Джеральд Даррелл. Путешествие в Эдвенчер

У Джеки жизнь в поместье — вообще жизнь на острове — вызывала приступы клаустрофобии. «Джерри буквально бредит зоопарком. Он одер­жим, — писала она. — Времени на личную жизнь у него не остается. Он не любит выходить, коктейли раздражают его. Он считает их нелепым и пустым времяпрепровождением. Иногда он не хочет выходить даже в соб­ственный зоопарк. Я начинаю думать, что наш зоопарк — это своего рода Франкенштейн».

Джеральд стал узником собственного зоопарка. Джон Хартли вспоми­нал:

«Он никогда не проводил много времени вне зоопарка, когда был на Джерси. Я никогда не мог понять его. Говорили, что он не выносит внимания публики, что поклонники его замучили. Но это было не так. Порой в зоопарке вообще не было посетителей. Он поднимался в пять утра, пока зоопарк был еще закрыт. Когда я отправился вместе с ним в Африку, то понял, что он целиком поглощен своими животными. Он готов заниматься ими, играть с ними, разговаривать о них в любое время дня и ночи. Но на Джерси все было иначе. Я не помню, чтобы он хоть раз прогулялся со мной по зоопарку. Я пытался поговорить с ним об этом. Он не останавливал меня, но мне не удалось найти подходящих слов… Главной мечтой его жизни было иметь собственный зоопарк, а когда он получил его, то у него не оста­лось сил, чтобы наиграться с новой игрушкой. После ухода Кена Смита мы стали чаще видеть его, он стал часами разговаривать с нами о том, что мы делаем и что думаем. Он очень гордился и радовался таким разговорам, но во всем этом было что-то неправильное».

Джеки тоже заметила эту странную замкнутость, но муж никогда не хотел говорить об этом. Была ли это застенчивость? Или разочарование от того, что мечта оказалась слишком далека от реальности? Или ощущение того, что он находится не среди равных, а на командном посту? А может быть, причинами тоски Джеральда было то, что он чувствовал себя таким же пленником в поместье, как его звери в своих клетках? «Думаю, Джерри угнетало то, что он получил майорат, — писала Джеки. — Хотя у него были надежные сотрудники, многих из которых он очень высоко ценил, ему приходилось сталкиваться с весьма неприятными вещами, и это было ему трудно».,

Возникали и дополнительные трудности. Маме исполнилось восемьде­сят. Она стала часто болеть, на обоих глазах у нее развилась катаракта. Омна чувствовала себя одинокой и заброшенной. Джеки отправила ее в ко­роткий круиз с Софи Кук. Перед отъездом мама и Софи остановились в Борнмуте. Мама серьезно заболела. По одним сведениям, она прибегла к излюбленному старому лекарству для критических случаев и выпила бу­тылку джина. Если она это и сделала, то лекарство не помогло — или по­могло слишком сильно. Мама потеряла ориентацию. Вызвали Алана Огде­на, который порекомендовал поместить старушку в небольшой дом для престарелых, располагавшийся неподалеку. Здесь ее подлечили от пневмо­нии и сердечного недомогания, но она начала быстро сдавать. «Мама боль­ше не была прежней, — вспоминала Маргарет. — Она очень ослабела, с трудом говорила, целыми днями лежала в постели и отсутствующим взглядом смотрела в окно. Думаю, она хотела умереть». Маргарет стала го­товить для нее комнату в доме на Сент-Олбенс-авеню, но состояние мамы продолжало ухудшаться. Стало ясно, что она серьезно больна. У нее обна­ружили почечную недостаточность,ипрогноз был неутешительным,

У постели умирающей осталась только Софи Кук. Никто из ее детей не смог прийти, 24 января 1964 года Луиза Даррелл умерла. Ее последними словами были: «Это бренди на столике только для медицинских целей, до­рогая?» Маргарет вспоминала: «Когда мама умерла, все ее имущество уме­стилось в носовом платке, как у буддистского монаха, — молитвенник, об­разок с изображением святого Антония и еще пара чего-то в этом духе». Главным достоянием мамы были права на «Мою семью и других зверей», которые Джеральд передал ей несколько лет назад. В своем завещании она оставила эти права своей невестке, Джеки.

Смерть матери стала тяжелым ударом для Джеральда. Она была в его жизни всегда. Она согревала его, когда он был мальчиком, на ее плече он плакал, она была его ангелом-хранителем. А теперь она ушла. Он был вне себя. Отпевание перед кремацией было весьма сложным. Джеки не при­шла. Ларри приехал из Франции. Простота и скромность протестантских ритуалов угнетала его. Джеральд еле-еле это вынес. Алану Томасу при­шлось чуть ли не на руках втаскивать его в церковь. Но когда гроб с телом мамы исчез в часовне, Джеральд выбежал из церкви как безумный.

Вернувшись во Францию, Лоуренс писал Генри Миллеру: «Я только что вернулся с похорон матери. Она терпеть не могла «причинять неудобст­ва людям» и на этот раз не стала этого делать. Она ушла, прежде чем мы успели это понять». «Нам всем ее очень недоставало, — писала Джеки. — Она была тем редким человеком, которого любят все, даже если встреча­ются с ним лишь мельком. Дом без нее стал очень печальным местом».

Джеральд так и не смог стать прежним. Он чувствовал себя одиноким и покинутым. «Я всегда думала, что смерть матери стала для него настоящей катастрофой, — вспоминала Джеки. — Он никогда не говорил об этом, но так и не смог смириться. Он не мог оплакивать ее, а из-за того, что он не смог оплакать ее смерть, его боль делалась еще сильнее». Джеки считала, что реакция Джеральда на смерть матери очень характерна для него. «В детстве его жизнь была настоящей идиллией, особенно на Корфу, и он вырос с убеждением, что жизнь всегда будет такой. А когда она обманыва­ла его ожидания, когда случалось что-то ужасное, он просто не мог с этим справиться. Он бежал от проблем и начинал пить или принимал транкви­лизаторы, а порой прибегал к обоим средствам».

Хотя Джеральд оставался обаятельным, веселым и дружелюбным чело­веком до самого конца, после смерти матери его настроение изменилось. Его мучила неопределенность брака, бесконечные проблемы в зоопарке, те разрушения, которые человечество производило в мире живой природы. Все это мучило и угнетало Даррелла, и с каждым днем его состояние ухуд­шалось.

Изменения во внутреннем мире человека накладывают свой отпечаток и на его внешность. В последнем паспорте Джеральда Даррелла говорилось, что его рост составляет пять футов одиннадцать дюймов, что на четыре дюйма больше, чем в возрасте двадцати двух лет. Но фотографии на этих документах разительно отличаются. Дэвид Эттенборо, встретив Даррелла в Буэнос-Айресе, говорил, что перед ним появился человек, который вы­глядел на десять лет моложе. Теперь же Даррелл постарел на десять лет.

Помимо всего прочего, на лице Джеральда оставили свой отпечаток и его путешествия. До последнего времени он оставался стройным и подтя­нутым. Сколько бы он ни съел и ни выпил, его фигура от этого не страдала. Но за последние несколько лет он стал стремительно полнеть, и теперь был тем тучным, круглолицым человеком, каким запомнили его поклонники. Джеки утверждает, что эта метаморфоза произошла с ним после возвраще­ния из третьей камерунской экспедиции. Болезнь, подхваченная в Африке, вызвала анемию, и в качестве надежного лекарства от этой болезни Алан Огден прописал ему ежедневно пить пиво «Гиннесс», богатое железом, но довольно крепкое. Джеральд воспринял этот рецепт как руководство к дей­ствию и скоро стал выпивать не по бутылке в день, а по целому ящику. «Тогда он начал пить, — вспоминала Джеки. — Когда я пожаловалась док­тору Огдену, тот сказал, что не думал, что Джерри поймет его так букваль­но и что возлияния станут такими обильными». Расходы на волшебный эликсир росли. Джеки даже написала своему бухгалтеру, пытаясь выяс­нить, нельзя ли получить налоговую льготу на пиво, употребляемое в меди­цинских целях, и получила отрицательный ответ.

Для Джеральда Джерси означал не только перемену места жительства, но и изменение всего образа жизни. Он стал не личностью, а институтом. Он больше не принадлежал себе, им владели животные. Такую цену при­шлось заплатить Дарреллу за свою мечту. Ковчег Джеральда лишил его личной жизни, покоя, счастья и благополучия. В свое время он разрушил его брак, лишил его здоровья, а может быть, и самой жизни.

Джеральд Даррелл был бунтовщиком. «Для зоологического истеблиш­мента он был опасным лунатиком, нахальным выскочкой, — вспоминал его друг и коллега. — Этот тип, без степени, без квалификации, осмелива­ется давать интервью и утверждать, что мы занимаемся чепухой и бес­смысленно тратим деньга, которым нашлось бы лучшее применение. Мы не можем позволить любителям управлять этим миром! Его шимпанзе тра­хаются! И он еще считает, что это хорошая идея! Джерри всегда чувство­вал себя в осаде. Он всегда был аутсайдером, не внушающим доверия чело­веком. Он взял чистый лист бумаги и организовал собственный Фонд. Он всегда оставался в изоляции, он был один против всей вселенной. И это проскальзывало в разговоре. Он чувствовал себя отвергнутым, потому что его идеи считали странными и эксцентричными».

Джеральда не пригласили на международный симпозиум по вопросам зоопарков и охраны окружающей среды, который проходил в Лондоне в 1964 году. Он послал письмо организаторам, пытаясь привлечь их внимание к недавно организованному Джерсийскому зоопарку и своему Фонду, делая особенный упор на создании жизнеспособных колоний редких жи­вотных, которые могли бы положить начало восстановлению вида в месте его естественного обитания. «Я полагаю, что мы стали первым зоопарком в мире, который направил все свои средства и энергию на сохранение окру­жающей среды подобным образом, — писал он. — Я верю, что наш зоо­парк совершенно уникален и служит привлечению внимания людей к во­просам охраны окружающей среды».

В то время когда Фонд начинал свою важную, но неопределенную дея­тельность, Джеки начала ощущать глубокие перемены. Вернувшись с Дальнего Востока, она сообщила журналисту: «Несмотря на необычные ситуации, возникающие в нашей жизни, я совершенно счастлива быть же­ной Джерри. Я не меньше его увлечена его коллекцией диких животных, экспонатом которой он порой считает и меня». Но теперь все изменилось. Несмотря на организацию Фонда, Джеральд занимался делами еще боль­ше, чем прежде. «Я редко видела его одного. Нам не удавалось поговорить ни о чем, кроме проблем зоопарка, — вспоминала Джеки. — Я начала не­навидеть зоопарк и все, что было с ним связано. Квартира наша стала вто­рым офисом, где постоянно толпились какие-то люди. В конце концов я взбунтовалась и заставила Даррелла пообещать, что все проблемы, связан­ные с Фондом и зоопарком, будут обсуждаться только внизу, а в своей квартире мы должны иметь возможность расслабиться и побыть наедине. Но эта борьба успехом не увенчалась. У меня возникало ощущение, что я вышла замуж за зоопарк, а не за живого человека».

Но даже перед лицом таких трудностей Джеральд ни на минуту не усомнился в правильности выбранного пути. Он был одним из величайших писателей, писавших о природе на английском языке — впрочем, как и на любом другом. Его имя встало в один ряд с именами великих писателей прошлого — Торо, Ричарда Джеффриса, В. Г. Хадсона, Джона Беррруза, Вильяма Биба — и настоящего — Генри Вильямсона, Джима Корбетта, Конрада Лоренца, Гэвина Максвелла, Джой Адамсон, Джорджа Шахтера. Он стал признанным мастером юмористической прозы. Его книги издава­лись миллионными тиражами. Он мог вести спокойную и размеренную жизнь на юге Франции, как это делал его брат, и писать по книге в год. Но он предпочел трудный путь. Джеральд Даррелл не стал делать то, что ему нравилось, а стал делать то, что считал правильным.

Весной 1964 года Джеральд и Джеки отправились вместе с Лоуренсом и Клод на Корфу. Вернувшись на Джерси, они снова погрузились в обыч­ную суету. «С момента возвращения, — писал Джеральд Алану и Элле То­мас 2 мая, — у нас творится нечто невообразимое. Мы пытаемся спасти нашу львицу, но она все еще больна, хотя надежды на выздоровление есть. Помимо этого, нам приходится решать массу проблем, связанных с Фон­дом. Мы живем в настоящем сумасшедшем доме!»

В попытке сохранить хотя бы видимость личной жизни, Джеки пере­стала активно работать в Фонде и зоопарке. Она считала, что Джеральд намеренно отстраняет ее от повседневных забот зоопарка, но на самом деле основной причиной ее поступка стало лишение иллюзий относительно того образа жизни, который она вела. Хотя Джеки продолжала заниматься делами, они с Джеральдом более не составляли пары, занимающейся об­щим делом. До этого дня он целиком и полностью полагался на ее энергию и мог рассчитывать на поддержку. Именно она помогла ему сделать карье­ру писателя, она помогла ему создать собственный зоопарк, она предложи­ла остров Джерси, она следила за созданием и развитием зоопарка в самые критические первые годы его существования. Теперь же делами Фонда и зоопарка занимался один Джеральд. С этого момента его жизнь кардиналь­но изменилась. Главным для него стала профессиональная карьера, личная жизнь отошла на второй план. Джерсийский зоопарк и Фонд охраны ди­кой природы процветали, брак же Джеральда рушился прямо на глазах.

Признаки разрыва очень скоро стали очевидными. Джеки хотела, что­бы они вдвоем уехали с Джерси. В этот критический момент появился Крис Парсонс и предложил отправиться в новую киноэкспедицию, «пока успех «Двоих в буше» еще свеж в памяти зрителей». Джеральд отнесся к идее благосклонно, но никак не мог решить, куда бы им поехать. Аргенти­на, Гвиана и Индия были отвергнуты. Путешествие по островам Вест-Ин­дии, заканчивающееся на маленьком Лебедином острове, где обитали уни­кальные грызуны — хутии, оказалось слишком дорогим.

— Что ж, — сказал Парсонсу Джеральд, — остается только Западная Африка. Но я уже написал три книги об этом регионе.

— Может быть, стоит подумать о Сьерра-Леоне, — предложил Пар­сонс.

Итак, место было выбрано. Даррелл собирался снять шесть фильмов об экспедиции звероловов в африканских джунглях от отправления до воз­вращения в Англию. Джеральд считал, что в подобном плане есть масса преимуществ. Он сможет получить дополнительную рекламу для себя, сво­его зоопарка и будущей книги, поймает интересных животных, а Би-би-си возьмет на себя часть расходов. Но Джеки категорически отказалась ехать в Африку.

— Я не люблю Западную Африку, — заявила она. — В тропических лесах слишком душно, к тому же я на дух не переношу африканцев. Так что, если ты не возражаешь, эту поездку я пропущу.

Джеральд был готов к такому повороту событий, но все же слова жены его больно уязвили. «Сьерра-Леоне стала причиной серьезного кризиса в наших отношениях, — вспоминала Джеки. — Джерри и не ожидал, что я поеду с ним. Мне не хотелось преувеличивать проблемы, но я начала ду­мать, что вообще не нужна ему. Он был полностью поглощен своим зоо­парком. Я для него превратилась в секретаря, домоправительницу, эконом­ку — и не более того. Больше я не занимала в его жизни важного места».

Джеральд и Джеки пошли своими путями — на этот раз в буквальном смысле слова. Джеки решила, пока Джеральд снимает фильм для Би-би-си в Западной Африке, поехать в Аргентину со своими старинными подруга­ми — Хоуп Платт и Энн Питерс. Она должна была разведать обстановку в стране, чтобы подготовиться к очередной экспедиции. На несколько меся­цев Джеральд и Джеки разошлись. Теперь их разделял океан.

В середине января 1965 года Джеральд со своим молодым помощни­ком Джоном Хартли отправились в Сьерра-Леоне. Джон чувствовал, что между Джеральдом и Джеки что-то произошло. На прощальном ужине пе­ред отплытием Джеральд долго беседовал с матерью Джона. На следующее утро она пришла проводить сына и сказала ему, чтобы он присматривал за Джеральдом в Африке, поскольку тот переживает тяжелое время и может впасть в депрессию. «Я подумал, что так оно и есть, — вспоминал Джон. — Несмотря на то что мне было всего двадцать два года и я никогда не бывал в Африке прежде, я был уверен в том, что именно мне придется поддерживать его».

По странному совпадению корабли, на которых плыли Джеральд и Джеки, встретились в Лас-Пальмасе на Канарских островах. С палубы Джеральд увидел свою жену с Энн Питерс и Хоуп Платт. Он был очень об­радован, кричал, махал руками и хотел немедленно распить с ними бутыл­ку шампанского. Когда пограничники его остановили, он впал в бешенство и скандалил до тех пор, пока ему наконец не разрешили подняться на борт корабля, на котором плыла Джеки. Муж и жена встретились на четверть часа, а затем их корабли разошлись в противоположные стороны.

Измученный страхами относительно судьбы своего брака, Джеральд стал писать Джеки с первого же дня после прибытия в Африку. Он писал о том, что любит ее и нуждается в ней. Но лишь некоторые из этих писем дошли до адресата, большая часть их потерялась в пути. Первое из дошед­ших писем было написано в столице Сьерра-Леоне, Фритауне, сразу же после прибытия.

«Дорогая!

Наконец-то мы добрались. Корабль вошел в порт на рассвете (а мы страшно мучились от похмелья). Фритаун — замечательный город. Более всего он напоминает раскрашенный Джорджтаун. В нем соседствуют уродливые современные здания и очаровательные старинные деревянные доми­ки на сваях. Тебя бы очень поразило отличие местных жителей от каме­рунцев. Девяносто процентов здешних африканцев поразительно красивы, особенно женщины… очень утонченные и изысканные. Представь себе ры­нок или улицу, по которой ходят сплошные Гарри Белафонте мужского и женского пола. Их кожа имеет оттенок светлой бронзы, а смотреть на жен­щин не менее приятно, чем наблюдать за колонией морских котиков. У них красивые лица и длинные, изящные шейки. Более всего они напоминают мне изысканных косуль».

Как только Даррелл прибыл в Африку, ему сразу же стали предлагать помощь. Алмазная компания Сьерра-Леоне предоставила в его распоря­жение лимузин и роскошную квартиру в голливудском стиле на окраине города! «Они провезли нас по прекрасным, пестрым улицам, заполненным красивыми женщинами, — писал Джеки Джеральд. — Мы выехали из Фритауна и стали подниматься на холм. Здесь и располагался очень про­стой дом, из которого я тебе и пишу. Нам предоставили квартиру с двумя спальнями, ванной, туалетом, гостиной или столовой размером семьдесят футов на сорок, кондиционерами в спальнях и холодильником, наполнен­ным пивом. В нашем распоряжении есть стюард. А с балкона открывается великолепный вид на Ламли-Бич». Экспедиции пришлось несколько дней ожидать прибытия «Лендровера», на котором они должны были отправиться в джунгли. Из-за шторма грузовой корабль запоздал.

«Наконец все было готово, — писал Джеральд. — Мы наняли двух обаятельнейших головорезов, Саду и Ламина. Примерно через час мы от­правились в путешествие. Я собирался добраться до Кенемы (и это вполне можно было сделать), но, добравшись до Бо-Джона, мы почувствовали себя настолько уставшими, что остановились в гостинице Южно-Африкан­ской компании и заночевали. На следующий день мы поехали дальше. До­рога настолько пыльная, что я чувствую себя пропылившимся насквозь».

В Кенеме Джеральду сообщили, что лагерь можно будет разбить на за­брошенной хромовой шахте в четырнадцати милях от города. Его завери­ли, что место подходит для этой цели как нельзя лучше.

«Рассказывая Хартли о тех ужасных условиях, в которых мы жили раньше, я был просто поражен тем, что увидел. Шахты располагаются У подножия горного хребта высотой примерно футов восемьсот. К ним ве­дет узкая, извилистая дорога. Возле шахт стоит десять-пятнадцать домов в отличном состоянии. С тех пор как шахты закрылись, здесь никто не жи­вет. Наш дом по своим размерам приближается к дому Джона Хендерсона (в Мамфе). Большая гостиная, огромная спальня, ванная и туалет, кла­довка и кухня в прекрасном состоянии. Есть вода и электричество. На ок­нах спален натянута москитная сетка. С веранды открывается вид на прекрасную равнину, а вдали виднеются холмы. Мы поднялись до восхода солнца, когда равнину укутывал густой туман, из которого поднимались только вершины холмов. Затем прямо перед нами встало солнце, похожее на огромный золотой апельсин. Мы выпили чай под огромным деревом, на котором резвились пять красных колобусов. Когда солнце поднялось выше, оно залило своим светом дерево. Можешь себе представить эту картину: живое зеленое дерево с розовыми плодами, на котором резвятся обезьянки с черными спинками и ярко-рыжими брюшками и лапками. Обезьянки эти издают странные звуки. Такое впечатление, словно на дереве обитают ги­гантские пчелы… Кажется, что здесь обитают ведьмы и волшебники. Мы чувствуем себя, словно остались последними людьми на планете…

Дорогая, как жалко, что ты не поехала со мной! Я понимаю, что у тебя были веские причины, но уверен, что тебе здесь понравилось бы. Наше жи­лище — настоящая «Уолдорф Астория» во всех отношениях. В спальнях работают кондиционеры, на Ламли-Бич отличное купание, у нас есть соб­ственный шофер, а в этом доме нас никто не беспокоит. Климат здесь со­вершенно не похож на Камерун, он скорее ближе к Корфу. В доме доволь­но прохладно. Вечерами мне даже приходится надевать свитер. Леса здесь не такие густые и девственные, как в Камеруне. Тебе бы точно здесь по­нравилось! Я никогда не видел такого количества цветов самых разнооб­разных оттенков. Куда ни посмотришь, всюду видишь пятна розового, пур­пурного, малинового, белого или желтого. Это сказочная страна! Полагаю, ты изменила бы свое мнение о Западной Африке, если бы все это уви­дела…

Если экспедиция не увенчается успехом, это произойдет не потому, что нам не будут помогать. Представляешь, я только что разговаривал с пре­мьер-министром, и он согласился принять участие в нашем фильме! Порой меня даже пугает это безграничное гостеприимство.

После нашей короткой встречи в Лас-Пальмасе я рассчитывал полу­чить от тебя письмо с сообщением о разводе. Я бы не упрекнул тебя. Не слишком я похож на идеального мужа, но все же мысль об этом меня угне­тает.

Дорогая, жизнь так коротка, давай не будем расставаться — ни эмо­ционально, ни физически. Я знаю, что жить со мной трудно, я слишком многого требую, но я постараюсь измениться. Проблема в том, что, когда я далеко от тебя, мне так плохо, что я начинаю сердиться и раздражаться, а это еще сильнее отдаляет тебя от меня. Давай попробуем любить друг друга и попытаемся вернуться в ту сказочную страну, где мы с тобой встре­тились.

Я страшно скучаю по тебе. Мне пора заканчивать письмо. Я люблю тебя. Береги себя и поскорее возвращайся. Надеюсь, ты хорошо отдохнешь и вернешься ко мне посвежевшей и веселой. Пожалуйста, не рискуй и пиши мне. Бог даст, мы еще увидим светлые времена.

Люблю тебя сейчас и всегда».

Джеральд собирался начать с ловли зверей, чтобы к моменту прибытия съемочной группы Би-би-си (через две недели) коллекция была сформиро­вана и он мог бы заняться только фильмом. 25 февраля Джеральд снова написал Джеки. На этот раз он называет хромовые шахты, где они посели­лись, «Шахтами Патоки». Впоследствии он станет называть их «Шахтами Добычи».

«Дорогая!

…У нас все в порядке, надеюсь, что и у тебя тоже. Мы наконец-то мо­жем сказать, что начали формировать коллекцию. На данный момент у нас имеются два детеныша шимпанзе, оба самцы. Я назвал их Флаффи Фрогсботтом и Эймос Таттлпенни. Кроме этого, мы обзавелись парой редких че­репах (к огромному удовольствию Джона), голубым зимородком, молодой совой, мангустой и замечательным детенышем генеты, который, несмотря на свои скромные размеры, обладает замечательным характером. Тебе бы он понравился. Если захочешь, его можно будет держать дома. Мы назвали его Пикином. Теперь веранда нашего дома напоминает небольшой звери­нец. Женщины из пригородов принесли нам пару ручных белок и питона…

Джон Хартли отлично справляется со своими обязанностями. Он пре­красно ориентируется в местных дорогах и никогда не жалуется, хотя у него воспалился глаз от пыли. Джон умеет обращаться с животными и от­лично ладит с африканцами… Он прекрасный спутник, очень спокойный и уравновешенный, с чувством юмора и безграничным терпением. Полагаю, что лучшего спутника мне было бы не найти.

Дорогая, похоже, путешествие пошло тебе на пользу — я получил два теплых письма от тебя за довольно короткое время. Не успел я обрадовать­ся первому, как тут же получил второе. Я читал твое первое письмо, как влюбленный школьник, носил его с собой и постоянно перечитывал. К со­жалению, наши помощники питают нездоровую страсть к стирке. Я оста­вил твое письмо в кармане пижамы (чтобы можно было перечитать его но­чью) , а наш бой выстирал пижаму вместе с письмом. Когда я застал его за этим занятием, все чернила уже расплылись. Я был в ярости! К счастью, я уже прочел его столько раз, что помню наизусть.

Дорогая, я чертовски по тебе скучаю. Больше всего меня злит невоз­можность поговорить с тобой… Надеюсь, что когда Крис и все остальные приедут, у нас будет столько работы, что у меня не останется времени ску­чать по тебе, хотя и сильно в этом сомневаюсь. Мне так хочется, чтобы ты была рядом со мной. Сейчас десять вечера: синее небо, солнце, дует про­хладный ветерок, я пишу тебе письмо и пью пиво. Мне слышно, как афри­канцы над чем-то смеются, плотник сколачивает клетки, а шимпанзе вос­торженно обмениваются впечатлениями от прошедшего дня. Прямо передо мной раскинулся роскошный куст малиновой бугенвиллеи, по которому порхают пурпурные и зеленые колибри. Здесь очень красиво, но здесь нет тебя, поэтому все звуки и краски теряют свою яркость. Я чувствую себя так, словно смотрю на закат через темные очки…

Я очень люблю тебя и не могу дождаться, когда же смогу обнять и по­целовать тебя. Пожалуйста, береги себя и не совершай глупостей. Помни, что одинокая женщина — это легкая добыча. Возвращайся ко мне в цело­сти и сохранности и люби меня хоть немножко. Ты пишешь, что я тебе ну­жен: удвой эти чувства, и ты поймешь, как я нуждаюсь в тебе. Ты — вся моя жизнь!»

Постепенно коллекция животных росла. Начались съемки фильма. Од­нако звероловам не хватало двух главных зверей — леопарда и обезьянки колобуса. Чтобы поймать колобусов, нужно было организовать охоту с по­мощью местного населения. Но поймать колобусов было не так трудно, как трудно потом довезти их живыми до Англии. Джеральд писал Джеки:

«Дорогая!

У нас все хорошо, правда, нам приходится вести отчаянную борьбу против времени и африканской медлительности. Местные африканцы по своей лени и инертности могут дать сто очков вперед жителям Мамфе. Приведу пример. Мы отправляемся в деревню. Примерно сорок черных и рыжих колобусов резвятся на деревьях примерно в сотне ярдов от деревни». Мы их снимаем. Все замечательно. В деревне старейшины бьют в бараба­ны. Мы просим их поймать обезьян. Ребята, отвечают они нам, сейчас мы не можем ловить обезьян. Но если эти обезьяны так уж вам нужны, мы по­пробуем поймать их ко вторнику. А почему бы не поймать вот этих? — ин­тересуемся мы. Мы не можем ловить этих обезьян, отвечают нам старей­шины, потому что мы не договаривались ловить их. Хорошо, соглашаемся мы, мы приедем во вторник, рано утром. Африканцы с важностью кивают. Во вторник рано утром мы возвращаемся и застаем старейшин за бараба­нами. Когда же мы пойдем ловить обезьян? — интересуемся мы. О-о-о, — отвечают старейшины. — У нас маленькая деревня, у нас нет молодые охотников, которые могли бы ловить обезьян. Если бы вы привезли не­сколько человек из Кенемы, мы бы поймали для вас обезьян… Целый день уходит на пустые разговоры, мы возвращаемся домой ни с чем. Я сказал операторам, что мне нужно время, чтобы организовать ловлю обезьян. Больше никогда не стану связываться с Би-би-си, только на собственных условиях. Они платят деньги и ожидают получить от нас некое подобие голливудской эпопеи. Я уже не молод для подобных штучек.

Прерываюсь, потому что мы все же идем ловить обезьян.

В тот же день, позже. Поздравь меня! После всех моих жалоб нас нако­нец-то ждал успех. Мы организовали облаву в деревне и поймали то, что хотели. Пятьдесят три африканца (представляешь, какой это был шум?!) выследили нам несколько рыжих и черных колобусов, загнали их на дере­во, а потом развели у подножия дерева костер, закидали его зелеными ли­стьями, чтобы было побольше дыма, и переловили всех обезьян сетями. Шум стоял невероятный (отличные кадры для фильма!). Обезьяны вели себя идеально. Они скакали в нескольких футах от камеры. Каждый раз, когда кому-то удавалось схватить очередную обезьяну, все пятьдесят три африканца издавали торжествующий вопль… Кадры получились замеча­тельные, так что если мы даже не поймаем карликового гиппопотама (а я не думаю, что это нам удастся), Крис будет полностью удовлетворен. По­хоже, я всыпал Дэвиду (Эттенборо) по первое число! А звукозапись филь­ма получается вообще первоклассной. Вчера мы снимали, как мы с Джо­ном ловили крупного крокодила. Стоило мне зайти в воду, как моя нога за­стряла между камнями. Я крепко выругался, а Крис собирается сохранить эти кадры в фильме, чтобы придать программе естественность…

Похоже, все мы подцепили что-то вроде песчаной лихорадки. Первым заболел Хартли, за ним Крис, а теперь и я. Поэтому я пишу это письмо в постели, куда меня уложили. Но все же Сьерра-Леоне — гораздо более здо­ровое место, чем Камерун. Нам всем здесь очень нравится. Должен ска­зать, что нанятые нами африканцы (раздражительные, неумелые, растя­пы, умственно неполноценные и очень красивые) прекрасно справляются со своей работой. Они с радостью встречают каждое новое животное, вни­мательно слушают наши записи и удивительно естественно делают то, о чем мы их просим. Фильм должен получиться отличным.

А теперь перейду к более важным вещам. Дорогая, я так сильно тебя люблю! Ничто не приносит мне радости, потому что тебя нет со мной. А те­перь еще я узнал, что ты не получила моих чертовых писем! Я постоянно Думаю о тебе. Никогда еще я не хотел, чтобы ты была рядом со мной, так сильно. Я так хочу лежать рядом с тобой в теплой постели, и целовать тебя, и ощущать рядом с собой твое шелковистое тело. Я хочу видеть тебя в гневе, когда ты бледнеешь и задыхаешься. Я хочу видеть тебя в душе, всю в мыльной пене, с мокрыми волосами, как у пятилетней девочки. Я так хочу тебя…

Я люблю тебя. Дж.

P.S. …Я грязный, наглый и бессовестный. Но я люблю тебя! Если один человек может владеть другим, то тебе удалось завладеть мною полностью. Я так хочу, чтобы ты была здесь.

Говорить, что я скучаю по тебе, глупо. Это все равно что сказать: «Как странно, что солнце зашло. Вы не находите, что стало темновато?» Я чув­ствую себя так, словно лишился обеих рук и обоих глаз. Если ты дашь мне шанс, у нас все станет по-другому. Ты пишешь, что я изменился и что наша жизнь стала другой. Единственное, что изменяется в правильном направ­лении, это моя любовь к тебе. Она возрастает настолько, что становится уже не эмоциональным ощущением, а чисто физической болью. Мне ка­жется, что кто-то засунул мне между ребер раскаленный уголь. Мы живем не вечно. Пока я жив, мне никто не нужен, кроме тебя. Если завтра ты уй­дешь от меня и тебе от этого станет лучше, я не стану тебя удерживать… С тобой — и без всего остального — у меня есть целый мир. Без тебя я — ничто.

Спокойной ночи. Как мне хотелось бы сейчас быть с тобой.

Я люблю тебя. Дж».

Затем экспедиция занялась съемками. Хотя черно-белые колобусы были уже пойманы, нужно было ловить рыжих. А когда экспедиция собрала, всех необходимых животных, выяснилось, что столь желанные обезьяны категорически отказываются что-нибудь есть. Стало очевидно, что их при­дется выпустить, что, с глубочайшим сожалением, Джеральд и сделал. Примерно в то же время произошел инцидент, который поставил участие Джеральда в фильме под угрозу. Он ехал на заднем сиденье «Лендровера». Машина наехала на кочку, и ее так сильно подбросило, что Джеральд по­вредил (может быть, даже сломал) основание позвоночника и сломал два ребра. Ему было больно садиться, ходить, даже просто дышать. Он не мог сниматься и ухаживать за животными. Боль усиливалась. Джеральд по­нял, что ему придется вернуться домой. Он послал телеграмму Джеки с просьбой приехать в Сьерра-Леоне и доставить его домой, что она и сде­лала.

Джеральд не успел встретить ее во Фритауне. Он подъехал, когда она уже сошла с корабля и мрачно дожидалась его на берегу. Воссоединение супругов оказалось очень натянутым. Вот как он описывал его позднее в своих мемуарах.

«— Где ты был? — вместо приветствия сказала она, как и подобает хо­рошей жене.

— Пытался разобраться в этом чертовом порту, — ответил я. Она подошла, чтобы поцеловать меня, и я честно предупредил:

— Не обнимай меня слишком крепко, потому что у меня сломаны ребра.

— Чем, черт побери, ты здесь занимался? — раздраженно спросила Джеки. — У врача ты был? Повязку носишь?

После демонстративных объятий мужа и жены, которые не виделись четыре месяца, мы погрузились в «Лендровер» и поехали домой».

На армейских грузовиках зверей доставили в порт и погрузили клетки на борт судна. Джеральд, Джеки, Джон Хартли, Эин Питере («бодрая и энергичная блондинка», согласившаяся помочь), Крис Парсоис, оператор и звукооператор погрузились на корабль и отплыли в Англию. Путешест­вие прошло без приключений, но вот перелет из Ливерпуля на Джерси превратился в настоящий кошмар. «Как Джеральд со сломанными ребрами сумел все это выдержать, я до сих пор не могу понять, — вспоминала Дже­ки. — Я чувствовала, что он вот-вот лишится сил». Животные же, напро­тив, чувствовали себя прекрасно и, казалось, совершенно не пострадали. Их разместили в зоопарке.

«Даррелл был счастлив, счастливы были и мы все, — вспоминала Дже­ки. — Теперь он наконец мог отдохнуть — что и сделал в течение после­дующих двадцати четырех часов!»

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

ВУЛКАНИЧЕСКИЕ КРОЛИКИ И КОРОЛЬ КОРФУ:

1965-1968

Хотя Дарреллу и не все удалось, в целом экспедиция оказалась успеш­ной. «Только что вернулся из Сьерра-Леоне, — писал Джеральд своему приятелю из Новой Зеландии 2 июня 1965 года. — Мы собрали хорошую коллекцию. У нас 90 редких животных, самыми редкими из которых явля­ются черно-белые обезьяны колобусы и пара молодых леопардов». Возвра­щение было триумфальным. «Самая приятная новость, которую я получил по возвращении, — продолжал Джеральд, — это то, что наша пара туатар впала в спячку. Мы все держим пальцы крестиком, чтобы в один прекрас­ный день войти в их клетку и обнаружить там массу маленьких туатарочек…»

■

Джеральд начал писать книгу об экспедиции к антиподам и на Дальний Восток, которую он совершил четыре года назад. Он назвал ее так же, как и телевизионный фильм об этом путешествии — «Двое в буше» («Путь кенгуренка» в русском переводе.) Пока он занимался книгой, Джеки решала тоже попробовать себя в писательском деле и написала историю своей жиз­ни с Джеральдом, его семьей и другими зверями. Ее книга называлась «Звери в моей постели». Она разместила в местной газете объявление о том, что ей нужна секретарша, умеющая печатать и стенографировать. Среди претендентов была и привлекательная молодая блондинка, Дорин Эванс, недавно вместе с родителями переехавшая на Джерси. Придя на со­беседование в поместье, она встретилась не с Джеки, а с Джеральдом и с Кэт Уэллер. В ходе собеседования Джеральд спросил у нее:

— Вы готовы, если потребуется, выкармливать грудью детеныша ежа?

Голос Даррелла был совершенно серьезен, но по выражению его глаз Дорин поняла, что он шутит. «Я сразу же поняла, что между нами много общего, — вспоминала она. — Мы оба любили природу и животных».

В начале 1966 года Дорин принялась перепечатывать книгу Джеки, расположившись в маленькой комнатке на чердаке главного дома. Чтобы ей не было скучно, в комнату поставили клетку с двумя неразлучниками. Закончив работу над книгой Джеки, Дорин спросила, не может ли она стать секретарем Джеральда и поработать над его книгой тоже.

Эта книга давалась Джеральду с трудом. Он столкнулся с дилеммой, которая рано или поздно встает перед каждым писателем, работающим в жанре нехудожественной литературы и рассказывающим о собственных приключениях. В определенный момент свежесть и новизна исчезают. Пу­тешествие сорокалетнего Даррелла по Сьерра-Леоне со съемочной группой Би-би-си было совсем не таким, как странствия по джунглям Камеруна двадцатидвухлетнего новичка. Можно было изменить жанр, перейти от ли­тературы нехудожественной к художественной, писать не о том, что было перед глазами, а о том, что было в голове. Джеральд не был уверен в том, что ему хватит на это таланта, но попробовать было можно. Следующая за­думанная им книга должна была стать чисто художественной. Действие детской книжки «Ослокрады» разворачивалось на Корфу. Задача оказалась не слишком сложной. Даррелл в душе оставался ребенком, к тому же он обладал замечательным даром рассказчика. На этот раз он стал работать по-новому — Джеральд решил диктовать книгу новой секретарше.

«Мы начинали работать в десять часов в его кабинете, — вспоминала Дорин Эванс. — Сначала он разработал план книги. Затем продумал рас­положение глав. Джеральд решил писать по целой главе в день. У него не было никаких заметок, он почти ничего не исправлял. Он просто ходил по комнате и рассказывал мне эту историю, а когда я начинала смеяться, сме­ялся вместе со мной. После обеда я перепечатывала то, что он мне расска­зал, а он прочитывал напечатанное в гостиной, расхаживая по комнате и выкуривая бесконечное количество сигарет «Голуаз». Работая с ним, я за­метила, что лучше всего ему пишется, когда он ходит по комнате».

Дорин взяла на себя и задачу отвечать на письма поклонников. Дже­ральд не мог отвечать на каждое письмо, но обязательно подписывал все письма, рассылаемые от его имени. Особенно внимательно он относился к письмам от детей и молодежи. Книгу «Моя семья и другие звери» в Англии включили в школьную программу, поэтому стало приходить много писем от школьников. «Как стать смотрителем зоопарка? — спрашивали дети. — Мой волнистый попугайчик что-то захандрил, что мне делать?» «Джеральд относился к письмам от детей с огромным вниманием, словно речь шла о редких животных, представляющих для него научный интерес, — вспо­минала Дорин. — Дети были для него следующим поколением, в котором он стремился пробудить любовь к природе и животным. В нем самом эта любовь пробудилась в детстве, и он знал, как важно вовремя помочь ре­бенку».

В феврале 1966 года Би-би-си показала фильм «Поймайте мне колобу­са». Шесть серий фильма рассказывали об экспедиции в Сьерра-Леоне. Публика встретила фильм с огромным энтузиазмом. «Лучше Джеральда Даррелла никто не может рассказать о жизни зверолова, — писал критик «Тайме Эдьюкейшенл Сапплемент». — Колобус — это неуловимая афри­канская обезьянка, с удивительной ловкостью перелетающая с одного де­рена на другое и легко одурачивающая самых опытных охотников. Доку­ментальный фильм Джеральда Даррелла о ловле этих удивительных созда­ний доставляет зрителю истинное наслаждение. Зрителя подкупает не только азарт охоты, но и любовное, замечательное отношение автора к аф­риканцам, помогавшим Дарреллу ловить колобусов. Джеральд Даррелл никогда не обманывает, никогда не жертвует достоверностью ради прихоти оператора. Ему удалось создать захватывающий и искренний текст, ком­ментирующий фильм. «Поймайте мне колобуса» — настоящая классика жанра!»

Телевизионные программы вызвали столь широкий отклик, что «Дейли мейл» даже послала на Джерси журналиста, чтобы тот написал статью о Джеральда Даррелле. В жизни Даррелл оказался совсем не похожим на писателя-юмориста. Перед репортером предстал человек, доведенный до крайности чувством вины человечества перед живой природой. «Можно за­ставить людей посмотреть «Колобуса», — сказал Джеральд журналисту, — но они не хотят знать ничего о действительном положении вещей. Они не считают себя виновными в том, что целые леса вырубаются ради того, что­бы наделать бумажных салфеток, что овцы вытаптывают пастбища, что целые виды животных вымирают. Так трудно донести до человечества мысль о том, что природу нужно охранять. Даже натуралисты часто спра­шивают меня: «О чем это вы твердите, Даррелл? Это неизбежный про­цесс». Но уничтожение природы нужно остановить! Половина животных, собранных в моем зоопарке, находится на грани исчезновения или окажет­ся на ней в ближайшее время».

Джеральд показал журналисту рогатую лягушку, держа ее так береж­но, словно это была этрусская ваза. «Посмотрите, как она прекрасна, — сказал он. — Люди часто спрашивают, какой в ней прок. Но они никогда не задумываются о том, какой прок в них самих. Почему кто-то должен ис­чезать с лица планеты, потому что он не нужен человеку? Право на жизнь есть у всех! Иногда мне кажется, что я делаю полезное дело. А затем при­ходит письмо от телезрителя, который ни черта не понял. Один из моих корреспондентов назвал меня самым злым и жестоким человеком на Зем­ле. Держать животных в клетках противно воле господа, по его мнению. Если бы он мог, то запер бы в клетку меня. Хороший довод в споре, не правда ли?»

16 мая 1966 года Джеральд, Джеки и Дорин Эванс отправились в дол­гое и неспешное путешествие по Франции и Италии в Венецию, а оттуда с комфортом отплыли на Корфу. Джеральд преследовал сразу четыре цели. Он хотел снова увидеть свой обожаемый остров, продиктовать новую книгу, подыскать место для натурных съемок фильма о своем детстве, за­пускаемого на Би-би-си, и купить старинную виллу или участок земли для постройки дома. Они остановились в квартире Филиппы Сансон, сестры Тео Стефанидеса. Огромная квартира занимала почти весь верхний этаж старинного венецианского особняка. Из окон открывался вид на порт. Квартира была полностью обставлена, так что в ней можно было жить со всеми удобствами.

Распорядок дня Джеральда не изменился. Дорин вспоминала:

«Он поднимался на рассвете, где-то около пяти часов. Я заваривала ему чай с концентрированным молоком в большой зеленой чашке. Затем я оде­валась, и он начинал диктовать, расхаживая по огромной гостиной, откуда открывался прекрасный вид на море и мелкие островки. Он диктовал до полудня, потом я все перепечатывала, пока Джеки ходила за продуктами к обеду. Она покупала цыплят, помидоры, свежий хлеб, сметану… А потом мы все отправлялись на море. Больше всего нам нравилось в Барбати. Длинный чистый пляж раскинулся к северу от города. В те дни там совер­шенно не было людей, только сторож оливковой плантации. Мы плавали, а потом устраивали пикник под оливами и миндальными деревьями. Джер­ри читал то, что я напечатала, что-то исправлял, а мы отдыхали. Когда солнце начинало клониться к закату, мы собирались домой. Порой мы ос­танавливались в маленькой деревушке Луциола на Ипсосе, которая в те времена не была так застроена, как сегодня. Там был маленький ресторан­чик, где подавали восхитительные пирожки с курицей. В кустах кричали древесные лягушки, мы сидели за столом, ужинали и пили местное вино. Ужин на Корфу — дело серьезное, требующее времени. Иногда мы устраи­вали пикники в южной части острова. Это было довольно далеко. Возвра­щаясь оттуда, мы обычно ужинали в любимом ресторане Джерри «Темис», возле центральной площади. Хозяином «Темиса» был приятель Джеральда, Василий. Дома мы ели довольно редко. Готовил всегда Джерри. Его пи­рожки с рыбой были восхитительны, а креветки по-провансальски с пря­ностями невозможно забыть. Мы усаживались вокруг большого обеденного стола, пили вино, а Джеки ставила записи своих любимых классических произведений. Воздух был теплым, и за окнами поблескивало море».

Однажды они ходили на крикетный матч между командами острова и Британского флота (британцам было приказано проиграть!). В другой день отправились на ночную рыбалку. Море фосфоресцировало. Стоило опус­тить в воду руку, как на ней загорались тысячи бриллиантов. Так прошло лето.

В начале сентября они вернулись на Джерси. Лоуренс и Клод в конце сентября перебрались в дом побольше. Джеки и Джеральд решили арендо­вать их бывший дом на два года. Так началась связь Джеральда с Франци­ей, которая не прекращалась до конца его жизни.

В сентябре была опубликована книга о шести месяцах, проведенных в Новой Зеландии, Австралии и Малайзии. Джеральд сменил издателя. По­сле долгих и мучительных раздумий по настоянию Джеки он покинул изда­тельство «Харт-Дэвис», с которым было связано начало его писательской карьеры, и согласился на более выгодные предложения Уильяма Коллинза, владевшего более крупным и доходным издательством. Рецензии на пер­вую книгу Даррелла в издательстве «Коллинз» были весьма благоприятны­ми. «Дейли мейл» назвала «Двоих в буше» «интересной для чтения и очень веселой книгой», а «Ивнинг стандарт» заявляла, что Даррелл «в очередной раз порадовал своих поклонников и натуралистов-любителей во всем мире». Морис Уиггин в «Санди таймс» писал, что книгу Даррелла «легко чи­тать, трудно отложить в сторону, а экспедиция в ней описана удивительно интересно и захватывающе. Это увлекательное повествование раскрывает перед читателем те трудности, сложности, радости и чудеса организации, которые стоят за каждым из фильмов мистера Даррелла о природе».

В конце 1966 года Фонд охраны дикой природы организовал грандиоз­ный благотворительный бал для своих членов и высшего света острова. Мероприятие прошло с огромным успехом. Среди присутствующих выде­лялся высокий темнокожий чисто выбритый мужчина, облаченный не в обычный смокинг, а в роскошное одеяние королевства Бафут. Сначала его приняли за самого Фона, но при ближайшем рассмотрении заметили весе­лые, голубые, чисто европейские глаза и бархатный голос, говоривший на исковерканном английском с неисправимым культурным акцентом. Загадка раскрылась очень скоро — Джерри прибыл на Бал в Черно-белом стиле в виде черного Фона. Ради этого он даже сбрил свою бороду — единствен­ный раз в жизни.

Дело сбора средств для Фонда взяла в свои руки леди Саранна Кал­торп, молодая женщина, близко подружившаяся с Джеральдом и Джеки. Она появилась в их жизни примерно год назад. Джеральд случайно позна­комился с ней в аэропорту, где она продавала флажки для местного благо­творительного общества, и был поражен ее красотой, интеллигентностью и поистине ирландским шармом. Она родилась в Ирландии, работала стюар­дессой, затем вышла замуж за летчика, ирландского аристократа Пите­ра Сомерсета, лорда Калторпа. По приглашению Джеральда и Джеки, Са­ранна Калторп вместе с леди Джерси организовала множество благотвори­тельных мероприятий Фонда на острове — балы, концерты и тому подобное, — чтобы собрать пожертвования у богатых жителей Джерси.

Но средства, собранные подобным образом, были лишь каплей в море. Денег требовалось гораздо больше. Зимой 1966/67 года в жизни зоопарка разразился самый страшный кризис. Не было денег, чтобы платить жало­ванье сотрудникам, не на что было кормить зверей. Джеральд обратился к управляющему Национальным банком, Рею Ле Корню, с просьбой о встре­че. Он лежал в постели с простудой, но Джеральд пришел к нему с бутыл­кой шампанского, что, по его мнению, было лучшим средством от всех бо­лезней. Целый час он просидел на постели управляющего, прилагая все усилия, чтобы заставить банкира изменить свое решение. Наконец Ле Кор­ню согласился дать зоопарку еще один шанс, отвернулся к стене и прова­лился в глубокий, целительный сон, а Джеральд на цыпочках вышел из комнаты. С этого момента все изменилось. Услышав новости, мэр Джерси предложил платить жалованье сотрудникам зоопарка, что помогло продер­жаться до весны.

Многие животные до сих пор жили в тех клетках, которые были соору­жены еще при организации зоопарка. Основная задача — разведение жи­вотных в неволе — не решалась. Если зоопарк хотел развиваться, ему были нужны дополнительные средства.

«Мы разработали десятилетний план, — объявил Джеральд. — Нам нужно 200 тысяч фунтов (два миллиона на современные деньги). Из этих средств 100 тысяч пойдет на расширение зоопарка, постройку новых па­вильонов, а другие 100 тысяч предназначены на реализацию задач Фонда».

Джеральд писал, что за то время, которое он посвятил написанию сво­его плана, четыре вида животных навсегда исчезли с лица Земли, а судьба еще четырех — орангутан, окапи, один из видов журавлей и земляная бел­ка — весьма неясна. Ситуация требует срочного вмешательства.

Джеральд не переставал думать о Корфу. В свое время он предложил своему приятелю с Би-би-си экранизировать «Мою семью и других зверей». Летом он показал сценарий Парсонсу Крису. Заинтересованный материа­лом и натурой, Парсонс предложил проект студии Би-би-си-2, под руковод­ством Дэвида Эттенборо. Парсонс предлагал экранизировать «Мою семью», совместив этот материал с рассказом о путешествиях и естественной исто­рии.

Дэвид Эттенборо возразил, что у отдела естественной истории нет опы­та съемок художественных фильмов; тогда Даррелл предложил снять более документальный фильм «Сад богов», в котором он расскажет об острове своего детства. Джеральд собирался снимать путешествие по острову сво­его «крестника», роль которого должен был играть Андреас Дамаскинос (сын главы туристической службы Корфу), своего рода юный двойник рассказчика, придуманный специально для фильма. Андреас должен был воспринимать все чудеса острова как ребенок, каким когда-то был Дже­ральд, а сам Джеральд исполнял роль его наставника. И в то же самое вре­мя Джеральда сопровождал его собственный наставник, достопочтенный Тео Стефанидес.

Перспектива съемок фильма на Корфу очень вдохновляла Джеральда. Но печальные новости из Франции сильно его огорчили. 1 января 1967 года от рака легких в женевской клинике умерла Клод, единственная под­линная любовь Лоуренса. Лоуренс был безутешен, и Джеральд серьезно о нем беспокоился.

Немного отвлечься от семейных переживаний Джеральду помогла ра­бота над новой книгой, юмористическим романом «Рози — моя родня». Следом за этим Крис Парсонс выступил с идеей съемок новой программы для Би-би-си, на этот раз в цвете. Программа называлась «Животные и люди» и была посвящена известным людям, тем или иным образом связан­ным с животными, — например, Питеру Скотту. Примерно две недели съемочная группа работала на Джерси, пытаясь запечатлеть типичный день работы Фонда от рассвета до заката. Завершаться фильм должен был семейной сценой в гостиной Джеральда. Крис Парсонс вспоминал:

«По собственному опыту я знал, что это — самая приятная часть дня. Я всегда ждал того момента, когда на полу расположатся животные — в буквальном смысле слова. Первым приходил Кипер, дружелюбный бок­сер, носившийся по квартире Даррелла большую часть дня. В клетке в углу гостиной резвились африканские белки. Несомненно, самыми очарова­тельными белками на свете были африканские земляные. По вечерам, ко­гда суматоха в квартире Даррелла затихала, беличью клетку открывали, и начиналось представление, которому могли бы позавидовать самые извест­ные кабаре мира. Африканские земляные белки — комики по натуре. Они носились по комнате, выделывали разные трюки, а мы, открыв рот, на­блюдали за ними и то и дело разражались восторженными аплодисмен­тами».

Камера, софиты, полная комната народа смущали Тимоти, главу се­мейства африканских белок. Прошло несколько дней, прежде чем он осво­ился в непривычной обстановке. Джеральд постоянно подшучивал над са­мим собой. Когда съемки закончились, он написал длинное письмо руково­дителю программы, Фрэнку Шеррету, в котором сообщат, что он является агентом двух животных, занятых в фильме, и хочет провести переговоры от лица своих клиентов.

«Тимоти Тестикл вынужден был терпеть вторжение в его личную ком­нату массы людей, нахальных и навязчивых, яркий свет и шум. И в такой обстановке от него требовали таких вещей, которые заставили бы заду­маться даже жену Бертрама Миллза. Он должен был демонстрировать чу­деса Большого балета на ковре, играть с крупным и потенциально опасным плотоядным зверем, развлекать собаку, стоять на задних лапках и мор­шить нос, а потом валяться на коленях моей жены, демонстрируя для все­общего обозрения интимные детали своего тела, при этом истерически хихикая.

Полагаю, дорогой мистер Шеррет, вы согласитесь, что, поскольку все это он честно исполнил, не имея подписанного контракта, компания долж­на проявить по отношению к нему определенную щедрость. Я уполномочен потребовать от компании гонорар в размере:

1 пакета фундука;

300 экземпляров «Радио Таймс» (для устройства постели);

2 флаконов «Шанель» № 5; бесперебойной поставки картофельных чипсов;

1 самки белки, примерно трех лет от роду в хорошем состоянии».

Боксеру Киперу Джеральд потребовал аналогичного гонорара, разве что белку он заменил на суку боксера, добавил четыре тонны шоколадного печенья и ежегодное посещение «дамы из Тринга, чьим любимым занятием является ловля блох».

23 мая 1967 года Джеральд, Джеки и Дорин Эванс вернулись на Корфу и снова остановились в квартире сестры Тео. Джеральд отправил Спенсеру Кертису Брауну рукопись «Рози — моя родня» незадолго до отъезда с Джерси. На Корфу его ожидал довольно холодный ответ из издательства «Коллинз». Редактор предлагал изменить название, а также внести сущест­венные изменения в текст. Джеральд был в ярости. «Вы знаете, что я не слишком высокого мнения о своих писательских способностях, — писал он Кертису Брауну, — и я всегда готов внести изменения, рекомендованные редактором, однако в отношении названия я буду совершенно непрекло­нен. Книга будет называться «Рози — моя родня» или вообще не выйдет в свет. Можете вернуть мне рукопись. Я приехал на Корфу, чтобы немного отдохнуть, поэтому у меня будет время, чтобы поработать над текстом, хотя претензии редактора кажутся мне смехотворными».

В июле Дарреллы встретились с Тео Стефанидесом. Тео поседел, но его осанка осталась такой же величавой. Более всего он напоминал натурали­ста викторианской эпохи. Прилетев на Корфу для съемок «Сада богов», Крис Парсонс с непривычно большой съемочной группой разместился в отеле «Эгли», владельцем которого был Менелаос Кондос, друг детства Джеральда. Отель располагался на дороге, ведущей от белоснежно-белого к землянично-розовому дому. Из него было легко добраться к Шахматным полям, венецианским соляным копям, оливковым рощам, невысоким хол­мам, на пляж и на Мышиный остров. Съемки должны были продлиться не меньше месяца. По времени они совпали с фестивалем в честь святого Спиридиона, святого покровителя Корфу. Мощи святого проносились по улицам столицы в специальной серебряной раке. Праздник проходил очень торжественно.

«Снимать «Сад богов» было очень приятно, — вспоминал Крис Пар­сонс. — Особенно радовало огромное разнообразие тем. Мы слегка каса­лись истории Корфу, народной музыки и танцев, показывали великолеп­ные ландшафты острова, а потом переходили к сценам, связанным с жиз­нью живой природы, которые всегда уходили своими корнями в детские воспоминания Джеральда об уроках с Теодором».

Но не все было так безоблачно. «Настроение мне портили только посто­янные ссоры с Джеки», — признавался Крис Парсонс. Джеки была твердо намерена свести физическую нагрузку Джеральда к минимуму, так как еще весной на Джерси у него случился сердечный приступ. Джерри страдал из-за того, что не может полностью отдаться слиянию со своим обожаемым островом, не может расслабиться. Повсюду его сопровождали операторы и режиссеры. Он мрачнел, чувствуя, как эмоциональный груз прошлого рас­творяется в суете и суматохе настоящего. Джеральд постоянно жаловался в камеру на валяющиеся повсюду пластиковые бутылки, стаканчики от мо­роженого и другой мусор, оставленный туристами, которых на Корфу ста­новилось все больше. «В таком настроении, — вспоминал Парсонс, — Джерри не прислушивался к голосу разума, раздражался, становился ужасно упрямым, даже фанатичным. Но в другое время он был настолько обаятельным и милым, что вы могли простить ему все, что угодно». На эк­ране Джеральд выглядит великолепно. Ему всего сорок два года, он плава­ет и энергично гребет веслами, он обаятелен, полон сил, необычно серье­зен — настолько серьезен, что его приходилось уговаривать быть чуть-чуть повеселее.

«Сад богов» стал последним фильмом, снятым Крисом Парсонсом вме­сте с Джеральдом. Крис считал, что Джеральду так и не удалось полностью раскрыться перед камерой. «Перед камерой он становился невероятно веж­лив и скромен, — вспоминал Парсонс. — Интереснее всего с ним было, ко­гда он расслаблялся и был естественным. Тогда его обаяние делало его со­вершенно другим человеком — великолепным рассказчиком, порой гру­бым, порой веселым, но всегда свободным. Его шуточки были настолько солеными, что их нельзя было бы дать в эфир даже в самое позднее время».

Тем летом на Корфу отдыхал король Греции Константин со своей же­ной, королевой Анной-Марией, и матерью Фредерикой. Король оказался страстным любителем природы и животных. Узнав, что Джеральд снимает фильм об острове, он пригласил Дарреллов отобедать с ним во дворце. Сре­ди других гостей были дядя короля, князь Георг Ганноверский, его жена София и будущая королева Испании. «Я не монархистка, — вспоминала Джеки, — и отнеслась к подобному приглашению с предубеждением. Но простота и естественность этих людей сразу же покорили меня. Они были обаятельны, вежливы и совершенно «нормальны». Обед прошел замеча­тельно. Помню, как король передавал сестре хлеб через головы остальных гостей. Вино лилось рекой, а пища была великолепной (и не греческой!). Король совершенно искренне интересовался мнением Джерри по различ­ным вопросам, а Джерри не стеснялся его высказывать. Когда речь зашла об охране окружающей среды и о той ужасной роли, какую человечество сыграло в исчезновении многих видов животных, Джерри разгорячился, и король его прекрасно понял. Вообще они сошлись во мнениях по большин­ству из обсуждаемых вопросов. Королева Фредерика принимала активное участие в разговоре. Король предложил Джерри полететь на материк, что­бы своими глазами увидеть ситуацию с охраной окружающей среды в Гре­ции. Но этот план так и не осуществился. Теперь Греция находится в ру­ках «черных полковников», монархия упразднена, а королевская семья живет в изгнании».

Джеральд и Джеки вернулись на Джерси в середине сентября 1967 года. Вскоре после этого внимание Джеральда было привлечено к судьбе очеред­ного вида животных. На этот раз он заинтересовался вулканическими кро­ликами, или тепоринго, обитавшими на склонах вулканов вокруг Мехико. Эти зверьки находились на грани исчезновения, так как скот вытаптывал траву, а охотники натаскивали на них собак. На бумаге вулканические кро­лики считались под охраной, но мексиканские власти считали совершенно излишним патрулировать район, где обитали эти зверьки. Несмотря на то, что мясо кроликов было невкусным, а мех не представлял никакой ценно­сти, местные охотники практиковались на них в стрельбе. «Я подумал, что это замечательный повод проверить работу нашего Фонда в действии, — вспоминал Даррелл. — Мы вполне могли поработать с этим зверьком, так как он был довольно маленьким. Если нам удастся проявить достаточно терпения и настойчивости, мы вполне сможем спасти вулканического кро­лика от уничтожения». Оставался ряд чисто технических проблем — кро­лики питались исключительно местной разновидностью люцерны, которую на Джерси найти было невозможно. К тому же они привыкли жить доволь­но высоко, а Джерсийский зоопарк располагался практически на уровне моря, но Джеральд считал, что попытаться все равно стоит. Так родилась идея мексиканской экспедиции и началась работа по спасению конкретно­го вида животных. Джеральд намеревался создать жизнеспособную коло­нию вулканических кроликов в Джерсийском зоопарке и тем самым спасти этот вид от уничтожения.

15 января 1968 года Джеральд, Джеки, Дорин Эванс и Пегги Пил, со­трудница Би-би-си, отплыли из Антверпена в Мексику на борту немецкого торгового судна. Через три недели они прибыли в Веракрус, где к ним при­соединился Шеп Маллет, куратор отдела птиц, и Дикс Бранч, американ­ский студент, живущий в Мексике. Дикс стал переводчиком, водителем и главным организатором поездки.

В течение первой недели экспедиция двигалась на юг, по направлению к границе с Гватемалой, разыскивая редкие виды птиц — в частности тол­стоклювого попугая, которому также грозило уничтожение. Штаб-кварти­ра экспедиции расположилась в Мехико, откуда было легко добираться до вулканов, на склонах которых обитали кролики. Перспективы экспедиции не были безоблачными. Никто из иностранцев ранее не проявлял интереса к вулканическим кроликам, в местном зоопарке их не было, а мексикан­ское министерство по делам фауны не собиралось помогать. Большинство из тех, кому Джеральд рассказывал о своих планах, лишь с сомнением ка­чали головой и повторяли, что проект кажется им очень сложным.

Одна из проблем заключалась в незначительном количестве животных. Вторая — в том, что обитали они на обширной, заросшей травой закатон территории на склонах вулканов Попокатепетль и Икстачиуатль. Еще одна сложность сводилась к тому, что лесники Национального парка Попокате­петль, которые должны были охранять кроликов, часто ловили и ели их.

Первая охота на кроликов прошла как обычно. Джеральд хотел быть на месте еще до рассвета, надеясь застать кроликов выбирающимися из нор. Экспедиция выехала из Мехико в 4.30 утра. К рассвету они уже дос­тигли склонов Попокатепетля, пересекли альпийские луга и не заметили никакой живности. Целый день они бродили по парку, с непривычки зады­хаясь от разреженного чистого воздуха. Как-то раз им удалось заметить вулканического кролика, который перебежал дорогу и скрылся в густой траве. Между деревьев они обнаружили несколько кроличьих тропинок и первую нору, а за ней другую. Первая нора оказалась пустой, а во второй звероловы нашли всего лишь клочок кроличьего пуха. Целый день они бродили по черной вулканической породе и рылись в глубоких норах — норы вулканических кроликов достигают длины в сорок футов. Но ни один кро­лик им так и не попался.

Разочарование было невероятно сильным. Джеральд впал в черную де­прессию. Вернувшись в Мехико, он молча рухнул в кресло и замер. Его лицо покраснело. Пегги Пил забеспокоилась, только ли он расстроен, не признак ли это клинической депрессии.

Вторую вылазку Джеральд осуществил в другую часть Национального парка. Они поднялись на пятнадцать тысяч футов, отправившись из ма­ленькой деревушки Амекамека. На этот раз звероловы обратились за помо­щью к местным индейцам. После довольно сложной охоты им наконец уда­лось поймать самку тепоринго. Джеральд был в восторге. Он был на пути к успеху — или, по крайней мере, ему так казалось. Тепоринго оказался симпатичным маленьким зверьком шоколадно-коричневого цвета. «Джер­ри показывал нам, насколько тепоринго отличается от обычных кроли­ков, — вспоминала Пегги Пил. — У зверька был совершенно иной череп, небольшие ушки, а хвост полностью прятался в густом мехе и был практи­чески незаметен. Тепоринго не прыгают, как кролики, а очень быстро бе­гают. У них есть «голос». Вулканические кролики общаются, издавая высо­кие, резкие звуки. Но самым интересным в них оказались… блохи! Это были первобытные блохи, которых ранее находили только в окаменело­стях. Оказалось, что они преспокойно продолжают существовать, парази­тируя на тепоринго».

Крольчиха была с триумфом доставлена в Мехико, где сразу же согла­силась кормиться яблоками, морковью и люцерной. Очень скоро она стала совершенно ручной. Но одного кролика для создания жизнеспособной колонии недостаточно. Джеральд отказался от идеи ловить кроликов само­стоятельно — работать на такой высоте было очень сложно, а кролики ока­зались слишком шустрыми. Тогда он прибегнул к способу, которым пре­красно пользовался еще в Камеруне, — он стал платить местным жителям за пойманных зверьков. Три недели местные индейцы бродили по склонам вулканов в поисках тепоринго. Время шло, а животных не прибавлялось. Джеральд был в отчаянии, он не мог вернуться на Джерси с единственным кроликом — это означало бы, что дорогостоящая трехмесячная экспедиция пошла прахом. Это был полный провал. В середине марта индейцы доста­вили Джеральду четырех вулканических кроликов, но все они оказались самками. И на этом везение закончилось. Без самца создать жизнеспособную колонию тепоринго на Джерси было невозможно.

Через несколько дней Шеп Маллет улетел в Англию, увозя с собой пять самок тепоринго и несколько редких птиц, в том числе три пары толсто­клювых попугаев, мексиканских черных древесных уток и изумрудных туканов. Через пять дней остальные участники экспедиции отплыли из Мехи­ко в Антверпен. Путешествие должно было продлиться пять недель. По пути судно заходило в США. Дикс Бранч остался в Мексике. Он должен был любыми средствами раздобыть самца тепоринго…

По пути из Мехико Джеральд начал диктовать первую часть новой кни­ги, долгожданного продолжения «Моей семьи». Путешествие было долгим. Он уже собирался приступить ко второй половине, но его мысли были пол­ностью заняты вулканическими кроликами. В начале мая он вернулся на Джерси и с нетерпением стал ожидать сообщения от Дикса Бранча. За это время Бранчу удалось раздобыть еще шесть кроликов, причем два из них были самцами. Он отправил зверьков самолетом в Лондон. За время ожи­дания самолета до Джерси в Лондонском аэропорту один из самцов сдох. На Джерси умер и второй самец, а также две самки. Хотя в зоопарке и удалось получить четырех детенышей вулканического кролика, все они оказались самками. Три детеныша умерли. Колония оказалась совершенно нежизнеспособной. Она состояла из восьми самок. Вулканический кролик и сейчас находится на грани исчезновения.

Неудачу с вулканическими кроликами компенсировал успех в разведе­нии белоухих фазанов. Это была первая серьезная удача Фонда в деле раз­ведения редких видов животных в неволе. Белоухий фазан — красивая, грациозная птица, обитавшая некогда в Китае и Тибете. Из-за неумерен­ной охоты и вторжения человека в среду обитания этих птиц они оказа­лись на грани исчезновения. В неволе содержалось всего восемнадцать фа­занов, ни один из которых не был способен к размножению. Джерсийскому зоопарку посчастливилось обзавестись двумя парами белоухих фазанов и получить от них потомство. Джеральд писал: «Сегодня великий день в ис­тории нашего зоопарка. Мы с Шепом Маллетом с гордостью смотрели на тринадцать крохотных пушистых птенцов, желтеньких с темными шоко­ладными пятнами, толпящихся вокруг своей приемной матери, кури­цы-бентамки. Они так суетились, что более всего походили на заводные иг­рушки». Если эти птицы действительно исчезнут в среде естественного оби­тания, Джерсийский зоопарк может восстановить поголовье с помощью собственной колонии.

К этому времени Джеральд уже закончил новую книгу, назвав ее «Птицы, звери и родственники». Она понравилась Кертису Брауну. Джеральд писал Алану Томасу: «Я сильно сомневаюсь, что после публикации моей книги кто-то из родственников продолжит общаться со мной».

Чтобы отвлечься от неприятных перемен, происходящих с островом его детства, Джеральд решил снова вернуться в годы своего детства. Корфу по-прежнему будит в нем прилив вдохновения, что прекрасно ощущалось в новой книге.

«Птицы, звери и родственники» вышли в свет в следующем году и были благожелательно встречены и критикой, и членами семьи. «Великолепная книга, рассказывающая о простых и вечных вещах, — писал Гэвин Мак­свелл в «Нью-Йорк таймс бук ревью». — Прекрасные воспоминания о дет­стве с высоты среднего возраста». «Санди таймс» подхватывала: «Даррелл с легкостью отправляет нас на залитые солнцем пляжи и в оливковые рощи Корфу. Читатели с увлечением следят за личной жизнью моллюсков, уха­живанием улиток и каракатиц. Взгляд опытного натуралиста в книгах Даррелла заменяется чистым и искренним интересом ребенка. Стилю Дар­релла мог бы позавидовать сам Хадсон. Ему удалось создать кристальный волшебный мир, в который его читатель входит с благодарностью и восхи­щением».

В июне в семье Дарреллов произошла еще одна неприятность. Лесли со своей женой Дорис вернулись из Кении, имея при себе лишь 75 фунтов и личные вещи. Они остановились в доме Маргарет на Сент-Олбенс-авеню, чтобы разобраться в собственных отношениях.

Лесли не удалось преуспеть в Кении. Еще прошлой осенью до Джераль­да доходили слухи о разразившемся в Африке скандале. 6 октября 1967 года мистер Вейлис написал Джеральду из Южного Девона. В письме гово­рилось: «У вашего брата Лесли возникли серьезные финансовые затрудне­ния, что, к сожалению, сказалось на состоянии моей матери. Лесли сооб­щил моей матери, что написал вам о своем положении». Как оказалось, Лесли вытянул у пожилой женщины приличную сумму якобы на нужды школы, в которой он работал казначеем. Джеральд немедленно отправил брату раздраженное письмо. «Если ты считаешь, что я вечно буду разгре­бать твое дерьмо, — писал он, — то хочу сообщить тебе, что не собираюсь помогать тебе финансово. Я категорически возражаю против того, чтобы незнакомые люди обращались ко мне с письмами и считали, что единствен­ная моя цель в жизни — это спасать тебя и их матерей». Джеральд не стал помогать брату. Он не хотел иметь ничего общего с братом-уголовником, который мог бросить тень на репутацию его Фонда, если бы о его поведе­нии узнали журналисты. Поскольку больше обратиться Лесли было не к кому, он бросил работу и дом и вернулся в Англию. Африканизация Ке­нии, получившей независимость, шла полным ходом, перспективы получе­ния новой работы равнялись нулю, поэтому Лесли и Дорис сели на первый же самолет, бросив все свое имущество.

Естественно, журналисты обо всем узнали. Ли Лэнгли из «Гардиан» удалось выследить Лесли в Лондоне, где он с женой стал работать консьер­жем. «Лесли очень похож на Лоуренса, — писал Лэнгли. — Невысокий, плотный с одутловатым лицом и яркими синими глазами. Это вежливый мужчина пятидесяти трех лет в твидовом костюме. Более всего он напоми­нает создателя империи на покое. Ему нелегко живется, имея таких знаменитых братьев. «Я вел себя в Африке ужасно, — говорит он. — Когда люди узнавали, что я брат Джерри и Ларри, они начинали таращиться на меня, словно в зоопарке. Они просто приходили и смотрели на меня…» Ра­бота консьержа приносит немного денег, но зато Лесли есть где жить и он уверен в своем будущем. Лесли пишет книгу для детей и порой выбира­ется на охоту. «Я часто охотился в Африке, — говорит он, — мы всегда могли рассчитывать на утку к обеду. Но со временем охота мне наскучила. Я утратил вкус к охоте».

Хотя Маргарет продолжала время от времени навещать Лесли и Дорис, ни Джеральд, ни Ларри не хотели иметь ничего общего со своим беспут­ным братцем. Но были и те, кто воспринимал Лесли иначе. Среди них был Питер Скотт (не имеющий ничего общего с сэром Питером Скоттом), друг и работодатель Лесли в Кении в течение первых трех лет его жизни в Аф­рике. Скотт очень тепло относился к Лесли и к его жене Дорис. По словам Скотта, Лесли был замечательным рассказчиком, из которого мог бы вый­ти прекрасный писатель. «Но он оказался аутсайдером — средний брат, не имеющий полезных для общества талантов, испорченный безалаберным детством, — вспоминал Скотт. — Он практически не общался с Лоурен­сом. Однажды он попытался навестить Лоуренса в Париже, но жена стар­шего брата отказалась принять его. Скорее всего, он хотел одолжить де­нег».

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

СРЫВ: 1968-1970

В конце июля 1968 года Джеральд, Джеки и Дорин Эванс снова отпра­вились на Корфу, на этот раз с легковой машиной и полноприводным «Лендровером», чтобы иметь возможность путешествовать по самым отда­ленным уголкам острова. Они провели в Греции два месяца. За это время Джеральд прошел путь из рая в личный ад.

Путешествие начиналось прекрасно. Права на фильм «Моя семья и другие звери» были приобретены лондонской кинокомпанией «Мемориал Энтерпрайз», которую возглавляли актер Альберт Финни и продюсер Сакл Медвин. Джеральд собирался на Корфу поработать над сценарием, а по­мочь ему в этом должен был его друг, актер Питер Булл, собиравшийся прилететь на Корфу на пару дней. Крупный, веселый, добрый, эллинофил Питер вошел в жизнь Дарреллов довольно давно. Он познакомился с Ларри в Лондоне еще до войны, а его брат пытался жениться на Маргарет. Джеральд и Джеки встретили Питера на Корфу несколькими годами рань­ше. Именно Питер, давний и верный друг Дарреллов, убедил Фннни а Медвина купить права на экранизацию «Моей семьи».

В начале августа Финни прилетел на Корфу, чтобы встретиться с Дар­реллом и обсудить вопросы, связанные с фильмом. Джеральд напряженно работал. Дорин Эванс приходилось подниматься в шесть утра, чтобы четы­ре часа стенографировать наметки сценария. К концу августа сценарий был вчерне готов, в начале сентября Дорин отпечатала его набело в трех экземплярах, чтобы предоставить его Финни. К сожалению, между Финни и Джеральдом возникла чисто человеческая неприязнь. Финни считал, что Джеральда испортило привилегированное детство в колониальной Индии (по крайней мере, так казалось Джеральду), а Джеральд с раздражением относился к чрезмерной страсти Финни подчеркивать свое пролетарское происхождение. Сценарий, созданный Джеральдом и Питером Буллом, по­лучился замечательным, но Финни он почему-то не понравился, и он усту­пил права на него студии «И-Эм-Ай». Время шло, работа стояла. К сожале­нию, этот фильм так никогда и не вышел на экраны.

Тем летом на Корфу перебывали почти все члены и друзья семьи Дар­реллов. Почти все лето на острове прожила Маргарет, потом приехала за­мечательная тетя Пру, а за ней Ларри, все еще переживающий смерть Клод. Ларри был мрачен, грустил, почти ни с кем не разговаривал. («Так много друзей умерло, — писал он, — что я чувствую себя, как на кладби­ще… Черт бы побрал все вокруг!») Дикс Бранч прилетел из Мехико, прие­хали Алан и Ширли Томас, Май Цеттерлинг, Дэвид Хыоз, Ксан и Дафна Филдинг. Питер Булл привез из Штатов приятеля, красивого, молодого танцора. Для Дорин Эванс постоянные приезды и отъезды многочисленных гостей были сущим мучением.

«Вчера была великая ночь, — писала она домой 21 августа. — Фильм, который мы снимали на Корфу прошлым летом, «Сад богов», показывали в «Казино» всем тем, кто помогал нам в съемках. Мы пригласили всех — ры­баков, бравших нас на ночную рыбалку, архиепископа и даже полковника, управляющего Корфу при новом режиме. Присутствовала сестра принца Филиппа и ее семья, а также множество немецких принцесс! Фильм всем понравился. Это был настоящий успех!» 12 сентября Дорин написала новое письмо с отчетом о том, как они принимали принца Майкла Кентского — «симпатичного, спокойного, очень одинокого мальчика» — и возили его на экскурсию в Сидари, в северную часть острова.

Лето в Греции выдалось довольно дождливым и прохладным, но погода не мешала веселым экскурсиям по острову и ближайшим маленьким ост­ровкам. Однажды Дарреллы добрались до Афры, просторной, но заброшенной венецианской виллы, принадлежавшей аристократической семье Куркумелли. «Мы доехали до горной деревушки на юге острова, — вспоми­нала Дорин. — Улочки были таким узкими, что нам пришлось оставить ма­шину на дороге и пойти пешком. Нас сразу же окружила толпа местных мальчишек, которые с гордостью показали нам свою деревню. Это самая богатая деревня на острове — но и самая грязная. Все высыпали на улицу или стояли в дверях своих домов. Они трогали меня за лицо и волосы. Марго довольно нелегко было объяснить, что я не только «красивая», но и «хорошая»! Ее слова были встречены взрывом аплодисментов, но потом она испортила все впечатление, сказав, что единственное известное мне греческое слово — это «постель»! Очень типично для Мардж. Она всегда сначала говорит, а потом думает».

Афра — это самое известное и романтическое поместье Корфу. Дом по­строен на развалинах монастыря XIII века предком Куркумелли в XVIII веке. Крышу поддерживают колонны в римском стиле, а розовый фасад сразу же напоминает о средневековой Венеции. Дом окружает роскошный сад из магнолий и олив. Роскошная обстановка делает дом величественным и прекрасным. Мария Куркумелли, владелица поместья, элегантная старая дама, была давней подругой Джеральда. «Это сказочная женщина, — пи­сал он Алану Томасу. — Она живет совершенно одна в огромном разру­шающемся доме, пытаясь поддерживать его существование. Но победить в этой борьбе ей не удастся, так как она очень ограничена в средствах. Дже­ральд надеялся, что Алан приедет посмотреть на коллекцию старинных книг, которую хозяйка хотела продать, чтобы получить деньга на ремонт дома. «Полы в доме прогнили насквозь. Некоторые балки видели еще ее де­душку и даже прапрапрадедушку».

Поездки по острову угнетали Джеральда. Если в Мексике его мучило сознание бесполезности своего труда, то Корфу терзал его исчезновением того острова, который он запомнил еще в детстве. Вот что произошло с красивейшим местом острова — Палеокрастицей, восхитительным пля­жем, над которым возвышался холм, где раскинулся древний монастырь. Вплоть до середины XX века Палеокрастица оставалась неприкосновен­ной — два дома, небольшой отель, тишина и покой. Но теперь все измени­лось. «Они превратили Палеокрастицу в греческий Маргейт», — жаловал­ся Джеральд другу. Очень скоро он увидел цементовозы, направляющиеся в Эдем его детства, в Соловьиную долину. Палеокрастица символизировала для Даррелла перемены, происходящие на Корфу, а в меняющемся Корфу он видел современный мир. «Мы подобны глупым детям, — протестовал он. — Нам посчастливилось жить в сложном и прекрасном саду, а мы пы­таемся превратить его в бесплодную и истощенную пустыню».

Но как он мог возражать против желания бедных людей жить лучше? Почему ради удовлетворения прихотей нескольких привилегированных иностранцев этот остров должен был замереть в своем развитии навсегда? Разве можно остановить развитие человечества? Но Джеральд хотел не этого. Он говорил, что все перемены нужно производить с умом. Корфу не менялся, он просто исчезал. «Когда греческий крестьянин строит отель, он не может сделать этого со вкусом, — писал Джеральд. — Любой француз­ский крестьянин даст ему сто очков вперед. Полное отсутствие контроля, абсолютная бесчувственность… Когда-то давно на остров каждые две неде­ли прибывали — вы только подумайте! — пятьдесят туристов, и этому ми­зерному количеству иностранцев удавалось внести в жизнь Корфу полную сумятицу и панику. А теперь…»

Джеральд решительно возражал против разрушения Корфу. Он даже написал меморандум и направил его греческому премьер-министру. В этом документе он писал: «Полагаю, что власти Афин смогут найти способ по­мочь местному населению, которое так же, как и я, обеспокоено слишком быстрым и безвкусным развитием острова». Джеральд испытывал чувство вины за уничтожение Корфу. Его книги способствовали росту популярно­сти греческих островов во всем мире. Он беспокоился, что «Сад богов» ока­жет на публику то же воздействие, что и «Моя семья и другие звери». «Бо­юсь, что, несмотря на все мои усилия, фильм будет способствовать разви­тию, а не сокращению туризма на Корфу», — писал он своей подруге Марии Аспиоти.

Однако развитие Корфу не касалось основных, самых важных момен­тов жизни острова. На Корфу по-прежнему было очень мало дорог, и ни одна из них не была заасфальтирована. Большая часть острова, особенно северо-восток, где до войны жили Дарреллы, оставалась нетронутой. Дже­ральд собирался купить участок земли с оливковыми рощами и садом на холме Кулура, неподалеку от Калами, где когда-то жил Ларри. Правда, владелец участка почему-то наотрез отказывался продавать землю.

Когда посетить Корфу высказали желание сэр Жиль Гатри с женой, Джеральд написал им о том, что следует посмотреть и с кем познакомить­ся. «Чтобы вы не побеспокоили и не оскорбили моих друзей, — писал он, — дам вам несколько полезных советов, которым, я надеюсь, вы после­дуете. Все греки на Корфу — сумасшедшие. Если вы хотите куда-нибудь поехать, обращайтесь к сыну Спиро. Если хотите что-нибудь попробовать, особенно осьминогов, идите к Василию («он похож на верблюда. Это са­мый стремительный, остроумный и вульгарный грек на Корфу»), владель­цу ресторана «Темис». «Чтобы устроить себе познавательную поездку, об­ращайтесь к мисс Марии Аспиоти, — советовал Даррелл. — Она совер­шенно очаровательна, и ее познания в истории острова и любовь к нему безмерны». Стоило познакомиться и с известным бандитом, Христосом. Уз­нать его несложно — «голос у него, как у лягушки, больной ларингитом, а от его английского Шекспир перевернулся бы в гробу». Советовал Даррелл своим друзьям посетить и братьев Маниссов — некоронованных королей Корфу, живших на одной из самых красивых вилл острова. Братья могли оказать любую услугу: могли подарить корзину свежего картофеля, а мог­ли устроить изнасилование с убийством. «Закончив оскорблять моих дру­зей, — продолжал Джеральд, — можете устроить для леди Гатри прогулку вокруг острова. Прилагаю адмиралтейскую карту прошлого века. Я поме­тил все места, которые могут представлять для вас интерес. Если вам не понравится, значит, мои подозрения оправдались — я всегда считал, что у вас невероятно плохой вкус!»

Во время поездки на Корфу Джеки стала замечать, что Джеральд ведет себя довольно странно. Он стал больше пить — еще до обеда он успевал выпить целую бутылку греческой водки узо. Жить с ним становилось все труднее. Джеки стала задумываться, долго ли она это выдержит. Точную природу состояния Джеральда установить было сложно. Казалось, его обу­ревает навязчивая идея. Он мог часами слушать одну и ту же музыку — Вивальди или Скотта Джоплина. Как-то раз он фотографировал свой лю­бимый вид — на Мышиный остров в Пераме — и сделал двадцать совер­шенно одинаковых снимков, словно пытаясь вернуться в волшебный мир своего детства, где он был счастлив, беззаботен — и любим…

Естественно, что определенную роль в состоянии Джеральда сыграл Корфу. «Стоило Джеральду ступить на берег, как он стал совершенно не­выносим, — рассказывала Джеки. — Он понял, что не может вернуть про­шлое. Вот за что я ненавижу Корфу — за то, что этот остров с ним делает!» Летом 1968 года Джеральд страдал, мучился тяжелыми предчувствиями и страхом, становился раздраженным, непримиримым, противоречивым, часто погружался в мрачное молчание или, напротив, поддавался вспыш­кам неконтролируемого гнева. Как-то раз он сказал Джеки: «Меня терзают тяжелые, депрессивные мысли. Я чувствую, что хочу совершить самоубий­ство».

Маргарет тоже осознавала, что с братом что-то происходит. «Я помню, как Джерри расплакался в машине, — вспоминала она. — Он плакал, бук­вально рыдал навзрыд. Я спросила у него: «Что случилось?» Он не смог от­ветить. Что-то было не так, и я понимала, что это связано с Джеки». Мар­гарет казалось, что Энн Питерс, давняя подруга Джеральда, с которой он познакомился на Корфу еще в начале шестидесятых годов, была влюблена в ее брата. «Было бы лучше, если бы он женился на ней, — вспоминала Маргарет. — Я могла влюбляться и разлюблять мужчин, но Джерри не мог — в этом-то и заключалась его проблема. Джерри любил Джеки гораз­до дольше, чем она его. Он мог рыдать и напиваться до полусмерти. Не знаю, как он выдерживал такую обстановку».

Лучше всего было бы вернуться на Джерси и обратиться к врачу, но на обратном пути Джеральд решил заехать в зоопарк Басл, чтобы проконсультироваться с директором, Эрнстом Лангом, по ряду вопросов. Джеки и Джеральд вернулись на Джерси только в октябре. Доктор Хантер, семей­ный врач Дарреллов, обследовал Джеральда и посоветовал ему лечь в боль­ницу. Джеки чувствовала, что ухудшение здоровья мужа объясняется не­вероятной и беспрестанной нагрузкой, связанной с зоопарком. Конечно, это была одна из основных причин, но доктор Хантер считал, что Джераль­ду придется бороться и с алкоголизмом. Доктор полагал, что Дарреллу сле­дует самому принять решение относительно своего здоровья, но Джеки сказала: «Если мы будем ждать так долго, он успеет повеситься». Поэтому была достигнута договоренность, что Джеральд ляжет в дорогую частную клинику «Прайори» на северо-западе Лондона, куда помещали людей, страдающих депрессией, алкоголизмом и наркоманией. В начала 1969 года Джератьд лег в клинику, чтобы пройти трехнедельный курс лечения.

Почему же разразилась такая катастрофа? Джеки вспоминала, что в конце шестидесятых годов Джеральд непрерывно пил. А пил он по одной простой причине — ему нужно было как-то снять стресс, преодолеть свой­ственную ему застенчивость, обрести храбрость и настойчивость, забыть о своих печалях, убежать от сегодняшнего дня. Как правило, алкоголизм объясняется слабохарактерностью, но в случае с Джеральдом так говорить нельзя. К сожалению, у него была плохая наследственность — и он, и его братья унаследовали склонность к алкоголизму от матери. Иногда каза­лось, что Джеральда привлекает сама физиология пьянства. Ему нравился сам процесс питья — не важно, будет ли этот напиток чаем или простой водой. Он мог выпить огромное количество жидкости.

Излечиться от пагубной привычки он мог только одним способом — полностью отказавшись от алкоголя. Джеральд сделал такую попытку, но в обстановке постоянного стресса алкоголь не лишал его сил, а скорее по­могал справляться с трудностями. Как и Лоуренс, Джеральд не мог рабо­тать без алкоголя — ну или, по крайней мере, не мог работать настолько хорошо. Жизнь была трудна. Сделать надо было очень много. Времени не хватало. Он работал постоянно, мозг отказывался справляться с такой на­грузкой, и тогда Джеральд начинал пить. Нужно же было как-то пережить день.

Лечил Джеральда в клинике «Прайори» доктор Флад. — Он просто алкоголик, — сказал доктор Флад Джеки во время их первой встречи.

— Вы полагаете, что я этого не знаю? — ответила Джеки.

— У него были связи на стороне? — поинтересовался доктор.

— Нет, — решительно ответила Джеки. — Никогда.

— Значит, такие связи были у вас?

— Нет. Я никогда не изменяла мужу.

Доктор замолчал и задумался.

— Тогда в чем же причина? — спросил он.

Джеки сказала, что, по ее мнению, основной причиной пьянства Дже­ральда стала смерть матери. Он был просто не способен свыкнуться с этой мыслью. Но хотя врач успел всего дважды поговорить с Джеральдом, он считал, что причина его пьянства не в этом. Срыв Даррелла объяснялся со­четанием нескольких причин — стресса, огромной нагрузки, алкоголем, Корфу, зоопарком, смертью матери, кризисом среднего возраста, печаль­ной судьбой животного мира, последствиями перенесенной малярии, гепа­титом и тропическими болезнями, подавленностью и внутренними проти­воречиями души и тела. Джеральд просто не мог справиться с невыноси­мой тяжестью бытия.

Публикация книга Джеки «Звери в моей постели» издательством «Кол­линз» в прошлом году также не способствовала улучшению настроения Джеральда. В своей книге Джеки делилась с читателями такими открове­ниями: «Я начинаю ненавидеть зоопарк и все, с ним связанное… Я начина­ла чувствовать, что вышла замуж за зоопарк, а не за человека». Читая кни­гу своей жены, Джеральд понимал, что если основной причиной его болез­ни и стала смерть матери, то доконала его собственная жена. Она не смогла поддержать его в трудный момент. Он осиротел дважды.

Словом, Джеральд лег в клинику и прошел стандартный курс лечения, состоящий из огромного количества транквилизаторов, к которым добав­лялись приличные количества алкоголя, приносимого в его палату много­численными доброжелателями (режим клиники не отличался строгостью). По совету доктора Флада, Джеки посещала мужа крайне редко, хотя Са­ранна Калторп по ее поручению приезжала в клинику ежедневно.

Публикация двух нехудожественных книг слегка облегчила состояние Джеральда. Но более всего он гордился своим юмористическим романом «Рози — моя родня», благодаря которому он почувствовал себя равным Ло­уренсу. История Адриана Руквисла, странствующего по эдвардианской Англии с Рози, удивительной слонихой, страдающей печальной склонно­стью к алкоголю, показалась критикам (по крайней мере американским) «традиционным, неспешным британским романом, который мог бы напи­сать сам Смоллетт». Художественная проза Джеральда была очень старо­модна, она была такой же эдвардианской, как и сам Адриан Руквисл. Кни­га понравилась читателям, но такого успеха, как нехудожественные книги Даррелла, она не имела. Джеральд написал только один роман для взрос­лых, остальные его книги адресовались детям и подросткам. Почти одно­временно с «Рози» в свет вышли «Ослокрады», очаровательная история о том, как двое маленьких англичан помогли своему греческому приятелю украсть и спрятать в укромном месте всех ослов деревни. Обе книги обра­тили на себя внимание кинопродюсеров. Кен Харпер, независимый британский продюсер, заплатил за «Рози» 25 тысяч фунтов. Фильм так и не был снят, но эта сумма помогла Дарреллу справиться с текущими финансо­выми проблемами, в том числе вернуть заем, сделанный ради основания Джерсийского зоопарка.

Через три недели Джеральд вышел из клиники «Прайори» и остановил­ся в лондонской квартире Джимми и Хоуп Платт в надежде хоть как-то приспособиться к нормальной жизни. Доктор Флад посоветовал Джеки не­которое время пожить отдельно. Встретились супруги только в феврале, когда Джеральд вернулся на Джерси. Встреча оказалась довольно слож­ной. «Хотя я делала все, что было в моих силах, чтобы поддержать его в этот трудный жизненный период, — вспоминала Джеки, — восстановить наши прежние отношения было невозможно». Накачанный лекарствами Джеральд вел себя, «как зомби». Джеки было больно смотреть, как он пы­тается вернуться к нормальной жизни.

6 февраля Джеральд писал Алану Томасу: «Я чувствую себя гораздо лучше, но все еще продолжаю принимать эти чертовы лекарства, поэтому не могу точно сказать, добился ли я какого-нибудь прогресса, потому что почти все время нахожусь в состоянии некоей заторможенности. Порой я просыпаюсь среди ночи, стоя посреди спальни и недоумевая, какого черта я тут делаю». Джеральд старался изо всех сил, но никак не мог войти в нормальный рабочий ритм. Он был вынужден взять отпуск по болезни и покинуть остров. 18 марта Джеки сообщала Лоуренсу, что Джеральду ста­ло гораздо лучше, но он по-прежнему нуждается в отдыхе. В апреле Дже­ральд вместе с Джеки и Саранной Калторп отправился на Корфу.

Дарреллы отсутствовали более трех месяцев. Вернулись на Джерси они только в конце июля 1969 года, совершив перед возвращением в Англию короткую поездку по материковой части Греции. Пребывание дома оказа­лось недолгим. Во время посещения Австралии Джеральд и Джеки очень полюбили эту страну и ее людей. Джеральд мечтал снова вернуться туда — на этот раз не с экспедицией, не ради съемок фильма, а чтобы просто от­дохнуть, развеяться, возможно, написать книгу о Большом Барьерном Рифе. Путешествие должно было привести расшатанную психику Дже­ральда в норму. Два долгих морских путешествия позволили бы ему как следует обдумать положение его зоопарка и самого Фонда.

Кроме Джеки, в этом путешествии Джеральда сопровождали еще две женщины — его помощница Энн Питерс и Саранна Калторп, которую Джеральд пригласил, чувствуя, что ее собственный брак переживает слож­ный момент. Джеральд любил флиртовать с женщинами. Посторонние могли принять его за прирожденного ловеласа и сердцееда, каким он, в сущности, никогда не был. «Мне не хочется спать с другими женщина­ми, — заявлял он. — Я могу изменить только в том случае, если Джеки выведет меня из себя (что, впрочем, она довольно часто делает). Я встречаюсь с массой девушек, с которыми было бы приятно переспать, но это всего лишь безобидные фантазии». Одной из таких фантазий была пре­красная Саранна, в которую он, на взгляд всех окружающих, был страстно влюблен. Но Джеральд никогда не переступал границы дозволенного, не говорил о своей любви и не предпринимал никаких шагов.

22 августа 1969 года Джеральд и Джеки отправились в Лондон и целую неделю провели в Букингемском отеле. 26 августа они устроили прощаль­ный ужин у Берторелли. 30 августа они уже были в Гетеборге, откуда на следующий день отплыли в Австралию.

Через шесть недель они ступили на австралийскую землю. Их встреча­ли вездесущие журналисты. «Что вы чувствуете, будучи замужем за все­мирно известным зоологом и писателем?» — спросил один из репортеров у Джеки. «Это чертовски здорово!» — ответила Джеки, но выражение ее глаз заставляло усомниться в искренности этих слов. Несомненно было только одно — брак с мистером Дарреллом строился по принципу «любишь меня, люби и моих зверей». К счастью, миссис Даррелл любит животных. «Я замужем за ними уже девятнадцать лет, но я не ем, не пью и не сплю с ними». Миссис Даррелл считает, что ее брак — это равноправное и счаст­ливое партнерство. «Я делаю все, что Джеральд делать не любит».

В Мельбурне Дарреллов встретил Питер Гроуз, представитель агентст­ва Кертиса Брауна в Австралии. «Джерри напомнил мне во время нашей первой встречи большого, неуклюжего, очаровательного медведя, — вспо­минает Питер. — Бородатый, веселый экстраверт, располневший бонви­ван, умеющий получать радость от этой жизни. Иногда он становился серь­езен, но, по большей части, он представлялся весельчаком, шутником, ду­шой любой компании. Мне показалось странным, что он путешествует по Австралии в сопровождении сразу трех женщин. Мне сразу же показалось, что он весьма увлечен леди Саранной».

Гроуз не заметил даже и следа недавней болезни Джеральда. Даррелл находился в наилучшей форме. Проблемы возникали у его окружения. Са­ранна и Энн Питерс не ладили. Они не выносили друг друга. Возможно, причиной этому была ревность. Энн Питерс была влюблена в Джеральда, Джеральд был влюблен в Саранну — довольно трагический треугольник сам по себе, даже не принимая во внимание Джеки. Когда Дарреллы на­правились в Квинсленд через Канберру и Синие горы, атмосфера в неболь­шой группе путешественников накалилась до крайности, что нарушило гармонию поездки.

Из тропических лесов северного Квинсленда Джеральд отправил от­крытку Алану и Ширли Томас, в которой описывал уникальное дерево, рас­тущее возле Кернса, — удивительное сплетение воздушных корней. «Мои женщины забрались на это дерево, — шутил он. — Сделать это было нелег­ко, и двое из них умерли — но шоу должно продолжаться. Открыли несколько новых городов и назвали их Сидней, Мельбурн и Дики-Прики Крик. Обнаружили загадочную тварь с клювом, как у утки, но оказалось, что это леди Калторп».

Рождество Джеральд и его женщины встречали неподалеку от Большо­го Барьерного Рифа, на борту небольшой рыбацкой лодки. Они взяли с со­бой припасы и решили отметить Рождество весьма нетрадиционно для тро­пиков — с замороженным шампанским, холодной индейкой и мороженым. Джеральду не раз доводилось праздновать Рождество в самых удивитель­ных уголках планеты — в промокшей палатке в Западной Африке, забо­тясь о больном шимпанзе, лежа на скале в Патагонии за съемками колонии морских котиков, в болотах Гвианы за пирогом из маниоки и холодным хвостом аллигатора. Но ни один из этих праздников не мог сравниться с тем, что ожидал его на Большом Барьерном Рифе. Этот день воплотил в себе все шестимесячное путешествие по Австралии. Рождество с коралла­ми стало кульминацией странствия по этому Эдему.

Джеральд всегда интересовался Большим Барьерным Рифом. Огром­ный коралловый риф защищает северо-восточное побережье Австралии от волн Тихого океана. Риф состоит из ряда коралловых островов, образую­щих защитную стену. А подводный мир на рифе настолько богат, сложен и прекрасен, что это даже трудно себе представить. Большой Барьерный Риф — это уникальное место. Джеральду никогда не доводилось видеть ни­чего подобного — «краски здесь ярче, чем на картинах Матисса, узоры сложнее, чем на персидских коврах, а архитектура прекраснее, чем на Ак­рополе». Хотя Даррелл так и не написал книги о рифе, он искрение насла­ждался временем, проведенным за исследованием этого незнакомого ему мира.

Первую остановку они сделали на небольших островках, где гнездились птицы, которых Джеральду давно хотелось увидеть, голуби пролива Тор­рес. Отдав якорь, он ступил на коралловый песок. Кораллы скрипели и крошились под их ногами. «Казалось, что мы идем по костям миллиона ди­нозавров», — писал Джеральд. Крупные молочно-белые голуби, с крупны­ми черными глазами, совершенно не боялись человека, и это им дорого обошлось. Выжить удалось лишь немногим, и теперь этот вид находился под охраной государства.

На лодке Джеральд отправился к границе рифа. Там все надели аква­ланги и нырнули в теплую воду. Джеральд знал, что можно увидеть под во­дой, но действительность оказалась настолько прекрасной, что он не смог сдержать крика восхищения и наглотался морской воды.

«Передо мной раскинулись коралловые сады всевозможных цветов и оттенков. Казалось, что я плыву по многоцветному средневековому городу. Вот возвышается шпиль церкви, раскрашенный красным, золотым и жел­тым. А там рядком стоят маленькие домики под черепичными крышами, белые и искрящиеся, как сахар. Повсюду лежат золотистые и синие рако­вины каури. Деловитой походкой по дну спешат крабы, снуют черно-жел­тые угри, а над всем этим великолепием парят рыбы — рыбы огромные и маленькие настолько, что напоминают елочные блестки. Я запомнил уди­вительную золотисто-зеленую рыбу, напомнившую мне тигровый глаз, ко­торая сновала над громадным коралловым плато. На рифе растет огромное множество анемонов, розовых, белых, кружевных, как викторианский че­пец. И повсюду, насколько хватает глаз, видишь главных врагов Барьерно­го Рифа — крупных морских звезд размером с глубокую тарелку или даже еще больше. Разнообразие живой природы здесь поистине изумительно. Это настоящий биологический фейерверк!»

На рифе царило разнообразие не только красок, но и форм. Джеральд увидел рыб, ощетинившихся иглами, как ежи, у других были рога, как у коров, третьи напоминали коробки или ленты. Ему виделись арфы, топо­рики, бумеранги, птицы. «Мы были похожи на детей, попавших в огром­ный магазин игрушек, — писал Джеральд. — Мы плавали среди кораллов, постоянно указывая друг другу на нечто удивительное. Повсюду шныряли разноцветные рыбки, плавно огибая величественные, многоцветные корал­ловые скульптуры. Природа способна создавать чудеса, которым мог бы позавидовать Голливуд».

Они покинули эту подводную Аркадию, чтобы устроить рождествен­ский обед. Насытившись индейкой и запив ее шампанским, все снова вер­нулись в подводный рай. Лишь поздно вечером они наконец-то решились покинуть этот сказочный островок. Вечернее небо было нежно-зеленым. Их тела обгорели на солнце, кожа задубела от выступившей на ней соли, головы кружились. И внезапно их глазам предстала удивительная картина. «На небе внезапно появились тысячи мерцающих звездочек, — писал Дже­ральд. — Когда мы подплыли ближе, оказалось, что это крылья голубей пролива Торреса, которые возвращались к своим гнездам. Белые птицы проносились по зеленому небу, мерцая, словно звезды».

Джеральд мечтал еще раз встретить Рождество на Большом Барьерном Рифе. И хотя это ему не удалось, он навсегда сохранил в своем сердце эту удивительную морскую страну чудес. Неудивительно, что он решительно выступил против планов добычи нефти на Рифе. Хотя австралийское пра­вительство уделяет много внимания защите окружающей среды, местные политики (как, впрочем, и политики во всем мире) готовы были пойти на все ради выгоды. «Средний австралиец, — писал Джеральд в письме, на­правленном в мельбурнскую газету, — понимает, что он живет на самом удивительном и биологически неповторимом континенте мира. Он осозна­ет необходимость сохранить то, что у него есть, пока не стало слишком поздно. К сожалению, местные политики проявляют удивительное невеже­ство и готовы пожертвовать всем ради овец, опалов, полезных ископаемых и всего того, что сулит быструю прибыль… Охранять окружающую среду в таких условиях нелегко. Нужно просвещать политиков, чтобы они не вели себя, как неразумные дети».

Из Квинсленда Дарреллы направились на север Австралии. В марте 1970 года, незадолго до отплытия, Джеральд писал на Джерси:

«Это письмо я пишу в Элис Спрингс. Температура достигает 104 граду­сов в тени, если эту тень удастся найти. Путешествуя на машине, мы смог­ли почувствовать красоту и безграничность этой страны. Я пребываю в твердой уверенности, что Австралия — самый удивительный и прекрасный континент на нашей планете. Нам посчастливилось познакомиться с при­родой Австралии. Мы видели карликовых белок-летяг не крупнее грецкого ореха и рыжих кенгуру ростом со взрослого мужчину, удивительного утко­носа и почти столь же необычного зеленого горного опоссума, величествен­ных клинохвостых орлов и огромных какаду, крохотных колибри и разно­цветных попугаев».

Но восхищала Даррелла не только природа Австралии. Огромное впе­чатление на него произвели австралийцы, многие из которых стали члена­ми его Фонда. «Эти люди готовы способствовать сохранению не только удивительной фауны своего континента, но и прекрасных ландшафтов, среди которых они живут».

В начале мая 1970 года Джеральд, Джеки, Саранна Калторп и Энн Пи­терс вернулись на Джерси. Спустя некоторое время Джеральд обедал со своим лондонским издателем. Он собирался писать книгу об Австралии и даже придумал название: «Путешествие в страну Оз с тремя Шейлами».

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

ПРЕОДОЛЕНИЕ: 1970-1971

В 1970 году жизнь Джеральда понемногу стала приходить в норму. Он сумел преодолеть последствия нервного срыва, хотя еще не смог полностью вернуться к работе. Он попытался сократить потребление виски и курение (теперь Джеральд пытался курить, не затягиваясь). Чтобы преодолеть стресс, он стал заниматься йогой. Джеральд рано поднимался, выпивал чашку чая, а затем усаживался на пол в позе Будды. Он был не просто по­хож на Будду, он действовал, как Будда, оставаясь неподвижным, а затем приступая к выполнению упражнений — принимая позы лотоса, кобры, стоя на голове. Если бы не йога, как признавался он сам, ему бы не справиться с нервным срывом. Йога спасла ему жизнь. Упражнения способст­вовали расслаблению, как физическому, так и эмоциональному, что было особенно важно. Йога, говорил Джеральд приятелю, это идеальная жена — «нужно просто попросить о том, что ты хочешь от нее получить». Если бы была его воля, он бы ввел обязательные занятия йогой в школах.

Джеральд редко занимался физическими упражнениями. Он не любил физическую активность. Когда этот путешественник и зверолов попадал домой, он мог сутками сидеть в своем кресле за письменным столом, делая в день не более пятидесяти шагов. Хотя в душе он был кочевником, более всего его привлекал сидячий образ жизни и небольшие домашние радости. «Я обожаю готовить, — повторял он снова и снова. — Это так успокаива­ет. Счастье для меня — собрать восемь человек за обеденным столом и при­готовить для них восхитительное блюдо». Джеральд был настоящим гурма­ном. Его не терзали моральные угрызения из-за того, что он поедает мясо, рыбу и дичь. «Разумеется, я люблю лосося, — смело заявлял он, — если, конечно, это не последний лосось». «Нельзя быть сентиментальным и со­держать зоопарк, — писал Даррелл. — Вам все равно придется кормить животных животными. Можете вы себе представить льва, питающегося собачьими галетами?»

В свое время Джеральду довелось попробовать множество экзотиче­ских созданий: игуану («отвратительно»), крокодила («невкусно»), гиппо­потама («еще более невкусно»), питона («словно жуешь туалетную бума­гу»), камышовых и мешотчатых крыс («очень нежное и вкусное мясо»), медвежью лапу («восхитительно»), бобра («испытание для органов чувств»), дикобраза («замечательное мясо для запекания или копчения»), гуанако («довольно вкусно, но во второй раз пробовать не хочется»), пака («очень нежное мясо»), лошадей («если правильно приготовить, очень вкусно»), чаек («больше никогда!»), фазанов («жирные и сочные»), пин­гвинов («ужас!»), черных лебедей («очень вкусно») и грачей («замечатель­но!»), не говоря уже об анакондах, яйцах страусов эму, морских угрях, термитах, саранче и многом, многом другом.

В зоопарке Джеральд обычно ограничивался разнообразными карри, поскольку повседневная суета не оставляла времени на изысканные куша­нья. Во Франции же, где он мог немного расслабиться, Джеральд предпо­читал роскошную, классическую французскую кухню — с кальвадосом и сливками, коньяком и кровью, калориями и холестерином: заяц в вине с оливками, перепела, тушенные с изюмом и орехами, маринованная олени­на. Такую пищу Джеральд называл «сексуальной». «Путь в девичью спаль­ню, — заметил он однажды, — лежит через желудок ее хозяйки».

Джеральд любил развлекаться, хотя лишь на собственных условиях. На вечеринках он чувствовал себя неловко, расслаблялся только у себя дома. В Лондоне он чаще всего посещал ресторан Берторелли, приглашая с собой Теодора Стефанидеса, Пегги Пил, Питера Булла и Алана Томаса с женой. Во Франции его гостями был Лоуренс со своим другом, Дэвид Хьюз и Май Цеттелинг, скульптор Элизабет Фринк с мужем, сосед-художник Тони Дэниелз. На Джерси его навещали только самые близкие друзья и коллеги по зоопарку. Частыми гостями были Сэм и Кэт Уэллер, Джереми Маллинсон, Джон Хартли, а позднее Саймон Хикс и Тони Оллчерч. Мал­линсон, Хартли, Хикс и Оллчерч стали особенно близки Джеральду. Он называл их «мальчиками», чем повергал в смущение. «На Джерси, — пи­сал Питер Гроуз, перешедший на работу в лондонский офис агентства Кер­тиса Брауна и ставший постоянным агентом Джеральда, — Джерри нико­гда не приглашал к себе новых людей, предпочитая ограничиваться теми, кто был ему хорошо знаком. Если вы задерживались в поместье, то каж­дый день за обедом видели одних и тех же людей. Джеральд устраивал рос­кошные обеды с королевскими порциями мясных блюд. У него были близ­кие друзья, а во время путешествий этот круг менялся. Более всего он лю­бил окружать себя женщинами. В окружении женщин он чувствовал себя как рыба в воде и ухитрялся одновременно флиртовать со всеми».

Джеральд был очень щедр, и щедрость его не знала границ. Он пригла­шал своих друзей в лучшие рестораны, заказывал самые дорогие блюда и вина, платил за все из своего кармана. Его щедрость не была показной. Так он проявлял свою любовь и дружбу. Когда его агент по вопросам кино и телевидения Дик Огдерс попал в больницу, Джеральд послал ему две бу­тылки шампанского, чтобы «поддержать старого пьяницу». Когда его быв­шая секретарша Дорин Эванс, ставшая стюардессой, попала в катастрофу, Джеральд сделал ей необычный подарок — огромного скарабея, навозного жука, которому поклонялись в Древнем Египте, оправленного в золото. Он сам поймал этого жука на Корфу и заказал оправу специально для Дорин. Рождество и дни рождения в семье Дарреллов отмечались очень торжест­венно. Джеральд обычно сам писал и рассылал приглашения, часто изобра­жая на них животных или себя с Джеки.

Очень любил Джеральд чтение. «Помимо моих собственных книг, кото­рые я читаю в постели вместо снотворного, — писал он, — я могу читать все, что угодно. Я совершенно всеяден в этом смысле и могу, к ужасу окру­жающих, одновременно читать пять или шесть книг, разбрасывая их по всему дому и читая по нескольку страниц, когда они попадутся мне на гла­за. Дик Фрэнсис (замечательный писатель — я даже ревную!), книга сти­хов, энциклопедия по сексуальной жизни патагонских ласок, фразеологи­ческий словарь… Для меня дом без книг — все равно что пустая раковина. С любовью заполненный книжный шкаф дарит вам тысячи впечатлений, звуков, ароматов и блестящих идей. Книгами нужно восхищаться так же, как многие люди восхищаются драгоценностями, картинами или чудесами архитектуры. Огромная честь иметь возможность перелистывать страницы книги». Когда Джеральд находился в хорошем настроении и в кругу дру­зей, он начинал читать свои любимые стихи или цитировал отрывки из прозаических книг, как правило, юмористических. Он мог довести всех до слез, читая знаменитое стихотворение Льюиса Кэрролла «Морж и плот­ник». Если память подводила его, он на ходу сочинял собственные лимери­ки, по большей части непристойные.

Джеральд часто смотрел телевизор целыми вечерами. Чем более бес­смысленной была передача, тем внимательнее он ее смотрел. Он безумно любил фильмы, но почти никогда не ходил в кино, ограничиваясь телеви­зором. Отвлечь Джеральда от фильма мог только визит друга. Он очень ин­тересовался сверхъестественным и любил фильмы ужасов, особенно тща­тельно сделанные. Если бы он не стал зоологом, то наверняка выбрал бы карьеру кинорежиссера. Он всегда комфортно чувствовал себя в окруже­нии актеров и режиссеров, в мире кино.

Джеральд очень любил музыку, оставаясь в этом абсолютным католи­ком. Он никогда не играл ни на каком музыкальном инструменте и редко пел. В классической музыке его вкусы отличались от вкусов Джеки. Она любила романтические оперы, он же предпочитал Моцарта и Вивальди. Джеки страстно любила джаз, Джеральд же увлекался кабаре и мюзикла­ми, хотя привлекала его и народная музыка разных стран и народов. 7 ав­густа 1961 года он принимал участие в музыкальной программе Би-би-си. Тогда он выбрал для исполнения части из Восьмой симфонии Бетховена, увертюру к «Волшебной флейте» Моцарта, «Гимн Ему» из «Моей прекрас­ной леди», «Старомодного миллионера» Эрты Китт и «Песню гну» в испол­нении Фландерса и Суонна, а также зулусскую музыку, андские мотивы и греческую народную песню, которую он впервые услышал еще в детстве на Корфу.

Джеральд часто рисовал. Обладая замечательным даром рассказчика и рисовальщика, он отлично справлялся с ролью лектора, оживляя свой рас­сказ набросками на доске. «Он мог увлечь огромную аудиторию Кембридж­ского университета на целых два часа, рассказывая о сохранении флоры и фауны, — вспоминал Джон Бартон, секретарь Общества охраны фауны и флоры. — И для этого ему нужно было всего несколько листов бумаги и фломастер. В конце вечера ему удавалось собрать сотни фунтов, продавая свои наброски… Он мог выступать еще более увлекательно, когда речь за­ходила о зоологах и экологах. Его шаржи были узнаваемыми, но не злыми. Сам же он предпочитал действовать, а не переезжать с конференции на конференцию».