Джин с Толиком

Глава четвертая, в которой незваным гостем приходит похмелье, пугая и удивляя

Суббота начиналась плохо. Голова, похоже, после вчерашнего все-таки треснула где-то над переносицей. Сначала расстрельной очередью затрещал будильник, напоминая о том, что сегодня рабочий день. Короткий, но рабочий. От того, что работа должна была закончиться нынче не в 18.00, а практически сразу после обеда, мне легче не становилось. Будильник продолжал строчить очередями. Все они точнехонько попадали в район мозжечка. Я, хоть и не мешал накануне водку с портвейном, полностью отождествлял себя с булгаковским Лиходеевым. Поэтому, роняя перья, накрыл голову влажной от пота подушкой, прошептав пересохшими губами: «Расстреливайте…».

Пульсирующая боль в голове и тошнота продолжить сон не позволили. Я был готов отдать полцарства за стакан рассола, а за бутылочку прохладной минеральной воды ненадолго бы одолжил собственную душу. Хотя возникали серьезные сомнения по поводу того, находится ли все еще оная в теле.

С трудом сел на смятой кровати. Дрожащими руками дотянулся до будильника, и испытал намек на первые, с утра, положительные эмоции, когда он заткнулся. Под ногами валялась пластиковая полторашка «Нарзана», предательски пустая – а ведь вчера она была полнехонькой.

– Сушняк, однако, – удивился я, но не искренне.

Раненым комиссаром доковыляв до санузла, болезненно морщась от малейших прикосновений окружающих предметов к моему телу, я открыл холодный кран, и долго и жадно пил воду прямо из него, наплевав на хлорку и прочие химические и органические примеси. После минутного облегчения стало дурно, и я не на шутку испугал белоснежного фаянсового друга. Неоднократно и не эстетично. Зато после этого акта вандализма реально полегчало.

Пустив воду в джакузи, я отправился на кухню ставить чайник. Каждое движение давалось с трудом, меня шатало. Изображение было практически черно-белым, и темный тон преобладал. Изредка в голове начинала играть музыка из вчерашнего репертуара. Было ощущение, что я всего час назад прекратил пьянствовать. На лбу выступила испарина. Глаза болели так, будто бы я сутки просидел перед экраном компьютера в прокуренном помещении. Делать ничего не хотелось и не моглось, но на работу необходимо было идти, чтобы написать сопроводиловку к законченной мною программе, которая вот-вот должна отчалить на тестирование к заказчику.

Вот же идиот! Надо было вчера закончить все эти несущественные моменты, опоздал бы на часик к «Рыцарю», зато сегодня можно было бы на работе не появляться, сказавшись больным. При воспоминании о «Рыцаре» опять замутило, и я вернулся к отдышавшемуся, но рано обрадовавшемуся унитазу.

Насколько я помнил, так плохо мне никогда не было. Да и опьянение было каким-то странным. Картина вчерашнего вечера была смазана, из нее торчали яркими пятнами какие-то несущественные события, а все остальное было написано бледненькой неумелой акварелью. Кое-где виднелись совсем незакрашенные участки. Сегодняшнее мое «я» вообще сомневалось в своей принадлежности к авторству этого батального полотнища.

Я абсолютно не помнил, куда черт меня понес после кабака, и главное – зачем. Помню, такси до дома я поймал в районе набережной, но что я там делал, оставалось загадкой. В такси я шутил, рассказывал шоферу анекдоты на тюремные темы, пил пиво из примятой жестяной банки и вообще вел себя, как заправский урка. Это было, по крайней мере, странно.

Я никогда не был мальчиком-паинькой, рос в довольно криминальном районе. Но сам дел с криминалом не имел, так – детские шалости и общие познания, полученные в подростковом возрасте от дворовой шпаны, с которой давно уже не знался.

В такси же я общался исключительно на фене – хотя это-то как раз объяснить было можно. Шутки памяти – в свое время мне попала в руки книжка «Тюремный жаргон», которую я с интересом прочел. Много нового оттуда почерпнул, но в совершенстве «ботать по фене» все равно не научился. Так, запало несколько фраз, которыми я иногда удивлял своих рафинированных знакомых.

Мое вчерашнее поведение, на фоне сегодняшнего самочувствия, особенно не волновало – волновало другое. Нужно было ехать на работу. Приняв чуть теплую ванну, я понял, что жизнь постепенно возвращается в мое тело. Расход движений на бритье требовал немыслимого по размеру аванса сил, и этот аванс был единодушно отклонен Советом Старейшин.

Впрочем, я бы не удивился, если бы в моей голове Совет Старейшин, после вчерашнего, передох полным составом. И было впору объявлять выборы нового Царя Головы…

Насыпав от души сахара в кружку с горячим зеленым чаем, я через силу сделал несколько глотков, и, закурив, вышел в прихожую. Черные спортивные туфли, в которые я вчера был обут, представляли собой душераздирающее зрелище. Толстый слой пыли, царапина на носке левого туфля и оторванный шнурок на правом придали картинке вчерашнего разгула ужасающие оттенки. Если уж я не помнил истории загубления любимой обуви, не удивительны и остальные белые пятна.

Состояние, и так омраченное нездоровьем, усугубилось стыдом за свое, наверное, жутко неприличное «пострыцарское» поведение. Холодной молнией мозг прошила страшная мысль: «А вдруг я вчера кого-нибудь убил?», но тут же логически довершилась возвращающимся чувством юмора: «И съел».

При мыслях о еде опять замутило, но я сдержался – зря испугано заскрежетал за стеной унитаз своими трубами, ожидая от меня очередной пакости. Недокуренную сигарету пришлось выбросить, дабы не усугублять свое тошнотворное состояние. Тут я, кстати, вспомнил, что бросаю курить – очень своевременной была моя отсрочка этого ответственного шага на лишний день.

Вернувшись в гостиную, нашел в аптечке аспирин, анальгин и активированный уголь. Запил фармацевтический завтрак остывшим чаем и отправился взглянуть на свой вчерашний наряд.

Иссиня-черные джинсы были с вечера аккуратно сложены в холодильник, что стало мне известно еще при поисках лимона для чая. Носки, почему-то, оказались в задних карманах. Одежды же с верхней половины тела не видно было нигде. После долгих поисков, заставляющих нагибаться и испытывать от этого приливы тошноты, я было отчаялся. Но когда понес к стиралке вчерашние носки, пропажа нашлась.

Когда-то белоснежная сорочка, покрытая пятнами пива, возлежала в стиральной машине, и слала мне пламенный воздушный поцелуй с отпечатка розовой губной помады на воротнике. Я похолодел. Мы всегда боимся того, чего не знаем. В моем случае – о чем не помним. Из нагрудного кармана я извлек водительские права и несколько смятых купюр.

В машинке оказался и шерстяной джемпер, наверное, тоже в пятнах – их не было видно из-за насыщенного черного цвета. Также из барабана стиралки была извлечена хрустальная пепельница с горой окурков. Ну еще бы, логично. Вообразил, что пепельницу необходимо постирать. А ведь мог бы, решив, что пепельница – штука одноразовая, просто выбросить ее в мусорное ведро. Я с трепетом обследовал окурки – ни на одном помады не было. Вздохнув с облегчением, я затаил надежду выяснить, чей же отпечаток остался на воротнике.

Нацепив свежую сорочку и костюм – любую другую одежду необходимо было гладить, а сил на это не было – я добавил к своему гардеробу черный плащ. Взбрызнулся очередным шедевром от Baldessarini и вышел из квартиры на площадь. Но тут же вернулся за ноутбуком и зонтом. Вчерашняя солнечная осенняя сухость сменилась плотным мелким дождем, немного похолодало. Количество луж и их наполненность говорили о том, что дождь шел уже давно, а свинцовая серость неба обещала, что такая погода надолго.

Легкие физические упражнения, которые пришлось проделать, отыскивая одежду, немного разогнали кровь. Они придали несколько оживляющих мазков моей зеленоватой физиономии. Поэтому ссутулившиеся от избытка влаги прохожие не пытались перекреститься при моем появлении. А горемычная пара похмельных алкоголиков у магазина проморгала в моем лице вероятного «третьего».

Купив бутылочку минеральной воды, я влез в маршрутку. Которая, подобно скоростному глиссеру, унесла меня по водно-асфальтовой глади в рабочее субботнее утро.