Джон Леннон навсегда

Разбег к успеху

Тони Шеридан, одногодок Джона Леннона, в 1959 году прервал учебу в «Norwich Arts School». Он сделал это, чтобы играть рок-н-ролл, и вместе со своей группой «Londoner Coffeehouse-Bands» производил фурор. Шеридан, который осуществил прорыв от скиффла к блюзу и рок-н-роллу, сказал мне в одном интервью:

— Мы все были честолюбивы. То есть, вовсю тратили энергию, которую унаследовали, причем делали это с небывалой агрессивностью. И еще нам хотелось быть любимыми. Мы стояли на сцене потому, что получали от публики прекрасное эхо. Оно было выражением любви и признательности. Это давало нам чувство защищенности.

Р.Б.: — Надо понимать это так, что движущим мотивом был поиск самоутверждения?

ШЕРИДАН: — Да, конечно, это нельзя отделять одно от другого. Мы были тогда очень конфузливы и одновременно агрессивны. Ты не можешь себе представить, до чего мы были агрессивны. И мы даже внешне хотели казаться такими — униформа из кожаной куртки, джинсов и прически…

Р.Б.: — Не было ли это подражанием тому, что шло из США?

ШЕРИДАН: — Верно. Джеймс Дин был нашим идолом. Особенно Стюарт Сатклифф старался выглядеть, как Дин. Мы все носили эту маску…

Р.Б.: — Ты не можешь объяснить, откуда пришла эта агрессивность, против чего она направлялась?

ШЕРИДАН: — Против всех структур, которые нас придерживали и мешали нашему самовыражению. Причем такому, какое мы считали единственно правильным. В музыке это означало стоять на сцене, извиваться и дергаться, изображать диких типов. Джеймс Дин, Марлон Брандо и другие идолы из США предлагали нам только образец поведения, ну а собственно агрессивность была в нас самих…

Как же поколение, к которому принадлежал Джон Леннон, воплощало свои идеалы и ценности? Стало общим местом, что эти категории не являются независимыми от общественных норм, которые присущи господствующим производственным и классовым отношениям. Не высокие моральные качества, а собственность и деньги гарантируют тому, у кого их достаточно, почет и уважение, власть над другими. Но даже избитая мудрость — права.

В 1955 году, когда Джон Леннон основал «Куорримен», премьер-министр Англии сэр Уинстон Черчилль вышел в отставку. От гордой британской империи осталось немного. Вследствие развившегося после второй мировой войны движения за независимость африканские и азиатские колонии, которые были когда-то источником богатства для королевства, освобождались.

Прежние представления о морали девальвировались. Колониальный служащий или бравый офицер, бывшие когда-то эталоном для молодежи, превратились в комические фигуры. Идеалы борьбы за лучший мир, рожденные в боях против фашизма, распались в криках и истериках холодной войны, вспыхнувшей после 1945 года. Сохранились лишь исключительно консервативные формы существования, которые послевоенная молодежь считала пустотелыми и лишенными смысла. Отвергая их, лишенные ориентиров, молодые поднимали мятеж против всего.

После второй мировой войны Великобритания утратила место в ряду больших империалистических держав. До начала пятидесятых годов в стране сохранялось рационирование продовольствия. Потом наступил экономический подъем, продолжавшийся до порога шестидесятых. Смысл жизни родительского поколения — стремиться к обогащению — многие молодые люди не принимали. Они отвергали лицемерие и лживость, которые то и дело просвечивали сквозь буржуазную мораль.

Часть молодежи осознанно искала возможность отчуждения от жизни взрослых. Музыка рок-н-ролла, отвергнутая родителями, как нельзя кстати подходила для этого. В ней молодые нашли нишу, предназначенную только для них.

В начале шестидесятых годов экономическое положение Англии ухудшилось. В столь индустриально насыщенной стране удары надвигающегося кризиса были особенно жесткими. Безработные перед биржами труда, молодые люди, лишенные перспективы обучения после школы, обреченные — в лучшем случае — на место подсобного рабочего… Время, отмеченное безработицей и тупиковой ситуацией для молодежи, — не слишком хорошее время для культивирования высоких идеалов.

В Англии, как и в большинстве других высокоразвитых капиталистических стран, назрел «бесшумный» мятеж молодежи. Бесшумный в том смысле, что из стихийного протеста не сформировалось политическое движение, как это произошло позже, во второй половине шестидесятых годов. Тогда сотни тысяч юношей и девушек, ведомых студенческими лидерами, вышли на улицы больших городов США и Западной Европы с политическими требованиями. Протест же английской молодежи конца пятидесятых проявился совсем другим образом. Она намеренно и демонстративно порывала с принятыми нормами поведения, слушала рок-н-ролл, пришедший из США, и одевалась с дерзким вызовом консервативной английской моде. В поисках идеалов она находила героев рок- и попсцены и во всем подражала им.

Буржуазные идеологи сводят все эти явления к пресловутому конфликту «отцов и детей», называют их следствием ссоры поколений. То, что речь шла о кризисе капиталистического общества, который оказал воздействие на все социальные отношения, ими замалчивается.

В одной из статей, опубликованных во «Франкфуртер Альгемайнер Цайтунг» на рубеже 1955—1956 годов, была попытка проанализировать так называемую «проблему стиляг», которая беспокоила всю западноевропейскую общественность. Если тенденцию огрубления и запустения молодежи не пресечь, то придется считаться с опасностью, которая «хуже атомной бомбы». Причина этого угрожающего процесса, как утверждает автор статьи, лежит в бессилии безвольных родителей, которые не в состоянии воспитывать своих детей. Эта оценка явно расходится с реальностью, поскольку не вскрывает общественные причины явления.

Прежде чем «бесшумный» мятеж перерос в политически громкий, он был в коммерческом смысле умело перехвачен. Развилась индустрия насыщения свободного времени, ориентированная исключительно на молодежные потребности: музыка, мода, инструменты, косметика, пластинки, транзисторы, проигрыватели… Уже в 1959 году эта индустрия достигла оборота примерно в 10 биллионов долларов.

Идолов в качестве эрзац-идеалов стало не хватать. Сказкой о посудомойке, превратившейся в миллионершу, уже никого нельзя было соблазнить. Предстояло ввести в дело что-то новое: например, был когда-то парень, простой водитель. Однажды он взял гитару, начал петь и стал миллионером. Примерно так звучала легенда Элвиса Пресли. Журналы и другие издания, предназначенные специально для молодых людей, тиражировали такие истории как на конвейере.

В конце пятидесятых годов тысячи парней принялись за гитары, чтобы посоперничать со своими идолами, стать, как и они, богатыми и знаменитыми.

Среди них были Джон и его друзья.

Потом уже не только в Ливерпуле возникли десятки таких групп. Это было время, когда клубы росли, как грибы после теплого дождя. В своей книге «Бит — безъязыкая оппозиция» публицист из ФРГ Дитер Бааке так описывает ситуацию: «Социальное напряжение в обществе осознает прежде всего молодой человек — ему искать в нем место для себя. Если условия так неблагоприятны, как это было в Ливерпуле, где главными считались проблемы жилья, образования и занятости, то он уступает это место преступности (в 1962 году 34,2 процента всех наказуемых правонарушений в Англии совершались молодежью в возрасте между 14 и 21 годами) или ищет поле для удовлетворения сиюминутных личных потребностей. Такой сферой стали бит-кабаки, которые возникли на угрюмых узких улицах города, где из американского рок-н-ролла, из народного, песенного скиффла и приправы из нью-орлеанского джаза постепенно сложилась музыка, названная впоследствии „битом“».

На большой сцене среди многих групп ансамбль «Куорримен» отчаянно боролся за первенство. Своего собственного звучания, отличного от других, у них все еще не было. Время от времени они играли на торжествах и вечеринках, но успех, заслуживающий упоминания, не приходил. Джону никак не удавалось привязать к своей группе ударника, что стало для них на долгое время гандикапом. Парней, которые играли на ударных, было достаточно, но едва ли кто-нибудь из них обладал собственным инструментом. Для покупки укомплектованной ударной установки требовалось отстегнуть далеко за сотни фунтов. У кого ж они были? Парни со своими барабанами считались самыми дефицитными людьми. А уж они-то знали, какую ценность представляют для общества. Иногда Джону удавалось уговорить кого-нибудь для совместного выступления, но только на один вечер. К тому же любая группа, которая держалась на плаву и чего-то стоила, имела свои усилители. Но парни из «Куорримен» и здесь ничем не могли похвастаться.

Джон снова попытал счастья в предварительном отборе для участия в «Шоу талантов». На этот раз с ними выступил ударник Колин Хантон. Первый этап они прошли успешно, прорвались на заключительный турнир в Манчестере. Это был шанс! Завершающий концерт привлекал выступлением по телевидению. Джон и его друзья уже видели себя в Лондоне и даже на самом верху успеха — в Нью-Йорке. Незадолго до поездки в Манчестер Леннон дал группе новое название — «Johnny and the Moondogs» («Джонни и лунные собаки»). Проблема ударных была решена: Колин Хантон, который тоже почуял свой шанс, поехал с ними.

Правда, была еще одна трудность. У «Джонни и лунных собак» пустовала касса. В автобусе по дороге в Манчестер Пол констатировал, что его денег не хватит на обратный путь. Один сердобольный пассажир подарил ему два шиллинга. В Манчестере они играли, как черти, но финал, который передавали по телевидению и во время которого определяли победителей, состоялся без них. В ярости, проклиная все на свете, они сидели в это время в автобусе — последнем, который возвращался в Ливерпуль. Если бы у них были деньги, чтобы переночевать в Манчестере, место в финальном соревновании они бы непременно заняли.

Вскоре после этого отец Джорджа Харрисона добыл «Лунным собакам» еще один шанс. Владелец кинотеатра, искавший музыкантов, которые могли бы между сеансами заботиться о настроении зрителей, согласился рискнуть с группой Джона.

Колин Хантон рассказывает: «Вначале все шло чудесно. Мы пришли в отличное настроение. Там была настоящая сцена с занавесом, который без всякой системы то опускался, то поднимался. В тот день он вообще не функционировал, поэтому в первом туре мы исполнили шесть песен вместо пяти. Публика была в восторге. В паузе нам кто-то сказал, что для каждого припасен стаканчик пива. Из одного стало два, а потом — три. Когда мы опять вылезли на сцену, все пошло вкривь и вкось, поскольку все здорово нарезались. Человек из кино не стал нас ангажировать. По дороге домой мы заспорили, и я подумал: стоп, я с ними больше не играю».

Так был упущен и этот шанс. Джон опять остался без ударника.

Долгое время они играли только на вечеринках да на днях рождения. Название группы при этом меняли, как рубашки. После «Куорримен» и «Джонни и лунные собаки» они назывались «Rainbows» и «Nurk Twins», если Джон и Пол выступали дуэтом. Джордж иногда играл в группе, имя которой было «Квартет Леса Стюарта» в «Лоулэнд-Клубе», Вест-Дерби. Джон допускал при этом, что его группе такие «гастроли» не помогают. Но отказаться от Джорджа ему никогда не приходило в голову.

Художественный колледж видел его все реже. Просиживать там — потерянное время.

Неожиданно для Джона и его группы выдался благоприятный случай. Появилась возможность контакта со вновь открытым клубом. Мона Бест, женщина индийского происхождения, основала в подвальных помещениях своего дома клуб, который она назвала «Касбах». Джордж вошел с ней в деловые отношения. С его же помощью в группу пришел новый человек — Кен Браун — который принес свою 10-ваттную усилительную установку. Это сразу подняло шансы ансамбля.

Мона Бест ревностно следила за тем, чтобы ее «Кофейный клуб Касбах» не стал, как большинство такого рода заведений в Ливерпуле, клубом с «двойным дном». Там были только кофе, сладости и безалкогольные напитки. Вечер за вечером Джон, Пол, Джордж и Кен играли за настоящее жалованье — три фунта за выступление. Бизнес Моны Бест расцветал. Группа Джона притягивала тинэйджеров из Вест-Дерби. Джон впервые почувствовал вкус успеха, хотя трехфунтовое жалованье не давало повода преувеличивать его масштабы.

Синтия каждый вечер сидела в клубе, гордилась Джоном и ревновала, если другие девушки строили ему глазки.

По уик-эндам наплыв посетителей «Касбаха» бывал таким мощным, что Мона Бест ставила у входа двоих распорядителей, которые регулировали впуск. Пит Бест, старший сын шефини, с интересом следил за выступлениями Джона и его друзей. И хотя он хотел стать учителем, рок-н-ролл очаровал его. Иногда Пит сам играл на ударных. Однако период «Касбаха» закончился быстро, причем не как-нибудь, а — крахом. Мона Бест рассказывает: «Все было в лучшем виде до того вечера, когда Кен Браун пришел в клуб с сильной простудой. Я сразу увидела, что он — не в форме. Я сказала ему: „Иди-ка наверх, к моей матери, я дам тебе выпить чего-нибудь горячего“. Но Кен сказал „нет“, остался внизу, в клубе, и смотрел, как играют другие. Джон, Пол и Джордж выступали без него, а в конце я выдала каждому из них причитающееся жалованье. Они немного поворчали, а потом спросили, где бы могли быть еще три фунта. Я сказала им, что хотела бы отдать их Кену. С этим они не согласились и потребовали остаток для себя. Но было слишком поздно, Кен уже получил свои деньги. Они разругались, и тогда Кен сказал, что сыт ими по горло».

Так Джон опять оказался вне игры. Это было опрометчивым решением — отказаться от работы у Моны Бест. В других клубах делать было просто нечего, во всяком случае группе Джона, ведь громкий рок был поначалу отвергнут и считался предосудительным. Везде доминировал джаз. Исключением не был и знаменитый позже «Cavern-Club» («Клуб „Пещера“»).

Не без раздражения и потому вряд ли справедливо Джон как-то высказался насчет этого: «Мы всегда были против джаза. Это, по-моему, дерьмовая музыка для студентов, еще глупее, чем рок-н-ролл. Джаз никуда не ведет, ничего не совершает, всегда одно и то же. Джазмены не делают ничего, только трескают пиво. Мы ненавидели их еще и потому, что нас не в каждый клуб пускали. Там все хотели слушать только джаз. Из-за этих банд нам никогда не давали играть».

Посетители джаз-клубов рекрутировались из другого социального слоя, чем фаны рок-н-ролла. В этих ливерпульских подвалах встречались молодые люди из полусвета, преимущественно студенты-интеллектуалы и служащие, в то время как жаркий рок предпочитала молодежь из непривилегированных слоев.

В тот момент Джон опять изменил название группы. Бадди Холли был тем, чью музыку они тогда находили особенно хорошей. Зависть вызывало и название сопровождающей его группы — «Crickets» («Сверчки»).

О том, как родилось имя «The Beatles», есть целый ряд версий, в том числе и самих битлов. Один человек пролетал как-то мимо окна на ковре и прокричал им это название, объявили они однажды. Ближе к правде, похоже, вариант, предложенный Джоном Ленноном: «Сидел я раз дома и думал о том, как хорошо название „Сверчки“ для английской группы. И тут мне вдруг вспомнилось собирательное понятие „beetles“ (жуки). Я решил написать это слово немного по-другому, а именно „Beatles“. Так только, ради смеха, напомнить о бит-музыке». Однако фирма еще некоторое время выступала под другим девизом. В моде были длинные названия, вроде «Cliff Richard and the Shadows», «Cass and the Casanovas». Похожим образом они назвали и себя: «Long John and the Silver Beatles».

И вот опять замаячила надежда. Когда перед выступлением их спросили о названии, они ответили: «Silver Beatles». Это имя должно было принести им счастье. Однако решающим все же стало их возросшее музыкальное мастерство. Вплоть до Стью Сатклиффа они хорошо овладели своими инструментами, а их репертуар включал все, что было в моде.

Человеком, который помогал «Серебряным жукам» в их прыжках, был Аллан Вильямс — владелец клуба «Джакаранда» в Ливерпуле. Эта помощь не была актом чистого бескорыстия. Просто Вильямс сделал для себя открытие, что антрепренерство приносит больший доход, чем ведение клубных дел.

Джон и его друзья были постоянными клиентами в «Джакаранде», но не как ангажированные музыканты, а как «лентяи, которые бьют баклуши», как выражался Вильямс.

Джон спросил его, не мог ли он при случае замолвить словечко за группу. Он знал, что Вильямс был в хорошем контакте с лондонским топ-менеджером Лэрри Парнсом, который всегда искал для своих звезд сопровождающие группы. Поскольку Джон и Стью помогли Вильямсу в оформлении карнавального вагона, он не очень твердо, но все же обещал им что-нибудь сделать. А для начала они должны были покрасить дамский туалет и разрисовать стены клуба. Когда Вильямс вместе с Лэрри Парнсом устроил концерт на боксерском ринге в Ливерпуле, «Серебряные жуки» стояли у самого края и наблюдали, как их старые соперники, группа с лилипутом Ники Кафом, «творили» среди канатов, Они слушали Рори Шторма и его группу, смотрели на «Кэсс и Казановас» и возмущались.

Но Вильямс все же кое-что сделал для Джона: он позаботился об ударнике с собственной установкой. Это был тридцатишестилетний Томми Мур, работавший на бутылочной фабрике водителем укладчика. На первой же репетиции Томми Мур был признан «хорошим человеком».

С тех пор Джон регулярно собирал своих друзей в подвале «Джакаранды». Он поставил перед собой цель — так повысить качество игры, чтобы Вильямсу не оставалось ничего другого, как обеспечить им хотя бы пару выступлений. Однако выступать в «Джакаранде» они могли лишь тогда, когда «домашняя» группа «Royal Caribbean Steel Band» получала «день для домашнего хозяйства».

Вскоре у «Серебряных жуков» появился новый шанс. Лэрри Парнс приехал в Ливерпуль, чтобы поискать сопроводительную группу для турне своей звезды Билла Фьюри. Он прослушал разные коллективы, но выбор пал на «Жуков».

«Билл Фьюри был тогда большой звездой», — вспоминал Джон Леннон. «Выступления на ТВ, турне и много денег манили нас, и мы играли, как черти».

Парнс и Билл были очарованы «Серебряными жуками». Но была одна проблема, и звалась она Стюарт Сатклифф. Джон Леннон сказал об этом так: «Он все никак не мог научиться играть правильно. Во время выступлений стоял спиной к публике, чтобы никто не видел, как мало он понимал в бас-гитаре, как примитивно играл вообще. То же самое было в день прослушивания. Но Лэрри Парнс все видел. Он считал, что если бы мы поискали нового басиста, то получили бы настоящую работу».

«Серебряные жуки» не получили приглашения, поскольку Джон не хотел исключать из группы своего друга. Он сказал тогда: «Все или никто». Если бы Джон послушал других, Стюарта бы безжалостно вымели. Но он никого не спрашивал. Дружба со Стью была для него ценнее, чем ангажемент.

Из-за этого решения климат в ансамбле ухудшился. Пол, который жаждал успеха не меньше Джона, видел, что Стюарт Сатклифф был, как камень посреди дороги наверх. Прежде Пол был для Леннона первым человеком в коллективе, потом он увидел в Стюарте соперника и стал относиться к нему особенно ревниво. Теперь же, когда из-за Стью не состоялось турне, Пол решил вывести его из себя при первом удобном случае.

Однако через несколько недель Аллан Вильямс, который чувствовал себя менеджером «Серебряных жуков», получил письмо от Лэрри Парнса. Последний решил все-таки пригласить группу Джона для опекаемого им Джонни Джентла. На две недели они должны были отправиться в турне по Шотландии. Жалованье — четырнадцать фунтов в неделю. С ними мог поехать и Стюарт.

Было ли это страстно ожидаемым успехом?

Джон не сомневался, что это именно так. Впервые они отправились в настоящее турне, за настоящий гонорар, с настоящей звездой, вечер за вечером могли выходить на сцену. Для Джона это было доказательством того, что он не ошибся, решив добиться славы и богатства — музыкой. Четырнадцать фунтов в неделю — большое расстояние до миллиона, зато сколько надежд…

Пол, Джордж, Стью и Томми Мур были воодушевлены не меньше. Однако во время турне восторги поубавились. На недостаток успеха сетовать не приходилось. Джонни Джентл признавался, что «Серебряные жуки» принимались публикой даже лучше, чем он сам. Но обстоятельства сложились несколько иначе, чем представлял Джон. На громыхающем автофургоне они мотались от местечка к местечку. Джонни Джентл сидел за рулем. Уровень алкоголя в его крови редко понижался до нулевой отметки. Уже на второй день он наехал на припаркованный автомобиль. Фургон пострадал не очень сильно, но Томми Мура с легким сотрясением мозга и шатающимися резцами отправили в больницу. Вечером Джон и другие явились, чтобы вытащить его из постели. Безвольно, шатаясь от пережитого и обезболивающих таблеток, Томми дал увести себя из больницы.

На следующее утро все двинулись дальше.

Джон следил за тем, чтобы ничего не пошло наперекосяк. Он лучше других знал, как много зависит для его группы от этого предприятия. Последней станцией их двухнедельного путешествия стал Инвернесс. Они приехали туда утром, смертельно уставшие. В отель их еще не пускали.

«Нам пришлось прогуляться вокруг порта с его рыбацкими лодками. Для меня это стало последней каплей, натерпелся до чертиков. Особенно от этого Леннона. Кроме того, я был голоден», — рассказывал потом Томми Мур.

Джон остался доволен турне, публика принимала их хорошо. Хоть ударник и лишился нескольких зубов, но что значили такие мелочи в сравнении с тем, что «Серебряные жуки» вышли на новый курс, что успех принес реальные надежды. В финансовом отношении их положение, конечно, не улучшилось. Больше, чем по паре фунтов, они домой не привезли.

Когда Томми выложил на стол перед своей подружкой заработанные монеты, она ему сказала, что две недели на стекольном заводе принесли бы куда больше. Томми пришлось согласиться, что она права.

И все же надежды Джона, кажется, начали сбываться. Аллан Вильямс, который между тем основал «Jacaranda Enterprises Agentur», ввел «Жуков» в обойму групп, которым посредничал при организации концертов в Ливерпуле и окрестностях.

Тем самым апрель 1960 года стал для Джона и его ансамбля самым удачным месяцем со времени его существования. Вскоре после турне Вильямс выступил посредником между группой Леннона и Лесом Доддом, который владел танцевальным залом в Уолласи. Вместе с ними выступала группа, которая уже получила известность в Ливерпуле — «Gerry and the Pacemakers». Рекламные плакаты обоих коллективов презентовали их как «специалистов джайва и рока».

Но не успели они выступить и пару раз, как Джона опять постигла неудача — группу покинул барабанщик Томми Мур. Подружка убедила его, что на бутылочном заводе можно преуспеть куда быстрее. Эта работа давала ей больше уверенности.

Вновь Джон очутился перед старой проблемой — где найти ударника? Он пошел было на фабрику, чтобы потолковать с Муром, но тот его и слушать не стал. Джон явился вечерком к его подруге — та выставила его вон.

Для Джона, Пола и Джорджа не было ничего важнее музыки. Только Стюарт, который не переоценивал свои исполнительские возможности, знал твердо, что музыка не определит его будущее. Как и прежде, его очаровывала живопись. Однако Артур Баллард редко видел Сатклиффа, еще реже он встречался с Джоном. Для Пола и Джорджа школа тоже потеряла всякую привлекательность. Для них в мире осталась только музыка.

После ухода Томми Мура «Серебряным» все труднее стало добиваться платных концертов. Довольно долго они кисли в стриптизном ресторанчике на «Upper Parliament Street». Они щипали струны без всякого настроения в то время, как Дженнис, танцовщица стриптиза, оголяла свои прелести.

Иногда после обеда они играли в «New Colony» — клубе, который принадлежал выходцу из Вест-Индии с мошенническим именем «лорд Вудбайн». Их публикой были моряки с невестами на час. Нередко между «морскими волками» возникало некоторое взаимонепонимание, которое «лорд» пресекал весьма решительно, размахивая во все стороны кухонным ножом. Ни эта атмосфера, ни десять шиллингов за выступление не стимулировали «Серебряных жуков».

Потом снова возник Аллан Вильямс, который всегда держал нос по ветру.

И счастливый случай не заставил себя ждать.

Когда однажды вечером Вильямс пришел в свою «Джакаранду», то не обнаружил музыкантов «Royal Caribbean Steel Band», которые обыкновенно «колотили там по своим бензиновым бочкам.» Агент из ФРГ завербовал их. «Серебряные жуки» охотно закрыли брешь. И у Вильямса появилась идея. Бит-групп в Ливерпуле тогда было едва ли не больше, чем слушателей. Так разве нельзя заработать кучу денег, просто продавая лучших из них в Гамбург?

Вильямс занялся подбором ансамблей для этого города. Комплексом неполноценности он не страдал, и потому представлялся шефам гамбургских клубов как «менеджер всемирно известных групп рок-н-ролла». И это произвело впечатление на Бруно Кошмидера, владельца «Кайзеровского подвала». Тот время от времени приезжал в Англию, чтобы на месте послушать некоторые группы.

Вскоре Вильямc послал в Гамбург ансамбль «Derry and the Seniors» и Тони Шеридана. Кошмидер остался ими доволен и в письме попросил прислать третью группу для другого своего клуба — «Индры».

Вильямc имел в запасе «Rory Storm and the Hurricanes», но с ними ничего не вышло. И тогда он решил рискнуть с «Жуками», отправив в Германию пробную запись. Кошмидеру они понравились. Это не пришлось по вкусу певцу «Сениорз» Дерри Уилки, который полагал, что такая «вялая» группа, как «Сильвер Битлз», разрушит уважение к ливерпульской бит-музыке.

Но поскольку в его распоряжении в тот момент не было других коллективов, Вильямc предложил Джону отправиться в Гамбург вместе со своей группой.

Если это не означало прорыв, то что же это было?

Джон легко перенес расставание с колледжем искусств.

Стюарт Сатклифф сомневался. Как раз в то время он должен был приступить к одногодичному обучению на педагога. И лишь согласие колледжа на отсрочку начала занятий позволило ему поехать в Гамбург.

Пол Маккартни как раз сдал экзамены. По воле отца ему предстояло с осени начать осваивать профессию учителя. Понятно, что Джим отпускал сына с большой неохотой. Но поскольку поездка совпала по времени с каникулами, он согласился, хотя и пребывал в надежде, что уже после нее-то Пол «образумится».

Меньше всего трудностей было у самого младшего из них, Джорджа, которому исполнилось семнадцать. И хотя его матери пришлось не по нраву, что он намерен уехать в этот греховный Гамбург, она оставила опасения при себе — Джордж был настроен очень решительно.

Тетя Мими болезненно отреагировала на эту затею. Она все еще верила, что Джон пробьется в школе искусств. Она даже запретила ему общаться с Полом и Джорджем и всячески мешала играть дома на гитаре. Все эти потуги не имели результата, поскольку Джон за ее спиной делал все, что считал правильным.

Он даже попытался передать Мими свой восторг от гамбургского трипа.

«Мими, разве это не чудесно? Я буду получать сто фунтов в неделю! Разве это не сказочно?»

Тетя находила все это ни чудесным, ни сказочным. Джону пришлось немало потрудиться, чтобы получить ее благословение на германское предприятие. Хотя он и затаил мысль: если в Гамбурге все пойдет вкривь и вкось, он опять вернется в школу искусств.

Поездка могла стать поворотным пунктом в его жизни, он это чувствовал. Впервые в жизни Джон надолго уезжал из дома, точнее сказать, от тети Мими. Он должен был работать за границей и получать там неплохие деньги, пусть и не сто фунтов, как хвастался тетке.

Синтия отнеслась к путешествию скептически.

«У группы были собственные фаны», — говорила она позднее, — «я знала, что вокруг ребят толкается много девочек. Но более ревнивой я не стала, поскольку казалась себе старше, чем они. Я была уверена в себе. А Гамбург мог принести мне, конечно, много хлопот. Это было так далеко и так надолго. Ливерпульских девочек я знала, но ситуация в Гамбурге была мне совершенно неизвестна. Там могло произойти все, что угодно».

Но Джон и его «Сильвер Битлз» все еще не могли стронуться с места. В Гамбурге им нечего было делать без ударника. Или они найдут барабанщика, или мечта о Гамбурге лопнет, как мыльный пузырь.

Тут они вспомнили о Пите Бесте, сыне хозяйки «Касбаха». Тот как раз закончил школу и вообще-то собирался стать учителем. Но его пристрастия распространялись и на музыку. Некоторое время он играл вместе с Кеном Брауном, бывшим членом «Куорримен». Пит Бест был к тому же счастливым обладателем новенькой — с иголочки — ударной установки и кокетничал с карьерой профессионального музыканта.

Джон спросил: не имеет ли он охоты вступить в «Сильвер Битлз» и поехать с ними в Гамбург? И если он не против…

Так на пути в Германию было устранено последнее препятствие.