Джин с Толиком

Глава двенадцатая, про пьяного СЛОНА

Ключи очень сильно пахли железякой чертовой, но никак не хотели звенеть – во всяком случае, я не слышал никакого звука. Рука ощущала тяжесть металлических открывалок для дверей, ясно было, что они сталкиваются друг с другом, и должны издавать при этом приветственный (или прощальный?) звон, но звука не было.

Я оставил ключи в покое и принялся за собственные уши. Пощипав их за мочки и проверив пальцами наличие в ушных раковинах бананов, я понес околесицу – точнее, начал ее делать. Как делается околесица, я точно не знал, поэтому я подошел к зеркалу и посмотрел в него глупыми глазами. Пару раз хлопнув ресницами, оттянул веки – вроде бы все было в норме. Глаза продолжали оставаться зелено-карими и смотрели прямо, а не сходились к переносице, любуясь друг на друга.

Тогда я показал себе язык и очень внимательно его осмотрел. С ним тоже все было в порядке. Единственное, он не умел сворачиваться в трубочку – но этого он не умел и раньше. Я растерянно причесался и побрызгался туалетной водой. Запах парфюма нос почуял, кожа ощутила распыленную ароматную влагу.

В кармане проснулся Джин, и не замедлил появиться снаружи. Его лобастая башка, протиснувшись между мной и курткой, сначала глянула с высоты на далекий пол, потом повернулась ко мне. Он сочувственно взирал на меня своими большими сонными глазами. Казалось, кот тоже почувствовал, что со мной творится что-то неладное, и был готов мчаться за ветеринаром. Хотя, конечно, все это было чистой воды выдумкой – беспокойство зверька объяснялось новизной обстановки. Я выпустил его на волю и снял мокрую одежду и обувь.

Пройдя в комнату, достал из холодильника бутылку минералки и припал к горлышку. Но тут же от него отпал, потому что оно было закрыто пробкой и пришлось ее откручивать.

Когда вода с шипением (вся такая сама из себя газированная) коснулась моего языка и иже с ним, я буквально вкусовыми рецепторами почувствовал звон ключей. И чуть позже, когда полоскал рот все той же минералкой, опять глуховатый звон – такой же, который должны были услышать мои уши, когда я трусил связку, держась за брелок. Звук я не слышал в полном смысле этого слова – я его распробовал на вкус. Причем информация, которую нес этот вкус о звоне, была полноценной, она ничуть не искажалась; как если бы я ЭТО действительно слышал, а не пил.

Я сел на пол, поставил к ногам бутылку и попытался закурить. Даже чиркнул спичкой, и держал ее в дрожащей руке, пока искал сигарету. Потом вспомнил, что уже несколько часов, как не курю. Спичку бросил на пол и начал думать о том, что мне из вещей нужно будет в психиатрической лечебнице.

И тут зазвонил телефон. Зазвонил! Он звенел звуком, а не был запахом, изображением или вкусом. Я это не чувствовал кожей, а слышал по-настоящему, ушами. Решив, что самая полезная вещь в психушке – это действительная справка о собственной нормальности, но, все же, до конца не придя в себя, я поднял трубку, и вместо привычного «Да» или «Алло», спросил:

– Кто говорит?

– Слон, – ответила трубка голосом Вячеслава Михайловича Слоновитого после небольшой паузы, вызванной неординарностью моего телефонного приветствия.

– Что надо? – я продолжал возвращаться к полноценной жизни, но, похоже, застрял где-то в четырехлетнем возрасте.

– Шоколада! – радостно вспомнил Корнея Чуковского Славик на другом конце провода. Он, судя по всему, тоже пускал там пузыри, но не по причине легкого сумасшествия или из-за впадения в детство: из трубки явственно слышался запах перегара.

Я решил не обращать внимание на путаницу, возникшую в работе моих органов чувств, и продолжил познавательную беседу:

– Ты откуда? – спросил, и тут же осознал всю неправильность постановки вопроса. Судя по алкогольному акценту и тяжести запаха, Славик на такой вопрос, кроме того, что он местный, не ответит ничего. Ну, или вспомнит о кораблях пустыни. Но он оказался на высоте:

– Из будки.

– Бери тачку и дуй ко мне, – я искренне надеялся, что он вдали от собственной квартиры, и не полезет в кладовку за зеленой двухколесной тачкой. И не станет дуть на нее, транспортируя в сторону моего дома. С него бы сталось…

Трубку на место Славик повесить забыл, и я еще услышал его залихватский свист, звук останавливающегося автомобиля и хлопок дверью. После этого какой-то добрый самаритянин вернул трубку на место, и все сменилось гудками. Вообще, была у Слона какая-то патологическая любовь к проводным телефонам – звонить же по собственному мобильному он люто ненавидел.

Я вступил в тапочки и пошлепал открывать форточки. Относительно свежий воздух урбанизированного города ворвался в комнату, подняв почти до потолка белоснежные гардины, и хлопнул дверью на кухню.

Джин обходил владенья свои, тщательно суя крохотный любопытный нос во все уголочки. Я разобрал собственный рюкзак, поставил в прихожей кошачий туалет, насыпав в него наполнитель. Миски установил на кухне, в белую сразу же налил воды. На кухню тут же приплелось это маленькое чудо, пока еще косолапое и неуклюжее.

Начинать хлебосольство с сухого корма не хотелось. Покупал я его для экстренных случаев, как неприкосновенный запас. В холодильнике отыскался жареный зеркальный карп – не очень свежий (три дня как пожарили), но вполне еще съедобный. Я его покромсал небольшими кусочками, и выложил в серую миску. Джин, урча громче двухкамерного холодильника, принялся жадно поглощать рыбку.

Открыв стоящий на подоконнике баллон с отстоявшейся водой, я затеял поливать цветы, одновременно пытаясь освобожденной от тапочка ногой включить стоящий на полу музыкальный центр. Когда это удалось, центр сообщил мне, что он – рекламная служба «Антикварного радио», а потом, через какое-то время голосом Ветлицкой спел песню, в которой были строчки: «Теплая вода, золотой песок. К северу лицом, сердцем на восток». Я с удивлением отметил, что при таком описательном расположении сердце у певицы должно находиться с правой стороны, или, в крайнем случае, песня должна исполняться исключительно на Северном или Южном полюсе. Ну или, уж в самом крайнем случае, кому-то просто свернули шею.

Я закончил поливать чахлики на подоконнике и принялся молоть кофе. Через десять минут, в халате, взяв через его рукав ароматно дымящуюся турочку (пластмасса с ее ручки исчезла после празднования прошлого Нового года), я отправлялся в гостиную, когда в дверь постучали.

Равномерный стук продолжал раздаваться, пока я искал место для горячей турочки и шел к двери. На пороге стоял Слоновитый, и радостно улыбался.

На ногах он еще держался, но качало его уже по всем трем пространственным координатным осям, а на временной он, похоже, сел на мель. На его лице было написано простое и дешевое алкогольное «счастье». Которое завтра сменится простым человеческим несчастьем – уж кому, как не мне знать и помнить об этом все подробности! Судя по всему, пил Славик со вчерашнего вечера.

Пакет в его руке красноречиво звенел. Я начал уже было делать вздох облегчения по поводу посещения моей скромной персоны пьяным Слоном со слоновьим же запасом алкоголя, как явственно почувствовал запах коньяка. И со злорадством подумал: «Ну уж тут-то точно ошибочка – от Славика определенно несет водкой и пивом», и с надеждой на отрицательный ответ спросил:

– Коньяк?

Брови Славика изобразили нечто среднее между «А ты откуда знал?» и «Обижаешь – только водка». Он всегда удивлял меня способностью изображать на собственной физиономии противоположные, практически взаимоисключающие выражения, которые при всем при этом легко читались и друг на друга не наслаивались.

Я взял из его рук пакет и заглянул внутрь: бутылка «Арарата», какое-то красное сухое вино, коробка конфет и лимоны…

– Сейчас ты будешь отмокать. Ты мне нужен более-менее трезвым. Говорят, жизнь появилась в воде, попробуем тебя к ней вернуть. В смысле к жизни, – я вздохнул тембром ближе к обреченному, поставил все на стол и пошел готовить джакузи, посадив Славика на табуретку расшнуровываться.

После того, как вода стала набираться в ванну, достал из заначки имени Самого черного дня последнюю сотню евро и пошел в ближайший магазин за хлебом, потому как его дома не было. Рядом с магазином было отделение банка, где я надеялся обменять валюту – рублей не осталось даже на такси для Ирки, которая должна приехать сегодня вечером.

Когда я вернулся минут через десять, неся хлеб, пельмени и яйца, о которых вчера напрочь забыл в торговом центре, Славик уже справился с туфлями и одним рукавом рубашки. Ванна была полна, и тепленькая вода в ожидании чьего-либо тела заставляла слегка потеть зеркало. Я прогнал Славика отмокать, взяв с него обещание не тонуть и не пить шампунь.

Пока он плескался, я успел убрать со стола, сварить пельмени, довести до ума кофе, и порезать лимоны, умело соединив всю эту работу с чтением Джину лекции о вреде пьянства и алкоголизма, а также с сетованиями на отсутствие любимой женщины.

Расставив еду на журнальном столике, снова чуть не закурил. Очень уж хотелось затянуться этой чертовой отравой, запивая ее кофе. Неожиданно из ванной нарисовался Славик, с протрезвевшим взглядом и мокрыми волосами. Натянутая наизнанку майка и сплошь запятнанные водой джинсы очень хорошо сочетались с чудными пузырями, которые он пускал изо рта. Сердце мое опустилось – последние четверть флакона шампуня…

Про шампунь я сказал ему, разумеется, в шутку – даже у такого огромного оригинала, как Слон, не было привычки употреблять моющие средства вовнутрь. Выходит, накаркал, подумал я, но все оказалось несколько проще – Славик настолько пришел в себя, что решил почистить зубы. Правда, выбрал он для этого не зубную пасту, а тюбик крема для бритья (у него всегда было плохо с языками, а «shaving cream» или «tooth paste» как надписи несли для него абсолютно одинаковую смысловую нагрузку).

Впрочем, говоря о том, что он начал приходить в себя, я поспешил. Это мне стало ясно после того, когда я узнал, что он использовал в качестве зубной щетки. В ванной стоял почти целый блок этих щеток, и все из подруг и друзей, кто оставался у нас на ночь, с утра одаривались индивидуальным средством чистки зубов. После чего на щетке царапалось имя, и она готова была ждать своего хозяина вплоть до страшного суда. Ну, или до ближайшего ремонта.

Дело в том, что щеток Слона, в связи с его же частыми посещениями и редкой памятью у меня было уже три. Он их сначала пытался запомнить по цветам, но, видимо, против была какая-то злобная Цветоаномалия – зеленая, синяя и красная щетки были подписаны соответственно «Слон», «Я» и «Слава КПСС». Сегодня же он почистил зубы желтой щеткой с каллиграфической надписью «Евдокия Петровна».

Евдокия Петровна – это хозяйка снимаемой мной квартиры. Ее муж, Саша, за поистине энциклопедическую эрудицию называл ее Дока, а она его – за казачьи корни – Сабля. Причем частенько делая паузу между слогами. Хотя, по логике, правильнее было бы – Шашка, но тогда бы, увы, незаслуженно терялось столь значимое, особенно в моменты, когда Саша закладывал за воротник, мужественное окончание первого слова.

Я ничего не сказал Слоновитому ни про крем для бритья, ни про то, что не эстетично пользоваться предметами личной гигиены посторонних женщин, а просто отобрал чашку с кофе, за которую он схватился, и приговорил:

– Евдокия Петровна сегодня будет пить вместо кофе молоко, – и пошел на кухню кипятить молоко, поймав его обиженный взгляд, в котором, кроме всего прочего, читалось: «Какого ж тогда отнимать у меня кофе, если Евдокия Петровна будет пить молоко» и «А кто вообще такая Евдокия Петровна, она симпатичная?».

Он курил, когда я принес ему молоко. Оно получилось с добавлением кофе, потому что турочку я мыть не стал – в очередной раз отключили воду. А разговор у меня к Слону был очень серьезный…