Джентльмен в черной маске

Глава 31. МОНАХИ ПОЛУНОЧИ

Неужели Джоан сказала правду? Скорее, это похоже на сон! Должно быть, она просто хотела попугать его, как в свое время пугала Лидию Гамон. То, что она сказала, — немыслимо, она еще совсем ребенок!

Он снова поскакал к дому миссис Корнфорд. В порыве гнева он собирался пройти в дом и потребовать от несчастного алкоголика объяснений… Слишком много он узнал за последние сутки!

Но ему помешало появление врача. Старый доктор приветливо кивнул Джемсу.

— Как поживает ваш пациент? — осведомился у него Морлек.

— Скверно. Он очень слаб, и организму трудно сопротивляться болезни. За благополучный исход поручиться нельзя. Но и вы неважно выглядите, милейший. Я давно вас не видел — с той поры, как…

— С тех пор, как я вышел из тюрьмы, — подсказал, улыбаясь, Морлек. — Мы действительно давно не встречались. Но вам нечего беспокоиться: я здоров как лошадь.

Некоторое время они шли рядом.

— Какой странный парень мой пациент, Фаррингтон. — заговорил, наконец, доктор. — Ведет себя более чем странно, а ведь он умен, получил хорошее образование. И лежит сейчас в белой горячке! Если бы вы слышали, что он бормочет, у вас бы волосы встали дыбом. К счастью, я лыс, и на меня его бред не производит впечатления. Вы что-нибудь слышали о монахах полуночи?

— О чем?

— О монахах полуночи. Я очень заинтересовался ими. Существует какое-то тайное общество под этим названием. Вы не слыхали? Вы ведь многое повидали на своем веку. Он, не умолкая, бредил ими. Собственно, мне не следовало бы разглашать врачебную тайну, но… И когда он говорил о них, почему-то всегда упоминал имя «Джоан». Я не прочь бы узнать, кто эта таинственная женщина.

Джемс промолчал.

— Во всяком случае, это очень распространенное имя. Вы не обращали внимания, как порой входят в моду то одни, то другие имена? Почти все Марджори, как и все Доры и Доротеи родились в 1896 году. Все Джоан нынче примерно в девятнадцатилетнем возрасте. Сейчас новорожденных девочек нарекают Маргаритами. Как странно устроен свет!

Вскоре он попрощался с Джемсом и направился в дом, где его ждал пациент.

Морлек задумался. Нет, Джоан хотела его напугать или просто пошутила — ему страстно хотелось верить, что она свободна. Он утешал себя, как мог, и не хотел отказаться от нее.

Когда Джемс обогнул Старый Дом, навстречу промчался автомобиль итальянской марки. На мгновение он придержал лошадь и посмотрел вслед машине. За рулем сидел Ральф Гамон. Вряд ли его присутствие в этих краях представлялось кому-либо приятным и полезным.

— К вам приходили полицейские, сударь, — театрально заявил ему Бинджер, выбежав навстречу.

— Кто? Спунер или Финниган?

— Нет, они пришли сюда все и допрашивали Вильяма. Как странно, что дворецкого, как и меня, зовут Вильямом…

— Перестаньте болтать, — нетерпеливо оборвал его Джемс. — Что они говорили Вильяму?

— Хотели узнать, не выходили ли вы прошлой ночью из дому. И Вильям им сказал, что, насколько ему известно, вы всю ночь провели дома. А я-то наверное знал, что вы были дома, и так и сказал им. Они записали мои слова в протокол.

— Когда они ушли?

— Они еще не ушли. Они прошли к вам в кабинет. Один из них сказал, — а всего их было трое, — что скверно себя чувствует и хочет отдохнуть: уж очень сильно солнце напекло ему голову.

— Насколько я успел заметить, солнце за последний месяц не выглядывало ни разу. Должно быть, третьего зовут Уэллингом. Это вполне в его стиле.

— Совершенно верно, сэр, так его и зовут. Пожилой, седой человек, а ведет себя, как ребенок, или не в своем уме. Поставил граммофон на стол и все спрашивал, к чему в нем боковое отверстие. Просто ужасно, что взрослые люди иногда ведут себя так ребячливо.

— Да, это ужасно, — убежденно заявил Джемс и поспешил к себе в кабинет.

Уэллинг, как ни в чем не бывало, разглядывал одну из гравюр, украшавших камин. Завидев хозяина, он приветливо улыбнулся и сказал:

— Вот, наконец и вы, Морлек. Вы отлично выглядите.

— Я только что встретил врача, и он высказал противоположное мнение. Однако, надо полагать, вам как детективу это известно лучше, — пошутил Джемс, пожимая полицейскому руку.

— Я решил навестить вас, — Уэллинг, следуя странной привычке, глядел в потолок, а затем внезапно опускал глаза на своего собеседника. Чем выше тот был ростом, тем сильней приходилось задирать голову сыщику.

Он смотрел Джемсу прямо в глаза. Взгляд его казался ласковым, однако не раз приводил в отчаяние самых закоренелых преступников.

— Я только вчера узнал, что двое наших сотрудников следят за вами. И кому пришла в голову такая мысль, — возмущенно сказал он. — Как только мне стало известно об этом, я поспешил приехать и тотчас отправил наблюдателей восвояси. Я не хочу стеснять вас, Морлек. Это несправедливо.

Джемс раскатисто захохотал.

— А я уверен, что именно вы поручили своим сыщикам следить за мной.

— Я уверен в этом еще в большей степени, чем вы, — печально произнес Уэллинг и покачал головой. — К сожалению, в интересах дела нам иногда приходится лгать. — Он сокрушенно покачал головой. — И к чему эта бесконечная и бессмысленная ложь? Порой мне становится от этого не по себе… У вас очень славный граммофон… Есть и пластинки?

— У меня их немало, — поспешил ответить Джемс.

— Кто бы мог подумать, — неторопливо произнес Уэллинг. — А я как раз завел граммофон, — добавил он.

Диск вращался очень медленно.

— Странно, ваш граммофон ползет, как улитка. Вздумай вы поставить лампу на середину диска, а на его край картонную фигурку человека, то забавная тень упала бы на занавеску. Казалось бы, что вы ходите мимо окна. Что вы скажете, Морлек? Если я когда-нибудь соберусь, наконец, написать книгу о преступном мире, то обязательно упомяну о граммофоне. И знаете, обязательно приложу к описанию приспособление с фигуркой человека и несколько иллюстраций.

Джемс переставил регулятор, и диск завертелся быстрее.

— Даже самый хитрый и продуманный план из-за маленькой небрежности может потерпеть неудачу. Будь я преступником и намеревайся обмануть полицию, то прежде всего переставил бы регулятор в обычное положение. Попрошу вас не забыть и об этом в своей будущей книге.

— Разумеется, я не забуду и о регуляторе, — заверил Уэллинг. — Благодарю за информацию, — добавил он шутливо.

Оглянувшись, капитан поискал глазами Спунера и Финнигана.

— Я полагаю, что все в порядке. Вам нечего терять здесь время понапрасну. Возвращайтесь в Лондон первым же поездом, — отпустил он полицейских. — Я вас догоню. А пока потолкую с мистером Морлеком наедине.

Подойдя к окну, он поглядел сыщикам вслед.

— Славные ребята, — сказал он, обращаясь к Джемсу, — очень преданны своему делу, но, к сожалению, инертны и безынициативны. Скажите мне откровенно, Морлек, где вы были этой ночью?

— А как по-вашему, где я мог быть? — Джемс, усевшись поудобнее у камина, принялся набивать свою трубку.

— Я полагаю, что этой ночью вы успели навестить нашего общего приятеля Марборна. Ваше внимание привлек его несгораемый шкаф, вы вскрыли его и очистили. А вы знаете, я говорю только то, что мне известно. Наверняка, Морлек. Вы меня огорчаете.

И он многозначительно покачал головой.

— Акула не кусает акулу, а один вор не должен обкрадывать другого. Я полагаю также, что для вас не является тайной тот факт, что Марборн является вором, хотя и носил полицейский мундир. И начальнику Скотленд-Ярда из достоверных источников это тоже известно. Вы хоть нашли то, что искали?

— Нет, мне не удалось.

— Но почему, в таком случае, вы взяли у него деньги?

— Какие деньги? — невинно осведомился Джемс.

Капитан Уэллинг опустился в кресло и старательно подвернул брюки на коленях — признак того, что беседа будет долгой.

— Нам придется всерьез поссориться, Морлек, — сказал он участливо.

— Бога ради, что вы такое говорите! — взмолился Джемс. — Я забираю деньги лишь у человека, который бросил мне вызов.

Уэллинг кивнул.

— Об этом я давно догадывался. Возможно, деньги достались ему нечестным путем, но все же они — собственность Марборна. Объясните мне хотя бы, почему Марборн пользуется безграничным влиянием на Гамона?

— Насколько я знаю, Марборн занимается вымогательством. Документ, имеющий для Гамона огромное значение, находится у него в руках. Гамон вынужден платить ему за молчание. По крайней мере, таковы мои догадки.

— Таким образом, речь идет о документе, письме или протоколе, и вы за ним тщетно гоняетесь. Если документ попадет в руки полиции и суда — песенка Гамона спета? Надеюсь я правильно все излагаю?

— Совершенно верно.

— Вот и прекрасно, — продолжил Уэллинг, разглядывая свои руки. — Так значит, стоит документу попасть в руки полиции и Гамона ожидают крупные неприятности. Теперь скажите мне, наконец, что же таит в себе документ, почему Гамон до сих пор не уничтожил его?

На губах Джемса заиграла улыбка.

— В этом-то и таится смысл происходящего. Гамон не уничтожает документ, потому что он — жадная обезьяна. Он засунул свою лапу в тыкву и схватил сливу, и, боясь разжато кулак, предпочитает рисковать головой, но не выпустить добычу.

— Но ведь вы сами говорите, что этот документ может навредить ему. Почему все же он не уничтожает его? Это невероятно. Я слышал о его баснословной скупости, но все же не понимаю! Чего ради он так ревностно оберегал документ, который может…

— …привести его на виселицу, — спокойно закончил Джемс.

Уэллинг нахмурился.

— Неужели дела так плохи? — серьезно спросил он. — Гамон обезумел. Не уничтожив доказательств своей вины, он может поплатиться жизнью. За всю свою многолетнюю деятельность я не слышал ничего подобного. Случалось, человек оставит против себя улику по неосторожности, по рассеянности, но намеренно хранить ее… Скажите, а кем написан документ — им самим?

— Нет, другим человеком. В нем идет речь о крупном мошенничестве, затеянном Гамоном, и даже о покушении на убийство.

Уэллинга не легко было удивить. Но здесь оставалось только удивляться.

— Я отказываюсь что-либо понимать, уж больно это твердый орешек для меня, — он помолчал. — Вчера я встречал Гамона. Он очень сильно изменился — на нем лица не было. Видно, ночами не спит, и все это стоит ему немало крови. Одно, во всяком случае, ясно: неприятность с документом будет концом для Ральфа Гамона.

— Я буду очень сожалеть, если Гамон умрет естественной смертью, — заверил Джемс. — Кстати, он снова появился в Крейзе.

— Я знаю. Утром он телеграфировал лорду Крейзу и просил разрешения навестить его. Свою сестру он отослал в Париж.

Уэллинг задумчиво потер кончик носа.

— Я не прочь пролить свет на всю эту историю и убедиться в правильности ваших подозрений.

— Гамон способен на любую гнусность, — решительно заявил Джемс.

Морлек симпатизировал Уэллингу и при других обстоятельствах провел бы с ним целый день, но сейчас ему хотелось побыть одному. Когда сыщик ушел, он обрадовался.

Объяснение Джоан Карстон задело его за живое. Он начинал верить сказанному — такими вещами не шутят. С упавшим сердцем дважды он проскакал к домику миссис Корнфорд и поинтересовался здоровьем ее подопечного.

— Он чувствует себя очень скверно, но врач обнадежил меня. Леди Джоан настолько внимательна и мила, что навестила меня и передала для больного вино.

Джемса Морлека задело сообщение врача, но он тут же устыдился своей необоснованной и неуместной ревности.

— Она всегда так любезна и отзывчива, — добавила с улыбкой миссис Корнфорд. — По-видимому, вы с ней большие друзья, она расположена к вам и сегодня также вспоминала о вас.

— Вам что-нибудь известно о мистере Фаррингтоне? — спросил Джемс свою собеседницу.

— Собственно говоря, почти ничего. Он одинок и не имеет друзей. Из города ему ежемесячно, очень аккуратно высылает его содержание адвокат. Мне очень хотелось бы сообщить о его состоянии каким-нибудь близким или родственникам юноши, но не знаю как. Он сам говорит о каких-то монахах полуночи и, кроме имени девушки, упоминает о каком-то Беннокуайте. Это имя мне кажется очень знакомым. Я его слышала, но где и при каких обстоятельствах — не могу вспомнить.

Джемсу имя «Беннокуайт» также показалось знакомым, он смутно связывал его с какими-то темными и потусторонними силами.

Он ехал верхом по деревенской улице, и вдруг его осенило: надо поужинать с Уэллингом. Морлек повернул коня и поскакал к гостинице «Красный Лев», где на несколько дней остановился капитан.

Полицейского он застал за кружкой пива.

— Уэллинг, вам известен некий Беннокуайт? — спросил Джемс.

— Когда-то мне приходилось встречаться с человеком, носившим это имя, — ответил, не задумываясь, сыщик. — Вы помните его дело? Он, молодой священник, повел себя таким образом, что лишился сана. Собственно говоря, он никаких преступлений не совершал. Однако нет ничего хуже, чем избрать духовную карьеру, не имея для этого никаких достоинств, — по натуре он оставался дурным человеком. Впоследствии он спутался с компанией шулеров и попал в руки полиции, но обвинение против него возбуждено не было. Во время войны он ушел на фронт добровольцем и храбро сражался, даже был представлен к ордену Виктории, но вскоре пал в бою у Соммы. Быть может, вы вспомнили о нем в связи с каким-то тайным обществом? За это мы его не преследовали.

— О каком тайном обществе вы говорите?

— Мания организовывать тайные общества преследовала его со школьной скамьи и всю жизнь. Он не только внес смятение в свою школу, но поднял на ноги всех мальчуганов в окрестностях. Беннокуайт увлекался мистикой, но главными чертами его характера были хитрость и вероломство.

— В какой школе он учился? Или вам это неизвестно?

— Нет, случайно я это знаю. Он учился в Гульстоне — самой большой школе в Беркшире.

Джемс возвратился домой и написал письмо директору школы в Гульстон. Он надеялся, что тот не станет искать в нем героя последнего скандального процесса и не ответит отказом.

После обеда Морлек видел, как Гамон проехал на своей машине обратно в Лондон, и удивился, почему он так поспешно возвращается.

Ночью Джемса разбудил какой-то шум. Подойдя к окну он увидел: на итальянской машине, отличающейся своеобразным урчанием мотора, Гамон опять приехал в Крейз.

Морлек подумал, что тот в последнее время довольно энергичен и мотается с места на место чаще, чем обычно.

В самом деле, Ральф Гамон не терял времени понапрасну. В Лондоне он успел переговорить с чужестранцем — тот только что прибыл в оживленный и казавшийся ему невероятно большим город. Разговаривали они на арабском языке.