Джими Хендрикс. Предательство

Становление империи Лео Брантона

Генри Штайнгартена Эл Хендрикс удивил — он не ожидал, что Джими так не похож на отца — Эла не интересовало ничего, что Штайнгартен пытался рассказать — ни мысли Джими, ни то, что многие вопросы необходимо было урегулировать. В начале 70–х соседи по Южному Сьюард–Парквей в Сиэтле поделились со мной своими наблюдениями насколько быстро, вдруг, Эл и Джун Хендриксы собрались и отправились в своё первое совместное путешествие в Нью–Йорк после смерти Джими, вызвав этим всеобщее удивление. Причём оба, помимо всего прочего, надели ковбойские шляпы. Супруги находились в состоянии крайнего возбуждения и, схватив свои бесплатные авиабилеты, воскликнули: "Мы вернёмся богатыми!"

Однако богатыми так скоро как хотелось Элу, они не стали. Ему не нравилось всё, что говорил ему Штайнгартен. Он не хотел слышать о выдвинутых претензиях на наследство, он не хотел слышать, что не было никакого завещания. Эл Хендрикс категорически не хотел слышать ни о каких долгах. Его не интересовал, ни Ноэл, ни Мич, ни причитающаяся им часть за их участие в концертах с Джими. Тем более он не желал слышать о правах Тамики Лорис Джеймс, юной дочери Джими, которую он никогда не видел, или чтобы ему напоминали о том, что где–то в Швеции у Джими есть маленький сын. У него подкосились ноги, когда ему сказали, что на момент смерти сына, у того на счету в банке была всего двадцать одна тысяча долларов.

— Я хочу, чтобы было по–моему и хочу по праву принадлежащих мне денег, — сказал он своим знакомым после менее–чем–победного возвращения.

В то время как Джими Хендрикс свято верил и проявлял такие качества характера, как справедливость и честность, отцу они были совершенно несвойственны. Позиция Эла была проста, раз его сын знаменит, значит, он должен быть миллионером. Его бесило, что, несмотря на все усилия, которые он приложил тогда, в конце июля 1970 года в Сиэтле, Джими так и не составил завещания на имя Эла, как основного наследника. Эл приходил в бешенство от одной мысли, что какие–то "заявители" уйдут с его деньгами.

Херби Прайс, чёрный молодой человек, который во время съёмок Rainbow Bridge был, как он сам себя называл, камердинером мистера Джими, именно он, из лучших побуждений, рассказал Элу Хендриксу о Лео Брантоне Младшем, лос–анжелесском адвокате, который представлял ранее интересы Дороти Дэндридж и шёлково–голосого Нат Кинг Кола. Брантон также был известен своим успешным участием в защите Анджелы Дэвис, чёрной красавицы, которая в конце 60–х — начале 70–х была чёрной пантерой и входила в ФБР-список лиц наиболее опасных для безопасности государству.

Брантон — один из первых чёрных адвокатов, практикующих в Лос–Анжелесе, хорошо известный в судебных кругах Центрального района. Белые коллеги Брантона рассказали мне в 1971 году:

— Высокий, немногословный, он думает как белый. Он мог сойти за белого, но надо отдать ему должное, он этого не делает. Мы очень сомневаемся, разбирается ли он в рок–н–ролле или в современном музыкальном бизнесе.

Думаю, он всё же разобрался, ведь покойный Джими Хендрикс через своего отца стал для Брантона клиентом номер один. С Элом Хендриксом Брантон долго не церемонился. Первым делом он освободил Генри Штайнгартена от обязательств перед Джими Хендриксом, пригрозив исключением из гильдии адвокатов.

— Делайте всё, что посчитаете нужным. Только чтобы я был уверен, что увижу деньги, — сказал Брантону Эл.

За год до смерти двое молодых чёрных адвокатов из Нью–Йорка, Эд Говард и Кеннет Хэгуд, сделали несколько предложений Джими, они хотели представлять его интересы. Мне об этом он сам рассказывал, один раз в 1969 и два раза в 1970 году, и под давлением некоего общего друга "с окраины" Джими встретился и беседовал с ними:

— Я поделился с ними кое–какими идеями. Они много говорили, я слушал. Я не хотел, чтобы они подумали, что я груб или высокомерен. Позже я сказал себе: "Проклятье, к чёрту всё это, тебе не стоит попадаться на крючок ещё одной банде законников".

Его всё же они уговорили сделать пару назначений, но позднее он их отменил.

Говард и Хэгуд связались с Лео Брантоном. На момент своей смерти Джими был жителем Нью–Йорка, и лос–анжелесскому Брантону могла понадобиться помощь нью–йоркских адвокатов. Так Эд Говард стал нью–йоркским доверенным лицом наследия, а его партнёр, Кеннет Хэгуд, также получил некий титул, которого он и добивался.

31 августа 1971 года Кеннет Д. Хэгуд, "администратор Наследия Джеймса М. Хендрикса", составил некую "Записку об отклонении" и представил её на рассмотрение помощнику судьи суда штата Нью–Йорк. Позиция Хэгуда была ясна как день: "заявитель или заявители" Ноэл Реддинг и Джон Грэм Мичелл "не в праве оспаривать наследие".

Эл Хендрикс и его новые адвокаты игнорировали контракт 1968 года, который Мич и Ноэл подписали с Джими, и перестали принимать от них претензии, как "не относящиеся к делу". В 1969 году Джими советовался со мной после того, как Ноэл покинул Опыты — он хотел понять, должен ли он следить за тем, чтобы им выплачивали за каждую запись, за которую им уже заплатили вместе с ним, включая все оговоренные поступления.

— Думаю, Ноэл, как каждый из нас, должен неизменно получать процент пока пластинка продаётся, — сказал мне Джими.

И добавил:

— В самом начале нашего пути мы заключили соглашение, что я буду получать 50 процентов, как руководитель группы, а Мич и Ноэл 25 процентов с каждого нашего заработка. Мы все вместе оплачиваем наши дорожные расходы, но я оплачиваю большую их часть.

Не было в характере Джими Хендрикса стремления жульничать, либо пренебрегать товарищами–музыкантами, тем более участниками его группы.

Относящиеся к делу документы и переписка между лондонской конторой Опытов и нью–йоркской бухгалтерией показывают, что не только контракт 1968 года, но слова Джими были ими полностью проигнорированы.

Записка об отклонении оказалась катастрофична и для Мича, и для Ноэла, как на личном плане, так и финансово.

— С ними обошлись так, как если бы они никогда не существовали, — сказал один нью–йоркский импресарио, — и ни у кого из них нет денег, чтобы обратиться в суд.

Да и какое надо иметь чёрствое сердце, чтобы подать в суд на своего мёртвого друга.

Эл и Джун праздновали победу в 1971 году, когда "произошли два ужасных события". Его новые адвокаты устроили так, что с 1 июня он будет получать каждый месяц 600 долларов, и квартальная выплата в конце года от Репрайз–Рекордс показала, что сумма возросла до 323 тысяч 622 доллара. Хотя Эл ещё цеплялся за свою идею стать миллионером, эти выплаты, по его словам, стали наиболее возбуждающим событием, какое с ним когда либо случалось в жизни.

Младшая сестрёнка Леона

После смерти Джими я перезванивалась и переписывалась с Леоном. Посылала фотографии и рассказывала, насколько ценил он своего младшего брата. В 1972 году, когда я была по делам в Сиэтле, мы встретились. Леон в его двадцать с небольшим только что демобилизовался и теперь как многие молодые американцы старался представить себе свою будущую жизнь. Он с жадностью слушал всё, что я рассказывала о брате и с каждым новым рассказом, с каждой новой мелочью или мыслью я начинала понимать, как во многом мы с Джими были схожи. Я напомнила Леону, как Джими любил играть с ним в слова, и его лицо расплылось в улыбке от нахлынувших воспоминаний.

Леон был всё ещё под впечатлением, что Джими всё же "сделал это" и стал звездой — он очень гордился братом. Про отца он говорил с любовью. Совсем не так, как, подмечая недостатки Эла, хотя и с пониманием, рассказывал мне Джими. Леон был очень вежлив и мил — один из таких людей, которым бы вам всегда хотелось пожелать удачи. Он рассказал мне, что жена отца, Джун, невзлюбила его и пытается прибрать деньги Джими. Говоря о её дочери, называл Жени не иначе, как "моя младшая сестрёнка" — снова с мальчишеской нежностью, что казалось таким для него естественным. Время от времени, после нашей встречи, Леон писал или звонил мне, чаще за мой счёт, спросить совета или просто поболтать.

Это дерьмо мы вырежем!

В Лондоне мне удалось посмотреть одну короткую и очаровательную ленту. Джими сидит на высоком табурете и играет, и говорит, будто сам с собой, в такой, только ему свойственной манере. На Айленд–Рекордс я познакомилась с одним молодым англичанином по имени Остин Джон Маршалл, который собрал этот фильм. Он отзывался очень тепло о Джими и объяснил, что уже несколько человек вложили свои деньги в этот проект. Рассказывая, он упомянул, что одним из них являлся Джо Бойд пластиночный продюсер. Я знала, что Бойд — американец и продюсировал Ника Дрейка и среди многих других — Incredible String Band и Fairport Convention и что совсем недавно он переехал в Калифорнию, где занимает высокий пост у Уорнеров в Бурбанке. Я договорилась с Бойдом о встрече, полагая, что фильм Маршалла будет показываться по всей Америке в качестве подарка Уорнер/Репрайз всем поклонникам, кто так грустит и которым так не хватает Хендрикса.

— Что мне особенно нравится в этой ленте, — сказала я Бойду, — это то, что она показывает реального Джими, парня от земли, такого, какого знали мы, его друзья. Там он сам собой. Никаких имиджей. Вот было бы здорово показать его на всех экранах по всей Америке, зарядив минимальную плату и сделать этот благотворительный шаг в память о Джими?

Бойд посоветовал мне встретиться с Лео Брантоном в его конторе на Вилширском бульваре недалеко от гостиницы Амбассадор. Ноэл Реддинг, который недавно приехал в Лос–Анжелес вызвался меня сопровождать на этой встрече, которая к слову сказать, уже переносилась три или четыре раза, но он очень нервничал и терялся в сомнениях, и в последний момент он затрясся как цыплёнок и сказал:

— Пожалуйста, сделай всё, что сможешь для нас, дорогая.

Контора Брантона имела неряшливый вид, сам он был одет в коричневую тройку, видно подобранную под коричневый цвет кабинетной мебели. Похоже, все сотрудники его фирмы — он и его секретарша — уместились в этой комнате. Я заговорила о документалке. Казалось, Брантон был полон энтузиазма. Я заикнулась о Ноэле и Миче и о причитающейся им доле и поинтересовалась, когда они смогут получить свои деньги. Брантон выслушал меня с явным удовольствием, но прокомментировать ситуацию не торопился. Я сказала ему, что–то вроде:

— Если вы хотите, чтобы они были в фильме, я полагаю, они должны получить деньги, которые им принадлежат. Это стоит не малых денег прилететь в Лос–Анжелес и остановиться в гостинице, к тому же они сейчас без работы. Совсем не просто играть с таким человеком, как Джими, а потом взять и начать с нуля. Разве вы не помните, слушатели любили этих парней и, думаю, они хотят их увидеть и услышать, что они скажут.

Вообще–то это меня мало касалось, но никто ещё никогда при мне не отсылал никого так далеко:

— Они полностью не по этому делу, — сказал Брантон.

Определённо я не могла передать эти слова Ноэлу.

Тем временем Бойд, который говорил с Элом по телефону несколько раз, сделал пару пренебрежительных замечаний в его адрес. Брантон поддержал его смехом. Последние десять минут встречи были посвящены комплементам в мой адрес:

— Шар в вашу лузу, — сказал Брантон.

— Мы с удовольствием заплатили бы тебе, — произнёс Бойд.

Единственное, что я могла сказать в ответ на это, что "моё время на автостоянке кончается через две минуты" и что мне пора.

Джо Бойд продюсировал отличные пластинки, в основном, по его словам, "вдумчивых" музыкантов, а я бы сказала даже больше — что он видит общее настроение и, как если бы прочёл мои мысли, хочет этим своим выбором выказать уважение Хендриксу. Со мной ещё такого никогда не случалось, чтобы мои идеи так быстро воплощались в жизнь — по словам Бойда, он не видит своего будущего без того, чтобы не стать продюсером этой ленты. Благотворительный аспект фильма стал основной идеей, но когда Бойд пригласил меня на просмотр предполагаемых фрагментов, я испытала поистине физическую боль в тот момент, когда на экране один музыкант и близкий друг Джими делился своими переживаниями, а двое придурков из монтажной заржали, и один из них бросил:

— Это дерьмо мы вырежем!

Забыли, наверное, о ком кино.

Реальность, с которой я столкнулась, обязывала всех нас теперь "платить деньги за Хендрикса". Хотя всем, кого мы выбрали для этой документалки, сама идея сделать такое кино очень понравилась, ведь кругом только и говорили о Хендриксе, и им очень хотелось высказаться.

Я была раздражена и собиралась пойти и взорвать там всё у этих великих моголов Уорнеров, но позвонил Бойд и своим льющимся, успокаивающим голосом попросился ко мне в гости:

— Я захвачу бутылочку отличного вина, мы посидим и послушаем твои записи бесед с Джими.

Внутри себя я уже решила выбросить из головы эту затею, так как я должна была бы вложить в дело шестизначную цифру, как "консультант".

"Фильм о Джими" Бойда получил смешанные отзывы, когда вышел на экраны в 1973 году. Кое–что, что можно посмотреть, было в нём. Но лучшее, конечно, это тот короткий эпизод, в котором Джими сидит на высоком табурете.

Рон Сол и Репрайз–Рекордс

Два года спустя после смерти Джими, в октябре 1972 года английская NME напечатала результаты голосования среди читателей по всему миру. Джими Хендрикс всплыл как "неоспоримый победитель" и принял титул "Гитариста номер один в мире". В то время как сам Джими недавно покинул этот материальный мир, уважение к его таланту не умерло вместе с ним. Репрайз–Рекордс с гордостью сообщила всей звукозаписывающей индустрии и широкой общественности, что их новая пластинка Хендрикса, War Heroes, уже на подходе, чтобы возглавить в первую неделю декабря 1972 года американский список популярности.

Рон Сол, который тоже, как и Хендрикс, но в другое время, учился в средней школе Гарфилда, занял пост главы рекламного отдела Репрайз–Рекордс в течение последних несколько месяцев жизни Джими.

— Мы любили его нежно, — сказал он в эти дни, как вышла пластинка. — Джими обладал невероятным талантом. Я никогда не встречал ничего подобного. Он продвинулся далеко вперёд. Он совершенно неповторим.

Сол добавил, что встречался с Джими только раз и всего два раза видел его игру.

— Как многие, я глубоко грущу и несказанно огорчён, что его нет уже с нами. Я хорошо помню, с каким чувством отчаяния мы сквозь слёзы выпускали через несколько недель его "Плач по любви".

Находящийся ныне уже на пенсии, Сол поделился со мной своими воспоминаниями:

— Я почувствовал тогда огромное разочарование. В компании была атмосфера любви к нашим музыкантам, и мы много с ними работали, чтобы выпускать отличные пластинки. У нас не было ни минуты свободной! То были великие дни для пластиночной индустрии, и каждый раз как я работал с Джими, я делал — мы все делали — невероятные усилия, чтобы добиться самого лучшего результата, и наш опыт работы с другими музыкантами только увеличивал радость, когда мы видели, как очередная пластика Хендрикса завоёвывает награды.

Ноэл и Ямета

Ноэл — был ещё молод, но уже сброшен с лошади и страшился будущего. Но страстно уцепился за предложение Природных ресурсов, нового "белого" ответвления Мотауна. Он и его английский приятель, Ле Сэмпсон, приятный, полный энергии, молодой барабанщик, вместе с американским гитаристом, Родом Ричардом, составили трио, которое назвали не вдохновляющим никого именем — Дорога. Ноэл переехал в небольшую съёмную квартиру в Голливуде и моя мать поддерживала его помимо китайской и разнообразной домашней пищей.

Тем временем Мич прилетел из Англии. Он там барабанил для Джека Брюса и уже договорился поиграть с новой американской группой Раматан, руководителем которой стала гитаристка Эйприл Лотон. Преданные поклонники Джими ринулись в клубы увидеть Мича, но группа очень скоро распалась.

Ноэл и Мич, особенно не общались, и я напомнила им, что если они хотят получить свои деньги, то они должны действовать сообща. Я пожертвовала ради них своим временем, деньгами и чувствами. Нью–йоркские адвокаты, которых знали Ноэл с Мичем, были очень дороги и не собирались заниматься их тяжбой с наследием Хендрикса. Поэтому Ноэл нанял амбициозных, сравнительно молодых адвокатов из Беверли–Хиллз, их ему порекомендовал один друг из журнала Биллборд. Ноэл попросил меня объяснить им, что он сейчас не в состоянии оплатить их услуги, вместо этого он хотел предложить им процент с получаемых в будущем денег от Уорнеров с наследия Хендрикса.

В итоге Ноэл, его адвокат и я вылетели в Лондон на встречу с людьми по поводу поиска таинственных денег Яметы. Ноэл надеялся, что эта компания на Багамских островах превратится для него в неиссякаемый горшок золота из известной сказки. Пиком нашего путешествия стал момент, когда мы втроём появились в обставленной старинной мебелью конторе Джона А. Хиллмана, в самом центре шикарного района Мейфэер Лондонского Вест–Энда. Хиллман, человек лет пятидесяти в очень дорогой, сшитой на заказ тройке, уверенный и обходительный, незаметно вовлёк нас в свою игру, уверив, что совершенно не знает, кто такой Ноэл Реддинг, я же, стараясь изо всех сил не смотреть на несчастное лицо Ноэла, делала вид, что восторгаюсь изысканным вкусом хозяина, рассматривая деревянные панели, которыми были обшиты стены этой святая святых. Мы все быстро сообразили, что под хорошими манерами мистера Хиллмана скрывается жёсткий, расчётливый делец и что даже совместными усилиями, мы от него ничего не добьёмся. Это был человек Майкла Джеффери — настоящий мистер Ямета.

Ноэл тяжело дышал, когда мы вышли на свежий воздух. Его трясло, и он судорожно сжал мне руку. Он так надеялся на помощь Хиллмана! Позднее адвокат Ноэла убедил Хиллмана связать его с сэром Гаем Хендерсоном, ещё одним из "директоров" Яметы, и вылетел в солнечный Нассау, прислав Ноэлу счёт. Также как и Хиллман, Хендерсон оказался настоящим знатоком искусства обольщения и обмана. Немногого же нами оказалось достигнуто!

Майкл Джеффери уходит со сцены

Тем временем нью–йоркская студия Майкла Джеффери, Электрическая леди, ни минуты не была свободна. Все хотели записать себе пластинку в одной из двух студий в доме на Западной 8–й улице — среди желающих — Kiss, Лу Рид, Карли Саймон, Deep Purple и Led Zeppelin. Если она была хороша для Джими Хендрикса, то должно быть она — лучшая! После смерти Джими Майк вошёл в период, правда, оказавшийся кратким, "самоанализа и медитации", как он потом говорил. Но когда на него обрушились проблемы, связанные с Ноэлом и Мичем, у него уже не оставалось времени на глубокие размышления и предложения помощи. Обоим музыкантам должны были деньги и сам Майк, и компания Ямета, и Репрайз–Рекордс. Как всегда, о чём подумал Майк в первую очередь?… — о себе любимом. За эти восемнадцать месяцев, прошедших со дня смерти Джими, Джеффери отошёл от дел. Он не нуждался в деньгах, но потерял власть и удовольствие быть в центре внимания. Мне звонили из разных пластиночных компаний, в том числе и с RCA Victor, чтобы узнать моё мнение о некоторых музыкантах и группах, которых пытался навязать им Джеффери.

— Он толкает всё, прикрываясь именем Хендрикса, — говорили мне. — Он говорит, что либо Джими просто нравились эти музыканты, либо, что он хотел их продюсировать, etc., etc. Вы не знаете, был ли Хендрикс с ними знаком или нет? Слушал ли он их до того как умер?

Имя адвоката Майкла, Стива Вайсса, тоже мелькало в их вопросах. Складывалось впечатление, что Джеффери снова вернулся к своим прежним трюкам — он стал ссылаться на мёртвого Джими, как если бы он был жив.

5 марта 1973 года реальность жизни и смерти дала о себе знать. 68 человек погибли, когда два испанских самолёта столкнулись в воздухе над Нантом. Один, Иберия DC-9 — развалился в воздухе, его обломки и тела пассажиров оказались разбросанными по территории площадью восемьсот квадратных километров. Одним из искалеченных до неузнаваемости тел был тридцати девятилетний Джеффери, которого опознали лишь по наручным часам, шейной цепочке и кольцам. Другой Spantax CV-990 благополучно приземлился на землю, не потеряв ни одной человеческой жизни. Все знали, что Майк боялся летать, часто, в последнюю минуту, меняя зарезервированные билеты, все знали, что последние годы ему приходилось часто летать на Майорку, где у него был свой интерес и приносящие ему доход клубы. Этими рейсами Майк и его сотрудники часто перевозили большие суммы денег. Забастовка французских диспетчеров, необоснованные обвинения пилота и "невидящий" радар, благодаря смерти менеджера Джими, стали пищей для многочисленных слухов. Поговаривали, что катастрофа была устроена врагами Майка или даже им самим (в чём всех уверял Ноэл Реддинг). Но годы его успеха, богатства и практичности остались в прошлом, теперь он — лишь вырезки из старых газет.

Эд Чалпин

Эд Чалпин выражал недовольство выплатами, полученными им с пластинки Band of Gypsys, и возмущался, что сам бы никогда себе не позволил так плохо организовать её продажу. Эта последняя пластинка, изданная перед самой смертью Хендрикса, на самом деле продавалась хорошо и до и после, и, как утверждают, Чалпин получил около 10 миллионов с неё за все годы. Но когда Лео Брантон Мл. взялся за Наследие Джими, эксперты звукозаписывающей индустрии с интересом начали следить, кто же из этих двоих окажется хитрее. Судебный процесс, который затеял Чалпин в 1970 году перед самой смертью Джими против Трэк–Рекордс и Полидора окончился в марте 1973 года новыми обвинениями, выдвинутыми им против Трэк–Рекордс, Час Чандлера, Майка Джеффери и Наследия Джими.

— Судья терпеть не может этого мистера Чалпина и считает его обвинения несерьёзными, — поделился со мной один из моих приятелей–журналистов с Флит–Стрит. — Он обязал Чалпина оплатить все судебные издержки, которые составили более двух тысяч американских долларов.

Спустя несколько месяцев после провала Чалпина в суде исполнительный директор Уорнеров сказал мне:

— Чалпин из тех ребят, которые живут игрой и его нелегко заставить замолчать. После всего, что произошло в лондонском суде, Брантон дал ему пинка под зад, он так и вылетел, продолжая нести "это старое РРХ-дерьмо".

Спор Ноэла Реддинга с Уорнерами/Репрайз окончился его отказом от прав с единовременной выплатой ему жалкой суммы в 100 тысяч долларов. Его американская карьера оказалась несчастлива, так же как и английская, где его постигла неудача, после того как он покинул Опыты. Он купил дом в Ирландии и проводил своё время в бесконечных подсчётах и расчётах возможных поступлений, обрастая со временем кипами юридических документов. Временами он приступал к написанию книги. В настоящее время он ввязался в бесконечные баталии с наркотиками, алкоголем и вечным недостатком денег, но всё же, не растерял своего обаяния, чувства юмора и привлекательности.

Алан Дуглас и его Crash Landing

Семидесятые — период беспрецедентной популярности наркотиков среди рок–музыкантов. Часто, когда я встречалась с друзьями или обожателями Джими в Англии и в Америке, я была потрясена сумасшедшим образом жизни этих молодых людей, и женщин, и мужчин, которые были так молоды, так прекрасны, но так быстро старились и тускнели. И это был Хендрикс, чей имидж наркомана своей популярностью сделал это!

От тебя потребуется вся твоя сила воли, если ты всего–лишь решишь пообедать с какой–нибудь звездой — обед остывает прежде, чем они начинают есть. Других вообще не волнует регулярность питания, они питаются исключительно пирожными. Что происходит, о чём они думают, проводя жизнь в наслаждениях и уверяя себя, что это круто? С другими ещё хуже, после этих агонизирующих обедов этому или этой, нагруженной наркотиками мисс или мистеру Знаменитости, вообще требуется помощь, чтобы выйти из–за стола и помочь добраться до лимузина или перейти улицу, произнося: "Теперь зелёный, мы можем переходить". На пике таких саморазрушительных образов жизни я была приглашена на вечеринку в один из самых чудовищно дорогих номеров нью–йоркской гостиницы Плаца. "Все из всех будут там", — предупредили меня. Одна из известнейших в те годы калифорнийских групп только что отыграла своё небрежное выступление в Мэдисон–Сквер–Гардене и пригласила всех к себе на бал; там собрались шишки разных звукозаписывающих компаний, которые сплетничали и безудержно ржали с этих полностью распоясывавшихся рок–звёзд.

В каждой из семи комнат этого номера на столах, либо на консолях под зеркалами стояли огромные чаши, доверху наполненные кокаином. Ничего похожего на домашнюю вечеринку среди своих, и этот декаданс сборища безумцев был не по мне. Я уже стала пробираться к выходу, когда услышала как две звезды из этой калифорнийской группы обсуждали с журналистом из одного музыкального журнала так называемого друга Джими Хендрикса, продюсера Алана Дугласа, который взял неоконченные записи Хендрикса, добавив приглашённых музыкантов — ударные и бас–гитару, — людей, которые никогда не играли с Джими, и сделал денег для себя, для Лео Брантона и для Эла Хендрикса.

— Дружище, это всего лишь мистификация! — сказал один из звёзд. — Хендриксу было бы наплевать на это.

Он наклонился над одной из дорожек и, вдохнув её, продолжил:

— Бизнес — жесток. Все знают, что Дуглас чуть было не стал продюсером Джими, но их дороги разошлись, ну а вот теперь он стал его продюсером. И ты действительно полагаешь, что Уорнеры издадут это дерьмо?

— Я слышал, что сын этого адвоката, Чип Брантон, тоже решил плотно заняться Хендриксом, — сказал этот репортёр. — У него есть все задатки, чтобы "продюсировать" музыку Джими.

Оба музыканта показались мне несколько обескураженными:

— Кто такие эти Брантоны?

— Отец — адвокат, — пояснил этот журналист из Биллборда, — и работает на старика Хендрикса. Полагаю, он хочет и своего ребёнка пристроить к кормушке.

Я чувствовала, как медленно меня переполняет негодование и желание выспросить подробности, но я сдержалась. Услышанного и увиденного мне хватило предостаточно.

Но все с радостью набросились от этого "заново открытого" Аланом Дугласом Джими Хендрикса. Пластинка Crash Landing, которую он спродюсировал методом наложения и наполнения в 1975 году взлетела в американскую горячую десятку, а второй такой же "продукт", Midnight Lightning, вышедший из–под ножа Дугласа, раскупался уже к концу года. В интервью Дуглас сказал, что "в настоящее время работает ещё над восемьюстами часами записей Джими, которые будут изданы в ближайшем будущем".

Лео Брантон и его клиент Эл Хендрикс должны были остаться очень довольными своим коллегой Аланом Дугласом.

Каждый хочет моих денег!

Для Эла Хендрикса настали лучшие времена. Денег, получаемых с Наследия Джими, было достаточно, чтобы купить довольно комфортабельный дом с пятью скромно обставленными спальнями и своим собственным полуподвальным этажом, в глубинах которого разместились, "были спрятаны от чужих глаз" — огромный биллиардный стол и специальный холодильник для запасов пива. Вокруг дома была большая территория с просторным гаражом и состоятельными соседями пригорода Сиэтла, Скайвей.

Именно там он познакомился со шведским сыном Джими, Джеймсом Хенриком Даниэлем Сундквистом, когда он со своей матерью, Евой, прилетел из Швеции с коротким визитом. Они сильно нуждались, как говорят, жили на пособие. Официально, шведским судом мальчик был признан сыном Джими и Брантон сообщил Элу, что ему тоже причитается некоторая доля.

— Каждый хочет моих денег! Даже если он не говорит по–английски! — вздохнул Эл, омрачённый этим известием и недовольный тем, что Ева и её сын всё время говорили по–шведски.

Когда Леон рассказывал мне о первой его встрече со своим племянником, голос его дрожал от волнения:

— Когда я впервые увидел маленького Джими, я воскликнул, о-о! Это же он! Так он был похож на брата — только уменьшенная копия. Даже походка у него была такая же особенная, как у Джими.

— Малыш был само очарование. Вылитый отец! — поделилась со мной воспоминаниями Линда, дочь Джун.

После месяцев копания и придирок со стороны Брантона/Хендрикса сыну Джими и его матери заплатили около миллиона долларов "подъёмных". С ними обошлись намного лучше, чем с дочерью Джими, Тамикой. Её обоснованные претензии, выдвинутые в нью–йоркском суде вскоре после смерти Джими, не были обеспечены достаточными доказательствами. Много позднее ей удалось всё же получить грандиозную сумму в одну сотню долларов — в подарок от её дедушки. Подростком она, набравшись храбрости, позвонила в Сиэтл и попросила позвать Эла Хендрикса к телефону. Трубку сняла Жени Хендрикс и, поняв кто звонит, завизжала: "Ты не имеешь никакого отношения к моему брату! Он тебе не отец!"

А дома все эти годы в семье Хендриксов шли сражения, соседи называли брак Эла и Джун "причудой двоих" из–за постоянных споров, ссор и пьяных драк. Джун беспокоили "другие женщины Эла". Джун грозила разводом. Но ни она, ни Эл разводиться не собирались — слишком много денег Хендрикса было поставлено на кон. После очередной стычки пресыщенный "пререканиями" Эл согласился выдать своей жене пособие. Она ушла из их дома в Скайвее, но дочь её, Жени, решила остаться с Элом. Эл купил Джун недорогой дом, но вскоре она перенесла удар и стала нуждаться в физиотерапии. Серьёзные недомогания преследовали её, и старшие дети решили нанять ей сиделку.

Рикодиск и воскрешение карьеры

Думаю, по крайней мере, в одном Алан Дуглас принёс пользу музыке Джими Хендрикса, именно он продал лицензию на издание ограниченным тиражом музыки Хендрикса Рикодиску, крошечной компании из Массачусетса, специализирующейся на лазерных технологиях, в частности, на разработках записи звука с помощью лазера. В 1987 году Рикодиск выпускает концертник Джими Хендрикса Live at Winterland. Высокое качество звука оглушило старых меломанов, влюблённых в свои коллекции виниловых пластинок в больших разноцветных конвертах, тогда как молодое поколение и новые музыканты, которые уже успели приобрести плеера компакт–дисков, включали Хендрикса на полную мощность. Этот компакт–диск продавался с невероятной скоростью и, буквально, парализовал звукозаписывающую индустрию, озадачив их печальным будущим виниловых пластинок. Следующим и последним компактом, выпущенным Рикодиском, стал Радио–Один, также мгновенно разошедшийся.

Остаётся сказать, что Рикодиск сыграл не последнюю роль в воскрешении карьеры мёртвого, но сияющего музыканта.

Бэлла Годива

24 июля 1990 года я позвонила Лео Брантону в его лос–анжелесскую контору. Меня давно уже просили многочисленные друзья и поклонники Джими написать большую статью, по–возможности в Лондонской Санди–Таймс, к двадцатой годовщине его смерти. Уже много лет в деловых музыкальных кругах шли разговоры о подпольной деятельности дуэта Лео Брантон/Алан Дуглас по отношению к Хендриксу; и теперь настало самое время задать несколько вопросов.

Напрасно секретарша Брантона тратилась на меня, рассыпая сладчайшим голосом о бесконечной занятости своего шефа, после того как я назвала себя и сообщила, что хочу написать очерк посвящённый памяти Хендрикса.

Это, должно быть, был один из неторопливых утренних часов адвоката, представляющего интересы Эла Хендрикса вот уже целых девятнадцать лет. Я думала напомнить мистеру Брантону о нашем знакомстве и телефонных беседах в начале 70–х, но он не дал мне такой возможности. Он с восторгом, не умолкая, говорил о своём маленьком королевстве. Я только слышала скрип его кресла, когда он отвлекался, отодвигаясь от солнечных лучей, льющихся через огромное окно его кабинета в этот спокойный летний день. За все двадцать минут нашей беседы я поняла только одно, что имею дело с человеком очень уверенным в своей непоколебимости, адвокатом, который прекрасно устроил свою карьеру. Теперь солнце светило для него, не в пример тому холодному и тусклому, каким я его запомнила в первую нашу встречу.

Я спросила его о продаже пластинок Джими за годы, прошедшие со дня его смерти.

— Мне постоянно со всего мира идут поступления, — с гордостью произнёс Брантон.

Но как только я спросила, не может ли он мне назвать хотя бы приблизительно количество пластинок Хендрикса, проданных за эти двадцать лет, он тут же сменил тему. Дай любому ребёнку калькулятор и тот мне скажет приблизительную сумму, которую Брантон получил с продажи этих пластинок. Он же выбрал путь более долгий, начав мне объяснять, что все издания Джими защищены авторскими правами, и соблюдение прав контролируются лично им и что существует лицензированный "каталог" Хендрикса у главных международных издателей, таких как EMI или Sony.

— Все его песни проходят через Бэллу Годиву Инкорпорейтед, — сказал Брантон и добавил:

— Я являюсь президентом этой компании.

Я вспомнила, что это название — Бэлла Годива — придумал сам Джими в конце 60–х для нью–йоркского издателя Аарона Шрёдера, управляющего его авторскими правами. И я поинтересовалась, почему Брантон, имея очень мало опыта на доходном поприще музыкального издательства, избрал себя, чтобы возглавить Бэллу Годиву.

Нечаянно Брантон проговорился, что он с менеджером Джими, Майком Джеффери, развил "дружественный рабочий союз", действующий во многих направлениях. Этот альянс меня удивил. Непременно любой адвокат должен был быть шокирован поведением Джеффери, если не сказать больше — с пренебрежением отнестись к такому менеджеру, он ведь не мог не знать о манипулировании не только заработанными Джими деньгами, но и самим Хендриксом.

— Ну, так теперь вы — главный всего, что касается Джими Хендрикса, — подытожила я.

— Да, я — главный, — согласился со мной Брантон.

— Вас не удивляет рост популярности Хендрикса?

— Это невероятно, — сказал он. — Ничего подобного мы не ожидали в те годы, после его смерти.

— Чем бы вы это объяснили, мистер Брантон?

Он рассмеялся и ответил довольно искренне:

— Очевидно, Джими Хендрикс оказался более лучшим музыкантом, чем я думал о нём. Подростки, которые ещё не родились, когда он умер, смотрят на него, как на одного из величайших гитаристов всех времён. Я сам никогда не играл на гитаре, да и не понимаю в этом ничего, но раз мир так считает, то так оно должно быть и есть.

Да, этот странный человек для реального Джими Хендрикса определённо много сделал, и я почувствовала благодарность к этому адвокату, что он посвятил ему столько лет своей жизни.

Женщина, позволившая Джими умереть

Позвонив мне в начале 1991 года, меня очень удивила Моника Даннеманн, о которой я не слышала с начала 70–х, когда она забрасывала меня письмами, ища моей дружбы и приглашая себя посетить мой дом в Лос–Анжелесе. Меня эти письма выводили из себя, и я обратилась к Генри Штайнгартену, который мне посоветовал просто их полностью игнорировать.

— Она пытается стать более значимой фигурой, чем есть на самом деле, — пояснил он свою мысль.

И вот теперь, спустя двадцать лет, она звонит мне и милым таким голосочком спрашивает:

— Вы помните меня?

Я не отвечаю. Разве я забуду когда–нибудь ту женщину, которая позволила Джими умереть?!

Три раза за этот разговор, в течение которого я с трудом сдерживала гнев, она настойчиво приглашала меня в свой "загородный домик" на южном побережье Англии.

— Мы можем говорить о Джими, — сказала она со страстью в голосе. — Я знаю у вас много чудесных воспоминаний. Так же как у меня, конечно. Мы можем ими поделиться. Мы попьём чаю и насладимся моим садом.

Лучше я суну свою голову в духовку, чем приму это предложение. Я поняла, к чему она клонит, очень возможно, ей потребовалась какая–то информация обо мне. Мои друзья из английской прессы сообщали время от времени все эти годы, что Моника при любом удобном случае старается записать что–нибудь для некой книги о "моём суженом" — так она всегда говорит о Хендриксе. Я хорошо помню, как она стала путаться с Куртисом Найтом, одним самоуверенным малозначительным нью–йоркским музыкантом, который первый употребил выражение: "Джими, каким я его знал".

Она поделилась с Найтом своей версией смерти Джими для его книги, полной его сумбурных, наполненных ошибками воспоминаний, изданной вскоре после этого трагического события, подтасовав туда и меня, якобы я встречалась с Моникой и рассказала ей об увлечении Джими числом девять.

Теперь, слушая щебет Моники, во мне всё более росло отвращение к её колоссальному спокойствию.

— Мне некогда, — сказала я ей. — Мне нужно уже уходить, я опаздываю на работу.

Я была горда собой, что справилась в глубине души со щемящими сердце воспоминаниями и, слава Богу! — отделалась от неё! И, конечно же, сильно ошиблась.

Спустя всего несколько месяцев я получила заказное письмо от английских адвокатов Моники Даннеманн, в сильных выражениях предупреждающих меня никогда не писать о смерти Джими и тем более даже косвенно упоминать их клиентку. Меньше минуты потребовалось мне просканировать эти два листка и отправить письмо по назначению в мусорную корзину. Чистой дороги вам в ад, подумала я, но меня сильно беспокоило то, что Даннеманн также легко нашла мой адрес, как и номер моего домашнего телефона, которым она и воспользовалась в недалёком будущем.

Проводник в царство Славы

Весной 1992 года Эл Хендрикс прилетел в Нью–Йорк для участия на одном очень необычном обеде по случаю введения Опытов Джими Хендрикса в Рок–н–ролльный Зал Славы. Впечатляющая толпа — более тысячи мужчин и женщин, была нашпигована воротилами звукозаписывающей индустрии. Они все повскакивали со своих мест, приветствуя умершую рок–звезду, и аплодировали и поздравляли Мич Мичелла и Ноэла Реддинга, которые стояли рядом с отцом Джими. Эл улыбался во всю ширину лица и, так как приветствия продолжалась, он обронил несколько слезинок. Нил Янг был официальным "проводником в царство славы" и сказал слово во славу Джими и затем выступил с All Along the Watchtower.

— Все эти аплодисменты, это что–то, — заявил Эл Хендрикс фотографам, позируя им после церемонии.

— Довольно пикантная маленькая фигура, этот Эл Хендрикс, — заметил исполнительный директор Атлантик–Рекордс. — Такой весь нарядный в своём смокинге. Вот уж никогда не ожидал, чтобы отец Джими так выглядел.

Брантона на помойку!

Эл Хендрикс, казалось, был удовлетворён 50 тысячами годовых, получаемых с наследия своего сына, помимо процента с дохода Лео Брантона и других пустячных поступлений, сопутствующих деловым операциям, когда ты — отец умершей рок–звезды; его же приёмная дочь, Жени, успевшая к этому времени родить четырёх, тоже хотела принять участие в потоке этих денег, так как карьера парикмахера, никогда бы ей не принесла такой доход и, хотя у неё не было никакого опыта в деловых операциях, именно Лео Брантон, не подозревая об этом, открыл ей дорогу на вершину бизнеса.

Помимо годовых 50 тысяч Элу, время от времени, по его просьбе Брантон высылал чек и Леону, и Жени. В октябре 1992 года они получили по письму от Брантона (а по существу от Эла) с просьбой выкупить их долю авторских прав на музыку Джими. Он объяснил им, что по закону о защите авторских прав в США, авторские права возвращаются автору по истечении 28 лет. Согласно резюме на толстое, наполненное многочисленными фактами судебное дело, составленному Робертом Каррэном, сиэтловским адвокатом Леона,

"Брантон информировал Леона и Жени, что Эл первоначально продал авторские права в обмен на ежегодную ренту, которая обеспечила ему стабильный доход. Теперь же период ренты истекает и Эл хочет снова продать авторские права с таким же расчётом, однако для того чтобы это сделать ему потребуется сначала купить у Леона и у Жени долю прав, которые они получат после смерти Эла, если она наступит перед следующим возвращением.

В письме Брантон обращается с просьбой к Леону и Жени отказаться от прав на свою долю авторских взамен на 300 тысяч наличной и 700 тысяч в Фонде, учреждённом Элом на "образование, здоровьё и заботу о молодом подрастающем поколении", потому что деньги от продажи Элом реверсивных авторских прав послужили стартовым капиталом этому фонду. В письме предлагалось создать доверительный фонд, связанный с наследством Эла, на случай, если авторские права окажутся отозваны до смерти Эла."

Перед тем как были посланы эти письма своим детям, Эл беседовал со своим адвокатом. Брантон несколько раз объяснял ему механизм действия реверсивных авторских прав, но его клиенту было трудно охватить все детали. Как говорится в записке Каррэна,

"Леон подписал соглашение о реверсивных авторских правах, поскольку полагал, что это просьба его отца. До этого момента Брантон один вёл все юридические и деловые операции в отношении к Наследию Хендрикса. Более того, Эл всегда отвергал сомнения Леона на счёт Брантона, говоря всем, что он "отлично заботится обо всём". Эл также уговорил Леона поверить, чтобы он согласился с планом Брантона, предложенным Леону несколькими неделями ранее, что "у Лео есть кое–что и для тебя"."

Жени не стала подписывать. Она обратилась к ведущему сиэтловскому адвокату Йейлу Люису из конторы Хендрикс и Люис, с просьбой разъяснить ей суть этого соглашения.

Люис собрал сведения о возможной величине доли авторских прав и пришёл к заключению, что Наследие Джими — "крайне значительно". Затем Люис встретился с Элом и обсудил с ним некоторые важные подробности. Жени подозревала, что Брантон в письмах, полученных ею и Леоном, намеренно не упомянул о тех возможных миллионах, которые на самом деле должны составлять Наследие Хендрикса.

Племянница Эла, Диана, позвонила ему из Нью–Йорка, чтобы сказать, что она прочла в газетах, что Брантон составляет новое соглашение о продаже прав Хендрикса, которые могут принести владельцу ни много ни мало — сорок миллионов долларов. Эл был несказанно изумлён:

— Лео никогда ничего подобного не говорил, — сказал он ей, а затем и Жени, когда позже узнал об этом от других.

Новость, что Жени подговаривает отца "выкинуть на помойку этого Брантона", мгновенно облетела весь Сиэтл. По просьбе Жени Эл встретился с Йейлом Люисом, чтобы его фирма провела расследование качества управления Брантоном Наследием Хендрикса. Для большего успеха этого предприятия Пол Аллен, майкрософт–миллиардер, предложил Элу Хендриксу заём в 5 миллионов долларов с таким условием, что только если "семья" победит, эти деньги вернутся Аллену. Если они проиграют — Аллен забывает о них.

Правое дело, за которое стоит побороться

В начале 1993 года Брантон получил из Сиэтла множество официальных писем. В одном из них, написанных Йейлом Люисом, говорится:

"Мистер Хендрикс уполномочил меня довести до вашего сведения, что вы более не занимаетесь ни его делом, ни любым другим действием, связанным с его именем или каким–либо другим именем ради его пользы без моего предварительного расследования. Такое заключение вынесла Ассоциация прав адвокатов."

В другом письме была выражена просьба выслать копии всех бумаг по делу Эла Хендрикса.

Немедленно последовала круговая оборона со стороны Брантона. По свидетельским показаниям Брантон попытался блокировать все претензии, напомнив Элу о том, как много он сделал для него и чтобы тот вспомнил о двадцати годах их дружественных отношений. Эл занервничал и испугался всех этих "движений", представив, сколько ещё предстоит пережить "этого ужаса". Адвокаты объяснили ему, что для свержения Брантона с трона ему придётся не только рассказать всё, что знает, но и дать свидетельские показания перед судьёй и присяжными. От этого у него расстроилось здоровье, но Жени и её муж, Трой Райт, не отставали от него, уговаривая его и рисуя перед ним картины "празднования победы" и, в конечном счёте, утолкали его тем, что это "правое дело, за которое стоит побороться!"

Почти двадцать лет назад Брантон вырвал наследие Хендрикса из рук его личного адвоката, Генри Шайнгартена, и завладел картой бланш, выданной ему Элом Хендриксом — "делать всё, что посчитает нужным". Настал для Брантона день унижения, когда его семья, его соседи, его коллеги, поклонники Джими Хендрикса — все прочитали 20 апреля 1993 года напечатанную в газете его родного города Лос–Анжелес Таймс статью, озаглавленную:

Вор ли Брантон?

В статье, написанной журналистом Чаком Филлипсом, говорится, что

"свидетели обвиняют лос–анжелесского адвоката Лео Брантона Мл. в продаже авторских прав на каталог песен умершей рок–звезды, не поставив в известность и/или не заручившись согласием отца, Джеймса (Эла) Хендрикса".

Защищаясь, Брантон заявил, что

"мистер Хендрикс отписал все права на так называемое наследство двадцать лет назад за очень весомую компенсацию. Он не только сам подписал все бумаги, но и сам в них разобрался. Теперь эти бумаги возросли в цене, и мистер Хендрикс пытается шантажировать владельцев, чтобы те дали ему денег, на основании его заявления, что "он не понимал, что делал".

Новости, факты, сплетни, слухи распространялись по Лос–Анжелесу со скоростью пожара и, выйдя за пределы города, разлетелись по всему миру.

— Бедняга Джими наверно ворочается сейчас в своей могиле, — комментируют ситуацию музыканты, которым посчастливилось видеть его на поп–фестивале в Монтерее.

Всех интересовал один вопрос, вор ли Брантон? К Алану Дугласу относились с меньшей симпатией, после всего, что он "намешал" в музыку гения, чтобы срубить на ней себе побольше зелёных, и Эл Хендрикс был тем единственным человеком, перед которым многим хотелось извиниться:

"Это же отец Джими, ради всех святых. Этот человек заслуживает уважения всего мира".

Звукозаписывающие компании отреагировали по–своему: это же бизнес. Джими Хендрикс — мёртв. И если отец сделал свой выбор, то так ему и быть.

Одно бесспорно с точки зрения профессионалов: если MCA Records или их родственная компания, Universal, хотела бы получить права на музыку Джими Хендрикса, она должна была изыскать путь, чтобы получить их, и каждый волен назначать свою цену. Вот так, статья в Лос–Анжелесской Таймс принесла грусть в сердца ветеранов музыкальной нивы, которые всегда считали имя Джими Хендрикса синонимом Репрайз–Рекордс, а Боб Мерлиз из Репрайза при каждом удобном случае любил говорить:

— Джими Хендрикс — замковый камень нашего благополучия.

Очевидно, Репрайз спутали свои чувства с заботами о новых возможностях относительно Наследия Хендрикса и никак не среагировали на цены, которые предложила МСА. Это могло произойти, возможно, потому, что Брантон не сделал ставку на Репрайз и много сил своих положил, чтобы наладить отношения с новыми издателями.

Родственники с обеих сторон семьи Хендрикс, знакомые, бывшие соседи по Центральному району — все только об этом и заговорили, когда увидели заголовок в Сиэтл–Пост–Интеллидженсе:

Отец рок–звезды обвиняет владельцев авторских прав

"Представьте себе, Эла Хендрикса и всех этих людей, с которыми он затеял тяжбу!" — вот такие слова чаще всего слышались среди его бывших соседей.

В статье говорилось:

"Судебные битвы — только часть войны, начавшейся в начале этого месяца против многомиллионного проекта компании MCA Music Entertainment Group, которая собиралась прикупить записи Джими Хендрикса и права на их издание."

Всё это очень удивило жителей Сиэтла, искренне полагавших, что Эл уже давно сам стал мультимиллионером, ведь он жил уже в большом доме вдали от трущоб Центрального района, а его сын был одним из самых известных музыкантов в мире.

14 июня 1993 года адвокаты Хендрикса, сгибаясь под тяжестью накопленных фактов, выдвинули подправленное обвинение "в двойной бухгалтерии, в брешах в финансовых документах, в мошенничестве, в искажении фактов, в должностном преступлении, в нарушении закона о гарантии, в нарушении RICO, в умышленном обмане, в нарушении закона об авторских правах, в пристрастной конкуренции, в незаконном использовании чужого имущества в личных целях, в нарушениях в рекламах, в игнорировании решений суда" и выдвинули требование "о возвращении утраченного на основании аннулирования контракта". Первая страница была посвящена участникам этой драмы:

Джеймс А. Хендрикс, истец

против:

Лео Брантон Мл. и Джеральдина Брантон, по отдельности и как супруги

Лео Брантон Мл., Калифорнийская юридическая корпорация

Бэлла–Годива–Мюзик–Инк., Нью–Йорк

Презентасионес Мюзикалес, Панама

Интерлит Би–Ви–Ай Лтд., Виргинские о-ва

Аутеурсрехтенмаатсхаппий Б.В., Голландия

Бюро Воор Мюзиекрехтен Элбер Б.В., Голландия

Are You Experienced? Ltd., Калифорния

Алан Д. Рубинштейн (Алан Дуглас)

и Джейн Доу Рубинштейн,

по отдельности и как супруги

Лео Л. Брантон III, подсудимые

Читая толстое 75–страничное дело с многочисленными приложениями, было любопытно узнать о существовании каких–то компаний, расположенных в других частях света и о неких налоговых управлениях, которыми Брантон пользовался или лично основал. Даже Майкла Джеффери и Джона Хиллмана он мог бы поразить размахом своих действий. Он затмил даже Ямету, и как стали говорить на Сансет–Бульваре: "Повсюду снова выросли миражи". Люди сожалели, что Джими умер не оставив завещания, "ни жены, ни детей", и хотя, отец его определённо знал о существовании двоих его детей, он не торопился с выводом их на сцену.

В марте 1994 года Эл Хендрикс в свои семьдесят с небольшим сидел в тесном кругу адвокатов — своих и представляющих интересы Брантона, его партнёра, пластиночного продюсера, Алана Дугласа и др. — и судебных репортёров, чтобы начать тяжбу, им приготовленную. Адвокат Кирк Холлэм, представляющий ответчиков, включая Бэлла Годива Мюзик, Интерлит, Элбер Б.В., Are You Experienced? и Алана Дугласа, задавал вопросы Элу Хендриксу.

— Знали ли вы в 1970 или 1971 годах, что стоимость наследия вашего сына в большой степени зависела от того, насколько успешно продавалась музыка Джими?

— Нет, я не знал, что с наследством можно вести дела.

— Значит ли это, что в период 1970–71 годов вы не думали, что может быть связь между стоимостью наследия вашего сына и тем, как хорошо могли бы продаваться пластинки Джими Хендрикса в будущем?

— У меня не было и мысли, что с этим делать. Всё, что я знаю, это то, что я вступил в наследство и что так оно и было.

Далее последовали вопросы, как именно наследство попало в руки Эла Хендрикса — формулировка "вступил" была достаточно хитроумным трюком, чтобы им не воспользоваться, так как Джими Хендрикс не оставил после себя ни каких–либо пожеланий, ни подписанного завещания, ни какого другого подобного письменного соглашения, которое давало бы его отцу возможность вступить в наследство в случае его смерти. Однако женщина, у которой Эл занял значительную сумму, видно хорошо подготовилась к даче свидетельских показаний и выступила в защиту Эла, так же как и то, что ей, как оказалось, были хорошо известны намерения Джими.

Несколько раз в различные дни слушаний для одних адвокатов Эл Хендрикс казался спящим, для других отсутствующим, для третьих уставшим. Многие родственники и друзья рассказывают, что Жени перед тем как идти в суд репетировала с отцом каждую фразу по многу раз. Однако всем им было запрещено присутствовать на процессе. Жени же всегда была под рукой, как моральная поддержка мистеру Хендриксу.

Многие из ответов Эла Хендрикса входили в противоречие с уже давно известными фактами и/или заявлениями, сделанными им же, но несколькими годами ранее. Его ответы относительно взаимоотношений и бесед с сыном были полны неточностей и несоответствий, а порою вообще откровенной ложью, как и его рассказы о детстве Джими или о его визитах в Сиэтл, когда он уже стал звездой.

Низвержение с трона превратилось в мыльную оперу внутри другой мыльной оперы, когда Эла Хендрикса попросили рассказать о телефонном разговоре с Джерри, женой Брантона, в котором она умоляла не увольнять её мужа.

— Она говорила, — сказал Эл Хендрикс, — о каких–то личных документах, что они… что они повредят Лео, поскольку навредят и мне самому, если они будут обнародованы…

Миссис Брантон, красивая представительная женщина, напомнила Элу, что они были хорошими друзьями, и просила приехать в Лос–Анжелес, и, поговорив, привести все дела в порядок.

— Она умоляла меня приехать… Она сказала, что "она доверяет мне". Она сказала, что "если что–то случится с Лео, то она с удовольствием будет помогать мне, ведя дела нашего наследия". Я посмеялся про себя, а вслух произнёс, что "я ничего не смыслю в адвокатских делах".

Ворошение грязного белья семьёй Хендриксов подняло облако юридических бумаг над Сиэтлом. Это облако переместилось за тысячу миль к югу и осело в Лос–Анжелесе, создав там такой резонанс, который вероятно мог бы разрушить все планы Хендриксов.

То, что у Джими есть сын стало широко известно лишь в июне 1994 года, когда один молодой человек из Швеции прилетел в Лос–Анжелес. Он изменил своё имя Джеймс Сундквист на Джими Хендрикс Мл., и у него оказалось много сторонников и в Швеции, и в Америке. Джими Младший, двадцати пяти лет, нанял адвоката и подал иск в Калифорнийский суд, объявив, что он законный наследник Хендрикса. Грустно, что такого скромного молодого человека, так сильно похожего на Джими, допрашивали эти, облачённые своими интересами, как если бы он был грязью под их ногами. Неожиданное появление Джими Младшего в Америке легло камнем страха на сердца Эла Хендрикса, Жени, Лео Брантона и Алана Дугласа. О нём заговорили и люди, совершенно незнающие, как если бы он был жадным и лживым искателем лёгких денег, и другие, кто понимал, что Джими Младший имеет законные права на наследство и что, в человеческом отношении, он заслуживает быть признанным сыном своего отца, человеком с чувством собственного достоинства, а не быть подопытной крысой, которой прививают инфекцию.

Независимый источник взывает:

"Для бедняги парня наступили кошмарные дни. Прошли дни рождественских открыток, поздравлений с днём рождения и подарочных конвертов с деньгами. Вот он стоит перед нами, необычайно похожий на нашего Джими. И теперь, именно Жени Хендрикс, а никто иной, начинает его поливать грязью. Ему надо остерегаться такой, так называемой, семьи. Он унижен и оскорблён."

В итоге калифорнийский суд отклонил иск Джими Младшего.

— Парень не имел ни единого шанса, — сказал мне один нью–йоркский адвокат, знакомый с сиэтловским делом и с делом Джими Младшего в Калифорнии. — Против него слишком много всего и всех.

Однако молодой человек всё же получил приблизительно полтора миллиона долларов от семейной компании по совету их адвокатов. Никто из них не хотел, чтобы этот "неудобный" сын Джими расстроил так хорошо налаженный ими механизм.

Я удочерил Жени в 1968 году

Даже многие музыканты теряются, когда им надо что–то сказать, со сцены перед огромной толпой, но Жени Хендрикс–Райт, как и её отец, радовалась каждой минуте, находясь в лучах прожекторов, когда она появилась в Нью–Йорке на сцене фестиваля Вудсток-2 в апреле 1994 года. Она попросила Карлоса Сантану представить её и отважно ступила на встречу с 300 тысячной толпой. В обычной жизни Жени, невысокая неприметная брюнетка, но на Вудстоке-2 она была великолепна. Услышав имя Джими Хендрикса, толпа взорвалась аплодисментами и Жени рассказала им, с каким трудом она и его отец "вырвали наследие её брата из когтей адвокатов!"

Большинство музыкальных обозревателей так и не поняли, что Жени не родственница Джими. Здесь самое время вспомнить, что адвокатов она пыталась убедить, что Леон — не сын Эла, и поэтому не является полноценным братом Джими, а про себя же она им говорила, что её отец — Эл, а следовательно, она — кровная сестра Джими, подкрепляя свои слова свидетельством о рождении.

Но это было не свидетельство о рождении, а свидетельство удочерения, выданное в 1968 году штатом Вашингтон её матери, когда Жени было уже шесть лет, и из него не следовало, была ли Жени при удочерении Элом его ребёнком.

Из–за её заявлений начали возникать серьёзные трудности у сиэтловских адвокатов, представляющих интересы Эла Хендрикса. В итоге одному из них пришлось с глазу на глаз поговорить с Элом Хендриксом, и задать несколько щекотливых вопросов по поводу заявлений Жени. Эл был прямодушен:

— Я удочерил Жени в 1968 году.

Женевьева Лиза Джинка Хендрикс–Райт, также известная под именем Жени Хендрикс, познакомилась и видела Джими Хендрикса за те четыре короткие встречи, когда он приезжал в Сиэтл с концертами. Дважды в 1968 году, один раз в 1969 и один — в 1970 году, в те годы ей было от шести до девяти лет. И трёх недель не прошло после первой встречи рок–звезды с новой семьёй отца, как Джун начала уговаривать Эла удочерить её младшую дочь, Жени.

Музыка Джими возвращается домой, где ей и должно быть

Дело Хендрикс против Брантона рассматривается в суде. Председательствует судья Томас С. Зилли. Обе стороны встали в позу, видимо от решения присяжных зависела их судьба. Судья Зилли попросил своего коллегу судью Вилльяма Л. Двайера вынести предварительное решение. В сложных делах всегда есть предварительный судья. И только судья Зилли вправе вынести окончательное решение.

Договорились, что соглашение между Элом Хендриксом, Лео Брантоном и Аланом Дугласом останется между ними. Но в итоге многие профессионалы и друзья в Сиэтле, Лос–Анжелесе и Нью–Йорке оказались в курсе основных положений их соглашения, что Брантону и Дугласу, как говорят, было разрешено удержать по миллиону долларов, которые каждый из них сделал на музыке Джими Хендрикса. Эл Хендрикс обязуется выплатить им оговоренную сумму за авторские права на музыку Джими, которые были приобретены Аланом Дугласом из различных источников за прошедшие двадцать лет. У Дугласа были коробки с плёнками Хендрикса, мастер–тейпы к неоконченным песням и кассеты с бутлегами. Он продолжал кроить карьеру Хендрикса, не будучи его продюсером при его жизни. Он делал наложения, микшировал, добавлял новых музыкантов и даже включал себя в список лиц, которым приносил благодарность на предоставленном международным компаниям и Репрайзу им материале. Что за восхитительная самонадеянность у каждого, кто объявляет себя "другом" Джими Хендрикса!

Здание Федеральное суда города Сиэтла, казалось, никогда не испытывало на себе длящейся свыше двух лет борьбы таких цепких команд с их клиентами в миллион долларов весом и дел, распухших от пожранных ими около 2 тысяч документов, каждый из которых будто стремился перепрыгнуть планку в 100 листов.

И вот теперь, летом 1995 года Эл Хендрикс восседал, как дрозд в своём гнезде. Эл, как всегда поддерживаемый под руку Жени, позировал перед камерами. Победа так сладка!

— Музыка Джими возвращается домой, где ей и должно быть, — сказала Жени.

Оба говорили восторженным тоном победителей — судья и присяжные единодушно приняли решение предать адскому пламени плохих парней и Бог поэтому торжествовал. Главное — было вынесено окончательное решение, и оно не подлежало оспариванию в дальнейшем. Много слов было сказано о Наследии и о том, как был бы рад Джими этой Победе.

Но на этом юридические прения не прекратились. После вынесения решения Жени и её муж, Трой Райт, наняли новых адвокатов, чтобы возбудить дело против Хендрикс–и–Люис, адвокатской конторы, которая все эти два года вела эту тяжёлую и беспримерную борьбу. Райтам, с благословения Эла Хендрикса, пришлось выложить приличную сумму. "Семье" — так теперь в прессе стали называть победителей — также потребовалось время, чтобы вернуть долг их благодетелю Полу Аллену, без помощи которого "эта победа" была бы невозможна.

Свободно распоряжаясь авторскими правами, вернувшимися в семью по решению суда, они смогут извлечь для себя большую выгоду, чем если бы ими по–прежнему распоряжался Брантон. Сначала ориентировались не на закупку всей музыки Джими, а на лицензирование, чтобы наладить постоянный приток денег. Для этого потребовалась огромная сумма, как говорят, около 40 миллионов для начала.

— Эл Хендрикс не представлял себе реальность, — рассказал мне бывший сотрудник MCA Records. — Старик едва мог читать. Он был деревянной фигурой на носу их корабля. Его дочь вынюхивала через адвокатов, где и у кого есть хорошо продаваемые его записи. Она даже наняла для этого одного друга по имени Рид Вассон из той юридической конторы, которая выиграла им дело в Сиэтле.

Жени назвала семейную компанию — Experience Hendrix, а Эла назначила председателем. В сентябре 1995 года Эла Хендрикса облачили в королевскую мантию и, надев на него золотую корону, водрузили на трон на концерте в память о его сыне, состоявшемся на стадионе Мемориал в Сиэтловском Центре в рамках Бумбершут–фестиваля. Многие посчитали излишним и мантию, и специально сделанную для этого случая точную копию британской короны, и сам трон, но Эл радовался как мальчишка и наслаждался ролью заместителя Джими. Эл смаковал каждую секунду этого спектакля, покачивая головой и широко улыбаясь, под одобрительные возгласы толпы. За все годы, прошедшие со дня смерти сына, он уже привык к всеобщему вниманию и встречам со знаменитостями, друзьями Джими, и его поклонниками, их частым звонкам и выражениям признательности и уважения его сыну, когда они приезжали по своим делам в Сиэтл. Он даже придумал некий диалог между маленьким Джимми и ним самим:

"Я сказал ему: "Джимми, если ты будешь играть на гитаре, то будь самим собой". Я давал ему очень много советов."

Те, кто хорошо знал Эла, ломали голову, откуда берутся у него эти воспоминания и пришли к выводу, что это Жени "помогает" ему вспомнить некие подробности, приписывающие ему "разные таланты." И, раз она была заинтересована в зачистке имиджа Джими, то это она решила, чтобы Эл спроектировал прошлое, в котором он, преданный отец–одиночка, растил своего сына, ввёл его в мир музыки и был добрым ангелом в музыкальной карьере Джими. Более того, она также наняла издателя, который бы ей помог уверить всех, что она кровная родственница и Элу, и его знаменитому сыну, Джими. Жени очень хотела, чтобы весь мир узнал, что "они с братом были очень близки".

На что способна одна маленькая женщина

Судьба благоволила семье в виде возобновлённого интереса всего мира к Джими и его музыке. Кабельный музыкальный канал VH1 начал во второй половине 90–х фокусироваться на Джими Хендриксе:

— Он величайший музыкант, которого когда либо создал рок–н–ролл, — подытожил общее мнение Билл Фланаган, в прошлом журналист, работавший в жанре популярной музыки.

Именно Фланаган, старший вице–президент и главный редактор VH1, предложил серию передач о Хендриксе в программе "Любимые легенды", эти передачи повторялись много раз и взволновали новое поколение любителей музыки и обратили их сердца к Джими. Фланаган выпустил в эфир Монтерей–Поп и старую ленту 1969 года — Шоу Дика Карветта с Джими.

— Музыка совершает круги, — сказал он. — Сейчас, в 90–х, я знаю многих подростков, кто увлекся рок–музыкой впервые в своей жизни и их взгляды устремлены на Сиэтл и электрогитару. А это значит Nirvana и Pearl Jam, и, конечно же, Джими.

Ларри Кинг, ветеран, более семнадцати лет своей жизни отдавший Музыкальной Башне, пластиночному магазину на Сансет–Бульваре в Западном Голливуде, и эксперт по продаже пластинок, компактов, видеоплёнок и DVD сказал:

— Две вещи в высшей степени удачны для долговечности Хендрикса, как музыканта, это, во–первых, его трагическая преждевременная смерть, а во–вторых, всё, что утрачено, но остаётся жить в воспоминаниях и сердцах каждого. В особенности, эти две ленты, которые мне раскрыли глаза. Я был поражён, когда впервые их посмотрел, настолько Хендрикс артистичен! Монтерей–Поп заставляет всех нас узнать о Джими всё! Несмотря на гигантское количество участников фестиваля в Вудстоке, Хендрикс остаётся среди них неповторимым гением — когда он вышел на сцену, у всех создалось впечатление, что они все пришли к нему в гости домой, настолько естественен он был. Многочисленные показы этих лент по телевидению, вместе с лазерной звукозаписывающей революцией сделали Джими навечно с нами. За Хендрикса продолжает говорить его талант.

В Вёрджин–Мегамагазине на Сансет–Стрип одна молодая женщина, начальница отдела продаж, сказал с восхищением о Жени Хендрикс:

— Она — это что–то! Только представьте, основать компанию ради Джими и принимать все решения самой! Она покажет всем, на что способна одна маленькая женщина в этом жестоком мужском шоу–бизнесе! Я вижу, что и как здесь всё продаётся, поэтому с полным правом говорю вам, она справится. И ещё, она большая умница, что запустила на телеэкраны ленты с Джими Хендриксом — они поднимут продажу компакт–дисков Хендрикса.

А вы, вы позволили ему умереть

В 1996 году Моника Даннеманн позвонила мне в последний раз. Каждый раз, как она набирала мой номер, я чувствовала прилив злости. Я приходила в ярость, когда слышала её мягкий вкрадчивый голосок: "Это я, Моника". Разве кто–нибудь в силах сдержаться, если его неожиданно возвращают мыслями к трагедии давно минувших дней? Ну, а сейчас, что ещё ей нужно? Неужели она забыла все инструкции своих адвокатов, которые предостерегали её от опрометчивых поступков? Или она, возможно, всё ещё думает, что я соглашусь стать её подругой?

Начала она, как обычно, предложив мне "навестить её и погостить… и, что ей действительно очень нужно поговорить со мной. И не могла ли я приехать на следующей неделе?"

Я не верила своим ушам. С меня довольно! и я не выдержала и взорвалась:

— Я не хочу вас видеть и, тем более, говорить! Вы уже достаточно наврали за эти годы! Ну и как вы после всего этого представляете нашу дружбу?

От неожиданности, услышав страсть в моём голосе, она стала заикаться:

— О, я п–п–позвонила не в–в–вовремя?

Я почувствовала, что у Моники, что–то не ладится и что–то её очень беспокоит, но мне было в этот момент наплевать, и я не хотела вникать в детали.

— Вы помогли моему другу умереть. Вы показали своё презрение к Джими Хендриксу. Он там лежал, его рвало, он задыхался, а вы, вы позволили ему умереть!

Эхом отдался в телефонной трубке мой крик, я сама была поражена, откуда во мне могло взяться столько гнева.

— Вам надо было вызвать врача! Звонить в скорую, в полицию! Менеджеру вашей гостиницы! Но вы ничего этого не сделали! На следующее утро мы виделись, вы рассказали мне, что произошло. Но не сказали мне всего! Чем он подавился? Почему перестал дышать? Это вы влили ему красное вино в горло?

Последовала долгая пауза. И тут я выхватила кинжал, вспомнив свою беседу с Джеком Михеном, после того как он переговорил с коронёром. И вот теперь, уже много лет спустя у меня в голове многие разрозненные части сложились в целостную картину:

— Я знаю, это вы его убили.

— Там был такой беспорядок. Он был весь испачкан. Я подумала, что одна не справлюсь, — начала было оправдываться Моника.

Я представила, как она побежала мыть руки, потому что умирающий человек был "испачкан".

— Худшего в своей жизни вы не могли сделать.

В трубке послышался истерический визг, но слова мои она не стала отрицать.

Я продолжала наседать на неё:

— Вы ничего не предприняли, чтобы спасти его. У вас был шанс, но вы предпочли лгать все эти годы.

В трубке послышались рыдания. Но они вдруг прекратились и уже спокойным голосом она произнесла:

— Прекратите! Вы доведёте меня до инфаркта.

— Это невозможно! — воскликнула я. — У вас нет сердца. Нет совести. Вы едва знали Джими Хендрикса и позволили ему умереть.

— Нет!

— Вы и ваше болезненное воображение, — уже спокойно сказала я.

Прежде я никогда ни с кем не позволяла себе разговаривать в таком тоне.

Она тоже затихла, рыдания прекратились.

— Никогда больше не звоните мне и не ищите связи со мной. Вы — жестокий, ужасный человек. К тому же и лгунья!

Моника захныкала прямо мне в ухо, слушать её было невыносимо. Наконец, она сказала:

— Простите меня. Поверьте, мне очень жаль.

Я повесила трубку, ещё одно её слово и я не знаю, чтобы со мной произошло.

Двумя днями позже по совету друзей я сменила номер.

Бригада по зачистке имиджа Джими

За все эти годы человеком, ни разу не купившимся на сладкие пирожки а ля "Джими, каким я его знала" и на сказки о его смерти, выпеченные по рецепту Моники Даннеманн, оказалась Кати Этчингем. В 90–х Этчингем провела своё личное расследование поведения этой женщины из Дюссельдорфа и в конце 1993 года по её просьбе адвокаты возобновили расследование обстоятельств смерти Джими. Запрос, посланный в Скотленд–Ярд, оказался неубедительным.

Моника продолжала распространять клеветнические слухи о всех, кто был рядом с Джими, даже и о Ноэле Реддинге. Очень глупо с её стороны, но она выступила перед журналистами с серией фантастических обвинений в адрес Кати Этчингем, и в апреле 1996 года состоялся суд, где Этчингем вызвала Монику для рассмотрения её голословных обвинений. Судья благоволил к Кати и нашёл, что Моника виновна также и в неуважении к судебным решениям. Статья с репортажем из здания суда вышла на первой полосе всех английских газет и карточный домик Моники рухнул. К тому же она оказалась публично униженной.

Моника прикрепила поливочный шланг к выхлопной трубе своего сверкающего Мерседеса, просунула свободный конец через окно, заклеив щель лентой, села за руль и включила двигатель. Очевидно, последнее, что она сделала в своей жизни — это выключила двигатель, когда начала терять сознание. Её нашли мёртвой 5 апреля 1996 года в её полностью наполненном дымом автомобиле.

Мне потребовалось несколько лет, чтобы заставить себя прийти в библиотеку и взять книгу Моники, но пятнадцати минут мне хватило, чтобы пролистать её всю, изданную в 1995 году, все 45 цветных репродукций её портретов Джими, якобы "вдохновлённые" им самим, снабжённые невероятными комментариями. А фотографии! Безутешная "суженая" на могиле Джими, а Моника с Элом и Жени Хендрикс? Настоящая бригада по зачистке имиджа Джими. Отец Джими даже сделал подарочную надпись на ней, в которой слово "суженая" определённо должно было распугать многочисленных молодых леди, которые познакомились с Джими за последний год его жизни. На одной из первых страниц — посвящение, написанное Элом:

"Той, кто утешила отцовское сердце… Мне приятно сообщить, что мой сын был обручён с Моникой Даннеманн и они собирались пожениться. Все те клеветнические слухи, о Монике относительно моего сына — ложь…"

Несмотря на то, что Эл Хендрикс никогда не слышал о ней, даже в последний приезд сына в Сиэтл в июле 1970 года, он согласился написать эти строки в книгу Даннеманн.

Определённое намерение заполучить плёнки брата

В июле 1996 года из Сиэтла в Лондон прилетели Эл Хендрикс с Жени. Впервые они прилетели в Англию вместе. Каждый из них ради этого путешествия прикупили себе новую одежду.

Ему всё не нравилось в этой чужой стране, от английской еды его воротило, и Жени большого труда стоило каждый раз отрывать его от стойки гостиничного бара. Они приехали с единственной миссией: Жени собиралась расставить все точки над i в отношении одного друга Джими, а в прошлом его менеджера и продюсера, Час Чандлера. Она намеревалась купить у Часа ранние плёнки Опытов, которые хранились у него. Но встреча не состоялась и миссия провалилась — Час умер 17 июля в Ньюкаслской Главной больнице, когда он проходил ежегодное обследование в связи с болезнью аорты. Брайан Джеймс "Час" Чандлер пользовался огромной популярностью в Англии, и его преждевременная смерть в возрасте 57 лет ввела всех его друзей в шок. Потерю очень тяжело переживала вся семья Часа — Маделина, его вторая жена, в прошлом королева красоты, и их трое маленьких детей, но в особенности смерть его ударила по Стеффану, самому его обожаемому сыну, от первого брака с Лоттой, той самой молодой женщиной, которая, когда Джими только приехал в Лондон, очень сердечно приняла его и много ему помогла, вплоть до стирки грязного белья.

Смерть Часа разрушила намерение Жени вернуться в Сиэтл с плёнками, и она решила, что ей с отцом совершенно необходимо присутствовать на похоронах. Понятно, что они оказались рыбами выброшенными на сушу, к этому прибавилось раздражение Эла, что он не понимал ни слова из того что говорили кругом из–за северного горди Ньюкасла. Жени же пришлось включиться, и она познакомилась с некоторыми из друзей Часа и дала им понять, что "определённо" намерена заполучить "плёнки её брата, так скоро, как это станет возможным".

После того как Час покинул Опыты, он пытался продвинуть несколько групп, но успешной оказалась только Slade, оретя в Англии колоссальную популярность в семидесятых. Позже он, вспоминая годы своей юности, говорил, что никогда "не вырисовывался перед ним" такой успех, как тогда, когда он играл на бас–гитаре в Animals и тот триумф определил всю его жизнь, сделав его состоятельным человеком. Мы с Часом были очень дружны, но много лет мы не виделись. И вот, однажды, в начале девяностых, мы встретились в Лондоне. Целых четыре часа мы не могли оторваться друг от друга, вспоминая прошлое за ужином в Мейфеэре. Час рассказал мне, что мечтает построить большой спортивно–концертный комплекс в Ньюкасле. Энтузиазм в его голосе и светящиеся верой его светло–голубые глаза говорили мне, что он обязательно добьётся успеха. Ещё он сказал, что теперь самое время построить такую арену, так как видел её в своём воображении до мельчайших подробностей и хотел осуществить этот проект вместе со своими старыми друзьями, и я искренне радовалась вместе с ним. Конечно, мы много говорили о Хендриксе. Час настолько был рад возможности вернуться, хотя бы мысленно, в те дни и вечера, когда он только познакомился с Джими, что его горди становился всё сочнее и сочнее. Не было за всю его музыкальную карьеру более яркого воспоминания, чем то время, когда он привёз никому неизвестного гитариста в Лондон и показал его своим друзьям–музыкантам, и то как они зауважали его сразу и "припали к его стопам". Он рассказал мне, как горько ему слышать о той крысиной возне, развернувшейся вокруг наследия Джими, ведь в нём много и его слёз, крови и пота. Прощаясь, он тихим голосом поблагодарил меня "за мою преданность" и крепко обнял. Как бы я хотела снова увидеть его!

Трансцендентальный артист

14 сентября 1997 года после кампании, развёрнутой Кати Этчингем, было сдёрнуто покрывало с мемориальной доски, повешенной на доме на Брук–Стрит, в котором в 1968 году жил Джими Хендрикс. Такие мемориальные доски вешаются в память о людях, внёсших значительный вклад в культурное наследие за многие века существования Великой Британии, и Джими стал первой рок–звездой удостоенной такой чести. Его горячий поклонник и друг, Пит Таунзенд, произнёс тёплую речь, назвав его "трансцендентальным артистом, потому что он нёс свет своею музыкой". Большая толпа музыкантов и поклонников, запрудив улицу, приветствовали умершего героя. Невдалеке стояли, наблюдая за происходящим, Эл Хендрикс и его дочь Жени, которая всячески обзывала событие и Кати Этчингем перед внимательно слушающими её представителями прессы — пощёчина друзьям и обожателям собравшимся поздравить Джими.

В 1998 году Жени Хендрикс напомнили, что она не единственная обладательница прав на музыку Джими Хендрикса. Вечно–бдительный Эд Чалпин со своим PPX Enterprises продолжал публично высказываться о своих правах. Он подал иск в нью–йоркский суд против МСА, Лео Брантона Младшего, Алана Дугласа, Are You Experienced? Ltd., Elber B.V., и Жениной Experience Hendrix, L.L.C. Чалпин хотел и для себя оставить кусок от лакомого пирога и, хотя сил у него было недостаточно, он вернулся.

Аяко Фуджита Джинка–Хендрикс, Сатоши Джинка, некий европеец и Жени

Жени продолжала работу над дезинфекцией имиджа Джими — продолжала скупать всевозможные фотографии и негативы и старательно заретушировывать на них сигареты и облака дыма вокруг него — а мать её в это время лежала при смерти. После серии приступов в присутствии домашних сиделок Аяко Фуджита Джинка–Хендрикс, всем известная как Джун, умерла 20 августа 1999 года. Ей было 79 лет. За несколько лет до своей смерти она говорила и друзьям, и незнакомым, что "много лет назад Жени была премиленькой девочкой, а теперь мне стыдно за неё".

Когда Джун ушла из семьи, Линда, её брат Вилли и её сёстры Марша и Донна остались со своим отцом, Сатоши Джинка. Затем Джун сошлась с одним европейцем и вне брака родила Жени. Старшие дети всё это время не видели матери и познакомились с Жени, когда ей уже было несколько лет. В 1966 году Джун и Эл Хендрикс поженились и, хотя реальный отец Жени был ещё жив, Джун настояла, чтобы Жени думала, что это Эл её отец, несмотря на то, что в семье начались ссоры и драки. В некрологах и сводках новостей, так же как в заголовках она фигурировала как "Джун Хендрикс, мачеха Джими".

Декорации поменялись в который раз, когда Эл Хендрикс победил. Несмотря на некоторые факты, просачивающиеся в прессу время от времени, Жени и её люди делали все усилия, чтобы написать портрет крепкой, дружной семьи, и, несмотря на то, что уже много лет Джун с Элом жили раздельно, и за это время он приобрёл, по крайней мере, одну "специальную подругу", он был выставлен убитым горем вдовцом. Леон Хендрикс, который в своей юности жил вместе со своим отцом, был забыт, но зато много внимания было уделено его брату Джими, хотя и жившим с отцом до того как в семье появилась Джун со своими четырьмя старшими детьми. Вспомнили, что Джун очень любила песню Джими Purple Haze и часто одевалась во всё фиолетовое с головы до пят, а на её похоронах сыграли Foxy Lady.

Ни в одном некрологе не упоминалось, насколько кратко виделся Джими с новой семьёй отца.

Изобретение нового Джими

Все провожали двадцатое столетие, а Жени проводила время в телефонных разговорах, деловых встречах и воплощала и воплощала в жизнь пёстрый ряд идей, как выгоднее преподнести имя Джими Хендрикса на рынке. Она настроила отца на написание книги "Мой сын Джими". Для этого, "соавтором" был нанят почтеннейший профессионал, журналист Джаз Обрехт, и пока воспоминания Эла Хендрикса всплывали из затуманенного алкоголем прошлого, Жени корректировала, причёсывала и приводила их в порядок, находясь всё это время за кулисами книги. По словам поклонников и некоторых членов семьи, книга полна вымыслов и ошибочных утверждений, в итоге, таким способом пересмотренная и исправленная история стала работать больше на Эла и его семью, чем на Джими.

Но издание этой книги принесло гораздо меньше прибыли, чем Рибок, которой Жени продала лицензию на использование Are You Experienced? в рекламе спортивных туфель. На музыкальном фронте её пришлось ещё тяжелее — чтобы приготовить и "спродюсировать" коробку из четырёх компакт–дисков ей необходимы были те самые плёнки, которые хранил Час Чандлер и она с большой неохотой выложила Маделине Чандлер 2 миллиона долларов. Но в итоге, она была счастлива, они казались ей тем сокровищем, которое она в душе сравнивала с "короной украшенной драгоценными камнями". Она была убеждена, что мир примет её коробку за шедевр и триумф группы Опыты Джими Хендрикса, и Жени пообещала представителям прессы, что находится на полпути к приобретению остальных записей Джими.

Ещё она намеревалась соорудить на кладбище большой фиолетовый склеп, который поклонники и семья смогли бы посещать.

Поклонникам не составляло труда найти могилу Хендрикса:

— Всё, что вам нужно — это идти вдоль пустых банок и окурков, — говорит музыкальный обозреватель Тони Парис, — и оставить лужу слёз в обожание Джими.

Надгробие крали несколько раз, и пока Эл Хендрикс копил деньги на следующий камень, эта лужа оставалась единственной приметой. Жени объявила собор пожертвований на ею придуманный фиолетовый мавзолей, но в городе многие воспротивились этому, и её идея рассеялась в воздухе.

В течение этих семи лет Жени непрерывно работала над изобретением нового Джими, над изобретением своего отца и впечатляющим изменением своей собственной истории жизни, и сегодня она одна из немногих женщин, кто очень крепко сидит на своём месте.

Неподдельный Хендрикс

Наступило новое тысячелетие, а музыка Джими Хендрикса продолжала продаваться по всему миру, несмотря на то, что со времени смерти музыканта прошло сорок лет. Историки и музыкальные критики, оценивая разные жанры музыки ХХ столетия, эпитеты "легендарный" и "бессмертный" постоянно примеряли к Джими.

Вместе с этими эпитетами росли и аппетиты Жени. Родственники и одноклассники стали замечать изменения в её поведении, в её голосе и её новом ощущении себя в редком и очень специфическом положении, положении "суперзвезды", если хотите. В документах она стала часто именовать себя продюсером "продукта" Джими Хендрикса, выпускаемого её компанией Экспириенс Хендрикс, за что и положила себе шестизначный оклад. После её развода с Троем Райтом Жени сделала официальное заявление, что фамилия её четырёх сыновей будет отныне — Хендриксы–Райты, а её деловые партнёры начали замечать, что Жени изменила свою подпись, теперь подпись её странным образом стала походить на подпись её покойного "брата".

Жени, президент и исполнительный директор, руководит из своего огромного обставленного дорогой мебелью кабинета на всём, принадлежащем её организации, престижном этаже здания бизнес–центра, расположенного неподалёку от главной автострады Сиэтла. Она руководит десятью подчинёнными. В этом ей помогает её правая рука — вице–президент компании, Боб Хендрикс, которого в городе все зовут "назначенным Жени неподдельным Хендриксом" и который прежде работал начальником склада в компании Костко. Боб — сын покойного Франка Хендрикса, брата Эла Хендрикса. Ещё один человек, с которым приходится считаться Жени — это Рид Вассон, её личный адвокат и консультант по делам компании, работающий на неё со времён победы в 1995 году. В добавление ко всему она положила твёрдый оклад своим адвокатам в Нью–Йорке, Лос–Анжелесе и Лондоне. Многочисленные собрания, проводимые Жени, проходят в зале заседаний вокруг большого круглого стола, накрытого скатертью из пурпурового бархата под зеркальным стеклом. По всему этажу развешаны фотографии Джими вместе с тщательно отобранными фотографиями Эла Хендрикса, а фотографии знаменитостей с дарственными подписями дополняют атмосферу величия и власти.

Несмотря на то, что "каталожный штаб" занимает ещё один целый этаж здания, Жени уверяет журналистов, что в Экспириенс Хендрикс "рынок является вторичным звеном". Исполнительский отдел руководит порядком распространения почти 650 наименований, содержащих на себе подпись, либо изображение Джими Хендрикса — от мячей для гольфа, боксёрских трусов и автомобильных ароматизаторов до книги стихов Хендрикса, подписанных самой Жени Хендрикс. Ограниченным тиражом она выпустила альбом детских рисунков Джими, под многозначительным названием "Молитва", хотя в этих детских цветных рисунках нет и намёка на связь с религией и тем более с молитвой. Эта небольшая книжечка продаётся за 600 долларов. Очень сильно с её стороны было выпустить футболки с факсимиле последних строк поэмы, написанной им в предрассветные часы того дня, когда он умер.

Листая этот безумный каталог видишь, каким способом Жени Хендрикс лично приумножает известность Джими Хендрикса.

Автобус компании Экспириенс Хендрикс Red House, курсирующий по всем штатам, задумывался как музей Джими на колёсах. Музыкант Дейв Рабинович встретил его в Бостоне:

— Я не мог дождаться войти внутрь, такая была длинная очередь. Внутри я увидел несколько фотографий Джими и пару золотых дисков в рамочках, всё же остальное — товары на продажу, по большей части всякий ненужный хлам. Никакого отношения к тому, что обычно называют музеем, типичная лавка на колёсах. Мне стало грустно от того, каких только способов не выдумывают люди, чтобы нажиться на Хендриксе.

Мне не представить, как бы разгневался сам Хендрикс, а его поклонники точно знают, что разгневался бы, если бы узнал, что некто выпускает его рабочие записи на компакт–дисках, с каким–то фанатичным рвением ставя на обложках золотой знак одобрения или, если хотите, санкционированных семьёй Хендриксов. Многие такие уже изданные записи содержат "отобранного" Джими, какого он сам никогда бы не только не разрешил выпускать, но и не стал бы ставить рядом со своими стандартами.

Издание семейной компанией в 2000 году Опытов Джими Хендрикса вызвало настоящий дворцовый переворот в музыкальном мире. Музыкальные критики и поклонники творчества Хендрикса с энтузиазмом (а многие посчитали — как и надеялась Жени — его настоящим "шедевром") встретили это издание, и коробка отлично продавалась по всему миру, вопреки тому, что сам Джими рассматривал эти записи только как промежуточные и пробные, работая над ними в студии. Жени решила стать продюсером их и поместила своё имя на обложке вместе с одним из своих сотрудников, музыкальным критиком Джоном МакДермоттом, который не только никогда не был на звукозаписывающей студии, но и никогда не встречался с Хендриксом. Эдди Кремер, звукоинженер многих, но далеко не всех записей, единственный из этого трио продюсеров представляет, о чём мог бы подумать и к чему стремился Джими, работая в студии.

Стив Родгем, главный редактор и издатель английского цветного журнала для поклонников Джими — Jimpress, полагает, что эта коробка — "один из тех самых моментов жизни, которые незабываемы", но добавляет, что "для сумасшедших коллекционеров лучшее, что сделала семейная компания, это познакомила их с фирмой Даггер, легально издающей бутлеги".

Кровь наша дешевле стоит, чем билет сюда

В июне 2000 года майкрософт–миллиардер Пол Аллен выделил 250 миллионов долларов на свой проект, поручив художнику Дейлу Чихули изготовить из стекла точную копию Стратокастера.

Он разбил этот стеклянный Страт, с улыбкой декларируя:

— Да будет Экспириенс!

Сиэтл гадал, чем будет для города этот Экспириенс–Музыкальный проект. Со стороны миллиардера он стал просто выражением восторга перед Джими Хендриксом. Он нанял модного всемирно известного архитектора Франка О. Гери спроектировать здание, которое намечал построить у подножия Спейс–Нидл. Когда конструкция была возведена, жители Сиэтла через местные газеты обменялись своими впечатлениям, в основном они сводились к следующему: "Гигантское фиаско". Многие видные деятели Голливуда и Нью–Йорка были приглашены на торжественное открытие Экспириенс–Музыкального Проекта, из них многие хорошо разбирались и в искусствах, и архитектуре и, казалось, были восхищены новым зданием или, по крайней мере, делали вид, что были восхищены.

Эл Хендрикс со своей приёмной дочерью присутствовали уже на другом открытии, открытии для всех. Их отношения с Алленом, по словам Жени, были "подчёркнуто любезными". Но газетчики, служащие "семейной компании" и многие из служащих Экспириенс–Музыкального Проекта понимали, что когда речь заходит о покойном Джими Хендриксе, она видит в Аллене сильного конкурента и, несмотря на огромную финансовую поддержку, которую оказал Аллен Жени и Элу во времена их судебных тяжб в середине девяностых, Жени отказалась одолжить Аллену какие–либо из многочисленных детских мелочей, связанных с Джими и сохранённых Элом в коробках, несмотря на бесконечные переезды в ранние их годы с квартиры на квартиру.

— Мой отец никогда ничего не выбрасывал, — сказал как–то мне Леон много лет назад. — Он как крыса, которая всё тащит к себе в гнездо. Он всегда собирал всевозможную рухлядь. Он сохранял всю одежду, из которой Джими вырастал. И мою, кстати, тоже.

Эл, однако, всё же продал разным безумным коллекционерам некоторые поношенные вещи Джими того периода, когда он был знаменит.

Когда, наконец, разрешили народу посетить здание, один приятель заявил, что внешний вид здания "напоминает ему сплющенную консервную банку". Другой поддержал его. В общем–то, нельзя угодить каждому и эта "ЭМП", как теперь называют это сооружение доставляет радость многим посетителям со всего мира, особенно тем, кто так любит Джими Хендрикса, или тем кто просто любит музыку, или, в частности, подросткам, которые увлекаются интерактивными технологиями, так широко представленными в его залах.

"Наш человек", — говорят многочисленные любители музыки, приезжающие в Сиэтл, чтобы посетить ЭМП ради Джими. "Клёвый из самых клёвых" — часто слышится там, особенно часто от гитаристов и от женщин, верящих в "патологическую сексуальность" Хендрикса. Они с благоговейным трепетом разглядывают его чёрную шляпу, украшенное вышивкой шёлковое кимоно и несколько экзотических браслетов из его коллекции. В фойе — множество гитар — невероятная башня из пятисот гитар, приковывающая к себе взгляды посетителей.

У Пола Аллена есть даже своя "Небесная церковь", ничем не хуже Небесной церкви Джими, но у Джими всё это было в его воображении, а Аллен воплотил идею в жизнь, у него всё это работает, и пространственная концертная сцена с невообразимо высоченным потолком, и примыкающее к ней фойе, способное принять в себя сотни посетителей. Одного взгляда достаточно, чтобы понять, что освещение и звук здесь должны быть высочайшего класса. Но билет стоит 19.95 и большинство жителей Сиэтла, особенно подростки из Центрального района, не могут себе позволить такую роскошь приходить сюда.

— Кровь наша дешевле стоит, чем билет сюда, — сказали мне четырнадцатилетние чёрные подростки. — Двадцатка баксов — слишком жёстко для нас.

Возможно, в конечном счёте Аллен и его администрация ЭМП учредят "день для местных" или даже два в год, следуя примеру такого популярного места паломничества как акватория залива Монтерей в Калифорнии.

Имела ли Жени хоть малейшее представление с какими профессионалами ей пришлось работать?

Календарь культурной жизни Парижа — осень/зима 2001 года — был очень насыщен и наполнен великолепными выставками. В Гранд–Палас проходили выставки Пабло Пикассо и Анри Матисса, а в двух кварталах от него на улице де–Риволи в музее Мод и Тканей Лувра посетители образовали длинную очередь, чтобы увидеть выставку, посвящённую Жаклин Кеннеди.

Всеобъемлющая выставка, посвящённая Джими Хендриксу была размещена непосредственно на авеню Жана Жоре, пересекающим весь Париж. Уверена, Джими воспринял бы это как нечто сверхъестественное, сфокусированное на Париж, одну из величайших столиц мира, которая изумилась им тридцати пятью годами ранее, несмотря на то внимание, которое было уделено в это время одновременно и Пикассо, и Матиссу, и Жаклин Кеннеди — всем, которыми он восхищался.

Именно Эмме ЛаВинь из Ля Сите де ля Мюзик, культурного комплекса в котором проходят концерты, как классической музыки, так и современной, пришла эта идея отдать честь Хендриксу — французы помнят, что именно из Франции стартовали Опыты Джими Хендрикса. Мисс ЛаВинь осведомилась у ЭМП в Сиэтла о возможности взять для выставки в Сите де ла Мюзик некоторые вещи Хендрикса. Кураторы ЭМП обрадовались возможности наладить отношения с таким престижным местом и решили действовать сообща с Жени Хендрикс, а заодно определить с ней границы влияния. В этом сыграли большую роль предоставленные Жени для Парижской выставки некоторые вещи Джими, хранящиеся до этого времени у его отца. Эти артефакты с благословения Жени затем вошли в постоянную экспозицию ЭМП в Сиэтле. Как президент и исполнительный директор Экспириенс–Хендрикс, Жени летала в Париж ранее, урегулировать некоторые вопросы по размещению экспонатов. Мой знакомый парижский тележурналист рассказал мне, что "эти люди прекрасно понимали, что они собирались сделать" и добавил, что "сгорает от любопытства — имела ли Жени хоть малейшее представление, с какими профессионалами ей пришлось работать, и понимала ли, сколько сил и умения французы вложили в создание экспозиции в память о Джими".

Пол Аллен, "большой босс" ЭМП, вложил значительную сумму в организацию выставки в Париже, в частности в огромные уличные стенды по всему Парижу. Заслуга Аллена не ограничивалась собственным трансформированием сознания "компьютерного зануды", но превращением застенчивых жителей Сиэтла в обладателей роскошных вилл, личных самолётов и яхт, наслаждающихся общением с кино- и музыкальными звёздами, устраивающих частые приёмы и банкеты, на которых можно встретить от Мика Джаггера до Клинта Иствуда. У Жени Хендрикс к этому всему — свой подход.

Я посетила экспозицию спустя несколько недель после открытия, одним холодным декабрьским днём, по пути к Ла сите де ла Мюзик разглядывая из окна такси парижан, восхищающихся афишами Джими. Я расчувствовалась и подумала, видел ли кто–нибудь из них ту бабочку с гитарой на заре своей славы в Олимпии "в те дни".

В фойе моё внимание привлекла книга отзывов — отзывы французских обожателей, как и посетителей из других европейских стран и Англии, нашедших время написать трогательные воспоминания и слова любви и благодарности Джими. Я вместе с группой школьников прошла по залам с "реликвиями Джими". За одной закрытой дверью слышался шум, видимо там шёл какой–то фильм. Я тихо проникла внутрь, единственно чего там не хватало для полноты картины представляющей 60–е это запаха марихуаны! Дети смеялись, так как на экране показывали некоторые детские рисунки, на одном из них был изображён юный Элвис Пресли в красном пиджаке.

Предметы одежды Джими выставлены в специальных стеклянных футлярах. В одном из них я узнала футболку, в которой видела Джими в последний раз. У меня похолодело внутри всё — жутким оказалось это ощущение, разглядывать его одежду.

В одну из долгих наших бесед по телефону, он сказал мне однажды:

— Знаешь, луна плохая советчица.

Почему эти его слова вспомнилась именно сейчас, когда передо мной лежали вещи Джими?

Но я не удержалась от улыбки, увидев дешёвые полосатые штаны, которые он купил в Лондоне в 1967 году. Джими возненавидел их и выбросил, как только был в состоянии купить новые. Впоследствии Пол Аллен выручил за них на аукционе несколько тысяч долларов.

По стенам — проекции чёрно–белых фотографий Джими — среди них и детские, и такие, где он полон энергии, а была здесь и такая, на которой фотограф поймал момент отвратительного чувства разочарования. Только на одной я нашла Леона, напротив, их отца, Эла — множество. И рядом, конечно, Жени, ещё малышкой. Но вот, как чудо — фотография его матери, Люсиль, с цветком в волосах.

Я никогда прежде не видела этой фотографии, однако Джими часто мне о ней рассказывал.

— Это моя любимая фотография, — говорил он. — Надеюсь смогу когда–нибудь раздобыть копию для себя.

Сердце забилось сильнее, когда я увидела исписанные его стихами листки, написанные гостиничным карандашом. Последний раз я видела их в Лос–Анжелесе и в Нью–Йорке, когда он мне протянул их и спросил:

— Что ты думаешь об этом? Только искренне! Они хороши?

Будучи в Париже, я от пяти совершенно разных людей услышала одинаковые слова в адрес Жени Хендрикс, все, не сговариваясь, отметили её высокомерие и властолюбие — дурацкие качества. Мне показали письмо, полученное преданным поклонником Джими, неким французом, который слишком молод, чтобы застать Джими, но который говорил о нём, как "о человеке, который изменил его жизнь". Он написал Жени письмо, что хочет сделать нечто в честь Джими, но ему нужно для этого участие МакКартни. Её едкий высокопарный ответ, в котором МакКартни несколько раз упоминается не иначе, как "сэр МакКартни" — по крайней мере, пять раз. Письмо в неопределённых выражениях давало понять, что поклоннику не следует иметь идеи и тем более, никому не позволительно пытаться связаться с "сэром МакКартни". Её слова, её тон — безжалостны и оскорбительны. Письмо написано на бланке компании, и я всматриваюсь в логотип в левом верхнем углу Экспириенс–Хендрикс и представляю лицо Джими. Я вспоминаю, насколько они оба, Джими и Пол, уважали друг друга, как добр был всегда МакКартни к Джими и его группе. Я вспоминаю, с какой радостью в голосе Джими рассказывал мне, как заметив, что он восхищается пиджаком МакКартни, сделанным по специальному заказу, все члены группы настояли на том, чтобы пиджак носил Джими.

— На подкладке даже были его инициалы! — заявлял с гордостью Джими.

Я хорошо помню, как высоко ценил Джими парижских слушателей, и с какой теплотой всегда они его встречали.

Через три дня я посетила выставку "Жаклин Кеннеди: Годы в Белом Доме", блистающую изяществом и неподдельной честностью, благодаря усилию замечательных кураторов под руководством и любящим оком Каролин Кеннеди–Шлоссберг, кураторов бостонского музея и библиотеки имени Джона Кеннеди. Экспозиция представляла милое сочетание показа мод, произведений изящных искусств и эскизов, писем и детализированного переустройства Белого дома, проведённого всеми любимой первой леди Америки. Экспозиция раскрывала её сердце, её душу, её неповторимый стиль. Французы, несмотря на дождь в это воскресенье, стекались толпами, пешком, или на машине, или на поезде до Парижа, с единственной целью посетить эту выставку. Две вещи роднили их с посетителями выставки, посвящённой Хендриксу: тишина и уважение, и книга отзывов, также была насыщена любовью. Как Джими, так и Жаклин сотни мужчин и женщин, вписывали в книгу свои трогательные чувства. Общее в них было: "Мы тебя никогда не забудем".

Состояние пограничного старчества

Жени Хендрикс влюбилась в привлекательного чёрного певца и гитариста, Шелдона Рейнольдса, известность к которому пришла, когда он работал с Commodores, а позже в Earth, Wind & Fire. Они поженились, относительно скромная церемония состоялась на Гавайях. В Сиэтле распространились упорные слухи, что Жени сделала своему жениху очень большой денежный свадебный подарок. Ещё до того, как он ушёл из Earth, Wind & Fire, новоиспечённая миссис Рейнольдс привела его в Экспириенс–Хендрикс и положила ему постоянный оклад.

Характерной чертой этого времени, стало замещение материнскими заботами деятельности Экспириенс–Хендрикс. Стал таять список выполняемых ею обязанностей, она уже не могла так много времени отдавать своему отчиму, и когда она находила время навестить его, разговор сводился в основном к юридической ситуации. Ни для кого не было тайной, ни для семьи, ни для соседей, что пристрастие Эла к алкоголю стало приводить к осложнениям на сердце.

— Временами он впадал в депрессию и никого не желал видеть, — вспоминает его сосед по Скайвею. — А бывали дни, когда поклонники Джими приходили к нему и встречали радушный приём. Когда Эл был в хорошем расположении, он приглашал их зайти и показывал им то, что он любил называть "спальней Джими" — что–то вроде выставки афиш и портретов Джими, большую кровать, даже пачку сигарет на ночном столике. Странная реальность, потому что, хотя дом и был куплен на деньги Джими, но сам он был уже давно мёртв. Как мне сказала, однажды, Джун, "рок–звезда Джими только единожды промелькнула на их небосклоне над Центральным районом у Сьюард–Парквей". Она также сослалась на многочисленных подружек Эла и сказала, что одна из них родила ему дочь:

— Эл никогда не отрицал отцовство и выделял достаточно денег на воспитание девочки.

Жени наняла сиделок, а медицинские аппараты следили за состоянием его здоровья не только в то время, пока он находился в больнице, но и дома, это подтверждают все, кто навещал его в феврале 2002 года. Как рассказал мне один из его сиэтловских друзей, у Эла, находящегося по его словам в состоянии "пограничного старчества", были и периоды ясного сознания.

— В такие моменты его интересовал оборот денег, он любил говорить, насколько он богат. Но, казалось, ему приятнее было рассказывать мне о тех старых добрых временах, когда он работал в своём ландшафтном бизнесе. Он сказал мне, что уже не может работать как прежде и тогда я поинтересовался, не скучает ли он по тем годам, когда полностью сам зависел от себя. Многие пожилые скучают по ушедшим годам, и я уходил от него, думая о нём, как об очень одиноком человеке.

В марте стало ясно, что Эл Хендрикс уже не поправится. Под главенством Жени было организовано посменное дежурство и по свидетельским показаниям и записям следствия видно, что Жени распорядилась, чтобы о ходе болезни не докладывали Леону и чтобы пресекались все его контакты с отцом. Только в день, когда умер Эл Леону выписали разрешение повидаться с отцом.

"Отец героя гитары умер в возрасте 82 лет"

Крупным шрифтом напечатала Сиэтловсая Таймс 18 апреля 2002 года. Также как это было в случае смерти его второй жены, Джун, в некрологе Джеймса Аллена Росса Хендрикса автор цитировал ставшее уже обычным для Жени "вышивание гладью": "Никто другой как мистер Хендрикс ввёл своего сына в мир музыки".

В разделе новостей напечатано, что "из–за слабого здоровья мистеру Хендриксу пришлось прекратить заниматься своим любимым делом — ландшафтными работами — в 1979 году" (и это за 23 года до своей смерти!) и что он "вспоминает как тяжела была эта работа, но что выполнял он её с религиозной фанатичностью". И опять, цитата из Жени: "Когда люди спрашивают меня, на кого был бы похож Джими в настоящее время, если бы был жив, я говорю им, посмотрите на моего отца [sic!]. Джими всегда был добр, ласков и умён, вточь, как мой отец [sic!]".

Если вникнуть в историю процесса, то окажется, что в 1995 году после дела Эл Хендрикс против Лео Брантона, Эл передал контроль за наследием Джими в руки Жени. Далее снова газета цитирует слова, сказанные Жени о своём отчиме: "Все, кто знал его были до глубины души тронуты его добротой".

Поражает меня другое: несмотря на то, что Эл отказывался публично признать Тамику своей внучкой и категорически был против "новомодного" ДНК-теста, эта, в то время уже 35–летняя женщина была приглашена на похороны, и все видели как Жени сверкала молниями в сторону дочери Джими. Поражает и то, что буквально на следующий день после похорон, Жени выступила перед журналистами со словами: "Все любили моего отца. Все со всех уголков мира! Могу сказать, он — настоящий вселенский дедушка!" Это заявление, более смахивающее на тезис, и её стремление обожествить своего отчима были и продолжают быть искренне отвергаемы простыми жителями Сиэтла, многие из которых хорошо помнят малыша Джимми, и многими другими, которые переживают из–за драматических событий, происходящих в семье Хендриксов и считают, что международная пресса пытается всё это превратить в сшитую на белую нитку мыльную оперу, что в конечном результате компрометирует всех жителей родного Сиэтла.

Младший брат, семейная компания и индейцы чероки

Местные газеты печатают после смерти Джими новости семьи Хендриксов, что называется, "в лайковых перчатках" (правда, находятся некоторые честные репортёры, которые продолжают держать всех в курсе на много лет затянувшейся этой истории). Эти авторы позволяют себе некоторое изящество "вышивок гладью" так любимой Элом Хендриксом и так ловко подхваченной его названной дочерью, Жени.

Хочу отметить всё же, что газеты в основном честны и не размазывают по тарелкам грязь и никогда не отклоняются в сторону от выявлений правонарушений преследующих "переосмысление" Джими и борьбу семьи за деньги. Политика основных сиэтловских газет не изменилась со времён смерти Эла Хендрикса. Они стремятся к объективности и публикуют только факты. И эти факты, особенно те, которые опубликованы в недавнем времени поражают воображение.

16 августа 2002 года Леон Хендрикс выдвигает обвинение против Жени в том, что она "воспользовалась доверием в личных целях" и повлияла на отца Леона, чтобы тот исключил младшего брата Джими из своего завещания, причём экспертиза подписи подтвердила подлинность руки Эла Хендрикса.

Ланц Лоузи, адвокат представляющий интересы Леона, заявил: "Мы верим, что Эл был в полном здравии и обладал всеми фактами… и он не мог лишить наследства Леона, как представлено в суде. Мы подчёркиваем, что уверены, что данное завещание составлено самой Жени, вместо прежнего, составленного Элом".

Леону по новому завещанию отходит только одна золотая пластинка, выбранная самой Жени.

В опровержении обвинения, выдвинутого Леоном, "семейная компания" заявила: "Это станет последней попыткой Леона, извлечь личную выгоду из наследия и славы Джими". Руководители "семейной компании" Жени Хендрикс и двоюродный брат Леона, Боб Хендрикс, так прокомментировали это обвинение: "Защита отражает печальную историю человека, который много раз в своей жизни выбирал ложный путь, она заведомо обречена на провал, являющийся следствием этих ложных путей, и продолжает ложно обвинять поступки других".

После того как Эл Хендрикс вместе с Жени стали скручивать в тугой рулончик доллары от продажи лицензии на издание музыкального материала Джими Хендрикса компании МСА — дело, которое обещало обернуться миллионными прибылями — Эл проявил великодушие по отношению к "своей семье" [читай, к "своей новой японской семье"], полностью проигнорировав членов семьи со стороны матери Джими, и в первую очередь — Долорес Джетер–Холл–Хамм, сестру Люсиль, которая всегда была внимательным другом молодой семье Эла, и тогда когда он был в армии, и после его возвращения, когда ему негде было даже остановиться. А когда у него не было работы, именно к Долорес он обращался за помощью. Она всегда его кормила, и много раз она присматривала за его двумя сыновьями, когда это было необходимо. [Именно она дала те пять долларов, чтобы купить первую в жизни гитару для Джими у хозяйки, у которой Эл снимал комнату — а не у "его шурина", который, по словам Эла, сказанным в интервью ещё в 1973 году, "запросил за неё пять долларов".] Дети Джетер, двоюродные братья и сёстры Джими, и другие родственники могли бы поправить своё существование, если бы им, как они надеялись, предоставили работу в "семейной компании". Но, ни малейшей благодарности не последовало, не было протянуто в сторону них руки помощи.

Каждый раз как Эл выказывал пренебрежение родственникам матери Джими, он тем самым унижал Джими.

В итоге, ни на устроенной в наше время в здании музея музыки в Сиэтле ЭМП экспозиции, посвящённой Джими, с многочисленными фотографиями и артефактами, отобранными Жени, семья Джетер совершенно не представлена, ни в завещании, составленным Элом, никто из членов семьи со стороны матери Джими не упомянут.

Жени продолжает распространять слухи [уходящие корнями в семью покойного брата Эла и поддерживаемые Бобом Хендриксом, его сыном], что Эл не является "биологическим" отцом Леону. Она поливает грязью непростую жизнь покойной Люсиль Джетер–Хендрикс. Какой бы ни была правда, Эл всегда говорил о Леоне как о своём собственном сыне [и более того, запрещал Леону задавать ему такие вопросы, когда в детстве Боб дразнил Леона тем, что их мама "прижила его на стороне"] и, конечно же, Леон был включён в его первоначальное завещание.

Опасения Джими подтвердились и Леон не смог достойно прожить в тени славы брата. Не прошло и нескольких лет после смерти Джими, как Леон стал наркоманом. Его жизнь прошла через серию взлётов и падений. С одной стороны, казалось, Леон пошёл по стопам отца, работая на случайных работах. Один из товарищей Леона по пиццерии рассказал мне, что среди них бытовала шутка:

"Где найти брата Джими Хендрикса? Позвони ему, и он тут же появится."

Леон женился, и жена родила ему шестерых детей, но семейное счастье омрачено было наркотиками, которые довели его до тюрьмы. В 1990 году Леон переломился, прошёл реабилитацию и стал учиться музыке и брать уроки игры на гитаре, но он был реалистом и не собирался идти по стопам Джими.

— Мне нравится музыка, и я практикуюсь каждый день, я хочу писать песни, — поделился Леон со мной своими мыслями. — Я чист и трезв вот уже целых шесть лет. Во мне всегда было сильно творческое начало, с самого раннего детства, но не всегда оно приводило меня к хорошему результату. Но теперь, клянусь, я собрался! Надеюсь, ты послушаешь мои записи и будь со мной откровенна, я знаю, что они хороши, может быть, не настолько хороши, чтобы стать пропулярными, но достаточно хороши, чтобы мне не было стыдно показать их тебе.

Многие музыкальные и другие проекты Леона финансирует Грег Диффенбах, который работает с ним с девяностых и является не только его менеджером, но близким другом–советчиком. Диффенбах — обаятельный, дружелюбный человек, после развода оставшийся с восьмилетней дочерью на руках, которую он обожает и всячески балует. Он как–то сказал мне несколько лет назад, что у него тоже как и у Леона были проблемы с "некоторыми порошками", но он много работал, чтобы вернуть свою жизнь в порядок и, в конечном счёте, смог превратить свои интересы в многомиллионный проект SeattleOnline.com., так как уверен, что это поможет развитию его родного штата Вашингтон. У Диффенбаха несколько больших зданий и его друзья про него говорят, что он никогда не откажет, когда возникают у кого–нибудь какие–нибудь проблемы, даже если они связаны с такими интимными и дорогостоящими операциями, как зубы.

Как он был наивен!

После смерти Джими я виделась с Билли Коксом всего пару раз, однажды мы встретились в Голливуде в Whisky A Go–Go, когда он играл там вместе с кантри–группой Чарльза Дэниельса. В другой раз, мне удалось с ним поговорить в январе 2003 года в Нашвилле, где он жил уже много лет.

— Я отошёл от всякой мысли участвовать в музыкальном бизнесе, — сказал он мне, — гастрольная жизнь не по мне. Мне она никогда не была по душе. После смерти Джими я даже не знал, куда себя деть.

В семидесятых Билли пошёл учиться в колледж:

— Мне нужно было как–то строить свою жизнь. И я вернулся в музыку.

Я сказала Билли, что никогда не забуду, с каким выражением на лице Джими рассказывал мне об их знакомстве в 1962 году в Форт–Кэмпбелле. Джими всегда вспоминал первые слова, которые произнёс Билли, обращаясь к нему: "Ты очень талантлив, парень".

Я напомнила Билли, что он однажды произнёс одну фразу и сказал её с таким видом, что не допустит, чтобы кто–нибудь усомнился в его словах: "Бог послал Джими к нам, как некоего специального посланника".

И я снова спросила Билли:

— Ты до сих пор веришь, что так это и было?

Билли замолчал, и я поняла, насколько больно ему говорить о Джими, мыслями возвращаться назад и выдёргивать из прошлого воспоминания, которые, может быть, он хотел глубоко похоронить в себе, чтобы обрести свой собственный покой, в своей душе.

— Да, я до сих пор так думаю, — произнёс Билли.

Мы вкратце обменялись переживаниями о той боли, которую приносит нам возня "некоторых людей вокруг Джими".

И в заключение Билли сказал:

— Джими был уверен, а, может быть, ему кто–то сказал в детстве, что чем ты лучше, тем лучше к тебе будут относиться люди. И он играл всё лучше и лучше. Как он был наивен!

В голосе Билли я одновременно услышала и грусть, и горечь.

Боль крушения надежд

11 мая 2003 года у себя дома в Клонакилти, в Ирландии, умер Ноэл Реддинг. В одиночестве. Его мать, Маргарет, умерла тремя неделями ранее. Ноэл очень тяжело переживал потерю, он всегда, и в хорошие времена, и в плохие чувствовал в ней непреклонного стоика, готового в любую минуту поддержать сына.

Месяцем раньше, после безуспешных требований и посылаемых запросов о причитающимся ему гонораре, империя Жени с огромной неохотой выплатила ему немногим меньше 30 тысяч фунтов (в которых он отчаянно нуждался), в то время как миллионы долларов непрерывным потоком лились в сейфы её "семейной компании". Когда Ноэл попросил выслать ему экземпляр изданной компанией коробки из четырёх компакт–дисков, ему сообщили, что уже послали её ему наложенным платежом, в который вошла стоимость не только доставки, но и каждого диска. Позднее представитель Жени отрицал это.

В тёплой и любящей атмосфере прошли в Ирландии похороны Ноэла. Десятки прекрасных букетов легли на его могилу. И как рассказывают очевидцы, "самым тощим и самым дешёвым из когда либо ими виденных букетов" оказался букет, присланный Жени Хендрикс.

Как и все поклонники Опытов всего мира, мне взгрустнулось, когда прочла об этом в газетах, и мне показалось, не мог ли Ноэл от отчаяния просто наложить на себя руки? Друг Ноэла, Ян Грант, нынешний глава современной версии Трэк–Рекордс в Англии, выразил надежду, что ирландский дом Ноэла однажды превратят в музей музыки.

Обожатели по всему миру встретили смерть Ноэла с печалью и делились драгоценными воспоминаниями об Опытах Джими Хендрикса ещё месяцы спустя после его смерти. Мне припомнился один из наших с ним последних разговоров, он говорил о том, как он бы хотел утешить и поддержать Джими, когда услышал, что Эд Чалпин возбудил против него дело.

— Знаешь, я раньше думал, что только любовь приносила ему столько проблем, но теперь вижу, что дешёвый вчерашний контракт на звукозапись может принести гораздо больше проблем и всем нам тоже, участникам нашей группы. Теперь только я познал всю боль крушения надежд… и разочарований. И я пожелал себе никогда не быть пойманным так глупо. Мне так крепко сейчас хотелось бы обнять нашего Джеймса!

Мы оба готовы были разреветься, когда я рассказала Ноэлу, насколько был сломлен и подавлен Джими в последние дни своей жизни предстоящим судебным процессом с Чалпиным.

Я нанимаю тебя

Неожиданно для себя, утро 11 июня 2003 года я провела за поиском одного телефонного номера, по которому могла бы позвонить в Нью–Йорк Эду Чалпину, тому самому музыкальному продюсеру и издателю, который так низко обошёлся со многими людьми. День начался с лукавства достойного перу Мольера. Я позвонила в контору Чалпина, и мне ответил очень приятный и вежливый женский голос, который произнёс, что она "только временно замещает секретаршу" и не знает, на месте ли мистер Чалпин, и далее — "точно не уверена, когда он будет". Я назвалась и дала её свой номер, сказав, что я пишу книгу и хотела бы переговорить с Чалпиным.

Спустя час я снова позвонила, и тот же вежливый голос в трубке снова стал мне нести рутину "про временного заместителя". Я слышала, как в трубке доносился откуда–то мужской голос, и вдруг поняла, что такая рутина — это, несомненно, стандартная отработанная процедура в Чалпинляндии. Должно быть, у него уже много накопилось посетителей, которых он не хотел бы видеть. Так как женщина снова попыталась погрузить меня в туманное небытиё фразой "Я ничего не знаю", меня разразил смех:

— Вы прекрасная актриса, — сказала я. — Вы не временный заместитель. Для временного заместителя вы очень здраво рассуждаете! И я уверена, вы проработаете у мистера Чалпина ещё много лет!

Теперь была её очередь смеяться:

— Ну, хорошо…, — воскликнула она.

Она попросила меня не вешать трубку и, спустя не более минуты, вернувшись на линию, спросила:

— Вы из Уорнер–Брос–Рекордс?

Вопрос меня удивил.

— Нет, я не от них.

— Вы уверены? — ещё более озадачил меня её вопрос.

— Я же вам уже сказала, я писательница. Номер, который я вам дала, это мой домашний номер, расположенный в сотнях миль от Братьев Уорнер.

Проявляя явное любопытство, Чалпин явно слушал наш разговор по другому телефону. Я тут же отправила им факс с моей биографией, чтобы он смог увидеть, что я никакого отношения к Уорнерам не имею. Видимо, он был удовлетворён, но он мне не перезвонил, как и не произнёс ни единого слова, хотя я слышала как он дышал в трубку. Меня заинтриговало, почему Чалпин так нервничает при упоминании Уорнер–Брос–Рекордс, поэтому я тут же позвонила им в Лос–Анжелес и в Нью–Йорк. Они рассказали мне, что Чалпин получает от Уорнеров "солидные деньги" с 1967 года и что, у них с ним продолжается война, длящаяся со времени смерти Джими.

В 3:40 дня по Горному времени, готовая взорваться от досады, что он мне не звонит, и, поняв, что никогда не перезвонит, как обещал, я вдруг вспомнила, что у нас с ним есть общий знакомый, крутой и властью обладающий человек, который часто мне жаловался, в то время как я пыталась сделать серьёзное лицо и не прыснуть от смеха: "Так одиноко, здесь, наверху. Ты не можешь даже себе представить. И когда я остаюсь в своём кабинете в конце дня один, я готов расплакаться".

Я набрала номер Чалпина — и о, бинго! Никакая не "временная секретарша", сам Чалпин ответил мне в конце своего рабочего дня по Нью–Йоркскому времени. Целых четыре часа мы разговаривали, вернее он говорил, говорил, говорил, а я слушала, слушала, слушала. Чалпин — прирождённый оратор и… бизнесмен. Он плёл свою сказку, и в какой–то момент я поймала себя на том, что решила, что он самый недооценённый человек в звукозаписывающей индустрии и что каким–то образом Джими перевернул всё это вверх дном. Тут я поняла, что меня дурят и подумала, насколько Чалпин был эффективен и дальнозорок, когда предложил молодому Джимми этот трёхгодичный контракт в 1965 году и вручил ему авансом один доллар! "Ты хочешь пользоваться моей студией? Я нанимаю тебя. Ты будешь приглашённым музыкантом. Будь уверен. Конечно! В любое время!"

— Уорнеры должны мне денег, а они даже слышать об этом ничего не хотят.

Он сказал мне, что терпеть не может бывшего адвоката Эла Хендрикса, "этого Лео Брантона, юриста".

— Этот парень напустил дыму и состроил из меня этакого злодея.

Ещё он сказал, что ещё худшего мнения о Жени Хендрикс, президенте и исполняющем директоре Экспириенс–Хендрикс.

— Звучит, как если бы она вам разонравилась, — сказала я, пытаясь перевести разговор на комический лад.

— Ну, вы же знаете, мы встречались с ней в Англии, в суде, — сказал Чалпин, как если бы весь внешний мир представлял для него сплошные судебные тяжбы.

Я уже была в курсе дела Экспириенс–Хендрикс/Чалпин-РРХ Enterprises, прогремевшего в Англии в прошлом году и выдвинутого против него обвинения, что он нарушил договор 1973 года, заключённый с Лео Брантоном, касательно издания студийных записей тех лет, когда Джими играл в группе у Куртиса Найта в середине 60–х. "Семейная компания" вырвала, хотя и частично, победу в английском Верховном суде и Чалпин был сражён решением судьи, обязывающим его заплатить львиную долю судебных издержек, несмотря на то, что за его РРХ были признаны права на эти записи.

— Я позвонила поговорить с вами о музыке, а не о судах, — попыталась я его остановить, потому что не хотела слышать ещё одну чёртову историю, в которую втянуто творчество Джими.

— Ещё только одно скажу о Жени, — продолжал Чалпин. — Эта хитрая бестия в секунду раскусила Брантона…

Это могло показаться комплементом с его стороны, если бы Жени Хендрикс не знала (а она, может быть, и не знала), что все, кто имеют дела с Эдом Чалпиным именно этими словами отзываются и о нём — "хитрая бестия".

Затем он надолго погрузился в воспоминания, насколько "тёплые отношения" сложились тогда у него с Джими. Точь–в–точь как Эл Хендрикс, постепенно начинающий говорить о себе, как о главном вдохновителе и наставнике Джими как музыканта, Чалпин заявил, что он познакомил Джими с передовыми звукозаписывающими технологиями. Он был сама обаятельность, когда заявил мне:

— Я научил Джими накладывать звук. После того как он стал знаменит, он пришёл ко мне на студию и сделал несколько записей, он должен мне был. Он не мог быть более щедр. Мы провели вместе отличное время! Он был полон идей. Он даже нарисовал на меня шарж.

"Бедняга Джими", — думала я, слушая щебет этого престарелого пройдохи и вспоминая, сколько усилий он прилагал, чтобы оставаться самим собой среди всех этих судебных тяжб и чтобы от них не страдала его музыка.

Он всё говорил о Джими, говорил, пока, вдруг, я не прервала его и не вставила:

— Джими не мог этого сказать.

Чалпин мгновенно среагировал, его голос, вдруг, стал пронзительным, как если бы он был близок к обмороку:

— "Джими не мог этого сказать!" О чём вы говорите? Вы, что, знаете Джими Хендрикса?

— Да, — сказала я вполне хладнокровно, — и даже очень хорошо.

Чалпин проявил интерес, и я вкратце рассказала ему, как нас познакомил Лес Перрин, сказав мне, что "Джими нуждается в близком друге".

У меня сложилось впечатление, что Чалпин мог знать, кто такой Лес Перрин и что теперь он будет со мною более откровенен, после того, что убедится, что я не шпион, подосланный Уорнерами.

— Так вы одна из подружек Джими?

— Подружки появляются и исчезают, — сказала я ему. — Я же… гм… ему друг.

— Друг…, — эхом прозвучал его голос.

И тоном неподдельного чувства, Чалпин произнёс:

— Да, он всегда нуждался в таком друге.

Как ему удавалось так быстро завладевать сердцем собеседника? Он рассказал о своей жене, о своих маленьких детях, которые живут в Швейцарии, где живёт ребёнок жены от предыдущего брака. Эд Чалпин хотел снять с себя маску злодея, надетую на него Брантоном, и сказал:

— Я хочу, чтобы мои дети гордились отцом.

Он спросил моего совета, не нанять ли ему специалиста по связям с общественностью.

Он сказал, что многие считают его характер "сутяжническим" и пытался объяснить свои бесконечные тяжбы "природой бизнеса". Он начал жаловаться как дороги стали теперь услуги адвокатов. Он даже прибавил, что "одних томов только по делам Хендрикса у него набралось около восьмидесяти".

И каждый раз я ловила себя на том, что сочувствую ему и понимаю. Но когда он начинал комментировать сказанное, это мгновенно отрезвляло меня, как скрип мела по школьной доске.

Чалпин рассказал мне, что они с Джими планировали урегулировать свои претензии друг к другу в сентябре 1970 года. Я знала, что это было не так, и напомнила Чалпину, что целый перечень претензий был им предоставлен в английский Верховный суд. Я спросила его, не мог бы он подробнее рассказать мне об этом своём разговоре с Джими. От прямого ответа он уклонился и в конечном итоге признался, что не было никакого разговора на эту тему с Джими. И что прилетел он в Лондон только в пятницу 18 сентября, в тот самый день, как умер Джими.

— Я просмотрел заголовки газет, и сказал себе: "Они его убили!"

Меня заинтриговала его уверенность и спросила:

— Не есть ли идея "Джими был убит" частью Теории Заговора, о которой так много говорят уже на протяжении нескольких лет, не называя мотивов?

Вот оказывается чем жил Эд Чалпин все эти тридцать лет! Как игрушечный кролик Банни на батарейках он оживился, и его было уже не остановить. Он успокоился только, когда я попробовала сменить тему и уйти от этого несчастного сентября.

Я попросила его рассказать мне о Куртисе Найте, который и познакомил Хендрикса с ним в 1965 году.

— Знаете, — начал Чалпин, — когда Куртис и Моника Даннеманн сдружились в 70–х, он привёз её ко мне в контору и она, вдруг, стала просить меня стать её менеджером.

"Ну, — подумала я, — это предложение могло быть с лёгкостью отвергнуто", — а вслух сказала:

— О, да, конечно, Моника, чемпионка по фигурному катанию…

Он засмеялся и удивил меня снова:

— Я тоже был чемпионом по конькам. Коньки научили меня, что глупо жульничать, идя к победе, — последние слова Эд Чалпин произнёс таким тоном, как если бы читал проповедь своим прихожанам.

Я попросила его разъяснить мне одну занимавшую моё воображение сплетню:

— Это самая дикая вещь, какую мне доводилось слышать, — начала я, — но мне рассказывали, что теперь вы стали наследником Майка Джеффери.

Он с гордость заверил меня, что это истинная правда.

— Когда погиб Джеффери в той авиакатастрофе 1973 года, его наследство перешло его родителям — мистеру и миссис Франк Джеффери. Мать умерла, а когда умер отец Джеффери, наследство перешло разным четырнадцати опекунским советам. Я отправился в эти благотворительные организации и сказал, что могу помочь им приумножить наследство. Так, эх, оно и попало мне в руки.

Теоретически Джеффери и Чалпин, пока был жив Джими, были заклятыми врагами и Майк с лёгкостью манипулировал страхами Джими перед Чалпиным, утверждая в глазах Джими свои позиции не только менеджера, но и "защитника". Джеффери пришёл бы в ярость, если бы узнал, что в финале кубок чемпиона достался Чалпину.

Слишком далеко от этой причудливой громадины

Лето 2003 года показало, что обвинения, приводящие к драматическим событиям в семье Хендриксов, не прекратились. История между Леоном Хендриксом и приёмной дочерью его отца, Жени, напечатанная в Нью–Йорк Таймс облетела не только всю Америку, но и весь мир. Прошло время, когда имя Джими Хендрикса вызывало только ассоциации с его талантом. Теперь говорят о торговле автомобильными освежителями воздуха Джими Хендрикса, о мечах для гольфа Джими Хендрикса и как много его "сестра" получила прибыли, и как брат его был вычеркнут из отцовского завещания. Теперь семейные склоки находятся под пристальным вниманием журналистов, и Жени Хендрикс, которая так много беспокоилась об имидже Джими, теперь полностью заботится о своём. На телевидении появляются Леон со своим адвокатом на одной половинке экрана, на другой показывается Жени Хендрикс со своим адвокатом, и, находясь в совершенно разных местах, между ними с помощью журналистов завязывается диалог, шокирующий поклонников Джими своей бесконечностью.

— Мне нравится Джими Хендрикс из–за своей музыки, — поделился со мной один из лондонских таксистов. — Я частенько стоял снаружи клубов, когда Джими жил здесь. Я слышал его игру всего три раза и очень рад, что он сейчас где–то, где не видно, как родственники его грызутся между собой.

"Новый Мемориал Хендрикса доказал всем, что рок–икона остаётся в движении"

"Участок, на который расщедрилось кладбище, близок к завершению"

Такие заголовки появились в начале 2003 года в Сиэтловском Пост–Интеллидженсере.

Жени тайно перезахоронила тело Джими, что ввело в шок его брата Леона.

— В нас течёт индейская кровь, — сказал Леон. — Индейцы не любят, когда их перевозят в другое место.

Жени также распорядилась перенести тела Эла Хендрикса, его матери, Норы, и своей матери, Джун, в изготовленный по специальному проекту склеп, украшенный десятиметровым (!) гранитным возвышением, поддерживаемым тремя массивными колоннами из искристо–серого гранита, которого она описала как "радужный мрамор". Жени не забыла оставить место и для себя, рядом с Джими, "когда придёт время".

Я принесу ей розы из моего сада

В октябре я ездила по делам в Сиэтл, выбегая из Нордстормз–Рэк, рая распродаж, я влетела в очень пожилую даму с толстенной клюкой. Она прощалась с другой очень пожилой дамой прямо у входа в магазин. Извинившись, я, пользуясь случаем, спросила эту даму с клюкой, не скажет ли она, где мне сесть на автобус до Пионер–Сквер. Она сообщила мне подробнейшую инструкцию. Ей было по дороге или она решила меня проводить, но мы медленно двигались вдвоём под лучами полуденного солнца, необычно жаркого для этого октябрьского дня на Северо–Западе. Мы познакомились.

— Меня зовут Рути, — сказала она. — Я живу здесь уже миллион лет! Ну, всего девяносто один, если быть точной.

Она рассказала, что они с подругой ходили этим утром "навестить друзей на кладбище Рентон".

Так как солнце нещадно пекло, я захотела пить и импульсивно спросила Рути, не составила ли она бы мне компанию выпить чего–нибудь холодненького. И вот мы уже внутри одного из многочисленных кафе. Моя новая подруга рассказала мне, как она росла в Сиэтле и сказала, что до сих пор живёт в том доме, где родилась, совсем близко от школы Гарфельда.

Мы говорили и о горе Райнера, и о Каскадном районе, и о местной архитектуре, но меня не покидало ощущение странности этой встречи, всего за каких–то десять минут, было перечислено всё, что связано в моей памяти с моим другом Джими. Эта белая женщина, возможно даже никогда не слышала о нём, но я дала свободу малюсенькой надежде и спросила:

— Может быть, вы знали кого–нибудь по фамилии Джетер?

Она подумала и сказала:

— Конечно. Но вы слишком молоды, чтобы знать ту, о которой я сейчас подумала. Она умерла уже много лет назад. Она помогала своим подругам из церкви ухаживать за моей матерью, когда та осталась одна. Клариса было её имя. Клариса Джетер.

Вот уж чего меньше я всего ожидала, так услышать это имя. Клариса Джетер. Бабушка Джими.

— Вот так–так, — продолжила Рути, — я как раз вспоминала её, когда мы были с подругой сегодня утром в Гринвуде. Гринвуд — это кладбище. Оно тоже изменилось. Люди умирают, кладбище растёт. Мы положили цветы на могиле подруги не так далеко от, может быть, вы знаете от того самого большого, бросающегося в глаза места. Не могу представить себе, как ему там лежится под такой глыбой мрамора, внуку Кларисы Джетер? Там даже подписано "Склеп Хендриксов". Я никогда не знала его, когда он был малышом, но знаю, что он стал знаменитым музыкантом.

— Да, он был очень талантлив, — вот всё что я и смогла произнести.

— У Кларисы было много детей, я полагаю. Я жила дома, так как так и не вышла замуж, я работала секретаршей пока не ушла на пенсию. Только потому я с Кларисой разговаривала, что пару раз подвозила её домой.

Рути и я маленькими глоточками попивали свои холодные напитки.

— Мне вы кажетесь очень милой женщиной, — сказала она, — и, может быть, вам это покажется забавным, но я скажу всё–таки вам, пока вы не ушли слишком далеко отсюда. Мы с подругой решили никогда не смотреть в сторону этого дорогущего монумента, чтобы не видеть его уродства.

Она выждала паузу, наблюдая, какое впечатление произвели на меня её слова, и продолжила:

— Мать мне рассказывала, что самая младшая из дочерей Кларисы была трудным ребёнком и что она умерла очень молодой. Звали её Люсиль, и я вспоминала сегодня утром её тоже, даже несмотря на то, что никогда не видела её. С ужасными вещами, творящимися теперь на кладбище, я вспомнила, что мать мне говорила, что Кларисину дочь, Люсиль, похоронили в самом неухоженном месте кладбища, где обычно хоронят бедняков и что для неё не нашлось даже камня, чтобы написать её имя. Слишком далеко от этой причудливой громадины, из–за которой мне даже не хочется ходить туда. Слишком далеко от её любимого сыночка. Не хватило места, видно, в склепе Хендриксов. В следующий раз как мы с подругой пойдём в Рентон, мы прихватим с собой кого–нибудь из наших и сообща обязательно отыщем место упокоения Люсиль, и я принесу ей розы из моего сада в знак нашего уважения.

То, что сделано истцом сделано им в спешке и с целью помешать планам другой стороны

Леон Хендрикс и совет директоров Фонда Джеймса Маршалла Хендрикса долго заседали, планируя церемонию вручения премий Джими и празднование юбилея, намеченную на 27 ноября 2003 года. Всего за день до события Жени попыталась сделать так, чтобы этого не произошло. По словам музыкального критика Джина Стаута, написавшего статью для Пост–Интеллиджент:

"Под руководством Жени Хендрикс Экспириенс–Хендрикс контролирует наследие Хендрикса, составляющее по приблизительной оценке от 150 до 240 миллионов долларов. Это — собственно имя, изображение и музыка Джими Хендрикса.

Компания изыскивает способы предотвратить использование названия Фонд Джеймса Маршала (Джими) Хендрикса и завладеть всеми деньгами этого трастового фонда. Экспириенс–Хендрикс также заявляет, что организаторы премии Джими не имели права ни на привлечение никакой сиэтловской компании, ни ссылаться на покойного Эла Хендрикса.

Но Леон Хендрикс, который подал иск в суд на Экспириенс–Хендрикс, на то, что они отрицают его право на наследство, утверждает, что Эл Хендрикс давал ему разрешение ещё в 1988 году на использование имени Джими Хендрикса в некоммерческих целях.

Более того, празднование 27 ноября дня рождения Джими Хендрикса увеличит Фонд, что позволит отремонтировать старый дом, где провели детство Джими и Леон, и несколько улучшить существование многих бедных семей…"

Окружной судья Томас С. Зилли отвёл предварительное решение, которым Жени пыталась сорвать это мероприятие.

— Истец не выказал уважение благоразумным заблаговременным действием и попытался помешать проведению благотворительного мероприятия в последний момент… Внимательно рассмотрев факты, я увидел, что то, что сделано истцом сделано им в спешке и с целью помешать планам другой стороны, которая задолго начала планировать эту благотворительную акцию. И мне очень горько осознавать, что разные части одной семьи не могут и не могли договориться мирным путём относительно наследия Джими Хендрикса.

Она — ведьма и место ей в аду!

Ещё двое присоединились 9 февраля 2004 года к Леону в одном из нескольких исков, которые он подал против Жени Хендрикс. По делу "об аннулировании Доверительного Фонда Джеймса Аллена Хендрикса" некое "общее дополнение и аналогичный иск" сестры Жени подняли настоящую войну. Они не получили ни пенни от Фонда Эла, за всё время его существования, и который, как он считал, дан ему чтобы делать "подарки" по своему разумению.

Иск, поданный в Верховный суд штата Вашингтон, включал в себя следующие требования:

• сместить Жени Хендрикс с должности доверительного собственника подлежащей аннулированию существующего Фонда Джеймса Аллена Хендрикса и назначить на её место профессионала

• сместить Жени Хендрикс с должности личного распорядителя Наследием Джеймса Аллена Хендрикса и назначить заместителя личного распорядителя на её место

• сместить Жени Хендрикс и Роберта Хендрикса с должности менеджеров компаний и фондов: Experience Hendrix, Authentic Hendrix, Axis Inc., Bodacious Hendrix и других относящихся к Хендриксу деловых предприятий

• обязать Жени Хендрикс и Роберта Хендрикса лично возместить подателям сего и другим бенефициариям Наследия Джеймса Аллена Хендрикса нанесённый ущерб и восстановление их прав, попранных многочисленными нарушениями должностных инструкций, и возместить полную стоимость понесённых ими судебных издержек.

Линда Джинка, мать, а теперь уже и бабушка, поделилась со мной, с грустью произнеся:

— У моей сестры сердце дьявола.

И рассказала об их "путанном" родстве с Жени, которую впервые увидела, когда той было уже три года, родстве по матери, которая ушла из семьи, бросив мужа и четырёх своих старших детей.

— Жени — моя младшая сестра и я любила её, — начала рассказывать Линда, стараясь говорить настолько позитивно, насколько это возможно, говоря о президенте и исполняющем директоре компании Экспириенс–Хендрикс, даже несмотря на то, что она для сестры "стала скомканным листком в корзине для бумаг" после попытки сместить Жени с её места в начале 2004 года.

— Знаете, — сказала Линда, — Жени верит, что всё, что создано, это создано её руками — она сражается за авторские права Джими Хендрикса, которые контролирует, она делает всё, что считает нужным сделать, сама, потому что этого не делает Эл, он совершенно на это не способен.

Линде было уже около двадцати, когда она в 1968 году впервые увидела Джими Хендрикса, но её воспоминания о Джими не более чем воспоминания шестилетней девочки, какой была Жени в то время.

— Мы только и думали, как это здорово встретить его всей семьёй и одновременно испытывали несказанное чувство восторга от такой неожиданности — звезды среди нас, — сказала Линда. — Джими показался нам очень милым молодым человеком, но никто из нас не знал его в действительности.

Братья Линды стали тем самым клином, которым были расколоты отношения между сёстрами, и в отличие от неё им нашлось место в Фонде Эла Хендрикса. Члены семьи Джинка стали "исполнительным комитетом" Жени и сидели на мизерной, но твёрдой зарплате.

Ещё Линда поделилась со мной своими переживаниями относительно Боба Хендрикса.

— Он него никто никогда не слышал доброго слова, — с грустью сказала она мне. — Не могу справиться с собой, но он вызывает во мне по отношению к себе только чувство негодования, он ведёт нечестную игру, используя своё положение.

В довершение всего Линда Джинка выразила свои опасения о сложившейся несчастной ситуации — ей было больно и это было видно, хотя она и избегала плохо говорить о Жени Хендрикс, своей младшей сестре.

Совсем другого характера была двоюродная сестра Джими, Диана — она всегда отличалась резкостью своих суждений.

Ребёнком Джими недолго жил со своими младшими кузенами Дианой и Бобом в доме их родителей, в доме Пёрл и Франка, брата Элла, и я прекрасно помню, как Джими рассказывал мне о "своей маленькой двоюродной сестре Диане". Диана рассказала мне о своей последней встрече с Джими, повзрослевшим и ставшим уже рок–звездой, когда он приехал с концертом к ним в Ванкувер в 1968 году. Спустя год с небольшим, или около того, Джими несколько раз звонил Диане. В один из таких звонков Джими сказал ей, что хотел бы на время приехать в Ванкувер и "спрятаться от всех".

Диана, проработав много лет в Нью–Йорке, вернулась в родной штат, где они с мужем работали служащими в министерстве. В разговоре с ней я упомянула, что многие боятся Жени.

— Я её не боюсь, — заявила она. — Всю свою жизнь я верю в правосудие, и у меня нет страха перед Жени.

Диана надеется, что когда, наконец, эта несчастная ситуация разрешится, она сможет продолжить работу со своим двоюродным братом Леоном в благотворительном фонде Джеймса Маршалла Хендрикса, в котором они оба являются директорами.

— Мой двоюродный брат Леон, очень, очень милый человек, — сказала она мне. — Ему за пятьдесят, но только сейчас он выправил свою жизнь и в некоторых вопросах он ещё совсем ребёнок, но я всегда могу на него положиться.

Представляет интересы Линды Джинка и Дианы Хендрикс Дэвид Озгуд, молодой сиэтловский адвокат. Коллеги его уважают и при разговоре с ним я поняла, почему они, говоря со мною о нём, описывали его, как "объективного, способного и честного юриста".

— Думаю, я смогу, — сказал мне Озгуд, — добиться для Линды и Дианы смещения Жени и Боба от управления трастовыми компанями и оградить их копанию от контролирования её Жени и Бобом.

Итак, если это произойдёт, кто же возглавит Экспириенс–Хендрикс?

— В идеале, — сказал Озгуд, — тот, у кого есть опыт такой работы, кто бы смог возглавить её для общей пользы всех участников и, в первую очередь, всех членов семьи.

Казалось, он был уверен, что правосудие восторжествует.

— И это не только желание одного судьи рассмотреть все факты и обсудить все очевидные моменты этого дела, — сказал Озгуд. — Это просто стандартная процедура при рассмотрении в суде. Все участники дела имеют полное право знать о своих доходах. Это называется превышение должностных инструкций и это только означает, что вы не сможете дальше использовать своё положение, чтобы обогащать себя. Долг каждого начальника заботиться о каждом человеке, включая и себя. И если вы ставите свой интерес превыше остальных, и ваша добродетель уходит на покой, то ваш долг подать в отставку вслед за ней. Долг также ясен, как ясен закон.

Тот февраль стал, возможно, самым беспокойным для имперски настроенной Жени Хендрикс. Общественное мнение было против неё, а её адвокаты из кожи вон лезли, чтобы как–то обезоружить Леона, её сестру Линду и сестру Боба Хендрикса Диану. Жени пришлось нажать на все кнопки, они с мужем, Шелдоном Рейнольдсом, даже организовали концертные гастроли по трём городам, озаглавленные "Праздник музыки и наследия Джими Хендрикса." Открывались гастроли концертом в Сиэтле, затем концерт в Портланде, штат Орегон, затем — Сан–Франциско, где Джими полюбили с того самого дня его Американского прорыва.

Я прилетела в Сиэтл за три дня до открытия. Накануне шоу я разговорилась с двумя музыкантами, которые знали и джемовали с Джими, когда были ещё подростками. Они сказали мне, что даже не собирались идти туда.

— Нам там делать нечего, — честно признался один из них. — Это всё её штучки.

— Она — ведьма и место ей в аду! — конкретизировал его приятель. — Всё что сделано Жени — сделано ради её обогащения, даже его добрую память она пользует ради власти над людьми.

Я полностью осознала их слова, только побывав на концерте, состоявшемся в Парамаунте, только что отреставрированном театре в центре Сиэтла. Воздух субботнего вечера был насыщен всеобщим возбуждением, Жени, в новой своей роли импресарио, установила в фойе длинный стол, за которым выстроились симпатичные молодые продавщицы, предлагающие различные безделушки от Экспириенс–Хендрикс жаждущим сувениров посетителям. Их, уже заплативших пятьдесят долларов за билет, обували ещё на пару–другую десяток. И вечер оказывался в итоге очень дорогим. Одна единственная вещь раздавалась бесплатно — каталог дорогих безделушек с символикой Джими от компании Экспириенс–Хендрикс.

С одной из продавщиц я познакомилась:

— От всего этого меня тошнит, — призналась она мне. — Мой отец без ума от Джими, и я слетела с катушек от радости, когда Жени меня приняла на работу. Я знала, что отец был бы горд за меня. Но насмотревшись на "работу" Жени…

— Вы давно работаете у неё? — поинтересовалась я.

— Нет, совсем немного. Она — нехороший человек. Она относится к нам, как если бы мы были грязью под её ногами. Но если кто–нибудь из посетителей занимает хоть сколько–нибудь высокую должность, она становится самой лживой и фальшивой личностью в мире — этакой миссис Радушие–и–Обходительность, бубнящей о том, как близки они были с её братом.

Не стоит говорить, что я не сказала ей, что знала Джими, это только увеличило бы её разочарование. Ведь я здесь только ради музыки и только для того, чтобы увидеть Мич Мичелла и Билли Кокса.

В этот момент к девушке подошёл её муж:

— Дорогая, я только сейчас с трудом припарковал машину, — сказал он. — И совершенно бесплатно!

Она усмехнулась и, обращаясь ко мне, пояснила:

— Сто долларов за два билета для нас — большие деньги. Но Джими стоит дороже этого.

Возможно, около полутора тысяч слушателей были оглушены более чем трёхчасовой, не считая антракта, невероятно громкой музыкой. Шоу открылось интерпретацией Шелдона Рейнольдса Foxy Lady. В конце которой, её муж объявил: "Посвящаю её Жени".

Я была очень удивлена, не увидев на сцене ни портрета Джими, ни цветов, ни тёплых слов, сказанных в память о нём. Играли его песни, и я вспомнила слова, которые он мне часто говорил:

— И запомни — всё дело в нюансах.

Но в этот вечер всё дело было не в нюансах, всё дело было в громкости.

Затем на сцену вышла сама леди — Женевьева Джинка–Хендрикс–Райт–Рейнольдс, а по–просту — Жени.

— Она напоминает мне короткую и толстую Минни, подружку Микки–Мауса, — произнёс среднего возраста мужчина рядом, который, не переставая, бросал меткие замечания на протяжении всего концетра. — Но она бесспорно счастлива иметь братом Джими Хендрикса.

Странно, но Жени, обычно не упускающая случая пространно распространяться о своём детстве, проведённом вместе с Джими, ни словом не обмолвилась о нём в этот вечер. Теперь же в свои сорок с небольшим она предпочла посвятить свою любовь Элу Хендриксу. Невысокая брюнетка, президент и исполняющий директор Экспириенс–Хендрикс, в этот вечер превратившаяся в импресарио, одетая в тёмные бриджи, едва прикрывающие ей колени, в высокие, остроносые сапожки с обвивающими её ноги кожаными тесёмками. С понтом одетым топике, с, по–видимому очень дорогим, шелкографическим портретом Джими. Боб Хендрикс, её вице–президент, одетый в футболку с подобным рисунком и периодически играющий с чрезмерным энтузиазмом роль танцевальной группы поддержки и поклонника рок–звёзд, которые сменяли друг друга на сцене — Вернона Рида и Living Color, и Double Trouble. Находящийся под явным влиянием Хендрикса и Стива Рэя, Кенни Уэйни Шеферд, сыграл страстного Джими и был по достоинству оценён аудиторией, состоящей на три четверти из мужского пола в возрасте от десяти до семидесяти лет. Как истые клакёры толпа визжала, кричала и аплодировала местным сиэтловским группам.

К моему огорчению только где–то в середине концерта на сцену вышли Мич Мичелл и Билли Кокс. Билли широко улыбался и по–детски был рад, что его узнали. Мич, по–прежнему такой же худой и светловолосый, стал критически осматривать ударную установку, оказавшуюся далеко от той какой она должна быть по его представлению. В замешательстве, он подошёл к краю сцены и, обратившись к слушателям, произнёс, что, к сожалению, времени на репетицию у них почти не было. Ко всем несчастьям добавилось, что его забыли представить и многие просто не поняли, кто он такой. Но он оказался не в одиночестве — никто не узнал присоединившегося к Билли и Мичу, чтобы спеть Angel, легендарного Пола Роджерса солиста знаменитых британских групп Free и Bad Company. Но всё же ему удалось расшевелить толпу, и они подпевали ему хором.

Несколько вещей в развязном чикаго–блюз искусно исполнил на акустической гитаре одетый во всё ярко–зелёное Бадди Гай.

Я ушла, так и не дождавшись Red House Blues. В завершение концерта, как писали потом газеты, на сцене собралось девять гитаристов, которые вместе исполнили Voodoo Chile.

Алчность пожирает самою себя

Празднование в трёх городах музыки Джими для Жени прошло с большим успехом, но вскоре трон под ней загорелся. Недели праздника превратились в месяцы осады с более чем сорока свидетелями, рассказывающими каждый свою историю. Один господин, идя по коридору, сказал репортёру, что видел как Жени выбежала из зала вся в слезах и повторяла своим адвокатам:

— Мне нечего бояться суда!

В 1994 году Жени Хнедрикс–Райт выступила перед огромной аудиторией Вудстока-2 и нарисовала портрет спасительницы музыки Джими, пытающейся вместе со своим отцом выиграть этот судебный процесс, сражаясь круглые сутки со всеми этими жадными адвокатами. Теперь, десять лет спустя, когда подробности льющихся через край щедрот Жени Хендрикс–Рейнольдс циркулируют по Сиэтлу, она не кажется спасительницей — а всего лишь барышником, который свято верит в благотворительность, ограничивающуюся своим кошельком. Теперь, десять лет спустя, оказалось, что Жени не потратила ни цента на попечительскую деятельность, как доверительный собственник Фонда Эла Хендрикса. За два года, прошедшие со времени смерти Эла, ни один из бенефициариев никаких процентов не получил.

Вскоре после перехода контроля над наследием Джими из рук Лео Брантона в 1995 году в руки Эла Хендрикса с Жени, всегда находящейся под рукой, она сказала журналистам:

— Сегодня Джими вернулся домой, и мы будем заботиться о нём. Он вернулся в свою семью, где ему всегда было уютно.

Финансовые документы "семейной компании" (до недавнего времени) сохранялись в строжайшем секрете, но экстравагантный стиль жизни Жени показывал лучше всяких слов её "заботу о нём" и о "семье".

"Аморальный судебный процесс о наследии Джими Хендрикса начинается"

Таков был заголовок в Сиэтл–Пост–Интеллиджесере от 29 июня 2004 года.

Одним из первых свидетелей был заслушан Йейл Люис, специалист по интеллектуальной собственности и концертной деятельности, который привёл Эла и Жени к их "победному заключению", он давал показания о своей работе с Жени с 1993 по 1995 год. Он рассказал судье Джеффри Рэмсделлу, что даже перед заключением, Жени была заинтересована исключением Леона из завещания Эла и сделала всё, чтобы брат Джими не был вовлечён в дела Наследия ни с какой стороны.

— Она — заинтересованное лицо, — сказал Люис, — и сделала так, чтобы наследство перешло к ней по прямой линии, так же, как, по её словам, переходит у Рокфеллеров или Фордов.

Жени хотела, чтобы её четверо детей, сказал он в суде, "получили свои проценты и свою долю наследства".

Слушатели дела вздрогнули, когда услышали, что даже до получения Элом и Жени прав на наследство, она мечтала, чтобы и о её сыновьях говорили с таким же придыханием, как говорят о старой Америке — пантеоне фамилий миллиардеров.

Краткое изложение дела Леона, уместившееся на сорока трёх страницах, и предоставленное в суд его адвокатами, Робертом Дж. Каррэном, Лэнсом Л. Лоузи и Джоном П. Милем, наполнено документами, лаконично передающими положение Семьи и вводит суд в финансовые лабиринты, возникшие после основания в 1995 году Элом и Жени компании Экспириенс–Хендрикс.

Начинается это изложение словами:

"Жадность — хитра, она находит себе место там, где её не узнают. Жадность — лицемерна, она под маской помощи другим обогащает себя. Жадность — магнетизирует, она рисуется перед теми, кому следовало бы лучше разобраться в её помыслах.

Но когда жадность наталкивается на сопротивление, то она неизбежно приводит к краху. Такова природа этого порока — алчность пожирает самою себя…"

Во время процесса, который длился несколько месяцев, Роберт Дж. Каррэн, главный адвокат Леона Хендрикса, предоставил суду материалы для подробного изучения обстоятельств "пожирания алчности". Он задавал вопросы веренице свидетелей, выступающих поодиночке и группами, и проводил перекрёстный опрос, чтобы подвести всех к общему положению:

"И прежде, и после смерти Эла Жени, как должностное лицо, пренебрегая всеобщим доверием, вела экстравагантный образ жизни рок–звезды. И, несмотря на то, что компания заработала за период с 1993 по 2002 год более 48 с половиной миллионов долларов, было растрачено около 49 с половиной миллионов, причём нуждающимся бенефициариям за все годы было выплачено всего 540 тысяч долларов. По крайней мере, 19,2 миллиона долларов из этого было упущено из–за растрат и неправильного управления."

Из предъявленных документов следовало, что при каждой деловой операции Экспириенс–Хендрикс исчезала некая сумма. Из бумаг предъявленных суду следовало, что

"не только суммы, исчезающие при каждой деловой операции и накапливающиеся из года в год, но и чудовищно–разбухшие конверты с ежемесячным жалованием Жени и её приближённые клали себе в карман, не считая даже более чем постыдных премий, выплачиваемых ими самим себе. К примеру, в 2003 году Жени выплатила себе жалованием и премиями 672 тысячи 800 долларов. Своему мужу Шелдону она ежемесячно переводила 4 тысячи долларов, в качестве "гонорара за консультации". Вдобавок компания расходовала ежегодно 34 тысячи 128 долларов на содержание Мерседеса Жени Хендрикс. В итоге за 2003 год Жени получила свыше четырёх миллионов ста тысяч долларов в премиях и "компенсациях", плюс 250 тысяч, полученных её супругом."

Жени, Роберт и племянница Жени, Аманда, также получили более чем один миллион долларов, постановив себе большинством голосов заём, чтобы оплатить свои долги по покупкам особняков. Каррэн заявляет, что такое использование Фонда подрывает финансовые устои компании и является прямой растратой денег всех членов данного доверительного фонда.

— Жени с самого первого дня использовала Экспириенс–Хендрикс, как банкомат, — сказал Дэвид Озгуд в суде. — Они скажут вам, что заработали за прошедшие несколько лет 47 миллионов долларов, но никогда не признаются, что растратили — 48. Вот какой огромный объём исчез в паутине денежных операций.

В зале послышались смешки, когда стали перечислять более ста замечательных должностей, каждая не менее 500 долларов, занимаемых Жени в Экспириенс–Хендрикс.

— Все их жалобы, — сказал основной адвокат Жени, Джон Вильсон, — сводятся к неудовольствию действиям Эла. Они, может быть, считают их неудачными решениями, но они все сделаны Элом.

Вильсон нарисовал печальную картину взаимоотношений Леона с отцом. Он рассказал суду, что требуемая у отца Леоном сумма денег с каждым разом возрастала, что он был наркоманом и что Леон каждый раз бежал, когда отец неоднократно возвращал его властям.

В то же время её адвокаты всё время особо подчёркивали, что Жени Хендрикс была "добропорядочной христианкой", регулярно посещающей церковь.

Леон, такой же худой и гибкий, как его брат, одним из первых каждый день, приходящий в зал заседания, присутствовал на всех и утренних и дневных слушаниях. Одетый соответственно случаю, с длинными тёмными с проседью волосами, аккуратно зачёсанными и убранными в хвостик — он выглядел моложе своих пятидесяти пяти.

Зал заседаний судьи Рэмсделла располагался в старинном историческом здании суда, много раз перестроенном. Белые стены, огромные окна, залитое солнцем пространство. Напротив кафедры — два длинных стола, друг напротив друга, за одним из них Жени и её сводный двоюродный брат Боб со своей командой адвокатов, за другим, немного меньшим — Леон со своими консультантами. Третий стол был поставлен так, что образовывал верхнюю перекладину буквы "П". За ним сидели Дэвид Озгуд, представляющий интересы большинства бенефициариев Фонда Эла, и Карен Бертрам, консультант детей Леона. Их было почти не видно за кипами переплетённых в папки документов и судебных протоколов. Зал не мог вместить всех желающих — всего 75 мест было предусмотрено для слушателей. Самым постоянным из этих семидесяти пяти оказался Шелдон Рейнольдс, высокий привлекательный мужчина — муж Жени — который на протяжении всего времени приносил жене либо кофе в бумажных стаканчиках, либо содовую, бросая одновременно обжигающие взгляды в сторону Леона и его адвокатов. На процессе присутствовали также сводный брат Жени, Вилли, и её сводные сёстры, Донна и Марша — единственные трое, кто не присоединился к остальным членам "семейной компании" и не высказался против Жени и Боба.

Перед самым началом слушания к Линде Джинка и Диане Хендрикс–Тител присоединились Джаки и Франк Хэтчеры, также встав под защиту Дэвида Озгуда. Хэтчеры — выросшие дети и наследники умершей к этому времени племянницы Эла, Грейси, ещё одной бенефициарией Фонда Эла. Под присягой Джаки Хэтчер показала судьям фотографии и подтвердила, что Джими вместе с Леоном жили некоторое время в их семье. Она говорила достаточно сухо — "Имущие и Неимущие". Не теряя достоинства, она дала понять, что бедность никогда не покидала её семью. Её мать состояла на содержании Фонда Эла, и Эл был так великодушен, что ежемесячно подписывал ей чек на 500 долларов, "на проживание". Когда у Грейси обнаружили рак, и не было возможности обратиться к специалистам и купить необходимые лекарства, Эл сказал Хэтчерам: "Расскажите об этом Бобу". Но никакой помощи от "семейной компании" Экспириенс–Хендрикс не последовало. В своих, разрывающих сердце показаниях сын Грейси, Франк, которому пришлось бросить школу, чтобы сидеть с матерью, рассказал о последних её днях.

— Мама умирала в нищете. У нас не было денег на больницу.

В семье Хэтчеров не было денег даже на похороны, и они снова связались с Бобом Хендриксом. Боб вместе с Жени согласились дать им "заём под расписку" в 10 тысяч долларов от "семейной компании" под 6 процентов годовых.

Мне всё равно, что ты там написал в этой книге, я люблю тебя, отец

В один июльский день Джо Аллан, старинный друг Леона, был вызван в суд по просьбе адвоката Жени Хендрикс, Джона Вильсона. Мистер Вильсон хотел узнать, не говорили ли они подростками о родителях Леона. Доходили ли до него слухи о том, что его мать "была с другим мужчиной" до рождения Леона? Вопрос этот одновременно и очень удивил Алана, и смутил. Он сообщил суду, что "все мы естественно считали Эла отцом Леона". А Жени Хендрикс и её сводный двоюродный брат Боб в это время наблюдали в четыре глаза за реакцией Леона, сидящего буквально в метре от них.

В этот день я находилась в зале и хорошо видела, с каким удовольствием они наблюдали за своим адвокатом, Джоном Вильсоном, проводящим перекрёстный опрос свидетелей. Но Леон проявил характер и сохранял спокойствие, несмотря на то, что Вильсон затронул личную жизнь его матери и со смешками пытался добиться от свидетелей признания, что Леон не является Хендриксом по рождению.

Каждый день судебного процесса поклонники Хендрикса, которым не нашлось места в зале суда, с нетерпением ожидали снаружи, спрашивая каждого выходящего о том, что нового произошло внутри. Я видела, как тридцати- сорокалетние люди подошли к Леону у лифта сразу после выступления Джо Аллана.

— Леон, как же так? — спросили они с участием.

Он только улыбнулся в ответ и произнёс:

— Всё хорошо, всё хорошо.

Впрочем, немного подумав и улыбаясь мне, сказал им:

— Со мною остались Джими и наша мать.

Он произнёс это, как если бы память о них служила ему талисманом, который сможет защитить его от всех напастей. И никакого значения для него не имело жестокосердие Жени и её адвокатов — он не чувствовал себя одиноким, всеми покинутым.

Мнение адвоката, участвовавшего в процессе, но не представлявшего интересы Леона, когда я спросила его, что он думает о брате Джими, поставило меня в тупик.

— Разве его унизили? Разве он узнал что–нибудь плохое, чего он не знал прежде?

Всё что угодно, только не такой ответ я собиралась услышать от этого реакционно–настроенного адвоката.

— Если честно, я не думаю, что у него могла бы иначе сложиться жизнь, ведь он прошёл через систему детских домов, — пояснил он свои слова. — Вот причина, почему ему досталась такая тяжёлая судьба. Полагаю, каждый взрослый ответственен за то, что с ним происходит в жизни и это может длиться много лет у многих из нас.

Рядом со зданием суда на холме располагался старый квартал застройки Йеслера, скорее навивающий депрессию, чем желание поселиться в нём. Именно там, как и во многих подобных им местах Центрального района прошло детство Джими Хендрикса. Однажды, в 1968 году, рассказывая мне о своей юности, он суммировал воспоминания такими горькими словами: "Ничего для меня там не было…" Никто из соседей не предполагал, что их Джимми сможет совершить столько за столь короткое время. Теперь, спустя много лет, его наследие вызвало войну, принёсшую многим столько боли, раздражения и унижений. Жестокая ирония заключена в том, что его талант превратился в деньги, растраченные в 2004 году на адвокатов представляющих интересы Жени Хендрикс, чтобы таким варварским способом дискредитировать и унизить его младшего брата, которого он так любил.

В четвёртую неделю слушания дела Джэс Обрехт, всеми уважаемый журналист, много лет занимавший пост издателя журнала Guitar Player, и старший преподаватель в Мичиганском общественном колледже, взял слово. Обрехт рассказал, с какой радостью он воспринял предложение Жени Хендрикс, когда она позвонила ему "18 сентября 1995 года в 25–ю годовщину смерти Джими". Жени призналась ему, что ей было бы приятно, если бы именно он помог написать биографию семьи, работая в соавторстве с Элом Хендриксом.

Обрехт сказал:

— Джими был героем моего детства, и я был счастлив и одновременно горд познакомиться с его отцом.

Он сказал ей, что предпочёл бы сделать, как говориться, полноценную книгу в твёрдом переплёте.

Далее он показал, что спустя несколько дней он прилетел в Сиэтл, где Жени лично встретила его в аэропорту Ситэк. Она также пригласила его на обед, где обсудила с ним все детали его участия. Жени хотела, чтобы он понял, что Леон не сын Эла и не брат Джими, и что эти двое в детстве не были близки. Также Жени рассказала ему, что она дочь Эла и сестра Джими и просила не спрашивать у Эла были ли у Джими дети.

В итоге, Обрехт семнадцать раз побывал у Эла Хендрикса дома и часто звонил ему ради книги, которую назвали "Мой сын Джими". Он рассказал суду, что в одну из первых встреч ему показали коробку с рисунками Джими и он был шокирован, когда увидел, как Жени не прекращая есть сандвич, этой же рукой перекладывала листы с рисунками, на которых тут же оставались масляные пятна.

Орехт засвидетельствовал, что в течение почти четырёх лет общения с Элом заметил большие изменения в его здоровье и поведении.

— Он медленно угасал, как если бы перенёс удар.

И с грустью добавил:

— Когда я ему звонил, в его голосе чувствовалась растерянность, казалось, он с трудом понимал, кто я. Книга отняла у меня много времени и сил, потому что Эл был не способен прочесть напечатанное с четырьмя и даже с пятью интервалами. В итоге рукопись начитала ему моя жена на плёнку, и Элу оставалось только её прослушать.

Помимо всего прочего Эл рассказал Обрехту, что приходил в офис Экспириенс–Хендрикс только по понедельникам и подписывал какие–то бумаги, которые приготавливали для него Жени и Боб.

— Я только ставил свою подпись, — сказал он Обрехту.

На лице Роберта Хендрикса было написано явное неудовольствие, когда он слушал показания Обрехта. В то время как по лицу Жени можно было прочесть, что она его словам не придавала Никакого Значения.

Обрехт рассказал суду об одном разговоре между ним и Элом, когда они ехали в Мерседесе Эла:

— Он сказал мне, что иногда Леон его разочаровывал, когда "выходил из строя". Но сказал, что никогда ни Леон, ни дети Леона, ни его внуки, никогда ничего не требовали от него. Он сказал мне: "Они хотели, чтобы я упомянул их в своём завещании. Я уверен, что Джими хотел бы того же". У Эла не было и доли сомнения, что они одной крови с Джими.

Позже в этот же день, уже после заседания, один из приятелей Леона, "Рейри" Голдман, рассказал мне, что несколько лет назад Леон приехал к нему в Южную Калифорнию, повидаться.

— Леон сказал мне: "Я слышал у тебя есть книжка, которую написал мой отец, я хотел бы полистать её", — начал свой рассказ Голдман. — Помню, мне было страшно неудобно, и я соврал, что у меня её сейчас нет. Леон стал настаивать, чтобы я показал ему "Моего сына Джими". В конце концов, я сдался и стал рассказывать ему некоторые фрагменты из неё. Он выхватил её у меня из рук, пролистал и сказал мне: "Очень многое в ней совершенно не соответствует действительности — все знают, что Жени была заинтересована в этой книге и во всей этой лжи, наполняющей её от имени Эла". Но Леон не хотел верить, что она была способна на такой поступок, и вечером Леон позвонил от меня отцу.

Голдман слышал, как Леон говорил отцу: "Мне всё равно, что ты там написал в этой книге. Я люблю тебя, отец".

— Леон сказал мне после того как положил трубку, что отец на это ответил ему только: "Я тоже тебя люблю".

Переполненный чувством долга

Элу Хендриксу, который раньше зарабатывал своим ландшафтным бизнесом 5 тысяч долларов в год, и который был счастлив, когда в 70–х благодаря Лео Брантону стал получать 50 тысяч ежегодно с наследия Джими, постепенно, мало–по–малу, стали помогать составлять многочисленные завещания. Но сразу после того как Жени в 90–х наняла адвокатскую контору Хендрикс–и–Люис, Люис набросал проект "отмены прежних завещаний", которые подписывал Эл. И чтобы избежать возможной конфликтной ситуации между Элом и Жени, контора Хендрикс–и–Люис поручила юристу Джонатану Ветцелю составить проект нового завещания Эла.

По словам Роберта Каррэна сказанным в суде:

"Основной целью этого нового завещания было замещение старого, 1987 года, завещания, которое оставляло почти полный контроль над наследием Джими Брантону. Леон, Жени и Джун по новому завещанию, подписанному Элом 29 января 1993 года, становились основными бенефициариями.

24 сентября 1994 года Эл подписал второе завещание, составленное за него Ветцелем. По этому завещанию 38% наследства Эла переходит по брачному договору Джун. Жени также получает 38 процентов, остальные 19 процентов и остаток — в ценных бумагах. Леон получает 24 процента в ценных бумагах…"

По смерти Джун её доля распределяется между детьми Джун — Линдой, Донной, Маршей и Вилли, и племянницей Эла — Дианой и его племянником — Робертом, а также женой брата Эла, Пёрл Браун, и его племянницей Грейс Хэтчер.

Джонатан Ветцель, как юрист, профессионально и очень терпеливо отнёсся к своему клиенту — Элу. Их разговор прошёл наедине, и он внимательно выслушал все пожелания Эла и ответил на все его вопросы, затем выслал Элу по почте подробно детализированные пожелания Эла. В итоге Эл остался довольным общением с Ветцелем.

После победоносного "возвращения Наследия Джими", уплывшего из рук Лео Брантона, адвокат Жени, Рид Вассон нанял юридическую фирму Стоэла Райвза и специалиста по вложению средств, Джорджа Стира, для составления проекта наилучшего использования наследства Эла.

В ноябре 1996 года, как сказано в стенографической записи опроса свидетелей,

"Эл оформил с помощью Ветцеля третий вариант завещания. Оно во всём в точности совпадало с завещанием 1994 года, за исключением, того, что в нём упоминалось об образовании Экспириенс–Хендрикс и её дочерних компаний и о рождении ребёнка, Корвины Притчетт, которую Эл посчитал своею дочерью.

Леон и его дети получат 24 процента в ценных бумагах. Другие бенефициарии Эла получат свой интерес непосредственно в семейных компаниях. В соответствии с завещанием 1996 года ни один из наследников не останется без внимания. Со своей стороны, Жени получит 38 процента с наследства Эла".

В соответствии со стенографической записью адвоката Леона,

"в конце ноября 1996 года Жени и Роберт устроили встречу Эла с Вассоном и Стирсом, чтобы обсудить судьбу наследства Эла… Ветцель не был не только не приглашён на эту встречу, но его даже не просили содействовать в разработке этого плана".

Составленный Стоэлом Райвзем план реализации наследства Эла сильно отличался от предыдущего завещания Эла. Он был далёк от идеи семейного бизнеса и предлагал многослойную структуру организации контролируемой неким "правопреемником". По существу этот план давал Жени полный контроль за Хендриксовскими компаниями и в гораздо меньшей степени Роберту, при этом никто из других наследников Эла не имел права голоса. В более раннем варианте этого плана, открывающем эти возможности для Жени (1996 года), 24 процента принадлежали Леону и его детям.

Джорджа Стирса из юридической фирмы Стоэла Райвза вызвали свидетелем 22 июля 2004 года. Судья Рэмсделл внимательно выслушал свидетельские показания юриста, подготовившего документы для составления последнего 2004 года завещания Эла. Стирс показал всем присутствующим высокий класс уклонения и обороны. В своих ответах он всё же признал, что юрист Рид Вассон присутствовал на известной встрече и принял участие в обсуждении нового завещания Эла. Адвокат Леона убедил присутствующих, что как нанятый Жени, Вассон был против своей воли вовлечён в конфликт интересов. И вот теперь, в залитом солнцем зале сиэтловского суда Жени Хендрикс не проявляла ни малейшего беспокойства на счёт решения суда. Она демонстративно жевала резинку, хихикала и шепталась с большим лысым Бобом Хендриксом, постоянно что–то записывающим на небольших голубых листках почтовой бумаги, как если бы кино для них уже кончилось и шли заключительные титры.

В 1968 году маленькая Жени и её мать, Джун, которых Джими охарактеризовал как "благоговеющих перед ним", впервые с ним познакомились. Он тогда на радость отцу передал ему наличных денег для его новой семьи. В последний же раз, когда они виделись, в 1970–м, он покинул родной дом с горечью в сердце и разочарованием, ведь они от него потребовали составления завещания! Думаю, после смерти Джими, и Леон испытал подобное чувство, так как однажды, в 1971 году, он признался мне, что "стал сильно раздражать Джун своим существованием, и что это ненависть, как он думает — вся из–за денег". История часто повторяется в своём развитии, но только в этот раз — он стал раздражать Жени. Во все годы в литературе и кинематографе описывались характеры жадных, манипулирующих людьми, неблагодарных дочерей. Но такова жизнь. Эл Хендрикс был очень добр к Жени, и недаром она и её компания оплачивали те шесть месяцев частных встреч со стаей юристов–советчиков, сфокусировавших все свои усилия на "подгонку" завещания Эла.

В конце концов, как это всё обычно получается в таких случаях, Эл переполненный чувством долга подписал лежащие перед ним бумаги. 16 апреля 1997 года он подписал первое дополнение к завещанию 1996 года. В нём шла речь о передаче Жени компании Axis Inc. и увеличении доли Корвины Притчетт, если будет доказано его отцовство. Её доля должна возрасти до 50 процентов. И чтобы завещать Жени пропорциональное количество на реверсивные права на издание музыкального наследия Джими, Элу было необходимо сократить долю Леона. Это привело к тому, что брат Джими, Леон, оказался наследником единственной золотой пластинки, а его дети и вовсе лишены наследства.

12 февраля 1998 года Эл на новых условиях повторно учредил свой доверительный фонд и были оформлены в этот день сопроводительные "переполняющие" завещание бумаги, а Жени позаботилась, чтобы момент подписания Элом этих бумаг был заснят на видео.

22 июля представляющая интересы шести детей Леона, Карен Бертрам, единственная из адвокатов присутствующих в суде, имеющая реальный опыт в работе в судебных процессах над завещаниями, внимательно слушала показания Джорджа Стирса. Она высказала мне надежду по отношению к своим клиентам, что "только завещание 1996 года должно иметь силу". Леон и его команда адвокатов просила суд обсудить следующие вопросы о защите прав:

• создание доверительного фонда для Леона и его детей, который бы составлял не менее 24 процентов Наследия Хендрикса и созданный из доли в настоящее время принадлежащей Жени

• обязать Жени возместить убытки, понесённые всеми бенефициариями Наследия (за исключением самой Жени и Роберта) в денежном выражении, за время чрезмерно расточительного управления ею Наследием Хендрикса

• отстранение Жени от единоличного представительства наследства Эла

• отстранение Жени и Роберта от должности распорядителя во всех других доверительных фондах созданных после 1996 года

• запретить Жени и Роберту любой вид кураторской деятельности, и участие в управлении Experience Hendrix, и выплатить компенсацию от Experience Hendrix всем остальным бенефициариям, как собственникам компании

• наложить штраф на Жени и Роберта в пользу Наследия с выплатой гонорара адвокатам в соответствии их доли участия в Наследии

• наложить штраф на Жени и Роберта в пользу Леона с выплатой гонорара адвокатам, погашение судебных издержек и возмещение морального ущерба Леону

В субботу 25 сентября 2004 года вышел долгожданный номер Сиэтловского Таймс с заголовком через всю первую полосу:

"Брат Джими Хендрикса ничего не получит из 80–миллионного Наследия"

В статье Кристины Кларридж, репортажи которой из зала суда регулярно печатались, начиная с июня, читаем:

"Сводная сестра Джими Хендрикса — женщина, которую он видел всего несколько раз — унаследовала всю массу наследия умершей рок–легенды по решению, вынесенному вчера Королевским Окружным Верховным судьёй.

Брат Джими, Леон Хендрикс, проиграл свой иск на обладание доли Наследия, оцененного в 80 миллионов долларов, после семи недель судебных баталий, из которых обе стороны вышли побитыми и не безгрешными.

Так как в той части судебного решения, зачитанного вчера судьёй Джеффри Рэмсделлом в безмолвной тишине, хотя и переполненном слушателями зале суда, говорилось, что Жени Хендрикс — введённая в семью Хендриксов, когда отец Джими, Эл, женился на её матери — лишалась права распоряжаться имуществом на началах доверительной собственности остальных бенефициариев, так как она превысила свои финансовые полномочия по отношению к ним."

Другими словами, не было ясно–очерченной победы ни у одной из сторон. Наблюдатели, находящиеся в зале суда, в один голос заявляли, что Жени плакала после того, как судья зачитал решение, и они особо подчёркивали, что "все её прихожане бросились к ней, предлагая свои носовые платки" со словами: "Бог хочет, чтобы ты победила!" Леон же, переживающий боль разочарования за свою семью, казалось, оставался невозмутимым.

Брайан Александер написал в Нью–Йорк-Таймс:

"Друзья и родственники обеих сторон, ожидавшие окончания суда снаружи, хлынули в зал. На всех, поддерживающих сторону Леона, были надеты белые футболки с надписями "Кровь Джими течёт во мне" и "Его наследие остаётся жить в сердцах его семьи и друзей"."

Юристы Сиэтла нашли решение судьи достаточно реакционным и оставляющим место для распространения дальнейших слухов о возможном сопротивлении остальных бенефициариев в будущем, так же как и других значительных финансовых операциях.

— Нельзя сказать, что судья симпатизировал Жени, либо симпатизировал Леону, — заявил один адвокат, участвовавший в процессе. — Он следовал фактам, и было ясно, что Эл дал Жени все те полномочия, которые она желала, независимо, касались ли её желания управления деньгами, его музыкой, либо перенесения останков Джими на новое место, ею выбранного.

Судья Рэмсделл выяснил, что "Эл полностью доверял Жени и обращался к ней за советами и рекомендациями" и что "Жени была привлечена к обсуждению возможности использования наследства" и что "доля наследства, получаемая Жени оказалась неестественно большой". В то время как эти факты были "достаточны, чтобы предположить неподобающее влияние с её стороны" суд выяснил, что Леон не обладает убедительными доказательствами. Поступки Леона — включая его бегство из реабилитационной программы, несмотря на свои обещания пройти её полностью, и его "неспособность обращаться с денежными массами" — показали, что его доля в завещании была бы "растрачена" и были, как решил суд, достаточны для его отца, чтобы лишить его наследства. Но в суде также выяснилось, что Жени и Роберт нарушали свои обязательства перед бенефициариями и что их следовало сместить с должности распоряжающихся имуществом на началах доверительной собственности.

В частности, после "рассмотрения и разбирательства представленных юридических документов" среди прочих тридцати пяти страниц решения, вынесенного судьёй Рэмсделлом, он определил следующие:

• В ходе судебного разбирательства обнаружилось, что у истца [Леона Хендрикса] не оказалось достаточно оснований, чтобы обосновать, что у Эла Хендрикса не хватило завещательного объёма, чтобы ввести его в своё завещание, составленное после 1996 года

• Столкновение интересов привело к разногласию по поводу того, преследовали ли юристы, составляющие завещание Эла, интересы самого Эла. При подробном рассмотрении имеющегося материала, у нас не было возможности обнаружить, что это утверждение подтверждается очевидными фактами

• Леону Хендриксу и его детям не удалось доказать нам существования чрезмерного влияния в высшей степени ясными, обоснованными и убедительными фактами. По этой причине их требования приходится отклонить

• Суд вынес решение сместить Жени и Роберта Хендриксов с поста доверительного собственника в фондах Дианы Хендрикс–Тифел, Линды Джинка и семьи Хэтчер. Также суд обязал Жени и Роберта выплатить гонорар адвокатам вышеуказанных бенефициариев, а также погасить издержки, связанные с процессом расследования и выплатить оговоренную сумму в качестве долга банку штата Вашингтон как сораспорядителя. Эти суммы возникли вследствие халатного отношения Жени и Роберта Хендриксов к своим должностным инструкциям и должны быть ими покрыты

• Требование сместить Жени с поста единоличного представителя завещания Элла отклонено как не вызывающее сомнений. Суд считает несвоевременным требование сместить её с данного поста. Однако суд удерживает за собой право в будущем пересмотреть решение по этому пункту. Жени и Роберт также вменяется в обязанность обосновать свои ежемесячные доходы и займы, а излишки должны быть законным образом возвращены компании Experience Hendrix

В ходе судебного разбирательства выяснилось, что всемирная компания Sony/ATV, которая управляла авторскими правами на песни Джими, ссудила Жени и компании Экспириенс–Хендрикс два с половиной миллиона долларов на судебные расходы. Такая любезность удивила многих в звукозаписывающей индустрии, которые посчитали это некрасивым, что Sony/ATV приняла одну из сторон в процессе, названном в репортажах из здания суда "рок–процессом века". В итоге, эта значительная сумма оказалась взятой из заработанных на музыкальном материале Хендрикса денег и потраченной на попытку нанести поражение брату Джими, которого так любил он, и защитить Жени, которую он едва знал.

— Это какое–то чудовищное недоразумение, — суммировал общее мнение сиэтловский студент юридического факультета. — Этот суд не имеет ничего общего ни с Джими, ни с тем, о чём он мечтал. Думаю, именно такого позора он и хотел избежать, тогда, 18 сентября 1970 года.

Мёртвыми рок–звёзды стоят дороже

Все эти годы, прошедшие после смерти Джими, шли постоянные споры между правообладателями на его песни, споры между противоборствующими группами, пытающимися удержать эти права, у себя в разных странах. А Жени, она истратила на адвокатов денег значительно больше, чем за всё время получили музыканты.

Один юрист из Сиэтла, кто знал, сколько сил вложил Лео Брантон в это дело, выразил своё удивление в разговоре со мной, что в процессе не было упомянуто даже его имя.

— Я хорошо знаю, — начал он, — что вопреки самому отвратительному судебному процессу 90–х, Лео Брантон продолжал помогать Элу Хендриксу в различных более поздних тяжбах и в попытках возвратить оставшуюся интеллектуальную собственность.

Когда я в свою очередь выразила удивление по поводу помощи Брантона Жени, ведь я знала, что она публично и в частных беседах отзывалась о нём в очень оскорбительных тонах, он усмехнулся и добавил:

— Жени даже послала Брандону письмо, принося ему свои извинения.

Я позвонила Лео Брантону, и он подтвердил, что 31 марта 2003 года Жени Хендрикс прислала ему длинное письмо, в котором она пишет, что его помощь в суде с Эдом Чалпиным/PPX, прошедшем в Англии, была для неё неоценима и благодарит за консультацию в вопросах с оставшимися контрактами. Она благодарит его за долголетнюю преданность её отцу и выражает сожаление, что во время судебного процесса 1993 года Брантон был несправедливо обвинён в мошенничестве. Этот адвокат в отставке признался мне, что Рид Вассон, теперешний главный адвокат Жени, посчитал, что этим письмом сможет заштопать прорехи в прошлом. По крайней мере, получив это письмо, Брантон почувствовал облегчение по поводу сложившейся ситуации и написал ответ, в котором он благодарил её за тёплые слова.

Он убеждён, что Жени никогда бы не стала настраивать против него своего отца, даже если бы на этом настаивал Пол Аллен.

— Необходимости обращаться в суд не было, — сказал мне Брантон.

— И вы считаете, что до сих пор бы управляли Наследием Хендрикса, если бы не тот судебный процесс? — спросила я.

— Несомненно! — воскликнул Брантон.

В течение нашей долгой с ним беседы Брантон упомянул о многих участниках саги о Джими Хендриксе, и о том, что рок–звёзды обычно повышаются в цене, если они мертвы, а относительно процесса Леона Хендрикса против Жени 2004 года, Брантон сказал:

— Сначала существовало завещание, по которому Леону отходил определённый процент, затем оно переписывалось несколько раз, и в итоге он оказался полностью исключён из отцовского завещания. Я не знаю, что послужило этому причиной. Думаю, это бесчестно по отношению к брату Джими, и я не понимаю, почему никто не вызвал меня свидетелем на этом процессе.

— Да, странно, — поддержала я его. — Я тоже думаю, что вы бы оказались очень кстати со своими показаниями, как один из важнейших свидетелей.

— Именно так, — сказал Брантон. — Но никто так мне и не позвонил.

Я не удержалась и полюбопытствовала, какого он мнения о Чалпине:

— В 2002 году вы помогли Жени Хендрикс в деле с Чалпиным, вам же все эти годы часто приходилось с ним видеться, ведь так, верно?

— Даже чаще, чем вы думаете, — сказал Брантон. — Когда меня спрашивают о Чалпине, я часто отвечаю, что создаётся впечатление, будто он испытывает какое–то сексуальное влечение к судебным процессам. Помню один случай в 1973 году — я приехал в Англию в связи с одним судебным процессом, который, кстати, он проиграл. Он попытался меня втянуть в тяжбу, но у меня не было никакого желания давать ему пятьдесят процентов, подобно Братьям Уорнерам, которые уже отстёгивали их ему по американским законам. Они уже почувствовали, что на материале Хендрикса можно делать миллионы и не хотели потерять такую возможность, и поторопились заключить с ним соглашение. В то время адвокаты Хендрикса не смогли добиться от него отказа от прав из–за различия в законах иностранного государства. Там решалось, либо подписываем множество соглашений, либо не подписываем ни одного. Решалось, соглашаемся ли мы с этим Чалпиным, с ним самим и с его условиями или нет. Разобравшись в бумагах, я сказал тогда ему: "От меня вы не получите даже доллара, чтобы купить себе кофе с рогаликом".

Нам зелёный свет!

— Предъявите ваши права. Докажите нам, что они у вас есть, — такие и подобные насмешки понеслись навстречу Жени Хендрикс, из далёкого от Сиэтла места, когда двух почтенных пожилых джентльменов заинтересовал процесс, на котором оказались закопанными глубоко в землю выдвинутые Леоном Хендриксом требования против неё. Из одного из живописных городков на южном побережье Англии Джон Хиллман, директор Яметы и автор всех основных её документов, и преданный ему, ныне уже покойный, ассистент, сэр Гай Хендерсон, внимательно следили за событиями, разворачивающимися вокруг компании Экспириенс–Хендрикс.

Также и Эд Чалпин неизменно находился рядом с телефонным аппаратом в своей нью–йоркской квартире, в которой он прожил большую часть своей жизни. В том же квартале находилась его небольшая студия, в которой он впервые увидел Джими Хендрикса в далёком уже теперь 1965 году. Он жил, что говорится, "отправил e-mail — день прошёл", всегда готовый пополнить свою коллекцию возможными связями относительно музыки Хендрикса.

Казалось, Чалпин и Хиллман подруживали, но со временем их разделили серьёзные разногласия.

Долгое время Чалпин уговаривал Лоренса Миллера, в прошлом известного британского импресарио, основать независимую звукозаписывающую компанию Purple Haze Records:

— У Жени права далеко не на все существующие плёнки Хендрикса, — заявлял он. — Вперёд! Нам зелёный.

Но вскоре и их дороги разошлись.

Позднее Хиллман и Миллер скооперировались и издали на массе Purple Haze четыре компакт–диска на материале Хендрикса, последним стало выступление Джими в Стокгольме в 1969 году. Миллер заявил журналистам, что он послал на имя Жени и её адвоката Рида Вассона официальное письмо Генеральному прокурору США и ещё одно в ФБР, в письмах он писал, что собирается подать иск против неё. Но Миллер не смог собрать достаточно доказательств, и обвинения так и остались голословными, поэтому реакции правительства не последовало.

Из документов Английской коллегии адвокатов, помеченных 2 ноябрём 1989 следует, что Джон Артур Хиллман был "отстранён" Дисциплинарным трибуналом (лишён права адвокатской практики). В те пятнадцать лет, прошедшие со дня смерти Майкла Джеффери в 1973 году, Хиллмана часто обвиняли в некорректном поведении и, более того, в использовании доверия клиентов в личных целях, в особенности это касалось "сбережений доверенных ему его клиентами".

Хиллману сделали сложную операцию на сердце, а позднее он перенёс обширный инфаркт и начал страдать потерей памяти. Хиллман несколько раз виделся с Джими Хендриксом, и уже в настоящее время, разговаривая с деловыми партнёрами и с прессой, приводит, по большей части, совершенно неправдоподобные беседы с Джими и даже с Моникой Даннеманн. Также Хиллман продолжает настаивать, что именно ему, но никак ни Жени, принадлежат права на номерные альбомы Опытов. При этом он не предъявляет никаких доказательств, относясь с пренебрежением не только к юридической стороне этого вопроса, но и к заявлениям о его банкротстве относительно, как говорят, его смещения с должности директора компании Ямета.

Благодаря своим двадцати с небольшим годам служению Элу Хендриксу Лео Брантон остаётся наиболее хорошо информированным относительно различных музыкальных прав на наследие Джими Хендрикса человеком, и он был очень удивлён, услышав такое заявление Хиллмана, сделанное в 2004 году.

— Правда состоит в том, — сказал мне Брантон, — что Джон Хиллман является одним из организаторов и основателей компании Ямета в 60–х, а в 70–х мы проводили ревизию Яметы и всего продукта, производимого ею.

И, помолчав, со вздохом добавил:

— Каждый день появляются всё новые и новые претенденты, предъявляя свои права на Хендрикса или требуя выплаты "компенсаций". Не думаю, что эта сага придёт когда–нибудь к своему логическому завершению.

Один из лондонских адвокатов, знакомый с подробностями дела Хиллмана, сказал:

— Он кажется мне очень умным человеком, и я думаю, он полагает, что знает, у кого спрятан скелет в шкафу. Возможно, он хочет подороже продать свои знания. Или, может быть, как и Эду Чалпину, ему просто нравится эта игра.

Вышедший уже на пенсию, а в прошлом занимавший высокий пост в звукозаписывающей индустрии, хорошо знавший самого Джими и продвигавший в Америке музыку Опытов, ньюйоркец, которому приходилось в своё время работать и с Хиллманом, и с Чалпиным, видит в Чалпине наибольшую угрозу империи Хендрикса.

— Чалпин всегда сидит в засаде, — поделился он со мной своими соображениями. — Думаю, у него заготовлено много фейерверков, и не всегда безопасных. Он готов на любую провокацию, когда разговор заходит о музыке нашего бедняги-Джими.

И мой дух возвысится

Против Жени Хендрикс выдвинут ряд серьёзных обвинений. Её, президента и исполнительного директора Экспириенс–Хендрикс, обвинила Vivendi/Universal, которой принадлежат музыкальные активы Джими Хендрикса в её подразделении — MCA Records. По слухам распространяемым в Сиэтле к концу 2009 года МСА должны прийти к некоему соглашению с Экспириенс–Хендрикс и что ещё до того как начался процесс 2004 года, Жени была рада всем объявить, что выручка составит 50 миллионов долларов. Однако, из надёжных источников в Сиэтле, в Нью–Йорке и в Лос–Анжелесе известно, что попытки Жени запустить механизм Экспириенс–Хендрикс в конце 90–х оставались минимальными. И никто не мог с определённостью не только сказать будет ли кто–нибудь заинтересован в Экспириенс–Хендрикс в 2009 году, но и то, что останется ли Экспириенс–Хендрикс к этому времени вообще в бизнесе.

— Печально, что с памятью и музыкой Джими Хендрикса связано столько грязи и возни, — сказал Харви Куберник, лос–анжелесский музыкальный обозреватель. — При жизни Хендрикс мог бы быть более успешным, если бы его менеджеры были бы профессионалами или просто честными людьми. Перед ним преклонялись, но им и пользовались. Прискорбно, но Джими мог доверять только маленькой горстке людей, и горько думать, что с его смертью ничего не изменилось.

Вскоре после моей встречи с Куберником, мне попался в руки листок Голливудского Репортёра, музыкального теле- и кинообозрения, с анонсом на всю страницу. Большая фотография Джими, играющего в Монтерее, и строчка над ней: "Всемирно известный гитарист". Под фотографией стояли такие слова:

Экспириенс–Хендрикс

Все права на имя, схожесть, изображения

и музыку Джими Хендрикса

Далее следовали номера контактных телефонов и адрес штаб–квартиры Жени в Сиэтле.

— Когда твою песню используют в коммерческих целях в телерекламе, вся ценность её пропадает, опошляется сама идея, — сказал мне однажды Джон Фогерти. — В лучшем случае, она просто превращается в пустое место.

И Джими бессомненно согласился бы с этим.

Но что может сделать мёртвая рок–звезда, когда его песни рекламируют печенье с ягодной начинкой, автомобили или спортивные туфли Рибок и, более того, когда на его схожесть и на его цитаты составлен семейный каталог цен.

Помню, как–то Джими с восторгом рассказывал мне исторю диккенсовского Дэвида Копперфильда и как обливался горькими слезами, когда в первый раз читал её. Однако он никогда не читал Холодный дом Диккенса, где описана бесконечная борьба нескольких поколений одной семьи, с вереницей адвокатов, сменяющих друг друга и насыщающихся кровоточащим наследством за проходящие перед читателем десятилетия.

Всё время со дня его смерти, а особенно в последнее десятилетие, творчество Джими Хендрикса было заложником жадности и эгоизма чужих людей, у которых фактически не было не только ничего общего с ним, его креативным видением мира и его бесконечной радости созидания, но и ни чувства смирения или человечности.

У Джими Хендрикса не было чековой книжки. Он не был миллионером. Не было собственного дома. Он жил своим талантом и своим ежечасным тяжёлым трудом.

Летом 1969 года он вёл со мной долгие серьёзные беседы о непрерывных препятствиях из юридических документов, выстраиваемых перед ним на всём его трёхлетнем пути успеха, при этом сам Джими казался мне невозмутимым, и на мой немой вопрос он ответил мне тогда:

— Я хорошо вижу этот день, когда всё материальное слетит с меня и мой дух возвысится.