Дживс и феодальная верность

Глава 21

В кругах, где вращается Бертрам Вустер, почти всем известно, что он не из тех, кто легко бросает на ринг полотенце и признает поражение. Под ударами этой… как ее?., ну, в общем, беды… он будет стоять, если только погодные условия благоприятствуют, не склонив окровавленной головы, и пусть пращи и стрелы яростной судьбы норовят подорвать его гордый дух, им пришлось бы подтянуть носки и хорошенько потрудиться.

Однако признаюсь, что, ослабленный ранним подъемом к завтраку, я при виде этой картины определенно дрогнул. Сердце у меня ушло в пятки, и в глазах, как вчера у Спода, потемнело. Сквозь черный туман я с трудом различил дворецкого-негра, протягивающего угольный поднос мамаше Троттер, которая походила на замыкающего участника негритянского джаз-банда.

Пол у меня под ногами вздыбился, словно началось особенно мощное землетрясение. Мой взор блуждал меж небом и землей, и, встретив взор тети Далии, я увидел, что и ее взор блуждает в тех же направлениях.

Но все-таки она, как всегда, бросилась в бой.

– Вот спасибо, Сеппингс! – весело сказала она. – А мы тут как раз гадали, куда подевалось это ожерелье. Оно ведь ваше, миссис Троттер, не правда ли?

Мамаша Троттер рассматривала драгоценность сквозь лорнет.

– Мое-то оно мое, – подтвердила она. – Но хотелось бы знать, каким образом оно попало в руки этому человеку?

Тетя Далия продолжала борьбу за спасение:

– Вы, наверно, нашли его, Сеппингс, на полу в холле, где лорд Сидкап выронил его, когда упал в обморок?

Вот здорово придумано, подумал я. И действительно, такое объяснение вполне бы сошло, не вздумай Спод, осел несчастный, влезть со своим особым мнением.

– Не вижу, как это могло произойти, миссис Трэверс, – произнес он в своей всегдашней надменной манере, из-за которой его все вокруг терпеть не могут. – Ожерелье, находившееся у меня в руках в тот момент, когда я лишился чувств, принадлежало вам. То, которое принадлежало миссис Троттер, предположительно находилось в сейфе.

– Вот именно, – подхватила мамаша Троттер, – а жемчужные ожерелья сами из сейфов не выпрыгивают. Пожалуй, я отойду к телефону и позвоню в полицию.

Тетя Далия гордо вздернула брови. Наверно, это ей было нелегко, но она все-таки вздернула.

– Я вас не понимаю, миссис Троттер, – произнесла она с величавым негодованием. – Вы что же, предполагаете, что мой дворецкий мог взломать сейф и выкрасть ваше ожерелье?

И снова вмешался Спод. Бывают же такие несимпатичные люди, которые не способны подержать рот закрытым, даже когда это необходимо.

– Почему взломать? Взламывать сейф было совершенно незачем. Он же стоял открытый.

– Хо! – воскликнула мамаша Троттер, не посчитавшись с тем, что авторское право на это междометие принадлежало Сыру. – Теперь понятно, как обстояло дело. Ему понадобилось только засунуть руку и схватить. Телефон, кажется, в коридоре?

Тут Сеппингс наконец внес свою лепту в этот пир разума и излияния душ:

– Не дозволено ли мне будет объяснить, мэм?

Тон Сеппингса был строг. Правила их гильдии не допускают, чтобы дворецкие награждали хозяйских гостей злобным взглядом, но нежным я бы его взгляд тоже не назвал. Ее безответственную болтовню про полицию и телефоны он счел для себя обидной, и было ясно, что в свой очередной пеший поход он с собой мамашу Троттер не возьмет.

– Эту вещь нашел не я, мэм. По поручению мистера Трэверса я обыскивал комнаты обслуживающего персонала и обнаружил ее в комнате мистера Дживса, личного слуги мистера Вустера. Когда я поставил мистера Дживса об этом в известность, он сообщил мне, что подобрал ожерелье с пола в коридоре.

– Вот как? В таком случае велите этому человеку Дживсу незамедлительно явиться сюда.

– Очень хорошо, мэм.

Сеппингс удалился, и я бы тоже многое отдал за то, чтобы исчезнуть, ибо я понимал, что не пройдет и двух минут, как Бертраму Вустеру неизбежно придется во всем признаться, разгласить на весь белый свет махинации тети Далии и покрыть ее бедную старую голову смятением и позором. Конечно, Дживсу феодальная верность наложит на уста печать, но нельзя же позволить, чтобы человеку накладывали на уста печать, если это будет означать для него обвинительный приговор в суде да еще язвительные замечания со стороны мирового судьи. Будь что будет, а придется открыться. Кодекс чести Вустеров на сей счет очень строг.

Я оглянулся на тетю Далию и с одного взгляда понял, что мысль ее идет по тому же направлению и что все это ей очень не нравится. При ее румянце побледнеть она не могла, но губы были крепко сжаты, а рука, намазывающая джем на кусочек тоста, заметно дрожала. Выражение лица у нее было такое, как у женщины, которая не нуждается в гадалках и хрустальных шариках, чтобы понять, что с минуты на минуту все взлетит на воздух.

Я так сосредоточенно ее разглядывал, что только при звуках тактичного покашливания отвлекся и обнаружил, что к обществу в столовой присоединился Дживс. Он стоял сбоку и имел спокойный и почтительный вид.

– Мэм? – обратился он к хозяйке дома.

– Эй, вы! – рявкнула на него мамаша Троттер. Его почтительная поза не подверглась никаким изменениям. Если его и покоробило такое обращение, по внешнему виду заметить этого было нельзя.

– Вот ожерелье, – проговорила мамаша Троттер, направляя на него испепеляющий взор через правое и через левое стекла лорнета. – Дворецкий сказал, что нашел его в вашей комнате.

– Да, мэм. Я намеревался после завтрака выяснить, кому оно принадлежит.

– Ах вот как? Вы намеревались?

– Я полагал, что эта безделушка – собственность одной из горничных.

– Эта… как вы сказали?., эта безделушка?

Он снова уважительно кашлянул – это прозвучало как кашель благовоспитанной овцы на склоне дальнего холма.

– Я без труда определил, что это дешевая подделка из культивированного жемчуга, мэм.

Вам знакомо такое выражение: ошеломленное молчание? Я встречал его в книгах, в тех местах, где герой обрушивает на головы собравшихся поразительное известие, по-моему, оно как раз дает представление о тишине, которая устанавливается в таких случаях. Молчание, воцарившееся за завтраком в Бринкли-Корте после заявления Дживса, было такое ошеломленное, что просто дальше некуда.

Первым его нарушил Л. Дж. Троттер:

– То есть как это – дешевая подделка? Я заплатил за это ожерелье пять тысяч фунтов.

– Ну конечно, – негодуя, затрясла головой мамаша Троттер. – Он пьян.

Я почувствовал себя обязанным вступиться и разогнать черные подозрения, или что там делают с подозрениями.

– Пьян?! – возмутился я. – В десять часов утра? Не смешите меня. Впрочем, мы сейчас проверим. Дживс, скажите быстро: «Твистер свистнул у Ситуэлла виски и свитер».

Что Дживс и повторил отчетливо и звонко.

– Как видите, – удовлетворенно заключил я.

Тетя Далия, ожившая, как цветок, принявший унцию-другую желанной влаги, выступила с ценным добавлением от себя.

– Да-да, – поддержала она меня. – На Дживса можно положиться. Раз он говорит – фальшивые, значит, они фальшивые и есть. Он в драгоценностях разбирается как никто.

– Вот именно, – сказал я. – Ему про них все известно. Он проходил обучение по ювелирной специальности у собственной тети.

– У кузины, сэр.

– Да, конечно, у кузины. Простите, Дживс.

– Ну что вы, сэр.

Тут снова втерся Спод.

– Ну-ка, дайте я взгляну на этот жемчуг, – распорядился он.

Дживс протянул ему поднос:

– Вы, я думаю, подтвердите мое мнение, милорд.

Спод взял с подноса нитку жемчуга, посмотрел, понюхал и высказал суждение:

– Совершенно верно. Имитация, и не очень искусная.

– Так сразу наверняка сказать нельзя, – усомнился Перси и был изничтожен взглядом.

– Нельзя? – Спод ощетинился, точно шершень, чьи чувства ранены бестактным замечанием. – Нельзя сказать наверняка?!

– Разумеется, он может сказать наверняка, – заступился я за Спода, не то чтобы уж прямо дружески шлепнув его по спине, но с таким свойским выражением, которое свидетельствовало о дружеской поддержке со стороны Бертрама Вустера. – Он же знает, что внутри культивированной жемчужины имеется зерно. Вы с первого взгляда разглядели зерно, верно, старина Спод, вернее, старина лорд Сидкап?

Дальше я собирался поговорить о том, как в раковину впихивают инородное тело, чтобы обмануть моллюска, а он верит и принимается одевать это тело слоями перламутра – я все-таки считаю, что нехорошо это, надувать моллюска, который хочет только одного, чтобы его оставили в покое наедине с его мыслями, – но Спод встал.

– И весь этот переполох – во время завтрака! – с глубоким негодованием произнес он.

Я его вполне понял. У себя дома он, наверно, поглощает утреннее яйцо в уютном одиночестве, прислонив свежий номер газеты к боку кофейника, и никакие страсти не бушуют вокруг и не мешают спокойствию. Он вытер рот и вышел вон через стеклянную дверь, болезненно поморщившись и приложив руку к макушке, когда раздался голос Л. Дж. Троттера, притом такой силы, что от него чуть не лопнула его чашка с чаем:

– Эмили! Объяснитесь!

Мамаша Троттер направила на него лорнет, но с таким же успехом она могла бы воспользоваться и моноклем. Троттер встретил ее взгляд, и мне показалось – утверждать не берусь, так как он сидел ко мне спиной, – что в его глазах была железная твердость, от которой у мадам размякли все кости. Во всяком случае, когда она заговорила, звук ее речи напоминал, как я как-то слышал от Дживса, писк ранней пташки на рассвете[59].

– Я… я не могу этого объяснить, – залепетала… да-да, залепетала мамаша Троттер. Я хотел было написать «забормотала», но «залепетала» выразительнее.

Л. Дж. Троттер взлаял, как тюлень:

– Зато я могу! Вы опять тайно снабжали деньгами этого своего братца!

О братце мамаши Троттер я услышал сейчас впервые, но нисколько не удивился. Я знаю по собственному опыту, что все жены преуспевающих бизнесменов обязательно где-то прячут сомнительных братцев и время от времени их тайком подкармливают.

– Нет, не снабжала!

– Не лгите!

– О! – съежившись, воскликнула бедная женщина и еще больше съежилась.

Сцена приобрела совсем невозможный характер, и тут Перси, замерший за столом в виде чучела, изготовленного мастером-таксидермистом, не выдержал страданий матери и встал, как встают, когда кто-нибудь из сотрапезников провозгласит тост «Задам!». Опасливо, точно кот в проулке, боящийся получить обломком кирпича в бок, он открыл рот, однако голос его прозвучал хоть и тихо, но твердо:

– Я могу все объяснить. Мамаша не виновата. Она хотела почистить жемчуг и поручила мне отнести ожерелье к ювелиру. А я отдал его в заклад и заказал копию, потому что мне срочно понадобились деньги.

– Вот так так! – воскликнула тетя Далия. – Слыханное ли это дело? Чего только не придумают люди, а, Берти?

– Признаюсь, я тоже ничего подобного не слышал.

– Поразительно, да?

– Фантастика, я бы сказал.

– Однако же бывает.

– М-да, бывает.

– Мне потребовалась тысяча фунтов, чтобы вложить в постановку, – уточнил Перси.

Тут Л. Дж. Троттер, который этим утром был в голосе, взвыл так, что в буфете лязгнуло серебро. Повезло Споду, что он оказался вне пределов слышимости, а то бы его ушибленной голове это могло повредить. Даже я, человек здоровый, и то подскочил дюймов на шесть.

– Ты вложил тысячу фунтов в какой-то спектакль?

– Не в какой-то, а в спектакль по пьесе Флоренс и моей. Моя обработка ее романа «Спинола». Один из наших спонсоров нас подвел, и я, чем огорчить девушку, которую люблю…

На него широко открытыми глазами смотрела Флоренс. Если помните, описывая, как она выглядела, когда впервые узрела мои усы, я заметил, что в ней появилось нечто от фигуры «Пробуждение души»[60]. На этот раз «Пробуждение души» было еще заметнее. Бросалось в глаза за милю.

– Перси! Вы сделали это для меня?

– Да, и опять сделаю, – с вызовом ответил Перси.

Заговорил Л. Дж. Троттер. Не стану утверждать, что он начал свою речь с возгласа «Дачтоб мне лопнуть!». Но каждое его слово было пропитано именно этой мыслью. Он был, что называется, вне себя, и я даже слегка пожалел мамашу Троттер, при всей моей к ней антипатии.

Царству ее пришел конец. Отныне и впредь было совершенно ясно, кто фюрер в доме Троттеров. Червь вчерашнего дня, или, если угодно, червь десяти минут тому назад, оказался червем в тигровой шкуре.

– Вопрос решен! – возопил он. Я почти уверен, что это слово здесь подходит. – Больше ты не будешь слоняться по Лондону, молодой человек! Мы сегодня же, прямо сейчас уезжаем отсюда…

– Что? – вякнула тетя Далия.

– …и как только прибудем в Ливерпуль, ты приступаешь к делу, притом с самого низа, как тебе следовало сделать еще два года назад, если бы я не поддался уговорам вопреки собственному убеждению. Пять тысяч фунтов я отдал за ожерелье, и ты…

Чувства переполнили его, и он замолчал, чтобы перевести дух.

– Но, мистер Троттер! – взволнованно произнесла тетя Далия. – Вы же не уедете сегодня до обеда?

– Уедем. Думаете, я соглашусь вытерпеть еще один обед этого вашего французского кухмистера?

– Но я надеюсь, вы не уедете прежде, чем мы с вами уладим дело насчет покупки «Будуара»? Может быть, вы уделите мне пять минут для разговора в библиотеке?

– Нет времени. Я должен заехать в Маркет-Снодсбери и обратиться к врачу. Вдруг он сможет что-то сделать, чтобы унять боль. Вот здесь, – пояснил Л. Дж. Троттер и ткнул пальцем в область четвертой жилетной пуговицы.

– Ай-ай-ай, – покачала головой тетя Далия. И я тоже покачал головой. Но больше никто из присутствующих не выразил сочувствия, причитающегося каждому страждущему. Флоренс во все глаза, сколько у нее их было, упивалась зрелищем Перси Горринджа, а Перси заботливо склонился над мамашей Троттер, которая сидела с таким видом, будто чудом осталась жива после взрыва бомбы.

– Идем, маман, – проговорил Перси, поднимая ее на ноги. – Я смочу тебе виски одеколоном.

И с укоризненным взором в сторону Л. Дж. Троттера бережно повел ее вон из столовой. Сыночек – лучший друг женщины.

На лице у тети Далии все еще оставалось выражение ужаса. Я понимал, о чем она думает. Отпусти она сейчас этого Троттера в Ливерпуль, и все погибло. Такие тонкие сделки, как продажа дамского еженедельника покупателю, пропитанному апатией потребительского спроса, по почте не заключаются. Необходимо иметь его под рукой, обнимать за плечики и давить своим обаянием.

– Дживс! – воскликнул я, сам не зная почему – на самом-то деле я не видел, чем бы он мог помочь.

Дживс почтительно ожил. На протяжении всех последних речей и объяснений он стоял в глубине сцены с отчужденным, отсутствующим видом, который он всегда принимает, если оказывается при массовках кто во что горазд, в которые понятие благопристойности не позволяет ему вмешиваться. Я сразу воспрянул духом, увидев с его стороны готовность сплотить ряды.

– Не позволительно ли мне будет внести предложение, сэр?

– Да, Дживс?

– Мне представляется, что тут мистеру Троттеру может принести облегчение один из моих утренних бальзамов.

В горле у меня заклокотало. Я его понял:

– Вы имеете в виду те смеси, которые вы приготавливаете для меня, когда этого требует состояние моих мозгов?

– Вот именно, сэр.

– То есть ваши смеси подействуют, если залить их в трот мистеру Роттеру, вернее сказать, наоборот?

– О да, сэр. Они оказывают действие непосредственно на внутренние органы.

Этого мне было достаточно. Я убедился, что Дживс, как всегда, тетигистит эти, как их, ремы[61], я спросил у Троттера:

– Вы слышали?

– Ничего я не слышал. Думаете, что при такой боли…

Я остановил его властным жестом.

– Ну так слушайте теперь, – объявил я. – Бодритесь, Л. Дж. Троттер! Прибыли морские пехотницы Соединенных Штатов. Никакой врач вам не нужен. Ступайте с Дживсом, и он приготовит вам смесь, которая вернет ваш живот в пик сезонной формы, не успеете вы выговорить «Лемуэль Генгульфус».

Он оглянулся на Дживса с безумной догадкой во взоре. У тети Далии, я услышал, перехватило дыхание.

– Это правда?

– Да, сэр. Могу гарантировать успех.

Л. Дж. Троттер звучно охнул.

– Идемте, – кратко вымолвил он.

– Я с вами, – сказала тетя Далия. – Буду держать вас за ручку.

– Одно только предупреждение, – остановил я их на пороге. – Сначала, когда вы проглотите содержимое стакана, у вас возникнет минутное ощущение, будто вас поразила молния. Не обращайте внимания. Это все входит в целительный процесс. Последите только за своими глазами, а то они выскочат из орбит и ударятся об стену.

И они вышли из столовой, оставив меня наедине с Флоренс.