Джангар

Сказывают: на рассвете вечных времен,

В шумные дни благодатной черной арзы,

В самом разгаре великого торжества,

Вдруг пролились из очей владыки племен –

Славного Джангра - две драгоценных слезы,

Начали двигаться шелковые рукава

Справа - налево, слева - направо, поток

Горестных слез утирая. Мангасов гроза,

В недоуменье глядели друг другу в глаза

Воины Джангра. Тогда богатырь и пророк,

Правого круга глава, промолвил Цеджи:

"Милый мой Хонгор Алый! Не ты ли, скажи,

В трудных походах служил нойону конем,

В битвах не ты ли казался бронею на нем?

Так вопроси владыку счастливых племен,

Так разузнай, почему растаял нойон?"

Хонгор сказал: "Если, в правом сидящий кругу,

Не задавали вы Джангру вопросов пока,

Как же я с левой своей половины могу

Спрашивать?" Но в ответ на слова старика

Молвил Джилган - златоуст, украшавший пиры,

Красноречивейший воин, с которым никто

Не состязался в искусстве словесной игры:

"Дайте мне ваше соизволенье на то –

Я вопрошу, почему растаял Богдо!"

И перед всеми блеснули зубы его.

Сердцеобразные, красные губы его

Неописуемо вытянулись в тесьму.

Воины дали на то согласье ему.

Опорожнив троекратно свою пиалу,-

Сорок бойцов ее приподнять не могло б,-

И преклонив троекратно божественный лоб,

И на колени встав на пуховом полу,

Руки свои распластав, златоуст сказал:

"Не потому ли заплакали вы сейчас,

Что жеребенок ваш - рыжий скакун Аранзал –

Стал недостаточно быстроногим для вас?

Не оттого ли растаяли вы сейчас,

Что пестро-желтое ваше златое копье

Сделалось недостаточно метким для вас?

Может быть, вы скрываете горе свое,

Ибо шестнадцатилетняя госпожа

Стала для вас недостаточно хороша?

Не потому ли растаяли вы, нойон,

Что государство семидесяти племен –

Семьдесят стран, разбежавшихся далеко,-

Ныне для вас недостаточно велико?

Иль оттого, господин, растаяли вы,

Что провинились пред вами желтые львы –

Эти шесть тысяч двенадцать богатырей?

Не потому ли рыдаете, наконец,

Что показался вам ниже, темней и серей

Девятиярусный ваш многоцветный дворец?

С нами, нойон, поделитесь печалью своей,

И посвятите в причину безудержных слез,

И не взыщите с меня за такой допрос".

Месяцеликий нойон оглянулся кругом,

Слезы смахнул он чистым желтым платком,

Молвил героям своим, вздохнув глубоко:

"Так прославляли вы громко прозванье мое,

Что за пределами нашей земли далеко

Распространило оно сиянье свое.

И на меня человек замыслил напасть.

Он утвердил свою безграничную власть

Где-то на западе... Вот уже третий год

Гордый турецкий султан готовит в поход

Буйный табун своих холощеных коней,

Для настоящих сражений взращенных коней!

Сказывают, за конями такой уход:

Губы коней и копыта не знают воды,

Ибо живые тела расслабляет вода!

Через четыре года, сильны и тверды,

В сталь превратятся копыта. Хвосты скакунов,

Мягкие гривы - крыльями станут тогда!

Горе настанет для нас, для Бумбы сынов.

Десять раз тысяча белых богатырей

Сядут на быстрых коней, примчатся сюда

И нападут, покорят нас державе своей…

Если сумеем угнать холощеных коней,-

Минет нас это бедствие навсегда!"

Кончил владыка. Правого круга глава,

Молвил Цеджи-ясновидец такие слова:

"Замыслы предугадавший врага своего,

Может быть, вы нам укажете и того,

Кто совершит холощеных коней угон?"

"Есть у меня,- сказал повелитель племен,-

Эти шесть тысяч двенадцать богатырей.

Вы между ними славны грозою своей,

Вы, дорогие, как сердце, двенадцать львов,

Пестрые от многочисленных ран и швов.

Бились вы всюду, во всех закоулках земли,

Даже по краю кромешного ада прошли.

Славен ты в этой семье нетленной, Мингйан,

Первый красавец нашей вселенной - Мингйан,

Воин, привыкший к искусству сражений,

Мингйан! На золотистом коне, что сходен с горой,

Опережаешь ты на две сажени, Мингйан,

Ветер степной, а мысль - на сажень! Мой герой,

В путь отправляйся, готовься к делу войны.

Ты соверши холощеных коней угон,

Хана турецкого мне доставь табуны".

Плача, воскликнул Мингйан: "Великий нойон!

Вы поступаете несправедливо со мной.

Ханом когда-то я был, уголок земной

Принадлежал мне - многотюменный удел.

Гордой горою, названной Минг, я владел,

Имя которой с честью ношу до сих пор.

Разве не вы со мною вступили в спор,

Междоусобную брань затеяв со мной,

Длившуюся четыре недели подряд,

А не смогли подступиться к стене крепостной?

Разве не вы повернули тогда назад

Полчища ваши, которые гуще травы?

И несмотря на то, мой владыка, что вы

Прочь удалились, не причинив мне вреда,-

Глядя вам издали в спину, решил я тогда,

Что надо всеми, живущими под луной,

Станете вы господином. Свой угол земной,

Ханство покинул я - многотюменный удел,

Гору покинул, которой измлада владел!

Дочери нежной родителем раньше я был,

Мужем счастливым прекрасной ханши я был,-

Джангар, пришел я к вам, отказавшись от них,

Выбрав себе в семью только барсов одних,

И своего дорогого привел я коня.

Вами, владыка, принят с почетом я* был,

В сан запевалы пожаловали меня!

В трудных сраженьях вашим оплотом я был,

Прежде была вам душа моя дорога.

Так почему же теперь на такого врага

Вы посылаете, Джангар, меня одного?

Нет у меня под этой луной никого,

Сгонит могучий противник со свету меня.

Йах! Ни сестер, ни братьев нет у меня!

Боги лишили сестренки младшей меня,-

Кто же накормит пищей горячей меня?

Младшего брата матушка не родила,-

Кто же вспомянет меня и мои дела?"

Так объяснял Мингйан в безутешных слезах...

"Мы в этой жизни - братья, когда же с тобой

В ханство прекрасного вступим на небесах,-

Вместе войдут наши души... На трудный бой,

Милый Мингйан, со спокойным сердцем лети.

У золотого моста, на степном пути,

Встречу тебя на сивом Лыске своем",-

Так обещал неистовый Хонгор ему.

Савар воскликнул: "Я смерть за тебя приму.

Братья мы в этой жизни, когда же пойдем

В ханство всего прекрасного, соединим

Души свои! Клянусь, и клятва чиста:

Милый Мингйан! У серебряного моста

Встречу тебя с темно-бурым Лыской своим".

И запевала, вняв голосам храбрецов,

Чашу наполнил, которую, говорят,

Семьдесят не поднимут сильных бойцов,

И осушил ее семьдесят раз подряд.

К белым ладоням прижал он десять своих

Пальцев могучих. Десять отваг боевых

Хлынули к горлу, готовые вырваться вдруг.

Сердце забилось. Он оглянулся вокруг,

Крикнул, неистовый, друзьям боевым:

"Если пролью богатырскую кровь свою –

Обогатится земля глоточком одним.

Высохнут кости мои в далеком краю –

Станет на горсточку праха богаче она...

Эй, коневод, оседлай моего скакуна!"

Между конями Джангровых богатырей,

В травах душистых, у холода чистых вод

Бегал Соловый. Привел его коневод

И оседлал у прекрасных дворцовых дверей.

Вышел Мингйан. Красота величава его!

Хонгор поддерживал под руку справа его,

Слева поддерживал под руку Савар его.

Вышел нойон с богатырской семьей своей.

Выслушав пожелания богатырей,

Благоухающие, как лотос в цвету,

Славный Мингйан вскочил на коня на лету.

Сразу на северо-запад погнал он коня.

На расстояние бега целого дня

Ставил свои передние ноги скакун,

Задние ноги ставил в дороге скакун

На расстояние в целый ночной пробег,

Если же сбоку смотрел на него человек,-

Чудилось: выскочил заяц из муравы,

Выскочил заяц и скрылся в листьях травы.

Так проскакал он месяц, ни дней, ни ночей

Не замечая... Взглядом холодных очей

Всадник окинул четыре конца земли.

Все еще башня Богдо виднелась вдали,

И показалась она ему по плечо.

"Вот уже ты проделал месячный путь,

А не ушел от родного дома еще!

Этак навряд мы достигнем чего-нибудь.

Разве, Соловый, бежать побыстрей нельзя?"-

Крикнул сердито Мингйан коню своему.

С гневом ответствовал конь, удила грызя:

"Мой богатырь! Я тебя никак не пойму.

Разве забыл ты, что башня - одно из чудес,

Ниже всего на три пальца синих небес?!

Можно ль за месяц уйти от нее далеко?

Слишком такое желание велико!

Крепче сиди, скакать - это дело мое!

Если перелетишь через тело мое,-

Брошу тебя, хозяина переменю.

Душу свою доверяй другому коню!

Если сумеешь, Мингйан, удержаться на мне,

Значит, имеешь ты право сидеть на коне,

Только тогда я скажу: мой хозяин хорош!"-

Молвил скакун, и в ржании слышалась дрожь.

И, прекратив курение табака,

Стиснул Мингйан бегунцу крутые бока.

Вихрем помчался, всадника радуя, конь.

Землю взрыхлял, по курганам прядая, конь.

Хвост приподняв, он скакал в летучей пыли,

Будто пугаясь комков зыбучей земли,

Что разбросал он копытами четырьмя.

Жаркие, долгие дни горели гормя,

И раскалило солнце пески добела,-

Мчался без устали конь в горячих песках.

Всадник с трудом удерживал повод в руках.

И натянул он, садясь позади седла,

Повод, да так, что согнулись вконец удила,-

Не помогало: выгибом шеи стальной,

Резким напором могучей клетки грудной

Снова ременный вытягивал повод скакун,

В день покрывал расстояние в несколько лун.

Справиться с этим конем не сумев, ездок

Так обратился к нему: "Потише беги,

Мой золотистый, долог наш путь и далек!

Силы свои береги, замедли шаги".

Слушать не стал своего хозяина конь,

Ветра быстрей поскакал отчаянный конь,-

Бега такого не видывал белый свет!

Так он скакал. И тогда показаться могло,

Будто в один ослепительный белый цвет

С лохматогрудой землей слились небеса.

Всадник примчался, когда еще было светло.

Видит он копий густые стальные леса.

Всажены копья в землю с такой густотой,

Что даже тонкой китайской иголке - и той

Места нельзя было бы между ними найти.

Славный Мингйан, рассекая древки на пути,

В самую глубь копейного строя проник.

В чащу стальную на два закроя * проник.

Но золотисто-соловый на всем скаку

Молвил отважному своему ездоку:

"Воин! Копыта мои дошли до того,

Что наизнанку вывернутся они.

Дальше скакать не могу. Назад поверни".

И повернул богатырь коня своего.

Сказывают: когда, тоской обуян,

Свесив копье, назад возвращался Мингйан,-

Ясная, как луны золотое стекло,

Легкая, точно ласточкино крыло,

Нежная, как виденье при лунном луче,

Обликом напоминающая зарю,

С длинным кувшином на смуглом, прекрасном плече, -

Девушка вышла навстречу богатырю

И поклонилась ему. "Сестрица, привет!"-

Всадник воскликнул. Зашевелились в ответ

Алые, сложенные сердечком уста,- Тщетно!

С гортанью связала язык немота,

Вымолвить слова красавица не могла!

Спешился всадник и в землю всадил копье.

Снял он подушку с узорчатого седла,

Девушку вежливо усадил на нее.

Губы разнял ей нагайки своей черенком,

И заглянул он в горло. Из горла извлек

Восемь иголок, поставленных поперек

Нежной гортани... Трубку набив табаком,

Девушке предложил затянуться дымком

И вопросил: "Чья вы дочь? Кто над вами

глава? Ясны, правдивы да будут ваши слова".

Очаровав улыбкою богатыря, Молвила:

"Правду, милый мой брат, говоря,-

Трудно мне с вами правдивой быть до конца.

Если же мы сговоримся - наши сердца

Счастье найдут и на грешной земле молодой!

Так приказал мне турецкий хан золотой:

"Если заметишь хотя бы единую тень

На стороне, где всегда занимается день,-

Мне сообщи, пред очами моими предстань".

Восемь иголок воткнул он в мою гортань,

Чтоб не болтала... Пошла на разведку - и вот

Я увидала в средине жаркого дня

Красную пыль, упиравшуюся в небосвод,

Красную пыль, надвигавшуюся на меня.

"Сколько же сотен и тысяч скачет сюда

Ратей враждебных?"- подумала я тогда,

И увидала я только вас одного.

Все позабыла, хочу сейчас одного,-

Знать я хочу: какой кобылицей рожден,

Конь-бегунец может быть красавцем таким?

Женщиною какой белолицей рожден,

Конный боец может быть красавцем таким?

Искре единой не стать пожаром вовек,

И в одиночестве не живет человек.

Воин! Душа моя - вашей душе сродни,

Соединим же наши грядущие дни,

Пусть наши судьбы станут единой судьбой!"-

"Мы у различных владык на посылках с тобой,

Сможем ли мы единое счастье найти,

Если мы вечно в разъездах, всегда в пути?

Где же мы встретимся, в разные стороны мчась?

Все же супругой назвать хочу я тебя.

Вот мой ответ: открой мне дорогу сейчас,

И на обратном пути захвачу я тебя,-

Молвил Мингйан.- Как поступишь? Решай сама!"

"Если мужчина просит - плохо весьма.

Но отказать ему - хуже в тысячу раз.

Вот мой ответ: открою дорогу сейчас.

Если сумеете вы проехать по ней,

То поезжайте, желаю вам долгих дней,

А не сумеете - оставайтесь со мной".

И расстегнула бешмет из шелков дорогих.

Девять под ним оказалось бешметов других,

В самом последнем имелся карман потайной.

Вынула девушка черный ключик стальной,

В сторону копий густых взмахнула ключом.

И появилась тропа, шириною в ушко

Тонкой иголки. Мингйан, вздохнув глубоко,

Больше не спрашивал девушку ни о чем...

Бумбе-стране помолившись, вскочил на коня.

Молвил Соловому: "Ты выручай меня,

Я по такой тропиночке ввек не пройду!"

И золотую Мингйан отпустил узду.

И, золотой не чувствуя крепкой узды,

Славный скакун пошел по следам паука –

Десятилетней давности были следы,

Полз он дорогою маленького жука –

Двадцатилетней давности были следы,

Сквозь наконечники полз он узкой тропой,

Еле ступал на цыпочках черных копыт

И, наконец, оставил тропу за собой.

Девушка смотрит - душа у нее кипит!

Наземь кувшин высокий швырнула в сердцах,

Ножками топоча, закричала в слезах:

"Ах, поступила сейчас бестолково я!

Ах, упустила красавца какого я,

Ах, упустила, счастье свое погубя.

Этой тропинкой, думала я про себя

Ты не сумеешь пробраться, красавец мой!

Ну, так и быть! С исполненьем задуманных дел

Благополучно к себе возвращайся домой,

В милую Бумбу - людского счастья предел!"

Дальше помчался. Возникла гора перед ним,

И на вершине покоились небеса.

И, на вершину взобравшись, взглядом одним

Воин окинул четыре конца земли.

Красная башня, как пламя, пылала вдали.

Всадник, покинув копий стальные леса,

"Это и есть турецкого хана дворец!"-

Молвил себе самому луноликий боец

И скакуна пустил на зеленый простор,

К водам прохладных потоков, и сам развел,

Жимолости наломав, высокий костер,

Чаю сварил, чачир над собой развернул

И, раскрасневшись, точно сандаловый ствол,

И растянувшись, как цельный ремень,- заснул.

И молодой богатырский сон, говорят,

Длился тогда сорок девять суток подряд.

Утром, в начале пятидесятого дня,

Он пробудился от сна. Посмотрел на коня:

Конь посвежел на зеленом лоне земли.

Будто сейчас только с пастбища привели!

И превратил коня в жеребенка Мингйан,

Сразу себя превратил в ребенка Мингйан,

В мальчика вшивого: только висок почеши –

Станут десятками падать черные вши,

А почеши затылок - из-за ушей

Не сосчитаешь, сколько выпадет вшей!

И в государство турецкого хана вступил.

Ехал шажком, жеребенка не торопил.

Там, где давали побольше, там ночевал,

Там, где давали поменьше, там он дневал...

Так постепенно вперед продвигался юнец,

Ханская башня зажглась перед ним наконец.

И своего жеребенка пустил на луга,

Бурку надел и пробрался в башню врага.

Прежде всего, в конюшню вошел мальчуган.

Он увидал: прекрасны кони бойцов!

Равен горе - самый маленький из бегунцов.

Ездил на Куцем отважный Уту Цаган.

Было обычаем: до середины дня

Пышным, ворсистым ковром покрывать коня,

После полудня до вечера - гладким ковром...

Мальчик хотел пробраться к нему, но кругом

Люди стояли - начальники воинства все,

Определяли коня достоинства все.

Так оценила коня турецкая знать:

Сможет он за день пройти многомесячный путь.

Если погонится Куцый за чем-нибудь,-

Все, что живет на земле, сумеет догнать.

И порешили: нет на земле ничего,

Нет никого, кто сумел бы догнать его!

Мальчик под брюхом коня проползти поспешил,

И не заметил никто уловку его.

В зубы коню заглянул - и сразу решил:

Этот скакун догонит Соловку его...

Он увидал: на другой стороне двора

Высится конь, по прозванью Ерем Хара,

Конь Тёгя Бюса, рожденного в облаках.

Он увидал: содержится в холе скакун,

Коврик на нем, стоит на приколе скакун,

Ватным арканом привязан, чтоб на ногах

Не было ссадин... Около скакуна,

Вдумчиво глядя, стояла турецкая знать

И порешила, что сокола-скакуна

Беркут могучекрылый не сможет догнать,

А балабан, обгонявший степные ветра,

Вздумает с этим конем в состязанье пойти,-

Ночью начнет - отстанет в начале утра,

Из виду конскую пыль потеряв на пути...

Спрятался мальчик под брюхом Ерем Хара,

И не заметил никто уловку его.

Только турецкая знать ушла со двора,-

В зубы коню заглянул. Соловку его –

Сразу решил он - догонит Ерем Хара!

В зубы заглядывал каждому скакуну –

Не были прочие кони Соловки сильней.

"Дай-ка теперь на тюмен скакунов я взгляну,

На пестро-желтых, на холощеных коней,

На бегунцов, которых я должен угнать,

Чтобы на Бумбу не двинулась вражья рать".

Мальчик с горы побежал. Оказалось, внизу,

За девятью заборами, в крытом базу *,

Сделанном из самородных белых камней,

За девятью вратами держали коней.

Через ущелье в семьдесят пик высотой,

Вырубленное в гранитной горе крутой,

И под охраной тюмена грозных бойцов

В полдень сгоняли на водопой бегунцов.

В сутки поили коней один только раз…

После осмотра подробного порешив,

Что невозможно разрушить каменный баз,

Случая выждать удобного порешив

У водопоя, Мингйан к жеребенку пошел

И на задворках в бурьяне Соловку нашел.

И, словно знамя, серебряный хвост приподняв,

Молвил Соловко - мечта владык и держав:

"С вестью какой бесприютной пришел мальчуган?"

Обнял Соловку Мингйан, воскликнул Мингйан:

"Вижу теперь, как поможет мне Бумба-страна!

Быть родовитым не то, что быть сиротой...

Непобедим турецкий хан золотой.

Два превосходных есть у него скакуна,-

Каждый из них тебя догонит всегда!"

Крикнул скакун: "Разве прибыли мы сюда,

Чтобы кормиться объедками с ханских столов?

Думаю, что не так мы должны поступать.

Ты мне скажи, мой хозяин, без лишних слов:

Как ты решил: отступать или наступать?

Верю: найдется скакун, догонит меня.

Но, мой хозяин, где же ты видел коня,

Что совладал бы с бездной уверток моих?

Тысячу знаю мелких уловок одних!"

И сговорились Мингйан и славный скакун:

У водопоя, выбрав удобный миг,

Дело решить и в полдень угнать табун.

И в паука превратился мальчик тогда

И превратил жеребенка в альчик тогда...

Через ущелье тайной гранитной тропой

Буйные кони примчались на водопой,

К девственно-белой влаге нагорных ключей.

За табуном следили войска силачей...

Были потоки воды, как небо, чисты,-

Губ и копыт не мочили кони в ключах.

Воин взглянул - у него потемнело в очах:

Недалеки уже гривы коней и хвосты

От превращения в крылья, копыта - в сталь.

И человеческий облик принял Мингйан.

Он заорал, сотрясая горную даль,

Он заорал, сотрясая небесную синь,

Он заорал, обтрясая седой океан,

Грозным, великим голосом диких пустынь.

И заорал он еще раз над крутизной

Грозным, великим голосом чащи лесной.

Сказывают: когда заорал богатырь,

Лопнул у тигра оглохшего желчный пузырь...

Кони, запрядав от окрика смельчака,

Перепугавшись, восставив хвосты в облака

И растоптав многотысячные войска –

Мощную стражу свою - понеслись на восток.

Сел на Соловку Мингйан, и когда ездок

За табуном пустился,- казалось не раз:

Многотюменное войско скачет сейчас,

А приглядеться - мелькает один лишь Мингйан,

И перед всадником, ужасом обуян,

Мчался табун, будто брезгуя прахом земным,

Облако пыльное следовало за ним.

От развевавшихся тонких конских волос

Пение скрипок и гуслей над миром неслось.

Сказывали: турецкий хан золотой

Кушать изволил тогда свой полуденный чай.

Чашку откушал, вторую, перед собой

Третью поставил - но чай пролился невзначай.

"Видел я сон в одну из недавних ночей.

Будто бы со стороны восходящих лучей

Ада исчадье, шулмус явился ко мне.

Из-за величия наших пышных пиров

Я позабыл об этом ужасном сне.

Люди, каков над нами небесный покров?

Ну-ка, взгляните!" Пришел с ответом слуга:

"Мой повелитель! Багряной пыли дуга

Обволокла нашу землю и небеса".

Важный с престола турецкий хан поднялся,

Мимо дрожащих прошествовал богатырей,

Через тринадцать распахиваемых дверей

Вышел наружу, взглянул на восток и сказал:

"В сторону Джангра кто-то угнал боевых

Добрых коней, коней пестро-желтых моих!"

И расспросить охрану султан приказал.

"Чудилось нам,- отвечала охрана тогда,-

Будто напали стотысячные войска,-

Но одного заметили мы ездока".

И, по приказу турецкого хана, тогда

Богатыри государства явились к нему.

"Э, значит, есть еще в этом мире кому

С нами тягаться!"- послышались голоса.

Молвил султан: "Державы турецкой краса,

Угнаны все пестро-желтые скакуны

В сторону Джангра, в сторону Бумбы-страны.

Должен быть пойман угонщик, доставлен живым".

И приказали тогда коневодам своим

Храбрый Цаган и тенгрия сын - Тёгя Бюс,

Чтоб оседлали коней... Совершенной на вкус

Выпив арзы, бойцы понеслись на восток.

А в это время Мингйан, удалой ездок,

Минул железных копий густые леса:

Всё растоптал табун, когда ворвался!

Чудилось: чащу древков повалил ураган!

Вскоре нагнал исполина Уту Цаган,

Меч обнажил он, хотел Мингйана рассечь,

Но великану помог Соловко тогда:

Он увернулся быстро и ловко тогда,

Воздух рассек Цагана кованый меч...

И поскакал быстрее соловый скакун,

И замелькали пред ним копыта коней –

Мчался десятитысячный буйный табун!

Так проскакали сорок и девять дней.

Мост промелькнул золотой, серебряный мост,

Вот уже башня великого Джангра видна,

Вот уже листья травы в человеческий рост...

Слышит Мингйан слова своего скакуна:

"Сбей одного из врагов и возьми на копье".

Тут показал Соловый уменье свое:

Только преследователи напали вдвоем –

Он извернулся и сжался в теле своем.

Поднял Уту Цагана Мингйан на копье

Вместе с его желто-пестрым куцым конем.

Тенгрия сын, Тёгя Бюс, в молодом пылу,

Прямо в Мингйана пустил из лука стрелу.

В шею Соловки могла бы вонзиться стрела,

Но роковую стрелу зубами поймал

Опытный всадник и надвое разломал.

Крикнул скакун Тёгя Бюса, грызя удила:

"Этому всаднику ты не уступишь ни в чем.

Недруг не лучше тебя владеет мечом.

Богатыря спасает Соловко его,

Эта увертка, эта уловка его,-

Так порази же четыре копыта коня!"

Прянула с лука и полетела стрела,

Взвизгнула тонко и засвистела стрела

И поразила четыре копыта коня. Молвил скакун:

"Горек жребий суровый твой.

Ранен в четыре копыта Соловый твой!

Только до вечера следующего дня

Я продержусь, а там - не сердись на меня.

Вижу теперь, богатырь, что вправе ты был

Горько печаловаться на сиротство свое,

Плакать и жаловаться на безродство свое,

Эх, чуженином в Бумбе-державе ты был.

Джангровы люди пируют в отчизне своей.

Что за нужда им скорбеть о жизни твоей?

Где твои львы, где братья твои по борьбе?

Видимо, лгали, когда поклялись тебе

Ждать у мостов. Куда там! И выехать лень!"

И на другой, к закату клонившийся, день

Бедный Соловко лишился последних сил.

На седока Тёгя Бюс наскочил опять.

Пику стальную в тело Мингйана вонзил,

Шею коня он заставил Мингйана обнять.

Освободился Цаган. И тогда вдвоем

На запевалу Бумбы напали, живьем

Взяли, свалив посреди дороги его.

Крепко связали руки и ноги его,

И на коня посадили к движенью спиной,

И поскакали назад - к державе родной,

Десятитысячный буйный табун погнав.

В башне великого Джангра, владыки держав,

В самом разгаре пира,- героям своим

Голосом звонким крикнул старый Цеджи:

"Посланный в чуждую землю, ваш побратим

Бумбы родной вчера перешел рубежи.

Но у мостов не нашел подмоги Мингйан,

Едет спиною к обратной дороге Мингйан.

Что же предпримет теперь богатырский стан?"

Савар Тяжелорукий, что справа сидел,

Бурого Лыску велел оседлать своего.

Хонгор кречетоокий, что слева сидел,

Сивого Лыску велел оседлать своего

И говорил, посреди бумбулвы становясь:

"Все-таки Лыско дойдет, хотя долговяз,

Все-таки Лыско домчит, хотя и ленив!"

Кони помчались, ветер опередив,

Воины выполнят обещанье свое!

Выехал Хонгор, держа золотое копье,

Савар стальной - у него тяжела рука –

Выехал, взяв одну лишь секиру с собой.

С песней, плечо о плечо, помчались на бой,

И быстрота скакунов была велика.

Бурого Лыску Савар за гриву схватил,

Так он сказал ему: "Лыско мой дорогой,

Я за тебя, жеребеночка, заплатил

Тысячу, тысяч кибиток - в надежде такой:

"Может быть, выйдет конь из него неплохой..."

Завтра, к началу сиянья утренних звезд,

Должен быть, Лыско, настигнут тобой Тёгя Бюс

Прежде, чем он переправится через мост.

Если же ты, скакун, опоздаешь - клянусь:

На барабан натяну я шкуру твою.

Ребра твои превращу в докуры *, скакун.

Чаши из черных твоих копыт сотворю.

Слово мое запомни, бурый скакун.

Видишь, целую секиру свою на том".

Бурый скакун отвечал ездоку своему:

"Савар, теперь полечу я, как брошенный ком.

Если не сможешь в своем усидеть седле,

Я не вернусь к тебе! В ездоки не возьму,

Если растянешься на бугристой земле!"

И поскакал, как вихорь степной, бегунец,

И на рассвете следующего дня

Савров скакун Тёгя Бюса настиг наконец.

Только раздался могучий топот коня,

Тенгрия сын, Тёгя Бюс, оглянулся назад,

Встретил он Савра Тяжелорукого взгляд,

Грозной секиры двенадцать лезвий горят!

И поскакал Тёгя Бюс к воротам моста.

Крикнуть хотел - не могли раскрыться уста:

Савар примчался горячей мысли быстрей,

Спину рассек ему Савар секирой своей,

И отскочило железо секиры, звеня,

И, потеряв сознание, к гриве коня

Всадник припал, как будто зарылся в траву,

И превратилась вселенная в синеву

И закружилась в круглых очах его.

Савар, схватив за подол врага своего,

Наземь свалил посреди дороги его,

Крепко скрутил он руки и ноги его.

А скакуна Тёгя Бюса повел в поводу.

Видит: вдали, на мосту, у всех на виду,

Хонгор Багряный, выполнив слово свое,

Поднял Уту Цагана с конем на копье,

Руки Цагана железным узлом стянул!

Освободился Мингйан и назад повернул

Угнанных у турецкого хана коней.

Спешились разом два великана с коней

И заключили Мингйана в объятья свои.

Хонгор воскликнул: "Мингйан! Мы -

братья твои,

Не потому забыли мы про тебя,

Что сиротою ты стал, Богдо возлюбя,

И про тебя забыли мы не потому,

Что родовиты мы сами в своем дому!

Из-за величия пиршеств, из-за реки

Буйной арзы, благодатной, хмельной араки,

Клятву забыли, но дружба наша верна!"

И впереди пестро-желтого табуна

Пленникам к башне Богдо бежать повелев,

Савар, Мингйан и Хонгор, неистовый Лев,

К ставке своей поскакали мысли быстрей.

Спешились у чешуйчатых, светлых дверей.

К белым седельным лукам прикрепили коней,

Освободили пленных своих от ремней

И распахнули двери. Со всех сторон

Дробный посыпался колокольчиков звон.

В башню вступили где восседает нойон.

Разом склонили головы долу они,

И поклонились трижды престолу они,

И по своим расселись они местам.

Перешагнув через двести отборных бойцов,

И растолкав четыреста черных бойцов,

И надавав пощечин почти семистам,

Пленники сели в башне владыки Богдо.

Джангру они поклялись: "Великий Богдо!

На рубеже, где вспыхнут пожары войны,

Мы разольемся большим океаном твоим.

Будем конями служить великанам твоим.

Станем заплаткой твоей великой страны,

Только прими нас в цветущее ханство свое,

Только прими нас, нойон, в подданство свое".

"Пусть я владыка бессмертных племен земных,-

Джангар сказал,- но сперва попросите моих

Грозных богатырей, закаленных в боях

И воевавших во всех подлунных краях".

Тяжелорукий Савар поднялся тотчас.

"Вот наш подарок бойцам, просящим у нас!-

Руку к щекам силачей приложил, и само

Бумбы родной на них появилось клеймо,-

Хану турецкому передайте привет

И доложите: на год и тысячу лет

Стала подвластной Джангру ваша страна,

И ежегодную дань высылайте сполна".-

Так он сказал. И подданных новых своих

Джангар отправил домой, обещая мир

И возвратив турецких коней боевых.

Прерванный было наново начался пир...

До бесконечности продолжались пиры,

Бумба-страна воссияла из рода в род.

И в золотом совершенстве с этой поры,

В мире, в довольстве, в блаженстве с этой поры

Зажил могущественный богатырский народ.