Джон Леннон навсегда

Новая глава

Пока ребята из «Куорримен» добросовестно трудились на импровизированной сцене, стараясь изобразить настоящее шоу, Айвен и Пол стояли рядом и с любопытством все это созерцали. Маккартни вспоминает: «Они были неплохи. Джон играл первую гитару. Он лупил по ней, как по банджо. Другие понимали в этом деле куда меньше, они просто бренчали. После этого я встретил их на площади перед церковью. Я говорил им какие-то пустяки, но при этом здорово воображал, показал им, как играют „Twenty Fligt Rock“ и пересказал весь текст. Они его не знали. Спел им песни Литл Ричарда, снова и снова „прокручивал“ весь свой репертуар. Там был и этот тип, накаченный пивом. Пока я играл, он все ближе подходил со своим красным носом. „Чего надо этому старому пьянице?“ Он сказал, что „Twenty Fligt Rock“ — одна из его любимых вещей. Да я и так уже понял, что он кое-что соображает в деле. Это был Джон. Он как раз принял еще стаканчик. Ему было шестнадцать, мне — четырнадцать, поэтому он был для меня, конечно, большим человеком. Я показал ему еще пару аккордов, которые он не знал. Потом я ушел, поняв, что произвел на него впечатление».

Пол мог быть довольным своим шагом. Джон сразу оценил его. И не только потому, что тот лучше играл на гитаре. Пол знал наизусть тексты всех хитов, которые тогда были в моде. А для Джона всегда было проблемой — запомнить текст. Кроме того, Пол умел настраивать гитару, в чем Джон и любой из его группы смыслили мало.

Хотя Джон понял, что Пол Маккартни и есть тот самый человек, который ему нужен, если он хочет ехать дальше со своим «Куорримен», он все же медлил. Леннон опасался, что потеряет свою неограниченную власть в группе. До сих пор все шло так, как он решал. И если в банде кто-то капризничал, то тут же вылетал. Ну, а теперь появится некто, кто лучше Джона. А если этот Пол захочет стать боссом? Во всяком случае Джон решил держать ухо востро.

Пол действительно не был салажонком в игре на гитаре. В семье Маккартни музыка всегда занимала большое место. Отец Пола, Джим Маккартни, с юности играл на пианино. В семнадцать лет он организовал собственную группу, которая выступала на танцах во время праздников разных предприятий. Отец придавал немалое значение тому, чтобы его сыновья Пол и Майкл овладели игрой на фортепиано. Он даже нанял для них учителя музыки, но без успеха. Особого желания у мальчиков не было, даже Пол с прохладцей отнесся к затее.

Тогда Джим Маккартни послал его в хор ливерпульского собора. Но и это не вызвало у мальчишки особого восторга. Во время пения он намеренно давал петуха, будто у него ломается голос.

Поворотный момент наступил, когда дядя подарил ему трубу. Вскоре Пол уже мог играть на ней пару мелодий. Когда же ему исполнилось тринадцать, он захотел то, о чем мечтали многие ливерпульские парни, — гитару.

Отец сделал подарок сыну. Пол упражнялся на шестиструнной, как одержимый, на что старший Маккартни взирал с благосклонностью. Возникло было некоторое затруднение, мешающее овладению инструментом, — Пол был левшой. Но он все же смог приспособить гитару на свой лад.

Как и Джон, Пол находился под большим впечатлением от скиффл-музыки Лонни Донегана и приходил в восторг от рок-песенок Билла Хейли. Но потом Элвис Пресли полностью покорил его.

1956 год принес Полу Маккартни два события, которые сказались на его дальнейшей жизни: встреча с Джоном, что вскоре привело в группу «Куорримен», и кончина матери, умершей 31 октября от рака груди. Эта потеря потрясла мальчика. Друзья говорили, что с того момента он окунулся в музыку с какой-то неестественной яростью. Гитара стала для него своеобразной заменой матери, утверждали они.

Поначалу Джон относился к Полу настороженно, опасаясь, что тот прижмет его к стене. Но долго так продолжаться не могло, и Джон, наконец, признался себе, что с Полом ему повезло.

Он понял это окончательно в тот вечер, когда Пол выступил с ним впервые в «Conservative Club» на Бродвее (Ливерпуль). Танцы закончились, неистовая публика отправилась по домам, стулья в зале были поставлены на столы, и вот тут-то Пол показал Джону на опустевшей сцене пару вещей, которые сочинил сам. Одна из этих песенок называлась «I Lost My Little Girl» («Я потерял свою девчонку»). Мелодия была скромной, текст — малооригинальным. Но на Джона это произвело впечатление — разве не может он сочинять так же, как Пол? Спровоцированный примером приятеля, Джон засел за создание собственных зонгов. То, что из этого вышло, были сплошь «бабочки-однодневки» — песенки, которые игрались лишь однажды. Они не дошли до публики, поскольку та предпочитала ходовые хиты признанных мастеров. Бесспорно, однако, что тогда и было положено начало тому процессу, который привел к рождению блистательного тандема двух великих мастеров рок-музыки. До 1958 года они написали вместе примерно сто песен, ни одна из которых не стала хитом. Более того, все они безвозвратно пропали, поскольку будущие классики рока тогда еще не знали нотной грамоты.

Нельзя недооценивать тот факт, что Пол оказывал на Джона дисциплинирующее воздействие. Маккартни упирал на то, что репетиции должны проходить регулярно. Они очень внимательно слушали новые пластинки, точно копировали образцы. Очевидно, что именно в тот период они начали набирать качество. Между Джоном и Полом возникла дружба, самый существенный аспект которой состоял в согласии насчет совместной цели: стать знаменитыми.

Отныне каждую свободную минуту оба проводили вместе. Джон перенял от Пола все приемы, которые он еще не знал. В жизни обоих главнейшее место занимала отныне только музыка.

Пол, который до тех пор считался почти образцовым учеником, начал пренебрегать школой и стал заметно хуже учиться. Джон и Пол были ядром «Куорримен», другие оставались случайными гостями, которые подыгрывали под настроение и лишь тогда, когда располагали временем. Пит Шоттон был вовсе изгнан, Айвен Воган, хоть и остался другом Джона, больше не выступал с ним.

Между лидерами возникло своеобразное соперничество. Каждый хотел доказать другому, что он — лучше. Иногда доходило до смешного. Они спорили о том, кому и как часто можно стоять впереди у края сцены. Как молодые петухи, они изо всех сил распускали перья, чтобы завоевать симпатии женской публики. Их необъявленная «война» помогла обоим. Всё лучше они овладевали своими инструментами, всё точнее копировали кумиров. В этой фазе развития соперничество между обоими явилось тем позитивным моментом, который способствовал успеху группы на местном уровне. Все возрастающий успех на ливерпульской сцене, который был их общим делом, укрепил дружбу.

Пол понимал, что группа должна развиваться, для чего необходимо искать хороших музыкантов. В школе он водил дружбу с одним парнем, который владел гитарой лучше, чем многие другие, и который понимал кое-что в скиффл-музыке и рок-н-ролле, а также был фаном Элвиса Пресли.

Его звали Джордж Харрисон. Он родился 25 февраля 1943 года. Джордж стал самым молодым членом группы.

Его отец, профессиональный водитель автобуса и профсоюзный функционер, знал, что солидное образование обретает особую ценность в кризисные времена. Джордж был единственным из троих его сыновей, кого он определил в гимназию. А парень приходил в восторг от рока и с железным упорством учился игре на гитаре.

Маленький, с оттопыренными ушами, он боролся с комплексом неполноценности вызывающей одеждой, длинными волосами (задолго до того, как они вошли в моду) и хвастливыми выходками. Как и Джон Леннон, он отвергал всякий авторитет. Поэтому, когда пятнадцатилетний Харрисон встретил восемнадцатилетнего Леннона, на него куда большее впечатление, чем музыка, произвели мятежные повадки Джона.

Джордж вспоминает, как он первый раз «толкнулся» в группу:

«Я видел их на концерте в „Вильсон-Холле“ в Гарстоне. Поскольку я знал Пола, меня представили Джону. В тот вечер там был гитарист из другой группы — Эдди Клейтон. Он был просто великолепен. Джон сказал, что если я так сумею, то буду играть с ними. Тогда я показал им „Raunchy“, и Джон сказал, что я могу с ними работать».

«Встреча с Полом — это было так, как бывает, когда два человека находят друг друга. Не то, чтобы влюбляются, но что-то в этом роде. Это было дано только нам, и это приручает друг к другу. Все ладилось великолепно. Теперь нас было трое единомышленников», — так комментировал Джон Леннон столь удачно сложившуюся ситуацию.

Но хотя в то время уже составился костяк группы, которую позже назвали «The Beatles», перед ними лежал «длинный извилистый путь». Для Джона настал час прощания со школой и размышлений о будущей профессии. О каком-нибудь ремесле не могло быть и речи, выбор мог пасть лишь на что-то творческое. У тети опять возник повод для беспокойства. То, что Джон интенсивно занимался музыкой, ее не трогало, но забот прибавлялось.

Вместе со своим другом Найглом Джон замыслил отправиться в море. Он хотел стать кельнером на судне. Стюардная карьера его отца была в этих планах чем-то вроде божественного предначертания. Идея чуть было не осуществилась. Однажды Мэри Смит позвонили из посреднической конторы по трудоустройству моряков: «У нас тут некий Джон Леннон, который хочет наняться на судно». «Не вздумайте его принять», — закричала она в трубку.

Выпускные экзамены Джон ухитрился провалить по всем предметам, даже гуманитарным.

Многие его ровесники знали, чем им предстоит заниматься после школы. Род Дэйвис, который играл на банджо, решил еще на год продолжить обучение, чтобы сдать экзамены на французском и немецком языках. Найджел Уолли, который с недавнего времени выступал в качестве антрепренера «Куорримен», занял учебное место на площадке для гольфа. Пит Шоттон, к огромному изумлению друзей, начал посещать полицейскую школу. Пол связывал свое будущее с карьерой педагога.

Джон знал лишь то, чего он не хотел, что противоречило его представлениям о свободе. Чему-то учиться день за днем, потом всю жизнь обязательно ходить на фабрику или в контору… Разве это не худший вид проклятого приспособленчества? Где же тогда найти возможности для того, чтобы полностью развернуть свои способности?

О том, что в этот период он и не помышлял о карьере музыканта, можно понять из следующего высказывания: «В принципе я не знал, кем должен стать. Во всяком случае хотел только одного — закончить свои дни эксцентричным миллионером. Для этого надо было только жениться на какой-нибудь миллионерше…»

Между Мэри Смит и мистером Побджоем, который опекал Джона несмотря на все его эскапады, состоялся важный разговор. Директор «Куорри» знал сильные качества Джона и сделал тёте предложение: дать племяннику возможность поучиться у него еще один год, чтобы подготовить его для поступления в школу искусств.

Художническая карьера на основе фундаментального образования — это пришлось по вкусу тете Мэри, поскольку совпадало с ее мечтой сделать из племянника что-то «стоящее».

Окончательная характеристика, которую дал Джону учитель, была вполне дружелюбной, если учесть его поведение:

Летом 1957 года Мэри Смит нарядила Джона в белую рубашку, галстук и твидовый пиджак, который остался после дяди Джорджа. Лучшие одежды предназначались для визита в «Art College» («Художественный колледж»). Разряженным и отутюженным Джон чувствовал себя не совсем в своей тарелке. Но перспектива стать знаменитым художником или иллюстратором казалась ему приятней, чем монотонная работа на каком-нибудь ливерпульском предприятии. Однако от прекрасной мечты, конечно, осталось совсем немного. Он был принят в класс, где готовили художников по шрифтам.

С осени 1957 года Джон стал каждое утро проделывать путь на Хоуп-стрит, в школу искусств. Это уже был не тот рафинированный абитуриент, который предстал на летних смотринах, но по-пролетарски державшийся стиляга — в длинном сакко, лиловой рубашке и брюках-дудочках. Перед ним лежали четыре бесконечно долгих года, учебный план, который надлежало ревностно и прилежно осилить. Джон, который еще недавно так радовался избавлению от школьной «рутины», вновь очутился в знакомой колее.

Уже одним своим внешним видом Леннон бросил вызов однокашникам. Они происходили из другого социального слоя, были детьми интеллектуалов, бизнесменов и служащих, которые по-иному одевались, а в музыкальном смысле предпочитали умеренный джаз и отвергали «пролетарский» рок-н-ролл. Они считали, что такому типу, как этот Леннон, не место в их школе. Отторжение было взаимным. Джон видел в окружающих «приспособленцев», их показное превосходство было ему противно. Эйфория от удач, которая могла бы его стимулировать, исчерпала себя. Вскоре для многих преподавателей он стал «просто ужасом», которому абсолютно все равно. Артур Баллард, самый необычный из преподавателей колледжа, — он проводил свои занятия большей частью в задней комнате паба — отличал Джона не столько за его авантюрную одежду, сколько за постоянный сплин.

Баллард вспоминает: «Ученики вывешивали свои работы, затем мы их обсуждали. Вещи Джона были или ниже всякой критики, или он вообще ничего не показывал. Мне он всегда казался черной овцой в стаде, что от других тщательно скрывалось. Однажды в классе я нашел тетрадь с карикатурами на меня, других преподавателей, учеников. Все они были с подписями и виршами. Это было самым остроумным из того, что я до сих пор видел. Имени на тетради не было. Прошло немало времени, прежде чем до меня дошло: они принадлежат Леннону. Когда в следующий раз обсуждались ученические работы, я представил на дискуссию карикатуры Леннона. Джон не верил, что их вообще будет кто-то рассматривать, не говоря уже о том, что найдет хорошими. Позднее я ему сказал: „Когда я думаю об интерпретации, я вспоминаю, как работаешь ты. Того же я жду от своих учеников“».

Эти слова могли вдохновить кого угодно, но только не Джона. На Леннона они не возымели никакого действия. Шрифтовик-ремесленник, рисующий плакаты, на которых красуются имена больших звезд, — это было не то, о чем он мечтал. ЕГО имя должно кричать с афиш, ЕГО имя должно прославить группу.

Разве Элвис Пресли не был простым водителем, который сделал то, что хотел? Что же мешает ему, Джону, достичь своей цели?

Однако всепобеждающий успех «Куорримен» оставался пока лишь благим пожеланием его участников. Тем яростней Джон вместе с Полом и Джорджем продолжал борьбу за популярность ансамбля.

В колледже искусств он становился редким гостем.