Девушка с пробегом

4. Сны и яви

У моего Аполлона безумно мягкие губы. С таких впору пить вино, а он ласкает ими кожу моих бедер, и каждое его прикосновение – будто лишняя вспышка света на вечно ночных небесах моей души.

У него шершавые небритые щеки, которыми он трется об кожу на моих бедрах, и от этой колкости, такой контрастной с его же поцелуями, я тихонько постанываю. Мурашками уже покрыты не только бедра, но и все мое тело.

У него совершенно бессовестные пальцы, которые не дают мне свести колени, чтобы закрыться, и эти пальцы медленно, неторопливо порхают по чутким мокрым складочкам, дразнят, но не более.

У него лукавые, такие безумно красивые глаза, которыми он без слов спрашивает: “Хочешь? Хочешь больше?”

Дурацкие вопросы!

Конечно же я хочу.

Но мой язык ужасно неуклюж, и я не могу произнести эти слова вслух.

А он…

Он – мое совершенство. Он все понимает сам.

Подается ко мне, накрывает тяжелым телом…

Когда вдруг сбоку появляется Шакира с микрофоном – я понимаю, что-то не так. Её тут быть не должно. И со всем уважением, дорогая Шакира, не…

Додумать я не успеваю.

Я просыпаюсь.

Под завывания Шакиры на бьющемся в истерике телефоне. И в безнадежно мокрых трусах. Ай-яй-яй, Надежда Николаевна, а ведь взрослая девочка уже, давно ли ты видела неприличные сны? И как все было натурально. Могу поклясться, что очень натурально ощутила прикосновение тугой головки к пылающему входу в лоно.

И что за нехорошая личность не дала мне досмотреть? Хоть во сне бы кончила, блин.

Впрочем, яд я сглатываю, как только вижу абонента.

На благодетелей и покровителей ядом даже в мыслях не плюют.

Тем более – на Огудалову.

– С добрым утром, Тамара Львовна, – бодрость в голосе выкручена на максимум, хотя лично я бы на такую сонную лошадь как я ни цента бы не поставила.

– Спите, Наденька? – Ой-ой, какая мягкость в голосе, а что у нас такое случилось? Мне цену за аренду зала поднять решили?

– Немного, Тамара Львовна, – впрочем, это вранье – я тут же зеваю, выдавая истинное положение вещей. – Приехала вчера поздно. Работала еще…

– Понимаю, – мечтательно откликается Огудалова, – вдохновение. Как вчера прошел аукцион, Наденька?

– Неплохо прошел. Гораздо лучше, чем я ожидала, – честность моего ответа значения не имеет. На самом деле отчет по продажам за аукцион уже наверняка лежит у Огудаловой на столе.

– Ну, я не удивлена. Давид обещал привести своих друзей, они у него ценители современного искусства, – доброжелательно откликнулась Тамара Львовна.

Мне интересно, это я ей реально настолько нравлюсь, или ей просто выгоден мой успех? Может, ей в следующий раз процент с продаж вместо ставки предложить. Вон уже даже её сын взялся за мое продвижение. Ему ж есть чем заняться, наверняка. Он же занятой, крутой, востребованный дизайнер, и надо же – даже обратил на меня внимание. Хотя я его в глаза не видела. Как-то не доводилось.

– Наденька, а вы про мой юбилей не забыли?

Забудешь тут.

– Да как вы такое подумали, Тамара Львовна! – Даже не пришлось ничего отыгрывать. И дело даже не в том, что именно в этом году, я не просто заеду к Огудаловой, чтобы её поздравить, а лично приглашена на праздник. С учетом того, насколько много Огудалова сделала для моей художественной раскрутки – я помню не только про её юбилей, но и про именины, и даже годовщину её развода, которую моя покровительница отмечает из года в год шикарнее, чем свой юбилей. В этом наши точки зрения очень совпадают: развод – это действительно праздник, в некоторых случаях.

– Замечательно. Хотела показать ваш подарочек паре своих знакомых, они очень в вас заинтересованы.

Вот все бы так, ей богу. Знакомые Огудаловой всегда если не готовую картину берут, то заказ делают. Вот именно поэтому Тамара Львовна всегда получает заказы без очереди. А часто – еще и бесплатно, у меня наглости не хватает брать с неё деньги, я вечно подгадываю под какие-то праздники. Хотя пару раз она мне настойчиво платила просто скидывая переводом на карту. Типа, любой труд должен быть оплачен, ага.

Уж не знаю, что именно она нашла именно во мне, порой мне кажется, что двигала меня Тамара исключительно из сочувствия разведенки к разведенке. Вот как пришла я к ней в первый раз, тощая как жердь, с голодными глазами и тремя картинами в тубусе – так и понеслось.

Первую картину Огудалова у меня попросила именно в подарок, показала её на какой-то своей вечеринке, после которой на мою первую выставку пришло неожиданно много людей.

Что в итоге? Четыре года приятельских отношений. Не дружеских, я опасаюсь сближаться сильнее, да и она явно получает удовольствие от моих уважительных интонаций. Но все же могу послушать сейчас, как она распинается про сына. Он у неё тоже творческий. Какой-то модный дизайнер, с личной фирмой. Ей хочется похвастаться, я её понимаю. Сама при случае всем рассказываю, какая крутая у меня Алиска.

– Значит, увидимся завтра вечером, Наденька, – на прощанье одним только голосом улыбается мне госпожа Огудалова и оставляет меня в легком удивлении. Ничего особенного вроде мне не сказали, просто поболтали, напомнили про день рождения. То ли Тамара Львовна просто соскучилась, то ли хотела намекнуть, что в следующий раз ставку мне на аренду все-таки повысит.

Дружба дружбой, а бизнес бизнесом, ага.

Впрочем ладно, повысит так повысит.

Минут десять после окончания разговора я лежу, смотрю в потолок и радуюсь.

В основном тому, что моя мама достаточно милосердна, чтобы проследить с утра за сборами Лисы в школу и накормить её завтраком, а сама Алиска достаточно самостоятельная дойти до школы без меня. Слава всем олимпийским богам – школа была в двух домах от нас. Ну, счастье же! Счастье для меня, которая регулярно засиживается за полночь, потому что картину сдавать прям завтра, иначе послезавтра будет не на что купить молока.

Да, так бывает. В этом потрясающий нюанс “свободного плавания”. В свободном плаваньи авансов не бывает, и зарплатных дней тоже нет. И нет, если вы представляете себе такую мечтательную творческую меня, которая полгода рисует, потом устраивает выставку-аукцион, огребает деньги лопатой и еще полгода живет на нагребенное – нет, увы, оно так не работает. Жаль, да.

В большинстве своем – я пишу портреты. Много-много портретов. Благодаря тому, что по Москве я в принципе известна – заказы есть, и ценник у меня приятный. Могу себе позволить плавающий график, могу себе позволить пару раз в неделю вместе с дочерью съездить на плаванье, но вот на ремонт той же ванной откладываю уже три месяца. И то, потому что приперло, а до этого два года откладывала.

В квартире тишина. Мама ушла на работу, Алиска в школу (надо будет её встретить с уроков кстати). Что делаю я перед тем, как окончательно вылезти из-под одеяла? Правильно, первым делом – заползаю в телефончик, чтообы убедиться, что дщерь моя действительно дошла до школы. Родительский контроль – вещь прекрасная, спасибо тому чуваку, кто его изобрел.

Алиска на месте. В левом крыле школы, как раз там, где у неё класс. Дивно. Глазиком можно не дергать. Можно поваляться и помечать о чем-нибудь отвлеченном.

Одно печально в жизни разведенки – хорошего секса много не бывает. Один раз вчера не значит, что сегодня я не захочу. Да и что там, второпях же было. Хоть и до звездопада офигенно. В общем, с удовольствием бы повторила вчерашний забег. Какая печаль, что богов нельзя вызвать на полчасика. Не вылезая из кровати.

Я встаю. Разворачиваю мольберт с портретом Тамары Львовны к окну, придирчиво щурюсь, оценивая объем работы, потом понимаю, что без пол-литра кофе я к таким нагрузкам не готова. А дальше – все по привычной схеме.

Леггинсы, двор, два километра, дом, душ, кофе.

Кофе – в награду естественно, за то, что я такая молодец у мамы и у самой себя. Взяла и выросла.

Мысли немножко меланхоличные. Мысли касаются моего сна, моего наваждения с дивными глазами и, чтобы от них отбиться, приходится напрячься всему моему скептицизму.

Увы, если смотреть правде в глаза, девяносто пять процентов мужчин от меня отваливаются, только узнав о наличии дочери. А оставшиеся пять процентов – это, блин, мужики вроде Сашеньки, свет, Верейского, боже, с каким бы удовольствием я бы его отпинала по почкам. Нет, Алиска-то забыла, Алиска умница, она даже притащилась от того, что мы не ходили в школу две недели из-за фингала на все лицо.

А мне, блин, до сих пор в кошмарах снится. Она же первоклашка тогда была… Куда более мелкая и уязвимая, чем сейчас… Блин, почему я Верейскому не вырвала руки?

Звонок трагично воет. Блин, и зачем я повелась на Лискины уговоры и поставила этот волчий вой – вот сейчас едва не упала с табуретки.

И я понятия не имею, кому с утра пораньше приспичило увидеть мою заспанную физиономию, потому что я пила только вторую чашку кофе, а до третьей я на человека не походила совершенно.

Но тем не менее – я ползу открывать.

Кто его знает, может, это кто-то хочет мне супер крутой пылесос продать, или балкон хочет мне “со скидкой” застеклить, а я еще ядом с утра ни в кого не плюнула.

Впрочем, этим своим ядом я чуть не давлюсь, когда открываю дверь.

Потому что за дверью стоит он.

Он!

Еще более красивый, чем в моем сне. С нахальной улыбкой на дивных губах. Темные волосы встрепаны, будто по ним только что прошелся ветер. Черное пальто чуть расстегнуто, бежевый шарф страстно обнимает его сильную шею. Я даже завидую тому шарфу… Боже, что за типаж у мальчика, с какого ракурса ни поверни – со всех красавчик. И…

И можно я сейчас возьму и умру от эстетического удовольствия? Его нужно рисовать. Его нельзя не рисовать.

Я даже не успеваю спросить – какого черта он тут делает, как раздобыл мой адрес и не маньяк ли он случайно. Мой Аполлон просто шагает через порог, самым наглым образом вторгаясь в мою квартиру. Захлопывает за собой дверь, ерошит темные волосы и улыбается, отчаянно флиртуя.

Со мной. И блин, ведь ни одного козыря в моем распоряжении. Ни тебе платья, ни тебе чулков. Серые штаны в разноцветных пятнышках краски – сами понимаете, меня не очень красят. Майка… Ну майка. Обычная черная “алкоголичка”.

– Я тебя нашел, моя богиня, – вкрадчиво тянет он, пока я вспоминаю, как вообще пользоваться языком. – У моей богини ведь найдется для верного адепта чашка кофе? А то я упаду и умру прямо у твоих восхитительных ног.

Эй, а я точно не сплю? А то очень на то похоже…