; кое-как добили мы до вечера, пошли к управителю, разочлись и отправились домой.

– - Настя, да неужто правда, -- говорю я дорогой, -- с тобой такой грех случился?

Вздохнула Настасья и тихо говорит:

– - Случился… Ты и не думала?

– - И во сне не видала и не чаяла… Ведь это диво дивное… Да как же это, когда?

– - На святках нонче. Помнишь, чай, он со мной больше всего занимался-то? Мне это по душе пришлось; как ни говори, а парень завидный. Я с первого дня стала об нем думать… Догадался он про это, должно, да в Новый год, как с вином и гостинцами-то приехал, и шепнул: "Нужно, говорит, мне с тобой два слова сказать наедине. Как, говорит, это сделать лучше?" -- "Говори здесь", -- сказала я. "Нет, говорит, здесь неудобно, услышат". -- "Ну, на улице". -- "Нет, говорит, и на улице не складно, -- увидят другие, начнут судачить… Мы лучше вот что сделаем: я поеду домой, выеду за деревню да поворочу по дороге за сараи, а ты выйди туда, там и потолкуем". -- "Да об чем толковать-то?" -- "Дело важное есть да хорошее, -- вот увидишь". Поверила я, думала, что правду говорит он, вышла, а он подхватил меня в саночки, да и марш. Хотела я закричать, а он говорит то да се: "Я женюсь на тебе, будешь моя навеки". От его слов-то, от вина-то, что выпили тогда, помутилось у меня в голове, да вспомнилось, что нагадала-то я в первый вечер. Сбывается, думаю, -- и сделалась сама не своя… Думала я, что на другой день или на третий меня сватать приедет или пришлет кого, а от него и слуху нет: не шлет никого и сам не показывается. Эх, Парашенька, знала бы ты только, что у меня тогда на душе творилось! Ад кромешный, -- хуже, чем сейчас.

– - Плохо дело, -- говорю я. -- Да авось, бог даст, обойдется все.

– - Нет, -- говорит, -- не обойдется.

– - Отчего? Замуж выйдешь.

– - Как же я замуж пойду, когда я с ним совсем связана?

– - Как же связана, -- говорю, -- когда он вон что говорит?

– - Пущай что хошь говорит, а у меня от него под сердцем бьется.

– - Неужели правда?

– - Ей-богу, так!

Как услыхала я это, не знаю, что и сказать; подрал меня мороз по коже, а язык в горле колом стал.

Пришли домой мы уже поздно -- и прямо по домам. Поужинала я, легла спать и долго-долго об Настасье думала, и что ни мекала, все выходило -- плохие ее дела.