Девочка, которая проглотила облако размером с Эйфелеву башню

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ КОНЕЦ ТУРНЕ НА СПИНЕ ДРОМАДЕРА

А в нескольких километрах от нее Заира вела упорную борьбу с другим облаком. Опутанная пластиковыми трубками, девочка выглядела Спящей красавицей в стеклянном гробу. Медики погрузили ее в искусственную кому, чтобы облегчить страдания, и в этом состоянии она ждала операции по пересадке легких, на успех которой было очень мало шансов. Все указывало на то, что ожидание напрасно и что Заира медленно угасает. Ее слабенькое дыхание звучало все тише и грозило скоро прерваться навсегда.

Через несколько часов ее не станет. И она уже не будет радовать больничную палату своим жизнерадостным смехом, своей детской веселостью. Уже не будет играть, не будет записывать в тетрадку невероятные истории, произошедшие в мире. Уже не будет заполнять голову мечтами, глаза — звездами, сердце — любовью. Будет заполнять собой лишь часть небытия — деревянный ящичек длиной в несколько десятков сантиметров в заброшенном уголке пустыни. Будет заполнять неутешной скорбью только сердце своей новой мамы. Исчезнет с той же скоростью, с какой появляются лица на поляроидном снимке, или со скоростью поездов, увозящих нас далеко от перрона, где остались любимые люди. Заполнит собой лишь память живых. Не заполнит даже свое собственное тело.

Через какое-то мгновение маленькую принцессу с черными глазами безжалостно лишат этой временной телесной оболочки, полученной при рождении всего на несколько лет. Через какое-то мгновение ее лишат души, которая позволяла ей любить, мечтать, ненавидеть, бояться, страдать от жары или от голода в течение всего того времени, которое она находилась среди нас. Которая сделала ее человеком. Сделала частью той прекрасной расы, к которой принадлежим все мы, обитатели этого мира, странные существа разного цвета кожи, с руками, ногами, лицами — морщинистыми или гладкими, головами — лысыми или покрытыми волосами, животами — тощими или не очень, половыми органами — мужскими или женскими, глазами — сухими или влажными, раскосыми или широко раскрытыми, и сердцами, бьющимися то ровно, то взволнованно.

Это маленькое детское тельце никогда не узнает, что такое поцелуи и объятия влюбленного мужчины, что такое наслаждение и оргазм, что такое старость. Оно появилось на свет незавершенным.

Мы рождаем детей, чтобы те выросли большими, сильными, непобедимыми, чтобы они прожили долгую счастливую жизнь, но некоторые из них умирают раньше нас, прожив всего несколько лет. Девять месяцев нужно человеку, чтобы появиться на свет, и всего один миг, чтобы его покинуть. Через какое-то мгновение контракт Заиры на жизнь с определенным сроком пользования истечет и ей придется уступить другим свое место в мире. Санитарки постирают ее простыни, обмахнут матрас и приготовят постель для другой пациентки, как будто ничего не случилось, как будто она и вовсе никогда не существовала. И жизнь пойдет дальше, но уже без нее. Все-таки это несправедливо — исчезнуть вот так, не оставив ни следа. Даже самые ничтожные создания — улитки — и те оставляют после себя хоть какой-то след, даже если это всего лишь тоненькая липкая струйка слизи.

— Смотрю на нее, а вижу свою дочку, — сказал один из молодых врачей, сидевших около Заиры. — И у меня сейчас только одно желание — вернуться домой, обнять ее и сказать, как я ее люблю. И проводить с ней побольше времени, пользоваться каждой свободной минутой, чтобы побыть с ней.

И вдруг оба врача увидели, что у Заиры дрогнули веки.

Глядя на девочку, распростертую на этой койке в искусственном сне, они и представить себе не могли, как далеко она сейчас находится. А она сидела в поезде, который на полной скорости вез ее в Китай.

Заира раскрыла свой рюкзачок. Она взяла с собой в дорогу только одно яблоко, бутылку воды и пакет с десятком слоеных язычков — все это она стащила на больничной кухне. Довольно скудные припасы для такого долгого путешествия. Но она решила пополнить их при первом же удобном случае. Ведь характер-то у нее был боевой, недаром же написано в книжке, что «все Заиры мужественно борются за свое счастье и счастье человечества». Конечно, воровать нехорошо, но иногда счастье человечества оправдывает похищение яблока. Аллах, ее создатель, конечно, простит ей такое пустяковое прегрешение.

Девочка протерла яблоко ладошкой и вгрызлась в него так решительно, что сладкий сок брызнул изо рта и покрыл ее губы блестящей пленкой. Ох, как приятно было поесть! Она покинула больницу на пустой желудок, быстро и бесшумно, когда здание уже погрузилось в ночной мрак. Но сначала дождалась, когда больные во всем отделении крепко уснут, и на цыпочках прокралась в кухню.

Больницу она покидала впервые в жизни. И впервые в жизни чувствовала себя свободной. Теперь она могла идти куда захочет.

К великому удивлению Заиры, «Восточный экспресс», таинственный поезд, о котором она узнала совершенно случайно, гуляя по Сети, поезд, чья красота и мощь безмерно восхищали ее, ожидал девочку в конце длинной каменистой дороги, ведущей от больницы к шоссе, извивавшемуся между барханами пустыни. До сих пор ей не приходилось видеть, чтобы поезд проходил по пескам в этом заброшенном уголке мира, но она не стала раздумывать над этим, побоявшись его упустить. Раз он здесь, тем лучше. Она бесстрашно зашла в вагон и расположилась в купе, где сидел только один пассажир — старый господин азиатской внешности с котелком на голове, который сосал через соломинку суп из картонного стакана. Поезд тронулся в мертвой тишине и покатил прочь из этого мрачного места.

Теперь Заира жевала свое яблоко уже спокойнее, а старый господин все так же медленно посасывал свой суп. Приятная симфония желудков, полных еды или близких к тому. Чем полнее желудок, тем более пусто в груди. Ибо девочка вдруг почувствовала, что облако в ее груди исчезло и больше не мешает ей. Теперь она дышала совершенно нормально. Прощай навек, прерывистое хриплое дыхание Дарта Вейдера! Наконец-то это жуткое замогильное дыхание утихло. Облако покинуло ее грудь, точно улитка — свою раковину.

Она заметила уголком глаза, что старый господин, сидевший напротив, наблюдает за ней поверх своих очков и соломинки. Поняв, что привлек внимание девочки, он аккуратно поставил картонный стакан на соседнее сиденье, вытер губы белым шелковым платком, извлеченным из внутреннего кармана твидового пиджака, и улыбнулся ей:

— Куда же это ты едешь, да еще одна?

Девочка помолчала, прежде чем ответить. Собственно говоря, чем она рискует, назвав ему цель своего путешествия?

— Еду посмотреть на звезды.

— Ты полагаешь, что поезд — наилучшее средство передвижения для этой цели? — с веселым недоумением спросил господин. — Не кажется ли тебе, что ракета лучше приспособлена для такого дела?

К большому удивлению Заиры, азиат говорил по-арабски. На прекрасном арабском языке, без малейшего акцента.

— Нет, я еду туда, где производят звезды.

— Ага… Завод по производству звезд? Ну, ясно, ясно… И где же он находится?

— Он называется «Фабрика звезд» и находится в Китае, — ответила маленькая марокканка, дивясь необразованности такого взрослого человека.

— О, Китай — прекрасная страна. Не знаю, производят ли там звезды, но зато производят таких, как я.

— Значит, вы китаец?

— А разве не видно? — спросил ее попутчик, приподняв на лоб очки, чтобы лучше продемонстрировать свои раскосые глаза, одним из которых он ей и подмигнул. — Но если ты еще сомневаешься…

И он протянул ей руку ладонью вверх. На ладони была вытатуирована надпись.

— Made in China, — прочитала Заира.

— Это означает «Сделано в Китае».

— Я знаю, — ответила девочка, умолчав об истории с Рашидом и решив не показывать ему кусочек звезды, который она прихватила с собой, старательно завернув в носок.

— Китай — очень красивая страна. Но для такого долгого путешествия ты что-то очень легко снарядилась. Деньги-то, по крайней мере, у тебя есть?

— Нет. Только бутылочка воды и пакет слоеных язычков.

Старик медленно покачал головой. Интересно, знал ли он что-нибудь о слоеных язычках? Засунув дрожащую руку в кожаный портфель, стоявший рядом с ним, он вытащил оттуда листок бумаги и протянул ей:

— Вот, держи, он поможет тебе в пути. Этот рисунок я сделал много лет назад, когда еще умел рисовать… Я ведь известный и почитаемый художник у себя на родине. Скажи, что он сделан мной, и тебе дадут за него хорошую цену.

Девочка взглянула на листок, перевернула его. Но листок был девственно чист с обеих сторон.

— И что это? — удивленно спросила она.

— Ну, разве ты не видишь? Это море без кораблей.

— Ах вон оно что…

Заира, не желая показаться невежливой, засунула листок в свой рюкзак. Затем она достала оттуда свой блокнот, притворилась, будто выбирает нужный листок, вырвала первый попавшийся и протянула его старику. Тот с большим интересом осмотрел чистый белоснежный листок с обеих сторон и удивленно спросил:

— И что это такое?

— Ну разве вы не видите? Это небо без облаков, — с хитроватой улыбкой ответила девочка. — Правда, я еще никому не известна, так что мой рисунок, наверное, стоит недорого. Но все-таки это небо без единого облака… А для меня, знаете ли, это очень-очень важно…

И тут по динамику объявили, что поезд прибывает на пекинский вокзал. Их путешествие продолжалось всего пять минут, но это как будто никого не удивило. Заира надела свой рюкзачок и попрощалась с попутчиком, который в ответ учтиво приподнял котелок.

Сойдя с поезда, она вдруг вспомнила, что даже не спросила у старого господина, как его зовут, а значит, не сможет выручить за его рисунок ни одного юаня. За этот белый листок, самый дорогой в мире.

Китай был очень похож на все фотографии Китая, которые она видела в интернете. А Пекин оказался суетливым, перенаселенным городом с яркими красками и пряными запахами. Если Китай и прославился как страна по производству звезд, то одновременно он был страной велосипедов. Заира приметила один из них, хромированный, зеленый, не запертый на замок, а просто прислоненный к ограде в глубине какого-то двора. Она оставила вместо него, в качестве компенсации, пакет слоеных язычков и влилась в двухколесный поток с ловкостью коренной жительницы китайской столицы.

Вскоре бетон уступил место влажным зеленым рисовым делянкам. Завод звезд находился всего в нескольких километрах, и Заира преодолела их в десять нажимов педалей. Именно в десять, ни одним больше, ни одним меньше — она их сосчитала. И достигла цели без путеводителя, без карты, без навигатора, словно проделывала этот путь каждое утро и каждый вечер.

Подъехав к огромному зданию, которое она еще издали признала как «Фабрику звезд», Заира положила велосипед наземь и бодро вошла внутрь. Там она увидела сотни китайцев, которые усердно обтесывали зубилами неизвестный ей материал цвета антрацита, выделывая из него безупречно круглые шары; все эти трудяги дружно обернулись и хором поприветствовали гостью. Заире моментально предоставили французско-китайского переводчика, чтобы ознакомить ее с полным производственным циклом. Каждую минуту большие самосвалы, прибывавшие из карьера, местоположение которого держалось в строгой тайне, сгружали тонны минерала в огромные чаны. Стальные челюсти камнедробилки перемалывали сырье, и оно на конвейере отправлялось в многочисленные цеха. Там, как уже известно, из него высекали идеально гладкие шары, которые затем покрывали химическим фосфоресцирующим составом, светящимся в темноте. «Цвет используемого состава — А786 — напоминает свечение автомобильных фар», — с улыбкой пояснил переводчик. Впрочем, здесь улыбались все без исключения. Китайцы работали тяжело и усердно, как китайцы. Но никогда не жаловались, а обтесывали камни с утра до ночи, беспрерывно улыбаясь, довольные своей судьбой в этой расчудесной стране.

Заира поблагодарила их, как и намеревалась, за то, что с приходом ночи их звезды освещают небо ее далекой пустыни. То есть светят ее народу. Потом она вручила тому, кого сочла главным начальником над китайцами, рисунок старика — любителя супа. «Это “Море без кораблей”», — пояснила она, но начальник явно не понял, что к чему. «Неважно. Главное, что этот рисунок стоит миллионы!» — добавила она, и тогда начальник низко поклонился ей и так бережно уложил листок в широкий карман своего черного халата, словно это было бесценное сокровище.

Визит продолжился.

В предпоследнем цехе рабочие с помощью металлических трафаретов и молотков штамповали на шарах одним четким мощным ударом знаменитую надпись Made in China, из-за которой, собственно, девочка и очутилась здесь. Однако самым интересным оказался последний этап — запуск сияющих шаров в небо, чтобы они освещали планету. Переводчик, желая познакомить Заиру с этой операцией на деле, дал ей в руки каменную звезду и пригласил занять место в стволе одной из гигантских пушек, нацеленных в небо. В одно мгновение, быстрее, чем это можно описать или вообразить, девочка очутилась в воздушном пространстве и поплыла по нему вместе со своей звездой.

Но ей недолго пришлось любоваться сверху нашей голубой планетой. Чья-то рука схватила ее сзади и втянула в помещение, которое она тут же узнала — это была Международная космическая станция. Каким-то неведомым образом она оказалась одетой в костюм звездолетчицы и начала кувыркаться в невесомости, пытаясь ухватить плавающие в воздухе кастрюли. Это было единственное место во вселенной, где волосы Заиры, связанные в хвостики, торчали кверху, как у Пеппи Длинныйчулок.

Заира посмотрела в запотевшее окошко духовки. Никогда еще она не видела такого пышного, высокого суфле. Потом она разбила два яйца над кастрюлькой, которую ей удалось поймать в воздухе, отделила белки от желтков и начала их взбивать. Без всяких усилий с ее стороны они за несколько секунд превратились в роскошный «плавучий остров», вздымавшийся над краями кастрюли белоснежным Монбланом.

— Рамадан начинается только завтра! — объявил один из стратонавтов, подплывая к Заире.

Девочка обернулась и увидела араба в оранжевом комбинезоне, который начал уписывать суфле, хитро поглядывая на нее.

— Это я запасаюсь впрок, на завтрашний день, — сказал он в свое оправдание. — Поздравляю, очень вкусно!

— Кто вы?

— Ахмед Бен Бугуиш, первый марокканский стратонавт, к твоим услугам! А ты, если не ошибаюсь, Заира, первая кондитерша-космонавтша, не так ли?

Девочка гордо выпрямилась, хотя удерживать такую позу в невесомости было трудновато.

— Да, это именно я. Хотя лучше называть меня кондитершей-звездолетчицей или марокконавтом. Значит, в межзвездном пространстве тоже соблюдают Рамадан?

— Ну разумеется, — ответил тот, перекувырнувшись через голову.

И полетел за «Межзвездным Рамаданом для начинающих» — тоненькой черной книжицей в два десятка страниц, приклеенной скотчем к полке.

— Вот, погляди, это руководство изменило мою жизнь, — сказал он Заире. — Оно стало самым моим близким другом в космосе.

— Вот как?

— Должен тебе признаться, что прежде я и представить себе не мог, что в один прекрасный день в час молитвы не буду знать, в какой стороне у нас Мекка… Да и как прикажешь ориентироваться в этой космической станции?!

— А потом еще вот какая проблема: попробуй-ка встать на колени в невесомости!

И марокканец откинул волосы со лба, показав девочке почти заживший шрам.

— Моя голова познакомилась с каждым острым углом в этой консервной банке, — пожаловался он. — Вот почему эта книжица здесь совсем не лишняя. Она — мой лучший друг в этом пространстве, я тебе точно говорю.

— А я когда-нибудь смогу тоже стать вашим лучшим другом в пространстве? — спросила Заира.

— Это зависит только от тебя.

— От меня?

— От тебя и твоего облака. Конечно, ты здесь желанная гостья и можешь оставаться на нашей станции сколько угодно, особенно если будешь готовить мне такие чудесные десерты. Но, между нами говоря, Заира, я бы предпочел, чтобы ты боролась со своим облаком, чтобы ты победила его внутри себя и вышла из комы…

И в этот момент внизу на земле, в трехстах пятидесяти километрах от станции, в захудалой провинциальной больнице, рядом со спящей девочкой пронзительно заверещал монитор, заставив подпрыгнуть обоих врачей, сидевших у изголовья больной, и разнося по коридорам и по всему миру зловещий сигнал несчастья.

Показания сердцеметра: 15 километров.

Дуновение воздуха вырвало Провиденс из летаргии, и оно же побудило ее раздуть ноздри до пределов возможного. Это было сильнее ее. Мерзкий запах, который она так ненавидела, буквально пропитал ее кожу, так резко вернув ей сознание. Даже холодный душ и тот не произвел бы большего эффекта.

Первым ее побуждением было проверить, сохранился ли у нее в трусах пузырек, подаренный Отцом-настоятелем. Она попробовала шевельнуть рукой, но та осталась неподвижной, словно ее сковала невидимая сила. Сперва молодая женщина решила, что во время падения сломала руку или повредила плечо, но вскоре поняла, что ее движениям мешает веревка. Да-да, ее руки были скручены за спиной веревкой, а сама она крепко-накрепко привязана той же веревкой к столбу, врытому в землю. Провиденс зажмурилась, но тут же снова открыла глаза, и этот резкий взмах ресниц разогнал тонкую пелену слезной жидкости, затуманившей ее взгляд. Нет, она не спала. Она действительно находилась на вершине живописной горы, луна еще не встала, и… было ясно, что ее похитили берберы.

— Берберы?!

— Боши, — счел нужным пояснить сидевший перед ней человек, дыша ей в лицо своим дромадерским запахом. — Наше племя обитает на всей этой территории, от горной цепи Высокого Атласа до равнины Суса.

Тончайшее обоняние молодой женщины подсказало ей, что совсем недавно во рту у этого дикаря побывали: рагу из барашка, приправленное травами, сладким перцем и капелькой лимонного сока, финики, мятный чай и… козий зад… Трудно поверить, сколько можно узнать о людях, всего лишь принюхавшись к ним.

— Боши? — изумленно переспросила Провиденс.

Ей показалось, что немцы здорово изменились со времен Второй мировой войны.

— Да, боши, — повторил человек — по-французски, но с кошмарным акцентом, таким густым, что хоть режь его ножом. Или берберским кинжалом. То есть бошевским кинжалом.

За его спиной виднелось несколько кожаных шатров. Но из людей, кроме них двоих, нигде ни души. В общем, обстановочка совсем не радовала.

— А почему я связана? — воскликнула Провиденс, пытаясь высвободить руки и в результате стянув свои узы еще крепче.

Человек погладил заросший щетиной подбородок, щелкнул языком и смачно облизнулся.

— Такие прекрасные газели не часто встречаются в наших краях…

Ну вот, нате вам, мало ей было аппендицита, теперь сбывался ее кошмар номер два — похищение. Перед каждым путешествием, которое она, как правило, совершала одна, родные и знакомые имели пагубную привычку предостерегать ее от «похитителей женщин», безнаказанно разбойничавших во всех диких, варварских странах, куда Провиденс имела глупость ездить в отпуск. В Таиланде и в Саудовской Аравии следовало избегать примерочных кабинок, где женщин подстерегали злодеи с ватой, пропитанной хлороформом, готовые усыпить свою жертву, запереть ее в деревянный ящик и отправить на рынок белых сексуальных рабынь, улучшив таким образом статистику своего злодейского промысла. В Марокко ни в коем случае не следовало ходить одной по горам из-за грабителей, обитавших в пустыне, которые ловили белых женщин, насиловали, а потом продавали первому встречному в обмен на энное количество верблюдов, в прямой зависимости от их красоты или в обратной зависимости от характера (чем больше характера, тем меньше верблюдов). Всем давно было известно, что рабовладельческие рынки просто ломятся от блондинок на острых шпильках, которым в один прекрасный день пришла в голову неудачная мысль выйти из туристического автобуса, чтобы пописать в кустиках по дороге в Уарзазат.

Итак, Провиденс угодила в преддверие ада, иными словами, на одну из стоянок кочевников, где мужчины, изнывающие от одиночества, пускали слюни при виде грязного козьего зада. Она даже подумать боялась о том, что они сделают с такой красивой молодой женщиной, как она, заблудившейся в пустыне, да еще в бикини.

— Куда вы подевали мой пузырек? — спросила она у старого развратника, который пожирал ее глазами.

— Какой пузырек?

— Ну, пузырек, который был у меня там…

И она указала ему подбородком на правую сторону своих трусов, едва прикрывавших шрам от операции аппендицита, но тут же осознала, что выбрала не лучший способ отвлечь от себя внимание дикаря. Попутно она заметила, что на ней больше нет ни одной из тех медалей, которые главы государств пришпилили ей на лифчик бикини. Наверное, часть их сорвало при падении. А те, которые не сорвало, скорее всего, лежали в карманах из верблюжьей кожи у грабителей пустыни, обожавших все, что блестит.

— Ладно, забудем о пузырьке. Вы здесь один?

Теперь Провиденс говорила с кочевником как с новым другом, найденным на Фейсбуке. Еще немного, и она начнет обсуждать с ним погоду, а то и цены на бензин — две любимейшие темы французов.

— Я охотился вместе с остальными, но твой запах позвал меня к тебе, моя прекрасная газель. Похоже, я нашел свой обед раньше других…

И он положил руку на плечо Провиденс, а другой рукой начал спускать бретельку ее лифчика. Тщетно молодая женщина извивалась, чтобы избежать прикосновений «боша», — веревка туго стягивала ее тело, а у дикаря была крепкая хватка. Она попыталась взлететь, но ее ягодицы ни на миллиметр не оторвались от пыльной земли, на которой она сидела. Что-то ей мешало — то ли недостаток сосредоточенности, то ли невозможность взмахнуть руками. Кроме того, ей пришлось бы подняться в небо вместе со столбом, но он был глубоко вкопан в землю, и на это потребовалась бы недюжинная сила. А звать на помощь было бесполезно. Если это не помогло ей средь бела дня в битком набитом парижском метро, что уж говорить о пустыне… Ясно, что игра заранее обречена на провал.

Глаза кочевника жадно заблестели при виде обнажившейся груди «прекрасной газели». Он забрал ее, всю целиком, в свою жесткую корявую ручищу и с минуту подержал на весу, довольный ее маленьким размером и тяжестью. Довольный ее гладкостью и теплом. И с вожделением думая лишь об одном — как он сейчас запихнет ее, всю целиком, себе в рот.

Он уже нагнулся к ней.

К своему большому удивлению, Провиденс поняла, что мерзкий чесночный дух исходит вовсе не от него. Она ясно различала в симфонии запахов, пропитавших кожу этого дикаря, оттенки экскрементов, сыра, перца, горелого дерева и козьей шкуры. Всего понемножку, но не чеснока.

— Ей-богу, я прямо щас помру от любви, — с ухмылкой сказал он.

И в тот же миг рухнул как подкошенный на молодую женщину, но не померев, а потеряв сознание, и не от любви, а от жестокого удара по голове.

Над диким жителем пустыни, рухнувшим к ее ногам, стоял другой человек.

Человек, который не был ни диким, ни жителем пустыни.

Человек, которому она столько раз приносила почту.

Человек, который заставил трепетать ее нежное сердечко.

Да, перед ней стоял Лео, величественный и победоносный Лео, держа в руке глиняный горшок для жаркого.

— Одно жаркое для месье, одно! — провозгласил он на манер официантов парижских ресторанов.

Вслед за чем отшвырнул глиняную посудину, которой пришиб марокканца.

— А я-то подумала, что он действительно помер от любви, — сказала почтальонша.

— Ну, по крайней мере, вырубился на добрые полчаса, — уточнил авиадиспетчер, присев на корточки перед Провиденс и стыдливо водворив на место бретельку ее лифчика.

Потом зашел сзади и развязал веревку.

— Что ты здесь делаешь, Лео? — спросила она, впервые обратившись к нему на «ты». Как-никак, он спас ей жизнь. Так они сделали еще один шаг к своей близости.

И молодой человек, впервые услышав, как она назвала его «Лео» и на «ты», ощутил приятную дрожь удовольствия.

— И в самом деле, — сказал парикмахер, чье лицо превратилось в один сплошной вопросительный знак, — что вы там делали? То есть что вы там забыли, в этой самой пустыне?

Я ответил не сразу:

— Именно это спросила меня и Заира. Только не совсем в тех выражениях.

— Заира?

— Да, та девочка, за которой летела Провиденс.

— Да знаю я, кто такая Заира, вы мне уже целый час о ней толкуете. Ну, а что она там забыла, в этой самой пустыне?

— Вообще-то, вы второй человек, которому я это рассказываю. Первой была Заира.

— Ага… Ну и что дальше?

Полный укора взгляд старика мешал мне продолжать.

— Дальше… ничего, — промямлил я наконец.

— В таком случае вернемся к нашим баранам, вернее, к нашим козам. Неужто эти парни действительно довольствуются козами? — спросил он с гримасой отвращения. — Так что вы там забыли, посреди этой самой пустыни?

— Мне следовало бы с этого начать, но я решил оставить самое главное на потом, для пущего эффекта.

— Мне не нужны ваши театральные эффекты, месье Как-вас-там…

— …месье Имярек, — отрезал я.

— Мне нужна правда, и я сразу сказал вам об этом. Правда и ничего, кроме правды.

— Ладно. Я там был, вот вам и вся правда.

— Что значит «я там был, вот вам и вся правда»?! В двух тысячах километров от Орли?

— Я прилетел на самолете.

— Но ведь все самолеты стояли на приколе.

— Не все. Вспомните о президентских самолетах.

— Вы что же — прилетели на самолете французского президента?

— Нет, конечно.

— Значит, на самолете Обамы?

— И это нет!

— Ой, только не говорите мне, что летели в самолете Путина!

— Стоп, остановитесь, сделайте милость! Мы тут не в загадки играем. Я не летел ни на одном из этих самолетов. Я летел на своем, личном. На маленькой двухмоторной «сессне», на развалюхе, купленной по случаю после получения лицензии на личные полеты. Как правило, я пользовался им на уикэндах или в отпуске, чтобы отдохнуть в полете и стряхнуть с себя все земные заботы. Вы не представляете, как быстро стряхиваешь с себя заботы, оказавшись в небесах. Воображаю, что чувствовала Провиденс, свободно паря в облаках. Наверное, с ума сходила от счастья!

Старый парикмахер стукнул себя по лбу, как будто ему пришло в голову что-то важное.

— Но если у вас был свой самолет, почему же вы не доставили на нем Провиденс прямо в Марокко?

— Да потому, что в тот момент мы еще не отрешились от реальности. Я хочу сказать, от реальной реальности. Ведь я ни секунды не верил, что эта молодая женщина сможет подняться в воздух, всего лишь взмахнув руками. Поставьте себя на мое место.

— Да хоть сейчас. Если зарплатами тоже обменяемся…

— Какая-то девица входит в диспетчерскую, просит меня доставить ее в Марракеш, а я ей отвечаю: «Да, конечно, нет проблем, вот только возьму ключ от самолета!» Ну подумайте хоть две секунды: мог ли я нарушить закон и наплевать на запрещение подниматься в небо?!

— Однако именно это вы и сделали…

— Да, потому что дело приняло совсем иной оборот, когда я увидел собственными глазами, как Провиденс взлетела в небо. Я был единственным зрителем этого чуда, наблюдал его, так сказать, из первых рядов. И могу вас заверить, что это не было трюком: никаких тросов, никакого подъемного крана, как на киносъемках. Провиденс летела самостоятельно, свободно как птица. Правда, довольно неуклюжая птица. Так могла бы летать курица. И тут у меня в голове что-то щелкнуло. Я напрочь забыл о законе, о запрете на полеты, о своем начальстве. Обо всем забыл. Эта история стала для меня слишком важной, и я уже не мог стоять там без дела. Ведь я оказался непосредственным свидетелем уникального эпизода человеческой эволюции. Вспомните слова Обамы: «Маленькие взмахи рук для человека, но гигантские взмахи рук для человечества». Вы только вдумайтесь: человеческое существо полетело впервые в истории! И это произошло прямо передо мной! Вернее, прямо надо мной. Когда я очухался и увидел, что Провиденс превратилась в крошечную черную точку' в поднебесье, у меня вдруг заныло сердце: я испугался, что потеряю ее. Что вижу ее в последний раз. И в этот миг мне стало ясно, что я в нее влюбился. Буквально за несколько секунд. Как мальчишка. И тогда я, уже не рассуждая, побежал на стоянку, к своему самолетику, и взлетел. Не спросив разрешения на взлет, никому ничего не объяснив. Я заранее примирился со всеми последствиями своего проступка. Меня частично оправдывало только величие этого замысла. И вот я стал сопровождать ее, мою прекрасную небесную пловчиху, держась на некотором расстоянии. Я убеждал себя, что могу ей понадобиться, и если с ней что-нибудь случится, то вовремя подоспею на помощь. В конце концов, возьмите гонщиков «Тур де Франс» или мореплавателей-одиночек — рядом с ними всегда есть машина или катер с питанием. Так я и стал свидетелем этого фантастического полета, увидел воздушный шар, увидел балет президентских самолетов. Увидел все. Незадолго до Пиренеев я воспользовался приземлением Провиденс для своей собственной технической остановки. Вообще-то моя старушка «сессна» достаточно автономна и способна на долгий беспосадочный полет, но я просто не успел заправиться топливом. Да и летал я до сих пор только на короткие расстояния. Ну, а потом отправился за ней вдогонку. Поскольку мне был известен маршрут моей почтальонши и в тот день в небо поднялась только она одна, я без труда засек ее уже через несколько километров. Вдобавок ее медали сверкали, как солнце, когда она изгибалась в полете. В общем, все шло прекрасно до тех пор, пока мы не встретили грозу над Марокко. Когда я увидел, что Провиденс влетела в облако, я дал по газам, чтобы успеть к ней на помощь, и не заметил встречного ветра.

Лео понадобилось несколько минут, чтобы прийти в себя и вспомнить, что он делает здесь, в дымящемся корпусе своей «сессны», уткнувшейся носом в горную осыпь.

Перед ним пронеслись последние перед крушением образы: Провиденс, выброшенная из грозового облака и камнем падающая на землю. Он огляделся, но молодой женщины нигде не было видно. Вероятно, она упала поодаль, в нескольких километрах от него. Боясь, что самолет взорвется, он поспешил выбраться из-под обломков. Его одежда превратилась в лохмотья, запачканные кровью, но руки-ноги были как будто целы. Прямо чудо какое-то. Потерпев крушение в тысячах километров от родного дома, посреди марокканской пустыни, и увидев искореженные пропеллеры своего самолета, он решил, что с минуты на минуту перед ним появится маленький белокурый мальчик в костюме принца, который наверняка попросит его нарисовать барашка.

Однако появился маленький черноволосый марокканец в изодранной пастушеской одежде и сандалиях. Эдакий арабский вариант Маленького принца.

— Меня зовут Катада, я из племени бошей номер 436, — сказал мальчик, изумленно глядя на чернокожего мужчину, возникшего из ниоткуда. — Уж не пришел ли ты из долины Драа, как все потомки рабов, живущих на юге Марокко?

— Н-не совсем. Меня зовут Лео. И я работаю авиадиспетчером в Париже.

Катада недоуменно посмотрел на незнакомца:

— Я не понимаю, что это значит, но, поверь, быть потомком рабов вовсе не позорно. Нет короля, который не был бы рабом среди своих предков, и нет раба, который не был бы королем среди своих.

— Прекрасное изречение, малыш, но должен тебе сказать, что мой прадед был сборщиком налогов в Пуэнт-а-Питр, а дедушка торговал кровяной колбасой. Если они и были в рабстве, то лишь у своих супруг, у парочки весьма замечательных женщин, моих предков по женской линии!

Мальчик удивленно завертел головой, как пингвин, оказавшийся на Антилах.

— Я сейчас охочусь, — сказал он наконец, желая вернуться к более знакомой теме. — Я оторвался от взрослых, чтобы выследить суффли.

С этими словами он воинственно взмахнул своей длинной охотничьей палкой.

— Кого-кого? Суфле?

— Ну да. Я его видел где-то там. Боюсь, что улетит.

И верно, суфле — дело рискованное. Чем выше оно вздымается, тем больше у него шансов взлететь на воздух.

— А ты что тут делаешь? — спросил мальчик.

— Я?.. Скажи, ты не видел здесь женщину?

— Женщину?

— Ну да, женщину — они похожи на нас, только без усов, — пояснил француз, который никогда не сталкивался с полицейской дамой в Орли. — Я ищу белую женщину с темными, очень короткими волосами… и в бикини.

— Не трудись мне ее описывать. В этих местах женщин нет. А что такое бикини?

— Женский купальник.

— А что такое купальник?

— Ну, как тебе объяснить… Ладно, скажу для краткости: она почти голая. Это слово, «голая», тебе понятно?

— Голая женщина? Ну, если такая и есть где-нибудь в нашей округе, то она наверняка попадется в лапы к Ак-симу! — воскликнул мальчик, расхохотавшись. — Он их чует за сто километров. Прямо как коз!

У него были красивые зубы и очаровательная ямочка на щеке.

— Прекрасно, прекрасно… Ну, и где же можно найти этого Максима, который чует коз и женщин за много километров в округе?

— Аксима? Да вон там, он стережет нашу стоянку. До того ленив, что не желает охотиться. Папа говорит, что он «паразит». Как вошь. Ты его найдешь за теми деревьями.

Мальчик указал Лео на рощицу сухих деревьев вдали и, не желая больше терять время на разговоры с незнакомцем, попрощался и исчез за песчаными дюнами в поисках своего «суфле».

Вот так Лео и попал на стоянку «бошей» и спас Провиденс, найдя новое применение глиняному горшку, обнаруженному в одном из шатров.

Второй раз в жизни молодая почтальонша поцеловала красавца-диспетчера. Но на сей раз прямо в губы. Она так пристально смотрела на него, словно ее глаза были объективом фотоаппарата и хотели запечатлеть этот миг для вечности. А сердце почтальонши в эту минуту колотилось с такой скоростью, что побило все олимпийские рекорды. «О, мой герой!» — прошептала она, и пусть даже это звучало чуточку слащаво, пусть напоминало диалог из дешевых любовных мелодрам — но это было не в кино, это было в реальной жизни. Такое уникальное мгновение следовало запомнить и поместить в альбом уникальных мгновений. Затем, растаяв от этого объятия, она позволила ему поцеловать себя, что он и сделал с бесконечной нежностью, овеяв ее двумя своими запахами — доброты и марсельского мыла. И вдобавок этим чертовым запахом чеснока, который преследовал ее, где бы она ни была.

Пузырек с противооблачным эликсиром разбился вдребезги, и жидкость мгновенно впиталась в обезвоженную почву пустыни. Может быть, это волшебное средство и не помогло бы Заире. А может, наоборот, исцелило бы ее. Теперь этого никто уже не узнает. При падении несколько осколков стекла глубоко вонзились в кожу Провиденс на уровне ее шрама от аппендицита.

Шансы Заиры на спасение таяли с каждой минутой.

Так же как и дневной свет, который благоразумно таял с наступлением вечера. Через час взойдет луна, и Провиденс уже не сможет выполнить свое обещание.

Молодая женщина, сидевшая в пыли на вершине горы, в самом сердце Марокко, чувствовала себя обессиленной. А ведь еще нынче утром она вышла на улицу с мусорным мешком в руке и, покинув свой красивый квартал парижского предместья, отправилась на метро в аэропорт. Странно все-таки устроена жизнь! Оглядевшись, она увидела вокруг себя только песок да скалы. Значит, нужно снова пускаться в путь. Никогда еще она не была так близка к цели и так далека от нее. Отсюда она могла уловить дыхание Заиры внизу, в долине. И пока она раздумывала, не скатиться ли ей с горы, уподобившись обыкновенному мешку с овощами, ветер донес до нее неясный гул голосов. Мужских голосов, говоривших по-арабски. Какие-то люди приближались к ним, разговаривая и пересмеиваясь. Провиденс вздрогнула и посмотрела на Лео, который сидел в нескольких метрах от нее и мастерил копье из ветки, подражая Робинзону Крузо. Встревоженный шумом, он притаился за кустом, как дикий зверь.

Если это соплеменники Аксима, они погибли. После своих падений — одно вместе с самолетом, другое из облака — ни Лео, ни Провиденс не могли долго оказывать сопротивление и, конечно, рисковали стать легкой добычей старого араба с его верблюжьим дыханием и жаждой мести. Уж француза-то он наверняка убьет за то, что тот ему помешал. Причем убивать будет, ясное дело, не глиняным горшком.

Вскоре они завидели караван — десять мужчин верхом на верблюдах в джеллабах и тюрбанах (мужчины, а не верблюды). Скудная растительность не позволяла французам скрыться от их зорких глаз, тем более что всадники явно принадлежали к племени, которое еще тысячи лет назад освоило искусство охоты.

Однако, увидев перед собой хорошенькую француженку в бикини и кочевника из долины Драа в европейском костюме, присевшего за кустом с копьем в руке, они сочли себя жертвами миража, столь частого в этой пустыне. Эти проклятые галлюцинации частенько вводили их в заблуждение, заставляя путать божий дар с желаемым, а яичницу с действительным. Ну, или в других сочетаниях.

Предводитель поднял руку и что-то отрывисто выкрикнул. Караван остановился. Провиденс обвела взглядом всю вереницу, отыскивая старого поганца Аксима. Но его там не оказалось. Лео, со своей стороны, не нашел среди них мальчика Катаду. Следовательно, можно было надеяться, что это совсем другое племя. Даже если в округе их было раз-два и обчелся (на самом деле в округе их насчитывалось пятьсот сорок шесть…).

Вот так успокоенные Провиденс и Лео познакомились с благородным племенем бошей номер 508.

Услышав от французов об их злоключениях с номером 436, кочевники порешили немедленно свести счеты с этими дикарями, которые нападают на туристов и вредят имиджу их народа. Ничего удивительного, что после таких выходок марокканцев изображают в американских фильмах грубыми безмозглыми насильниками.

— Я хорошо знаю этого мерзавца, этого сукина сына Аксима! — гневно вскричал глава клана Лахсон.

Провиденс очень понравилось имя доблестного вождя, так похожее на фамилию одного автора шведских детективов.

— С каким удовольствием я навсегда заткну ему пасть!

Однако почтальонша уговорила его воздержаться от этого. И не потому, что она питала жалость или что-то подобное к своему похитителю (не знаю, можно ли в данном случае говорить о синдроме Стакалама, то есть о марокканской версии стокгольмского синдрома), — просто ее поджимало время. Ей нужно было как можно скорее оказаться рядом с Заирой.

Лахсон объявил, что, разумеется, не бросит их в этих пустынных горах: он и его люди проводят гостей до самых городских ворот. Ему хотелось реабилитировать в глазах обоих французов свой народ — прекрасный, благородный, сильный и гордый. Разве можно было отпустить этих иностранцев, не развеяв сперва мерзкое впечатление, произведенное на них бошами?! Он хлопнул в ладоши, и по этому знаку на Провиденс накинули расшитую золотыми нитями джеллабу, чтобы защитить ее от поднявшегося холодного ветра. У вождя были широкие плечи и черные горящие глаза, бронзовая кожа и холеные руки. Не будь он обитателем пустыни, ему очень подошла бы работа лыжного тренера.

— Надеюсь, вы не станете обобщать, — сказал вождь клана. — Не все боши такие паршивые псы, как этот Аксим.

— О, конечно, мерзавцы водятся повсюду, — успокоила его Провиденс. — Даже у нас на почте есть такие.

— И у нас в диспетчерской Орли тоже. Все люди как люди, а шеф — настоящая сволочь!

Лахсон не понимал, что такое почта или диспетчерская Орли, но, главное, он понял, что они хотели сказать. Теперь, благодаря их встрече с ним, честь его народа была спасена.

— Итак, в путь! — скомандовал он, еще раз хлопнув в ладоши.

И в тот же миг солнце скатилось к горизонту, как будто только и ждало приказа вождя.

Вот так Лео и Провиденс оказались сидящими на горбатой спине дромадера (каждый на своем) и потрусили через пустыню в сторону больницы. Это был их первый опыт езды на верблюдах, но они справились с этим не так уж плохо.

— Просто невероятно! Я поражен до глубины души! — воскликнул диспетчер, восседавший на своем корабле пустыни, который шагал враскачку через пески мимо чадящего остова его самолетика. — Как ты смогла полететь и добраться сюда! Потрясающая история! Ты должна подробно рассказать мне, как ты научилась… научилась это делать..

— Ты не поверишь, если я скажу, что все это произошло благодаря одному китайскому пирату, одному сенегальцу, любителю вокзальных сэндвичей, и двум, нет, трем монахам из Версаля.

— Да, я вижу, тебе есть что рассказать, притом подробно! Но как бы там ни было, а ты добилась своего, Провиденс. И можешь по праву гордиться собой. Лично я уже горжусь тобой. Мало того, ты еще показала мне жизнь совсем в ином свете. Не знаю, как ты теперь будешь смотреть на все это. И как буду смотреть я. — Лео представил себе, какой нагоняй ждет его по возвращении от шефа. — Но если тебе понадобится защита от наших ученых, которые, наверное, уже готовы на все, лишь бы зацапать тебя, посадить в свои лаборатории и обследовать, то я весь твой.

— Я достигну своей цели, когда обниму Заиру и мы с ней покинем этот край — сказочный, конечно, но жуткий — и уедем в Париж.

«И конечно — ты весь мой!» — хотелось ей добавить, но стеснительность помешала, и она ограничилась улыбкой. Лео, восседавший на своем дромадере, выглядел истинным повелителем пустыни. Настоящим Бальтазаром. Прекрасным волхвом Нового времени, в рубашке от «Лакост» и джинсах. Он ответил ей улыбкой. В его глазах пламенел солнечный закат.

Показания сердцеметра: 10 метров.

Первым человеком, с которым Провиденс столкнулась, распахнув дверь женской палаты, был мужчина. Врач-массажист Рашид. Он был единственным мужчиной, допускавшимся на этот этаж, поскольку еще ребенком, во время драки, получил удар в пах доской с гвоздями, что сделало его де факто живым современным ремейком евнуха из дворца «Тысячи и одной ночи».

Что касается Лео, то ему предложили выбор: остаться в вестибюле или подняться на третий этаж. Он предпочел ожидание в вестибюле, на старом диване с вылезающими пружинами, где он через несколько минут и заснул, не подозревая о драме на втором этаже.

— Где она? — испуганно спросила молодая француженка, не увидев Заиру на ее койке.

— Провиденс, я должен кое-что сказать тебе. Может, ты присядешь? Хочешь стакан воды? Ты неважно выглядишь. Откуда ты взялась? От тебя жутко несет чесноком!

— Нет, я не сяду, и — да, от меня несет чесноком, — с трудом ответила почтальонша, которая не привыкла отвечать на столько вопросов сразу.

И верно, ей не мешало бы помыться, путешествие было долгим и утомительным. И потом, эта мужская джеллаба из грубого полотна была вся в пятнах и пахла дромадером. А сверх всего еще и этот проклятый чесночный дух, который упорно преследовал ее с тех пор, как она очнулась после падения.

— Ты меня пугаешь, Рашид. Где Заира?

— У нее был приступ. Тяжелый приступ.

Провиденс стиснула кулаки.

— Насколько тяжелый?

— Тяжелый, как кома… Не буду скрывать от тебя: врачи считают, что у нее очень мало шансов выйти из кризиса. Сейчас ее погрузили в искусственную кому, чтобы она не так страдала. Они ожидают…

— …ожидают чего? — подхватила француженка.

— Ожидают пересадки.

— И что?..

— Ну… они ждут. Ждут, когда кто-нибудь умрет…

— …или когда умрет Заира?

Мир рухнул вокруг Провиденс. Серые больничные стены рассыпались в прах, оконные стекла разлетелись вдребезги, словно от прямого попадания бомбы. Небеса обвалились на мужской этаж над их головами и погребли его под собой.

Провиденс пошатнулась и упала на кровать.

Ее дитя. Ее маленькая дочка умирает. Не дождавшись ее. Она заснула, а матери не было рядом, заснула совсем одна, в мире, который никогда ничего ей не подарил.

Одна в застывшей тишине этой долины у подножия гор, посреди пустыни. Одна, так далеко от всего. Одна, так далеко от нее.

Провиденс удочерила мертвую девочку, мертвую от рождения. Маленькую принцессу, которую она привезет во Францию только в гробу. Навеки утратившую сияние жизни. Когда она обнимет ее в следующий раз, в ее объятиях будет мертвая девочка. А потом она вернется на родину с телом, которое станет оплакивать всю оставшуюся жизнь. С маленьким телом в маленьком гробике — чуть больше обувной коробки, и будет ходить по воскресеньям на кладбище, такое же безжизненное и серое, как больница, где Заира провела всю свою жизнь. Ее заколотят в ящик вместе с ее облаком. Буря в ящике. Вот к чему сведется в конечном счете жизнь ее ребенка.

Глаза молодой женщины наполнились крупными солеными слезами, которые жгли ее изнутри и снаружи. Она взглянула на свое грязное тело, на запачканную зловонную одежду, на черные обломанные ногти. Ей чудилось, что ее побили камнями, забросали грязью. Живой труп, мозги и кости всмятку. Как будто по ней проехал танк. Как будто ее изнасиловали тысячи Аксимов, разложив на камнях пустыни. Она ощутила реальную боль в спине и между ног.

Это походило на машину скорой помощи с выключенной сиреной и погашенной мигалкой, потому что уже слишком поздно, потому что уже некуда спешить. И мертвая тишина этой бесполезной машины взрывалась болью в ее ушах.

Она жестоко винила себя за то, что не приехала раньше, напрасно потеряла время в аэропорту, у этого проклятого Юэ, а потом в монастыре. Винила этот чертов вулкан, вздумавший выплюнуть свой ядовитый пепел как раз накануне. И это после двенадцати тысяч лет бездействия! Ну как можно быть такой неудачницей?! Как это стало возможно?!

Провиденс ударила кулаком в матрас. В этом ударе сосредоточилась вся ее ярость, но кровать лишь слегка дрогнула. В полной, абсолютной тишине. Больше у Провиденс ни на что не хватило сил. Женщина, которой принадлежала эта кровать, коснулась ее плеча. И Рашид тоже позволил себе взять ее за руку. Но ничто больше не могло умерить ее боль, которая свалилась на нее, как рояль с шестого этажа, раздробив тело, сердце, душу и все, что делало ее живым человеком, личностью. Она стала предметом, неспособным мыслить, бездушным обломком скалы в пустыне. Ее телу было недоступно даже самое легкое движение. Еще несколько секунд, и ее сердце тоже перестанет биться, а грудь — дышать. Она могла только беспомощно наблюдать за тем, как превращается в камень.

Эту маленькую девочку она не рожала сама, и, однако, сейчас ее терзала жестокая, невыносимая боль в глубине живота и в промежности. Она лишилась своего младенца. Ее внутренности горели огнем от этой муки. И она уже предчувствовала, как умрет прямо здесь, скорчившись на чужой койке, посреди пустыни, в тысячах километров от родного дома, в тысячах километров от звездного неба и в нескольких метрах от своей дочки.

В последнем проблеске жизни она прижала руки к животу, как вдруг нащупала, сквозь грубую ткань джеллабы, осколки пузырька, вонзившиеся в шрам от аппендицита.

И в ушах ее прозвучал голос Отца-настоятеля: «Я не знаю, подействует ли мой эликсир, он еще не прошел клинических испытаний. Но если он эффективен, то одной-единственной капли будет достаточно».

Одной-единственной капли будет достаточно.

Одной-единственной капли будет достаточно.

Провиденс соскочила с кровати так, словно кто-то невидимый дал ей пинка в зад. Схватив за руки Рашида, она погрузила свой медовый взгляд в его глаза. Молодой человек хорошо знал этот взгляд, Это был взгляд прежней, его Провиденс, сильной, решительной, непобедимой. В этом взгляде, сквозь слезы, сверкали звезды, внушая уверенность, что на этом свете нет ничего невозможного.

— Слушай, Рашид, нам нужно кое-что попробовать! — воскликнула она с восторгом мертвеца, вернувшегося к жизни. — Может, ты сочтешь это безумием, но мы должны попытаться.

Массажист не мог понять, о чем она говорит. Попробовать — что? Сейчас уже нечего было пробовать — девочка лежала в коме. Можно было только ждать. Ждать, чтобы она очнулась. Если вообще очнется. Или чтобы кто-то решил умереть, оставив ей свои легкие.

— Ты должен объяснить хирургу, что у меня есть средство, которое, может быть, спасет Заиру.

— Какое средство? Провиденс, ты знаешь, как я тебе сочувствую, но ты должна понять: в мире нет средств против мукови…

— Рашид, мне сейчас некогда рассказывать тебе, что со мной приключилось сегодня, но ты должен мне поверить. Поверить слепо, не рассуждая, и пойти к хирургу. У меня в коже застряли осколки стекла от пузырька, а в нем был эликсир, который может спасти Заиру.

С этими словами она задрала свою джеллабу и обнажила шрам от аппендицита. При этом ноздри молодой женщины заполнил мощный запах чеснока.

Рашид, нечувствительный к этим обонятельным наваждениям, всего только и заметил, что Провиденс носит красивое цветастое бикини. Что у нее красивые ноги и стройное тело, хрупкое и вместе с тем мускулистое. Несмотря на серьезность ситуации, увиденное далеко превосходило все его самые дерзкие эротические мечты. Если бы не та доска с гвоздями, уничтожившая то, что делает мужчину мужчиной, он бы… Хотя нет, в этом случае он никогда не познакомился бы с прекрасной француженкой, потому что никогда не работал бы на женском этаже.

— Слушай, Провиденс, я ничего не понимаю, — сказал он, придя в себя. — Какой пузырек? Какой эликсир? Мы же не в сказке про волшебника Мерлина!

Да она просто потеряла голову, хватается за соломинку.

— Это я и сама знаю, представь себе! В сказках маленькие девочки не проводят всю свою жизнь в какой-нибудь гнусной больнице и не умирают в жутких страданиях от какой-нибудь мерзкой болезни!

Рашид печально опустил глаза.

— Провиденс…

— Я прошу только об одном: пусть из меня вытащат эти осколки стекла, добудут из них хоть каплю жидкости и впрыснут ее Заире. Вот и все. Одной-единственной капли будет достаточно. Ну, что вам стоит это сделать? Что вы теряете?!

— Ты уверена, что это поможет?

— Нет. Но как ты думаешь, Пастер был уверен, когда испытал на человеке свою коровью вакцину?

Массажист прикусил губу, подумал и посмотрел ей в глаза:

— Ладно, попробую.

— Ты ангел!

Провиденс обняла его и крепко прижала к груди. Ее ноздри затрепетали, ощутив запах мяты и апельсинового цвета. От Рашида приятно веяло добротой и теплой лепешкой.

— Вот так, — заключил я.

— Что значит «вот так»?

— Да вот так — история закончена.

— Как это — история закончена? Вы даже не рассказали, спаслась ли она.

— Заира?

— Ну, конечно, Заира, кто же еще!

— Заира… да. Она… уже выздоравливает, — ответил я, невидяще глядя в пустоту.

И почувствовал, что невольно сжимаю кулаки, а на глаза набегают слезы. Напрасно я пытался сдержать гнев и безмерную скорбь, бушевавшие у меня в душе.

— А почему у вас такое печальное лицо?

— Э-э…

— Что-нибудь не так?

— Историю, которую вы от меня услышали, я рассказал Заире, — через силу промолвил я.

И, замолчав, с трудом проглотил слюну.

— Все это я рассказал Заире… чтобы объяснить ей отсутствие ее мамы.

— Отсутствие Провиденс? Что вы хотите этим сказать? — спросил парикмахер, охваченный ужасным предчувствием.

Я сделал глубокий вдох, чтобы прийти в себя.

— Когда кто-то умирает в кино, это не всегда выглядит убедительно. Иногда первыми уходят из жизни вполне здоровые люди, а не больные. Вот почему нужно пользоваться жизнью, наслаждаться каждой ее минутой, каждым мгновением…

— Так кто же умер? — спросил парикмахер. — Я что-то вас никак не пойму.

— Я сказал вам не всю правду.

— О ком? О китайском пирате? О Пинге и Понге? О невероятном полете Провиденс в облаках? О похитителе коз? О самом могущественном человеке в мире, который поглощает вокзальные сэндвичи? Надо сказать, этот последний внушает мне серьезные сомнения.

— Обо всем.

Парикмахер пришел в полное недоумение:

— Ничего не понимаю! Так кто же умер?

Я и сам ничего не понимал, я уже был готов поведать ужасную тайну, которая терзала мне внутренности с самого утра. И вот долгожданный момент наконец настал.

— Я все это придумал, чтобы пощадить малышку, — сказал я, не ответив на его вопрос.

И ощутил такую жгучую боль в желудке, словно получил наимощнейший апперкот от Майка Тайсона. Подняв голову, я посмотрел парикмахеру прямо в глаза. Все-таки он заслуживал того, чтобы я рассказал ему чистую правду.

— Если я и вошел в ваш салон, то вовсе не для стрижки, — продолжил я. — Мне просто нужно было рассказать кому-нибудь о том, что не дает мне покоя вот уже год, мешает спать по ночам и пугает жуткими кошмарами средь бела дня. Потому что самые жуткие кошмары — именно те, что являются вам средь бела дня, подстерегают за каждым углом, пронзают вам мозг, когда вы едите, читаете, беседуете с друзьями, работаете. Те, что никогда вас не отпускают.

— Вы меня пугаете…

— Не прерывайте, пожалуйста. Я попытаюсь рассказать вам все, как оно было. А мне это очень тяжело. Я столько думал об этой минуте, что она стала для меня подлинным наваждением. Сколько раз я представлял себе вас, эту парикмахерскую, этот день. Понимаете, мне необходимо было открыться кому-то. Но не первому встречному. А тому, кого так же, как меня, взволнует эта трагедия. Тому, кто поймет мою беду, разделит ее со мной, но все-таки никогда не сможет быть мне другом. Потому что я знаю, что через несколько минут я стану для вас самым презренным человеком на земле. И я готов заплатить эту цену. Мне нужно было объяснить мой поступок. Мне нужно было ВАМ объяснить мой поступок. Чтобы вас не мучил всю оставшуюся жизнь этот вопрос: почему диспетчер дал разрешение взлететь этому самолету, тогда как пепельное облако угрожало французскому воздушному пространству? Почему он не стал соблюдать меры безопасности, принятые Управлением гражданского флота? И почему он в тот день разрешил взлет только одному самолету, а именно тому, в котором находился ваш брат?

Парикмахер начал смутно понимать, в чем дело. Ему казалось, что его тело медленно подмял под себя десятитонный каток. Который неторопливо расплющивал его тело — ноги, грудь, голову…

Мне понадобилось шесть месяцев на поиски хотя бы одного родственника жертвы крушения рейса «Марокканских авиалиний» АТ 643, — продолжал я, — и еще шесть на то, чтобы решиться на встречу с вами. Ваш брат Поль летел этим рейсом. Как вы мне и сказали, когда я сел в это кресло, у него выдалось свободное время, и он полетел на юг, позагорать на солнышке. Короткие каникулы… он даже вообразить себе не мог, что они превратятся… в такие долгие. В бесконечные. В то утро «Боинг 737–800», рейсом на Марракеш, действительно взлетел в 6:50, всего лишь с пятиминутным опозданием. Метеорологические условия были прекрасные. Дул легкий встречный ветер, совсем не опасный. «Боинг» взлетел с полосы № 24 без всяких проблем. Вы, наверное, уже догадываетесь, не правда ли? Если я разрешил взлет этому самолету, то лишь потому, что на его борту находилась Провиденс… И я должен был сидеть рядом с ней. Мы с ней уже встречались какое-то время и были влюблены друг в друга. Заира стала нашей общей историей — историей двоих, нет, троих людей, — нашей борьбой за то, чтобы привезти ее во Францию. Но в последний момент меня вызвали на работу из-за этого события, этого проклятого облака пепла. Главный диспетчер предвидел, что день выдастся кошмарный, а у него было недостаточно сотрудников. Большинство наших разъехались в отпуск по заграницам, и он не мог их вызвать. Вот почему он и слушать не захотел о переправке Заиры и о том, как важно мне было сопровождать в то утро Провиденс. «Работа важнее личной жизни, — заявил он мне, — если вы не хотите поставить крест на своей карьере». Мой шеф — настоящая сволочь, это я вам уже говорил. Короче, я объяснил Провиденс, что ей придется лететь одной. И что я постараюсь сесть на первый же самолет, как только все устаканится. Начальство считало, что этот хаос продлится не более одного дня. А Провиденс нужно было срочно приехать в Марракеш и увидеть дочь. Нам уже сообщили из больницы, что девочка находится в критическом состоянии и что медлить нельзя. Провиденс никогда не простила бы себе, что ее не было рядом с Заирой, когда она… Ну, вы понимаете… Поэтому я дал зеленый свет пилоту, несмотря на запрещение начальства. И поэтому тот самолет стал единственным, который взлетел в тот день с аэродрома Орли. Разве мог я предположить… Я надеялся, что он как-нибудь проскочит мимо, что опасность преувеличена. Но судьба дала мне жестокий урок — мне и женщине моей жизни, — доказав, что нельзя безнаказанно пытаться укрощать облака. В Тулузской школе авиадиспетчеров учат укрощать самолеты, но никак не готовят к встречам с облаками, с невидимыми облаками, с пепельными облаками. Я безмерно сожалею, что ваш брат оказался в том самолете. Как вы знаете, он разбился, не долетев до Менары, аэропорта Марракеша. Впоследствии выяснилось, что пепел втянулся в сопла двигателей именно в воздушном пространстве Франции… Значит, это я убил Провиденс… и вашего Поля…

— …

— Отныне я живу только для Заиры. Мне отдали ее, хотя я еще не добился официальной опеки. Но я уже считаю ее своей дочерью, даром что мы знакомы не так давно. Любовь к ней Провиденс была так сильна, что передалась и мне. Провиденс заразила меня ею. Я сделаю все, чтобы девочка стала первой кондитершей-звездолетчицей в мире. Я уже потихоньку начал ее обучать. Правда, только по части космических полетов — в кондитерском деле я полный профан… Мы начнем с короткого путешествия в Китай, хотя теперь она уже знает, что звезды делают не китайцы. Но ей так хочется побывать в этой стране. Она всегда ее притягивала. Знаете, я увидел ее в больничной палате через два дня после катастрофы. Врачи погрузили ее в искусственную кому. Чтобы она меньше страдала перед тем, как угаснет. Они потеряли всякую надежду. Узнав о гибели Провиденс, я тотчас принял срочные меры, чтобы их обеих перевезли в международный госпиталь в Рабате, который славится самыми современными медицинскими технологиями, самой современной аппаратурой, самыми опытными врачами. Не хуже французских. При жизни Провиденс дала официальное согласие предоставить свои легкие Заире, если с ней самой что-нибудь случится. И врачи пересадили легкие Провиденс ее дочери. Это первый такой случаи в Марокко. Мне объяснили, что им пришлось отделить какую-то часть дыхательных органов, чтобы поместить остальное в грудную клетку Заиры, гораздо меньших размеров. Это ведь очень сложно — вложить органы взрослого в тело ребенка. Теперь они делают самые невероятные операции. Просто чудо, что я взял нам билеты в хвосте самолета. Нужно долго ждать, пока выйдешь оттуда, зато место самое надежное. Для меня это уже стало привычкой. Если что и случится, то хотя бы тело не так сильно будет изуродовано. Легкие Провиденс — вот и все, что мне осталось от нее в маленькой груди Заиры. Дыхание Провиденс. Первое, что спросила малышка, очнувшись после операции, — где мама? Ведь если я здесь, значит, и Провиденс должна быть рядом. У меня не хватило сил сказать ей правду. Невозможно было выговорить, что она больше никогда ее не увидит, что мама умерла и теперь пребывает в раю для мам, а может быть, даже играет в карты с ее другой мамой, той, что произвела ее на свет. И тогда я, сам того не замечая, начал фантазировать. Рассказал о встрече с раздатчиком реклам в оранжевом комбинезоне, о сенегальском колдуне. У нее так заблестели глаза, что я уже не мог дать задний ход. Я сочинял эту сказку, фразу за фразой, словно разматывал клубок шерсти, даже не зная, чем она кончится. Мне казалось, что так Заире будет легче принять случившееся, смириться с мыслью, что она больше никогда не увидится с мамой. Я придумал всю эту историю с монахами, полет в облаках, берберов. И закончил тем, что ее мама не перенесла операцию по удалению осколков пузырька: чеснок проник в ее тело так глубоко, что убил, поскольку у нее была сильная аллергия на его запах. В общем, плел неведомо что. Знаю, что все это звучало чисто по-детски, но ведь Заира и была ребенком. И потом, мне хотелось, чтобы она гордилась своей мамой. Конечно, и правда тоже не помешала бы девочке гордиться ею. Но я считал, что смерть в авиакатастрофе — нелепая смерть.

Слишком банальная. А мне хотелось, чтобы Заира сохранила о Провиденс неизгладимое воспоминание.

Я смолк. Не знал, что еще сказать. Добавить было нечего. А главное, я думал: сейчас этот старик встанет, схватит свои ножницы и яростно вонзит мне их прямо в сердце. Но нет, он сидел неподвижно, глядя в зеркало напротив. Казалось, его обуревают чувства мощностью в две атомные бомбы.

— Только не говорите мне, что вы поверили в мои выдумки! — сказал я, чтобы хоть как-то оправдаться перед ним. — Взлет Провиденс, монахи, играющие в петанк зелеными помидорами, балет президентских самолетов в небе, все это было шито белыми нитками…

— Ну, если честно, то игра в петанк действительно выглядела не слишком правдоподобно, — сыронизировал парикмахер, отвернувшись к окну.

— А я ведь вас предупредил.

— Предупредили?

— Конечно. В качестве эпиграфа к этой книжке я привел цитату из Бориса Виана. Читатели могут подтвердить.

— Какую цитату?

— «Эта история абсолютно достоверна, поскольку я выдумал ее от начала до конца».

— Извините, но я никогда не читаю эпиграфы.

— А надо бы.

— Оставьте ваши шутки. Знаете, смерть любимого человека иногда заставляет верить в любые небылицы. Возьмите хоть неутешных вдов, притом вполне умных женщин, которые позволяют себя заморочить первому встречному шарлатану, посулившему им возможность войти в контакт с дорогим покойником. Но если вы придумали всю эту историю для Заиры, то почему же я услышал ее от других — я имею в виду, историю о летающей женщине? Я своими глазами прочел несколько статей по этому поводу в разгар событий.

— Фея желтого «рено»? Да я сам выдумал ее с начала до конца. Я был обязан это сделать, ведь Заира искала в своем компьютере все, что объяснило бы ей причину трагедии. Если это событие действительно имело место, то сообщения о нем не могли не появиться в Сети. И тогда я нашел сайт, который специализируется на поиске. Они умеют классифицировать сайты в интернете, выкладывая одни и уничтожая другие, в зависимости от того, что вы хотите увидеть. Написал множество статей со своей версией, облегченной и романтизированной, и отослал им. Хорошо помню тот день, когда Заира, сияя от гордости, показала мне одну из написанных мной статей. Я смотрел на нее со слезами на глазах. Она была абсолютно уверена, что ее мама — фея, та самая Фея-Колокольчик, которую весь мир превозносил во время ее полета в облаках. Точно так же, как она верила, что звезды производят в Китае. Прекрасное это время — детство.

— Понятно, — коротко ответил старик.

— Я знаю, что вы меня вините. Я и сам виню себя в том, что стал причиной гибели ста шестидесяти двух человек, среди которых была единственная любовь моей жизни. Никогда я не смогу этого забыть. Никогда. Я живу с этим непрерывно, думаю об этом всякий раз, как смотрюсь в зеркало или в стекло витрины магазина.

И я вынул из кармана маленькую медаль. Медаль «За заслуги», выданную моей любимой посмертно.

— Вот в этом я не солгал. Она получила свою награду. Только пришпиленную не к бикини, а к орденской подушечке на гробе. Но она ее все-таки получила.

Парикмахер наконец встал. Обошел вокруг моего кресла, взял со стеклянного столика пару ножниц. Ну вот, сейчас он отомстит человеку, убившему его брата. Год спустя он наконец сможет достойно выразить свою скорбь. Дать выход своей ненависти, своему горю, которые все это время точили его душу.

Однако, к великому моему изумлению, он погрузил руки в мою курчавую гриву и как ни в чем не бывало продолжил стрижку.

— Знаете, есть такая штука, она называется бритва Оккама, — сказал он. — Но это не инструмент парикмахера (и тут я заметил, что у него покраснели веки и что он дрожит как осиновый лист, словно его тоже сотрясал взрыв жгучего гнева или великой скорби). Это просто означает, что из двух объяснений я выбираю наиболее убедительное, вот и все.

— Понятно.

— Не думаю, что вы поняли, месье… Как-вас-там. Теперь уж вы послушайте меня и не перебивайте. Жизнь научила меня, что месть ни к чему хорошему не ведет. Что она так же бесполезна, как карандаш с белым грифелем. Что случилось, то случилось. Мой брат погиб. И ничто не вернет его к жизни. Ни извинения, ни объяснения, ни побои. Это закон природы. Даже ваша смерть и та не воскресит его. Я думаю, что вы и так уже дорого заплатили за свой поступок. Иметь на совести гибель стольких людей — это тяжкий груз на плечах такого молодого человека. И знаете, я вас, может быть, удивлю, но я ни секунды не верю в вашу историю крушения.

— Какого крушения?

— Крушения самолета с моим братом и Провиденс на борту. Крушения, вызванного облаком пепла. Я верю, что подлинная история случившегося в тот день — это история Провиденс, которая научилась летать и победила. Вы, может быть, полагаете, что все окружающие — люди ограниченного ума, что мы недоверчивы и подозрительны, отрицаем чудеса. Как вы, например. Как все инженеры, неспособные мечтать, не способные верить в то, что противоречит логике или физическим законам. Вот вам не пришло в голову, что и меня тоже следовало бы пощадить, как Заиру. Я хочу верить в вашего пирата в оранжевом комбинезоне, в вашего сенегальского китайца, любителя дешевых йогуртов, в монахов с завода «Рено», играющих в петанк зелеными помидорами. И я в них верю. Потому что мне так легче. Даже если в глубине души я знаю, что это выдумки, игра воображения. Ведь верят же миллионы людей в Бога, которого никогда не видели и который никогда ничем им не помог. Вот и я верю, что Провиденс горы свернула бы, лишь бы увидеть свою дочку; в то, что ей удалось укротить облака и научиться летать. Ибо эта вера придает мне силы. Силы жить дальше. Когда вы описывали мне ее полет, мне чудилось, будто я лечу вместе с ней в облаках. В каком-то смысле вы научили меня летать. И я мечтал, как вы. Вот это и отличает нас от животных, месье… Как-вас-там. Ибо мы, люди, умеем мечтать!

Старик положил ножницы на стеклянный столик, вынул из ящика мягкую кисть из барсучьего волоса и обмахнул ею мой затылок и лоб.

— Ваша история, конечно, замечательна, но у нее нет конца, — добавил он. — Провиденс входит в операционную, чтобы из нее извлекли осколки пузырька, впившиеся в кожу, не так ли? А что потом? Вы же не могли остановиться на этом.

— Я уже сказал: потом Провиденс умирает…

— Грубая ошибка, молодой человек. Героини никогда не умирают, вам следовало бы это усвоить. В хороших книгах и фильмах история всегда кончается благополучно. Люди, борющиеся за жизнь, нуждаются в историях с хорошим концом. Ибо всем нам нужна надежда. Моему брату Полю не понравился бы такой конец, как у вас. Будь он жив, он бы сказал вам это своим громовым голосом, с добродушной улыбкой, которая не сходила у него с губ. Давайте я расскажу вам подлинный конец этой истории, месье… Как-вас-там…

— Имярек.

— Короче, месье Как-вас-там, закройте глаза. Мы возвращаемся в Марокко.

Первое слово, которое Провиденс услышала, едва открыв глаза (и уши), звучало очень странно. Сомики-кошки. Но она не успела спросить себя, что это означает: в ее правом боку возникла легкая колющая боль.

Слепящий свет вскоре померк, и она увидела, что находится в больничной палате, а ее живот под голубой бумажной пижамой обмотан внизу тугой повязкой. Она испытывала неприятное ощущение дежавю, словно когда-то раньше уже побывала в такой ситуации. На несколько секунд ей стало страшно: а вдруг все пережитое с того первого раза, когда она очутилась здесь из-за аппендицита, всего лишь плод долгого коматозного сна?! И ее любовь к Заире, и все ее приезды-отъезды, и процедура удочерения, которого она наконец добилась, и необыкновенное приключение в облаках? Ее сердце пустилось в галоп, словно взбесившийся верблюд. Нет, это невозможно — вернуться назад, в то время. Она поискала взглядом хоть что-нибудь, что могло бы ее успокоить. Что-нибудь новое. То, что не принадлежало к ее воспоминаниям о двух прошедших годах.

На соседней кровати лежала Заира с открытыми глазами — лежала и молчала. А в ногах ее кровати сидел Рашид и улыбался ей.

— Рашид?

Провиденс ясно помнила, что, когда она впервые проснулась в этой палате, рядом с девочкой сидела Лейла. Значит, она не бредит. Значит, этот сумасшедший день — монахи, взлет, фантастическое путешествие в небе, боши, даже Аксим с его грубой ручищей, обхватившей ее левую грудь, которого она предпочла бы забыть, — все это было реально. И Лео. Главное, Лео.

— Дорогая моя! — воскликнула Провиденс, и по ее бледным щекам покатились мелкие слезинки. — Как я счастлива тебя видеть! Если бы ты знала…

Судьба снова соединила их. Мать и дочь.

— Похоже, у тебя случился еще один приступ аппендицита! — пошутила Заира, указав на повязку Провиденс, видную под полупрозрачной бумажной пижамой.

Молодая француженка всхлипнула, улыбнувшись сквозь слезы.

— Я же говорила тебе, что, если понадобится, готова перенести все аппендициты на свете.

— А облака-то больше нет, мама, — уже серьезно сказала девочка.

— Ты это чувствуешь?

— Вот именно что я его больше не чувствую. Мне кажется, будто из меня вынули подушку, которая меня душила.

Провиденс протянула руку к Заире, сжала ее пальчики. Ее маленькая дочка… Впервые она видела ее без кислородной маски, спокойную, умиротворенную, нормально дышащую. Никаких хрипов при вдохе и выдохе.

Величаво-безмятежное дыхание. Одна ножка девочки высунулась из-под простыни, и на ней теперь не было носка. Но что это? Провиденс никогда этого не замечала. Она еще раз пересчитала пальчики на ноге своей дочки. Прямо наваждение какое-то. Да, их было шесть. Шесть пальчиков на левой ножке.

— Скажи мне, ты знаешь, что у тебя на ноге шесть пальцев?

Девочка взглянула на Провиденс, нахмурилась и спрятала ногу под простыню.

— Вот это да! — воскликнул Рашид. — Я тоже этого никогда не замечал! Невероятно!

И тут все присутствующие воззрились на кровать Заиры. Девочка всю свою жизнь старалась скрывать этот секрет от окружающих, и вот теперь ее разоблачили. Она ненавидела свою левую ногу. Это ведь аномалия, уродство, отличающее ее от всех остальных людей. И потом, показывать чужим свои ноги, нормальные или нет, значит демонстрировать им самую безобразную часть своего тела. Слишком уж это интимно.

— У тебя обе ноги такие?

— Нет, только левая, — ответила Заира.

— С ума сойти! А у меня такая же правая! — воскликнула Провиденс, высунув правую ступню из-под простыни.

— Вот это да! — завопил Рашид, не веря своим глазам. — И у тебя тоже!

Тут вошла Лейла и расхохоталась, прикрыв, как всегда, свои красивые белые зубы рукавом халата. Заира в свой черед залилась смехом: она была очень довольна, что не так уж и отличается от других. Правая нога Провиденс, левая нога Заиры. Они дополняли друг дружку.

— Наконец-то я нашла объяснение моему шестому пальцу на ноге, — объявила Провиденс. — Просто нас обеих вылепили из одной и той же глины! Вот пусть теперь кто-нибудь скажет, что я не твоя мама!

Все засмеялись, и счастье снизошло на палату и на больных женщин.

— Интересно было бы рассчитать возможность встречи двух человек, имеющих по шесть пальцев на ноге! — подумал вслух Рашид.

И тут Провиденс заметила, что мерзкий запах чеснока, который преследовал ее с того момента, как она очутилась в пустыне, бесследно исчез. Она глубоко, блаженно вздохнула, даже не ища объяснений этому феномену.

— Вот видишь, я все-таки сдержала свое обещание, — сказала она Заире. — Луна должна взойти с минуты на минуту.

— Мамочка, луна давно уже взошла, — ответила будущая астрономша, указав на окно.

И правда: за окном царила непроглядная ночь.

По телу Провиденс пробежала легкая дрожь. Ах, как приятно было услышать это слово — мамочка!

— Знаешь, сначала я подумала, что ты про меня забыла. Я тебя так ждала. Целый день. Это был такой важный день для меня.

— Знаю, дорогая. И для меня тоже. Это непростительно, я ведь должна была приехать утром, как и обещала. Да что там, нужно было приехать заранее. Намного раньше. Но, видишь ли, телеуправляемые мамы иногда ошибаются…

— Если бы тебя у меня не было, я бы заказала тебя на Рождество. Лео мне все рассказал, пока ты спала.

Веки Провиденс дрогнули.

— Что же он тебе рассказал?

— Все. И про то, как ты объездила весь Париж в поисках помощи. И про африканского колдуна. И про тех смешных монахов. И про твой сказочный полет в облаках. Полет для исполнения твоего обещания. Ты просто умирала от усталости и все-таки полетела, ради меня. Чтобы прийти за мной, хотя в тот день не взлетел ни один самолет. Он сказал, что ты поднялась так высоко, что могла бы собирать с неба звезды. Не мои светящиеся звездочки (и она указала тоненьким пальчиком на потолок), а настоящие. Звезды Made in China, про которые я раньше думала, что китайцы осыпали ими весь небосвод, чтобы принести нам счастье. Я горжусь тобой, такой мамы больше ни у кого нет. Когда я все это услышала, то почувствовала себя самой любимой на свете. В моих снах феи теперь ездят на желтых «рено»! Скажи, ты когда-нибудь покатаешь меня в своей бананной машине?

— Ты хочешь сказать, в банальной, машине?

— Нет, в БА-НАН-НОЙ! — повторила Заира. — Потому что она желтая, как банан!

Провиденс улыбнулась. Ее глаза радостно вспыхнули, словно кто-то простым нажатием кнопки перешел с одного канала на другой, заменив драматический фильм веселой комедией.

И тут к ней обратилась медсестра:

— Провиденс, наши врачи прямо с ума сходят: они не могут понять, что произошло. Но ваше лекарство подействовало. Они хотят знать, что оно собой представляет и где вы его раздобыли.

И она рассказала, что они дали Заире капельку жидкости, добытую в осколках стекла, застрявших в коже француженки, и уже через несколько секунд в горле девочки появился край облака. Оно медленно выходило из ее рта, словно солитер, выползающий из желудка. Им осталось лишь подцепить его простым пинцетом, не прибегнув ни к отсосу, ни к сачку для бабочек, ни к удочке. Обыкновенный пинцет вытащил из груди Заиры облако размером с Эйфелеву башню. Облако длиной в триста восемьдесят метров.

Все это превосходило понимание молодой женщины. Сначала полет в облаках. А теперь это спасительное средство. Но почтальонша давно уже перестала озадачиваться этими вопросами и дала самое простое объяснение.

— Это мощный противооблачный препарат! — сказала она. — Мне его подарил один друг. Всемогущий человек, который теперь специализируется на производстве текстиля с сырными запахами.

— Противооблачный?.. Текстиль с сырными запахами?

— Да, противооблачный, вроде инсектицидов, но для уничтожения облаков. А текстиль с сырными запахами — это, например, одежда с запахом козьего сыра, как и следует из названия.

— Ну да, — подтвердил Рашид, словно речь шла о самых обычных вещах, — одежда с запахом козьего сыра, что тут такого…

Массажист решил, что Провиденс свихнулась. Впрочем, с тех пор как он с ней познакомился, это уже не раз приходило ему в голову.

— Ну, если так, то твое средство убивает не только облака. Ты не представляешь, как у нас в операционной воняло чесноком, задохнуться можно было! Твой противооблачный эликсир — зверский чесночный концентрат.

— Ах вот что это было! — задумчиво пробормотала почтальонша.

Значит, запах, который преследовал ее до самой больницы, исходил от драгоценного эликсира янтарного цвета, содержавшегося в пузырьке, чьи осколки застряли у нее в коже. Ирония судьбы! То, что было для нее ядом, исцелило ее дочку.

— Бедный Лео! — невольно воскликнула Провиденс.

— Ага, так это козий сыр напомнил тебе о нем? — пошутил Рашид. — Не очень-то лестно для парня.

И все пятеро покатились со смеху.

— Погоди-ка, он ведь ждет меня внизу, на продавленном диванчике! Который час?

— 21:00, — ответил Рашид. — Но ты не волнуйся, мы о нем позаботились. Он уже поужинал и в данный момент читает лекцию в отделении для мужчин по диспетчерскому контролю за воздушным пространством. Потрясающая профессия! Прямо дирижер, управляющий небесным оркестром. А кстати, известно ли тебе, что авиадиспетчер только за одну смену сберегает больше человеческих жизней, чем врач за всю свою профессиональную жизнь? Просто невероятно!

Провиденс подумала, что с нее будет достаточно, если ее диспетчер позаботится о двух человеческих жизнях, ее и Заиры. Она попросила Рашида сообщить Лео, что ждет его внизу, в общей зоне, у регистратуры. Потом попрощалась с дочкой и медперсоналом.

Увидев своего прекрасного авиадиспетчера, она ощутила жгучее желание броситься в его объятия, чтобы он тут же обнял ее, но обстановка не располагала к таким проявлениям любви. Тогда она просто улыбнулась. Ее сердце было отдано дочери, но в нем оставалось местечко еще и для мужчины. Для великого мужчины. Сердце — это ведь как огромный шкаф, куда запирают всех своих любимых, чтобы они всегда были под рукой и чтобы их можно было иметь рядом всю свою жизнь. Как, например, тот зеленый кустик в горшке, который нежно любил наемный убийца Леон, или как тибетские монахи карликового росточка. Да, в ее сердце, конечно, найдется место для такого выдающегося человека, поверившего в нее и в ее мечту. Герой. Надежный спутник жизни для нее, отец для Заиры.

И, не вытерпев, как будто они были одни в мире, влюбленные все-таки обнялись прямо тут же, в приемном покое скромной больницы, между пустыней и звездами.

— Ну как вам нравится моя версия? — спросил парикмахер, оторвав меня от раздумий.

— О, если бы ваш рассказ сбылся… Я бы отдал все на свете, чтобы это случилось именно так.

— Главное то, во что вы верите. Правда это или вымысел. Вера иногда оказывается сильнее реальности. И потом, нужно принимать жизнь такой, какая она есть. Со всеми ее прелестями и с главным недостатком.

— С каким недостатком?

— Я имею в виду смерть. Она ведь тоже часть жизни.

Мы нередко об этом забываем. Но, пока мы живы, давайте еще помечтаем, — сказал парикмахер, глядя, как по моей щеке катится слеза. — Представьте себе, что прошло несколько дней. И вот мы находимся в парадном зале мэрии Восемнадцатого округа города Парижа. Вы стоите в, центре. И мой брат Поль тоже присутствует. И Заира сидит в первом ряду, вместе с Лейлой и Рашидом, которые по такому случаю прилетели во Францию. Рядом с вами стоит Провиденс, сегодня она просто блистательна. Ее улыбка озаряет весь зал. Мэр поправляет свою трехцветную перевязь и откашливается, обводя присутствующих благосклонным, отеческим взглядом, в духе Жерара Депардье:

— Лео Альбер Фредерик Оскар… э-э-э… как там дальше?..

— …Имярек, господин мэр, — заканчиваете вы.

— Ах, да, прошу прощения. Лео Альбер Фредерик Оскар Имярек, согласны ли вы взять в жены присутствующую здесь Провиденс Еву Розу Антуанетту Дюпуа?

— Да, согласен.

— Провиденс Ева Роза Антуанетта Дюпуа, согласны ли вы взять в мужья Лео Альбера Фредерика, Оскара… э-э-э… как там дальше?..

— Имярека, господин мэр, — заканчивает на сей раз Провиденс.

— Да-да… я, наверное, никогда не запомню. Виноват, прошу прощения… Итак, Провиденс Ева Роза Антуанетта Дюпуа, согласны ли вы взять в мужья присутствующего здесь Лео Альбера Фредерика Оскара Имярека? И следовательно, принять вместе с ним его ужасную фамилию?

— Да, согласна, — отвечает Провиденс, улыбнувшись шутке господина мэра.

— Тогда в соответствии с законом о браке объявляю вас мужем и женой!