Джеральд Даррелл. Путешествие в Эдвенчер

Затем Джеральд перешел к самой интересной части своей лекции. «Те­перь я хотел бы представить вам двух представительниц противоположного пола, — заявил он. — Получил я их разными способами. Одну мне удалось поймать на равнине Чако, а на второй я женился. Леди и джентльмены — моя ЖЕНА… и… САРА ХАГЕРЗАК!» Появление Джеки было встречено ап­лодисментами, а когда на сцене появилась Сара, публика пришла в полный восторг. Радость публики передалась муравьедихе, и она выступила с бле­ском. «Лекция прошла с огромным успехом, — вспоминала Джеки. — Но истинной героиней вечера оказалась Сара Хагерзак. Она была в полном восторге от реакции публики и так возбудилась, что никак не хотела воз­вращаться в свою клетку».

«Гончие Бафута» вышли в Англии и в Америке в 1954 году. Позднее эта книга была переведена на большинство европейских языков, а также опуб­ликована в Южной Америке. Рецензии были замечательными, продажи также превосходили самые смелые ожидания. В Британии «Гончих» вклю­чили в двадцатку рождественских книг, причем соседями Джеральда стали Агата Кристи, Пол Гэллико и Колетт. Первый тираж в 10 тысяч экземпля­ров был распродан в мгновение ока, затем прошла первая допечатка, за ней вторая. Эта книга печатается постоянно, вы всегда можете найти ее в продаже. Она была переведена более чем на двадцать пять языков. Выдаю­щийся швейцарский психолог Карл Юнг никогда не расставался с экземп­ляром «Гончих Бафута». Джеральд стал получать письма со всех концов света, особенно часто ему писали дети, в том числе и из стран, относящих­ся к коммунистическому блоку. Все эти письма были пронизаны искренней любовью к природе.

«Дорогой Джеральд Даррелл. Как поживаете? — писал один мальчик на ломаном английском. — Меня зовут Алеша. Я живу в России. Я читал много ваших книг. Я очень люблю вашу книгу «Гончие Бафута». Я очень-очень хочу иметь волосатую лягушку. Я очень очень прошу прислать мне волосатую лягушку. И, дорогой Джеральд, напишите мне письмо. Пожа­луйста. До свидания. Алеша».

Письмо от пятнадцатилетней болгарки Елены написано более грамот­но. «Вы очень популярны среди нашей молодежи, — писала она. — Боль­ше всего мне нравятся «Три билета до Эдвенчер» и «Под пологом пьяного леса». Я очень люблю зверей и страшно жалею, что в моем доме слишком мало места даже для домашних животных. Но у меня есть губка. Ее зовут Клавдий. Он живет в банке и питается только морской солью. У него есть четыре / пять детей. Губка, бедная губка…»

Критики встретили книгу Даррелла с огромным энтузиазмом, причем в этом английские критики не отличались от своих американских коллег. Все соглашались с тем, что «Гончие Бафута» — лучшая книга Джеральда. Это лучшая книга об Африке, лучшая книга о животных, лучшая книга о путешествиях, лучшая книга обо всем на свете. «Книги редко доставляют мне такое наслаждение, — писал романист Джеймс Хэнли. — Обаяние, юмор, острая наблюдательность делают автора «настоящим фавном, мох­натым созданием, обладающим исключительным обаянием». И еще в книге был Фон.

Этот африканский пьяница — источник постоянных хлопот для поли­тически корректных африканских националистов будущего — проходит через всю книгу, как чернокожий Фальстаф. «Любитель джина король Ба­фута — это замечательный персонаж», — писал критик из журнала «Тайм энд Тайд», а другой журналист замечал: «Я рад, что в нем сошлись воедино Агамемнон и сэр Тикеджи Рао III и что нашелся поэт, который обеспечил ему бессмертие». Нью-йоркская газета «Сатердей ревью оф литератче» под­хватывает: «Мистер Даррелл, способный выпить не меньше любого частно­го детектива, присоединился к Фону в его поистине лукулловых трапезах, способных вызвать глубочайшее уважение. Во время этих алкогольных возлияний мистер Даррелл сумел запомнить и воспроизвести самые заме­чательные беседы и глубоко проникнуть в душу африканского короля. Глу­бина и достоверность изображения делают образ Фона интересным, проти­воречивым и трогательным».

Но не все было так безоблачно. В мире появился интерес к проблеме отношений животных и зоопарков, колонии и метрополий. Некоторые критики были удивлены тем, что в своей книге Даррелл не коснулся ни од­ного из этих вопросов. «Он пытается обойтись без объяснений, — писал критик из «Спектейтора». — Он не выносит моральных суждений. Он пол­ностью сосредоточен на частностях». Более того, у него «нет рекомендаций относительно будущего Черного континента», он убежден, что «чем меньше животное, тем ему будет лучше в зоопарке». Дэвид Эттенборо отмечал, что в книге полностью отсутствуют проблемы и трагедии, неизбежные в любой звероловской экспедиции. Из Америки пришло сообщение о том, что книга не понравится «любящим тетушкам Эммам». В своей книге Джеральд не смог обойтись без описаний туалетных привычек своих питомцев, а также смело обсуждал вопросы сексуального поведения обезьян. «И разумеется, мы не можем одобрить пьянство. А о нем говорится на каждой второй стра­нице».

К этому моменту Джеральд уже понял, что превратился в обществен­ное достояние. Он решил, что настало время изменить свою жизнь и пред­стать перед миром в более приемлемой форме. Смущенный тем, что газеты называют его «ученым», он укрепил свои образовательные позиции для об­ложек книг и критических статей. Теперь он утверждал, что получил обра­зование во Франции, Швейцарии, Италии, Греции и Англии до войны, а во время войны занимался исследованиями в области сельского хозяйства и экологии.

Имея за плечами три опубликованных бестселлера и два в запасе («Под пологом пьяного леса» и «Новый Ной»), Джеральд добился признания и из­вестности. Известность его была так велика, что Лоуренс писал Генри Миллеру, что Джеральд стал «более знаменитым писателем, чем все мы, вместе взятые», хотя он по-прежнему остается «совершенно не испорчен­ным своей славой и точно таким же, как раньше». Впервые заветная мечта Джеральда иметь собственный зоопарк начала приобретать реальные очер­тания, хотя позволить себе настоящий большой зоопарк он никак не мог. Чем серьезнее он задумывался над реализацией своей мечты, тем сильнее беспокоились друзья и члены семьи. «Но зачем тебе нужен зоопарк? — спрашивали они. — Почему не кондитерская фабрика, не сад, не ферма — словом, почему бы тебе не купить что-нибудь безопасное и респектабель­ное?»

«Во-первых, — позднее писал Джеральд, — я никогда не хотел быть респектабельным. Во-вторых, я не думаю, что желание иметь собственный зоопарк является чересчур эксцентричным. Для меня это совершенно есте­ственно. Я всегда интересовался теми, кто живет на этой планете рядом со мной, и всегда хотел жить по соседству с ними, чтобы иметь возможность наблюдать и учиться у них. А что может быть лучше для такой цели, как не собственный зоопарк?»

Теперь мечта Джеральда стала выходить за обычные пределы. Он стал буквально одержим этой идеей, которая была заложена в него генетиче­ски. Он инстинктивно понял собственное предназначение. Его не волнова­ло, сочтут ли его эксцентричным или нет. Еще меньше беспокоил его тита­нический труд. «В те счастливые дни, — вспоминал он, — я не представ­лял, сколько денег и тяжелого труда потребуется для того, чтобы воплотить мою мечту в реальность».

Но где, когда и как это сделать? Обдумывая свой проект, Джеральд ре­шился обратиться за советом к троим выдающимся натуралистам стра­ны — к биологу Джулиану Хаксли, генеральному директору ЮНЕСКО Пи­теру Скотту, основателю Фонда в Слимбридже, и Джеймсу Фишеру, из­вестному британскому орнитологу и лектору по вопросам естественной истории. Джеральд также посетил Жана Делакура, «самого невероятного орнитолога в мире», который собрал замечательную коллекцию птиц во Франции. «Жан дал мне множество полезных советов, — писал Дже­ральд. — Советы человека, обладающего таким огромным опытом, оказа­лись для меня бесценными». В конце беседы Джеральд спросил у великого ученого, есть ли надежда для этого мира. Делакур на мгновение задумался, а потом ответил: «Да. Надежда есть — если мы признаем каннибализм».

24 октября 1954 года, через несколько дней после выхода «Гончих Ба­фута», Джеральд писал Лоуренсу о своем замысле:

«Я хочу рассказать тебе о моей идее, в исполнении которой мне понадо­бится твоя помощь и поддержка. Полагаю, что сейчас я вполне могу попы­таться сделать то, о чем мечтал долгие годы. Не сомневаюсь, что мои пла­ны покажутся тебе безумными и пустыми. Я хочу создать фонд или орга­низацию со штаб-квартирой где-нибудь в Вест-Индии, чтобы разводить в неволе тех животных, которые находятся на грани исчезновения и которые не смогут сохраниться без помощи человека. Я всегда считал, что это слишком смелая мечта, чтобы ее можно было воплотить в жизнь, но, встретившись с Джоном Хаксли (написавшим мне очень милое письмо по поводу «Ковчега»), я изложил ему свои соображения, и он согласился с тем, что это замечательная и очень нужная идея. Но, как он справедливо заметил, даже если все зоологи мира поддержат меня, лишь немногие смо­гут поддержать меня финансово. Я пишу тебе, чтобы спросить, не знаешь ли ты какого-нибудь богатого человека?.. Я могу предоставить ряд реко­мендаций от известных ученых, в том числе от двух знаменитостей. К со­жалению, в наше время известность в научном мире не приносит налич­ных».

Если бы ему удалось найти трех-четырех жертвователей и собрать де­сять тысяч фунтов, Джеральд мог бы создать собственный зоопарк. Дже­ральд рассчитывал на помощь со стороны знакомых Лоуренса, среди кото­рых были такие известные люди, как Фрейя Старк, писательница и путе­шественница, Осберт Ланкастер, Игорь Стравинский и многие другие. Бухгалтеры Джеральда уже работали над созданием будущего Фонда. Сле­дующим шагом должны были стать большие деньги и известные имена.

14 декабря Джеральд пишет Лоуренсу о Лесли. В марте 1952 года он наконец-то женился на своей разведенной подружке Дорис Холл — «гром­коголосой, добросердечной хохотушке Дорис». Ей было сорок шесть лет, на одиннадцать лет больше, чем мужу. Молодожены уехали в Кению, где Лес­ли стал управлять фермой (в брачном свидетельстве его профессия значи­лась как «механик по сельскохозяйственным машинам»). Джеральд наде­ялся, что брату наконец удастся осесть и заняться чем-нибудь серьезным. Первые сообщения из Африки обнадеживали. «Из его писем ясно, что он полностью доволен, — пишет Джеральд Лоуренсу. — Ему нравится его ра­бота и образ жизни. Полагаю, это то, что ему нужно».

Собственная жизнь Лоуренса была довольно напряженной и беспоря­дочной. В начале 1953 года ему пришлось выбирать между назначением в Россию или в Турцию. Он предпочел уйти в отставку и поселиться на Ки­пре, чтобы глубже проанализировать свои греческие и средиземноморские корни и обрести новое вдохновение. Он работал над завершением романа «Жюстина», первым томом знаменитого «Александрийского квартета», принесшего ему славу и деньги. Он жил в маленькой деревушке Беллапаис в нескольких милях от Кирении, где купил домик, прилепившийся к хол­му, на котором возвышались руины средневекового аббатства, утопавшие в апельсиновых и лимонных деревьях. Темноглазая дочка Лоуренса, Сафо, жила с ним. Туда же переехала и мама, ставшая домоправительницей и си­делкой для жены Ларри, Евы, страдавшей серьезным нервным заболева­нием.

Кипр в то время переживал сложный момент в своей истории. Гре­ки-киприоты восстали против британского правления и от протестов и за­бастовок перешли к открытому сопротивлению и вооруженной борьбе за присоединение к Греции. Положение Лоуренса было сложным. Он снова вопреки своему желанию, оказался вовлеченным в политическую борьбу. Он знал греческий язык и понимал психологию греков, поэтому его назна­чили руководителем информационной службы при британском консульст­ве в Никозии, из-за чего киприоты стали считать его английским шпионом.

К тому же стало ясно, что брак Лоуренса и Евы уже не спасти. Их со­вместная жизнь приносила обоим лишь страдания и боль. Осложняли по­ложение Лоуренса и многочисленные гости и посетители. В начале 1955 года на Кипр на два месяца приехали Джеральд с Джеки. «Зная пристра­стие Джеральда к киносъемкам, — вспоминала Джеки, — Ларри предло­жил ему познакомиться с островом и снять о нем фильм. Джерри не при­шлось уговаривать покинуть «Остров пудингов», и очень скоро мне снова пришлось собирать всевозможное оборудование».

Была и еще одна причина, чтобы отправиться на Кипр. Как и его брат, Джеральд никогда не чувствовал себя чистокровным англичанином. Он без труда подхватывался и мог жить где угодно. В его памяти были живы кар­тины счастливого детства, проведенного на греческом острове, он надеял­ся — хотя Кипр мало напоминал Корфу — обрести нечто подобное и во взрослой жизни. Более того, он думал, что, может быть, на Кипре ему уда­стся найти место для своего зоопарка — зоопарк мечты на острове мечты. В конце 1954 года по просьбе брата Джеральд написал статью для «Сайп­рус ревью», правительственной газеты, которую редактировал Лоуренс, в которой писал и о зоопарках: «Я глубоко удивлен тем, что никто до сих пор не создал зоопарка на Кипре… Преимущества этого острова очевидны, и основным является климат. Удивительно, насколько снижает расходы на содержание зоопарка теплый климат. Он позволяет содержать самых уди­вительных, редких и деликатных животных. В таком зоопарке их вполне можно было бы разводить».

Джеральд и Джеки прибыли на Кипр 31 марта 1955 года. Джеральд вновь увидел Средиземное море после того, как покинул Корфу еще до войны. «Мой младший и чрезвычайно удачливый брат приехал утром, — писал Лоуренс Фрейе Старк. — Он собирается пробыть здесь два месяца, чтобы закончить книгу и снять два цветных фильма для телевидения. Он просто кипит энергией и энтузиазмом». Среди знаменитостей, гостивших У Лоуренса, был писатель и эллинофил Патрик Ли Фермор с женой. Они на пару дней пересеклись с Джеральдом. «Было очень приятно и удиви­тельно видеть, как похожи братья друг на друга, — вспоминал Ли Фер­мор. — Они были совершенно одинаковы по внешности, голосу, смеху, юмору и одинаково любили жизнь».

Но ожидания Джеральда не оправдались. Лоуренс устроил небольшую вечеринку, чтобы познакомить брата и невестку с кипрским обществом. А ночью в городе произошло несколько взрывов, в том числе и на местной радиостанции. Началась террористическая борьба киприотов против анг­лийского правления. Лоуренс выскочил из дома с криком: «Мои записи!» Джеральд бросился за ним. «Подожди! — кричал он. — Если ты собираешь­ся совершить величайшую глупость в своей жизни, я не отпущу тебя одно­го. Куда бы я ни отправился, везде происходят революции!»

С планами съемок фильма о Кипре пришлось распроститься. Джеральд и Джеки остались в Беллапаисе и стали снимать фильм о важности водо­снабжения для кипрских деревень — довольно странный выбор темы для такого человека, как Джеральд. Ему удалось быстро вспомнить греческий, что облегчило общение с местными жителями. Его по-дружески принимали в самых враждебно настроенных регионах острова. Но на острове, разди­раемом гражданской войной, нет места для зоопарков, а в раздираемой скандалами семье нет места для брата. Когда стало ясно, что с телевизион­ными планами придется проститься, Джеральд и Джеки покинули Кипр и предоставили Лоуренсу и Еве самим разбираться в своих проблемах.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ИДИЛЛИЯ: 1955

12 июня 1955 года Джеральд и Джеки вернулись в Англию и сняли квартиру на северной окраине Лондона. Джеральд заболел желтухой, и ему приходилось придерживаться строжайшей диеты из паровой рыбы, су­харей и полностью воздерживаться от алкоголя — «такого не вытерпит ни один человек в здравом уме!».

Никогда еще Джеральду не было так плохо. Его бил озноб, его мутило, он был заперт в своей комнате, полностью оторван от повседневной жизни. Единственной его опорой была Джеки. Джеральд получил редкую возмож­ность передохнуть, разобрать камни и подумать — ведь больше заняться он ничем не мог.

Вступая в четвертое десятилетие своей жизни, Джеральд начал по-ино­му оценивать второе — счастливые довоенные годы, проведенные на Кор­фу. Этот остров всегда жил в его памяти. Он постоянно говорил о нем. Детские годы были связаны с таким счастьем и радостью, что забыть о них было попросту невозможно. Именно Корфу сделал Джеральда тем, кем ой стал. Именно там он почувствовал и развил в себе интерес к естественной истории, именно здесь он ощутил вкус к исследованиям природы и живот­ных, чего никогда не смог бы сделать в старой, склеротической Англии. Во время болезни Джеральд полностью погрузился в воспоминания о счастли­вом детстве, отдался ностальгии по любви, которая ушла и не вернется. «Корфу, — говорил он гораздо позже своему другу Дэвиду Хыозу, — это Рождество каждый день».

На Корфу Джеральд впервые понял, что такое наслаждение. «Солнце и море. Музыка. Цвета. И фактура: скалы, бревна, ощущение вещей. А по­том купания, плавание, теплая вода на разгоряченной коже… Остров иде­ально подходил для этого. Здесь, как на съемочной площадке, кипарисы вонзались в небо, оливковые рощи были тонко прорисованы на фоне ноч­ного пейзажа, огромная луна отражалась в спокойной воде — Голливуд для чувств».

Впервые Джеральд задумался над тем, чтобы систематизировать воспо­минания детства тремя годами раньше, когда готовил радиопередачу «Мои учителя на острове» для Би-би-си в декабре 1952 года. Тогда он рассказал о своих четырех учителях-эмигрантах, которых он назвал Томас Джонсон (то есть Джордж Вилкинсон), Майкл (Пэт Эванс), бельгийский консул и поляк-горбун (Краевски). Этих несчастных приглашали, чтобы вбить хоть что-нибудь в голову юного упрямца. Характеры учителей были великолеп­но выписаны. Уже тогда Джеральд задумался над тем, чтобы написать о чудесном острове и о том, что нравилось ему в те годы больше всего, — о пыльных козьих тропах через оливковые рощи, о белоснежных пляжах, о кристально-чистом и теплом, как кровь, море, об узких улочках и ярких прилавках еврейского квартала, где кишели кошки, об удивительном мире пауков, о спичечном коробке со скорпионами, о веранде, где пели птицы…

Для той передачи Джеральд лишь скользнул по поверхности своих вос­поминаний, даже не упомянув о своем главном учителе — Тео Стефаниде­се. Он считал его другом и наставником, а не нанятым учителем. В этом с Джеральдом были согласны и все остальные члены семьи. Но это было лишь начало. Сейчас же, лежа в постели и не имея возможности занимать­ся делами, он стал обдумывать эту идею гораздо глубже и серьезнее, чем раньше. Перед ним возник целый мир, о котором можно было рассказать. Он понимал, что все эти воспоминания подобны товарам на восточном ба­заре. Все это — сырой материал, из которого можно создать книгу, кото­рую он хочет и должен написать, — историю счастливого детства на ска­зочном острове Корфу. «Об этой книге, — вспоминает Джеки, — он гово­рил годами».

Джеральд прекрасно осознавал, что если он сделает все правильно, то выиграет. Идея стала воплощаться в жизнь. С одной стороны, целые сце­ны, порой даже целые главы лились свободно и легко. Они появлялись полностью готовыми, никто не мешал памяти изливаться на бумагу. С дру­гой стороны, Джеральд прекрасно сумел обработать довольно сырой мате­риал, придав ему вид совершенно профессиональный.

Много лет спустя, беседуя с Дэвидом Хьюзом, Джеральд утверждал, что он «совершенно сознательно написал бестселлер». Хьюз записал: «Дар-релл, как хороший повар, соединил три компонента, которые хороши сами по себе, но вместе становятся просто восхитительны. Он взял сказочный ландшафт греческого острова, удивительных его обитателей — животных и самих греков — и добавил ко всему этому эксцентричные характеры чле­нов своей семьи. Остров придал его повествованию покой, рай, солнечный свет, радость. Мир природы обеспечил авантюрную увлекательность. Род­ственники же внесли в эту книгу веселье, легкость, комедийность». Глав­ным для Джеральда было соблюсти равновесие между всеми тремя состав­ляющими, чтобы читатель не заскучал и мог переключиться с одного на другое.

«Я совершил огромную ошибку, впустив на первые страницы своих родственников», — писал Джеральд в предисловии к своим воспоминани­ям. Стоило им появиться, жаловался он, «как они тут же заполонили всю книгу, как это всегда делают герои книг, и зажили собственной жизнью». Единственная трудность заключалась в том, чтобы втиснуть между ними своих животных.

Нет сомнений в том, что Джеральд очень тщательно продумал план бу­дущей книги. «Я очень внимательно отнесся к плану книги, — писал он позже, — и к той очередности, в которой я писал главу за главой. Моя книга — это слоеный торт». Даррелл добавляет немного описаний там, чуть-чуть юмора сям, а за этим следуют сведения из естественной исто­рии — словом, повествование никогда не становится однообразным и скуч­ным для читателя.

Сначала нужно было выбрать название. Если название выбрано непра­вильно, то книга становится похожа на сражение без цели. Хорошее назва­ние не только вдохновляет, но и определяет концепцию книги. Джеральд записывал все варианты, когда они приходили ему на ум. Он думал на­звать книгу «Детство со скорпионами», «Мир в Наутилусе». Потом, когда основная тема книги стала яснее, появилось название «Карта рая», «Карта детства». Б конце концов он решил остановиться на названии «Человек с золотыми бронзовками». В отличие от других, это название сразу же вы­зывало в воображении четкий визуальный образ и к тому же могло слу­жить метафорой по отношению ко всей книге в целом.

Затем возникла структура книги. В ней должно было быть три части» по одной для каждого дома, где жила семья Дарреллов — землянично-ро­зового дома в Пераме, нарциссово-желтого дома в Кондокали и белоснеж­но-белого дома в Кризеде. Каждая часть состояла из четырех глав (впо­следствии это количество было увеличено до шести) и была объемом при­мерно в двадцать тысяч слов. Неразборчивые цифры, нацарапанные на страничке оглавления, дают нам удивительно точное количество — 105 076 слов — таков объем книги. Дополнения, в том числе предисловие, добавили к объему еще 45 076 слов.

После этого был составлен список персонажей книги. Многих из них Джеральд нарисовал на полях и дал им краткие характеристики. Вот при­меры таких описаний: «Ларри — елейный, позер, комичный», «Мама — задумчивая и затравленная», «Спиро — типичный грек, неуловимый, взрывной, грубый, добрый».

Затем Джеральд стал работать над передачей речи и манер каждого из персонажей. Помимо людей в книгу проникли и животные — Роджер, Вьюн, Пачкун, Алеко, Улисс, Додо и масса безымянных, но не менее инте­ресных — гекконы, морские уточки, муравьиные львы, крабы-пауки, осы, гигантские жабы и многие, многие другие.

Потом следовало продумать порядок появления в книге каждого персо­нажа, будь он человеком или животным, обосновать их отношение друг к другу. Внезапно осознав, что те, о ком он пишет, могут оказаться живы и недовольны своим описанием, Джеральд решил переименовать некоторых из них. Так его учитель-поляк Краевски прошел длинный путь, на котором его именовали и Кваренским, и Петрогубским, и Ведзардопским, и Мулум­нивицким. Но в конце концов Джеральд остановился на английском про­изношении его фамилии — Кралевски.

И наконец, Джеральд написал коротенькое вступление к своей книге, озаглавив его «Слово в свое оправдание», которое решил поместить в каче­стве предисловия к новой книге (которая теперь уже называлась «Только звери»). В нем он писал: «Эта книга — история довольно любопытного уче­ничества», рассказ о том, как шестилетний мальчик стал «убежденным зоо­филом», живя на старинной вилле на уединенном греческом острове в Эгейском море, где ему удается увидеть огромное множество всяческих животных.

Писать книгу в Вудсайде не удалось. Домовладелец постоянно сканда­лил из-за того, что Джеральд держал в квартире двух обезьянок. Когда бо­лезнь немного отпустила и лицо Джеральда приобрело относительно нор­мальный цвет, в Лондон приехала Маргарет, чтобы перевезти брата в се­мейное гнездо в Борнмут. Здесь он и начал писать свою книгу. «Эта книга была написана в постели в доме моей сестры, когда в мою комнату тяну­лась бесконечная череда родственников и друзей, которые хотели посплет­ничать, выпить чаю или вина или просто посоветовать мне, как писать эту книгу Тогда я стал записывать все, что вызывало во мне искреннее удив­ление».

Почти все свои книги Джеральд написал случайно. Эта же отличалась ото всех остальных. Он писал ее с радостью, со страстью, в его памяти сно­ва оживали счастливые годы райской жизни. Оглядываясь назад, он при­водил к выводу, что до этого вообще не писал. «Иногда мне кажется, что все это создал за меня гремлин». Джеки вспоминает: «Я никогда не видела, чтобы Джерри так работал прежде. Текст буквально изливался на бумагу, и бедная Софи должна была перепечатывать страницу за страницей. Через шесть недель было написано 120 тысяч слов. Даррелл окончательно изне­мог. Книга была закончена — и автор тоже чуть не кончился вместе с ней».

Дарреллу удалось написать чудесную утопию об идиллии на острове, классическое воспоминание о детстве, увиденном глазами взрослого, кото­рому удалось в сердце своем остаться тем же мальчишкой, что и прежде.

В ходе работы Джеральд не переставал думать о названии для книги. На этот раз он решил назвать ее «Как счастливо мы жили».

Но очень скоро после того, как книга была закончена, в приливе вдох­новения Джеральд зачеркнул последнее название и написал новое, предло­женное зятем его литературного агента: «МОЯ СЕМЬЯ И ДРУГИЕ ЗВЕРИ».

Сначала Джеральд отправил экземпляр рукописи своему наставнику Тео Стефанидесу. Тео просмотрел ее через микроскоп, поправил греческие названия и имена и уточнил детали корфиотской истории и местной био­логии. «Апельсины не краснеют раньше ноября, — писал он Джеральду, — это зимний фрукт… Ты уверен, что наземные черепахи едят слизняков, — считается, что они вегетарианцы… Я никогда не видел на Корфу светляч­ков после мая. Лишь на горе Олимп мне доводилось видеть их в июле… Слово «турецкий» лучше было бы заменить на «персидский» — исправь эту ошибку, пока тебя не обвинили в том, что в битве при Фермопилах сража­лись турки!» [3]

Когда рукопись благополучно прошла первичное испытание, экземпля­ры были отосланы Кертису Брауну и Руперту Харт-Дэвису. Они отреаги­ровали мгновенно. Оба с восторгом заявили, что это лучшая книга, ко­гда-либо написанная Джеральдом. Несомненно, она станет бестселлером. Харт-Дэвис собирался напечатать книгу немедленно, но, поскольку она должна была стать рождественской книгой, публикацию отложили до осе­ни 1956 года, хотя пришлось ждать почти год. Агент и издатель с сожале­нием узнали, что книга чуть не прикончила автора, но зато она вышла от­лично и практически не требовала редакторской правки.

Джеральд почти полностью лишился сил. Алан Огден рекомендовал ему длительный отдых — и физический, и психологический. Доктор пред­ложил отправиться на острова Силли. Джеральд и Джеки провели там два месяца. Они гуляли, наблюдали за птицами, пили домашнее вино из пас­тернака и старались ни о чем не думать. Джеральд попытался позабыть о Корфу.

А тем временем книгу прочли члены семьи. Они не просто удивились, они были ошеломлены. Кроме Ларри, никто из них не был объектом при­стального публичного внимания. Они с трудом узнавали себя такими, ка­кими видел их маленький Джерри. Мама, которой была посвящена книга, заявила: «Самое ужасное в Джеральдовой книге то, что я начинаю верить, что все было именно так, хотя и знаю, что это неправда».

Ларри же пришел к совершенно обратному заключению: «Джерри об­ратил свой внимательный взгляд любителя животных на собственную се­мью и описал ее с ужасающей биологической достоверностью. Он прекрас­но воссоздал свою семью, какой она представала перед глазами тринадца­тилетнего мальчика. Это плутовская, очень веселая и, боюсь, правдивая книга — лучший аргумент в пользу того, чтобы держать тринадцатилетних мальчишек в закрытых школах и не позволять им вертеться в доме и под­слушивать разговоры тех, кто лучше и старше их». В книге младшего брата Ларри выделил два великолепных портрета. С любовью и глубоким чувст­вом Джеральд описал маму и сам остров, красота и покой которого описа­ны очень поэтично и нежно. А портрет самого Ларри, «брюзги с золотым сердцем», по словам одного из критиков, был, по его собственному призна­нию в письме к Ричарду Олдингтоиу, «чудовищным портретом гения в воз­расте двадцати одного года».

Маргарет, которая предстает на страницах книги довольно пустой де­вицей, целиком поглощенной мыслями о мальчиках, оказалась достаточно добросердечной, чтобы смириться с этим. Реакция Лесли осталась неиз­вестной. Джеки, которой места в книге не нашлось, хохотала как безум­ная, читая рукопись, причем не только из-за того, что детство было описа­но с точки зрения ребенка, но и потому, что книга была написана с ошиб­ками, свойственными ребенку.

Правда ли все, о чем написано в этой книге? Или, как считают некото­рые критики, это плод воображения автора? Может быть, воспоминания Джеральда так же похожи на реальную жизнь, как сахарная вата на обык­новенный сахар? Не уподобился ли автор своему поляку-учителю Краев­скому, об одной из историй которого он написан: «Это была замечательная история, которая вполне могла бы быть правдивой… И даже если все это неправда, так должно было случиться, я чувствую это».

В предисловии к своей книге Джеральд написал: «Мне пришлось все перекраивать, складывать, подрезать, так что от истинной продолжитель­ности событий почти ничего не осталось». Чтобы сохранить цельность се­мьи, Джеральд вырезал жену Ларри, Нэнси, и ввел самого Ларри, который на самом деле жил отдельно и лишь навещал родственников. Порой он присваивал действия Лесли себе, в частности, так в книге появился разго­вор с арестантом, которого отпустили из тюрьмы.

Как заметил Гек Финн о книге Марка Твена, посвященной его другу Тому Сойеру: «Конечно, кое-что он выдумал, но в основном он говорил правду». Конечно, это свойственно нехудожественной литературе. Тот же самый принцип лежит в основе всех серьезных автобиографий, особенно в той их части, которая касается детства, — вспомните книгу Лори Ли «Сидр с Рози» или «Дом Элрига» Гэвина Максвелла. Но тем не менее мно­гие удивляются, как мог Джеральд так точно и детально запомнить собы­тия, отделенные от него больше чем двадцатью годами? Как он мог вспом­нить стольких персонажей, мест, ландшафтов, поступки и слова множест­ва персонажей?

«Невероятно популярная книга Джеральда в большей своей части прав­дива, — заявила Джейн Лагудис Пинчин, профессор английского языка из Нью-Йорка. — Но истина в ней не главное. Джеральд Даррелл пишет ху­дожественную прозу. Более того, он пишет художественную прозу особого вида. Настоящие имена и реальные места — всего лишь иллюзия, которая позволяет нам полностью ощутить себя внутри идиллии на острове».

Сам Джеральд это отрицает. «Я бы хотел подчеркнуть, что все анекдо­ты об острове и его жителях совершенно справедливы», — пишет он в пре­дисловии. Впоследствии он утверждал, что может вспомнить события каж­дого дня из тех пяти лет, что он провел на Корфу. Эти события хранились в его памяти, как фотографии в альбоме. «Моя память — точно такая же, как у всех. Но моя обладает цветом, хранит ароматы и звуки». Звуки, аро­маты и виды Корфу он запомнил с удивительной четкостью и точностью:

«Я могу вспомнить изгиб запястья, тень улыбки, бородавку, прыщ, старческую руку, изуродованную артритом, гладящую меня по светлым во­лосам, беззубые десны, желтые белки глаз и голос, произносящий традици­онное греческое приветствие. Я помню запах старой одежды, напоминав­шей бинты мумии, вонь мочи, запах хлеба, масла, оливок и чеснока, запах выстиранных носков. Под мышками, откуда торчат клочья волос, гораздо более густых, чем на голове старухи, ее бюстгальтер посерел от пота. Кре­стьяне, пьющие чай, когда мы уже закончили, попкорн в доме Марии, теп­лые дожди…»

Точность, с которой Джеральд описывал поведение животных, и уди­вительная достоверность описаний ландшафтов Корфу, что может под­твердить любой, кто побывал на этом острове, подтверждает, что он обладай уникальной памятью. Персонажи книги правдивы: порой автор придает животным чисто человеческие черты, порой дает карикатурное изображе­ние, порой что-то преувеличивает, а о чем-то умалчивает в традициях се­мьи Дарреллов — и они полностью отражают первую реакцию ребенка на удивительную жизнь на средиземноморском острове в те замечательные предвоенные годы. О достоверности книга говорит и тот факт, что она была прочитана и подтверждена Теодором Стефанидесом, большим педантом и любителем точности.

Образ Корфу в книге Джеральда резко отличается от того, какой мы видим в книге Лоуренса Даррелла «Пещера Просперо». Оба брата вспоми­нают о рае, но рай у них получается совершенно разным. Лоуренс стано­вился мужчиной. Мир Джеральда был миром ребенка, невинным, наив­ным, не ведающим зла, домашним миром, в котором всегда была мама, где супницы были полны, а к столу мог сесть любой. Это дом, куда он всегда мог прийти сам и привести своих друзей вне зависимости от количества их ног — здесь были одинаково рады и двуногим, и четвероногим, и шестино­гим, и стоногим, и даже тем, у кого ног вообще не было. Время доказало, что, однажды покинув этот рай, в него невозможно вернуться — разве что с помощью ручки и бумаги, памяти и воображения.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

ЧЕЛОВЕК И ПРИРОДА: 1955-1956

К концу 1955 года Джеральд Даррелл уже написал шесть книг за три года, организовал пять экспедиций и принял участие в восьми. Хотя он по­стоянно называл себя «ленивым и пугливым», эти качества полностью ком­пенсировались удивительной энергией, как физической, так и умственной. Однако в это время Джеральд решил изменить ход своей жизни. Размерен­ная, упорядоченная жизнь признанного писателя ему наскучила, он стал снова мечтать о свободе и приключениях в джунглях. Джеральд начал по­думывать об организации еще одной экспедиции. Он шутил, что члены се­мьи, которых он вывел в книге «Моя семья и другие звери», подали на него в суд за клевету, и теперь он вынужден «бежать и скрываться в тропиче­ском лесу».

На самом деле Джеральд мечтал о новой экспедиции. Сначала все шло как прежде: он собирался ловить редких животных для зоопарков и диле­ров в Англии. Надеялся он заинтересовать и американцев. Теперь он от­лично знал, что добиться коммерческого успеха в подобной экспедиции не­легко. Зато он мог получить отличный материал для новых книг, а книги приносили ему деньги. Джеральд хотел также снимать научно-популярные фильмы, несмотря на то что его съемки в Аргентине и на Кипре провали­лись. Однако приключения зверолова могли стать отличным материалом для фильмов.

Джеральд долго раздумывал над тем, куда бы ему отправиться, и нако­нец остановился на Камеруне, решив навестить своего старинного друга, Фона Бафута. Гораздо легче снимать фильм в уже знакомой стране, а зна­комые охотники помогут ему поймать необходимых животных. Сначала он собирался ловить крупных, сенсационных животных, хотя ему хотелось, чтобы читатели считали, что он специализируется на ловле мелких зверу­шек, представляющих научный интерес, которые редко привлекают вни­мание звероловов. С самого начала эта экспедиция была загадочном и про­тиворечивой, поскольку Джеральд пытался отойти от старого образа мыш­ления.

Сначала он обратился к легендарному американскому зверолову Айве­ну Сандерсону, приключения которого в довоенном Камеруне так поразили его воображение в детстве. Джеральд хотел получить у великого старика информацию о редких, ценных и мифичесшгх животных, в частности о го­риллах и о загадочных гигантских летучих мышах, которых Сандерсон ви­дел на лесной речке во время одной из своих экспедиций. Обращаться к Сандерсону было не самое лучшее время. Только что сгорели зимние поме­щения его знаменитого зоопарка в Нью-Джерси, причем вместе с живот­ными. Но зверолов прислал теплое и очень полезное письмо.

«Я слышал о Вашей работе и искренне восхищен Вашей деятельностью.

Теперь давайте поговорим о «гигантской летучей мыши». Хочу заверить вас, что эта чертова тварь не набрасывалась на меня. Она просто пролете­ла мимо и внимательно на нас посмотрела. У меня сложилось впечатление, что она охотилась за лягушками, которых в той речке была пропасть. Кем бы ни была эта тварь, она была огромной, у нее были острые зубы и здоро­венные когти. Летела она медленно. Местные жители отлично знают о ней и относятся с почтением. Эти люди не суеверны и обладают отличным ло­гическим мышлением, гораздо более логичным, чем мышление европейцев­и американцев!.. Посылаю Вам карту, на которой с точностью до полуми­ли указано, где именно мы видели это создание [4] . Если говорить о гориллах, то мы видели их к северу от огромной скалы, которую мы прозвали «Дере­венским соском». Ассумбо знают все семейные группы. Мы всеми силами старались убедить их не ловить детенышей варварским способом: они соби­рались убивать матерей, хватать детенышей и убегать. Вы не должны пы­таться добыть детенышей гориллы таким образом, но если это Вам удастся, я не завидую, поскольку представляю, чего будет стоить доставить детены­шей на побережье.

…Не собираетесь ли Вы ловить водяных землероек? Если Вам удастся доставить их живыми, пришлите мне пару — я хорошо заплачу за них аме­риканскими долларами!»

Закончил Сандерсон свое письмо короткой просьбой, очень удивившей Джеральда странными совпадениями. «Загляните к моей матери, — писал американский зверолов. — Она живет в отеле «Берри Корт» в Борнмуте. Это замечательная женщина, и если вы любите хорошо поесть, вы с ней поладите».

Через пять дней Джеральд написал ответ. Информация о гигантской летучей мыши была очень полезной. Он определенно постарается поймать это удивительное животное. Джеральду очень хотелось увидеть животное, напоминающее птеродактиля, обитающее в болотах на границе Конго и Родезии, которое могло бы оказаться и в Камеруне. «Если мы его увидим и сумеем поймать, — писал он Сандерсону, — я обязательно дам Вам знать».

«В отношении зверей, которых Вам хотелось бы приобрести, хочу ска­зать, что мне очень понравился ваш подход. Когда я прочитал, что Вы хоти­те купить нескольких водяных землероек, то мое кровяное давление сразу же подскочило. Я ловил их во время прежних экспедиций, но, как и Вы, быстро обнаруживал, что они отказываются что-либо есть. Пожалуй, я сделаю еще одну попытку, и если мне это удастся, то, боюсь, Вам придется заплатить мне очень много американских долларов, чтобы хотя бы в малой степени компенсировать мне тот моральный ущерб, который эти твари мне нанесли!»

Следующее письмо Джеральда Айвену Сандерсону еще менее утеши­тельно, чем первое, что доказывает ответ безутешного зверолова:

«Я задержался с ответом на Ваше письмо от 28 июля в связи с очеред­ным бедствием, обрушившимся на мой зоопарк. На этот раз у нас случи­лось настоящее наводнение, и вода стояла 36 часов. Один из моих людей сумел спасти животных, но все остальное погибло. За этот год мы третий раз оказываемся на коленях. Сначала случился ураган, который смыл зоо­парк в реку. Восстановление обошлось нам в семь тысяч долларов. Затем возник пожар, в котором погибли животные и научное оборудование. Ущерб составил более двадцати девяти тысяч. А теперь еще и наводнение. Нужно готовить еще десять тысяч. К сожалению, я — не «Стандарт ойл оф Нью-Джерси». Честный человек не может заработать сорок пять тысяч в год. Мы вынуждены продать животных, уволить персонал и закрыть зоо­парк. Поэтому и я задержался с ответом… Если Вы поймаете птеродактиля, то не просто «даете мне знать», а обя­зательно назовите его в мою честь!»

Повседневная суета и работа над «Моей семьей и другими зверями» от­влекли Джеральда. Вернулся к своим планам он только через несколько месяцев. В начале 1956 года план третьей камерунской начал воплощаться в реальность. Джеки с помощью секретарши, Софи Кук, взяла на себя ос­новную работу по организации экспедиции. Она связывалась с производи­телями снаряжения, предлагая им рекламу в обмен на их товары. Вскоре дом Маргарет в очередной раз оказался забитым коробками и ящиками со снаряжением зверолова, отправляющегося в джунгли Африки на полгода, а то и больше. «Нашего снаряжения хватило бы на небольшую армию», — вспоминала Джеки. Когда настало время отъезда, багаж экспедиции в порт доставляли два больших грузовика.

А тем временем Джеральд связывался с английскими и американскими зоопарками, а также с правительственными учреждениями. Директор Му­зея естественной истории в Лондоне заверил его, что на череп гориллы все­гда найдется покупатель. Лондонский зоопарк заказал ему рыжую водяную крысу, зоопарк Дадли был готов приобрести любых рептилий, а зоопарк Бель-Вью проявил особый интерес к гориллам и шимпанзе. В мае Дже­ральд отправился в Голландию, где располагался Международный центр по торговле дикими животными, пытаясь понять, какие виды пользуются спросом. Британские колониальные власти дали ему разрешение па ору­жие и амуницию, «необходимую для того, чтобы охотиться, убивать и ло­вить животных и птиц, упомянутых в Перечне Управления по охране ди­ких животных».

Поскольку работы в экспедиции должно было прибавиться, Джеральд решил привлечь к этому делу две дополнительные пары рук. Во-первых, он пригласил с собой Софи Кук, которая с восторгом приняла предложе­ние. А позже к Дарреллу присоединился восемнадцатилетний натуралист из Бристоля, Роберт Голдинг, один из тех, кто прислал ему письмо с прось­бой взять в следующую экспедицию. Свой выбор Джеральд остановил на Роберте, поскольку тот писал о своем особенном интересе к рептилия.

Джеральд написал письмо своему партнеру по первым экспедициям Джону Йелланду, который теперь заведовал отделом птиц в Лондонском зоопарке. В нем он просил составить список требуемых зоопарку птиц и дать рекомендации по кормлению наиболее ценных видов. В ответ он по­лучил непочтительное письмо, написанное с чувством юмора, мало отли­чающимся от его собственного.

«Привет, старина-дилер,

благодарю за оскорбительное письмо. Тебе отлично известно, что если я пришлю список птиц, необходимых зоопарку, ты немедленно потеряешь его, не успев отъехать от Борнмута. Советую вспомнить, сколько раз ты те­рял наши билеты, не говоря уже о многочисленных списках, которые я составлял для тебя раньше. Неудивительно, что камерунская экспедиция без меня кажется тебе совершенно не такой, как прежде… Надеюсь увидеть тебя после возвращения. Деньги за свои ценные советы я успею получить с тебя и позже. Когда же мы наконец получим Груз Белой Женщины? Другими словами, когда ты отплываешь?»

В разгар подготовки Джеральд не переставал думать о собственном зоо­парке. Это стало его навязчивой идеей. Позже он писал:

«Как многие другие люди, я был совершенно серьезно убежден в том, что благодаря сознательным или бессознательным усилиям человечества год за годом в нашем мире медленно, но верно исчезают различные живот-ные… Для меня уничтожение животных равносильно уголовному преступ­лению, как уничтожение всего, что мы не сможем восстановить или заме­нить, как, например, картин Рембрандта или Акрополя. Я считаю, что зоо­парки во всем мире должны сделать своей основной задачей создание жизнеспособных колоний редких и исчезающих видов животных. Затем, если становится ясно, что в диком состоянии этот вид животных уже не встречается, мы, по крайней мере, не потеряем его полностью. На протя­жении многих лет мне хотелось создать зоопарк, занимающийся таким де­лом. Сейчас, мне кажется, наступил идеальный момент для подобного предприятия».

Джеральд понял, что зоопарк лучше всего создавать неподалеку от дома, а не на Кипре, не в Вест-Индии и не в каком-нибудь другом экзотическом месте. Он решил, что Борнмут для этой цели подходит как нельзя лучше. В начале лета 1956 года Джеральд сделал первый практический шаг к исполнению своей мечты. Он написал пояснительную записку относительно создания Борнмутского зоопарка:

«Борнмут, как ведущий южный курорт нашей страны, является идеальным местом для размещения зоологического парка, который мог бы войти в число ведущих зоопарков Европы. Помимо благоприятного климата и удачного размещения, большое количество посетителей, особенно летом, быстро обеспечит окупаемость этого учреждения.

Акцент следует сделать на инфраструктуре зоопарка, а также на при­менении наиболее современных методов ухода за животными, которых нужно содержать в условиях, максимально приближенных к естествен­ным. Такая система позволит посетителям увидеть животных в естествен­ной остановке, а животные смогут спокойно жить и размножаться. Рож­дение детенышей, разумеется, является основным аттракционом любого зоопарка. Применяя описанный мной метод, данный зоопарк сможет до­добиться гораздо большего успеха в содержании и разведении животных, чем любой другой зоопарк нашей страны».

Процесс организации такого зоопарка должен был находиться под пол­ным контролем Даррелла. Его квалификация для такой работы подходит как нельзя лучше.

«За последние девять лет я финансировал, организовал и провел не­сколько крупных экспедиций по ловле животных в Африке и Южной Аме­рике, привез в Великобританию большое количество млекопитающих птиц, рептилий, рыб и даже насекомых для ведущих зоопарков и таких ор­ганизаций, как Севернский фонд защиты пернатых. Многих из привезен­ных много животных ранее не удавалось доставить в Англию живыми. Я также обладаю знаниями по устройству и управлению зоопарком, а так­же по содержанию и разведению диких животных в неволе».

Как известный писатель, журналист, лектор, ведущий радиопередач и режиссер телевизионных фильмов, Джеральд Даррелл мог бы обеспечить новому зоопарку отличную рекламу.

«Мои издатели с энтузиазмом восприняли идею написания книги о «ро­ждении зоопарка», а также последующих, в которых бы рассказывалось о его деятельности и развитии, помимо книг, которые я мог бы написать об экспедициях в целях ловли зверей для данного зоопарка. Подобный зоо­парк внес бы огромный вклад в просвещение и науку. Растущая популяр­ность фильмов о животных подсказывает, что съемки могли бы стать ча­стью программы деятельности зоопарка. Моя жена и я являемся профес­сиональными фотографами и операторами и могли бы заняться этой работой».

Сначала Джеральд обратился к Найджелу Николсону, сыну сэра Га­рольда Николсона и Виты Саквилл-Вест, независимому издателю и поли­тику. Джеральд отправил ему свою пояснительную записку и сразу же получил ответ. «Мне кажется, это отличная идея, — писал Николсон, — и единственное, что требуется, это убедить упрямого мэра».

Но ни Даррелл, ни Николсон не могли предугадать сопротивления Борнмутского совета и его бесчисленных комитетов. Ответ был получен лишь в конце октября. Идея чиновникам понравилась, и они готовы выде­лить место для зоопарка. Но поддерживать зоопарк материально они не со­бирались, так что было бы лучше, если бы зоопарк был поменьше.

К этому моменту настало время отправляться в очередную экспедицию. У Джеральда не было ни времени, ни сил сражаться с местными управлен­цами. Их ответ его разочаровал, но мысль о создании собственного зоопар­ка, где он мог бы заняться разведением животных, находящихся на грани исчезновения, его не покинула.

Интерес Джеральда к природе и окружающей среде, а также к пробле­мам сохранения исчезающих видов животных увеличивался с каждым го­дом. Даже в середине XX века эти вопросы интересовали лишь немногих, а широкая публика над ними вообще не задумывалась. Джеральд возглавил думающее меньшинство. 29 августа 1956 года в радиопередаче под назва­нием «Человек и природа» он впервые выступил с протестом против унич­тожения природы человеком.

«Давайте посмотрим на человека, это странное двуногое, распространив­шееся по всей планете. Давайте рассмотрим его с научной точки зрения…

Род приматов, Homosapiens отличается от других представителей вида большим объемом мозга, способностью стоять прямо, использовать орудия, а также речью…

Нет, давайте посмотрим на человека с точки зрения поэта:

«Какое чудо природы человек! Как благороден разумом! С какими без­граничными способностями! Как точен и поразителен по складу и движе­ниям! В поступках как близок к ангелу! В воззреньях как близок к богу! Краса вселенной! Венец всего живущего!»

На самом деле человек мало чем отличается от рыжей крысы. Благо­даря своей приспосабливаемости и хитрости ему удалось расселиться во всей планете — от самых холодных и продуваемых всеми ветрами гор до душных и влажных тропических лесов. И, как рыжая крыса, куда бы чело­век ни пришел, он всюду вносит хаос и нарушает равновесие природы».

В течение нескольких минут Джеральд рисовал перед слушателями ужасную картину потребительства, жадности и глупости человека. Он рас­сказывал об уничтожении тропических лесов, превращении в пустыню не­когда плодородных земель. Он рассказывал об уничтожении животных и о вытеснении их любимцами и спутниками человека — собаками, кошками, свиньями, домовыми мышами и рыжими крысами. «Как только человек начинает возделывать землю, они приходят следом за ним. Они охотятся и уничтожают животных, истребляя тех, кого мы больше никогда не сможем увидеть».

Даррелл говорил об исчезновении целых видов. Доведенное до предела истребление приводит к полному исчезновению вида. Наиболее известный случай такого исчезновения — это история дронта. Образ этой птицы в бу­дущем будет связан с деятельностью Джеральда Даррелла и его Фонда ох­раны дикой природы.

«Дронт — это крупный тяжелый нелетающий голубь размером с жир­ного гуся. Он так привык к безопасности на своем родном острове, что ра­зучился летать и, подобно страусу, стал жить и строить свои гнезда на земле. Эта птица утратила способность распознавать врагов, которых на ее острове было так немного. Примерно в 1507 году Маврикий был завоеван португальцами. Поселенцы привезли с собой коз, собак, кошек и свиней и выпустили их на острове. Это-то и послужило причиной исчезновения не­счастной птицы. Козы поедали растительность, которая служила дронту укрытием, собаки и кошки охотились на взрослых птиц, а свиньи уничто­жали яйца и птенцов. К 1681 году эта крупная безвредная птица была пол­ностью истреблена… мертва, как дронт».

Но история эта не безнадежна. Человек научился соблюдать равнове­сие в природе.

«Во всем мире развивается новое отношение к природе, стремление со­хранить ее, а не уничтожить. Принимаются законы по предотвращению загрязнения озер и рек. Программы восстановления лесов запускаются в действие, что приводит к уменьшению эрозии почвы. Защита и искусств венное разведение пушных зверей находит все большее распространение. Человек задумался о защите и других видов животных, понимая ценность для природы любой формы жизни, вне зависимости от того, полезна она для него или нет. Огромные области становятся заповедниками и нацио­нальными парками. Здесь природа остается нетронутой. Это живые музеи, предназначенные для будущих поколений».

В 1956 году Джеральд Даррелл имел все основания для оптимизма. Бу­дущее его движения по сохранению исчезающих животных виделось до­вольно безоблачным. Он стал провозвестником нового Крестового похода, хотя в его книгах еще и не упоминалось об этом.

Вскоре вышла книга, из которой стало ясно, почему этот человек столько внимания уделяет сохранению животных. «Моя семья и другие звери» с самого своего опубликования стала бестселлером. Она вышла в свет 11 октября 1956 года. Все предыдущие книги Даррелла продавались в Британии, да и в других странах мира тиражом более ста тысяч экземпля­ров. «Моя семья» превзошла их все. Два первых тиража были распроданы еще до публикации. В том же месяце «Моя семья и другие звери» заняла вторую строчку в рейтинге нехудожественных книг, уступив первенство книге Черчилля «История английских ораторов». В Советском Союзе за шесть дней было продано двести тысяч экземпляров книги Даррелла. И до сих пор «Моя семья и другие звери» по тиражам превосходит все остальные книги Даррелла. На протяжении сорока лет делаются все новые и новые допечатки.

«Моя семья и другие звери» была архетипической историей, пробуж­дающей в сознании человека что-то исконное. Автора полюбили во всем мире. В Британии издание этой книги в мягкой обложке разошлось тира­жом в полтора миллиона экземпляров. Интерес к ней проявляли различ­ные средства массовой информации. Трижды книгу пытались экранизиро­вать (лучший сценарий написал сам Даррелл). В 1987 году Би-би-си сняла десятисерийный фильм по книге Джеральда, причем съемки проходили на Корфу. Шли переговоры о создании мюзикла. Сделать его хотел Стэнли Донен, режиссер таких фильмов, как «Поющие под дождем» и «Семь не­вест для семи братьев». Музыку собирался писать Дэвид Фэншоу.

Критики отмечали энтузиазм читателей. «Моя семья и другие звери» — это волшебная книга, счастливейшая книга, захватывающее повествова­ние, великолепная история, выдающаяся комедия, еще более увлекатель­ная, чем предыдущие рассказы автора о его зоологических экспедициях. Все отмечали удивительно живое и правдивое изображение природы Кор­фу. «Жизнь любого живого существа для него праздник, — замечала «Сан­ди тайме», — а окружающие его люди вызывают в нем теплую, хотя и не всегда почтительную реакцию… На страницах этой книги толпятся заме­чательные, веселые и живые герои, они разговаривают и смеются, отчаи­ваются и любят, заполняют дом. Паучки-хамелеоны, цикады, светлячки мерцают и переливаются; жабы квакают и урчат, внимательно поглядывая на мир из-под тяжелых век, обрамленных золотой филигранью; скорпио­ны, сцепившись клешнями, танцуют удивительную сарабанду».

Но главным достоинством этой книги стала семья. «Одно из наиболее впечатляющих собраний удивительных смертных, с каким мне когда-либо доводилось сталкиваться, — гласила реклама программы Би-би-си. — Они удивительны, нелогичны, временами раздражительны, но почти всегда восхитительны. А самое замечательное в них то, что они реальны!» Все критики отмечали удивительное чувство юмора автора. «Эта книга — от­личное лекарство против северной зимы, — писал Кеннет Янг в «Дейли те­леграф». — Я читал о приключениях Вьюна и Пачкуна и о плаваниях за­мечательного судна «Бутл Толстогузый», а закрыв книгу, подумал, что мои соседи сочтут меня психически неуравновешенным — так я хохотал». Пи­сатель Питер Грин так отзывался о книге Даррелла: «Это волшебная и со­вершенно необычная книга, лиричная и комичная, насмешливая, нежная и абсурдная. Мистер Даррелл являет собой нечто среднее между натурали­стом Фабром и сказочником Кеннетом Грэмом, сочетая в себе лучшие ка­чества обоих». Привлекательность этой книги, по мнению давнего друга се­мьи Дарреллов Алана Томаса, заключается в том, что в ней читатель встре­чается с людьми, примирившимися с жизнью и удалившимися в свою Аркадию. После выхода «Моей семьи и других зверей» Джеральд получил первую в своей жизни премию. Международный институт искусств и лите­ратуры сделал его своим членом. Его книги стали неотъемлемой частью английской культуры конца пятидесятых — начала шестидесятых годов.

Как и в прошлый раз, когда книга Джеральда вышла одновременно с книгой его брата, «Моя семья и другие звери» была опубликована практи­чески в одно и то же время с «Избранными стихотворениями» Лоуренса. Готовилась к изданию «Жюстина», первый том знаменитого «Александрий­ского квартета», а третья, несомненно, лучшая книга о Греции «Горькие лимоны» была закончена через шесть недель. За три месяца было продано двадцать тысяч экземпляров.

Удача улыбалась братьям. Через несколько месяцев американское из­дательство «Даттон» изъявило желание приобрести незавершенный «Алек­сандрийский квартет», а также «Горькие лимоны». Лоуренс смог оставить свою должность на Кипре, где его жизнь постоянно подвергалась опасно­сти, и вернуться в Лондон со своей новой подругой — замужней жен­щиной, Клод Форд, писательницей, родившейся в Александрии. Лоуренс и Клод поселились в небольшом коттедже в Дорсете. Дочь Лоуренса, Сафо, жила с ними. Ева, ее мать, подала на развод и теперь искала работу в Лон­доне.

Семья Дарреллов редко встречалась с Лоуренсом и Клод. После отъезда Джеральда в Африку они перебралисъ во Францию, обосновались в Про­вансе, а потом переехали на маленькую ферму возле Нима. Переезд Лоу­ренса во Францию оказал огромное влияние на жизнь его младшего брата.

К Рождеству Джеральд, Джеки и остальные участники экспедиции были уже в море. Три дня прошло с момента отплытия из Саутгемптона. На борту судна «Тортугейро» они пересекали Бискайский залив. Других пассажиров на корабле не было. «Корабль был в полном нашем распоря­жении, — вспоминала Джеки, — словно собственная яхта». Тот факт, что путешествие обошлось Джеральду в две тысячи фунтов, только усиливало иллюзию. Впереди лежала старая добрая Африка, жаркий, пыльный Мам­фе и гордый Фон, а также весь тот мир, который Джеральд не видел вот уже восемь лет. Джеральд поил команду шампанским, он предчувствовал, что путешествие окажется удачным. Но ошибался.

Джеральд собирался отправиться в совершенно новый район Камеру­на, куда направил его Айвен Сандерсон, — дикую, лесистую долину Тинта в Ассумбо, на северо-западе от Мамфе. Это было одно из немногих мест Британского Камеруна, где, как считалось, можно найти равнинных го­рилл. Основной целью экспедиции было снять цветной фильм о жизни го­рилл и других животных этого района, собрать как можно более полную коллекцию животного мира, а также шкуры и черепа млекопитающих и рептилий для Британского музея естественной истории, подготовить отчет о состоянии популяции горилл в Камеруне и о проблемах, связанных с их защитой, для Общества охраны фауны в Лондоне, а также изучить сообщение Айвена Сандерсона о гигантской летучей мыши, увиденной им в 1935 году. Кроме того, экспедиция намеревалась посетить горные районы, озера кратера Оку и места, граничащие с Французским Камеруном, где они надеялись раздобыть гигантскую лягушку (Rana goliath). «В этих мес­тах, — писан Джеральд в плане экспедиции, — живет огромное множество самых различных животных — от крохотных мышей до дикобразов, от пи­тонов до жаб». Помимо всего прочего, Джеральд собирался писать книгу о своих приключениях, которая должна была восполнить все финансовые потери от экспедиции.

Таков был план. Журналисты были от него в восторге. «Вместе с же­ной на съемки фильма о любовной жизни горилл», — гласил заголовок в «Санди экспресс». «Мы надеялись снять, как самец гориллы колотит свою жену субботним вечером, — вспоминала Джеки, — но мы были бы еще бо­лее счастливы, если бы нам удалось увидеть процесс ухаживания».

7 января 1957 года корабль медленно вошел в залив Виктория. Хотя вид практически не изменился, прошло немало времени с того момента, как Джеральд впервые высадился на африканском берегу. В Камеруне произошли серьезные изменения. Страна обрела независимость. Джеральд больше не был молодым тигром в чащах леса. Теперь он путешествовал как известный писатель — с женой, секретарем, молодым помощником, а позднее к ним присоединился еще и фотограф из журнала «Лайф». Непри­ятности начались, как только они ступили на землю Африки.

«Мы прибыли в Камерун во время войны за независимость. Почти сра­зу же после прибытия нас вызвали в Дом правительства к представителю британской администрации. Чиновники были совсем не рады возвращению Джерри. Они отчитывали его за то, каким он вывел Фона в своей книге «Гончие Бафута», считая, что он изобразил черного клоуна, говорящего на ломаном английском. Сегодня подобное изображение африканцев считает­ся политически некорректным. Они считали наш визит совершенно неуме­стным в свете складывающейся политической ситуации в Африке. Нам сказали, что, если Джерри собирается вернуться в Бафут, он должен дер­жать рот на замке, в противном случае вся экспедиция окажется под угро­зой. Мало того, начальник таможни, англичанин с замечательным именем Пайн Коффин (Сосновый гроб), решил конфисковать наше снаряжение, пожертвованное нам британскими промышленниками, а потом попытался арестовать Джерри, так как у него не было лицензии на оружие (по край­ней мере, так утверждал таможенник)».

Даже Хранитель лесов, который должен был заботиться о состоянии фауны и флоры в Южном Камеруне, был настроен враждебно. Скрепя сердце он выдал Джеральду разрешение на съемки фильма и ловлю горилл в лесном заповеднике с помощью местных охотников. Однако способы, ко­торыми Джеральд собирался ловить горилл, казались ему смехотворными; «Стремление мистера Даррелла забрать детеныша гориллы у живой матери кажется мне похвальным, и я настоятельно рекомендую ему испытать по­добный способ на практике».

«Бюрократия значительно прогрессировала за те восемь лет, что я не был в Камеруне, — раздраженно замечал Джеральд. — Чтобы общаться с этими людьми, требовались гораздо большее терпение и ловкость, чем при обращении животными. Проведя две недели безо всякой пользы, мы реши­ли перебраться в Мамфе, разбить там лагерь и терпеливо дожидаться раз­решения». Ко времени прибытия экспедиции в Камерун власти решили за­ботиться о природе и никак не хотели разрешать Джеральду ловить охра­няемых животных (в том числе и горилл) в заповедниках. Для этого требовалось разрешение высших властей Нигерии, контролировавшей Британский Камерун. Хотя Джеральду объяснили, что в Южном Камеруне осталось не более тридцати горилл, ему обещали дать лицензию на отлов одной особи. Это убедило Даррелла в том, что поимка гориллы будет делом не только трудным, но и неправильным. С самого начала экспедиции Дже­ральду пришлось отказаться от своей идеи.

Он решил вернуться в страну своего старого друга Фона, в заросшие травами степи севера. Прибыв в Мамфе, он написал Фону, прося разреше­ния приехать, и через два дня, 25 января, получил ответ из дворца.

«Мой дорогой друг!

Твое письмо от 23-го получил с огромным удовольствием. Мне было бо­лее чем приятно читать письмо, посланное тобой из Камеруна.

Я буду рад видеть тебя в любое время. Сколько времени ты захочешь провести здесь, не имеет значения. Мой гостевой дом всегда готов принять тебя, когда бы ты ни захотел приехать.

Пожалуйста, передай мой искренний привет твоей жене и скажи ей, что я буду рад поболтать с ней, когда она приедет.

Искренне твой, Ахиримби II, Фон Бафута».

Это письмо несколько успокоило Джеральда. Что бы ни говорили бри­танские чиновники, но Фон остался на его стороне. Однако семена сомне­ний, посеянные в его душе, дали свои всходы. «Первые несколько недель, проведенных в Камеруне, оставили неприятный осадок, — вспоминала Джеки. — Джерри сомневался, стоит ли ехать в Бафут или лучше будет ограничиться только Мамфе. Мамфе для него был родным домом, но мы с Софи воспринимали его, как ад на Земле. Климат был ужасным. Мы вставали поутру и принимали душ, сама не знаю зачем, потому что мы с Софи были постоянно покрыты потом и ничего не могли с этим поделать. Но мы никак не могли убедить Джерри сдвинуться с места! Мы умоляли его пере­браться в более высокогорную часть Камеруна, в Бафут, где хотя бы по но­чам бывает прохладно. Но Джерри ничего не хотел слушать. У него и раньше был лагерь в Мамфе». Здесь можно было расположиться с удобст­вами, а в окрестных лесах водилось множество всяческой живности. Весть о том, что прибыл «хозяин добычи», быстро разнеслась по округе, и в Мам­фе немедленно стали доставлять самых разнообразных животных.

Нежелание Джеральда покидать Мамфе объяснялось гораздо более глубокими причинами, чем простое разочарование от холодного приема, оказанного ему британскими колониальными властями, или проблемами, связанными с поимкой равнинных горилл в Ассумбо. И действительно, чуть позже власти стали относиться к его зоологическому статусу со всем уважением. Джеральда даже пригласили в качестве советника при плани­ровании зоологического сада в столице Камеруна, Виктории. Беспокоил Джеральда некий внутренний страх, какое-то душевное волнение, которое лишало его присущей ему энергии. Боб Голдинг не участвовал в перегово­рах Джеральда с властями, но за те семь месяцев, что он провел вместе с Джеральдом и Джеки, ему стало ясно, что отношения между ними весьма натянутые. «Мне только что исполнилось девятнадцать, — вспоминал он позднее. — Обстановка экспедиции казалась мне романтичной и слегка пу­гающей. Я только что закончил школу, у меня еще молоко на губах не об-сохло. Я никогда не покидал Европу, никогда не бывал в подобных местах, не вел такого образа жизни, никогда не общался с людьми, вроде Джераль­да и Джеки. Но мне было ясно, что Джерри и Джеки не ладят. Они не ссо­рились, но между ними не было понимания, ни физического, ни эмоцио­нального. Они были холодны по отношению друг к другу и, разумеется, ко мне» В Мамфе Джеральд запил. Он впал в депрессию, стал раздражителен и ворчлив. Однажды он жестоко разругался с Пайосом, своим «боем», к ко­торому всегда относился с глубоким уважением и любовью. Как-то раз Джеральд повздорил с окружным офицером Мамфе. Они выскочили из дома и принялись гоняться друг за другом. Во время этой ссоры Джеральд так сильно повредил босую ногу острым гравием, что его пришлось на две недели уложить в больницу.

Когда пришло разрешение снимать (но не ловить) горилл в Ассумбо, состояние Джеральда катастрофически ухудшилось. «Я потерял сознание, а очнувшись, обнаружил, что ничего не вижу, — вспоминал он впоследст­вии. — Встревоженные, мы обратились к местному африканскому врачу. Он посоветовал мне не волноваться и спокойно отдыхать. Я оказался в затруднительном положении — следует ли нам отправляться в трехдневный путь в Ассумбо. Обсудив ситуацию с окружным офицером, я решил остать­ся». Экспедиция явно не задалась с самого начала. Джеральд написал в письме одному ловцу животных: «Я собираюсь вернуться в Англию рань­ше, чем предполагал, поэтому, пожалуйста, не присылайте мне новых жи­вотных. Сожалею, что приходится отказываться от ваших услуг, но я очень болен и поэтому уеду из вашей страны гораздо раньше».

И вот в этот критический момент, когда судьба экспедиции висела на волоске, Джеки задала вопрос, который все изменил. Зачем ловить живот­ных для чужих зоопарков, когда можно положить начало собственному? «Когда он понял, что мы можем сделать с собранными животными, вернув­шись в Англию, — вспоминала Джеки, — он сразу же изменился. Я вну­шила Дарреллу, что мы можем ловить животных, а затем шантажировать Борнмутский совет, чтобы получить разрешение на устройство зоопарка». До этого Джеральд всегда ловил животных для других зоопарков, теперь же он мог делать это для себя.

План отлично удался. Силы экспедиции разделились. Боб Голдинг в одиночку отправился собирать рептилий. Джеральд и Джеки направились в Бафут, а Софи осталась присматривать за животными в базовом лагере в Мамфе. Боб должен был вернуться в середине апреля, а затем Софи с Бо­бом должны были приехать в Бафут и присоединиться к Дарреллам.

Итак, звероловы разделились. Для Боба Голдинга одинокое путешест­вие в джунгли стало настоящим испытанием. Он очутился в полнейшей изоляции — физической, психологической, эмоциональной, социальной. Он никогда не испытывал ничего подобного раньше, не довелось ему испы­тать такого одиночества и впредь. Оставшуюся в душном Мамфе Софи бомбардировал письмами и требованиями легендарный охотник из Эшоби, Элиас Эйонг, о котором Джеральд рассказал в «Перегруженном ковчеге». Теперь он стал известным человеком и достиг высокого социального ста­туса. 1 апреля он писал:

«Дорогая Ма,

получил от одного зверолова вашу передачу. Я просил прислать мне кусок мыла, но вы послали мне блок «Санлайта». Мне нужны спички, а также две клетки для животных. Если вы все еще хотите получить этих животных, сообщите мне. Сообщите, когда мистер Даррелл вернется из Баменды.

Самый искренний привет, Всегда ваш. Элиас.

NB. Не сажайте этих зверей в одну клетку, потому что они будут драть­ся и сожрут друг друга».

Джеральд и Джеки добрались до более открытых и прохладных степей Бафута. Когда они прибыли, Фон чувствовал себя не слишком хорошо, по­этому не смог устроить попойку в первый же вечер. На следующее утро он прислал им письмо:

«Доброе утро, дорогие друзья. Сожалею, что не смог выпить с вами, так как был болен. Спасибо за бутылку виски и лекарства, присланные вами. Меня мучает кашель. Если у вас есть лекарства от кашля, пожалуйста, при­шлите мне с посыльным. Думаю, виски мне поможет, но точно не уверен. Если у вас есть джин, пришлите бутылочку. Я лежу в постели.

Ваш добрый друг, Фон Бафута».

Очень скоро Фон поправился. «Он приветствовал нас очень тепло, — вспоминала Джеки. — Когда Джеральд рассказал ему о переговорах в Доме правительства, он пришел в ярость и стал рассказывать Джерри, как ему понравилась его книга, особенно та, в которой рассказывалось о нем. «Эта книга, которую ты написал, — сказал он, — она мне ужасно понрави­лась. Теперь мое имя знают во всем мире. Все люди на земле знают мое имя, вот что ты для меня сделал!» Фон оказался еще огромнее, чем я себе представляла — фантастически огромный мужчина, обладающий безгра­ничной энергией, и великолепный танцор». Как-то вечером Фон устроил праздник и танцевал с Джеки. Под звуки королевского оркестра Фон рос­том в шесть футов три дюйма и крохотная Джеки, в которой было чуть больше пяти футов, танцевали самбу. Джеки почти полностью скрылась в просторных одеяниях африканского короля. «Люди думают, что Джерри приукрасил Фона в своих книгах, но это не так, — писала Джеки. — Ско­рее, он описал его слишком скромно. Фон редко общался с европейцами, но Джерри он обожал».

Несмотря на дружелюбие Фона, настроение Джеральда не улучшалось, а депрессия только усиливалась. Он не хотел ничего менять, ему хотелось увидеть Камерун таким же, каким он предстал перед ним восемь лет назад. С каждым днем Джеральд мрачнел все больше. Джеки пишет, что он пере­стал есть и каждый день выпивал по бутылке виски. Он курил в постели и прожег дырки в противомоскитной сетке. В результате Джеральд снова свалился с малярией. Потом он и Джеки подцепили какую-то болезнь, свя­занную с разрушением красных кровяных телец, и стали выглядеть, как живые мертвецы. Джеки вспоминала:

«Несмотря на все трудности, такая жизнь нравилась Джерри. Он пре­красно находил общий язык с местным населением. Лучшим комплимен­том для него было то, что он ведет себя совсем не так, как другие англича­не. В Камеруне он ночи напролет просиживал с африканцами на пустых банках из-под керосина, курил, беседовал о политике, выпивал. Африкан­цы ценили то уважение, с которым он к ним относился. Он видел, что все­гда страдают маленькие люди, а жирные коты могут позаботиться о себе.

К середине мая коллекция животных так разрослась, что клетки заня­ли веранду и весь двор гостевого домика Фона. В сотнях клеток сидели шимпанзе, мыши, орлы, колибри, тонкие черные кобры и разноцветные габонские гадюки. Хотя им так и не удалось ни поймать гориллу, ни снять фильм, у них был маленький детеныш шимпанзе, которого назвали Чал­мондейли в честь его несчастного предшественника. Была в коллекции и молоденькая самочка шимпанзе, Минни. Ее подарил Дарреллу местный плантатор. Когда Минни хотела привлечь к себе внимание, она начинала визжать, как заправский баньши.

В начале июня экспедиция покинула Бафут. Начинался сезон дождей, и, задержись они подольше, им бы не добраться до побережья. На проща­нье Фон устроил праздник и подарил Джеральду одеяние советника Фона Бафута. На рассвете экспедиция двинулась в дальний путь к побережью, где ее уже поджидал корабль «Никойя». Глядя на ряды клеток на Палубе, один из стюардов заметил: «Я многое видел в своей жизни, парень, но мне еще никогда не приходилось видеть целого зоопарка в багаже».

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

«ОТЛИЧНОЕ МЕСТО ДЛЯ ЗООПАРКА»: 1957-1959

«Никойя» вошла в Ливерпульский порт 7 июля 1957 года. За плечами Джеральда Даррелла остались пять экспедиций. В общей сложности он доставил в Англию более двух тысяч животных из Африки и Южной Аме­рики, в том числе сорок три вида, которых никогда еще не было в зоопар­ках мира. Но на этот раз его возвращение было иным. Все животные, ко­торых он привез, предназначались для его собственного зоопарка. Как только были спущены сходни, на корабль примчались журналисты. Дже­ральд решил использовать прессу, чтобы убедить Борнмутский совет устро­ить зоопарк в этом городе.

«Зоопарк в Борнмуте», — гласил заголовок «Дейли телеграф». В статье говорилось:

«Мистер Джеральд Даррелл, 32, писатель-зоолог, надеется устроить собственный зоопарк в Борнмуте. «Мы верим в то, что городской совет благосклонно отнесется к этой идее и выделит нам земельный участок, — сказал мистер Даррелл. — Если согласие будет получено, я начну работы уже осенью, и к весне новый зоопарк сможет принять первых посетите­лей». Мистер Даррелл и его жена, Джаклин, только что вернулись из дли­тельной экспедиции в Британский Камерун. Они привезли 200 рептилий, 30 птиц, 18 обезьян, 47 галаго, девятимесячного водяного олененка, един­ственного в нашей стране, и девятимесячного шимпанзе по имени Чалмон­дейли Сент Джон Даррелл».\

Эта коллекция и положила начало зоопарку Дарреллов. Чтобы доста­вить зверей в Борнмут, потребовался целый вагон. Путешествие выдалось не из легких. В вагоне было единственное сиденье на троих взрослых лю­дей, товарный вагон безжалостно кидало из стороны в сторону. Из сотен животных только Чалмондейли от души радовался приключению, за обе щеки уплетал хлеб с молоком, восседая на коленях того, кому удавалось на минутку присесть.

Через четырнадцать часов камерунская экспедиция добралась до Борн­мута. На вокзале их уже поджидала вереница грузовиков. Звери из коро­левства Фона были погружены на машины и доставлены в дом Маргарет на Сент-Олбенс-авеню. Боб Голдинг, повзрослевший и окрепший, нако­нец-то обрел покой под крышей родительского дома в Бристоле. На сле­дующий день после приезда он получил аккуратно отпечатанный счет на 1 фунт 10 пенсов за апельсиновый сок и сэндвичи, которыми снабдила его в дорогу Джеки.

Джеральд и Джеки были голодны, мучились от жажды, утомлены до крайности, но, пока животные не были устроены, отдыхать им не при­шлось. Чалмондейли перекочевал на руки мамы. Над газоном был натянут огромный тент, под которым разместились самые неприхотливые живот­ные — мангусты, циветты и крупные обезьяны. Более деликатные созда­ния — белки, галаго, птицы и рептилии — отправились в гараж, который родственники предусмотрительно освободили еще до приезда Джеральда.

«Животные стоически выносили все испытания, — пишет Джеки о столь необычном возвращении домой. — Они хотели всего лишь быть на­кормленными и оставленными в покое, а мы мечтали о горячей ванне, ста­канчике виски и хорошем обеде. Но прошло немало часов, прежде чем нам удалось все это получить. Чалмондейли наконец-то был уложен в большую корзину, хотя до этого мама и сестра Джерри успели его ужасно избало­вать. Только после этого мы смогли подняться в свою комнату и забыться сном».

Через несколько дней пригородный зверинец начал функционировать. Он представлял собой весьма странное зрелище. Вот что пишет о нем сам Даррелл:

«Любой, кто заглянул бы на задний двор дома моей сестры, был бы вы­нужден признать, что выглядит он, по меньшей мере, нетрадиционно; В углу был натянут огромный тент, из-под которого раздавались разнооб­разные крики, свист, ворчание и урчание. Вдоль тента выстроилась череда клеток, где сидели орлы, стервятники, совы и ястребы. Рядом стояла клет­ка шимпанзе Минни. На остатках того, что раньше считалось газоном, рез­вились и играли четырнадцать обезьянок на длинных поводках. В гараже квакали лягушки, гортанно кричали турако, щебетали белки. Весь день не­счастные соседи, трепеща, наблюдали за жизнью нашего дома из-за кру­жевных занавесок, а я, моя мама, Маргарет, Софи и Джеки сновали туда и сюда по садику, разнося миски с хлебом и молоком, тарелочки с нарезан­ными фруктами или, что пугало наших соседей больше всего, с окровав­ленными кусками мяса или дохлыми крысами… Прошло немного времени, соседи собрались с силами и стали жаловаться».

Больше всего неприятностей причиняла Минни, которая весь день гром­ко кричала. В конце концов ее пришлось отправить в Пейтонский зоопарк, которым руководил Кен Смит. Следом за Минни туда же были отправлены и наиболее прихотливые животные, в том числе и все рептилии. В зоопар­ке их можно было содержать в тепле, а дом Маргарет к такому оказался неприспособлен. Чалмондейли остался в доме на положении почетного гос­тя. Журналист из «Вуменз санди миррор», посетивший необычный звери­нец, так описывал свое посещение:

«Сначала я подумал, что ослышался, но она повторила: «…Я мама шимпанзе. Войдите и посмотрите сами». Так я познакомился с Чалмондей­ли. Шимпанзе в розовом жакете играл на ковре в столовой самого обычно­го дома по Сент-Олбенс-авеню, как ребенок. Вот почему миссис Джеки Даррелл так необычно представилась. Она относилась в Чалмондейли точ­но так же, как если бы он был человеческим ребенком — ее собственным ребенком. Позже она объяснила: «Я решила никогда не иметь детей — жизнь обычной домохозяйки не для меня. Сейчас я мама Чалмондейли, он поглощает все мое внимание».

Джеки и Джеральд решили провести серьезный эксперимент, писал журналист (опираясь на собственную фантазию, а не на факты). Они хо­тят посмотреть, можно ли воспитать детеныша шимпанзе, как человека, чтобы он оставался членом семьи и тогда, когда станет взрослым.

«День Чамли проходил очень просто, — писала Джеки. — Он просы­палея, выпивал большую чашку чая с молоком, затем надевал экзотиче­ский свитер, который связала для него моя свекровь, «чтобы он не простудился, дорогая». Весь остаток дня он преследовал обитателей дома, пока наконец нам не удавалось уложить его в постель с помощью солидной дозы «Овалтина». Только тогда мы все могли хоть немного передохнуть и пере­вести дух».

Сначала шимпанзе спал в маминой комнате. Но когда обнаружилось, что она боится зажечь свет, чтобы не разбудить обезьяну, Чамли перевели в маленькую комнатку Джеральда и Джеки. Там он быстро научился за­жигать свет, привык к шуму, сигаретному дыму и присутствию многочис­ленных друзей хозяев. «Любимой игрой Чамли, — вспоминала Джеки, — было залезать на шторы в гостиной и висеть там, к вящей радости всех ок­рестных ребятишек». Полюбил Чамли играть на площадке для игры в гольф, находящейся в конце улицы. Там он мог залезать на деревья, ку­выркаться, гоняться за собаками, пугать игроков и швыряться в прохожих сосновыми шишками. Когда он уставал, то позволял привозить его домой в детском кресле на колесиках.

«За обедом, — писал Джеральд, — Чамли вел себя исключительно вос­питанно. Он сидел у меня на коленях и терпеливо ждал, пока я что-нибудь ему дам. Ел он очень деликатно, пододвигал кусочек к краю тарелки указа­тельным пальцем, а затем аккуратно брал его своими длинными хвататель­ными губами. Если подавали что-нибудь вроде зеленого горошка, он тща­тельно очищал горошины от кожицы, при этом половина оставалась на та­релке, а вторая на моих коленях».

После обеда Чалмондейли любил порезвиться — он обожал прятки, ка­чание на шторах или катание в кресле-качалке, причем раскачивался он с такой энергией, что в конце концов несчастное кресло переворачивалось. Как и любой ребенок, Чамли был очень любопытен и стремился потрогать любой новый для себя предмет. У него было несколько приятелей среди животных — два волнистых попугайчика, один зеленый, а другой желтый, хотя Чамли постоянно считал желтого приятеля каким-то новым видом ба­нанов.

После игр наступало время чая. «Чамли радостно приветствовал появ­ление чайного стоянка, — вспоминал Джеральд. — Он стремился первым усесться за стол и с нескрываемым интересом наблюдал за тем, как я нали­вал ему чай в чашку. Затем он осторожно пробовал налиток, окуная в него верхнюю губу. Чамли обожал чай и трепетно к нему относился. Чай дол­жен был быть определенной температуры и определенного цвета — не слишком крепкий, но и не слишком слабый. И никакого сахара. Если чай казался ему чересчур горячим или холодным, если в чае было слишком много молока, он отставлял чашку в сторону и принимался дергать вас за рукав, указывая на чайник или молочник, чтобы вы сделали его налиток приемлемым».

Спал Чамли в большой корзине, рядом с которой ставили бумажный пакет на случай, если ему захочется перекусить. На ночь ему оставляли пару помидоров, яблоко, ветку винограда, кусок черного хлеба, четыре бисквита и пакет картофельных чипсов. «Эта пища, — писал Джеральд, — подкрепляла его в ночные часы, так что от голода он не страдал». А потом наступало утро, утренний чай или, что шимпанзе любил еще больше, четы­ре кружки какао и сырые яйца.

Чалмондейли стал местной знаменитостью. Соседи отлично знали шим­панзе в футбольных трусах и свитере. Иногда он отправлялся в город вме­сте с Джеральдом на его мотоцикле. Как-то раз Чамли принял участие в программе Би-би-си, где проверяли уровень его интеллекта. Шимпанзе по­казал отличные результаты. Уровень его ментального развития соответст­вовал семилетнему ребенку, хотя по возрасту он был значительно моложе. Когда он заболевал, Джеральд отвозил его к Алану Огдену, который хоть и ворчал, что он не ветеринар, но все же делал ему укол пенициллина, от чего все болезни Чалмондейли обычно проходили. Как-то раз многостра­дальному Огдену пришлось лечить и карликовую мангусту, которая про­глотила солому из своей подстилки.

А тем временем Джеральд искал место для своих животных. Он хотел убедить Борнмутский совет продать или отдать ему в аренду земельный участок, используя зверинец в доме Маргарет в качестве и приманки, и уг­розы. Он чувствовал, что город будет рад приобрести новую достопримеча­тельность, которая ему ничего не будет стоить. Сначала совет соглашался и даже предложил два места, каждое из которых оказалось совершенно не­подходящим. Но постепенно эта идея перестала привлекать чиновников. Животные представляют опасность, к тому же пахнут, а впрочем, у городе все равно нет свободных земельных участков.

Джеральд попытался развернуть кампанию в прессе. Вскоре в дом Мар­гарет потянулись журналисты местных и национальных газет. Их встречал Чалмондейли, а затем Джеральд и Джеки. «Нет ли у вас места для зоопар­ка? — спрашивает мистер Даррелл», — гласил заголовок «Борнмут эко». «Если вы знаете такое место, — писал журналист, — мистер Даррелл с ра­достыо выслушает ваши предложения».

Джеральд получил только одно письмо, от городского совета Пула, не­большого городка, находящегося поблизости от Борнмута. У них есть место для зоопарка — большое, но запущенное поместье Аптон-Хаус, бывшая ре­зиденция семейства Лльюэллин. Пятьдесят четыре акра земли на береге Пульского залива.

Предложение Джеральда заинтересовало. Первичный осмотр подтвер­дил, что поместье отлично подходит для зоопарка. 6 августа 1957 года Дар­релл отправил в совет Пула длинное письмо, в котором излагал свои планы относительно устройства зоопарка, а также прилагал смету расходов на ближайшие два года.

«Я считаю, что придется вложить десять тысяч фунтов в реконструк­цию, а затем шесть тысяч на содержание. Я готов содержать зоопарк, но реконструкцию вам придется взять на себя. Хочу подчеркнуть, что собира­юсь работать в этом зоопарке не как наемный сотрудник. Я всегда хотел иметь собственный зоопарк, в котором мог бы воплощать в жизнь свои идеи. Хочу заверить вас, что приложу максимум усилий к тому, чтобы наш проект увенчался не только финансовым успехом, но и имел серьезное на­учное значение для всего мира. За девять лет я сделаю этот зоопарк веду­щим зоопарком Англии».

В начале октября Джеральд полностью разработал предложения по созданию зоопарка. Следовало немедленно приступить к ремонту дома и восстановлению окружающего его сада. Входная плата должна была со­ставлять два шиллинга, во время специальных мероприятий ее можно было повышать. В зоопарке должно было быть не меньше семидесяти вось­ми вольеров, некоторые с прудами, одиннадцать загонов, в том числе для львов и медведей, четыре вольера с прудами для мелких млекопитающих, небольшое помещение для млекопитающих с сорока клетками, обезьянник с шестью клетками, дом рептилий, аквариум и площадка молодняка. День­ги можно было бы сэкономить, превратив теннисные корты в площадку молодняка, площадку для игры в сквош — в аквариум, тренерский дом — в склад и центр питания, а саму усадьбу — в кафе и помещения для персо­нала. Особенную прелесть проекту придавало то, что береговую линию за­лива можно было превратить в цепь островков, разместить на них живот­ных и показывать во время экскурсий, проводимых на лодках. Следовало приобрести 875 млекопитающих, птиц, рептилий и рыб, общей стоимо­стью в 2600 фунтов, но Джеральд мог предоставить зоопарку двести собст­венных животных — «молодых и в прекрасном состоянии».

Хотя было очевидно, что Аптон-Хаус не совсем подходит для устройст­ва зоопарка, но даже если бы он подходил идеально, разницы бы не было. Приближалась зима, сад Маргарет напоминал, по выражению Джеральда, «сцену из фильма о Тарзане». Сообщение о том, что поместье не может быть готово ранее Нового года, глубоко разочаровало Даррелла. Животные не могли зимовать под тентом. Что же делать?

В этот критический момент Джеки посетила блестящая идея. «Почему бы не предложить наших животных магазинам города в качестве рождест­венских «приманок»?» — предложила она.

В Борнмуте был только один крупный магазин. Дж. Дж. Аллеи предос­тавил витрину для замечательного рождественского «подарка». Так родил­ся «Зверинец Даррелла». В цокольном этаже под наблюдением Джеральда были устроены просторные клетки, стены разрисованы картинами тропического рая, на обозрение публики выставили церемониальные одеяния, привезенные Джеральдом из Бафута. Животных, которые могли размес­титься в магазине, привезли незадолго до Рождества, остальных приютил Пейтонский зоопарк. «Зверинец Даррелла» пользовался таким успехом, что просуществовал в магазине в течение нескольких недель после Рожде­ства, хотя обезьяны всегда представляли потенциальную угрозу. И вот на­конец гроза разразилась. В воскресенье утром Дарреллам позвонили.

— Это полиция, сэр, — произнес мрачный голос. — Одна из ваших обезьян сбежала, думаю, вам лучше узнать об этом.

Беглянкой оказалась Георгина, молодая самка бабуина. Джеральд пой­мал такси и отправился в магазин. У витрины, где демонстрировалась ме­бель для спальни, уже собралась большая толпа. «По витрине словно про­шел торнадо, — вспоминал Джеральд. — Простыни были разорваны в кло­чья, на подушках и одеялах красовались отпечатки обезьяньих лап. На кровати восседала Георгина, радостно раскачиваясь вперед и назад и строя зверские рожи толпе возмущенных прихожан местной церкви. Я вошел в магазин и увидел двух полисменов, залегших за баррикадой из турецких полотенец».

Маргарет, Джеки и два констебля взяли на себя охрану выходов и про­хода в отдел посуды, а Джеральд стал приближаться к раздраженному ба­буину.

— Георгина, — произнес он спокойным тоном, — иди ко мне, иди к папочке.

Охота длилась примерно полчаса. Георгина носилась по всей витрине, обрывая рождественские украшения, прыгая по перинам и прячась за кро­ватями, пока наконец один из полисменов не ухватил ее за лапу в лучших традициях форварда регби. Только тогда Джеральд сумел успокоить свою питомицу.

— Господи! — сказал констебль. — Я думал, она меня растерзает. Не слишком она похожа на подростка.

Уход за животными, особенно за приматами, был связан с бесконечны­ми трудностями и проблемами. 9 декабря 1957 года Лоуренс Даррелл полу­чил мемориальную премию Даффа Купера за «Горькие лимоны». Премию ему вручала сама королева. Лоуренс пригласил на церемонию маму, но она отказалась — ей было нечего надеть и, кроме того, она должна была при­сматривать за шимпанзе.

Рождество Дарреллы отметили в семейном кругу на Сент-Олбенс-аве­ню. Празднество выдалось беспокойное, поскольку Чалмондейли имел соб­ственные соображения относительно того, как следует проводить праздни­ки. Он забирался на елку, поедал свечи, рвал бумажные цепочки, обжег пальцы в горящем пунше, носился повсюду с рождественским тортом и ки­нул индейку в камин.

Джеральд был настолько занят хлопотами по организации собственного зоопарка, что не мог уделять время ничему другому, поэтому писать книгу о последней экспедиции он начал не сразу. Питер Скотт посоветовал ему организовать Фонд охраны дикой природы, подобный его собственному Се­вернекому фонду охраны птиц, организованному в 1946 году. Хотя обще­ство Скотта не всегда радовало Джеральда, он отдавал ему должное и вос­хищался его организаторскими способностями. Джеральд бьш благодарен за советы и поддержку, которую ему всегда оказывал Питер Скотт. «В те дни, — писал он, — разведение животных в неволе большинством зооло­гов предавалось анафеме. Но Питер был одним из немногих, кто понимал, что разведение в неволе может оказаться весьма полезным и перспектив­ным способом сохранения видов, находящихся под угрозой уничтожения. Поэтому он целиком и полностью был на моей стороне».

Джеральд предложил организовать неприбыльную благотворительную организацию — Фонд сохранения диких животных, а также зоопарк, в ко­тором он мог бы делать для диких животных то, что Питер Скотт сделал в своем фонде для птиц.

«Целью деятельности Фонда, — писал Джеральд в пояснительной за­писке, — является защита животных, находящихся под угрозой полного исчезновения, организация экспедиций для ловли редких животных, обес­печение охраны природы во всем мире». Подобного предприятия еще ни­когда не было, указывал он, и данный зоопарк должен был стать уникаль­ным.

Переговоры с советом Пула затягивались. Джеральд начал жаловаться на непроходимую тупость местных властей и на бесконечные бюрократиче­ские препоны, возникающие на пути нормального человека в Великобри­тании. Эта страна, по словам Даррелла, «была заражена миазмами кафки-анской бюрократии, свобода гражданина ограничена настолько, что он не может совершать даже самые простые поступки, не говоря уж о столь экзо­тическом предприятии, как организация собственного зоопарка».

Наконец условия сорокадевятилетней аренды Алтон-Хауса были огово­рены. Джеральд должен был вложить десять тысяч фунтов (125 тысяч на современные деньги). В этот сложный момент Руперт Харт-Дэвис сделал Дарреллу уникальное предложение. Его издательство готово было высту­пить с гарантиями для получения банковского займа при условии, что зоо­парк будет предоставлять материал для бесконечной серии книг, на кото­рые издательство будет иметь эксклюзивные права.

Это уникальное и щедрое предложение основывалось на уверенности в том, что Даррелл является и будет являться выдающимся писателем. Дже­ральд обратился в банк с просьбой о займе для финансирования Фонда за­щиты диких животных. У него были гарантии, а зоопарк должен был при­носить прибыль, достаточную для того, чтобы вернуть деньги в течение шести лет. «Сожалею, что не могу предложить личных гарантий, — писал он, — но хочу отметить, что мой доход за текущий финансовый год соста­вит не менее десяти тысяч фунтов. Моя деятельность позволила мне позна­комиться с известными людьми в различных областях жизни. Они могли бы оказаться весьма полезными для будущего предприятия. Среди них Джулиан Хаксли, Питер Скотт, Джеймс Фишер, Сомерсет Моэм, Фрейд Старш и лорд Кинросс».

Но, когда стали известны окончательные условия аренды Аптон-Хауса, они оказались совершенно неприемлемыми. Большая часть денег Джераль­да должна была пойти на ремонт дома и других помещений, находящихся в ужасном состоянии, а также на проведение освещения, организацию ото­пления и других коммунальных услуг. «Даррелл был ужасно разочаро­ван, — вспоминала Джеки, — и мы пришли к заключению, что следует от­казаться от идеи организовать зоопарк в Пуле».

Джеральд был в отчаянии. Большинство его животных находилось в Пейтонском зоопарке и могло остаться там постоянно, если он не сможет забрать их до определенной даты. У него было соглашение с издательством писать по книге в год, но он все еще не написал новой книги. Теперь ему нужно было писать книгу, ради которой он отправился в экспедицию, что­бы собрать животных для собственного зоопарка. Но идея провалилась. Инстинкт подсказывал Джеральду, что ему нужно забыть об Англии, по­скольку местные власти все равно не дадут ему развернуться в полную силу. Но если не в Англии, то где же?

Джеральд забыл о Пуле и стал собираться в новую экспедицию в Арген­тину. Он собирался отплыть осенью 1958 года и вернуться летом будущего года. На этот раз он собирался не просто ловить зверей, а снять фильм о дикой природе, подобный тому, какие снимали Питер Скотт, Дэвид Эт­тенборо и орнитолог Джеймс Фишер. Он рассчитывал вернуться из Юж­ной Америки с материалом не менее интересным, чем у Эттенборо, филь­мы которого пользовались огромным успехом.

К этому времени Джеральд стал опытным лектором. Он часто выступал на радио, что подтвердил журналист Том Солмон, взявший у Джеральда интервью в доме на Сент-Олбенс-авеню вскоре после возвращения Даррел­ла из Камеруна.

«Мы с Джерри записали небольшое интервью в скромном маленьком пригородном домике, сидя на диване в обществе шимпанзе Чалмондейли В некоем подобии купального костюма 1890 года и пластиковых штанах. Шимпанзе носился по дому и привел меня в ужас. Вернувшись в Бристоль, я послал запись нашей беседы в отдел естественной истории. В примечания я отметил, что брал интервью у самого замечательного рассказчика, какого мне только доводилось встречать, и что он мог бы оказать огромную помощь в проведении передач данного отдела. Так я помог Джерри проло­жить дорогу на радио. Впоследствии мы стали закадычными друзьями. Умение полностью расслабиться перед микрофоном никогда не покидало его. Он стал замечательным ведущим и пользовался бешеной популярно­стью».

Прошлой весной, когда Джеральд был в Африке, Би-би-си передавала цикл программ «Встречи с животными» по его сценарию. Даррелл расска­зывал о разных животных, с которыми ему довелось встретиться в жизни. Режиссером этого цикла была Эйлин Молони, наставница Джеральда в мире радио. «Встречи с животными» повторили трижды, эта программа стала абсолютным хитом. Эйлин обратилась к Джеральду с просьбой напи­сать продолжение, чтобы выпустить его в эфир в начале 1958 года. Новый цикл «Отношения с животными» представлял собой зарисовки, связанные с поведением животных, сравнение животных и людей, рассказы о живот­ных-изобретателях, животных-архитекторах, животных-воинах, живот­ных-любовниках, животных-родителях и животных меньшинствах — о видах, находящихся под угрозой полного исчезновения.

Джеки предложила Джеральду объединить двенадцать рассказов, вхо­дящих в оба цикла передач, в книгу «Только звери». Задача была неслож­ной, к тому же она давала Джеральду возможность выполнить обязатель­ство перед издателями и представить им в 1958 году новую книгу, как это требовалось по условиям контракта. Рукопись книги легла на стол редакто­ра издательства «Харт-Дэвис», которого звали Дэвид Хьюз. Он был на пять лет моложе Джеральда и сам немного писал.

Как-то утром Хыозу сообщили, что автор знаменитой книги «Моя се­мья и другие звери» придет в офис, чтобы обсудить редакторские вопросы, связанные с новой книгой. Даррелл приносил издательству приличные деньги. Хотя Руперт Харт-Дэвис не любил общаться с популярными авто­рами, был нетерпелив и несдержан, но Джеральд Даррелл ему нравился, чего нельзя было сказать о других авторах, таких, как «Слон Билл» Виль­ямс и Генрих Харрер. К тому же Даррелл, по мнению издательских секре­тарш, был настоящим дамским угодником. А его книги, как гласило мне­ние редакторов, нужно было переписывать. Предшественник Хьюза считал Джеральда одним из тех литературных авантюристов, чью неграмотную писанину приходилось полностью перерабатывать, чтобы придать ей чи­таемый вид. Дарреллу следовало посылать гранки, а не правленую руко­пись. «Легенда гласила, — вспоминал Хьюз, — что Даррелл так и не узнал, что неведомый ему литературный негр создал ему очередной бестселлер».

В действительности все оказалось совершенно иначе. Рукопись «Встреч с животными» была блестящей — очень литературной, идеальной с точки зрения грамматики и пунктуации. «Она совершенно не требовала правки, — вспоминал Дэвид Хыоз. — Знакомство с рукописью подсказало мне, что Даррелл действительно любил страны, животных, пейзажи, шутки, вина, погоду и людей, с которыми он встречался. Я подумал, что Дар­релл — это энтузиаст с широко распахнутыми глазами, который понравит­ся мне с первого взгляда». Но когда Даррелл вошел в кабинет Хьюза, он не произвел на редактора такого впечатления.

«Он оказался молодым блондином, красивым, энергичным и приятным в общении. После того как мы познакомились, он поднял на меня смущен­ные голубые глаза и сказал: «Мы все собирались к Берторелли, может быть, вы хотите присоединиться к нам…» Все? Слово «все» решило мою судьбу. Я мгновенно понял, что этот человек удивительно дружелюбен. Я понял, что он сразу же включает понравившихся ему людей в свою орби­ту. Его приглашение помогло мне найти друга на всю жизнь.

За спагетти он убедил меня в том, что действительно является авантю­ристом, хотя и не дамским угодником, а также замечательным писателем, гораздо более серьезным, чем написанные им книги. Успех «Моей семьи и других зверей» казался ему случайным. Вдохновенно расправляясь с ог­ромным куском мяса, Джерри рассказывал мне о Греции, сожалел, что я не видел этой страны. Его рассказы были столь яркими, что очень скоро я почувствовал себя с бокалом узо (греческая водка) в одной руке и с очаро­вательной нимфой на коленях. Его слова были заразительны. Он умел ин­тересоваться жизнью других людей и заинтересовывать их своей собствен­ной. За ленчем я по-иному взглянул на собственную жизнь, открыл для себя новые возможности. Было ясно, что Даррелл совершенно лишен тще­славия (и самоуверенности). Он наслаждался моментом, его радовал хлеб, мясо, вкус вина, украшение его любимого ресторана, разговоры официан­ток. Он жил настоящим. Меньше всего он хотел говорить о себе, потому что он просто был самим собой. В этом и состояло его обаяние».

Осуществить желание Джеральда прорваться на телевидение было до­вольно трудно. У него не было врожденного таланта оператора или режис­сера, перед камерой он чувствовал себя довольно скованно (по крайней мере, в тех условиях, которые существовали в те времена). Пленки, сня­тые им вместе с Джеки во время третьей камерунской экспедиции, не впе­чатляли, но после профессионального монтажа на Би-би-си получился вполне приличный трехсерийный фильм «В Бафут за добычей». В него включили также интервью с Джеральдом, Джеки и выступление Чалмон­дейли.

Чалмондейли был буквально создан для публичных выступлений. Он с удовольствием позировал фотографам, демонстрируя свое умение обра­щаться с щеткой, губкой, шваброй, кухонными весами, телефоном и камерой. Он несколько раз выступал на телевидении, участвовал в рекламной программе студии «XX век Фокс». «Братец Джерри стал телевизионной звездой, — писал Лоуренс Генри Миллеру из Франции. — Он обзавелся сообразительным маленьким шимпанзе, которого вывез из Конго, и эта зверюга все делает за него». На книжной выставке в «Олимпии» Чалмон­дейли был почетным гостем на стенде В. Г. Смита. Пригласили его и на торжественный банкет. «На банкете прислуживал очень старый, аристо­кратичный официант, — вспоминал Джеральд, — который явно не одоб­рял присутствия шимпанзе в ярком свитере, сидевшего у меня на коленях и поедавшего угощение с моей тарелки… Во время обеда он внезапно скло­нился ко мне и почтительно поинтересовался: «Не хочет ли э-э-э… молодой джентльмен еще немного горошка, сэр?» Чалмондейли совершил путешест­вие на поезде в Лондон, которое ему весьма понравилось. Напугали его лишь коровы на полях. Как только известие о его присутствии распростра­нилось по поезду, пассажиры стали толпиться в коридорах, к вящему не­удовольствию проводников. В результате Джеральду и Чамли пришлось сойти с поезда и добираться до города на машине, что доставило им обоим не меньшее удовольствие, особенно остановки в пабах, пиво и чипсы.

«Мой зверский братец собирается открыть зоопарк в Борнмуте и путе­шествует повсюду с огромной обезьяной по имени Чамли, — писал Ло­уренс Ричарду Олдингтону. — Чудовищные сцены в вагоне-ресторане! Но, должен признать, что это хороший способ привлечь внимание издателей, когда нужно просить у них денег. Наши собственные приемы часто не сра­батывают. Я обнаружил, что «Фабер» вечно пугается, когда я предлагаю нетривиальные названия своим книгам. Долгое время я убеждал их на­звать «Жюстину» «Секс и секретная служба» или «Нет, не сейчас, за нами наблюдает твой муж». Джерри гораздо грубее (впрочем, с Харт-Дэвисом только так и можно обращаться). Он вечно грозит написать жизнеописа­ние Иисуса…»

Телевизионный фильм Джеральда «В Бафут за добычей» вызвал неод­нозначную реакцию. Чалмондейли повзрослел и стал непредсказуемым. Джеральд неуютно чувствовал себя в лучах софитов, сильно потел и сму­щался, что камера безжалостно фиксировала. «Если Джерри собирается продолжать карьеру телезвезды, — писала Джеки, — ему следует ограни­читься съемками на натуре и ни в коем случае не соглашаться на работу в студии».

«Даррелл сильно нервничал, — замечал обозреватель «Обсервера» по­сле выхода второй серии фильма. — но все же он и все его звери обладают удивительным обаянием». Джесси Форсайт в «Крисчен ворлд» превознес Джеральда до небес, и не только за его телегеничность, но и за образ мыс­лей, который был созвучен его собственному:

«Как человек должен общаться с низшими созданиями? Некоторые люди испытывают настоящую страсть к животным, диким или домашним, широко известным или редким. И эта страсть есть не что иное, как боогом данный инстинкт. Я полагаю, что все мы — обитатели земли, небес и моря — дети божьи. Являемся ли мы хозяевами — или просто доверенны­ми лицами животных?

Величайшее изобретение современной техники — это телеобъективы. Мы исследуем космос, запускаем спутники. Но мы ничего не знаем о жиз­ни тех, кто живет рядом с нами. Жизнь животных в джунглях и пустынях нам неведома. Лучшие телевизионные программы дают нам возможность приоткрыть занавес тайны над жизнью братьев наших меньших. И особен­но порадовала меня серия фильмов о Западной Африке, снятых Джераль­дом Дарреллом, гениальным молодым исследователем, который собирал животных, называемых в Африке «добычей», и привозил их в Англию. Он почти заставил меня полюбить змею-яйцееда, а ведь змеи всегда парализо­вали меня ужасом, даже в кино.

Но на протяжении жизни многих поколений знания людей о животных ограничивались только фильмами и книгами или походами в мелкие и крупные, вроде Уипснейдского, зоопарки. Так ли должны сосуществовать на этой планете Человек и Зверь?

Я не перестаю задаваться вопросом. Много тысячелетий назад Господь создал и поселил замечательные создания в разных уголках Земли. И на пла­нете не было места для человека — Господь наслаждался творением рук своих. На протяжении миллионов лет глаз Господен отдыхал, наблюдая за жизнью этих созданий. Затем Он в милости своей позволил нам разде­лить с Ним эту радость. Разве Он хочет, чтобы эти создания исчезли с лица Земли?»

Джеральд все чаще думал об Аргентине. Би-би-си заказала ему фильм об экспедиции. Хотя студия не могла послать оператора, руководство было настолько уверено в способностях Джеральда, что заключило с ним кон­тракт.

«Джерри безумно нравилась книга Чарлза Дарвина «Путешествие нату­ралиста на корабле «Бигль», — вспоминала Джеки. — Он мечтал попасть в Патагонию, чтобы своими глазами увидеть пингвинов, морских котиков и морских слонов, обитающих на побережье». В сценарии цикла из восьми получасовых фильмов Терра-дель-Фуэго должна была стать местом съемок двух первых серий («Земля огня» и «На краю света»). Следующие серии были посвящены пампе, Нижним Андам и Формозе.

Во время подготовки к новой экспедиции возникла неожиданная труд­ность. Джеральд узнал, что Дэвид Эттенборо тоже собирается в Южную Америку, чтобы снимать свои фильмы. Но когда он позвонил Дэвиду, то смог вздохнуть с облегчением — к счастью, их планы оказались совер­шенно различными. «Дэвид действительно отправляется на съемки живот­ных, собираясь уделить внимание всего двум-трем видам, — писал Дже­ральд руководителю программы в Бристоль. — Я же хочу показать полную картину животного мира на огромной территории, от полярных широт до тропических лесов на севере страны». Цикл фильмов Даррелла поражал масштабностью замысла, Джеральд во многом опередил свое время в доку­ментальном кино. Он собирался уделить внимание и вопросам охраны ок­ружающей среды, что было довольно необычно. Он составил список видов, которым грозит полное уничтожение, и планировал снять их для своего фильма.

Незадолго до отъезда в Аргентину Джеральд обратился к своему колле­ге и наставнику, Питеру Скотту, чтобы уточнить, ие заинтересован ли его фонд в приобретении каких-либо видов птиц. Скотт сказал, что его заветной мечтой было бы приобрести пару редких уток, обитающих в Верхних Ан­дах в Боливии. «Питер, как всегда, был преисполнен энтузиазма, — вспо­минал Джеральд, — и умолял меня привезти ему пару этих уток. Он гово­рил о них так восторженно, что у меня сложилось впечатление, что я их ему уже привез. Его энтузиазм в отношении охраны окружающей среды был так велик, что зажигал всех окружающих. Стоило полчаса поговорить с Питером, и вы уже чувствовали, что в состоянии воплотить самые дерз­кие свои мечты». К сожалению, Джеральду не удалось поймать этих уток в Южной Америке, и Скотту не довелось развести редких птиц в своем фонде.

В разгар подготовки к экспедиции Джеральд не переставал думать о собственном зоопарке. То, что произошло чуть позже, превратилось в на­стоящую легенду. Произошедшее можно было разбить на три этапа. Пер­вый оказался связанным с Джеки. Она писала:

«Я думала, что мысль о зоопарке давно похоронена, но я недооценила упрямство Даррелла.

— Должны же быть хоть где-нибудь нормальные люди, не бюрократы и не градоустроители, — жаловался Джеральд.

Прежде чем осознать, что я говорю, я вдруг предложила попытать сча-стья на Нормандских островах.

— Там и климат получше, да и правительство у них собственное, так что стоит попытаться».

Джеральд согласился. Но он никого не знал на островах, кто мог бы оказать ему какую-нибудь помощь. Разговор закончился ничем, и лучик надежды угас.

Второй этап создания зоопарка был связан с Рупертом Харт-Дэвисом. Джеральд вспоминал:

«С сожалением (идея создать зоопарк на острове мне ужасно прави­лась) мы забыли об острове Джерси. Спустя несколько недель я отправил­ся в Лондон, чтобы обсудить проект зоопарка с Рупертом Харт-Дэвисом. И тут неожиданно блеснул луч надежды. Я признался Руперту, что пер­спектива создания собственного зоопарка настолько слаба, что я подумы­ваю о том, чтобы отказаться от своего плана. Я сказал, что мы подумываем о Нормандских островах, но не знаем там никого, кто мог бы нам помочь. Руперт оживился и на моих глазах сотворил маленькое чудо. Он сказал, что у него есть хороший знакомый на островах. Этот человек провел там всю свою жизнь и будет рад помочь нам, чем сможет. Звали его майор Фрезер. В тот же вечер я позвонил майору. Похоже, его совсем не удивило то, что совершенно незнакомый человек обращается к нему с просьбой по­мочь в организации зоопарка. Это подкупило меня с первой же минуты на­шего разговора. Майор предложил нам с Джеки прилететь на Джерси, что­бы он смог показать нам остров и дать всю необходимую информацию. Мы так и сделали».

Майор Хью Фрезер встречал Дарреллов в аэропорту. Это был высокий, стройный мужчина в фетровой шляпе, надвинутой на лоб так глубоко, что ее поля почти касались орлиного носа майора. Они проехали через столицу Джерси, Сент-Хельер, и выбрались за город. Дорога была узкой, деревья так тесно обступили ее, что, казалось, машина несется по зеленому тунне­лю. Ландшафт напомнил Джеральду Девон в миниатюре. Но дома ферме­ров были построены из джерсийского гранита, переливавшегося на солнце миллионами золотых звездочек. Довольно скоро они подъехали к двум зда­ниям, из которых получился бы замечательный зоопарк. Это был приход Тринити, где жил майор Фрезер. Машина свернула, и вскоре глазам Дже­ральда предстал дом Огр Мэнор (Дом привидений), один из очарователь­нейших особняков острова Джерси.

«Поместье было построено в форме буквы Е без средней перекладин­ки, — вспоминал Джеральд. — Главный дом имел два крыла, причем каж­дое из них завершалось массивной каменной аркой, через которые можно было попасть во двор. Эти великолепные арки были построены около 1660 года [5] из замечательного местного гранита, как и весь дом. Хью провел нас вокруг дома, не скрывая гордости, показал старинный гранитный пресс для приготовления сидра, коровники, огромный сад, обнесенный каменной стеной, маленькое озерцо, вдоль берегов заросшее камышом, заливные луга с маленькими ручейками».

Гостеприимный хозяин привел гостей обратно на залитый солнцем двор. Джеральд был очарован поместьем. Он повернулся к Джеки и сказал:

— Как здорово было бы устроить наш зоопарк здесь, правда?