Девять драконов

Эпилог СТАРЫЕ ДРУЗЬЯ 1 июля 1997 года

Когда британское солнце в последний раз взошло над «Нун Дэй Ганом», Викки Макинтош все еще была в Козвэй Бэе, заново упаковывая провизию и разливая воду по бочкам. Маленький шлюп Чипа — меньше чем половина длины «Вихря» и едва ли пятая часть его водоизмещения — реагировал на распределение веса. Потом она доверху наполнила дизельные баки.

В конце концов, она отплыла, взяв курс из «убежища от тайфунов» и махая на прощание рукой Ай Цзи, Хуану и нескольким отъявленным любителям выпить на веранде яхт-клуба. Все остальные были на Кай Тэ на церемонии дня переворота, которая, как предполагалось, не произведет сильного впечатления на зарубежную прессу. Речи транслировались по радио. Но Викки была сыта всем по горло и хотела выбраться отсюда до того, как проявится эффект смены власти, и поэтому она поймала маленькую кантонскую радиостанцию, потом какую-то западную и поплыла под звуки «Потухшей любви» Пэтси Клайн.

Восточный ветер вынудил ее идти близко к Кай Тэ. На какие-то несколько минут у нее было лучшее место для обозрения во всем городе. Она мельком увидела несколько британских офицеров, командовавших бригадой войск-гуркха, и на секунду подумала, что Аллена Уэя уговорили надеть шляпу с плюмажем. Потом она, к счастью, смогла поменять курс, и в ее памяти остался «Юнион Джек», все еще упруго развевавшийся на флагштоке.

Британский флаг был спущен под скорбный жалобный напев шотландской волынки ровно в 3.07 — время, выбранное астрологами как самое благоприятное. Но китайский флаг, тяжело хлопавший на непривычном восточном ветру, застрял на середине. Встревоженное гудение прокатилось по рядам зрителей. Жуткий конфуз — наверное, дело было во флагштоке. Это была растрескавшаяся старая мачта, взятая последнюю минуту в Королевском яхт-клубе Гонконга, когда выяснилось, что каждый из сорока пяти абсолютно независимых гонконгских бизнесменов — мужчин и женщин, строивших «Экспо», — заявили, что пусть кто-нибудь другой воздвигает флагшток.

Премьер Тан Шаньдэ и губернатор Особого административного округа Гонконга Аллен Уэй, как один, вскочили со своих мест, выпаливая приказы. Гонконгцы и каэнэровцы побежали к мачте, выбрали самого низкорослого, поставили себе на плечи, и он стал трясти мачту, пытаясь освободить заевший ролик. С его помощью красный флаг неуклюже пополз к вершине мачты, в то время как камеры Си-Эн-Эн сосредоточились на живой пирамиде, построенной из державших на себе бедолагу грузных бизнесменов и бюрократов в своих лучших воскресных костюмах.

— Мы будем карикатурной властью, — несколько раз жаловался каэнэровец, пока его не заткнул приглушенный рык премьера Тана.

— Расслабьтесь, товарищ. Они будут смеяться вместе с нами.

Вивиан Ло сидела вместе со своими коллегами в двух официальных рядах сзади от премьера Тана и губернатора Аллена Уэя. Она слушала речи краем уха, потому что мысли ее были полны воспоминаниями о мечтах ее отца. Гонконг — это Китай. Твой Китай.

Когда все закончилось, Вивиан велела своему шоферу отвезти ее к любимому храму богини Тинь Хао. Он был полон молящихся.

— Как продвигается переворот? — услышала она, как старая женщина спросила другую.

— Японский эсминец, — последовал ответ — общий намек на «Ямамото», который был созвучен кантонскому слову, означавшему что-то докучное и надоедливое.

Вивиан зажгла ароматическую палочку, и мысли ее полетели вслед за дымом. Отец всегда поражался, как быстро мелькает калейдоскоп событий в Китае. Кто знает, сколько продержится на плаву ее новый покровитель, или как долго он позволит ей наслаждаться постом официального консультанта? Реформы, которым повезло долго жить, были в Китае продуктом сопротивления, борьбы, а не согласия, и она поклялась себе, что будет прагматичной, но не малодушной и трусливой. Необременительная клятва, знала она, потому что, благодаря ребенку Дункана Макинтоша и покровительству Тана, она обладала властью, идущей от владения собственностью — местом в огромном хане.

В быстро меняющемся мире триумф нужно держать цепкими руками, и она делала это. Но ее обуревали сомнения. Какой позор, что Викки покинула их, думала Вивиан. Она, Питер и Мэри — они втроем не могли заменить, не могли быть равными такому человеку, как Дункан Макинтош или такой женщине, как его дочь. Хан Макфаркаров много, очень много потерял с ее отъездом.

Нужно было лучше обращаться с Викки, чтобы у нее не возникло чувство, что Китай ограбил ее. Что думает Дункан, смотря с небес? Разочаровала ли она своего прекрасного возлюбленного? Зажигая еще палочки, она облекла свой вопрос в молитву Тинь Хао. Ответ она могла почти предугадать. Морская богиня сказала ей: не нужно тревожиться. Вивиан, как все смертные, скоро узнает секреты небес. Кое-что должно было случиться на Востоке.

Восточный ветер гнал Викки весь день. Она привыкала к шлюпу и не плыла еще по-настоящему, и поэтому ей потребовалось несколько часов, чтобы обогнуть остров и пройти Шэ-О. Небо стало хмуриться, когда она пересекла канал Ламма. Ветер помогал ей, и Викки держала курс в открытое море. Она все время оглядывалась назад. Но теперь ветер дул на юг — в июле юго-восточные ветры были делом обычным. Он принес с собой влажный зной и почти непроницаемую дымку.

Горизонт становился все темнее. Позади нее Гонконг начал окрашивать небо в красный мерцающий цвет. Викки включила подсветку компаса. Цо подсветка была слишком яркой и могла испортить ей ночное зрение. Она открыла дверцу под компасом, вывернула электрическую лампочку и покрасила ее лаком для ногтей.

Отлично. Она села позади штурвала и подумала: хорошо бы выпить пива. Наверху клубились облака, закрывая звезды. Красное мерцание за кормой превратилось в узкую полоску, которую едва видно из-за волн. Остальной берег Китая был темным, как всегда, а впереди надвигалась черная ночь Южно-Китайского моря — непроницаемая, как стена.

— Викки!

Ей показалось, что ветер принёс ее имя — шепот, раздавшийся из темноты, и Викки привстала со скамейки кокпита, прежде чем решила, что ей чудятся голоса от одиночества. Уже? Она вдруг осознала, что отправилась в долгий, долгий путь. Испуганная усмешка исказила ее лицо. Она попыталась занять себя тем, что стала возиться с кливером.

— Викки!

Она подпрыгнула на месте. Ей не чудится! Это наяву. Из темноты она слышала свое имя. Она стала искать глазами лодку — никаких огней, ни шума мотора.

— Викки-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и!

Сильный голос таял на ветру.

Она включила сигнально-различительные огни, отчего паруса вспыхнули безмолвным белым взрывом, ослепив ее, но освещая путь тому, кто знал ее. Она пыталась услышать мотор, но слышала только плеск волн и их легкие удары о корпус. Потом, в островке света, окружавшем ее шлюп, она увидела крошечный парус за кормой в облаке мелкой россыпи воды.

Виндсерфер летел по волнам. Кто-то, ловко управляя своим крошечным корабликом, стоял как плотный призрак в желтом непромокаемом костюме, на доске. Невысокая, крепко сбитая фигура. Викки пригляделась. Это был Альфред Цин.

Виндсерфер брякнул о корпус шлюпа, и вскоре Альфред взобрался на борт. Он растянулся в кокпите, тяжело дыша и улыбаясь радостной глупой улыбкой.

— Нам нужно поговорить.

— Альфред… — Викки посмотрела на огромный темный круг, опоясывающий маленький островок света, взглянула на свои часы и подсчитала, как далеко он заплыл. — Альфред. Ты сошел с ума? Мы за много миль от берега. Ты утонул бы, если бы не нашел меня.

— Я нашел тебя!

— Но если бы ты не нашел, ты никогда б не вернулся назад.

— У тебя нет пива — по случаю? У меня такая жажда.

— Как долго ты плывешь?

— Не знаю. Много часов. Я думал, что сильно отстал от тебя, что ты плывешь гораздо быстрее. Можно мне пива?

— Пива? — повторила она, потрясенная тем, что он сделал. Она пошла вниз в изумлении, взяла банку «Сан-Мигеля» из холодильника, поколебалась секунду и открыла две. Наверху на палубе Альфред по-прежнему лежал пластом и по-прежнему улыбался. Его дыхание становилось спокойнее, и он сел.

— Спасибо. Твое здоровье.

Несколько минут они сидели молча.

— Все хорошо, Альфред. Только что же ты делаешь?

— Я хочу, чтобы ты вернулась домой со мной.

— Домой?

Альфред поставил пиво и посмотрел ей прямо в глаза:

— Викки. Я хочу тебя.

— Ты хочешь меня, — сказала она, уныло сознавая, что, как попугай, повторяет его слова. Она не могла поверить в тот риск, которому он подверг себя, чтобы найти ее.

— Я люблю тебя, — сказал Альфред твердо. — Ты — самая красивая женщина, и я хочу смотреть на тебя каждое утро. Когда-то ты сказала «нет». На этот раз это будет «да».

— Да? Почему «да»?

— Потому что я люблю тебя и могу дать тебе дом.

Викки смотрела на него, качая головой.

— Я говорю серьезно. Я хочу жить с тобой всю жизнь. Мы прошли долгий путь, Викки. За нами многое шло по пятам, ты знаешь это.

Она не могла отрицать ни их старой долгой дружбы, ни взаимного притяжения. Двое просто не могут долго оставаться друзьями, если не обожают или не восхищаются друг другом. Но она — Викки знала это — была не в том состоянии, чтобы выходить замуж за кого-либо.

Викки подумала: когда она была моложе, она отвергла Альфреда потому, что боялась, что он будет подавлять ее, как и отец. Теперь все по-другому. Она стала достаточно сильной, по крайней мере, она могла бы противостоять сразу нескольким уверенным, сильным Альфредам. Если бы захотела.

Сейчас с Альфредом были другие сложности. Он возвел ее на пьедестал совсем так же, как отец вознес ее мать; в такой фантастический ранг, до которого сам не мог дотянуться. А это было совсем не нужно. Наверное, такие мужчины придумывают себе в жизни приз, который они никогда не смогут выиграть.

И если опыт ее отца показателен, то отсутствие реальной связи с человеком играет злую шутку с любовью. А любовь, думала Викки, это то, чего она больше не хочет наполовину. После Стивена. Больше никаких раненых птиц, никакого бездумного обожания. Большое спасибо, она обойдется без него.

— Мой отец «бежал» за моей матерью почти весь их брак, чтобы не отстать от нее. Я не хочу, чтобы мужчина чувствовал то же самое со мной.

— Мне неважно, кто выше, кто на коне. Битва за положение — пустая трата времени. Я не хочу быть первым номером. Если ты хочешь быть тайпаном и дома, я не возражаю.

Викки покачала головой.

Альфред спросил;

— Другими словами, ты боишься, что я люблю тебя больше, чем ты меня?

— Я просто хочу более равноправных отношений. Эмоционально равных.

— Это то, что давал тебе Стивен?

Викки стала думать о Стивене. Как много он давал ей и как много она была готова принять?

— Среди всего прочего — да. Но выйти замуж за Стивена не стояло на повестке дня, Альфред. Я не смогла бы жить так всю жизнь. Если я когда-либо найду кого-нибудь, это будет человек, больше похожий на меня, тот, кто много работает. И кому нравится быть творцом происходящих событий. Чему ты усмехаешься, Альфред? Я — гонконгская женщина. Я человек действия. Чему ты усмехаешься?

Альфред стукнул себя в грудь:

— Я — этот парень.

Потом он указал рукой за корму:

— А это— Гонконг. Это красное мерцание в небе. Давай повернем эту дурацкую лодку и поплывем домой.

— Это красное мерцание — это все, что осталось.

— Черт возьми, нет! Это случится только тогда, когда такие люди, как ты и я, бросят его. Викки, мы выстоим.

— Выстоим? Не думаю, что кто-нибудь может спасти Гонконг, Альфред.

— Разве ты знаешь какую-нибудь пару, которая может сделать это лучше, чем мы?

Викки почти физически ощущала, как его радостное возбуждение проникает в ее тело. Она отступила, боясь, что он заразит ее своим энтузиазмом и пустой надеждой.

— Ты всегда был оптимистом, в тебе его даже многовато для одного.

— А какая альтернатива?

— Вот так ты и позволил Ту Вэй Вонгу надуть тебя, Альфред.

— Я не против ошибок.

— А мне бы не хотелось, — сказала она угрюмо.

— Эй, послушай, признавать свое поражение перед Вивиан Ло — это путь в никуда, Викки. Помнится, один старый друг недавно мне сказал: садись на коня и попробуй что-нибудь подстрелить. Помнишь?

Викки помнила, но было куда как легче указывать Альфреду, что ему делать, чем делать это самой. Она устала, сказала себе Викки, и больше чем счастлива спрятать голову в песок.

— Я сказал тебе, что я заключил сделку? — спросил Альфред осторожно. — Я опять об этой Китайской башне…

— Ты шутишь.

Альфред гордо усмехнулся:

— Я добыл денег, чтобы купить эту чертову башню и еще кое-какую прилегающую к ней недвижимость. Всего на семьсот восемьдесят миллионов.

Викки была поражена. У нее просто не было слов для восхищения. Она даже чуть-чуть завидовала Альфреду. Вот это успех! Заключить такую сделку в пекле хаоса! Даже если это последняя большая сделка, которую увидит Гонконг.

— Поздравляю, Альфред, я просто потрясена!

— Ты дала мне старт сделать это — тогда, в ресторане родителей.

— Очень мило с твоей стороны так сказать, но ведь сделал это ты. Догадываюсь, что это было непросто.

— Викки, ведь я прошу тебя выйти за меня замуж не просто так. Это не означает, что наш брак возникнет на пустом месте или в память о прошлом. Мы подходим друг другу. Ты помогла мне, и вместе мы — крепость.

— Продолжай, Альфред.

— Вот что я еще хочу сказать. На купленных землях я хочу построить штаб-квартиру. Огромный дом. Участок находится на возвышении, и у нас будет потрясающий вид на «убежище от тайфунов» и добрые старые дома, такие, как «Макфаркар-хаус». Мы будем любоваться, как они купаются в лучах солнца.

— Штаб-квартиру чего?

— Нашей компании, которая будет заниматься жилищным строительством. Цин-Макинтош. И возвращением эмигрантов. Может, мы откроем еще и филиал — университет Цина. Ты помнишь, мы говорили с тобой об Азиатском университете? И у меня есть еще идея, которую я хочу с тобой обсудить. Если дела пойдут на лад, Гонконгу нужен будет аэропорт для грузовых авиаперевозок. Что ты на это скажешь?

— Альфред, ты понимаешь, что ты мог сегодня умереть, если бы не нашел меня?

— Я нашел тебя. Если бы я прожил хоть сто двадцать лет, я бы все равно не понял, почему эта гуйло так любит предаваться отвлеченным размышлениям. Это все равно что блуждать в темноте.

Викки смотрела, как штурвал поворачивался словно невидимой рукой — шлюп стоял на автоматическом управлении. Она никак не могла прийти в себя. Альфред так рисковал своей жизнью. Он мог утонуть, и все ради того, чтобы попросить ее вернуться домой. Назвала бы ее мать это «мужским поступком» или чистым безрассудством? Но Альфред не был заурядным авантюристом. Он храбрый человек и рисковал своей жизнью и своим сердцем.

Викки коснулась его лица. Он выглядел таким усталым.

— В будущем году я вернусь в Гонконг, если он будет еще жив. Вернусь и буду бороться за свой хан. Спроси меня тогда.

— Ты выбрала самое худшее время для «каникул», Викки. Что бы ни случилось в этом городе, оно случится в ближайшие двенадцать месяцев. Не время смотреть со стороны и ждать.

Викки выключила огни, словно хотела сбежать от него, но слышала, как его привязанный виндсерфер бьется о корпус шлюпа.

Альфред устало вздохнул.

— Я скажу тебе, почему ты бежишь, — проговорил он. — Ты бежишь потому, что ты такая же, каким был твой отец. Ты отказываешься делить с кем-либо то, что принадлежит Макфаркарам, и ты отказываешься жить со мной. Ты хочешь вариться во всей этой чертовщине в одиночестве.

— Ну и что?

— Если ты считаешь, что права, это путь в пустоте. Или в пустоту. Ты что, хочешь ждать, пока тебе стукнет столько же, сколько было твоему отцу, и только тогда по-настоящему отдать себя кому-либо? Ты заслуживаешь лучшего. Это чистый бред. На самом деле ты очень щедрая и великодушная женщина.

— Ты не знаешь меня, Альфред.

— Когда-то, очень давно, я был с тобой в постели. Память остается.

— Постель — это еще не вся жизнь, — парировала Викки. — Но спасибо тебе за то, что ты это сказал.

Она задрожала, одернула себя и оглянулась на красный горизонт.

— …Если честно, это здорово, что ты так сказал. Ты именно это имел в виду?

— Такие женщины, как ты, не каждый день появляются на свет.

Если бы она прожила хоть сто двадцать лет, даже тогда она не забыла, как он летел к ней в облаке капелек воды. До сегодняшнего вечера она никогда не думала, что Альфред — романтик. Но он был таким. Больше, чем храбрым, больше, чем «с мужским началом», — он был настоящим романтиком. Он весь искрился надеждой, а что может быть романтичнее?

— …Ты знаешь, Альфред, на все эти проекты, о которых ты так мечтаешь, надо очень много денег.

— Много денег, — повторил он терпеливо.

— Гонконгцы будут особенно осторожны в местных инвестициях в ближайшие несколько лет.

— Чертовски осторожны…

— А Китай — глухая стена.

— Глухая каменная стена. Никаких займов из Китая.

— Итак, мы договорились до иностранных инвестиций.

— Деньги гуйло, — согласился Альфред. — Единственные инвестиции, которые нам светят в ближайшие годы, потекут из Англии, Европы и Штатов.

— Но это дастся нелегко.

— Очень трудно. Но мы можем сделать это, Викки. Мы можем.

— Тебе придется поставить на карту все, чего ты достиг, чтобы уговорить их. Особенно это касается Китайской башни.

— Цин-Китайской башни.

— Я не шучу, Альфред. Ты собираешься рисковать всем ради спасения города, который… Мы не знаем, можно ли его спасти вообще.

— Но он стоит того, чтобы попытаться это сделать.

Викки вытянула ноги и положила их на скамейку напротив. Альфред вышел из темноты. Его сильные пальцы всегда безошибочно знали точку, где нужно нажать.

— Альфред, как это здорово!

— У нас может быть и все остальное.

Викки оглянулась назад на красные огни за кормой — казалось, свет пульсирует высоко в небе. Альфред увидел, как она улыбается.

— Чему ты улыбаешься?

— Будоражащие времена, — сказала она задумчиво, думая, что сможет занять деньги в Лондоне и Нью-Йорке для Гонконгской авиалинии грузовых самолетов, если ей только удастся уговорить премьера Тана добыть у правительства Китая гарантии соблюдения долговых обязательств. В конце концов, Тан ей стольким обязан.

— Я могу помочь тебе с гуйло.

— Я буду очень тебе признателен, если ты поговоришь с нужными людьми в Нью-Йорке.

— Нет, нет. Я не хочу быть брокером.

— Может, вид инвестиционной компании? — рискнул предложить Альфред.

— Может, это и выход.

— Здесь, в Гонконге.

— Конечно, в Гонконге. Здесь поле битвы.

Она помолчала.

— Старый, добрый Гонконг. Поле битвы здесь — пока он твердо стоит на ногах.

— Как шотландские торговые ханы?

— Мы назовем ее «Макинтош-Цин-инвест». И велим секретарям бормотать «Цин» так, чтобы это звучало как Китай.

— Цин-Макинтош будет лучше соответствовать новым условиям.

— Не недооценивай ценности прошлого, Альфред. Гонконг — единственное место в Китае, где можно было уповать на лучшее. Каково для лозунга, Альфред? Стал бы ты рисковать деньгами в надежде на китайское лучшее?

Фиона и девочки могли бы вернуться с подачи этого лозунга, подумала она, пока размышляла над способами вернуть полный контроль над ханом Макфаркаров.

— Забойный лозунг. Но все же Цин-Макинтош — уверенней…

Она убрала свою ногу со скамейки. Альфред схватил другую. Она убрала и эту.

— Черт возьми, Альфред. Моя семья поселилась в Гонконге, когда твоя все еще жарила обезьяньи мозги в Кантоне. Вы просто прибыли сюда на готовое. Макинтош-Цин — баста.

— Так это «да» или «нет»?

— Я хочу построить железную дорогу.

— Что?

Аэропорт для грузовых самолетов — отличная идея. Но у нее есть лучше.

— Скоростной поезд между Гонконгом и Пекином.

— Викки! Да или нет?

Викки отключила автоматическое управление и встала у штурвала.

— Меняем курс!

Альфред помог ей с парусами, когда она разворачивала шлюп назад, туда, где мерцали красные огни.

— Я сделаю так, что Тан прикроет нас в Пекине, а Вивиан протащит это в «Лекко». Она мне стольким обязана. Подержи минутку штурвал.

Она побежала к телефону спутниковой связи и вернулась с ним в кокпит, набирая номер Вивиан при свете компаса. И тут она заметила, каким грустным был Альфред, — казалось, он вот-вот заплачет. Викки обняла его, другой рукой прижимая трубку к уху.

— Пожелай мне удачи… Вивиан? Это Викки Макинтош. У меня есть идея.