Джек Мэггс

Глава 47

Майское солнце прямыми лучами падало на белье, вздувшееся пузырями и булькающее в прачечном котле.

В данный момент стирка была единственным занятием Эдварда Констебла, который решил, что неплохо бы урвать минутку и погреться на солнышке. Но и здесь он заметил, что Джек Мэггс, словно приклеенный, с ним рядом, и теперь темная, наполненная паром прачечная стала казаться Констеблу куда привлекательнее, чем солнечные лучи.

Пока он помешивал в котле простыни и наволочки, его напарник, прислонившись к старой стене, был занят менее полезным делом — он с беспечным видом дымил трубкой; ароматный табачок действовал на Констебла тонизирующе, он глубоко вдыхал в себя удивительную смесь черного табака с мыльными парами.

— Груша зацвела, — нарушил молчание Констебл.

— Да, груша, — отозвался Мэггс.

После этого оба снова замолчали. Констебл чувствовал легкое покалывание в шее и общее напряжение в мышцах, отнюдь не всегда неприятное, от того, что кто-то, пока еще незнакомый, кружит вокруг тебя.

— Я долго жил с секретами, — наконец подал голос Джек Мэггс.

У Констебла екнуло сердце.

— Вы знаете, откуда я? — в упор спросил его Джек.

— Нет.

— Не сомневаюсь, вам уже все рассказала наша маленькая мисс. — Джек Мэггс стал чаще попыхивать трубкой. — Я из Нового Южного Уэльса. Вот так. Теперь вы услышали это от меня самого.

Констебл в смущении уставился на клубившийся над котлом пар.

— Зачем вы мне говорите это, мистер Мэггс?

— Три года из этого времени мне довелось провести в аду, который называется Моретон-Бэй. Там могли убить человека за то, что ему известен чужой секрет.

— Убить? — Констебл невольно вспомнил о тех, у кого были такие же секреты, как и у него: лейтенанта Джона Хепберна, барабанщика Томаса Уайта и других отличных ребят, которых судили и признали виновными. После Ньюгейта они канули в Лету. — Вы хотите сказать, что всех их ждала виселица?

— Нет, нет, — нетерпеливо отмахнулся Мэггс. — Выслушайте меня: если вы знаете что-то такое же опасное, как то, что теперь знаете обо мне, значит, вы опасны для меня.

— Вы можете быть откровенны со мной, Джек.

— Я стараюсь, Эдди. Слушайте дальше: в колонии Моретон-Бэй все заключенные шпионили друг за другом. Таким образом им удавалось держать нас в ежовых рукавицах. Если бы мы с вами были приятелями там, то вы обязаны были бы рассказать мне свой секрет, если случайно узнали мой. Мы были бы тогда в одинаковом положении.

— Джек, вы никак исповедуетесь?

— Нет. Я хочу поторговаться с вами. Я расскажу вам свой секрет.

— Но вы уже рассказали.

— Теперь мне нужен ваш секрет. Я заплачу за него вдвойне.

— У меня нет секретов, — осторожно сказал Констебл. — Какой секрет?

— Тот, что я увидел на вашем лице, когда вы вошли в спальню мистера Спинкса.

— Вы считаете, что мой секрет был написан на моем лице?

— Да.

— Он был в моем поведении? Или в том, как я говорил?

— Он был на вашем лице.

— Так очевидно?

— Так очевидно.

— Что же вы мне скажете?

— А то, что Генри Фиппс мой сын.

— Ваш сын? — Констебл растерялся. — Вы хотите сказать, что он для вас вроде сына? Как бы сын?

— Смысл этого слова достаточно ясен.

— Вы хотите сказать, что он ваше родное дитя? Или вы, как старший по возрасту, стали для него, младшего, как бы отцом… в большинстве случаев.

— Как бы это ни называлось, здесь все совершенно ясно, — сказал Мэггс, и Констебл понял, что ему придется выдержать его потемневший взволнованный взгляд.

— Генри боится меня, не так ли? — потребовал ответа Мэггс. — Ваши друзья видели его, так?

Констебл колебался.

— Тогда они должны сказать ему, что не следует бояться Джека. Я его отец. Я скорее умру, чем причиню ему зло.

— А его мать? — осторожно спросил Констебл. — Где она?

— Мы никогда с нею не встречались.

— Значит, вы не можете утверждать, что он ваш сын.

— Не будьте таким тупоголовым, — оборвал его Мэггс. — Я ясно сказал. А теперь рассказывайте мне свой секрет.

Последовала долгая пауза, а затем, сильно сконфузившись, Констебл принялся вытаскивать из котла первую простыню и направлять ее в отжимной каток.

— Мой секрет вам не понравится, — наконец сказал он.

— Понравится не понравится, все равно говорите. — Мэггс подошел к катку и, взявшись за ручку, стал медленно вертеть его. Оба мужчины сосредоточенно следили за тем, как зажатая в тисках все еще дымящаяся простыня постепенно выпрямляется и, отжатая, аккуратно ложится в каменное корыто.

— Мой секрет?

— Да.

— Вы мне нравитесь, — сказал Констебл. Каток остановился.

— Я вам нравлюсь? — растерянно спросил Мэггс.

— Да, нравитесь.

— Значит, вот что было у вас на уме, когда вы вошли в комнату Спинкса? Я вам нравлюсь?

— Да, именно так.

Но тут, в самый деликатный момент их разговора, он был прерван громким, полным отчаяния плачем. Оба мужчины выбежали во дворик узнать, что случилось, и увидели Мерси Ларкин в окне спальни мистера Спинкса.

— О Господи, — кричала она, — скорее, скорее. Мистеру Спинксу плохо!

Джек остановил Констебла за плечо.

— Скажи мне… ваши друзья видели моего Генри? Он не хочет встретиться со мной? В этом ваш секрет?

Констебл по натуре не был лжецом, и, глядя в эти спрятанные под нависшими бровями жадно ждущие ответа глаза, ему более всего хотелось сказать правду. Но он боялся: когда Генри Фиппс найдется, Джек Мэггс будет потерян.

Поэтому он соврал.

— Нет, — сказал он, прямо глядя Мэггсу в глаза. — Клянусь. Они не нашли его.