Девять месяцев из жизни

9

Насколько я люблю последний день учебного года, настолько – нет, больше – я ненавижу первый день. Ничего не может быть хуже, чем знать, что от отпуска не осталось ни дня, а впереди нескончаемые девять месяцев работы. Теперь мне это кажется чем-то вроде беременности.

Разумеется, рабочий день начался с ощущения, что отпуска не было вообще. В течение трех минут мой кабинет заполнился нервными старшеклассниками, и все до единого рвались сообщить мне, что их планы кардинально переменились, и не могла бы я, пожалуйста, дать им какие-нибудь рекомендации по поводу учебных заведений, соответствующим их новым идиотским критериям. Они, по-моему, думают, что колледж можно заказать, как чашку капуччино: да, я, пожалуй, возьму заведение среднего размера в большом городе, математику и точные науки не кладите, сверху положите расовую толерантность, спасибо. Да, еще один чудесный школьный год. Когда я наконец выкраиваю минутку для себя, я хватаю телефон и одновременно выхожу в Интернет. Я исхожу из того, что первый день учебного года не может считаться настоящим рабочим днем, продуктивной работы все равно не получится, так что я вполне могу заняться личными делами, раз уж есть такая возможность. Я набираю номер, который мне дала Джули, и, пока жду, когда подойдет эта разрекламированная Сьюзен, печатаю адрес ВашМалыш.ком.

На том конце трубки звенит жизнерадостный голос:

– «Мама и я», это Сьюзен.

– Э-э-э, добрый день, – говорю я. – Я бы хотела записаться в ваш класс. Я буду рожать в апреле, одиннадцатого.

На экран выскакивает «Ваш Малыш», и я нажимаю на «Членство».

– Прекрасно, мои поздравления, давайте посмотрим, апрель, апрель...

«Ваш Малыш» предлагает мне вписать свое имя и адрес, а потом дату предполагаемых родов или дату зачатия. Я печатаю в графе родов апрель 11 и сажусь ждать.

– Ага, нашла. У вас прекрасное чувство времени, вы даже не представляете, как вовремя вы позвонили. В группе апрельских родов у меня была всего одна вакансия, и теперь она ваша. Как вас зовут?

– Лара Стоун, – говорю я. На экран вылезает новая страница, приветствует меня и снабжает списком чудесных преимуществ членства. В конце страницы меня спрашивают, не хочу ли я еженедельно получать e-mail с описанием изменений, происходящих с моим ребенком. Это, наверное, и есть то, о чем говорила Джули. Кликаю «да».

– Понятно, Лара Стоун. Занятия у нас идут двенадцатинедельными циклами, начало в середине июня. Каждый цикл – триста пятьдесят долларов, потом вы можете записаться на следующие циклы, занятия с детьми до полутора лет. – Я быстренько считаю в уме и получаю серьезный рэкет, который она проворачивает с этим «Мама и я». – Я свяжусь с вами за несколько недель до начала занятий, уточним день и время, ну а пока просто наслаждайтесь своей беременностью!

Спасибо. Но вряд ли. Ухожу с сайта «Ваш Малыш».

– Прекрасно, – говорю я. – Спасибо вам, созвонимся.

– Спасибо вам, – поет Сьюзен. – До свидания!

Я прихожу к выводу, что эта женщина слишком жизнерадостна для меня, но оставаться в листе ожидания пока не помешает. Я всегда могу отказаться. Посмотрим еще, на что я буду похожа в июне.

Не успеваю повесить трубку, как раздается стук в дверь, и я вижу Тик, заглядывающую в стеклянное окошко, которыми у нас в школе снабжены все двери кабинетов. Машу ей рукой, чтобы заходила.

– Здравствуй, – говорю я. – Как прошел остаток лета?

Она садится на один из трех стульев у моего стола, а на другой водружает свою чудовищную сумку. Я замечаю, что теперь у нее на голове появились четыре голубые полоски на всю длину волос, а к ботинку подвешена отрезанная голова Барби.

– Полный отстой, – отвечает она.

– Ты с Маркусом поговорила? – спрашиваю я. Она закатывает глаза, типа «я-хочу-забыть-это-имя-навсегда».

– Говорила... Мы с ним разошлись. Он оказался таким говном. Ему вообще наплевать и на меня, и на мои планы. Только о себе думает. Знаете, что он мне заявил? – Я мотаю головой, изображая, что нет, могу только представить. – Он сказал, что я полная дура, потому что мой отец мог бы оплачивать нам нормальную жизнь в Нью-Йорке, а я хочу все испортить, чтобы потерять четыре года жизни, обучаясь всякой фигне. Я ему – типа, извини, оплачивать нам? Он что, думает, мой отец содержать его будет, или как?

Я отчаянно сопротивляюсь искушению сказать ей, что именно так он, наверное, и думает, но делаю соответствующее случаю выражение отвращения.

– Хорошо, что ты с ним порвала, – говорю я. – А что с группой?

– Ну, разумеется, получилось, что во всем виновата я. Маркус настроил их всех остаться с ним и найти новую вокалистку. Типа как ваша подруга говорила: встречаться с менеджером – полный отстой. – Тяжелый вздох. – Все, чего я хочу, – это чтобы год скорее закончился, я бы пошла в колледж и свалила бы отсюда к чертовой матери.

Ну, слава тебе, господи. По крайней мере она все еще хочет идти в колледж.

– Хорошо, – говорю я. Про Нью-Йоркский университет спрашивать как-то не хочется. – Ты уже думала, куда хочешь пойти?

Она смотрит на меня и кривит верхнюю губу, как это любил делать Билли Айдол[18].

– Ну да, – говорит она. – В Нью-Йоркский университет, вы что, не помните? – Судя по ее тону, в этом предложении должно было быть еще одно слово, которое она решила опустить. Что-то вроде «тормоз», «тупота» или какой-нибудь еще термин, используемый современными детками для обозначения людей значительно глупее их самих.

– Да, – говорю я, – я помню. А куда еще? Ты же не можешь подавать заявление только туда.

Она опять кривит губу. Зуб даю, что она даже не знает, кто такой Билли Айдол.

– А почему нет? – спрашивает она. – Я больше никуда не хочу. Я хочу в Нью-Йоркский.

Наверное, надо попробовать вести себя, как Стейси. Может, грубость ее проймет.

– Ну да, а я хочу уехать на Гавайи и пить пина-колада на пляже до конца жизни, только вряд ли у меня получится.

В ответ получаю нагловатую улыбку.

– Легко. У моего папы есть отель на Гавайях. Я могу вас туда пристроить.

Вот она, индустрия развлечений во всей своей красе. Нет, не должно быть у людей собственных отелей на Гавайях. А если уж есть, то не надо говорить об этом детям. Я делаю глубокий вдох.

– Хорошо, теперь послушай меня минутку. Я не говорю, что ты не попадешь в Нью-Йоркский. Я говорю, что надо иметь в виду возможность того, что ты туда не сможешь поступить. Понимаешь, это моя работа – продумать план для худшего случая, а сейчас для тебя худший случай – это подать заявление только в Нью-Йоркский, не поступить, никуда не уехать, застрять дома и ходить в местный муниципальный колледж. Ты этого хочешь?

Она мотает головой:

– Нет. Лучше сдохнуть.

Если бы у меня была такая мамаша, я бы тоже предпочла лучше сдохнуть.

– Именно. Так что если посмотреть с этой точки зрения, поступление куда-нибудь еще выглядит уже не так ужасно, согласна?

Она снова мотает головой:

– И какие еще имеются в наличии? Чудненько. Теперь мы хотим куда-нибудь еще. Перехожу в режим консультанта по поступлению в колледж.

– Это зависит от того, чего ты хочешь. Тебе надо сформулировать свои критерии и после этого искать колледж, который им соответствует.

Крутанувшись на стуле, я дотягиваюсь до полки и достаю огромный справочник учебных заведений. Тик машет руками:

– Все, что меня волнует, – это жить в Нью-Йорке и играть в команде. Остальное не имеет никакого значения.

Я нахожу в справочнике раздел Нью-Йорка и начинаю листать.

– Хорошо, вот, пожалуйста, Фордхам, но это католическое заведение – или тебе все равно?

Она корчит рожу:

– Нет. Религиозные дела не пойдут. Я не верю в организованную религию. – Она выкидывает два пальца вверх и гнусавит хипповским говорком: – Музыка – моя религия, чувак!

Я смеюсь. Я начинаю подозревать, что она умнее, чем делает вид. Может, она действительно специально завалила прошлогодние тесты CAT. Достаю свой блокнот.

– Ладно, – говорю я и начинаю писать. – Значит, наш колледж должен быть в Нью-Йорке, там должно быть музыкальное отделение, и никакой религии. – Я продолжаю просматривать справочник. – Например, Юджин Ланг, Новая Школа. Очень богемное место, и совсем небольшое, так что тебе придется...

Она прерывает меня.

– Небольшое – это как? – говорит она, глядя на меня скептически.

Сверяюсь со справочником:

– Около пятисот студентов. Совсем небольшое. Она яростно трясет головой:

– Не пойдет. Слишком мало народу. Я не хочу – все эти сплетни, междусобойчики. Надо, чтобы было хотя бы тысяча человек.

– Я думала, что все, что тебе нужно, – это оказаться в Нью-Йорке и играть в группе, или не так?

– Ладно. Вы правы. Я как-то об этом не подумала.

– Ну хорошо, – говорю я, захлопывая справочник. – Думаю, тебе надо все хорошенько осмыслить, а потом уже продолжим наш разговор.

Достаю с полки справочник поменьше и вручаю ей:

– Можешь взять этот справочник и посмотреть, есть ли там школы, которые тебе подходят. Когда появятся какие-нибудь идеи, заходи ко мне, начнем составлять список, хорошо?

Она кивает и минуты две перекапывает содержимое сумки, чтобы найти место для справочника. Интересно, ей про шкафчики для вещей никто не рассказывал? Она бросает взгляд на часы и встает:

– Мне на математику надо. Увидимся.

Она открывает дверь, чтобы уйти, но останавливается на пороге и оборачивается ко мне.

– Спасибо, – говорит она.

– Пожалуйста, пожалуйста.

Она кривовато улыбается и выходит, поскрипывая своими солдатскими ботинками. Это, наверное, гормоны, но меня так тронула последняя сцена, что я готова расплакаться.

Вернувшись с обеда, я обнаруживаю четыре голосовых сообщения и e-mail от ВашМалыш.ком. Я открываю его, ожидая увидеть, что это подтверждение моего логина и пароля, но обнаруживаю свою первую еженедельную рассылку на фоне мультяшных детских мордочек и желтых уточек. Не понимаю, зачем я слушаю Джули. Могла ведь и раньше догадаться, что все это – ее очередная попытка обратить меня в свою веру.

ВАШ МАЛЫШ СЕГОДНЯ: девять недель

Здравствуйте, Лара!

Ваш живот, наверное, еще не начал расти, но Ваш малыш растет, будьте уверены! Он еще почти ничего не весит, но уже выглядит почти как настоящий человек! У него даже есть глазки! А Вы – Вы, наверное, ощущаете, что Вас мчит скоростной лифт Ваших эмоций, и уж наверняка заметили резкие перемены настроения, которые испытывают большинство беременных женщин.

Да уж, думаю я. Заметила. Листаю дальше, что они еще мне расскажут.

Тема дня: Вам часто хочется мочиться? Зайдите на нашу Доску объявлений и посмотрите, как другие беременные женщины справляются с проблемой «мне надо выйти».

Ну почему про всю эту детскую ерунду нельзя писать без восклицательных знаков и тупых каламбурчиков? И у кого есть время обсуждать с незнакомыми людьми, как часто кому хочется писать? Уничтожаю письмо. Если «Мама и я» представляют из себя что-нибудь в том же духе – я, наверное, пас.

Беру телефон и набираю голосовую почту. Первые три послания – от родителей моих учеников, которые хотят знать следующее:

1) Если экономка живет у нас в доме, нужно ли указывать ее как иждивенца в документах о финансовой помощи?

2) Мы планируем поехать на восток, чтобы посетить колледжи, и хотели бы знать – Сиракузы, штат Нью-Йорк, находятся к югу или к северу от Бостона?

3) Если я (белая) и мой муж (тоже белый) родились в Южной Африке, но наш сын родился здесь, может ли он указать в заявлении в колледж «афроамериканец»?

Видите, с чем я имею дело? Теперь понимаете, почему мне нужен трехмесячный отпуск?

Четвертое сообщение – от Линды. Голос злой.

– Лара, это Линда. Пожалуйста, позвони мне, как только получишь это сообщение. – Клик.

Я тебя тоже поздравляю с началом учебного года. Набираю ее местный номер, и после первого звонка она берет трубку. В нашей школьной телефонной системе стоят определители внутренних номеров, так что она знает, что это я.

– Привет, Лара, – говорит она совсем неприветливым голосом.

– Привет. Что у нас происходит? – спрашиваю я, стараясь говорить как ни в чем не бывало.

– Первое, что я услышала сегодня утром, – это звонок Черил Гарднер. Она утверждает, что за все лето ты виделась с Тик один раз на протяжении двадцати минут, что ты с ней даже не говорила о колледже и что с тех пор ты больше не давала о себе знать. Мне казалось, что я тебе достаточно ясно объяснила, насколько для нас важно, чтобы эти люди остались довольны.

Елки зеленые. Просто не верится, что Тик меня так подставила. Не удивлюсь, если Черил не имеет ни малейшего понятия ни о Маркусе, ни о группе, ни о Нью-Йоркском университете.

– Линда, начнем с того, что это неправда. С Тик я встречалась дважды за лето и держала с ней связь через e-mail, после чего мы встречались еще раз, сегодня перед обеденным перерывом. Она, наверное, ничего не сказала Черил.

В ответ я слышу длинный раздраженный вздох.

– Разумеется, не сказала. Подростки ничего не говорят родителям. – Тон меняется на «я-тут-пока-что-начальник». – Я хочу, чтобы ты прямо сейчас позвонила Черил и поставила ее в известность обо всем, что происходит. И с этого момента, будь так любезна, держи ее в курсе событий. Мне больше не нужны такие звонки.

Подозреваю, что сейчас не лучший момент для того, чтобы сообщить ей, что я беременна.

– Я позвоню ей прямо сейчас, – говорю я. – Извини, я не подумала, что она может так разозлиться.

– Да, – говорит Линда. – Ты явно не подумала.

Как я могла забыть про Черил – не понимаю. И почему она мне не звонила все лето, если ее это так волнует? Раньше у нее не было предубеждений по поводу звонков домой в нерабочее время.

Нахожу список телефонов учеников и их семей и набираю номер Черил. Я хочу разобраться с этим вопросом раз и навсегда и получить глубочайшие извинения за произошедшее недоразумение.

– Резиденция Гарднеров.

– Здравствуйте, Лори. Это Лара Стоун. Скажите, Черил дома?

– Да, Лара, дома. Она очень хотела поговорить с вами. – Лори передает трубку, и вступает Черил.

– Лара, здравствуйте, – говорит она резко и недружелюбно. – Я полагаю, что вы уже говорили с Линдой.

А вот этого не надо, дамочка. Со мной так не стоит говорить.

– Да, – говорю я. – Я говорила с Линдой. Но, честно говоря, мне бы хотелось, чтобы в таких ситуациях вы звонили сначала мне, потому что я встречалась с Тик еще раз. Дважды.

Вот так, учись у мастера. Я хорошая, ты плохая.

– И откуда я могла об этом узнать, Лара? Если бы вы мне сказали, мне не пришлось бы звонить Линде.

Ну, тут ты совсем не права. Но спорить не буду. Это не стоит того, что мне придется выслушать от Линды. Я делаю глубокий вдох и проглатываю свою гордость одним большим глотком. Могу вас заверить, вкус у нее очень, очень неприятный.

– Вы правы, – говорю я. – Мне надо было позвонить вам после встречи с Тик. Но мы весьма продуктивно поговорили, и она очень заинтересовалась Нью-Йоркским университетом.

– Нью-Йоркский университет, – презрительно тянет она. – Но это ведь не очень престижная школа?

Она, наверное, издевается. Я уломала ее деточку поступать в колледж, вместо того чтобы удирать в Нью-Йорк со своим уродом и панк-группой, а она собирается устраивать прения по поводу выбора заведения?

– Вообще-то, – говорю я, – за последние пять лет эта школа стала элитным заведением и котируется уже значительно выше, чем раньше.

– Но в десятке лучших Нью-Йоркский университет не указан, – говорит она как бы между прочим. – Его даже нет в первых двадцати пяти.

Такое ощущение, что она шпарит прямо по ежегодному списку лучших школ «Ю. С. Ньюсэнд Ворлд Рипорт». Так и подмывает спросить: Быстро – какая школа на тридцать седьмой позиции по количеству студентов? Но я лучше не буду этого делать, потому что, боюсь, ответ она знает.

– Вы правы, его там нет, – говорю я, – но мы уже с вами говорили о том, что у Тик невелики шансы попасть в школу из десятки лучших, и, честно говоря, я даже не знаю, сможет ли она попасть в Нью-Йоркский университет.

– Я даже говорить об этом не хочу, – говорит она. – Знаете, Лара, вы так негативно настроены. Тик очень умная девочка, и, я думаю, вы специально настраиваете ее на более простую школу.

Нет, так не пойдет. Кем это она себя считает, чтобы называть меня негативной?

– Во-первых, я ни на что Тик не настраиваю. Нью-Йоркский университет – это полностью ее идея. А во-вторых, это не негатив, а осторожность. Это разные вещи. К тому же, Черил, речь идет не обо мне. Тик рассталась с Маркусом, группа распадается, у нее сейчас очень тяжелое время. То, что она заинтересовалась поступлением в колледж, – уже огромный шаг, и, я думаю, ей бы очень помогло сознание того, что вы ее поддерживаете.

Черил ничего не говорит, а я пытаюсь понять – она молчит, потому что злится или потому что до нее дошла моя логика?

– У вас есть дети, Лара?

Злится. Она действительно ничего не знает ни про Маркуса, ни про группу.

– Нет, – но у меня есть плод с глазками.

– Так вот, пока у вас их нет, я бы вам посоветовала оставить советы по воспитанию детей тем, кто понимает, о чем идет речь.

Тем, кто понимает? Она что, издевается? Что-то я не припомню директивы, назначающей ее главным арбитром по родительским вопросам. Впрочем, я вполне могу расценить это как комплимент. Я ее явно напугала.

– Хорошо, – говорю я. – Когда я встречусь с Тик в следующий раз, я дам вам знать, что происходит.

– Будьте так добры.

Ладно, думаю я, вешая трубку. Все идет нормально.

Что-то этот день не собирается кончаться. Я в полном истощении, я все еще расстроена разговором с Черил, и я хочу, чтобы все это скорее кончилось. Помните школьные часы? Да помните: круглые, с такими здоровенными черными цифрами, как будто их делали для общества слепых, и с гипнотизирующей красной секундной стрелкой – если потерять осторожность, она может втянуть в свою беготню и держать твой взгляд круг за кругом, пока ты не начинаешь цепенеть в ожидании момента, когда минутная стрелка начинает едва подрагивать и, дождавшись наконец, что красная стрелка достигла двенадцати, нервно прыгает на следующую цифру, отмечая громким клацаньем еще одну мучительную минуту, проведенную под бубнеж учителя о какой-нибудь ерунде, про которую ты напишешь контрольную и больше никогда не вспомнишь? Вот на такие часы я сейчас и пялюсь, мечтая о каком-нибудь магическом способе передвинуть их на двадцать семь минут вперед, чтобы было три тридцать, и я бы со спокойной совестью пошла домой и легла спать.

Предполагалось, что ко мне явится Марк – вы его помните: милый юноша, который отпускал замечания по поводу моей машины в последний школьный день прошлого года. Сегодня утром он остановил меня и попросил разрешения зайти в три, чтобы я посмотрела его список колледжей. Он опаздывает всего на две, нет, теперь на четыре минуты, но я молюсь, чтобы он совсем забыл обо мне, потому что я ужасно голодная и хочу спуститься вниз купить печенье в автомате в учительской. Если бы здесь была моя ассистентка Рэчел, можно было бы попросить ее передать Марку, что я сейчас вернусь, но она убежала на какие-то компьютерные курсы, так что, если я уйду из кабинета, мне придется запереть дверь, и, вы сами понимаете, если я так сделаю, Марк объявится секундой позже, а я окажусь виновата.

Дам ему еще пять минут.

Завтра надо принести что-нибудь погрызть, чтобы было под рукой в столе.

Через четыре минуты пятьдесят две секунды я поднимаюсь, и в это мгновение в дверь врывается Марк. Блин. Я умираю с голоду.

– Я очень, очень, очень извиняюсь, – выдыхает он. – Я после истории разговорился с мистером Фраем, а его остановить невозможно.

– Ничего, – говорю я, усаживаясь обратно. – Что ты мне хотел показать?

Он садится и начинает раскопки в своем рюкзаке, плотно набитом мятыми бумажками.

– Марк, – говорю я. – Сегодня первый день учебы. Когда ты успел устроить такую мешанину?

Он находит бумажку, которую искал, и пытается расправить ее, разложив на моем столе.

– Я не знаю, – говорит он. – Так получается. Друзья решили, что, если я стану супергероем, меня будут звать Человек-Бардак. У меня будет способность наводить полный аврал одним взглядом.

Я смеюсь. На самом деле Марк мне очень симпатичен, несмотря на то что он президент клуба «Бизнес и инвестиции» и один из пяти-шести ребят во всей школе, кто разделяет республиканские взгляды. Что-то вроде Алекса П. Китона нового миллениума. Мы с ним периодически поддразниваем друг друга на политические темы – я называю его фашистом, а он меня защитником зверюшек – и частенько обсуждаем последнюю серию «Западного крыла». Он, конечно, зануда и зубрила, он слишком озабочен деньгами, но при этом он действительно умен и учится как ненормальный, да и поведением выгодно отличается от остальных наших деток. Думаю, и с поступлением в колледж у него проблем не будет.

Он вручает мне список, и я читаю: Джордж Вашингтон, Джорджтаун, Колумбия, Пэнн, Эмори, Вашингтонский университет, Северо-Западный, Беркли. Смотрю на него.

– Беркли? – говорю я, поднимая брови. – Кто-то тут говорил про защитников зверюшек. Я не уверена, что это место для тебя, Марк.

Кивает.

– Я знаю, – говорит он. – Беркли – это для папы. Это его альма матер. – Он выразительно закатывает глаза. – Не беспокойтесь, туда я никогда не поступлю. Я его внес в список, чтобы папа отстал.

Я одобрительно киваю:

– Ладно, по крайней мере, честно. Так в чем проблема?

– Да проблемы никакой нет. Я просто хотел, чтобы вы посмотрели, достаточно ли у меня запасных вариантов. Как по-вашему, я смогу потянуть эти колледжи?

– Про все колледжи из списка я бы не сказала, но было бы неплохо... – и тут, прямо посреди предложения, мое горло и живот начинают сводить судороги, рот непроизвольно открывается, и я начинаю яростно рыгать с такой силой и громкостью, которых я от себя никак не ожидала. При этом, заметьте, из меня ничего не выходит. Я просто страшно рыгаю.

Я делаю Марку знак подождать и, не переставая рыгать, выбегаю из кабинета по направлению к ближайшему учительскому туалету, который, слава богу, запирается изнутри.

Я быстро запираю за собой дверь и безуспешно пытаюсь сделать так, чтоб меня вытошнило. Откуда-то из глубин сознания выплывает инстинкт, о котором я и не подозревала, и сообщает мне, что единственный способ остановить процесс – это что-нибудь съесть. Так что я вылезаю из туалета и, все еще рыгая, хотя уже потише, бегу в учительскую, еще раз возношу благодарности Всевышнему за то, что там никого нет, пихаю в щель автомата доллар и нажимаю трясущейся рукой кнопку С16 «Печенье с ореховым маслом», после чего в течение нескольких секунд достаю пачку, вскрываю ее и поглощаю все содержимое в три больших глотка.

Рыгание чудесным способом прекращается. Я взмокла, живот болит, будто после упражнений на пресс. Причем не моих халявных упражнений, когда с пола поднимается только голова, а настоящих, как полагается.

Я сажусь на стол и вытираю лицо грубой коричневой бумагой, которая упорно выдается за полотенца во всех школах, институтах и кафе, и вдруг вспоминаю, что у меня в кабинете сидит Марк и наверняка мучается вопросом, что за фигня происходит с его ненормальным консультантом по высшему образованию.

Несусь обратно по лестнице. Бегу по коридору к своему кабинету, обливаясь потом еще больше, чем раньше, но, добежав до того места, где меня уже можно видеть через стеклянную дверь, снижаю темп до неспешной походки. Открываю дверь и вхожу в кабинет, как будто ничего не было, изображая всем своим видом, что все в полном порядке и внезапный приступ рыгания в сопровождении душераздирающих звуков представляет из себя обычное дело, не требующее ни объяснений, ни комментариев.

– Ну что же, – говорю я, усаживаясь на свой стул, – тогда, как я уже говорила, тебе остается только подыскать еще одну-две школы с менее жесткими требованиями, чем те, что в твоем списке, – просто чтобы чувствовать себя более уверенно.

Марк нерешительно смотрит на меня пару секунд, но, видимо, наблюдение за действом смутило его не меньше, чем меня – исполнение оного, и он благодарно подхватывает тему:

– Ну, я так и думал.

Правда, ему плохо удается скрыть свое желание удрать, потому что он уже мусолит в руках свой рюкзак и медленно двигается к двери с таким видом, будто он только что узнал, что я являюсь носителем высококонтагиозного и смертоносного вируса тропической лихорадки, который мгновенно заразит его, как только он сделает одно неверное движение.

– Ладно, – говорит он, пятясь к двери. – Тогда я буду искать еще несколько школ. Вам можно будет e-mail прислать?

Ага, испугался.

– Да, – говорю я. – Конечно, присылай. Я посмотрю, какие колледжи ты добавишь, а потом поговорим.

К этому моменту он уже допятился до двери и готов бежать.

– Хорошо. Спасибо. Увидимся.

– До свидания! – кричу я как можно более жизнерадостно. Смотрю на часы. Три тридцать, как в аптеке. Выключаю компьютер, хватаю сумку и запираю за собой дверь.

По дороге к стоянке я вспоминаю, как сегодня утром на собрании учителей наш завуч пытался взбодрить нас в первый рабочий день старым учительским поверьем. Он рассказал старинный стишок про то, что, если первый день пройдет хорошо, весь год будет урожайным, а если плохо – то и год будет порченым. Утром, когда я его услышала, он показался мне ужасно старомодным и тупым, что я и изобразила на своем лице к радости циничного математика-гея, сидевшего на собрании рядом со мной. Но после такого дня я уже начинаю думать – а может, в этом что-то есть?