Джеки

22 НОЯБРЯ 1963 ГОДА

Ей скажут, что нет сердцебиения, дыхания, пульса.

В холле, где она сидит, веет ледяным холодом – белая плитка на стенах, черный линолеум на полу. Клинт стоит рядом с ней, на расстоянии, достаточном для того, чтобы понимать друг друга без слов. Остальные неуверенно топчутся, сбившись в отдельные группы. Взволнованные приглушенные голоса, опущенные головы. Кто-то выходит, кто-то возвращается. Через толпу протискивается медсестра.

Три с половиной секунды – вот как быстро все случилось, – буквально несколько мгновений между первой пулей, просвистевшей мимо машины, и второй, попавшей в цель.

Если бы она посмотрела тогда вправо!

Если бы с первого раза поняла, что это за звук!

Если бы мысленно не сетовала на жару, сухость в глазах, на то, как их неудачно бросило друг к другу, когда автомобиль поворачивал, как сблизились их руки и расплылись черты лица.

Если бы она не думала о том, как ей хочется снова надеть солнечные очки, и о том, почему он всегда настаивал, чтобы она их сняла: «Джеки, это для того, чтобы тебя могли рассмотреть. Позволить другим увидеть тебя». Она слишком сосредоточилась на всем этом, прикидывала, как бы улизнуть от адской жары, спрятавшись в обещавшем прохладу туннеле впереди…

Она махнула рукой, и солнечный блик ярко сверкнул на браслете.

На сиденье между ними лежали розы, они начали соскальзывать на пол, а она пыталась придержать их рукой, чтобы они не упали.

Потом эти розы не выходили у нее из памяти – лепестки, обагренные его кровью, сломанные под ее коленями стебли. Три раза в тот день на пути в Даллас кто-то вручал ей цветы, причем всякий раз желтые. Теперь они стали красными.

Впоследствии она будет повторять это снова и снова. Каждый раз, когда ее будут просить рассказать о тех часах, и даже без всякой просьбы, она будет говорить об этом. Слова еще не оформились в ее сознании, но потом она будет описывать темную радужную влагу, которой напитались розы, сломанные и раздавленные в ненавистном белом зное, когда она инстинктивно подскочила, чтобы схватить оторванный выстрелом фрагмент его черепа.

Иногда (все это будет позже) она будет спрашивать у Бобби, как могло случиться, что в те несколько секунд ее мозг уловил так много деталей, но при этом так мало удержалось в памяти.

Его убили из-за того закона.

Она это знала.

Закона о гражданских правах, который он хотел принять.

Вот за что его убили.

В то утро, когда они покинули Белый дом, – в четверг, всего за день до страшных событий, – Джек был безмятежен. Он сказал, что впервые за много лет спина болит не так сильно. «И что же мы будем делать, если застрянем на ферме у Линдона?» – спросила она. Кеннет в это время укладывал ей волосы. Джек зашел в комнату и стоял сзади и немного в стороне. Он встретился с ней взглядом в зеркале и пожал плечами.

– Будем кататься на лошадях, – ответил он.

Перед тем как выйти из комнаты, Джек протянул ей документ. «Если хочешь знать, чем я живу, прочти это».

– Это для Техаса?

– Нет, я просил Нойштадта изучить тот ракетный кризис и набросать отчет, чтобы понять, в какой момент все пошло наперекосяк.

Она бросила взгляд на бумагу. «"Скайболт" и Нассау. Формирование американской политики и англо-американских отношений». Сверху и снизу слева было напечатано: «Совершенно секретно».

Он стоял посреди комнаты, будто чего-то ждал.

– Я прочитаю, – сказала Джеки.

Он тронул карман пиджака, пальцы пробежались по темно-синей ткани.

– Я также собираюсь передать экземпляр Макмиллану, – произнес Джек. – Во всяком случае, подумываю об этом. Почему бы тебе не взять документ с собой – потом посмотришь и скажешь, стоит ли.

– Конечно, – ответила она.

Он, вроде бы удовлетворившись, вышел.

Но ее мысли были заняты речью, которую ей предстояло произнести по-испански на встрече с латиноамериканцами в Хьюстоне. Джеки положила отчет в стопку вещей, которые собрала в последний момент.

Однажды, несколько лет назад, ты уехал с вечеринки с другой женщиной. Блондинка в серебристом платье, в котором ее тело сияло лунным светом. Мы были женаты не первый год, но такое случилось впервые. Мне казалось, будто я смотрю на себя откуда-то со стороны и вижу, как ты уходишь с ней, а все в зале поворачиваются ко мне. Я попыталась изобразить пустой, ничего не выражающий взгляд – такое лицо бывает у жен, которые все понимают и которым все равно.

Она сидит на металлическом складном стуле в коридоре больницы Паркленд и курит. Внутри нее холод и тишина, хотя все вокруг суетятся: топот ног, голоса, ужасный больничный запах.

Она думает, куда делось ее пальто, а потом понимает: оно на ней. Опускает взгляд на колени, на юбку… Лучше бы не смотрела туда!

Поворачивает голову назад и глядит сквозь людской поток на противоположную стену.

«Миссис Кеннеди, может, сходим в уборную и поможем вам умыться?»

«Миссис Кеннеди, мы привезли вам вещи, чтобы вы могли переодеться».

Все постоянно что-то твердят.

Двери первого травматологического отделения открываются, и в коридоре все стихает. Она поворачивается к вышедшему врачу и читает на его лице то, что и так знала, – по-другому и быть не могло при всем желании. Она встает, как будто понимает, как все должно происходить. Будто заранее существовал некий сценарий, и Джек знал о нем, и ей сейчас придется исполнить свою роль.

Она проходит мимо доктора, несмотря на то что персонал пытается преградить ей путь. Протискиваясь внутрь, она представляет себя клинком, режущим толпу. Миновав строй мужчин в операционной, направляется к телу того, кто принадлежит ей. Он лежит под простыней, обнаженный. Она целует его ноги, склоняет свое лицо над его прекрасным лицом. Оно и сейчас такое же красивое, как раньше. Она снимает кольцо и пытается надеть ему на мизинец, но оно застревает на первом же суставе, и это огорчает, но она не стаскивает его обратно. Его прекрасная, пробитая пулей голова отвернута раной в другую сторону, глаза открыты и спокойны. Взгляд еще не стал пустым.

Мы сотканы из звезд, и я полюбила тебя с первого взгляда. Я любила тебя, даже осознавая, что из-за этого что-то во мне сломается.

Накануне вечером в номере отеля кто-то развесил по стенам коллекцию взятых на время из музея картин. Шестнадцать чудесных живописных полотен: Моне, Ван Гог, Прендергаст. Джек нарисовал милые каракули в блокноте, лежавшем рядом с телефоном. Лодка с раздуваемым ветром парусом летит по волнам. В углу – какая-то фигурка.

– Это птица? – спросила Джеки. – Или воздушный змей, или такое облако?

– Это солнце, – ответил он.

– Нет, не может быть, – возразила она. – Что это все-таки?

– Я еще не решил, но что-то летит. – Он лежал на кровати. – Иди-ка сюда.

Мир не отбрасывает теней, время искривлено. Не существует до и после, есть только резкий и страшный звук, и все замедлилось, и твоя голова дернулась назад, руки поднялись к горлу, во взгляде растерянность. Я это помню. И помню, как подумала: со стороны кажется, будто у тебя болит голова.

– Миссис Кеннеди, вице-президент Джонсон возвращается в Вашингтон, он хотел бы, чтобы вы полетели с ним, – говорит Клинт, приставленный к ней агент Секретной службы.

Джеки стоит в больничном коридоре. Дверь первого травматологического отделения снова закрыта. Бригада врачей еще что-то там делает. Ей сказали что, но она сейчас не может вспомнить и снова чего-то ждет на металлическом складном стуле. Подняв голову, она смотрит Клинту в глаза – такие же молодые, живые, темные, как и всегда.

– Мистер Хилл, объясните, пожалуйста, вице-президенту Джонсону, что я никуда не поеду без президента.

– Да, миссис Кеннеди, – отвечает тот и уходит.

Покидая свой дом в Вирджинии несколькими днями ранее, она в последний момент прошлась по комнатам, чтобы посмотреть, не забыла ли что-то. Нашла книжный дайджест с пометками Джека – он обвел в кружок те книги, которые хотел заказать. Смятый журнал завалился под диван, откуда торчал лишь его краешек. А еще она обнаружила игрушечный вертолет Джона, рассыпавшиеся из коробки мелки. Красный носок.

Как-то раз, много лет назад в Хайаннис-Порт, еще до того, как мы поженились, солнце залило комнату светом, а на лужайке кувыркались дети в коротеньких белых шортиках с пятнами от травы. Я искала тебя. Прошла через гостиную. Вы с отцом и Бобби разговаривали в комнате за коридором. Ты не знал, что я тут. Я услышала, как твой отец произнес мое имя, и остановилась. Я слушала, как вы втроем обсуждали мои достоинства: из добропорядочной и создающей иллюзию состоятельности семьи, красивая, но не слишком. А потом и недостатки: некоторый излишек интеллектуального снобизма и французского шика.

К горлу подступила тошнота: вы втроем говорили обо мне, как об участке земли, который необходимо оценить и измерить перед приобретением. Я бросила взгляд назад, ища пути отступления, – дверь неподалеку выходила на лужайку перед домом, где стояла моя машина.

Но я не могла сбежать от тебя.

Потом вы с Бобби вышли из комнаты, а за вами и отец. Джо притормозил, увидев меня. Он понял, что я услышала лишнее.

С улицы вкатывают пустую каталку бронзового цвета. Металлическая конструкция на маленьких резиновых колесах. Фигуры O'Доннелла и Пауэрса вырастают перед Джеки. Она собирается спросить: «Что вы делаете?», но потом понимает, что они пытаются заслонить от нее происходящее, чтобы она ничего не видела. Доктор просит ее уйти.

– Вы думаете, меня расстроит вид гроба? – спрашивает она. – Я видела, как убили моего мужа, он умер у меня на руках. Я вся в его крови. Разве могу я увидеть что-то худшее?

Кажется, доктор, озадаченный и смущенный, съеживается в своем белом халате. Ее сознание не в состоянии анализировать все эти детали, удивляться им, обдумывать их значение. Дэйв Пауэрс спорит с судмедэкспертом, который утверждает, что надо провести вскрытие здесь, в Техасе, согласно закону штата. Отскакивая от линолеума, их голоса становятся громче и переходят в крик, разносящийся по всему коридору. Пауэрс объясняет, что вице-президент и Леди Бёрд Джонсон ждут миссис Кеннеди в аэропорту Лав-Филд. А миссис Кеннеди ждет президента. Медицинскую экспертизу можно провести и в Вашингтоне, вне зависимости от того, что там говорится в этом дурацком техасском законе об убийстве и его юрисдикции.

Она перестает следить за тем, что происходит вокруг. В какой-то момент каталка с гробом с большими ручками плавно выезжает из первого травматологического отделения. Она знает, что он там, а значит, пора идти. Он уезжает, и она уедет с ним. Гроб холодный на ощупь, и Джеки выходит за ним к катафалку. Клинт просит ее сесть в машину, которая поедет следом, но она объясняет: «Нет, мистер Хилл. Я поеду с президентом». Она забирается в заднюю часть катафалка, и Клинт карабкается за ней. Им приходится ехать, прижав колени к груди, хотя в передней части автомобиля, где находится Джек, места больше.

Не надо было позволять тебе приезжать сюда.

Гроб не пролезает в дверь самолета, и приходится наклонять его, чтобы протиснуть под углом. Она стоит внизу у трапа и наблюдает. От взлетной полосы поднимается жар. Кровь Джека запеклась на ее чулках. Можно было бы сказать этим людям, что у них ничего не получится, гроб не пройдет. Они перекидываются словами, но ей снизу их не разобрать. Клинт оглядывается на нее. Она читает в его глазах предупреждение за миг до того, как они отламывают ручки гроба. Раздается ужасный скрежет металла, отрываемого от деревянного корпуса. Гроб впихивают в салон самолета. Она поднимается по ступеням.

Но вылетать сразу нельзя. Необходимо дождаться судью, который примет присягу вице-президента. На кровати в президентском отсеке кто-то разложил для нее чистое платье, жакет, чулки. Два голубых полотенца с символикой президентской авиафлотилии Air Force One лежат рядом с одеждой. Ее лицо, забрызганное кровью, мелькает в зеркале в туалетной комнате. Намочив салфетку, она принимается стирать эти следы. Нет. Зря. Надо все оставить как есть. Его кровь, ее лицо, зеркало – все это принадлежало им несколько часов назад, а теперь ничего не осталось. В дверь тихонько постучали. Входит Леди Бёрд и предлагает прислать кого-нибудь, кто поможет Джеки привести себя в порядок.

– Что, если бы меня там не было? – спрашивает она у Леди Бёрд.

Одна перчатка – правая – была утром белой, а сейчас темная от крови. Левая потерялась. Где она могла ее оставить?

– Давайте переоденемся, – мягко предлагает Леди Бёрд.

– Нет, – отвечает Джеки. – Я хочу, чтобы все видели, что сделали с Джеком.

Позже она уже не сможет припомнить, произнесла ли это вслух.

– Леди Бёрд, пришлите сюда, пожалуйста, мистера Хилла и мистера О'Доннелла. Я хочу передать распоряжения для своей матери и мисс Шоу. Это касается детей.

Судья, которая должна принять присягу вице-президента, оказалась миниатюрной женщиной в коричневом платье в белый горошек. В самолете стоит удушающая жара. Из-за тепла тел и скопившегося в салоне горячего застойного воздуха маленькое пространство с низким потолком разогрелось до предела. Людей набилось много, слишком много. Орел на ковре, так же как и раньше, простирает крылья, несмотря на то что присутствующие попирают их ногами. Кто-то хватился Библии. «Она на ночном столике в спальне», – шепчет Джеки стоящему рядом O'Брайену. Тот выходит, чтобы найти книгу. Фотограф уже забрался на диван и сверху нацелил свою камеру. Свет отражается от его очков, пока он упирается спиной в изгиб стены, переходящей в потолок, сгорбившись, как тролль, пытаясь захватить всех в объектив. Заработали двигатели – затарахтели, закашляли, – и кто-то взял ее за локоть. Линдон. Он хочет, чтобы она встала рядом с ним. Все жмутся друг к другу в тесном пространстве, как сельди в бочке. Маленькими шажками она двигается туда, куда ее направили, и смотрит на свои руки. Странные, будто чужие, с непривычной полоской бледной кожи у основания безымянного пальца – следом от кольца.

– Вы не обязаны туда идти, – сказал ей Кенни O'Доннелл десятью минутами ранее в спальне. Он был раздавлен произошедшей трагедией, в один миг перечеркнувшей всю его жизнь.

– Мне кажется, я должна отдать этот долг своей стране, – ответила она.

Во время перелета она сидит в хвосте самолета с гробом Джека и ирландцами – О'Брайеном, О'Доннеллом, Пауэрсом. Экипаж снял некоторые сиденья, чтобы освободить место. Ее рука постоянно лежит на гробе. Впереди кто-то ест суп, и от этого запаха ее подташнивает.

Как же быть? Как мне это сделать и справлюсь ли я? Как превратить сумбур нашей жизни, с ее откровенными промахами и хаосом, в благопристойную историю, которую можно рассказывать детям, чтобы она выглядела так, будто у нас все и всегда было под контролем?

Теперь рядом ворчливо обсуждают, почему Джонсон принял присягу в Далласе. Он что, не мог подождать? Он заявил, что спросил у Бобби, и сделал так, как тот посоветовал. Хотя наверняка Бобби ничего подобного не советовал. Они замолкают, поняв, что она смотрит на них и слушает. На костюме Дэйва Пауэрса кровь. На мгновение она задерживает взгляд на ней, а затем рассказывает им о похоронах Авраама Линкольна и о книге из библиотеки Белого дома. И просит, чтобы кто-то из них напомнил Пэм: ей следует сообщить Уэсту, чтобы тот нашел это издание – его надо будет использовать при организации церемонии.

– Мы устроим похороны, как у Линкольна, – говорит она. – Там была лошадь без всадника, но мне надо перечитать и вспомнить детали – как ее взнуздать, как вести. Вот так мы сделаем.

Остальное время полета они рассказывают ей разные истории из жизни Джека. Мужчины налили себе виски, и она тоже немного пригубила из вежливости: они настояли, чтобы она выпила с ними, продемонстрировав тем самым, что принимают ее в свое братство. Они осиротели, и Джеки – это все, что у них осталось. Дэйв Пауэрс рассказывает о последнем визите Джека к своему отцу, Джо, в Хайаннис-Порт. Он отправился туда на машине после встреч по сбору средств для избирательной кампании в Бостоне, которые прошли накануне вечером, после поездки в Гарвард и на могилу Патрика. А затем провел день дома. Дэйв описывает, как Джек поцеловал отца на прощанье. Джеки почти что ощущает губами щеку Джо, на нее веет соленым морским воздухом. Она делает еще один глоток виски, позволяя тому обжечь ей горло.

– Дэйв, вы знали Джека всю жизнь, – произносит она. – Что же вы будете делать теперь? Что с вами будет?

Глаза у него злые, в них застыло отчаяние.

– Вот что я скажу вам, Джеки. Не представляю, черт возьми!

Экипаж сообщает, что впереди гроза. Погода плохая, возможны ураганы в Миссисипи и Арканзасе. Но пилот попробует обойти их.

– Хорошо, – отвечает она. – Вы замечали, как быстро темнеет, когда летишь с запада на восток?