Глава шестая. Ленинский этап в развитии материалистической диалектики и борьба на два фронта в области философии
I. Ленинизм и его исторические корни
Исторические корни ленинизма
Изложить основы ленинизма — это еще не значит изложить основы мировоззрения Ленина. Мировоззрение Ленина и основы ленинизма — не одно и то же по объему. Ленин — марксист, и основой его мировоззрения является, конечно, марксизм. Но из этого вовсе не следует, что изложение ленинизма должно быть начато с изложения основ марксизма. Изложить ленинизм — это значит изложить то особенное и новое в трудах Ленина, что внес Ленин в общую сокровищницу марксизма и что естественно связано с его именем. Только в этом смысле я буду говорить в своих лекциях об основах ленинизма.
Итак, что такое ленинизм?
Одни говорят, что ленинизм есть применение марксизма к своеобразным условиям российской обстановки. В этом определении есть доля правды, но оно далеко не исчерпывает всей правды. Ленин действительно применил марксизм к российской действительности и применил его мастерски. Но если бы ленинизм являлся только лишь применением марксизма к своеобразной обстановке России, то тогда ленинизм был бы чисто национальным и только национальным, чисто русским и только русским явлением. Между тем мы знаем, что ленинизм есть явление интернациональное, имеющее корни во всем международном развитии, а не только русское. Вот почему я полагаю, что это определение страдает односторонностью.
Другие говорят, что ленинизм есть возрождение революционных элементов марксизма 40-х годов XIX в. в отличие от марксизма последующих годов, когда он стал будто бы умеренным, нереволюционным. Если отвлечься от этого глупого и пошлого подразделения учения Маркса на две части, на революционную и умеренную, нужно признать, что даже в этом совершенно недостаточном и неудовлетворительном определении имеется доля правды. Состоит она, эта доля правды, в том, что Ленин действительно возродил революционное содержание марксизма, замуравленное оппортунистами II Интернационала. Но это только доля правды. Вся правда о ленинизме состоит в том, что ленинизм не только возродил марксизм, но он сделал еще шаг вперед, развив марксизм дальше в новых условиях капитализма и классовой борьбы пролетариата.
Что же такое в конце концов ленинизм?
Ленинизм есть марксизм эпохи империализма и пролетарской революции. Точнее: ленинизм есть теория и тактика пролетарской революции вообще, теория и тактика диктатуры пролетариата в особенности. Маркс и Энгельс подвизались в период предреволюционный (мы имеем в виду пролетарскую революцию), когда не было еще развитого империализма, в период подготовки пролетариев к революции, в тот период, когда пролетарская революция не являлась еще прямой практической неизбежностью. Ленин же, ученик Маркса и Энгельса, подвизался в период развитого империализма, в период развертывающейся пролетарской революции, когда пролетарская революция уже победила в одной стране, разбила буржуазную демократию и открыла эру пролетарской демократии, эру советов.
Вот почему ленинизм является дальнейшим развитием марксизма.
Отмечают, обычно, исключительно боевой и исключительно революционный характер ленинизма. Это совершенно правильно. Но эта особенность ленинизма объясняется двумя причинами: во-первых, тем, что ленинизм вышел из пролетарской революции, отпечаток которой он не может не носить на себе; во-вторых, тем, что он вырос и окреп в схватках с оппортунизмом II Интернационала, борьба с которым являлась и является необходимым предварительным условием успешной борьбы с капитализмом. Не следует забывать, что между Марксом и Энгельсом, с одной стороны, и между Лениным — с другой, лежит целая полоса безраздельного господства оппортунизма II Интернационала, беспощадная борьба с которым не могла не составить одной из важнейших задач ленинизма. (Сталин, Об основах ленинизма, «Вопросы ленинизма», стр. 5 — 6, изд. 9-е.)
Ленинизм — марксизм эпохи империализма и пролетарских революций
Ленинизм вырос и оформился в условиях империализма, когда противоречия капитализма дошли до крайней точки, когда пролетарская революция стала вопросом непосредственной практики, когда старый период подготовки рабочего класса к революции уперся и перерос в новый период прямого штурма капитализма.
Ленин называл империализм «умирающим капитализмом». Почему? Потому, что империализм доводит противоречия капитализма до последней черты, до крайних пределов, за которыми начинается революция. Наиболее важными из этих противоречий нужно считать три противоречия.
Первое противоречие — это противоречие между трудом и капиталом. Империализм есть всесилие монополистических трестов и синдикатов, банков и финансовой олигархии в промышленных странах. В борьбе с этим всесилием обычные методы рабочего класса — профсоюзы и кооперативы, парламентские партии и парламентская борьба — оказались совершенно недостаточными. Либо отдайся на милость капиталу, прозябай по-старому и опускайся вниз, либо берись за новое оружие — так ставит вопрос империализм перед миллионными массами пролетариата. Империализм подводит рабочий класс к революции.
Второе противоречие — это противоречие между различными финансовыми группами и империалистическими державами в их борьбе за источники сырья, за чужие территории. Империализм есть вывоз капитала к источникам сырья, бешеная борьба за монопольное обладание этими источниками, борьба за передел уже поделенного мира, борьба, ведомая с особенным остервенением со стороны новых финансовых групп и держав, ищущих «места под солнцем», против старых групп и держав, цепко держащихся за захваченное. Эта бешеная борьба между различными группами капиталистов замечательна в том отношении, что она включает в себе как неизбежный элемент империалистские войны, войны за захваты чужих территорий. Это обстоятельство в свою очередь замечательно в том отношении, что оно ведет к взаимному ослаблению империалистов, к ослаблению позиции капитализма вообще, к приближению момента пролетарской революции, к практической необходимости этой революции.
Третье противоречие — это противоречие между горстью господствующих «цивилизованных» наций и между сотнями миллионов колониальных и зависимых народов мира. Империализм есть самая наглая эксплоатация и самое бесчеловечное угнетение сотен миллионов населения обширнейших колоний и зависимых стран. Выжимание сверхприбыли — такова цель этой эксплоатации и этого угнетения. Но, эксплоатируя эти страны, империализм вынужден строить там железные дороги, фабрики и заводы, промышленные и торговые центры. Появление класса пролетариев, зарождение местной интеллигенции, пробуждение национального самосознания, усиление освободительного движения — таковы неизбежные результаты этой «политики». Усиление революционного движения во всех без исключения колониях и зависимых странах свидетельствует об этом с очевидностью. Это обстоятельство важно для пролетариата в том отношении, что оно в корне подрывает позиции капитализма, превращая колонии и зависимые страны из резервов империализма в резервы пролетарской революции.
Таковы, в общем, главные противоречия империализма, превратившие старый «цветущий» капитализм в капитализм умирающий.
Значение империалистской войны, разыгравшейся 10 лет тому назад, состоит, между прочим, в том, что она собрала все эти противоречия в один узел и бросила их на чашу весов, ускорив и облегчив революционные битвы пролетариата.
Иначе говоря, империализм привел не только к тому, что революция стала практической неизбежностью, но и к тому, что создались благоприятные условия для прямого штурма твердынь капитализма.
Такова международная обстановка, породившая ленинизм.
Все это хорошо, скажут нам, но причем тут Россия, которая ведь не была и не могла быть классической страной империализма? Причем тут Ленин, который работал прежде всего в России и для России? Почему именно Россия послужила очагом ленинизма, родиной теории и тактики пролетарской революции?
Потому, что Россия была узловым пунктом всех этих противоречий империализма.
Потому, что Россия была беременна революцией более, чем какая-либо другая страна, и только она была в состоянии ввиду этого разрешить эти противоречия революционным путем.
Начать с того, что царская Россия была очагом всякого рода гнета — и капиталистического, и колониального, и военного, — взятого в его наиболее бесчеловечной и варварской форме. Кому не известно, что в России всесилие капитала сливалось с деспотизмом царизма, агрессивность русского национализма — с палачеством царизма в отношении нерусских народов, эксплоатация целых районов — Турции, Персии, Китая — с захватом этих районов царизмом, с войной за захват? Ленин был прав, говоря, что царизм есть «военно-феодальный империализм». Царизм был средоточием наиболее отрицательных сторон империализма, возведенных в квадрат.
Далее. Царская Россия была величайшим резервом западного империализма не только в том смысле, что она давала свободный доступ заграничному капиталу, державшему в руках такие решающие отрасли народного хозяйства России, как топливо и металлургия, но и в том смысле, что она могла поставить в пользу западных империалистов миллионы солдат. Вспомните 12-миллионную русскую армию, проливавшую кровь на империалистских фронтах для обеспечения бешеных прибылей англо-французских капиталистов.
Дальше. Царизм был не только сторожевым псом империализма на востоке Европы, но он был еще агентурой западного империализма для выколачивания с населения сотен миллионов процентов на займы, отпускавшиеся ему в Париже и Лондоне, в Берлине и Брюсселе.
Наконец, царизм был вернейшим союзником западного империализма по дележу Турции, Персии, Китая и т. д. Кому не известно, что империалистская война велась царизмом в союзе с империалистами Антанты, что Россия являлась существенным элементом этой войны?
Вот почему интересы царизма и западного империализма сплетались между собой и сливались в конце концов в единый клубок интересов империализма. Мог ли западный империализм помириться с потерей такой мощной опоры на Востоке и такого богатого резервуара сил и средств, как старая, царская, буржуазная Россия, не испытав всех своих сил для того, чтобы повести смертельную борьбу с революцией в России, на предмет отстаивания и сохранения царизма? Конечно, не мог!
Но из этого следует, что кто хотел бить по царизму, тот неизбежно замахивался на империализм, кто восставал против царизма, тот должен был восстать и против империализма, ибо кто свергал царизм, тот должен был свергнуть и империализм, если он в самом деле думал не только разбить царизм, но и добить его без остатка. Революция против царизма сближалась, таким образом, и должна была перерасти в революцию против империализма, в революцию пролетарскую.
Между тем, в России подымалась величайшая народная революция, во главе которой стоял революционнейший в мире пролетариат, имевший в своем распоряжении такого серьезного союзника, как революционное крестьянство России. Нужно ли доказывать, что такая революция не могла остановиться на полдороге, что она в случае успеха должна была пойти дальше, подняв знамя восстания против империализма? Вот почему Россия должна была стать узловым пунктом противоречий империализма не только в том смысле, что противоречия эти легче всего вскрывались именно в России ввиду особо безобразного и особо нетерпимого их характера, и не только потому, что Россия была важнейшей опорой западного империализма, соединяющей финансовый капитал Запада с колониями Востока, но и потому, что только в России существовала реальная сила, могущая разрешить противоречия империализма революционным путем.
Но из этого следует, что революция в России не могла не стать пролетарской, что она не могла не принять в первые же дни своего развития международный характер, что она не могла, таким образом, не потрясти самые основы мирового империализма.
Могли ли русские коммунисты при таком положении вещей ограничиться в своей работе узко-национальными рамками русской революции? Конечно, нет! Наоборот, вся обстановка как внутренняя (глубокий революционный кризис), так и внешняя (война) толкала их к тому, чтобы выйти в своей работе за эти рамки, перенести борьбу на международную арену, вскрыть язвы империализма, доказать неизбежность краха капитализма, разбить социал-шовинизм и социал-пацифизм, наконец, свергнуть в своей стране капитализм и выковать для пролетариата новое оружие борьбы, теорию и тактику пролетарской революции, для того, чтобы облегчить пролетариям всех стран дело свержения капитализма. Русские коммунисты иначе и не могли действовать, ибо только на этом пути можно было рассчитывать на известные изменения в международной обстановке, могущие гарантировать Россию от реставрации буржуазных порядков.
Вот почему Россия стала очагом ленинизма, а вождь русских коммунистов Ленин — его творцом.
С Россией и Лениным «случилось» тут приблизительно то же самое, что и с Германией и Марксом — Энгельсом в сороковых годах прошлого столетия. Германия была чревата тогда так же, как и Россия в начале XX столетия, буржуазной революцией. Маркс писал тогда в «Коммунистическом манифесте», что:
«На Германию коммунисты обращают главное свое внимание потому, что она находится накануне буржуазной революции, потому, что она совершит этот переворот при более прогрессивных условиях европейской цивилизации вообще, с гораздо более развитым пролетариатом, чем в Англии XVII и во Франции XVIII столетия. Немецкая буржуазная революция, следовательно, может быть лишь непосредственным прологом пролетарской революции».
Иначе говоря, центр революционного движения перемещался в Германию. Едва ли можно сомневаться в том, что это именно обстоятельство, отмеченное Марксом в приведенной цитате, послужило вероятной причиной того, что именно Германия явилась родиной научного социализма, а вожди германского пролетариата — Маркс и Энгельс — его творцами.
То же самое нужно сказать, но еще в большей степени, про Россию начала XX столетия. Россия в этот период находилась накануне буржуазной революции, она должна была совершить эту революцию при более прогрессивных условиях в Европе и с более развитым пролетариатом, чем Германия (не говоря уже об Англии и Франции), причем все данные говорили о том, что революция эта должна была послужить бродилом и прологом пролетарской революции. Нельзя считать случайностью тот факт, что Ленин еще в 1902 г., когда русская революция только зачиналась, писал в своей брошюре «Что делать?» вещие слова о том, что:
«История поставила теперь перед нами (т. е. русскими марксистами. — И. Ст.) ближайшую задачу, которая является наиболее революционной из всех ближайших задач пролетариата какой бы то ни было страны. Осуществление этой задачи, разрушение самого могучего оплота не только европейской, но также и азиатской реакции сделало бы русский пролетариат авангардом международного революционного пролетариата» (см. т. IV, стр. 138).
Иначе говоря, центр революционного движения должен был переместиться в Россию.
Известно, что ход революции в России оправдал это предсказание Ленина с избытком.
Мудрено ли после этого, что страна, проделавшая такую революцию и имеющая такой пролетариат, послужила родиной теории и тактики пролетарской революции?
Мудрено ли, что вождь этого пролетариата, Ленин, стал вместе с тем творцом этой теории и тактики и вождем международного пролетариата? (Сталин, Об основах ленинизма, «Вопросы ленинизма», стр. 6 — 11, изд. 9-е.)
Международное значение ленинизма
В брошюре «Об основах ленинизма» дано известное определение ленинизма, получившее, видимо, права гражданства. Оно гласит:
«Ленинизм есть марксизм эпохи империализма и пролетарской революции. Точнее: ленинизм есть теория и тактика пролетарской революции вообще, теория и тактика диктатуры пролетариата в особенности».
Правильно ли это определение?
Я думаю, что правильно. Оно правильно, во-первых, потому, что правильно указывает на исторические корни ленинизма, характеризуя его как марксизм эпохи империализма, в противовес некоторым критикам Ленина, неправильно думающим, что ленинизм возник после империалистической войны. Оно правильно, во-вторых, потому, что правильно отмечает международный характер ленинизма, в противовес социал-демократии, считающей ленинизм применимым лишь в национально-русской обстановке. Оно правильно, в-третьих, потому, что правильно отмечает органическую связь ленинизма с учением Маркса, характеризуя его как марксизм эпохи империализма, в противовес некоторым критикам ленинизма, считающим его не дальнейшим развитием марксизма, а лишь восстановлением марксизма и применением его к русской действительности.
Все это, как будто бы, не нуждается в особых комментариях.
Тем не менее в нашей партии имеются, оказывается, товарищи, считающие необходимым определить ленинизм несколько иначе. Вот, например, т. Зиновьев думает, что:
«Ленинизм есть марксизм эпохи империалистических войн и мировой революции, непосредственно начавшейся в стране, где преобладает крестьянство» [Курсив т. Зиновьева. — И. Ст.] (см. статью т. Зиновьева «Большевизм или троцкизм», «Правда» № 273 от 30/XI 1924 г.)
Что могут означать слова, подчеркнутые т. Зиновьевым? Что значит вводить в определение ленинизма отсталость России, ее крестьянский характер?
Это значит превращать ленинизм из интернационального пролетарского учения в продукт российской самобытности.
Это значит играть на руку Бауэру и Каутскому, отрицающим пригодность ленинизма для других стран, капиталистически более развитых.
Слов нет, что крестьянский вопрос имеет для России важнейшее значение, что страна у нас крестьянская. Но какое значение может иметь этот факт для характеристики основ ленинизма? Разве ленинизм выработался только на почве России и для России, а не на почве империализма и не для империалистических стран вообще? Разве такие труды Ленина, как «Империализм», «Государство и революция», «Пролетарская революция и ренегат Каутский», «Детская болезнь «левизны»» и т. д., имеют значение только для России, а не для всех империалистических стран вообще? Разве ленинизм не есть обобщение опыта революционного движения всех стран? Разве основы теории и тактики ленинизма не пригодны, не обязательны для пролетарских партий всех стран? Разве Ленин был не прав, говоря, что «большевизм годится как образец тактики для всех» [Курсив мой. — И. Ст.] (см. т. XXIII, стр. 386)? Разве Ленин был не прав, говоря о «международном значении [Курсив мой. — И. Ст.] советской власти и основ большевистской теории и тактики» (см. т. XXV, стр. 171 — 172)? Разве не правильны, например, следующие слова Ленина:
«В России диктатура пролетариата неизбежно должна отличаться некоторыми особенностями по сравнению с передовыми странами вследствие очень большой отсталости и мелкобуржуазности нашей страны. Но основные силы — и основные формы общественного хозяйства — в России те же, как и в любой капиталистической стране, так что особенности эти во всяком случае не могут касаться самого главного» [Курсив мой. — И. Ст.] (см. т. XXIV, стр. 508).
Но если все это верно, не следует ли из этого, что определение ленинизма, данное т. Зиновьевым, не может быть признано правильным?
Как совместить это национально-ограниченное определение ленинизма с интернационализмом? (Сталин, Вопросы ленинизма, стр. 191 — 192, изд. 9-е.)
Ленинизм — восприемник марксизма
С одной стороны, большевизм возник в 1903 г. на самой прочной базе теории марксизма. А правильность этой — и только этой — революционной теории доказал не только всемирный опыт всего XIX в., но и в особенности опыт блужданий и шатаний, ошибок и разочарований революционной мысли в России. В течение около полувека, примерно с 40-х и до 90-х годов прошлого века, передовая мысль в России, под гнетом невиданно дикого и реакционного царизма, жадно искала правильной революционной теории, следя с удивительным усердием и тщательностью за всяким и каждым «последним словом» Европы и Америки в этой области. Марксизм, как единственно правильную революционную теорию, Россия поистине выстрадала полувековой историей неслыханных мук и жертв, невиданного революционного героизма, невероятной энергии и беззаветности исканий, обучения, испытания на практике, разочарований, проверки, сопоставления опыта Европы. Благодаря вынужденной царизмом эмигрантщине революционная Россия обладала во второй половине XIX в. таким богатством интернациональных связей, такой превосходной осведомленностью насчет всемирных форм и теорий революционного движения, как ни одна страна в мире.
С другой стороны, возникший на этой гранитной теоретической базе большевизм проделал пятнадцатилетнюю (1903 — 1917) практическую историю, которая по богатству опыта не имеет себе равной в свете. Ибо ни в одной стране за эти 15 лет не было пережито даже приблизительно так много в смысле революционного опыта, быстроты и разнообразия смены различных форм движения, легального и нелегального, мирного и бурного, подпольного и открытого, кружкового и массового, парламентского и террористического. Ни в одной стране не было сконцентрировано на таком коротком промежутке времени такого богатства форм, оттенков, методов борьбы всех классов современного общества, притом борьбы, которая, в силу отсталости страны и тяжести гнета царизма, особенно быстро созревала, особенно жадно и успешно усваивала себе соответствующее «последнее слово» американского и европейского политического опыта.
Главные этапы в истории большевизма
Годы подготовки революции (1903 — 1905). Везде чувствуется приближение великой бури. Во всех классах брожение и подготовка. За границей эмигрантская пресса ставит теоретически все основные вопросы революции. Представители трех основных классов, трех главных политических течений, либерально-буржуазного, мелкобуржуазно-демократического (прикрытого вывесками «социал-демократического» и «социал-революционного» направлений) и пролетарски-революционного ожесточеннейшей борьбой программных и тактических взглядов предвосхищают — и подготовляют — грядущую открытую борьбу классов. Все вопросы, из-за которых шла вооруженная борьба масс в 1905 — 1907 и в 1917 — 1920 гг., можно (и должно) проследить, в зародышевой форме, по тогдашней печати. А между тремя главными направлениями, разумеется, есть сколько угодно промежуточных, переходных, половинчатых образований. Вернее: в борьбе органов печати, партий, фракций, групп выкристаллизовываются те идейно-политические направления, которые являются действительно классовыми; классы выковывают себе надлежащее идейно-политическое оружие для грядущих битв.
Годы революции (1905 — 1907). Все классы выступают открыто. Все программные и тактические взгляды проверяются действием масс. Невиданная в мире широта и острота стачечной борьбы. Перерастание экономической стачки в политическую и политической в восстание. Практическая проверка соотношений между руководящим пролетариатом и руководимым, колеблющимся, шатким, крестьянством. Рождение, в стихийном развитии борьбы, советской формы организации. Тогдашние споры о значении советов предвосхищают великую борьбу 1917 — 1920 гг. Смена парламентских форм борьбы и непарламентских, тактики бойкота парламентаризма с тактикой участия в парламентаризме, легальных форм борьбы и нелегальных, а равно их взаимоотношения и связи — все это отличается удивительным богатством содержания. Каждый месяц этого периода равнялся, в смысле обучения основам политической науки — и масс и вождей, и классов и партий — году «мирного» «конституционного» развития. Без «генеральной репетиции» 1905 г. победа Октябрьской революции 1917 г. была бы невозможна.
Годы реакции (1907 — 1910). Царизм победил. Все революционные и оппозиционные партии разбиты. Упадок, деморализация, расколы, разброд, ренегатство, порнография на место политики [В печатном тексте дальше добавлено: «Усиление тяги к философскому идеализму; мистицизм, как облачение контрреволюционных настроений». — Ред.]. Но в то же время именно великое поражение дает революционным партиям и революционному классу настоящий и полезнейший урок, урок исторической диалектики, урок понимания, уменья и искусства вести политическую борьбу. Друзья познаются в несчастии. Разбитые армии хорошо учатся.
Победивший царизм вынужден ускоренно разрушать остатки добуржуазного, патриархального быта в России. Буржуазное развитие ее шагает вперед замечательно быстро. Внеклассовые, надклассовые иллюзии, иллюзии насчет возможности избегнуть капитализм разлетаются прахом. Классовая борьба выступает совсем по-новому и тем более отчетливо.
Революционные партии должны доучиваться. Они учились наступать. Теперь приходится понять, что эту науку необходимо дополнять наукой, как правильнее отступать. Приходится понять, — и революционный класс на собственном горьком опыте учится понимать, — что нельзя победить, не научившись правильному наступлению и правильному отступлению. Из всех разбитых оппозиционных и революционных партий большевики отступили в наибольшем порядке, с наименьшим ущербом для их «армии», с наибольшим сохранением ядра ее, с наименьшими (по глубине и неизлечимости) расколами, с наименьшей деморализацией, с наибольшей способностью возобновить работу наиболее широко, правильно и энергично. И достигли этого большевики только потому, что беспощадно разоблачили и выгнали вон революционеров фразы, которые не хотели понять, что надо отступить, что надо уметь отступить, что надо обязательно научиться легально работать в самых реакционных парламентах, в самых реакционных профессиональных, кооперативных, страховых и подобных организациях.
Годы подъема (1910 — 1914). Сначала подъем был невероятно медленный, потом, после ленских событий 1912 г., несколько более быстрый. Преодолевая неслыханные трудности, большевики оттеснили меньшевиков, роль которых, как буржуазных агентов в рабочем движении, превосходно была понята всей буржуазией после 1905 г. и которых поэтому на тысячи ладов поддерживала против большевиков вся буржуазия. Но большевикам никогда не удалось бы достичь этого, если бы они не провели правильной тактики соединения нелегальной работы с обязательным использованием «легальных возможностей». В реакционнейшей Думе большевики завоевали себе всю рабочую курию.
Первая всемирная империалистская война (1914 — 1917). Легальный парламентаризм, при условиях крайней реакционности «парламента», служит полезнейшую службу партии революционного пролетариата, большевикам. Большевики депутаты идут в Сибирь. В эмигрантской прессе все оттенки взглядов социал-империализма, социал-шовинизма, социал-патриотизма, непоследовательного и последовательного интернационализма, пацифизма и революционного отрицания пацифистских иллюзий находят у нас свое полное выражение. Ученые дураки и старые бабы II Интернационала, которые пренебрежительно и высокомерно морщили нос по поводу обилия «фракций» в русском социализме и ожесточенности борьбы между ними, не сумели, когда война отняла хваленую «легальность» во всех передовых странах, организовать даже приблизительно такого свободного (нелегального) обмена взглядов и такой свободной (нелегальной) выработки правильных взглядов, какие организовали русские революционеры в Швейцарии и в ряде других стран. Именно поэтому и прямые социал-патриоты и «каутскианцы» всех стран оказались худшими предателями пролетариата. А если большевизм сумел победить в 1917 — 1920 гг., то одной из основных причин этой победы является то, что большевизм еще с конца 1914 г. беспощадно разоблачал гнусность, мерзость и подлость социал-шовинизма и «каутскианства» (которому соответствует лонгэтизм во Франции, взгляды вождей независимой рабочей партии и фабианцев в Англии, Турати в Италии и т. д.), массы же потом на собственном опыте убеждались все более и более в правильности взглядов большевиков.
Вторая революция в России (с февраля по октябрь 1917 г.). Невероятная застарелость и устарелость царизма создала (при помощи ударов и тяжестей мучительнейшей войны) невероятную силу разрушения, направленную против него. В несколько дней Россия превратилась в демократическую буржуазную республику, более свободную — в обстановке войны, — чем любая страна в мире. Правительство стали создавать вожди оппозиционных и революционных партий — как в наиболее «строго-парламентарных» республиках, причем звание вождя оппозиционной партии в парламенте, хотя и самом что ни на есть реакционном, облегчало последующую роль такого вождя в революции.
Меньшевики и «социалисты-революционеры» в несколько недель великолепно усвоили себе все приемы и манеры, доводы и софизмы европейских героев II Интернационала, министериалистов и прочей оппортунистической швали. Все, что́ мы читаем теперь о Шейдеманах и Носке, Каутском и Гильфердинге, о Реннере и Аустерлице, Отто Бауэре и Фрице Адлере, о Турати и Лонгэ, о фабианцах и вождях независимой рабочей партии в Англии, все это кажется нам (и на деле является) скучным повторением, перепевом знакомого и старого мотива. Все это у меньшевиков мы уже видали. История сыграла шутку и заставила оппортунистов отсталой страны предвосхитить оппортунистов ряда передовых стран.
Если все герои II Интернационала потерпели банкротство, осрамились на вопросе о значении и роли советов и советской власти, если особенно «ярко» осрамились и запутались на этом вопросе вожди вышедших ныне из II Интернационала трех очень важных партий (именно немецкой независимой социал-демократической партии, французской лонгэтистской и английской независимой рабочей партии), если все они оказались рабами предрассудков мелкобуржуазной демократии (совсем в духе мелких буржуа 1848 г., звавших себя «социал-демократами»), то мы уже на примере меньшевиков видели все это. История сыграла такую шутку, что в России в 1905 г. родились советы, что их фальсифицировали в феврале — октябре 1917 г. меньшевики, обанкротившиеся вследствие неуменья понять их роль и значение, и что теперь во всем мире родилась идея советской власти, с невиданной быстротой распространяющаяся среди пролетариата всех стран, причем старые герои II Интернационала повсюду так же банкротятся благодаря их неуменью понять роль и значение советов, как наши меньшевики. Опыт доказал, что в некоторых весьма существенных вопросах пролетарской революции всем странам неизбежно предстоит проделать то, что проделала Россия.
Свою победоносную борьбу против парламентарной (фактически) буржуазной республики и против меньшевиков большевики начали очень осторожно и подготовляли вовсе не просто — вопреки тем взглядам, которые нередко встречаются теперь в Европе и Америке. Мы не призывали в начале указанного периода к свержению правительства, а разъясняли невозможность его свержения без предварительных изменений в составе и настроении советов. Мы не провозглашали бойкота буржуазного парламента, учредилки, а говорили — с апрельской (1917) конференции нашей партии, говорили официально от имени партии, что буржуазная республика с учредилкой лучше такой же республики без учредилки, а «рабоче-крестьянская», советская, республика лучше всякой буржуазно-демократической, парламентарной, республики. Без такой осторожной, обстоятельной, осмотрительной и длительной подготовки мы не могли бы ни одержать победы в октябре 1917 г., ни удержать этой победы. (Ленин, Детская болезнь «левизны» в коммунизме, Соч. т. XXV, стр. 175 — 179, изд. 3-е.)
В борьбе с какими врагами внутри рабочего движения вырос, окреп и закалился большевизм
Во-первых и главным образом в борьбе против оппортунизма, который в 1914 г. окончательно перерос в социал-шовинизм, окончательно перешел на сторону буржуазии против пролетариата. Это был, естественно, главный враг большевизма внутри рабочего движения. Этот враг и остается главным в международном масштабе. Этому врагу большевизм уделял и уделяет больше всего внимания. Эта сторона деятельности большевиков теперь уже довольно хорошо известна и за границей.
Иное приходится сказать о другом враге большевизма внутри рабочего движения. За границей еще слишком недостаточно знают, что большевизм вырос, сложился и закалился в долголетней борьбе против мелкобуржуазной революционности, которая смахивает на анархизм или кое-что от него заимствует, которая отступает в чем бы то ни было существенном от условий и потребностей выдержанной пролетарской массовой борьбы. Теоретически для марксистов вполне установлено, — и опытом всех европейских революций и революционных движений вполне подтверждено, — что мелкий собственник, мелкий хозяйчик (социальный тип, во многих европейских странах имеющий очень широкое массовое представительство), испытывая при капитализме постоянно угнетение и очень часто невероятно резкое и быстрое ухудшение жизни и разорение, легко переходит к крайней революционности, но неспособен проявить выдержки, организованности, дисциплины, стойкости. «Взбесившийся» от ужасов капитализма мелкий буржуа, — это социальное явление, свойственное, как и анархизм, всем капиталистическим странам. Неустойчивость такой революционности, бесплодность ее, свойство быстро превращаться в покорность, апатию, фантастику, даже в «бешеное» увлечение тем или иным буржуазным «модным» течением, — все это общеизвестно. Но теоретическое, абстрактное, признание этих истин нисколько еще не избавляет революционных партий от старых ошибок, которые выступают всегда по неожиданному поводу, в немножко новой форме, в невиданном раньше облачении или окружении, в оригинальной — более или менее оригинальной — обстановке.
Анархизм нередко являлся своего рода наказанием за оппортунистические грехи рабочего движения. Обе уродливости взаимно пополняли друг друга. И если в России, несмотря на более мелкобуржуазный состав ее населения по сравнению с европейскими странами, анархизм пользовался в период обеих революций (1905 и 1917) и во время подготовки к ним сравнительно ничтожным влиянием, то это, несомненно, следует поставить отчасти в заслугу большевизму, который вел всегда самую беспощадную и непримиримую борьбу против оппортунизма. Говорю: «отчасти», ибо еще более важную роль в деле ослабления анархизма в России сыграло то, что он имел возможность в прошлом (70-е годы XIX в.) развиться необыкновенно пышно и обнаружить до конца свою неверность, свою непригодность как руководящей теории для революционного класса.
Большевизм воспринял при своем возникновении в 1903 г. традицию беспощадной борьбы с мелкобуржуазной, полуанархической (или способной заигрывать с анархизмом) революционностью, каковая традиция имелась всегда у революционной социал-демократии и особенно упрочилась у нас в 1900 — 1903 гг., когда закладывались основы массовой партии революционного пролетариата в России. Большевизм воспринял и продолжал борьбу с партией, всего более выражавшей тенденции мелкобуржуазной революционности, именно с партией «социалистов-революционеров», по трем главным пунктам. Во-первых, эта партия, отрицавшая марксизм, упорно не хотела (вернее, пожалуй, будет сказать: не могла) понять необходимость строго объективного учета классовых сил и их взаимоотношения перед всяким политическим действием. Во-вторых, эта партия видела свою особую «революционность» или «левизну» в признании ею индивидуального террора, покушений, что́ мы, марксисты, решительно отвергали. Разумеется, мы отвергали индивидуальный террор только по причинам целесообразности, а людей, которые способны были бы «принципиально» осуждать террор Великой французской революции или вообще террор со стороны победившей революционной партии, осаждаемой буржуазиею всего мира, таких людей еще Плеханов в 1900 — 1903 гг., когда Плеханов был марксистом и революционером, подвергал осмеянию и оплеванию. В-третьих, «социалисты-революционеры» видели «левизну» в том, чтобы хихикать над небольшими сравнительно оппортунистическими грехами немецкой социал-демократии наряду с подражанием крайним оппортунистам этой же партии в вопросе, например, аграрном или в вопросе о диктатуре пролетариата.
История, мимоходом сказать, дала теперь в крупном, всемирно-историческом масштабе подтверждение того мнения, которое мы всегда отстаивали, именно, что революционная немецкая социал-демократия (заметьте, что еще Плеханов в 1900 — 1903 гг. требовал исключения Бернштейна из партии, а большевики, продолжая всегда эту традицию, в 1913 г. разоблачали всю низость, подлость и предательство Легина), что революционная немецкая социал-демократия ближе всего была к такой партии, которая нужна революционному пролетариату, чтобы он мог победить. Теперь, в 1920 г., после всех позорных крахов и кризисов эпохи войны и первых лет после войны, видно ясно, что из всех западных партий именно немецкая революционная социал-демократия дала лучших вождей, а также оправилась, вылечилась, окрепла вновь раньше других. Это видно и на партии спартаковцев и на левом, пролетарском крыле «независимой социал-демократической партии Германии», которое ведет неуклонную борьбу с оппортунизмом и бесхарактерностью Каутских, Гильфердингов, Ледебуров, Криспинов. Если бросить теперь общий взгляд на вполне законченный исторический период, именно: от Парижской Коммуны до первой Социалистической советской республики, то совершенно определенный и бесспорный абрис принимает вообще отношение марксизма к анархизму. Марксизм оказался правым, в конце концов, и если анархисты справедливо указывали на оппортунистичность господствующих среди большинства социалистических партий взглядов на государство, то, во-первых, эта оппортунистичность была связана с искажением и даже прямым сокрытием взглядов Маркса на государство (в своей книге «Государство и революция» я отметил, что Бебель 36 дет, с 1875 до 1911, держал под спудом письмо Энгельса, особенно рельефно, резко, прямо, ясно разоблачившее оппортунизм ходячих социал-демократических воззрений на государство); во-вторых, исправление этих оппортунистических взглядов, признание советской власти и ее превосходства над буржуазной парламентарной демократией, все это шло наиболее быстро и широко именно из недр наиболее марксистских течений в среде европейских и американских социалистических партий.
В двух случаях борьба большевизма с уклонениями «влево» его собственной партии приняла особенно большие размеры: в 1908 г. из-за вопроса об участии в реакционнейшем «парламенте» и в обставленных реакционнейшими законами легальных рабочих обществах и в 1918 г. (Брестский мир) из-за вопроса о допустимости того или иного «компромисса».
В 1908 г. «левые» большевики были исключены из нашей партии за упорное нежелание понять необходимость участия в реакционнейшем «парламенте». «Левые» — из числа которых было много превосходных революционеров, которые впоследствии с честью были (и продолжают быть) членами коммунистической партии — опирались особенно на удачный опыт с бойкотом в 1905 г. Когда царь в августе 1905 г. объявил созыв совещательного «парламента», большевики объявили бойкот его — против всех оппозиционных партий и против меньшевиков — и октябрьская революция 1905 г. действительно смела его. Тогда бойкот оказался правильным не потому, что правильно вообще неучастие в реакционных парламентах, а потому, что верно было учтено объективное положение, ведшее к быстрому превращению массовых стачек в политическую, затем в революционную стачку и затем в восстание. Притом борьба шла тогда из-за того, оставить ли в руках царя созыв первого представительного учреждения или попытаться вырвать этот созыв из рук старой власти. Поскольку не было и не могло быть уверенности в наличности аналогичного объективного положения, а равно в одинаковом направлении и темпе его развития, постольку бойкот переставал быть правильным.
Большевистский бойкот «парламента» в 1905 г. обогатил революционный пролетариат чрезвычайно ценным политическим опытом, показав, что при сочетании легальных и нелегальных, парламентских и внепарламентских форм борьбы иногда полезно и даже обязательно уметь отказаться от парламентских. Но слепое подражательное, некритическое перенесение этого опыта на иные условия, в иную обстановку является величайшей ошибкой. Ошибкой, хотя и небольшой, легко поправимой, был уже бойкот большевиками «Думы» в 1906 г. Ошибкой серьезнейшей и трудно поправимой был бойкот в 1907, 1908 и следующих годах, когда, с одной стороны, нельзя было ждать очень быстрого подъема революционной волны и перехода ее в восстание и когда, с другой стороны, необходимость сочетания легальной и нелегальной работы вытекала из всей исторической обстановки обновляемой буржуазной монархии. Теперь, когда глядишь назад на вполне законченный исторический период, связь которого с последующими периодами вполне уже обнаружилась, — становится особенно ясным, что большевики не могли бы удержать (не говоря уже: укрепить, развить, усилить) прочного ядра революционной партии пролетариата в 1908 — 1914 гг., если бы они не отстояли в самой суровой борьбе обязательности соединения с нелегальными формами борьбы форм легальных, с обязательным участием в реакционнейшем парламенте и в ряде других, обставленных реакционными законами учреждений (страховые кассы и пр.).
В 1918 г. дело не дошло до раскола. «Левые» коммунисты образовали тогда только особую группу или «фракцию» внутри нашей партии и притом не надолго. В том же 1918 г. виднейшие представители «левого коммунизма», например, тт. Радек и Бухарин, открыто признали свою ошибку. Им казалось, что Брестский мир был недопустимым принципиально и вредным для партии революционного пролетариата компромиссом с империалистами. Это был действительно компромисс с империалистами, но как раз такой и в такой обстановке, который был обязателен.
В настоящее время, когда я слышу нападки на нашу тактику при подписании Брестского мира со стороны, например, «социалистов-революционеров», или когда я слышу замечания товарища Лэнсбери, сделанное им в разговоре со мной: «наши английские вожди тред-юнионов говорят, что компромиссы допустимы и для них, если они были допустимы для большевизма», я отвечаю обыкновенно прежде всего простым и «популярным» сравнением:
Представьте себе, что ваш автомобиль остановили вооруженные бандиты. Вы даете им деньги, паспорт, револьвер, автомобиль. Вы получаете избавление от приятного соседства с бандитами. Компромисс налицо, несомненно. «Do ut des» («даю» тебе деньги, оружие, автомобиль, «чтобы ты дал» мне возможность уйти подобру, поздорову). Но трудно найти не сошедшего с ума человека, который объявил бы подобный компромисс «принципиально недопустимым» или объявил лицо, заключившее такой компромисс, соучастником бандитов (хотя бандиты, сев на автомобиль, могли использовать его и оружие для новых разбоев, а в случае, который был со мной лично, действительно так и поступили, но потом были пойманы и расстреляны). Наш компромисс с бандитами германского империализма был подобен такому компромиссу.
А вот когда меньшевики и эсеры в России, шейдемановцы (и в значительной мере каутскианцы) в Германии, Отто Бауэр и Фридрих Адлер (не говоря уже о гг. Реннерах и Ко) в Австрии, Ренодели и Лонгэ с Ко во Франции, фабианцы, «независимцы» и «трудовики» («лабуристы») в Англии заключали в 1914 — 1918 и 1918 — 1920 гг. компромиссы с бандитами своей собственной, а иногда и «союзной» буржуазии против революционного пролетариата своей страны, вот тогда все эти господа поступали как соучастники бандитизма.
Вывод ясен: отрицать компромиссы «принципиально», отрицать всякую допустимость компромиссов вообще, каких бы то ни было, есть ребячество, которое трудно даже взять всерьез. Политик, желающий быть полезным революционному пролетариату, должен уметь выделить конкретные случаи именно таких компромиссов, которые недопустимы, в которых выражается оппортунизм и предательство, и направить всю силу критики, все острие беспощадного разоблачения и непримиримой войны против этих конкретных компромиссов, не позволяя многоопытным «деляческим» социалистам и парламентским иезуитам увертываться и увиливать от ответственности посредством рассуждений о «компромиссах вообще». Господа английские «вожди» тред-юнионов, а равно фабианского общества и «независимой» рабочей партии именно так увертываются от ответственности за совершенное ими предательство, за совершенный ими такой компромисс, который действительно означает наихудший оппортунизм, измену и предательство.
Есть компромиссы и компромиссы. Надо уметь анализировать обстановку и конкретные условия каждого компромисса или каждой разновидности компромиссов. Надо учиться отличать человека, который дал бандитам деньги и оружие, чтобы уменьшить приносимое бандитами зло и облегчить дело поимки и расстрела бандитов, от человека, который дает бандитам деньги и оружие, чтобы участвовать в дележе бандитской добычи. В политике это далеко не всегда так легко, как в детски-простом примерчике. Но тот, кто захотел бы выдумать для рабочих такой рецепт, который бы давал заранее готовые решения на все случаи жизни или который обещал бы, что в политике революционного пролетариата не будет никаких трудностей и никаких запутанных положений, тот был бы просто шарлатаном.
Чтобы не оставлять места кривотолкам, попытаюсь наметить, хотя бы совсем кратко, несколько основных положений для анализа конкретных компромиссов.
Партия, заключившая компромисс с германскими империалистами, который состоял в подписании Брестского мира, вырабатывала свой интернационализм на деле с конца 1914 г. Она не боялась провозгласить поражение царской монархии и клеймить «защиту отечества» в войне между двумя империалистскими хищниками. Депутаты-парламентарии этой партии пошли в Сибирь, вместо дорожки, ведущей к министерским портфелям в буржуазном правительстве. Революция, свергшая царизм и создавшая демократическую республику, дала новую и величайшую проверку этой партии: она не пошла ни на какие соглашения со «своими» империалистами, а подготовила свержение их и свергла их. Взяв политическую власть, эта партия не оставила камня на камне ни из помещичьей, ни из капиталистической собственности. Опубликовав и расторгнув тайные договоры империалистов, эта партия предложила мир всем народам и подчинилась насилию брестских хищников лишь после того, как англо-французские империалисты мир сорвали, а большевиками было сделано все человечески возможное для ускорения революции в Германии и в иных странах. Полнейшая правильность такого компромисса, заключенного такой партией, при такой обстановке, с каждым днем становится яснее и очевиднее для всех.
Меньшевики и эсеры в России (как и все вожди II Интернационала во всем мире в 1914 — 1920 гг.) начали с предательства, оправдывая прямо или косвенно «защиту отечества», т. е. защиту своей грабительской буржуазии. Они продолжили предательство, вступая в коалицию с буржуазией своей страны и борясь вместе со своей буржуазией против революционного пролетариата своей страны. Их блок сначала с Керенским и кадетами, потом с Колчаком и Деникиным в России, как и блок их заграничных единомышленников с буржуазией их стран, был переходом на сторону буржуазии против пролетариата. Их компромисс с бандитами империализма состоял от начала до конца в том, что они делали себя соучастниками империалистского бандитизма. (Ленин, Детская болезнь «левизны» в коммунизме, Соч., т. XXV, стр. 179 — 186, изд. 3-е.)
Исторические корни ленинизма
Изложить основы ленинизма — это еще не значит изложить основы мировоззрения Ленина. Мировоззрение Ленина и основы ленинизма — не одно и то же по объему. Ленин — марксист, и основой его мировоззрения является, конечно, марксизм. Но из этого вовсе не следует, что изложение ленинизма должно быть начато с изложения основ марксизма. Изложить ленинизм — это значит изложить то особенное и новое в трудах Ленина, что внес Ленин в общую сокровищницу марксизма и что естественно связано с его именем. Только в этом смысле я буду говорить в своих лекциях об основах ленинизма.
Итак, что такое ленинизм?
Одни говорят, что ленинизм есть применение марксизма к своеобразным условиям российской обстановки. В этом определении есть доля правды, но оно далеко не исчерпывает всей правды. Ленин действительно применил марксизм к российской действительности и применил его мастерски. Но если бы ленинизм являлся только лишь применением марксизма к своеобразной обстановке России, то тогда ленинизм был бы чисто национальным и только национальным, чисто русским и только русским явлением. Между тем мы знаем, что ленинизм есть явление интернациональное, имеющее корни во всем международном развитии, а не только русское. Вот почему я полагаю, что это определение страдает односторонностью.
Другие говорят, что ленинизм есть возрождение революционных элементов марксизма 40-х годов XIX в. в отличие от марксизма последующих годов, когда он стал будто бы умеренным, нереволюционным. Если отвлечься от этого глупого и пошлого подразделения учения Маркса на две части, на революционную и умеренную, нужно признать, что даже в этом совершенно недостаточном и неудовлетворительном определении имеется доля правды. Состоит она, эта доля правды, в том, что Ленин действительно возродил революционное содержание марксизма, замуравленное оппортунистами II Интернационала. Но это только доля правды. Вся правда о ленинизме состоит в том, что ленинизм не только возродил марксизм, но он сделал еще шаг вперед, развив марксизм дальше в новых условиях капитализма и классовой борьбы пролетариата.
Что же такое в конце концов ленинизм?
Ленинизм есть марксизм эпохи империализма и пролетарской революции. Точнее: ленинизм есть теория и тактика пролетарской революции вообще, теория и тактика диктатуры пролетариата в особенности. Маркс и Энгельс подвизались в период предреволюционный (мы имеем в виду пролетарскую революцию), когда не было еще развитого империализма, в период подготовки пролетариев к революции, в тот период, когда пролетарская революция не являлась еще прямой практической неизбежностью. Ленин же, ученик Маркса и Энгельса, подвизался в период развитого империализма, в период развертывающейся пролетарской революции, когда пролетарская революция уже победила в одной стране, разбила буржуазную демократию и открыла эру пролетарской демократии, эру советов.
Вот почему ленинизм является дальнейшим развитием марксизма.
Отмечают, обычно, исключительно боевой и исключительно революционный характер ленинизма. Это совершенно правильно. Но эта особенность ленинизма объясняется двумя причинами: во-первых, тем, что ленинизм вышел из пролетарской революции, отпечаток которой он не может не носить на себе; во-вторых, тем, что он вырос и окреп в схватках с оппортунизмом II Интернационала, борьба с которым являлась и является необходимым предварительным условием успешной борьбы с капитализмом. Не следует забывать, что между Марксом и Энгельсом, с одной стороны, и между Лениным — с другой, лежит целая полоса безраздельного господства оппортунизма II Интернационала, беспощадная борьба с которым не могла не составить одной из важнейших задач ленинизма. (Сталин, Об основах ленинизма, «Вопросы ленинизма», стр. 5 — 6, изд. 9-е.)
Ленинизм — марксизм эпохи империализма и пролетарских революций
Ленинизм вырос и оформился в условиях империализма, когда противоречия капитализма дошли до крайней точки, когда пролетарская революция стала вопросом непосредственной практики, когда старый период подготовки рабочего класса к революции уперся и перерос в новый период прямого штурма капитализма.
Ленин называл империализм «умирающим капитализмом». Почему? Потому, что империализм доводит противоречия капитализма до последней черты, до крайних пределов, за которыми начинается революция. Наиболее важными из этих противоречий нужно считать три противоречия.
Первое противоречие — это противоречие между трудом и капиталом. Империализм есть всесилие монополистических трестов и синдикатов, банков и финансовой олигархии в промышленных странах. В борьбе с этим всесилием обычные методы рабочего класса — профсоюзы и кооперативы, парламентские партии и парламентская борьба — оказались совершенно недостаточными. Либо отдайся на милость капиталу, прозябай по-старому и опускайся вниз, либо берись за новое оружие — так ставит вопрос империализм перед миллионными массами пролетариата. Империализм подводит рабочий класс к революции.
Второе противоречие — это противоречие между различными финансовыми группами и империалистическими державами в их борьбе за источники сырья, за чужие территории. Империализм есть вывоз капитала к источникам сырья, бешеная борьба за монопольное обладание этими источниками, борьба за передел уже поделенного мира, борьба, ведомая с особенным остервенением со стороны новых финансовых групп и держав, ищущих «места под солнцем», против старых групп и держав, цепко держащихся за захваченное. Эта бешеная борьба между различными группами капиталистов замечательна в том отношении, что она включает в себе как неизбежный элемент империалистские войны, войны за захваты чужих территорий. Это обстоятельство в свою очередь замечательно в том отношении, что оно ведет к взаимному ослаблению империалистов, к ослаблению позиции капитализма вообще, к приближению момента пролетарской революции, к практической необходимости этой революции.
Третье противоречие — это противоречие между горстью господствующих «цивилизованных» наций и между сотнями миллионов колониальных и зависимых народов мира. Империализм есть самая наглая эксплоатация и самое бесчеловечное угнетение сотен миллионов населения обширнейших колоний и зависимых стран. Выжимание сверхприбыли — такова цель этой эксплоатации и этого угнетения. Но, эксплоатируя эти страны, империализм вынужден строить там железные дороги, фабрики и заводы, промышленные и торговые центры. Появление класса пролетариев, зарождение местной интеллигенции, пробуждение национального самосознания, усиление освободительного движения — таковы неизбежные результаты этой «политики». Усиление революционного движения во всех без исключения колониях и зависимых странах свидетельствует об этом с очевидностью. Это обстоятельство важно для пролетариата в том отношении, что оно в корне подрывает позиции капитализма, превращая колонии и зависимые страны из резервов империализма в резервы пролетарской революции.
Таковы, в общем, главные противоречия империализма, превратившие старый «цветущий» капитализм в капитализм умирающий.
Значение империалистской войны, разыгравшейся 10 лет тому назад, состоит, между прочим, в том, что она собрала все эти противоречия в один узел и бросила их на чашу весов, ускорив и облегчив революционные битвы пролетариата.
Иначе говоря, империализм привел не только к тому, что революция стала практической неизбежностью, но и к тому, что создались благоприятные условия для прямого штурма твердынь капитализма.
Такова международная обстановка, породившая ленинизм.
Все это хорошо, скажут нам, но причем тут Россия, которая ведь не была и не могла быть классической страной империализма? Причем тут Ленин, который работал прежде всего в России и для России? Почему именно Россия послужила очагом ленинизма, родиной теории и тактики пролетарской революции?
Потому, что Россия была узловым пунктом всех этих противоречий империализма.
Потому, что Россия была беременна революцией более, чем какая-либо другая страна, и только она была в состоянии ввиду этого разрешить эти противоречия революционным путем.
Начать с того, что царская Россия была очагом всякого рода гнета — и капиталистического, и колониального, и военного, — взятого в его наиболее бесчеловечной и варварской форме. Кому не известно, что в России всесилие капитала сливалось с деспотизмом царизма, агрессивность русского национализма — с палачеством царизма в отношении нерусских народов, эксплоатация целых районов — Турции, Персии, Китая — с захватом этих районов царизмом, с войной за захват? Ленин был прав, говоря, что царизм есть «военно-феодальный империализм». Царизм был средоточием наиболее отрицательных сторон империализма, возведенных в квадрат.
Далее. Царская Россия была величайшим резервом западного империализма не только в том смысле, что она давала свободный доступ заграничному капиталу, державшему в руках такие решающие отрасли народного хозяйства России, как топливо и металлургия, но и в том смысле, что она могла поставить в пользу западных империалистов миллионы солдат. Вспомните 12-миллионную русскую армию, проливавшую кровь на империалистских фронтах для обеспечения бешеных прибылей англо-французских капиталистов.
Дальше. Царизм был не только сторожевым псом империализма на востоке Европы, но он был еще агентурой западного империализма для выколачивания с населения сотен миллионов процентов на займы, отпускавшиеся ему в Париже и Лондоне, в Берлине и Брюсселе.
Наконец, царизм был вернейшим союзником западного империализма по дележу Турции, Персии, Китая и т. д. Кому не известно, что империалистская война велась царизмом в союзе с империалистами Антанты, что Россия являлась существенным элементом этой войны?
Вот почему интересы царизма и западного империализма сплетались между собой и сливались в конце концов в единый клубок интересов империализма. Мог ли западный империализм помириться с потерей такой мощной опоры на Востоке и такого богатого резервуара сил и средств, как старая, царская, буржуазная Россия, не испытав всех своих сил для того, чтобы повести смертельную борьбу с революцией в России, на предмет отстаивания и сохранения царизма? Конечно, не мог!
Но из этого следует, что кто хотел бить по царизму, тот неизбежно замахивался на империализм, кто восставал против царизма, тот должен был восстать и против империализма, ибо кто свергал царизм, тот должен был свергнуть и империализм, если он в самом деле думал не только разбить царизм, но и добить его без остатка. Революция против царизма сближалась, таким образом, и должна была перерасти в революцию против империализма, в революцию пролетарскую.
Между тем, в России подымалась величайшая народная революция, во главе которой стоял революционнейший в мире пролетариат, имевший в своем распоряжении такого серьезного союзника, как революционное крестьянство России. Нужно ли доказывать, что такая революция не могла остановиться на полдороге, что она в случае успеха должна была пойти дальше, подняв знамя восстания против империализма? Вот почему Россия должна была стать узловым пунктом противоречий империализма не только в том смысле, что противоречия эти легче всего вскрывались именно в России ввиду особо безобразного и особо нетерпимого их характера, и не только потому, что Россия была важнейшей опорой западного империализма, соединяющей финансовый капитал Запада с колониями Востока, но и потому, что только в России существовала реальная сила, могущая разрешить противоречия империализма революционным путем.
Но из этого следует, что революция в России не могла не стать пролетарской, что она не могла не принять в первые же дни своего развития международный характер, что она не могла, таким образом, не потрясти самые основы мирового империализма.
Могли ли русские коммунисты при таком положении вещей ограничиться в своей работе узко-национальными рамками русской революции? Конечно, нет! Наоборот, вся обстановка как внутренняя (глубокий революционный кризис), так и внешняя (война) толкала их к тому, чтобы выйти в своей работе за эти рамки, перенести борьбу на международную арену, вскрыть язвы империализма, доказать неизбежность краха капитализма, разбить социал-шовинизм и социал-пацифизм, наконец, свергнуть в своей стране капитализм и выковать для пролетариата новое оружие борьбы, теорию и тактику пролетарской революции, для того, чтобы облегчить пролетариям всех стран дело свержения капитализма. Русские коммунисты иначе и не могли действовать, ибо только на этом пути можно было рассчитывать на известные изменения в международной обстановке, могущие гарантировать Россию от реставрации буржуазных порядков.
Вот почему Россия стала очагом ленинизма, а вождь русских коммунистов Ленин — его творцом.
С Россией и Лениным «случилось» тут приблизительно то же самое, что и с Германией и Марксом — Энгельсом в сороковых годах прошлого столетия. Германия была чревата тогда так же, как и Россия в начале XX столетия, буржуазной революцией. Маркс писал тогда в «Коммунистическом манифесте», что:
«На Германию коммунисты обращают главное свое внимание потому, что она находится накануне буржуазной революции, потому, что она совершит этот переворот при более прогрессивных условиях европейской цивилизации вообще, с гораздо более развитым пролетариатом, чем в Англии XVII и во Франции XVIII столетия. Немецкая буржуазная революция, следовательно, может быть лишь непосредственным прологом пролетарской революции».
Иначе говоря, центр революционного движения перемещался в Германию. Едва ли можно сомневаться в том, что это именно обстоятельство, отмеченное Марксом в приведенной цитате, послужило вероятной причиной того, что именно Германия явилась родиной научного социализма, а вожди германского пролетариата — Маркс и Энгельс — его творцами.
То же самое нужно сказать, но еще в большей степени, про Россию начала XX столетия. Россия в этот период находилась накануне буржуазной революции, она должна была совершить эту революцию при более прогрессивных условиях в Европе и с более развитым пролетариатом, чем Германия (не говоря уже об Англии и Франции), причем все данные говорили о том, что революция эта должна была послужить бродилом и прологом пролетарской революции. Нельзя считать случайностью тот факт, что Ленин еще в 1902 г., когда русская революция только зачиналась, писал в своей брошюре «Что делать?» вещие слова о том, что:
«История поставила теперь перед нами (т. е. русскими марксистами. — И. Ст.) ближайшую задачу, которая является наиболее революционной из всех ближайших задач пролетариата какой бы то ни было страны. Осуществление этой задачи, разрушение самого могучего оплота не только европейской, но также и азиатской реакции сделало бы русский пролетариат авангардом международного революционного пролетариата» (см. т. IV, стр. 138).
Иначе говоря, центр революционного движения должен был переместиться в Россию.
Известно, что ход революции в России оправдал это предсказание Ленина с избытком.
Мудрено ли после этого, что страна, проделавшая такую революцию и имеющая такой пролетариат, послужила родиной теории и тактики пролетарской революции?
Мудрено ли, что вождь этого пролетариата, Ленин, стал вместе с тем творцом этой теории и тактики и вождем международного пролетариата? (Сталин, Об основах ленинизма, «Вопросы ленинизма», стр. 6 — 11, изд. 9-е.)
Международное значение ленинизма
В брошюре «Об основах ленинизма» дано известное определение ленинизма, получившее, видимо, права гражданства. Оно гласит:
«Ленинизм есть марксизм эпохи империализма и пролетарской революции. Точнее: ленинизм есть теория и тактика пролетарской революции вообще, теория и тактика диктатуры пролетариата в особенности».
Правильно ли это определение?
Я думаю, что правильно. Оно правильно, во-первых, потому, что правильно указывает на исторические корни ленинизма, характеризуя его как марксизм эпохи империализма, в противовес некоторым критикам Ленина, неправильно думающим, что ленинизм возник после империалистической войны. Оно правильно, во-вторых, потому, что правильно отмечает международный характер ленинизма, в противовес социал-демократии, считающей ленинизм применимым лишь в национально-русской обстановке. Оно правильно, в-третьих, потому, что правильно отмечает органическую связь ленинизма с учением Маркса, характеризуя его как марксизм эпохи империализма, в противовес некоторым критикам ленинизма, считающим его не дальнейшим развитием марксизма, а лишь восстановлением марксизма и применением его к русской действительности.
Все это, как будто бы, не нуждается в особых комментариях.
Тем не менее в нашей партии имеются, оказывается, товарищи, считающие необходимым определить ленинизм несколько иначе. Вот, например, т. Зиновьев думает, что:
«Ленинизм есть марксизм эпохи империалистических войн и мировой революции, непосредственно начавшейся в стране, где преобладает крестьянство» [Курсив т. Зиновьева. — И. Ст.] (см. статью т. Зиновьева «Большевизм или троцкизм», «Правда» № 273 от 30/XI 1924 г.)
Что могут означать слова, подчеркнутые т. Зиновьевым? Что значит вводить в определение ленинизма отсталость России, ее крестьянский характер?
Это значит превращать ленинизм из интернационального пролетарского учения в продукт российской самобытности.
Это значит играть на руку Бауэру и Каутскому, отрицающим пригодность ленинизма для других стран, капиталистически более развитых.
Слов нет, что крестьянский вопрос имеет для России важнейшее значение, что страна у нас крестьянская. Но какое значение может иметь этот факт для характеристики основ ленинизма? Разве ленинизм выработался только на почве России и для России, а не на почве империализма и не для империалистических стран вообще? Разве такие труды Ленина, как «Империализм», «Государство и революция», «Пролетарская революция и ренегат Каутский», «Детская болезнь «левизны»» и т. д., имеют значение только для России, а не для всех империалистических стран вообще? Разве ленинизм не есть обобщение опыта революционного движения всех стран? Разве основы теории и тактики ленинизма не пригодны, не обязательны для пролетарских партий всех стран? Разве Ленин был не прав, говоря, что «большевизм годится как образец тактики для всех» [Курсив мой. — И. Ст.] (см. т. XXIII, стр. 386)? Разве Ленин был не прав, говоря о «международном значении [Курсив мой. — И. Ст.] советской власти и основ большевистской теории и тактики» (см. т. XXV, стр. 171 — 172)? Разве не правильны, например, следующие слова Ленина:
«В России диктатура пролетариата неизбежно должна отличаться некоторыми особенностями по сравнению с передовыми странами вследствие очень большой отсталости и мелкобуржуазности нашей страны. Но основные силы — и основные формы общественного хозяйства — в России те же, как и в любой капиталистической стране, так что особенности эти во всяком случае не могут касаться самого главного» [Курсив мой. — И. Ст.] (см. т. XXIV, стр. 508).
Но если все это верно, не следует ли из этого, что определение ленинизма, данное т. Зиновьевым, не может быть признано правильным?
Как совместить это национально-ограниченное определение ленинизма с интернационализмом? (Сталин, Вопросы ленинизма, стр. 191 — 192, изд. 9-е.)
Ленинизм — восприемник марксизма
С одной стороны, большевизм возник в 1903 г. на самой прочной базе теории марксизма. А правильность этой — и только этой — революционной теории доказал не только всемирный опыт всего XIX в., но и в особенности опыт блужданий и шатаний, ошибок и разочарований революционной мысли в России. В течение около полувека, примерно с 40-х и до 90-х годов прошлого века, передовая мысль в России, под гнетом невиданно дикого и реакционного царизма, жадно искала правильной революционной теории, следя с удивительным усердием и тщательностью за всяким и каждым «последним словом» Европы и Америки в этой области. Марксизм, как единственно правильную революционную теорию, Россия поистине выстрадала полувековой историей неслыханных мук и жертв, невиданного революционного героизма, невероятной энергии и беззаветности исканий, обучения, испытания на практике, разочарований, проверки, сопоставления опыта Европы. Благодаря вынужденной царизмом эмигрантщине революционная Россия обладала во второй половине XIX в. таким богатством интернациональных связей, такой превосходной осведомленностью насчет всемирных форм и теорий революционного движения, как ни одна страна в мире.
С другой стороны, возникший на этой гранитной теоретической базе большевизм проделал пятнадцатилетнюю (1903 — 1917) практическую историю, которая по богатству опыта не имеет себе равной в свете. Ибо ни в одной стране за эти 15 лет не было пережито даже приблизительно так много в смысле революционного опыта, быстроты и разнообразия смены различных форм движения, легального и нелегального, мирного и бурного, подпольного и открытого, кружкового и массового, парламентского и террористического. Ни в одной стране не было сконцентрировано на таком коротком промежутке времени такого богатства форм, оттенков, методов борьбы всех классов современного общества, притом борьбы, которая, в силу отсталости страны и тяжести гнета царизма, особенно быстро созревала, особенно жадно и успешно усваивала себе соответствующее «последнее слово» американского и европейского политического опыта.
Главные этапы в истории большевизма
Годы подготовки революции (1903 — 1905). Везде чувствуется приближение великой бури. Во всех классах брожение и подготовка. За границей эмигрантская пресса ставит теоретически все основные вопросы революции. Представители трех основных классов, трех главных политических течений, либерально-буржуазного, мелкобуржуазно-демократического (прикрытого вывесками «социал-демократического» и «социал-революционного» направлений) и пролетарски-революционного ожесточеннейшей борьбой программных и тактических взглядов предвосхищают — и подготовляют — грядущую открытую борьбу классов. Все вопросы, из-за которых шла вооруженная борьба масс в 1905 — 1907 и в 1917 — 1920 гг., можно (и должно) проследить, в зародышевой форме, по тогдашней печати. А между тремя главными направлениями, разумеется, есть сколько угодно промежуточных, переходных, половинчатых образований. Вернее: в борьбе органов печати, партий, фракций, групп выкристаллизовываются те идейно-политические направления, которые являются действительно классовыми; классы выковывают себе надлежащее идейно-политическое оружие для грядущих битв.
Годы революции (1905 — 1907). Все классы выступают открыто. Все программные и тактические взгляды проверяются действием масс. Невиданная в мире широта и острота стачечной борьбы. Перерастание экономической стачки в политическую и политической в восстание. Практическая проверка соотношений между руководящим пролетариатом и руководимым, колеблющимся, шатким, крестьянством. Рождение, в стихийном развитии борьбы, советской формы организации. Тогдашние споры о значении советов предвосхищают великую борьбу 1917 — 1920 гг. Смена парламентских форм борьбы и непарламентских, тактики бойкота парламентаризма с тактикой участия в парламентаризме, легальных форм борьбы и нелегальных, а равно их взаимоотношения и связи — все это отличается удивительным богатством содержания. Каждый месяц этого периода равнялся, в смысле обучения основам политической науки — и масс и вождей, и классов и партий — году «мирного» «конституционного» развития. Без «генеральной репетиции» 1905 г. победа Октябрьской революции 1917 г. была бы невозможна.
Годы реакции (1907 — 1910). Царизм победил. Все революционные и оппозиционные партии разбиты. Упадок, деморализация, расколы, разброд, ренегатство, порнография на место политики [В печатном тексте дальше добавлено: «Усиление тяги к философскому идеализму; мистицизм, как облачение контрреволюционных настроений». — Ред.]. Но в то же время именно великое поражение дает революционным партиям и революционному классу настоящий и полезнейший урок, урок исторической диалектики, урок понимания, уменья и искусства вести политическую борьбу. Друзья познаются в несчастии. Разбитые армии хорошо учатся.
Победивший царизм вынужден ускоренно разрушать остатки добуржуазного, патриархального быта в России. Буржуазное развитие ее шагает вперед замечательно быстро. Внеклассовые, надклассовые иллюзии, иллюзии насчет возможности избегнуть капитализм разлетаются прахом. Классовая борьба выступает совсем по-новому и тем более отчетливо.
Революционные партии должны доучиваться. Они учились наступать. Теперь приходится понять, что эту науку необходимо дополнять наукой, как правильнее отступать. Приходится понять, — и революционный класс на собственном горьком опыте учится понимать, — что нельзя победить, не научившись правильному наступлению и правильному отступлению. Из всех разбитых оппозиционных и революционных партий большевики отступили в наибольшем порядке, с наименьшим ущербом для их «армии», с наибольшим сохранением ядра ее, с наименьшими (по глубине и неизлечимости) расколами, с наименьшей деморализацией, с наибольшей способностью возобновить работу наиболее широко, правильно и энергично. И достигли этого большевики только потому, что беспощадно разоблачили и выгнали вон революционеров фразы, которые не хотели понять, что надо отступить, что надо уметь отступить, что надо обязательно научиться легально работать в самых реакционных парламентах, в самых реакционных профессиональных, кооперативных, страховых и подобных организациях.
Годы подъема (1910 — 1914). Сначала подъем был невероятно медленный, потом, после ленских событий 1912 г., несколько более быстрый. Преодолевая неслыханные трудности, большевики оттеснили меньшевиков, роль которых, как буржуазных агентов в рабочем движении, превосходно была понята всей буржуазией после 1905 г. и которых поэтому на тысячи ладов поддерживала против большевиков вся буржуазия. Но большевикам никогда не удалось бы достичь этого, если бы они не провели правильной тактики соединения нелегальной работы с обязательным использованием «легальных возможностей». В реакционнейшей Думе большевики завоевали себе всю рабочую курию.
Первая всемирная империалистская война (1914 — 1917). Легальный парламентаризм, при условиях крайней реакционности «парламента», служит полезнейшую службу партии революционного пролетариата, большевикам. Большевики депутаты идут в Сибирь. В эмигрантской прессе все оттенки взглядов социал-империализма, социал-шовинизма, социал-патриотизма, непоследовательного и последовательного интернационализма, пацифизма и революционного отрицания пацифистских иллюзий находят у нас свое полное выражение. Ученые дураки и старые бабы II Интернационала, которые пренебрежительно и высокомерно морщили нос по поводу обилия «фракций» в русском социализме и ожесточенности борьбы между ними, не сумели, когда война отняла хваленую «легальность» во всех передовых странах, организовать даже приблизительно такого свободного (нелегального) обмена взглядов и такой свободной (нелегальной) выработки правильных взглядов, какие организовали русские революционеры в Швейцарии и в ряде других стран. Именно поэтому и прямые социал-патриоты и «каутскианцы» всех стран оказались худшими предателями пролетариата. А если большевизм сумел победить в 1917 — 1920 гг., то одной из основных причин этой победы является то, что большевизм еще с конца 1914 г. беспощадно разоблачал гнусность, мерзость и подлость социал-шовинизма и «каутскианства» (которому соответствует лонгэтизм во Франции, взгляды вождей независимой рабочей партии и фабианцев в Англии, Турати в Италии и т. д.), массы же потом на собственном опыте убеждались все более и более в правильности взглядов большевиков.
Вторая революция в России (с февраля по октябрь 1917 г.). Невероятная застарелость и устарелость царизма создала (при помощи ударов и тяжестей мучительнейшей войны) невероятную силу разрушения, направленную против него. В несколько дней Россия превратилась в демократическую буржуазную республику, более свободную — в обстановке войны, — чем любая страна в мире. Правительство стали создавать вожди оппозиционных и революционных партий — как в наиболее «строго-парламентарных» республиках, причем звание вождя оппозиционной партии в парламенте, хотя и самом что ни на есть реакционном, облегчало последующую роль такого вождя в революции.
Меньшевики и «социалисты-революционеры» в несколько недель великолепно усвоили себе все приемы и манеры, доводы и софизмы европейских героев II Интернационала, министериалистов и прочей оппортунистической швали. Все, что́ мы читаем теперь о Шейдеманах и Носке, Каутском и Гильфердинге, о Реннере и Аустерлице, Отто Бауэре и Фрице Адлере, о Турати и Лонгэ, о фабианцах и вождях независимой рабочей партии в Англии, все это кажется нам (и на деле является) скучным повторением, перепевом знакомого и старого мотива. Все это у меньшевиков мы уже видали. История сыграла шутку и заставила оппортунистов отсталой страны предвосхитить оппортунистов ряда передовых стран.
Если все герои II Интернационала потерпели банкротство, осрамились на вопросе о значении и роли советов и советской власти, если особенно «ярко» осрамились и запутались на этом вопросе вожди вышедших ныне из II Интернационала трех очень важных партий (именно немецкой независимой социал-демократической партии, французской лонгэтистской и английской независимой рабочей партии), если все они оказались рабами предрассудков мелкобуржуазной демократии (совсем в духе мелких буржуа 1848 г., звавших себя «социал-демократами»), то мы уже на примере меньшевиков видели все это. История сыграла такую шутку, что в России в 1905 г. родились советы, что их фальсифицировали в феврале — октябре 1917 г. меньшевики, обанкротившиеся вследствие неуменья понять их роль и значение, и что теперь во всем мире родилась идея советской власти, с невиданной быстротой распространяющаяся среди пролетариата всех стран, причем старые герои II Интернационала повсюду так же банкротятся благодаря их неуменью понять роль и значение советов, как наши меньшевики. Опыт доказал, что в некоторых весьма существенных вопросах пролетарской революции всем странам неизбежно предстоит проделать то, что проделала Россия.
Свою победоносную борьбу против парламентарной (фактически) буржуазной республики и против меньшевиков большевики начали очень осторожно и подготовляли вовсе не просто — вопреки тем взглядам, которые нередко встречаются теперь в Европе и Америке. Мы не призывали в начале указанного периода к свержению правительства, а разъясняли невозможность его свержения без предварительных изменений в составе и настроении советов. Мы не провозглашали бойкота буржуазного парламента, учредилки, а говорили — с апрельской (1917) конференции нашей партии, говорили официально от имени партии, что буржуазная республика с учредилкой лучше такой же республики без учредилки, а «рабоче-крестьянская», советская, республика лучше всякой буржуазно-демократической, парламентарной, республики. Без такой осторожной, обстоятельной, осмотрительной и длительной подготовки мы не могли бы ни одержать победы в октябре 1917 г., ни удержать этой победы. (Ленин, Детская болезнь «левизны» в коммунизме, Соч. т. XXV, стр. 175 — 179, изд. 3-е.)
В борьбе с какими врагами внутри рабочего движения вырос, окреп и закалился большевизм
Во-первых и главным образом в борьбе против оппортунизма, который в 1914 г. окончательно перерос в социал-шовинизм, окончательно перешел на сторону буржуазии против пролетариата. Это был, естественно, главный враг большевизма внутри рабочего движения. Этот враг и остается главным в международном масштабе. Этому врагу большевизм уделял и уделяет больше всего внимания. Эта сторона деятельности большевиков теперь уже довольно хорошо известна и за границей.
Иное приходится сказать о другом враге большевизма внутри рабочего движения. За границей еще слишком недостаточно знают, что большевизм вырос, сложился и закалился в долголетней борьбе против мелкобуржуазной революционности, которая смахивает на анархизм или кое-что от него заимствует, которая отступает в чем бы то ни было существенном от условий и потребностей выдержанной пролетарской массовой борьбы. Теоретически для марксистов вполне установлено, — и опытом всех европейских революций и революционных движений вполне подтверждено, — что мелкий собственник, мелкий хозяйчик (социальный тип, во многих европейских странах имеющий очень широкое массовое представительство), испытывая при капитализме постоянно угнетение и очень часто невероятно резкое и быстрое ухудшение жизни и разорение, легко переходит к крайней революционности, но неспособен проявить выдержки, организованности, дисциплины, стойкости. «Взбесившийся» от ужасов капитализма мелкий буржуа, — это социальное явление, свойственное, как и анархизм, всем капиталистическим странам. Неустойчивость такой революционности, бесплодность ее, свойство быстро превращаться в покорность, апатию, фантастику, даже в «бешеное» увлечение тем или иным буржуазным «модным» течением, — все это общеизвестно. Но теоретическое, абстрактное, признание этих истин нисколько еще не избавляет революционных партий от старых ошибок, которые выступают всегда по неожиданному поводу, в немножко новой форме, в невиданном раньше облачении или окружении, в оригинальной — более или менее оригинальной — обстановке.
Анархизм нередко являлся своего рода наказанием за оппортунистические грехи рабочего движения. Обе уродливости взаимно пополняли друг друга. И если в России, несмотря на более мелкобуржуазный состав ее населения по сравнению с европейскими странами, анархизм пользовался в период обеих революций (1905 и 1917) и во время подготовки к ним сравнительно ничтожным влиянием, то это, несомненно, следует поставить отчасти в заслугу большевизму, который вел всегда самую беспощадную и непримиримую борьбу против оппортунизма. Говорю: «отчасти», ибо еще более важную роль в деле ослабления анархизма в России сыграло то, что он имел возможность в прошлом (70-е годы XIX в.) развиться необыкновенно пышно и обнаружить до конца свою неверность, свою непригодность как руководящей теории для революционного класса.
Большевизм воспринял при своем возникновении в 1903 г. традицию беспощадной борьбы с мелкобуржуазной, полуанархической (или способной заигрывать с анархизмом) революционностью, каковая традиция имелась всегда у революционной социал-демократии и особенно упрочилась у нас в 1900 — 1903 гг., когда закладывались основы массовой партии революционного пролетариата в России. Большевизм воспринял и продолжал борьбу с партией, всего более выражавшей тенденции мелкобуржуазной революционности, именно с партией «социалистов-революционеров», по трем главным пунктам. Во-первых, эта партия, отрицавшая марксизм, упорно не хотела (вернее, пожалуй, будет сказать: не могла) понять необходимость строго объективного учета классовых сил и их взаимоотношения перед всяким политическим действием. Во-вторых, эта партия видела свою особую «революционность» или «левизну» в признании ею индивидуального террора, покушений, что́ мы, марксисты, решительно отвергали. Разумеется, мы отвергали индивидуальный террор только по причинам целесообразности, а людей, которые способны были бы «принципиально» осуждать террор Великой французской революции или вообще террор со стороны победившей революционной партии, осаждаемой буржуазиею всего мира, таких людей еще Плеханов в 1900 — 1903 гг., когда Плеханов был марксистом и революционером, подвергал осмеянию и оплеванию. В-третьих, «социалисты-революционеры» видели «левизну» в том, чтобы хихикать над небольшими сравнительно оппортунистическими грехами немецкой социал-демократии наряду с подражанием крайним оппортунистам этой же партии в вопросе, например, аграрном или в вопросе о диктатуре пролетариата.
История, мимоходом сказать, дала теперь в крупном, всемирно-историческом масштабе подтверждение того мнения, которое мы всегда отстаивали, именно, что революционная немецкая социал-демократия (заметьте, что еще Плеханов в 1900 — 1903 гг. требовал исключения Бернштейна из партии, а большевики, продолжая всегда эту традицию, в 1913 г. разоблачали всю низость, подлость и предательство Легина), что революционная немецкая социал-демократия ближе всего была к такой партии, которая нужна революционному пролетариату, чтобы он мог победить. Теперь, в 1920 г., после всех позорных крахов и кризисов эпохи войны и первых лет после войны, видно ясно, что из всех западных партий именно немецкая революционная социал-демократия дала лучших вождей, а также оправилась, вылечилась, окрепла вновь раньше других. Это видно и на партии спартаковцев и на левом, пролетарском крыле «независимой социал-демократической партии Германии», которое ведет неуклонную борьбу с оппортунизмом и бесхарактерностью Каутских, Гильфердингов, Ледебуров, Криспинов. Если бросить теперь общий взгляд на вполне законченный исторический период, именно: от Парижской Коммуны до первой Социалистической советской республики, то совершенно определенный и бесспорный абрис принимает вообще отношение марксизма к анархизму. Марксизм оказался правым, в конце концов, и если анархисты справедливо указывали на оппортунистичность господствующих среди большинства социалистических партий взглядов на государство, то, во-первых, эта оппортунистичность была связана с искажением и даже прямым сокрытием взглядов Маркса на государство (в своей книге «Государство и революция» я отметил, что Бебель 36 дет, с 1875 до 1911, держал под спудом письмо Энгельса, особенно рельефно, резко, прямо, ясно разоблачившее оппортунизм ходячих социал-демократических воззрений на государство); во-вторых, исправление этих оппортунистических взглядов, признание советской власти и ее превосходства над буржуазной парламентарной демократией, все это шло наиболее быстро и широко именно из недр наиболее марксистских течений в среде европейских и американских социалистических партий.
В двух случаях борьба большевизма с уклонениями «влево» его собственной партии приняла особенно большие размеры: в 1908 г. из-за вопроса об участии в реакционнейшем «парламенте» и в обставленных реакционнейшими законами легальных рабочих обществах и в 1918 г. (Брестский мир) из-за вопроса о допустимости того или иного «компромисса».
В 1908 г. «левые» большевики были исключены из нашей партии за упорное нежелание понять необходимость участия в реакционнейшем «парламенте». «Левые» — из числа которых было много превосходных революционеров, которые впоследствии с честью были (и продолжают быть) членами коммунистической партии — опирались особенно на удачный опыт с бойкотом в 1905 г. Когда царь в августе 1905 г. объявил созыв совещательного «парламента», большевики объявили бойкот его — против всех оппозиционных партий и против меньшевиков — и октябрьская революция 1905 г. действительно смела его. Тогда бойкот оказался правильным не потому, что правильно вообще неучастие в реакционных парламентах, а потому, что верно было учтено объективное положение, ведшее к быстрому превращению массовых стачек в политическую, затем в революционную стачку и затем в восстание. Притом борьба шла тогда из-за того, оставить ли в руках царя созыв первого представительного учреждения или попытаться вырвать этот созыв из рук старой власти. Поскольку не было и не могло быть уверенности в наличности аналогичного объективного положения, а равно в одинаковом направлении и темпе его развития, постольку бойкот переставал быть правильным.
Большевистский бойкот «парламента» в 1905 г. обогатил революционный пролетариат чрезвычайно ценным политическим опытом, показав, что при сочетании легальных и нелегальных, парламентских и внепарламентских форм борьбы иногда полезно и даже обязательно уметь отказаться от парламентских. Но слепое подражательное, некритическое перенесение этого опыта на иные условия, в иную обстановку является величайшей ошибкой. Ошибкой, хотя и небольшой, легко поправимой, был уже бойкот большевиками «Думы» в 1906 г. Ошибкой серьезнейшей и трудно поправимой был бойкот в 1907, 1908 и следующих годах, когда, с одной стороны, нельзя было ждать очень быстрого подъема революционной волны и перехода ее в восстание и когда, с другой стороны, необходимость сочетания легальной и нелегальной работы вытекала из всей исторической обстановки обновляемой буржуазной монархии. Теперь, когда глядишь назад на вполне законченный исторический период, связь которого с последующими периодами вполне уже обнаружилась, — становится особенно ясным, что большевики не могли бы удержать (не говоря уже: укрепить, развить, усилить) прочного ядра революционной партии пролетариата в 1908 — 1914 гг., если бы они не отстояли в самой суровой борьбе обязательности соединения с нелегальными формами борьбы форм легальных, с обязательным участием в реакционнейшем парламенте и в ряде других, обставленных реакционными законами учреждений (страховые кассы и пр.).
В 1918 г. дело не дошло до раскола. «Левые» коммунисты образовали тогда только особую группу или «фракцию» внутри нашей партии и притом не надолго. В том же 1918 г. виднейшие представители «левого коммунизма», например, тт. Радек и Бухарин, открыто признали свою ошибку. Им казалось, что Брестский мир был недопустимым принципиально и вредным для партии революционного пролетариата компромиссом с империалистами. Это был действительно компромисс с империалистами, но как раз такой и в такой обстановке, который был обязателен.
В настоящее время, когда я слышу нападки на нашу тактику при подписании Брестского мира со стороны, например, «социалистов-революционеров», или когда я слышу замечания товарища Лэнсбери, сделанное им в разговоре со мной: «наши английские вожди тред-юнионов говорят, что компромиссы допустимы и для них, если они были допустимы для большевизма», я отвечаю обыкновенно прежде всего простым и «популярным» сравнением:
Представьте себе, что ваш автомобиль остановили вооруженные бандиты. Вы даете им деньги, паспорт, револьвер, автомобиль. Вы получаете избавление от приятного соседства с бандитами. Компромисс налицо, несомненно. «Do ut des» («даю» тебе деньги, оружие, автомобиль, «чтобы ты дал» мне возможность уйти подобру, поздорову). Но трудно найти не сошедшего с ума человека, который объявил бы подобный компромисс «принципиально недопустимым» или объявил лицо, заключившее такой компромисс, соучастником бандитов (хотя бандиты, сев на автомобиль, могли использовать его и оружие для новых разбоев, а в случае, который был со мной лично, действительно так и поступили, но потом были пойманы и расстреляны). Наш компромисс с бандитами германского империализма был подобен такому компромиссу.
А вот когда меньшевики и эсеры в России, шейдемановцы (и в значительной мере каутскианцы) в Германии, Отто Бауэр и Фридрих Адлер (не говоря уже о гг. Реннерах и Ко) в Австрии, Ренодели и Лонгэ с Ко во Франции, фабианцы, «независимцы» и «трудовики» («лабуристы») в Англии заключали в 1914 — 1918 и 1918 — 1920 гг. компромиссы с бандитами своей собственной, а иногда и «союзной» буржуазии против революционного пролетариата своей страны, вот тогда все эти господа поступали как соучастники бандитизма.
Вывод ясен: отрицать компромиссы «принципиально», отрицать всякую допустимость компромиссов вообще, каких бы то ни было, есть ребячество, которое трудно даже взять всерьез. Политик, желающий быть полезным революционному пролетариату, должен уметь выделить конкретные случаи именно таких компромиссов, которые недопустимы, в которых выражается оппортунизм и предательство, и направить всю силу критики, все острие беспощадного разоблачения и непримиримой войны против этих конкретных компромиссов, не позволяя многоопытным «деляческим» социалистам и парламентским иезуитам увертываться и увиливать от ответственности посредством рассуждений о «компромиссах вообще». Господа английские «вожди» тред-юнионов, а равно фабианского общества и «независимой» рабочей партии именно так увертываются от ответственности за совершенное ими предательство, за совершенный ими такой компромисс, который действительно означает наихудший оппортунизм, измену и предательство.
Есть компромиссы и компромиссы. Надо уметь анализировать обстановку и конкретные условия каждого компромисса или каждой разновидности компромиссов. Надо учиться отличать человека, который дал бандитам деньги и оружие, чтобы уменьшить приносимое бандитами зло и облегчить дело поимки и расстрела бандитов, от человека, который дает бандитам деньги и оружие, чтобы участвовать в дележе бандитской добычи. В политике это далеко не всегда так легко, как в детски-простом примерчике. Но тот, кто захотел бы выдумать для рабочих такой рецепт, который бы давал заранее готовые решения на все случаи жизни или который обещал бы, что в политике революционного пролетариата не будет никаких трудностей и никаких запутанных положений, тот был бы просто шарлатаном.
Чтобы не оставлять места кривотолкам, попытаюсь наметить, хотя бы совсем кратко, несколько основных положений для анализа конкретных компромиссов.
Партия, заключившая компромисс с германскими империалистами, который состоял в подписании Брестского мира, вырабатывала свой интернационализм на деле с конца 1914 г. Она не боялась провозгласить поражение царской монархии и клеймить «защиту отечества» в войне между двумя империалистскими хищниками. Депутаты-парламентарии этой партии пошли в Сибирь, вместо дорожки, ведущей к министерским портфелям в буржуазном правительстве. Революция, свергшая царизм и создавшая демократическую республику, дала новую и величайшую проверку этой партии: она не пошла ни на какие соглашения со «своими» империалистами, а подготовила свержение их и свергла их. Взяв политическую власть, эта партия не оставила камня на камне ни из помещичьей, ни из капиталистической собственности. Опубликовав и расторгнув тайные договоры империалистов, эта партия предложила мир всем народам и подчинилась насилию брестских хищников лишь после того, как англо-французские империалисты мир сорвали, а большевиками было сделано все человечески возможное для ускорения революции в Германии и в иных странах. Полнейшая правильность такого компромисса, заключенного такой партией, при такой обстановке, с каждым днем становится яснее и очевиднее для всех.
Меньшевики и эсеры в России (как и все вожди II Интернационала во всем мире в 1914 — 1920 гг.) начали с предательства, оправдывая прямо или косвенно «защиту отечества», т. е. защиту своей грабительской буржуазии. Они продолжили предательство, вступая в коалицию с буржуазией своей страны и борясь вместе со своей буржуазией против революционного пролетариата своей страны. Их блок сначала с Керенским и кадетами, потом с Колчаком и Деникиным в России, как и блок их заграничных единомышленников с буржуазией их стран, был переходом на сторону буржуазии против пролетариата. Их компромисс с бандитами империализма состоял от начала до конца в том, что они делали себя соучастниками империалистского бандитизма. (Ленин, Детская болезнь «левизны» в коммунизме, Соч., т. XXV, стр. 179 — 186, изд. 3-е.)
II. Роль Ленина в разработке теории общественного развития
Марксизм вырос из революционного опыта и революционной мысли всех стран
Величайшее в мире освободительное движение угнетенного класса, самого революционного в истории класса, невозможно без революционной теории. Ее нельзя выдрать, она вырастает из совокупности революционного опыта и революционной мысли всех стран света. И такая теория выросла со второй половины XIX века. Она называется марксизмом. Нельзя быть социалистом, нельзя быть революционным социал-демократом, не участвуя по мере сил в разработке и применении этой теории, а в наши дни в беспощадной борьбе против уродования ее Плехановым, Каутским и Ко. (Ленин, Честный голос французского социалиста (1915), Соч., т. XVIII, стр. 286 — 287.)
Марксизм обогащается новым опытом классовой борьбы пролетариата
По Зиновьеву выходит, таким образом, что марксизм не должен обогащаться новым опытом, что всякое улучшение отдельных положений и формул тех или иных классиков марксизма есть ревизионизм.
Что такое марксизм? Марксизм есть наука. Может ли сохраниться и развиваться марксизм как наука, если он не будет обогащаться новым опытом классовой борьбы пролетариата, если он не будет переваривать этот опыт с точки зрения марксизма, под углом зрения марксистского метода? Ясно, что не может.
Не ясно ли, после этого, что марксизм требует улучшения и обогащения старых формул на основе учета нового опыта при сохранении точки зрения марксизма, при сохранении его метода, а Зиновьев поступает наоборот, сохраняя букву и подменяя буквой отдельных положений марксизма точку зрения марксизма, его метод.
Что может быть общего между действительным марксизмом и между подменой основной линии марксизма буквой отдельных формул и цитатами из отдельных положений марксизма?
Разве можно сомневаться в том, что это есть не марксизм, а карикатура на марксизм?
Маркс и Энгельс имели в виду именно таких «марксистов», как т. Зиновьев, когда они говорили: «Наше учение не догма, а руководство к действию».
Беда т. Зиновьева состоит в том, что он не понимает смысла и значения этих слов Маркса и Энгельса. (Сталин, Об оппозиции, стр. 510.)
Задача науки дать истинный лозунг борьбы
Маркс всю цену своей теории полагал в том, что она «по самому существу своему — теория критическая [Заметьте, что Маркс говорит здесь о материалистической критике, которую только и считает научной, т. е. критике, сопоставляющей политико-юридические, социальные, бытовые и другие факты с экономикой, с системой производственных отношений, с интересами тех классов, которые неизбежно складываются на почве всех антагонистических общественных отношений. Что русские общественные отношения — антагонистические, в этом едва ли кто мог сомневаться. Но основанием для такой критики их еще никто не пробовал брать.] и революционная». И это последнее качество действительно присуще марксизму всецело и безусловно, потому что эта теория прямо ставит своей задачей вскрыть все формы антагонизма и эксплоатации в современном обществе, проследить их эволюцию, доказать их преходящий характер, неизбежность превращения их в другую форму и послужить таким образом пролетариату для того, чтобы он как можно скорее и как можно легче покончил со всякой эксплоатацией. Непреодолимая привлекательная сила, которая влечет к этой теории социалистов всех стран, в том и состоит, что она соединяет строгую и высшую научность (являясь последним словом общественной науки) с революционностью и соединяет не случайно, не потому только, что основатель доктрины лично соединял в себе качества ученого и революционера, а соединяет в самой теории внутренне и неразрывно. В самом деле, задачей теории, целью науки — прямо ставится тут содействие классу угнетенных в его действительно происходящей экономической борьбе.
«Мы не говорим миру: перестань бороться — вся твоя борьба пустяки. Мы только даем ему истинный лозунг борьбы».
Следовательно, прямая задача науки, по Марксу, это — дать истинный лозунг борьбы, т. е. суметь объективно представить эту борьбу как продукт определенной системы производственных отношений, суметь понять необходимость этой борьбы, ее содержание, ход и условие развития. «Лозунг борьбы» нельзя дать, не изучая со всей подробностью каждую отдельную форму этой борьбы, не следя за каждым шагом ее, при ее переходе из одной формы в другую, чтобы уметь в каждый данный момент определить положение, не упуская из виду общего характера борьбы, общей цели ее — полного и окончательного уничтожения всякой эксплоатации и всякого угнетения. (Ленин, Что такое «друзья народа» (1894 г.), Соч., т. I, стр. 225 — 226, изд. 1926 г.)
Конкретизация и развитие Лениным учения Маркса
Я думаю, что никаких «новых принципов» Ленин не «прибавлял» к марксизму, так же как Ленин не отменял ни одного из «старых» принципов марксизма. Ленин был и остается самым верным и последовательным учеником Маркса и Энгельса, целиком и полностью опирающимся на принципы марксизма. Но Ленин не был только лишь исполнителем учения Маркса — Энгельса. Он был вместе с тем продолжателем учения Маркса и Энгельса. Что это значит? Это значит, что он развил дальше учение Маркса — Энгельса применительно к новым условиям развития, применительно к новой фазе капитализма, применительно к империализму. Это значит, что, развивая дальше учение Маркса в новых условиях классовой борьбы, Ленин внес в общую сокровищницу марксизма нечто новое в сравнении с тем, что дано Марксом и Энгельсом, в сравнении с тем, что могло быть дано в период доимпериалистического капитализма, причем это новое, внесенное Лениным в сокровищницу марксизма, базируется целиком и полностью на принципах, данных Марксом и Энгельсом. В этом смысле и говорится у нас о ленинизме как марксизме эпохи империализма и пролетарских революций. Вот несколько вопросов, в области которых Ленин дал нечто новое, развивая дальше учение Маркса.
Во-первых, вопрос о монополистическом капитализме, об империализме, как новой фазе капитализма. Маркс и Энгельс дали в «Капитале» анализ основ капитализма. Но Маркс и Энгельс жили в период господства домонополистического капитализма, в период плавного эволюционирования капитализма и его «мирного» распространения на весь земной шар. Эта старая фаза кончилась к концу XIX и к началу XX столетия, когда Маркса и Энгельса не было уже в живых. Понятно, что Маркс и Энгельс могли лишь догадываться о тех новых условиях развития капитализма, которые наступили в связи с новой фазой капитализма, пришедшей на смену старой фазе, в связи с империалистической, монополистической фазой развития, когда плавное эволюционирование капитализма сменилось скачкообразным катастрофическим развитием капитализма, когда неравномерность развития и противоречия капитализма выступили с особой силой, когда борьба за рынки сбыта и вывоза капитала в условиях крайней неравномерности развития сделала неизбежными периодические империалистические войны на предмет периодических переделов мира и сфер влияния. Заслуга Ленина и, стало быть, новое у Ленина состоит здесь в том, что он, опираясь на основные положения «Капитала», дал обоснованный марксистский анализ империализма, как последней фазы капитализма, вскрыв его язвы и условия его неизбежной гибели. На базе этого анализа возникло известное положение Ленина о том, что в условиях империализма возможна победа социализма в отдельных, отдельно взятых, капиталистических странах.
Во-вторых, вопрос о диктатуре пролетариата. Основную идею диктатуры пролетариата, как политического господства пролетариата и как метода свержения власти капитала путем насилия, дали Маркс и Энгельс. Новое у Ленина состоит в этой области в том, что а) он открыл советскую власть как государственную форму диктатуры пролетариата, использовав для этого опыт Парижской Коммуны и русской революции; б) он раскрыл скобки в формуле диктатуры пролетариата под углом зрения проблемы о союзниках пролетариата, определив диктатуру пролетариата как особую форму классового союза пролетариата, являющегося руководителем, с эксплоатируемыми массами непролетарских классов (крестьянства и пр.), являющимися руководимыми; в) он подчеркнул с особой силой тот факт, что диктатура пролетариата является высшим типом демократии при классовом обществе, формой пролетарской демократии, выражающей интересы большинства (эксплоатируемых), — в противовес демократии капиталистической, выражающей интересы меньшинства (эксплоататоров).
В-третьих, вопрос о формах и способах успешного строительства социализма в период диктатуры пролетариата, в период переходный от капитализма к социализму в стране, окруженной капиталистическими государствами. Маркс и Энгельс рассматривали период диктатуры пролетариата как период более или менее длительный, полный революционных схваток и гражданских войн, в продолжение которого пролетариат, находясь у власти, принимает меры экономического, политического, культурного и организационного характера, необходимые для того, чтобы вместо старого капиталистического общества создать новое социалистическое общество, общество без классов, общество без государства. Ленин стоял целиком и полностью на почве этих основных положений Маркса и Энгельса. Новое у Ленина в этой области состоит в том, что а) он обосновал возможность построения полного социалистического общества в стране диктатуры пролетариата, окруженной империалистическими государствами, при условии, что эта страна не будет задушена военной интервенцией окружающих капиталистических государств; б) он наметил конкретные пути экономической политики («новая экономическая политика»), при помощи которых пролетариат, имея в руках экономические командные высоты (промышленность, землю, транспорт, банки и т. п.), смыкает социализированную индустрию с сельским хозяйством («смычка индустрии с крестьянским хозяйством») и ведет таким образом все народное хозяйство к социализму; в) он наметил конкретные пути постепенного подвода и вовлечения основных масс крестьянства в русло социалистического строительства через кооперацию, представляющую в руках пролетарской диктатуры величайшее средство переделки мелкого крестьянского хозяйства и перевоспитания основных масс крестьянства в духе социализма.
В-четвертых, вопрос о гегемонии пролетариата в революции, во всякой народной революции, как в революции против царизма, так и в революции против капитализма. Маркс и Энгельс дали основные наброски идеи гегемонии пролетариата. Новое у Ленина состоит здесь в том, что он развил дальше и развернул эти наброски в стройную систему гегемонии пролетариата, в стройную систему руководства пролетариата трудящимися массами города и деревни не только в деле свержения царизма и капитализма, но и в деле социалистического строительства при диктатуре пролетариата. Известно, что идея гегемонии пролетариата получила, благодаря Ленину и его партии, мастерское применение в России. Этим, между прочим, объясняется тот факт, что революция в России привела к власти пролетариата. Раньше обычно дело происходило таким образом, что рабочие дрались во время революции на баррикадах, они проливали кровь, они свергали старое, а власть попадала в руки буржуа, которые угнетали и эксплоатировали потом рабочих. Так было дело в Англии и во Франции. Так было дело в Германии. У нас, в России, дело приняло другой оборот. У нас рабочие представляли не только ударную силу революции. Будучи ударной силой революции, русский пролетариат старался вместе с тем быть гегемоном, политическим руководителем всех эксплоатируемых масс города и деревни, сплачивая их вокруг себя, отрывая их от буржуазии, изолируя политически буржуазию. Будучи же гегемоном эксплоатируемых масс, русский пролетариат все время боролся за то, чтобы захватить власть в свои руки и использовать ее в своих собственных интересах против буржуазии, против капитализма. Этим собственно и объясняется, что каждое мощное выступление революции в России как в октябре 1905 г., так и в феврале 1917 г. выдвигало на сцену советы рабочих депутатов как зародыши нового аппарата власти, призванного подавлять буржуазию, — в противовес буржуазному парламенту, как старому аппарату власти, призванному подавлять пролетариат. Дважды пыталась у нас буржуазия восстановить буржуазный парламент и положить конец советам: в августе 1917г., во время «Предпарламента», до взятия власти большевиками, и в январе 1918 г. во время «Учредительного собрания», после взятия власти пролетариатом, — и каждый раз терпела поражение. Почему? Потому, что буржуазия была уже изолирована политически, миллионные массы трудящихся считали пролетариат единственным вождем революции, а советы были уже проверены и испытаны массами, как своя рабочая власть, променять которую на буржуазный парламент было бы для пролетариата самоубийством. Не удивительно поэтому, что буржуазный парламентаризм не привился у нас. Вот почему революция привела в России к власти пролетариата. Таковы результаты проведения в жизнь ленинской системы гегемонии пролетариата в революции.
В-пятых, вопрос национально-колониальный. Маркс и Энгельс, анализируя в свое время события в Ирландии, в Индии, в Китае, в странах Центральной Европы, в Польше, в Венгрии, — дали основные, отправные идеи по национально-колониальному вопросу. Ленин в своих трудах базировался на этих идеях. Новое у Ленина в этой области состоит в том, что а) он собрал воедино эти идеи в стройную систему взглядов о национально-колониальных революциях в эпоху империализма; б) связал национально-колониальный вопрос с вопросом о свержении империализма; в) объявил национально-колониальный вопрос составной частью общего вопроса о международной пролетарской революции.
Наконец, вопрос о партии пролетариата. Маркс и Энгельс дали основные наброски о партии, как передовом отряде пролетариата, без которой (без партии) пролетариат не может добиться своего освобождения ни в смысле взятия власти, ни в смысле переустройства капиталистического общества. Новое у Ленина в этой области состоит в том, что он развил дальше эти наброски применительно к новым условиям борьбы пролетариата в период империализма, показав, что а) партия есть высшая форма классовой организации пролетариата в сравнении с другими формами организации пролетариата (профсоюзы, кооперация, государственная организация), работу которых призвана она обобщать и направлять; б) диктатура пролетариата может быть осуществлена лишь через партию, как ее направляющую силу; в) диктатура пролетариата может быть полной лишь в том случае, если ею руководит одна партия, партия коммунистов, которая не делит и не должна делить руководство с другими партиями; г) без железной дисциплины в партии не могут быть осуществлены задачи диктатуры пролетариата по подавлению эксплоататоров и перестройке классового общества в общество социалистическое.
Вот в основном то новое, что дал Ленин в своих трудах, конкретизируя и развивая дальше учение Маркса применительно к новым условиям борьбы пролетариата в период империализма.
Поэтому и говорят у нас, что ленинизм есть марксизм эпохи империализма и пролетарских революций.
Из этого видно, что ленинизм нельзя ни отделять от марксизма, ни тем более противопоставлять марксизму.
В вопросе делегации сказано далее: «Было бы правильным сказать, что Ленин верил в «творческую революцию», тогда как Маркс был более склонен ожидать кульминационного развития экономических сил?» Я думаю, что сказать так было бы совершенно неправильно. Я думаю, что всякая народная революция, если она является действительно народной революцией, есть революция творческая, ибо она ломает старый уклад и творит, создает новый. Конечно, не может быть ничего творческого в таких, с позволения сказать, «революциях», какие бывают иногда, скажем, в Албании в виде игрушечных «восстаний» одних племен против других. Но такие игрушечные «восстания» никогда не считались марксистами революцией. Речь идет, очевидно, не о таких «восстаниях», а о массовой народной революции, подымающей угнетенные классы против классов-угнетателей. А такая революция не может не быть творческой. Маркс и Ленин стояли именно за такую революцию, — и только за такую. При этом понятно, что такая революция не может возникнуть при любых условиях, что она может разыграться лишь при определенных благоприятных условиях экономического и политического порядка. (Сталин, Вопросы ленинизма, стр. 263 — 267, изд. 9-е.)
Марксизм вырос из революционного опыта и революционной мысли всех стран
Величайшее в мире освободительное движение угнетенного класса, самого революционного в истории класса, невозможно без революционной теории. Ее нельзя выдрать, она вырастает из совокупности революционного опыта и революционной мысли всех стран света. И такая теория выросла со второй половины XIX века. Она называется марксизмом. Нельзя быть социалистом, нельзя быть революционным социал-демократом, не участвуя по мере сил в разработке и применении этой теории, а в наши дни в беспощадной борьбе против уродования ее Плехановым, Каутским и Ко. (Ленин, Честный голос французского социалиста (1915), Соч., т. XVIII, стр. 286 — 287.)
Марксизм обогащается новым опытом классовой борьбы пролетариата
По Зиновьеву выходит, таким образом, что марксизм не должен обогащаться новым опытом, что всякое улучшение отдельных положений и формул тех или иных классиков марксизма есть ревизионизм.
Что такое марксизм? Марксизм есть наука. Может ли сохраниться и развиваться марксизм как наука, если он не будет обогащаться новым опытом классовой борьбы пролетариата, если он не будет переваривать этот опыт с точки зрения марксизма, под углом зрения марксистского метода? Ясно, что не может.
Не ясно ли, после этого, что марксизм требует улучшения и обогащения старых формул на основе учета нового опыта при сохранении точки зрения марксизма, при сохранении его метода, а Зиновьев поступает наоборот, сохраняя букву и подменяя буквой отдельных положений марксизма точку зрения марксизма, его метод.
Что может быть общего между действительным марксизмом и между подменой основной линии марксизма буквой отдельных формул и цитатами из отдельных положений марксизма?
Разве можно сомневаться в том, что это есть не марксизм, а карикатура на марксизм?
Маркс и Энгельс имели в виду именно таких «марксистов», как т. Зиновьев, когда они говорили: «Наше учение не догма, а руководство к действию».
Беда т. Зиновьева состоит в том, что он не понимает смысла и значения этих слов Маркса и Энгельса. (Сталин, Об оппозиции, стр. 510.)
Задача науки дать истинный лозунг борьбы
Маркс всю цену своей теории полагал в том, что она «по самому существу своему — теория критическая [Заметьте, что Маркс говорит здесь о материалистической критике, которую только и считает научной, т. е. критике, сопоставляющей политико-юридические, социальные, бытовые и другие факты с экономикой, с системой производственных отношений, с интересами тех классов, которые неизбежно складываются на почве всех антагонистических общественных отношений. Что русские общественные отношения — антагонистические, в этом едва ли кто мог сомневаться. Но основанием для такой критики их еще никто не пробовал брать.] и революционная». И это последнее качество действительно присуще марксизму всецело и безусловно, потому что эта теория прямо ставит своей задачей вскрыть все формы антагонизма и эксплоатации в современном обществе, проследить их эволюцию, доказать их преходящий характер, неизбежность превращения их в другую форму и послужить таким образом пролетариату для того, чтобы он как можно скорее и как можно легче покончил со всякой эксплоатацией. Непреодолимая привлекательная сила, которая влечет к этой теории социалистов всех стран, в том и состоит, что она соединяет строгую и высшую научность (являясь последним словом общественной науки) с революционностью и соединяет не случайно, не потому только, что основатель доктрины лично соединял в себе качества ученого и революционера, а соединяет в самой теории внутренне и неразрывно. В самом деле, задачей теории, целью науки — прямо ставится тут содействие классу угнетенных в его действительно происходящей экономической борьбе.
«Мы не говорим миру: перестань бороться — вся твоя борьба пустяки. Мы только даем ему истинный лозунг борьбы».
Следовательно, прямая задача науки, по Марксу, это — дать истинный лозунг борьбы, т. е. суметь объективно представить эту борьбу как продукт определенной системы производственных отношений, суметь понять необходимость этой борьбы, ее содержание, ход и условие развития. «Лозунг борьбы» нельзя дать, не изучая со всей подробностью каждую отдельную форму этой борьбы, не следя за каждым шагом ее, при ее переходе из одной формы в другую, чтобы уметь в каждый данный момент определить положение, не упуская из виду общего характера борьбы, общей цели ее — полного и окончательного уничтожения всякой эксплоатации и всякого угнетения. (Ленин, Что такое «друзья народа» (1894 г.), Соч., т. I, стр. 225 — 226, изд. 1926 г.)
Конкретизация и развитие Лениным учения Маркса
Я думаю, что никаких «новых принципов» Ленин не «прибавлял» к марксизму, так же как Ленин не отменял ни одного из «старых» принципов марксизма. Ленин был и остается самым верным и последовательным учеником Маркса и Энгельса, целиком и полностью опирающимся на принципы марксизма. Но Ленин не был только лишь исполнителем учения Маркса — Энгельса. Он был вместе с тем продолжателем учения Маркса и Энгельса. Что это значит? Это значит, что он развил дальше учение Маркса — Энгельса применительно к новым условиям развития, применительно к новой фазе капитализма, применительно к империализму. Это значит, что, развивая дальше учение Маркса в новых условиях классовой борьбы, Ленин внес в общую сокровищницу марксизма нечто новое в сравнении с тем, что дано Марксом и Энгельсом, в сравнении с тем, что могло быть дано в период доимпериалистического капитализма, причем это новое, внесенное Лениным в сокровищницу марксизма, базируется целиком и полностью на принципах, данных Марксом и Энгельсом. В этом смысле и говорится у нас о ленинизме как марксизме эпохи империализма и пролетарских революций. Вот несколько вопросов, в области которых Ленин дал нечто новое, развивая дальше учение Маркса.
Во-первых, вопрос о монополистическом капитализме, об империализме, как новой фазе капитализма. Маркс и Энгельс дали в «Капитале» анализ основ капитализма. Но Маркс и Энгельс жили в период господства домонополистического капитализма, в период плавного эволюционирования капитализма и его «мирного» распространения на весь земной шар. Эта старая фаза кончилась к концу XIX и к началу XX столетия, когда Маркса и Энгельса не было уже в живых. Понятно, что Маркс и Энгельс могли лишь догадываться о тех новых условиях развития капитализма, которые наступили в связи с новой фазой капитализма, пришедшей на смену старой фазе, в связи с империалистической, монополистической фазой развития, когда плавное эволюционирование капитализма сменилось скачкообразным катастрофическим развитием капитализма, когда неравномерность развития и противоречия капитализма выступили с особой силой, когда борьба за рынки сбыта и вывоза капитала в условиях крайней неравномерности развития сделала неизбежными периодические империалистические войны на предмет периодических переделов мира и сфер влияния. Заслуга Ленина и, стало быть, новое у Ленина состоит здесь в том, что он, опираясь на основные положения «Капитала», дал обоснованный марксистский анализ империализма, как последней фазы капитализма, вскрыв его язвы и условия его неизбежной гибели. На базе этого анализа возникло известное положение Ленина о том, что в условиях империализма возможна победа социализма в отдельных, отдельно взятых, капиталистических странах.
Во-вторых, вопрос о диктатуре пролетариата. Основную идею диктатуры пролетариата, как политического господства пролетариата и как метода свержения власти капитала путем насилия, дали Маркс и Энгельс. Новое у Ленина состоит в этой области в том, что а) он открыл советскую власть как государственную форму диктатуры пролетариата, использовав для этого опыт Парижской Коммуны и русской революции; б) он раскрыл скобки в формуле диктатуры пролетариата под углом зрения проблемы о союзниках пролетариата, определив диктатуру пролетариата как особую форму классового союза пролетариата, являющегося руководителем, с эксплоатируемыми массами непролетарских классов (крестьянства и пр.), являющимися руководимыми; в) он подчеркнул с особой силой тот факт, что диктатура пролетариата является высшим типом демократии при классовом обществе, формой пролетарской демократии, выражающей интересы большинства (эксплоатируемых), — в противовес демократии капиталистической, выражающей интересы меньшинства (эксплоататоров).
В-третьих, вопрос о формах и способах успешного строительства социализма в период диктатуры пролетариата, в период переходный от капитализма к социализму в стране, окруженной капиталистическими государствами. Маркс и Энгельс рассматривали период диктатуры пролетариата как период более или менее длительный, полный революционных схваток и гражданских войн, в продолжение которого пролетариат, находясь у власти, принимает меры экономического, политического, культурного и организационного характера, необходимые для того, чтобы вместо старого капиталистического общества создать новое социалистическое общество, общество без классов, общество без государства. Ленин стоял целиком и полностью на почве этих основных положений Маркса и Энгельса. Новое у Ленина в этой области состоит в том, что а) он обосновал возможность построения полного социалистического общества в стране диктатуры пролетариата, окруженной империалистическими государствами, при условии, что эта страна не будет задушена военной интервенцией окружающих капиталистических государств; б) он наметил конкретные пути экономической политики («новая экономическая политика»), при помощи которых пролетариат, имея в руках экономические командные высоты (промышленность, землю, транспорт, банки и т. п.), смыкает социализированную индустрию с сельским хозяйством («смычка индустрии с крестьянским хозяйством») и ведет таким образом все народное хозяйство к социализму; в) он наметил конкретные пути постепенного подвода и вовлечения основных масс крестьянства в русло социалистического строительства через кооперацию, представляющую в руках пролетарской диктатуры величайшее средство переделки мелкого крестьянского хозяйства и перевоспитания основных масс крестьянства в духе социализма.
В-четвертых, вопрос о гегемонии пролетариата в революции, во всякой народной революции, как в революции против царизма, так и в революции против капитализма. Маркс и Энгельс дали основные наброски идеи гегемонии пролетариата. Новое у Ленина состоит здесь в том, что он развил дальше и развернул эти наброски в стройную систему гегемонии пролетариата, в стройную систему руководства пролетариата трудящимися массами города и деревни не только в деле свержения царизма и капитализма, но и в деле социалистического строительства при диктатуре пролетариата. Известно, что идея гегемонии пролетариата получила, благодаря Ленину и его партии, мастерское применение в России. Этим, между прочим, объясняется тот факт, что революция в России привела к власти пролетариата. Раньше обычно дело происходило таким образом, что рабочие дрались во время революции на баррикадах, они проливали кровь, они свергали старое, а власть попадала в руки буржуа, которые угнетали и эксплоатировали потом рабочих. Так было дело в Англии и во Франции. Так было дело в Германии. У нас, в России, дело приняло другой оборот. У нас рабочие представляли не только ударную силу революции. Будучи ударной силой революции, русский пролетариат старался вместе с тем быть гегемоном, политическим руководителем всех эксплоатируемых масс города и деревни, сплачивая их вокруг себя, отрывая их от буржуазии, изолируя политически буржуазию. Будучи же гегемоном эксплоатируемых масс, русский пролетариат все время боролся за то, чтобы захватить власть в свои руки и использовать ее в своих собственных интересах против буржуазии, против капитализма. Этим собственно и объясняется, что каждое мощное выступление революции в России как в октябре 1905 г., так и в феврале 1917 г. выдвигало на сцену советы рабочих депутатов как зародыши нового аппарата власти, призванного подавлять буржуазию, — в противовес буржуазному парламенту, как старому аппарату власти, призванному подавлять пролетариат. Дважды пыталась у нас буржуазия восстановить буржуазный парламент и положить конец советам: в августе 1917г., во время «Предпарламента», до взятия власти большевиками, и в январе 1918 г. во время «Учредительного собрания», после взятия власти пролетариатом, — и каждый раз терпела поражение. Почему? Потому, что буржуазия была уже изолирована политически, миллионные массы трудящихся считали пролетариат единственным вождем революции, а советы были уже проверены и испытаны массами, как своя рабочая власть, променять которую на буржуазный парламент было бы для пролетариата самоубийством. Не удивительно поэтому, что буржуазный парламентаризм не привился у нас. Вот почему революция привела в России к власти пролетариата. Таковы результаты проведения в жизнь ленинской системы гегемонии пролетариата в революции.
В-пятых, вопрос национально-колониальный. Маркс и Энгельс, анализируя в свое время события в Ирландии, в Индии, в Китае, в странах Центральной Европы, в Польше, в Венгрии, — дали основные, отправные идеи по национально-колониальному вопросу. Ленин в своих трудах базировался на этих идеях. Новое у Ленина в этой области состоит в том, что а) он собрал воедино эти идеи в стройную систему взглядов о национально-колониальных революциях в эпоху империализма; б) связал национально-колониальный вопрос с вопросом о свержении империализма; в) объявил национально-колониальный вопрос составной частью общего вопроса о международной пролетарской революции.
Наконец, вопрос о партии пролетариата. Маркс и Энгельс дали основные наброски о партии, как передовом отряде пролетариата, без которой (без партии) пролетариат не может добиться своего освобождения ни в смысле взятия власти, ни в смысле переустройства капиталистического общества. Новое у Ленина в этой области состоит в том, что он развил дальше эти наброски применительно к новым условиям борьбы пролетариата в период империализма, показав, что а) партия есть высшая форма классовой организации пролетариата в сравнении с другими формами организации пролетариата (профсоюзы, кооперация, государственная организация), работу которых призвана она обобщать и направлять; б) диктатура пролетариата может быть осуществлена лишь через партию, как ее направляющую силу; в) диктатура пролетариата может быть полной лишь в том случае, если ею руководит одна партия, партия коммунистов, которая не делит и не должна делить руководство с другими партиями; г) без железной дисциплины в партии не могут быть осуществлены задачи диктатуры пролетариата по подавлению эксплоататоров и перестройке классового общества в общество социалистическое.
Вот в основном то новое, что дал Ленин в своих трудах, конкретизируя и развивая дальше учение Маркса применительно к новым условиям борьбы пролетариата в период империализма.
Поэтому и говорят у нас, что ленинизм есть марксизм эпохи империализма и пролетарских революций.
Из этого видно, что ленинизм нельзя ни отделять от марксизма, ни тем более противопоставлять марксизму.
В вопросе делегации сказано далее: «Было бы правильным сказать, что Ленин верил в «творческую революцию», тогда как Маркс был более склонен ожидать кульминационного развития экономических сил?» Я думаю, что сказать так было бы совершенно неправильно. Я думаю, что всякая народная революция, если она является действительно народной революцией, есть революция творческая, ибо она ломает старый уклад и творит, создает новый. Конечно, не может быть ничего творческого в таких, с позволения сказать, «революциях», какие бывают иногда, скажем, в Албании в виде игрушечных «восстаний» одних племен против других. Но такие игрушечные «восстания» никогда не считались марксистами революцией. Речь идет, очевидно, не о таких «восстаниях», а о массовой народной революции, подымающей угнетенные классы против классов-угнетателей. А такая революция не может не быть творческой. Маркс и Ленин стояли именно за такую революцию, — и только за такую. При этом понятно, что такая революция не может возникнуть при любых условиях, что она может разыграться лишь при определенных благоприятных условиях экономического и политического порядка. (Сталин, Вопросы ленинизма, стр. 263 — 267, изд. 9-е.)
III. Учение Ленина о партии и партийности философии
Партия есть передовой отряд и политический вождь рабочего класса
Партия должна быть, прежде всего, передовым отрядом рабочего класса. Партия должна вобрать в себя все лучшие элементы рабочего класса, их опыт, их революционность, их беззаветную преданность делу пролетариата. Но, чтобы быть действительно передовым отрядом, партия должна быть вооружена революционной теорией, знанием законов движения, знанием законов революции. Без этого она не в силах руководить борьбой пролетариата, вести за собой пролетариат. Партия не может быть действительной партией, если она ограничивается регистрированием того, что переживает и думает масса рабочего класса, если она тащится в хвосте за стихийным движением, если она не умеет преодолеть косность и политическое безразличие стихийного движения, если она не умеет подняться выше минутных интересов пролетариата, если она не умеет поднимать массы до уровня классовых интересов пролетариата. Партия должна стоять впереди рабочего класса, она должна видеть дальше рабочего класса, она должна вести за собой пролетариат, а не тащиться в хвосте за стихийностью. Партии II Интернационала, проповедующие «хвостизм», являются проводниками буржуазной политики, обрекающей пролетариат на роль орудия в руках буржуазии. Только партия, ставшая на точку зрения передового отряда пролетариата и способная поднимать массы до уровня классовых интересов пролетариата, — только такая партия способна совлечь рабочий класс с пути тред-юнионизма и превратить его в самостоятельную политическую силу. Партия есть политический вождь рабочего класса.
Я говорил выше о трудностях борьбы рабочего класса, о сложности обстановки борьбы, о стратегии и тактике, о резервах и маневрировании, о наступлении и отступлении. Эти условия не менее сложны, если не более, чем условия войны. Кто может разобраться в этих условиях, кто может дать правильную ориентировку миллионным массам пролетариев? Ни одна армия на войне не может обойтись без опытного штаба, если она не хочет обречь себя на поражение. Разве не ясно, что пролетариат тем более не может обойтись без такого штаба, если он не хочет отдать себя на съедение своим заклятым врагам? Но где этот штаб? Этим штабом может быть только революционная партия пролетариата. Рабочий класс без революционной партии — это армия без штаба. Партия есть боевой штаб пролетариата.
Но партия не может быть только передовым отрядом. Она должна быть вместе с тем отрядом класса, частью класса, тесно связанной с ним всеми корнями своего существования. Различие между передовым отрядом и остальной массой рабочего класса, между партийными и беспартийными, не может исчезнуть, пока не исчезнут классы, пока пролетариат будет пополняться выходцами из других классов, пока рабочий класс в целом будет лишен возможности подняться до уровня передового отряда. Но партия перестала бы быть партией, если бы это различие превратилось в разрыв, если бы она замкнулась в себе и оторвалась от беспартийных масс. Партия не может руководить классом, если она не связана с беспартийными массами, если нет смычки между партией и беспартийными массами, если эти массы не приемлют ее руководства, если партия не пользуется в массах моральным и политическим кредитом. Недавно были приняты в нашу партию двести тысяч новых членов из рабочих. Замечательно тут то обстоятельство, что эти люди не столько сами пришли в партию, сколько были посланы туда всей остальной беспартийной массой, которая принимала активное участие в приеме новых членов и без одобрения которой не принимались вообще новые члены. Этот факт говорит о том, что широкие массы беспартийных рабочих считают нашу партию своей партией, партией близкой и родной, в расширении и укреплении которой они кровно заинтересованы и руководству которой они добровольно вверяют свою судьбу. Едва ли нужно доказывать, что без этих неуловимых моральных нитей, связывающих партию с беспартийными массами, партия не могла бы стать решающей силой своего класса. Партия есть неразрывная часть рабочего класса.
«Мы, — говорит Ленин, — партия класса, и потому почти весь класс (а в военные времена, в эпоху гражданской войны, и совершенно весь класс) должен действовать под руководством нашей партии, должен примыкать к нашей партии как можно плотнее, но было бы маниловщиной и «хвостизмом» думать, что когда-либо почти весь класс или весь класс в состоянии, при капитализме, подняться до сознательности и активности своего передового отряда, своей социалистической партии. Ни один еще разумный социалист не сомневался в том, что при капитализме даже профессиональная организация (более примитивная, более доступная сознательности неразвитых слоев) не в состоянии охватить почти весь или весь рабочий класс. Только обманывать себя, закрывать глаза на огромность наших задач, суживать эти задачи — значило бы забывать о различии между передовым отрядом и всеми массами, тяготеющими к нему, забывать о постоянной обязанности передового отряда поднимать все более и более обширные слои до этого передового уровня». (Сталин, Об основах ленинизма, «Вопросы ленинизма», стр. 65 — 66, изд. 9-е.)
Партия — организованный отряд рабочего класса
Партия не есть только передовой отряд рабочего класса. Если она хочет действительно руководить борьбой класса, она должна быть вместе с тем организованным отрядом своего класса. Задачи партии в условиях капитализма чрезвычайно велики и разнообразны. Партия должна руководить борьбой пролетариата при чрезвычайно трудных условиях внутреннего и внешнего развития, она должна вести пролетариат в наступление, когда обстановка требует наступления, она должна вывести пролетариат из под удара сильного противника, когда обстановка требует отступления, она должна вносить в миллионные массы неорганизованных беспартийных рабочих дух дисциплины и планомерности в борьбе, дух организованности и выдержки. Но партия может выполнить эти задачи лишь в том случае, если она сама является олицетворением дисциплины и организованности, если она сама является организованным отрядом пролетариата. Без этих условий не может быть и речи о действительном руководстве со стороны партии миллионными массами пролетариата. Партия есть организованный отряд рабочего класса. (Сталин, Вопросы ленинизма, стр. 66 — 67.)
Партия как высшая форма классовой организации пролетариата
Партия есть организованный отряд рабочего класса. Но партия не есть единственная организация рабочего класса. У пролетариата имеется еще целый ряд других организаций, без которых он не может вести правильную борьбу с капиталом: профессиональные союзы, кооперативы, фабрично-заводские организации, парламентские фракции, беспартийные объединения женщин, печать, культурно-просветительные организации, союзы молодежи, революционно-боевые организации (во время открытых революционных выступлений), советы депутатов как государственная форма организации (если пролетариат находится у власти) и т. д. Громадное большинство этих организаций являются беспартийными, и только некоторая часть из них примыкает прямо к партии и составляет ее разветвление. Все эти организации при известных условиях абсолютно необходимы рабочему классу, ибо без них невозможно укрепить классовые позиции пролетариата в разнообразных сферах борьбы, ибо без них невозможно закалить пролетариат как силу, призванную заменить буржуазные порядки порядками социалистическими. Но как осуществить единое руководство при таком обилии организаций? Где гарантия, что наличие множества организаций не поведет к разнобою в руководстве? Могут сказать, что каждая из этих организаций ведет работу в своей обособленной сфере и что они не могут поэтому мешать друг другу. Это, конечно, верно. Но верно и то, что все эти организации должны вести работу в одном направлении, ибо они обслуживают один класс, класс пролетариев. Спрашивается: кто определяет ту линию, то общее направление, по которому должны вести свою работу все эти организации? Где та центральная организация, которая не только способна, ввиду наличия необходимого опыта, выработать эту общую линию, но имеет еще возможность, ввиду наличия достаточного для этого авторитета, побудить все эти организации провести в жизнь эту линию для того, чтобы добиться единства в руководстве и исключить возможность перебоев?
Такой организацией является партия пролетариата.
Партия имеет для этого все данные, потому, во-первых, что партия есть сборный пункт лучших элементов класса, имеющих прямые связи с беспартийными организациями пролетариата и очень часто руководящих ими; потому, во-вторых, что партия, как сборный пункт лучших людей рабочего класса, является лучшей школой выработки лидеров рабочего класса, способных руководить всеми формами организации своего класса; потому, в-третьих, что партия, как лучшая школа лидеров рабочего класса, является по своему опыту и авторитету единственной организацией, способной централизовать руководство борьбой пролетариата и превратить таким образом все и всякие беспартийные организации рабочего класса в обслуживающие органы и приводные ремни, соединяющие ее с классом. Партия есть высшая форма классовой организации пролетариата.
Это не значит, конечно, что беспартийные организации, профсоюзы, кооперативы и т. д. должны быть формально подчинены партийному руководству. Дело идет лишь о том, чтобы члены партии, входящие в состав этих организаций как люди, несомненно, влиятельные, принимали все меры убеждения к тому, чтобы беспартийные организации сближались в своей работе с партией пролетариата и добровольно принимали ее политическое руководство.
Вот почему говорит Ленин, что «партия есть высшая форма классового объединения пролетариев», политическое руководство которой должно быть распространено на все другие формы организации пролетариата.
Вот почему оппортунистическая теория «независимости» и «нейтральности» беспартийных организаций, плодящая независимых парламентариев и оторванных от партии деятелей печати, узколобых профессионалистов и омещанившихся кооператоров, — является совершенно несовместимой с теорией и практикой ленинизма. (Сталин, Об основах ленинизма, «Вопросы ленинизма», стр. 68 — 70, изд. 9-е.)
Роль партии в системе диктатуры пролетариата
Марксизм учит — и это учение не только формально подтверждено всем Коммунистическим интернационалом в решении второго (1920) конгресса Коминтерна о роли политической партии пролетариата, но и практически проверено всем опытом нашей революции, что только политическая партия рабочего класса, т. е. коммунистическая партия, в состоянии объединить, воспитать, организовать такой авангард пролетариата и всей трудящейся массы, который способен противостоять неизбежным мелкобуржуазным колебаниям этой массы, традициям и неизбежным рецидивам профессионалистской узости или профессионалистских предрассудков среди пролетариата и руководить всеми сторонами пролетарского движения, а значит и всеми трудящимися массами. Без этого диктатура пролетариата немыслима. (Резолюции о синдикалистском и анархистском уклоне в нашей партии, X съезд РКП(б), стр. 139.)
Центральный комитет ВКП(б) — политический и теоретический штаб партии
Единоличные решения всегда или почти всегда — однобокие решения. Во всякой коллегии, во всяком коллективе имеются люди, с мнением которых надо считаться. Во всякой коллегии, во всяком коллективе имеются люди, могущие высказать и неправильные мнения. На основании опыта трех революций мы знаем, что приблизительно из 100 единоличных решений, не проверенных, не исправленных коллективно, 90 решений — однобокие. В нашем руководящем органе, в Центральном комитете нашей партии, который руководит всеми нашими советскими и партийными организациями, имеется около 70 членов. Среди этих 70 членов ЦК имеются наши лучшие промышленники, наши лучшие кооператоры, наши лучшие снабженцы, наши лучшие военные, наши лучшие пропагандисты, наши лучшие агитаторы, наши лучшие знатоки совхозов, наши лучшие знатоки колхозов, наши лучшие знатоки индивидуального крестьянского хозяйства, наши лучшие знатоки народностей Советского Союза и национальной политики. В этом ареопаге сосредоточена мудрость нашей партии. Каждый имеет возможность исправить чье-либо единоличное мнение, предложение. Каждый имеет возможность внести свой опыт. Если бы этого не было, если бы решения принимались единолично, мы имели бы в своей работе серьезнейшие ошибки. Поскольку же каждый имеет возможность исправлять ошибки отдельных лиц и поскольку мы считаемся с этими исправлениями, наши решения получаются более или менее правильными. (Сталин, Беседа с немецким писателем Эмилем Людвигом, журнал «Большевик» № 8, за 1932 г. стр. 34.)
Партийность философии
Маркс и Энгельс от начала и до конца были партийными в философии, умели открывать отступления от материализма и поблажки идеализму и фидеизму во всех и всяческих «новейших» направлениях. Поэтому исключительно с точки зрения выдержанности материализма оценивали они Гексли. Поэтому Фейербаха упрекали они за то, что он не провел материализма до конца, — за то, что он отрекался от материализма из-за ошибок отдельных материалистов, — за то, что он воевал с религией в целях подновления или сочинения новой религии, — за то, что он не умел в социологии отделаться от идеалистической фразы и стать материалистом.
И эту величайшую и самую ценную традицию своих учителей вполне оценил и перенял И. Дицген, каковы бы ни были его частные ошибки в изложении диалектического материализма. Много грешил И. Дицген своими неловкими отступлениями от материализма, но никогда не пытался он принципиально отделиться от него, выкинуть «новое» знамя, всегда в решительный момент заявлял он твердо и категорически: я материалист, наша философия есть материалистическая. «Из всех партий, — справедливо говорил наш Иосиф Дицген, — самая гнусная есть партия середины... Как в политике партии все более и более группируются в два только лагеря... так и наука делится на два основных класса (Generalklassen); там — метафизики, здесь — физики или материалисты [И здесь неловкое, неточное выражение: вместо «метафизики» надо было сказать «идеалисты». И. Дицген сам противополагает в других местах метафизиков диалектикам.]. Промежуточные элементы и примиренческие шарлатаны со всяческими кличками, спиритуалисты, сенсуалисты, реалисты и т. д. и т. д., падают на своем пути то в то, то в другое течение. Мы требуем решительности, мы хотим ясности. Идеалистами [Заметьте, что И. Дицген уже поправился и объяснил точнее, какова партия врагов материализма.] называют себя реакционные мракобесы (Retraitebläser), а материалистами должны называться все те, которые стремятся к освобождению человеческого ума от метафизической тарабарщины... Если мы сравним обе партии с прочным и текучим, то посередине лежит нечто кашеподобное» [См. статью: «Социал-демократическая философия», написанную в 1876 г. «Kleinere philosophischen Schriften», 1903, S. 135.].
Правда! «Реалисты» и т. п., а в том числе и «позитивисты», махисты и т. д., все это жалкая кашица, презренная партия середины в философии, путающая по каждому отдельному вопросу материалистическое и идеалистическое направление. Попытки выскочить из этих двух коренных направлений в философии не содержат в себе ничего, кроме «примиренческого шарлатанства».
Что «научная поповщина» идеалистической философии есть простое преддверие прямой поповщины, в этом для И. Дицгена не было и тени сомнения. «Научная поповщина, — писал он, — серьезнейшим образом стремится пособить религиозной поповщине» (I. с., 51). «В особенности область теории познания, непонимание человеческого духа является такой вшивой ямой (Lausgrube), в которой «кладет яйца» и та и другая поповщина»... (51). «Дипломированные лакеи с речами об «идеальных благах»; отупляющие народ при помощи вымученного (geschraubter) идеализма» (53), — вот что такое профессора философии для И. Дицгена. «Как у боженьки антипод — дьявол, так у поповского профессора (Kathederpfaffen) — материалист». Теория познания материализма является «универсальным оружием против религиозной веры» (55), — и не только против «всем известной, настоящей, обыкновенной религии попов, но и против очищенной, возвышенной профессорской религии опьянелых (benebelter) идеалистов» (58).
По сравнению с «половинчатостью» свободомыслящих профессоров Дицген готов был предпочесть «религиозную честность» (60) — там «есть система», там есть люди цельные, не разрывающие теории и практики. «Философия не наука, а средство защиты от социал-демократии» (107) — для гг. профессоров. «Те, кто зовут себя философами, профессора и приват-доценты, все тонут, несмотря на свое свободомыслие, более или менее в предрассудках, в мистике... все составляют по отношению к социал-демократии... одну реакционную массу» (108). «Чтобы идти по верному пути, не давая никаким религиозным и философским нелепостям (Welsch) сбивать себя, надо изучать неверный путь неверных путей (der Holzweg der Holzwege) — философию» (103).
И посмотрите теперь, с точки зрения партий в философии, на Маха и Авенариуса с их школой. О, эти господа хвалятся своей беспартийностью, и если есть у них антипод, то только один и только... материалист. Через все писания всех махистов красной нитью проходит тупоумная претензия «подняться выше» материализма и идеализма, превзойти это «устарелое» противоположение, а на деле вся эта братия ежеминутно оступается в идеализм, ведя сплошную и неуклонную борьбу с материализмом. Утонченные гносеологические выверты какого-нибудь Авенариуса остаются профессорским измышлением, попыткой основать маленькую «свою» философскую секту, а на деле, в общей обстановке борьбы идей и направлений современного общества, объективная роль этих гносеологических ухищрений одна и только одна: расчищать дорогу идеализму и фидеизму, служить им верную службу. Не случайность же в самом деле, что за маленькую школку эмпириокритиков хватаются и английские спиритуалисты вроде Уорда, и французские неокритицисты, хвалящие Маха за борьбу с материализмом, и немецкие имманенты! Формула И. Дицгена: «дипломированные лакеи фидеизма» не в бровь, а в глаз бьет Маха, Авенариуса и всю их школу [Вот еще пример того, как широко распространенные течения реакционной буржуазной философии на деле используют махизм. Едва ли не «последней модой» самоновейшей американской философии является «прагматизм» (от греческого pragma — дело, действие; философия действия). О прагматизме говорят философские журналы едва ли не более всего. Прагматизм высмеивает метафизику и материализма и идеализма, превозносит опыт и только опыт, признает единственным критерием практику, ссылается на позитивистское течение вообще, опирается специально на Оствальда, Маха, Пирсона, Пуанкаре, Дюгема, на то, что наука не есть «абсолютная копия реальности», и... преблагополучно выводит изо всего этого бога в целях практических, только для практики без всякой метафизики, без всякого выхода за пределы опыта (Ср. William James, Pragmatism. A new name for some old ways of thinking, N. Y. 1907, p. 57 и 106 особенно (Джемс В., Прагматизм. Новое название для старых путей мысли, с. 57 и 106, 1907. — Ред.) Различия между механизмом и прагматизмом так же ничтожны и десятистепенны с точки зрения материализма, как различия между эмпириокритицизмом и эмпириомонизмом. Сравните хотя бы богдановское и прагматистское определение истины: «истина для прагматиста, есть родовое понятие для всякого рода определенных рабочих ценностей (working values) в опыте» (ib., р. 68).].
Несчастье русских махистов, вздумавших «примирять» махизм с марксизмом, в том и состоит, что они доверились реакционным профессорам философии и, доверившись, покатились по наклонной плоскости. Приемы сочинения разных попыток развить и дополнить Маркса были очень нехитры. Прочтут Оствальда, поверят Оствальду, перескажут Оствальда, назовут это марксизмом. Прочтут Маха, поверят Маху, перескажут Маха, назовут это марксизмом. Прочтут Пуанкаре, поверят Пуанкаре, перескажут Пуанкаре, назовут это марксизмом! Ни единому из этих профессоров, способных давать самые ценные работы в специальных областях химии, истории, физики, нельзя верить ни в едином слове, раз речь заходит о философии. Почему? По той же причине, по которой ни единому профессору политической экономии, способному давать самые ценные работы в области фактических, специальных исследований, нельзя верить ни в одном слове, раз речь заходит об общей теории политической экономии. Ибо эта последняя — такая же партийная наука в современном обществе, как и гносеология. В общем и целом профессора-экономисты не что иное, как ученые приказчики класса капиталистов, и профессора философии — ученые приказчики теологов.
Задача марксистов и тут и там суметь усвоить себе и переработать те завоевания, которые делаются этими «приказчиками» (вы не сделаете, например, ни шагу в области изучения новых экономических явлений, не пользуясь трудами этих приказчиков), — и уметь отсечь их реакционную тенденцию, уметь вести свою линию и бороться со всей линией враждебных нам сил и классов. Вот этого-то и не сумели наши махисты, рабски следующие за реакционной профессорской философией. «Может быть, мы заблуждаемся, но мы ищем», — писал от имени авторов «Очерков» Луначарский. — Не вы ищете, а вас ищут, вот в чем беда! Не вы подходите с вашей, т. е. марксистской (ибо вы желаете быть марксистами), точки зрения к каждому повороту буржуазно-философской моды, а к вам подходит эта мода, вам навязывает она свои новые подделки во вкусе идеализма, сегодня à lа Оствальд, завтра à lа Мах, послезавтра à lа Пуанкаре. Те глупенькие «теоретические» ухищрения (с «энергетикой», с «элементами», «интроекцией» и т. п.), которым вы наивно верите, остаются в пределах узенькой, миниатюрной школки, а идейная и общественная тенденция этих ухищрений улавливается сразу Уордами, неокритицистами, имманентами, Лопатиными, прагматистами и служит свою службу. Увлечение эмпириокритицизмом и «физическим» идеализмом так же быстро проходит, как увлечение неокантианством и «физиологическим» идеализмом, а фидеизм с каждого такого увлечения берет себе добычу, на тысячи ладов видоизменяя свои ухищрения в пользу философского идеализма.
Отношение к религии и отношение к естествознанию превосходно иллюстрирует это действительное классовое использование буржуазной реакцией эмпириокритицизма. (Ленин, Материализм и эмпириокритицизм, Соч., т. XIII, стр. 277 — 280, изд. 3-е.)
Партия есть передовой отряд и политический вождь рабочего класса
Партия должна быть, прежде всего, передовым отрядом рабочего класса. Партия должна вобрать в себя все лучшие элементы рабочего класса, их опыт, их революционность, их беззаветную преданность делу пролетариата. Но, чтобы быть действительно передовым отрядом, партия должна быть вооружена революционной теорией, знанием законов движения, знанием законов революции. Без этого она не в силах руководить борьбой пролетариата, вести за собой пролетариат. Партия не может быть действительной партией, если она ограничивается регистрированием того, что переживает и думает масса рабочего класса, если она тащится в хвосте за стихийным движением, если она не умеет преодолеть косность и политическое безразличие стихийного движения, если она не умеет подняться выше минутных интересов пролетариата, если она не умеет поднимать массы до уровня классовых интересов пролетариата. Партия должна стоять впереди рабочего класса, она должна видеть дальше рабочего класса, она должна вести за собой пролетариат, а не тащиться в хвосте за стихийностью. Партии II Интернационала, проповедующие «хвостизм», являются проводниками буржуазной политики, обрекающей пролетариат на роль орудия в руках буржуазии. Только партия, ставшая на точку зрения передового отряда пролетариата и способная поднимать массы до уровня классовых интересов пролетариата, — только такая партия способна совлечь рабочий класс с пути тред-юнионизма и превратить его в самостоятельную политическую силу. Партия есть политический вождь рабочего класса.
Я говорил выше о трудностях борьбы рабочего класса, о сложности обстановки борьбы, о стратегии и тактике, о резервах и маневрировании, о наступлении и отступлении. Эти условия не менее сложны, если не более, чем условия войны. Кто может разобраться в этих условиях, кто может дать правильную ориентировку миллионным массам пролетариев? Ни одна армия на войне не может обойтись без опытного штаба, если она не хочет обречь себя на поражение. Разве не ясно, что пролетариат тем более не может обойтись без такого штаба, если он не хочет отдать себя на съедение своим заклятым врагам? Но где этот штаб? Этим штабом может быть только революционная партия пролетариата. Рабочий класс без революционной партии — это армия без штаба. Партия есть боевой штаб пролетариата.
Но партия не может быть только передовым отрядом. Она должна быть вместе с тем отрядом класса, частью класса, тесно связанной с ним всеми корнями своего существования. Различие между передовым отрядом и остальной массой рабочего класса, между партийными и беспартийными, не может исчезнуть, пока не исчезнут классы, пока пролетариат будет пополняться выходцами из других классов, пока рабочий класс в целом будет лишен возможности подняться до уровня передового отряда. Но партия перестала бы быть партией, если бы это различие превратилось в разрыв, если бы она замкнулась в себе и оторвалась от беспартийных масс. Партия не может руководить классом, если она не связана с беспартийными массами, если нет смычки между партией и беспартийными массами, если эти массы не приемлют ее руководства, если партия не пользуется в массах моральным и политическим кредитом. Недавно были приняты в нашу партию двести тысяч новых членов из рабочих. Замечательно тут то обстоятельство, что эти люди не столько сами пришли в партию, сколько были посланы туда всей остальной беспартийной массой, которая принимала активное участие в приеме новых членов и без одобрения которой не принимались вообще новые члены. Этот факт говорит о том, что широкие массы беспартийных рабочих считают нашу партию своей партией, партией близкой и родной, в расширении и укреплении которой они кровно заинтересованы и руководству которой они добровольно вверяют свою судьбу. Едва ли нужно доказывать, что без этих неуловимых моральных нитей, связывающих партию с беспартийными массами, партия не могла бы стать решающей силой своего класса. Партия есть неразрывная часть рабочего класса.
«Мы, — говорит Ленин, — партия класса, и потому почти весь класс (а в военные времена, в эпоху гражданской войны, и совершенно весь класс) должен действовать под руководством нашей партии, должен примыкать к нашей партии как можно плотнее, но было бы маниловщиной и «хвостизмом» думать, что когда-либо почти весь класс или весь класс в состоянии, при капитализме, подняться до сознательности и активности своего передового отряда, своей социалистической партии. Ни один еще разумный социалист не сомневался в том, что при капитализме даже профессиональная организация (более примитивная, более доступная сознательности неразвитых слоев) не в состоянии охватить почти весь или весь рабочий класс. Только обманывать себя, закрывать глаза на огромность наших задач, суживать эти задачи — значило бы забывать о различии между передовым отрядом и всеми массами, тяготеющими к нему, забывать о постоянной обязанности передового отряда поднимать все более и более обширные слои до этого передового уровня». (Сталин, Об основах ленинизма, «Вопросы ленинизма», стр. 65 — 66, изд. 9-е.)
Партия — организованный отряд рабочего класса
Партия не есть только передовой отряд рабочего класса. Если она хочет действительно руководить борьбой класса, она должна быть вместе с тем организованным отрядом своего класса. Задачи партии в условиях капитализма чрезвычайно велики и разнообразны. Партия должна руководить борьбой пролетариата при чрезвычайно трудных условиях внутреннего и внешнего развития, она должна вести пролетариат в наступление, когда обстановка требует наступления, она должна вывести пролетариат из под удара сильного противника, когда обстановка требует отступления, она должна вносить в миллионные массы неорганизованных беспартийных рабочих дух дисциплины и планомерности в борьбе, дух организованности и выдержки. Но партия может выполнить эти задачи лишь в том случае, если она сама является олицетворением дисциплины и организованности, если она сама является организованным отрядом пролетариата. Без этих условий не может быть и речи о действительном руководстве со стороны партии миллионными массами пролетариата. Партия есть организованный отряд рабочего класса. (Сталин, Вопросы ленинизма, стр. 66 — 67.)
Партия как высшая форма классовой организации пролетариата
Партия есть организованный отряд рабочего класса. Но партия не есть единственная организация рабочего класса. У пролетариата имеется еще целый ряд других организаций, без которых он не может вести правильную борьбу с капиталом: профессиональные союзы, кооперативы, фабрично-заводские организации, парламентские фракции, беспартийные объединения женщин, печать, культурно-просветительные организации, союзы молодежи, революционно-боевые организации (во время открытых революционных выступлений), советы депутатов как государственная форма организации (если пролетариат находится у власти) и т. д. Громадное большинство этих организаций являются беспартийными, и только некоторая часть из них примыкает прямо к партии и составляет ее разветвление. Все эти организации при известных условиях абсолютно необходимы рабочему классу, ибо без них невозможно укрепить классовые позиции пролетариата в разнообразных сферах борьбы, ибо без них невозможно закалить пролетариат как силу, призванную заменить буржуазные порядки порядками социалистическими. Но как осуществить единое руководство при таком обилии организаций? Где гарантия, что наличие множества организаций не поведет к разнобою в руководстве? Могут сказать, что каждая из этих организаций ведет работу в своей обособленной сфере и что они не могут поэтому мешать друг другу. Это, конечно, верно. Но верно и то, что все эти организации должны вести работу в одном направлении, ибо они обслуживают один класс, класс пролетариев. Спрашивается: кто определяет ту линию, то общее направление, по которому должны вести свою работу все эти организации? Где та центральная организация, которая не только способна, ввиду наличия необходимого опыта, выработать эту общую линию, но имеет еще возможность, ввиду наличия достаточного для этого авторитета, побудить все эти организации провести в жизнь эту линию для того, чтобы добиться единства в руководстве и исключить возможность перебоев?
Такой организацией является партия пролетариата.
Партия имеет для этого все данные, потому, во-первых, что партия есть сборный пункт лучших элементов класса, имеющих прямые связи с беспартийными организациями пролетариата и очень часто руководящих ими; потому, во-вторых, что партия, как сборный пункт лучших людей рабочего класса, является лучшей школой выработки лидеров рабочего класса, способных руководить всеми формами организации своего класса; потому, в-третьих, что партия, как лучшая школа лидеров рабочего класса, является по своему опыту и авторитету единственной организацией, способной централизовать руководство борьбой пролетариата и превратить таким образом все и всякие беспартийные организации рабочего класса в обслуживающие органы и приводные ремни, соединяющие ее с классом. Партия есть высшая форма классовой организации пролетариата.
Это не значит, конечно, что беспартийные организации, профсоюзы, кооперативы и т. д. должны быть формально подчинены партийному руководству. Дело идет лишь о том, чтобы члены партии, входящие в состав этих организаций как люди, несомненно, влиятельные, принимали все меры убеждения к тому, чтобы беспартийные организации сближались в своей работе с партией пролетариата и добровольно принимали ее политическое руководство.
Вот почему говорит Ленин, что «партия есть высшая форма классового объединения пролетариев», политическое руководство которой должно быть распространено на все другие формы организации пролетариата.
Вот почему оппортунистическая теория «независимости» и «нейтральности» беспартийных организаций, плодящая независимых парламентариев и оторванных от партии деятелей печати, узколобых профессионалистов и омещанившихся кооператоров, — является совершенно несовместимой с теорией и практикой ленинизма. (Сталин, Об основах ленинизма, «Вопросы ленинизма», стр. 68 — 70, изд. 9-е.)
Роль партии в системе диктатуры пролетариата
Марксизм учит — и это учение не только формально подтверждено всем Коммунистическим интернационалом в решении второго (1920) конгресса Коминтерна о роли политической партии пролетариата, но и практически проверено всем опытом нашей революции, что только политическая партия рабочего класса, т. е. коммунистическая партия, в состоянии объединить, воспитать, организовать такой авангард пролетариата и всей трудящейся массы, который способен противостоять неизбежным мелкобуржуазным колебаниям этой массы, традициям и неизбежным рецидивам профессионалистской узости или профессионалистских предрассудков среди пролетариата и руководить всеми сторонами пролетарского движения, а значит и всеми трудящимися массами. Без этого диктатура пролетариата немыслима. (Резолюции о синдикалистском и анархистском уклоне в нашей партии, X съезд РКП(б), стр. 139.)
Центральный комитет ВКП(б) — политический и теоретический штаб партии
Единоличные решения всегда или почти всегда — однобокие решения. Во всякой коллегии, во всяком коллективе имеются люди, с мнением которых надо считаться. Во всякой коллегии, во всяком коллективе имеются люди, могущие высказать и неправильные мнения. На основании опыта трех революций мы знаем, что приблизительно из 100 единоличных решений, не проверенных, не исправленных коллективно, 90 решений — однобокие. В нашем руководящем органе, в Центральном комитете нашей партии, который руководит всеми нашими советскими и партийными организациями, имеется около 70 членов. Среди этих 70 членов ЦК имеются наши лучшие промышленники, наши лучшие кооператоры, наши лучшие снабженцы, наши лучшие военные, наши лучшие пропагандисты, наши лучшие агитаторы, наши лучшие знатоки совхозов, наши лучшие знатоки колхозов, наши лучшие знатоки индивидуального крестьянского хозяйства, наши лучшие знатоки народностей Советского Союза и национальной политики. В этом ареопаге сосредоточена мудрость нашей партии. Каждый имеет возможность исправить чье-либо единоличное мнение, предложение. Каждый имеет возможность внести свой опыт. Если бы этого не было, если бы решения принимались единолично, мы имели бы в своей работе серьезнейшие ошибки. Поскольку же каждый имеет возможность исправлять ошибки отдельных лиц и поскольку мы считаемся с этими исправлениями, наши решения получаются более или менее правильными. (Сталин, Беседа с немецким писателем Эмилем Людвигом, журнал «Большевик» № 8, за 1932 г. стр. 34.)
Партийность философии
Маркс и Энгельс от начала и до конца были партийными в философии, умели открывать отступления от материализма и поблажки идеализму и фидеизму во всех и всяческих «новейших» направлениях. Поэтому исключительно с точки зрения выдержанности материализма оценивали они Гексли. Поэтому Фейербаха упрекали они за то, что он не провел материализма до конца, — за то, что он отрекался от материализма из-за ошибок отдельных материалистов, — за то, что он воевал с религией в целях подновления или сочинения новой религии, — за то, что он не умел в социологии отделаться от идеалистической фразы и стать материалистом.
И эту величайшую и самую ценную традицию своих учителей вполне оценил и перенял И. Дицген, каковы бы ни были его частные ошибки в изложении диалектического материализма. Много грешил И. Дицген своими неловкими отступлениями от материализма, но никогда не пытался он принципиально отделиться от него, выкинуть «новое» знамя, всегда в решительный момент заявлял он твердо и категорически: я материалист, наша философия есть материалистическая. «Из всех партий, — справедливо говорил наш Иосиф Дицген, — самая гнусная есть партия середины... Как в политике партии все более и более группируются в два только лагеря... так и наука делится на два основных класса (Generalklassen); там — метафизики, здесь — физики или материалисты [И здесь неловкое, неточное выражение: вместо «метафизики» надо было сказать «идеалисты». И. Дицген сам противополагает в других местах метафизиков диалектикам.]. Промежуточные элементы и примиренческие шарлатаны со всяческими кличками, спиритуалисты, сенсуалисты, реалисты и т. д. и т. д., падают на своем пути то в то, то в другое течение. Мы требуем решительности, мы хотим ясности. Идеалистами [Заметьте, что И. Дицген уже поправился и объяснил точнее, какова партия врагов материализма.] называют себя реакционные мракобесы (Retraitebläser), а материалистами должны называться все те, которые стремятся к освобождению человеческого ума от метафизической тарабарщины... Если мы сравним обе партии с прочным и текучим, то посередине лежит нечто кашеподобное» [См. статью: «Социал-демократическая философия», написанную в 1876 г. «Kleinere philosophischen Schriften», 1903, S. 135.].
Правда! «Реалисты» и т. п., а в том числе и «позитивисты», махисты и т. д., все это жалкая кашица, презренная партия середины в философии, путающая по каждому отдельному вопросу материалистическое и идеалистическое направление. Попытки выскочить из этих двух коренных направлений в философии не содержат в себе ничего, кроме «примиренческого шарлатанства».
Что «научная поповщина» идеалистической философии есть простое преддверие прямой поповщины, в этом для И. Дицгена не было и тени сомнения. «Научная поповщина, — писал он, — серьезнейшим образом стремится пособить религиозной поповщине» (I. с., 51). «В особенности область теории познания, непонимание человеческого духа является такой вшивой ямой (Lausgrube), в которой «кладет яйца» и та и другая поповщина»... (51). «Дипломированные лакеи с речами об «идеальных благах»; отупляющие народ при помощи вымученного (geschraubter) идеализма» (53), — вот что такое профессора философии для И. Дицгена. «Как у боженьки антипод — дьявол, так у поповского профессора (Kathederpfaffen) — материалист». Теория познания материализма является «универсальным оружием против религиозной веры» (55), — и не только против «всем известной, настоящей, обыкновенной религии попов, но и против очищенной, возвышенной профессорской религии опьянелых (benebelter) идеалистов» (58).
По сравнению с «половинчатостью» свободомыслящих профессоров Дицген готов был предпочесть «религиозную честность» (60) — там «есть система», там есть люди цельные, не разрывающие теории и практики. «Философия не наука, а средство защиты от социал-демократии» (107) — для гг. профессоров. «Те, кто зовут себя философами, профессора и приват-доценты, все тонут, несмотря на свое свободомыслие, более или менее в предрассудках, в мистике... все составляют по отношению к социал-демократии... одну реакционную массу» (108). «Чтобы идти по верному пути, не давая никаким религиозным и философским нелепостям (Welsch) сбивать себя, надо изучать неверный путь неверных путей (der Holzweg der Holzwege) — философию» (103).
И посмотрите теперь, с точки зрения партий в философии, на Маха и Авенариуса с их школой. О, эти господа хвалятся своей беспартийностью, и если есть у них антипод, то только один и только... материалист. Через все писания всех махистов красной нитью проходит тупоумная претензия «подняться выше» материализма и идеализма, превзойти это «устарелое» противоположение, а на деле вся эта братия ежеминутно оступается в идеализм, ведя сплошную и неуклонную борьбу с материализмом. Утонченные гносеологические выверты какого-нибудь Авенариуса остаются профессорским измышлением, попыткой основать маленькую «свою» философскую секту, а на деле, в общей обстановке борьбы идей и направлений современного общества, объективная роль этих гносеологических ухищрений одна и только одна: расчищать дорогу идеализму и фидеизму, служить им верную службу. Не случайность же в самом деле, что за маленькую школку эмпириокритиков хватаются и английские спиритуалисты вроде Уорда, и французские неокритицисты, хвалящие Маха за борьбу с материализмом, и немецкие имманенты! Формула И. Дицгена: «дипломированные лакеи фидеизма» не в бровь, а в глаз бьет Маха, Авенариуса и всю их школу [Вот еще пример того, как широко распространенные течения реакционной буржуазной философии на деле используют махизм. Едва ли не «последней модой» самоновейшей американской философии является «прагматизм» (от греческого pragma — дело, действие; философия действия). О прагматизме говорят философские журналы едва ли не более всего. Прагматизм высмеивает метафизику и материализма и идеализма, превозносит опыт и только опыт, признает единственным критерием практику, ссылается на позитивистское течение вообще, опирается специально на Оствальда, Маха, Пирсона, Пуанкаре, Дюгема, на то, что наука не есть «абсолютная копия реальности», и... преблагополучно выводит изо всего этого бога в целях практических, только для практики без всякой метафизики, без всякого выхода за пределы опыта (Ср. William James, Pragmatism. A new name for some old ways of thinking, N. Y. 1907, p. 57 и 106 особенно (Джемс В., Прагматизм. Новое название для старых путей мысли, с. 57 и 106, 1907. — Ред.) Различия между механизмом и прагматизмом так же ничтожны и десятистепенны с точки зрения материализма, как различия между эмпириокритицизмом и эмпириомонизмом. Сравните хотя бы богдановское и прагматистское определение истины: «истина для прагматиста, есть родовое понятие для всякого рода определенных рабочих ценностей (working values) в опыте» (ib., р. 68).].
Несчастье русских махистов, вздумавших «примирять» махизм с марксизмом, в том и состоит, что они доверились реакционным профессорам философии и, доверившись, покатились по наклонной плоскости. Приемы сочинения разных попыток развить и дополнить Маркса были очень нехитры. Прочтут Оствальда, поверят Оствальду, перескажут Оствальда, назовут это марксизмом. Прочтут Маха, поверят Маху, перескажут Маха, назовут это марксизмом. Прочтут Пуанкаре, поверят Пуанкаре, перескажут Пуанкаре, назовут это марксизмом! Ни единому из этих профессоров, способных давать самые ценные работы в специальных областях химии, истории, физики, нельзя верить ни в едином слове, раз речь заходит о философии. Почему? По той же причине, по которой ни единому профессору политической экономии, способному давать самые ценные работы в области фактических, специальных исследований, нельзя верить ни в одном слове, раз речь заходит об общей теории политической экономии. Ибо эта последняя — такая же партийная наука в современном обществе, как и гносеология. В общем и целом профессора-экономисты не что иное, как ученые приказчики класса капиталистов, и профессора философии — ученые приказчики теологов.
Задача марксистов и тут и там суметь усвоить себе и переработать те завоевания, которые делаются этими «приказчиками» (вы не сделаете, например, ни шагу в области изучения новых экономических явлений, не пользуясь трудами этих приказчиков), — и уметь отсечь их реакционную тенденцию, уметь вести свою линию и бороться со всей линией враждебных нам сил и классов. Вот этого-то и не сумели наши махисты, рабски следующие за реакционной профессорской философией. «Может быть, мы заблуждаемся, но мы ищем», — писал от имени авторов «Очерков» Луначарский. — Не вы ищете, а вас ищут, вот в чем беда! Не вы подходите с вашей, т. е. марксистской (ибо вы желаете быть марксистами), точки зрения к каждому повороту буржуазно-философской моды, а к вам подходит эта мода, вам навязывает она свои новые подделки во вкусе идеализма, сегодня à lа Оствальд, завтра à lа Мах, послезавтра à lа Пуанкаре. Те глупенькие «теоретические» ухищрения (с «энергетикой», с «элементами», «интроекцией» и т. п.), которым вы наивно верите, остаются в пределах узенькой, миниатюрной школки, а идейная и общественная тенденция этих ухищрений улавливается сразу Уордами, неокритицистами, имманентами, Лопатиными, прагматистами и служит свою службу. Увлечение эмпириокритицизмом и «физическим» идеализмом так же быстро проходит, как увлечение неокантианством и «физиологическим» идеализмом, а фидеизм с каждого такого увлечения берет себе добычу, на тысячи ладов видоизменяя свои ухищрения в пользу философского идеализма.
Отношение к религии и отношение к естествознанию превосходно иллюстрирует это действительное классовое использование буржуазной реакцией эмпириокритицизма. (Ленин, Материализм и эмпириокритицизм, Соч., т. XIII, стр. 277 — 280, изд. 3-е.)
IV. Развитие и конкретизация материалистической диалектики Лениным
Метод Ленина является дальнейшим развитием метода Маркса
То, что дано в методе Ленина, в основном уже имелось в учении Маркса являющемся, по словам Маркса, «в существе своем критическим и революционным». Именно этот критический и революционный дух проникает с начала и до конца метод Ленина. Но было бы неправильно думать, что метод Ленина является простым восстановлением того, что дано Марксом. На самом деле метод Ленина является не только восстановлением, но и конкретизацией и дальнейшим развитием критического и революционного метода Маркса, его материалистической диалектики. (Сталин, Вопросы ленинизма, стр. 16, изд. 9-е.)
* * *
Может быть, наиболее ярким выражением того высокого значения, которое придавал Ленин теории, следовало бы считать тот факт, что не кто иной, как Ленин, взялся за выполнение серьезнейшей задачи обобщения по материалистической философии наиболее важного из того, что дано наукой за период от Энгельса до Ленина, и всесторонней критики антиматериалистических течений среди марксистов. Энгельс говорил, что «материализму приходится принимать новый вид с каждым новым великим открытием». Известно, что эту задачу выполнил для своего времени не кто иной, как Ленин в своей замечательной книге «Материализм и эмпириокритицизм». Известно, что Плеханов, любивший потешаться над «беззаботностью» Ленина насчет философии, не решился даже серьезно приступить к выполнению такой задачи. (Сталин, Вопросы ленинизма, стр. 17, изд. 9-е.)
Ленин о сути диалектики
Раздвоение единого и познание противоречивых частей его (см. цитату из Филона о Гераклите в начале III части («О познании») лассалевского Гераклита) есть суть (одна из «сущностей», одна из основных, если не основная, особенностей или черт) диалектики. Так именно ставит вопрос и Гегель (Аристотель в своей «Метафизике» постоянно бьется около этого и борется с Гераклитом resp. [Одновременно, вместе с тем. — Ред.] с гераклитовскими идеями).
Правильность этой стороны содержания диалектики должна быть проверена историей науки. На эту сторону диалектики обычно (напр., у Плеханова) обращают недостаточно внимания: тождество противоположностей берется как сумма примеров («например, зерно», «например, первобытный коммунизм». То же у Энгельса. Но это «для популярности»...), а не как закон познания (и закон объективного мира).
В математике + и —. Дифференциал и интеграл.
В механике — действие и противодействие.
В физике — положительное и отрицательное электричество.
В химии — соединение и диссоциация атомов.
В общественной науке — классовая борьба.
Тождество противоположностей («единство» их, может быть, вернее сказать? хотя различие терминов тождество и единство здесь не особенно существенно. В известном смысле оба верны) есть признание (открытие) противоречивых, взаимоисключающих, противоположных тенденций во всех явлениях и процессах природы (и духа и общества в том числе). Условие познания всех процессов мира в их «самодвижении», в их спонтанейном развитии, в их живой жизни, есть познание их как единства противоположностей. Развитие есть «борьба» противоположностей. Две основные (или две возможные? или две в истории наблюдающиеся?) концепции развития (эволюции) суть: развитие как уменьшение и увеличение, как повторение, и развитие как единство противоположностей (раздвоение единого на взаимоисключающие противоположности и взаимоотношение между ними).
При первой концепции движения остается в тени само движение, его двигательная сила, его источник, его мотив (или сей источник переносится во вне — бог, субъект, etc. [и так далее. — Ред.]). При второй концепции главное внимание устремляется именно на познание источника «само»движения.
Первая концепция мертва, бедна, суха. Вторая — жизненна. Только вторая дает ключ к «самодвижению» всего сущего; только она дает ключ к «скачкам», к «перерыву постепенности», к «превращению в противоположность», к уничтожению старого и возникновению нового.
Единство (совпадение, тождество, равнодействие) противоположностей условно, временно, преходяще, релятивно. Борьба взаимоисключающих противоположностей абсолютна, как абсолютно развитие, движение.
NB: отличие субъективизма (скептицизма и софистики etc.) от диалектики, между прочим, то, что в (объективной) диалектике относительно (релятивно) и различие между релятивным и абсолютным. Для объективной диалектики и в релятивном есть абсолютное. Для субъективизма и софистики релятивное только релятивно и исключает абсолютное.
У Маркса в «Капитале» сначала анализируется самое простое, обычное, основное, самое массовидное, самое обыденное, миллиарды раз встречающееся, отношение буржуазного (товарного) общества: обмен товаров. Анализ вскрывает в этом простейшем явлении (в этой «клеточке» буржуазного общества) все противоречия (resp. зародыши всех противоречий) современного общества. Дальнейшее изложение показывает нам развитие (и рост и движение) этих противоречий и этого общества, в Σ [Греческая буква «сигма» употребляется в математике для обозначения суммы. Ред.] его отдельных частей, от его начала до его конца.
Таков же должен быть метод изложения (resp. изучения) диалектики вообще (ибо диалектика буржуазного общества у Маркса есть лишь частный случай диалектики). Начать с самого простого, обычного, массовидного etc., с предложения любого: листья дерева зелены; Иван есть человек; Жучка есть собака и т. п. Уже здесь (как гениально заметил Гегель) есть диалектика; отдельное есть общее, (Ср. Aristoteles, Metaphisik [Аристотель, Метафизика. — Ред.], пер. Швеглера. Bd. II, S. 40, 3 Buch., 4 Capitel [Т. II, стр. 40, 3-я книга, гл. 4. — Ред.] 8 — 9 «denn natürlich kann man nicht der Meinung sein, dass es ein Haus — дом вообще — gebe ausser den sichtbaren Häusern»... [ибо, очевидно, невозможно думать, будто какой-то дом вообще существует вне (помимо) видимых домов. — Ред.]. Значит, противоположности (отдельное противоположно общему) тождественны: отдельное не существует иначе как в той связи, которая ведет к общему. Общее существует лишь в отдельном, через отдельное. Всякое отдельное есть (так или иначе) общее. Всякое общее есть (частичка или сторона или сущность) отдельного. Всякое общее лишь приблизительно охватывает все отдельные предметы. Всякое отдельное неполно входит в общее и т. д. и т. д. Всякое отдельное тысячами переходов связано с другого рода отдельными (вещами, явлениями, процессами) и т. д. Уже здесь есть элементы, зачатки, понятия необходимости, объективной связи природы etc. Случайное и необходимое, явление и сущность имеются уже здесь, ибо говоря: Иван есть человек, Жучка есть собака, это есть лист дерева и т. д., мы отбрасываем ряд признаков, как случайные, мы отделяем существенное от являющегося и противополагаем одно другому.
Таким образом, в любом предложении можно (и должно), как в «ячейке» («клеточке») вскрыть зачатки всех элементов диалектики, показав таким образом, что всему познанию человека вообще свойственна диалектика. А естествознание показывает нам (и опять-таки это надо показать на любом простейшем примере) объективную природу в тех же ее качествах, превращение отдельного в общее, случайного в необходимое, переходы, переливы, взаимную связь противоположностей. Диалектика и есть теория познания (Гегеля и) марксизма: вот на какую «сторону» дела (это не «сторона» дела, а суть дела) не обратил внимания Плеханов, не говоря уже о других марксистах.
* * *
Познание в виде ряда кругов представляет и Гегель (см. Логику) и современный «гносеолог» естествознания, эклектик, враг гегелевщины (коей он не понял) Paul Volkmann (см. его Erkenntnistheoretische Grundzüge der Naturwissenschaft) [Фолькман П., Теория познания естествознания. — Ред.].
«Круги» в философии: (обязательна ли хронология насчет лиц? Нет!)
Античная: от Демокрита до Платона и диалектики Гераклита.
Возрождение: Декарт versus [против. — Ред.] Gassendi (Spinosa?).
Новая: Гольбах — Гегель (через Беркли, Юм, Кант).
Гегель — Фейербах — Маркс.
Диалектика как живое, многостороннее (при вечно увеличивающемся числе сторон) познание с бездной оттенков всякого подхода, приближения к действительности (с философской системой, растущей в целое из каждого оттенка) — вот неизмеримо-богатое содержание по сравнению с «метафизическим» материализмом, основная беда коего есть неумение применить диалектики к Bildertheorie [теория отражения. — Ред.], к процессу и развитию познания.
Философский идеализм есть только чепуха с точки зрения материализма грубого, простого, метафизичного. Наоборот, с точки зрения диалектического материализма философский идеализм есть одностороннее, преувеличенное, überschwengliches [чрезмерное, беспредельное. — Ред.] (Dietzgen) развитие (раздувание, распухание) одной из черточек, сторон, граней познания в абсолют, оторванный от материи, от природы, обожествленный. Идеализм есть поповщина. Верно. Но идеализм
философский есть («вернее» и «кроме того») дорога к поповщине через один из оттенков бесконечно сложного познания (диалектического) человека.
NB: сей афоризм
Познание человека не есть (resp. не идет по) прямая линия, а кривая линия, бесконечно приближающаяся к ряду кругов, к спирали. Любой отрывок, обломок, кусочек этой кривой линии может быть превращен (односторонне превращен) в самостоятельную, целую, прямую линию, которая (если за деревьями не видеть леса) ведет тогда в болото, в поповщину (где ее закрепляет классовый интерес господствующих классов). Прямолинейность и односторонность, деревянность и окостенелость, субъективизм и субъективная слепота voila [вот. — Ред.] гносеологические корни идеализма. А у поповщины (= философского идеализма), конечно, есть гносеологические корни, она не беспочвенна, она есть пустоцвет, бесспорно, но пустоцвет, растущий на живом дереве живого плодотворного, истинного, могучего, всесильного, объективного, абсолютного, человеческого познания. (Ленин, К вопросу о диалектике, Соч., т. XIII, стр. 301 — 304.)
Вкратце диалектику можно определить, как учение о единстве противоположностей. Этим будет схвачено ядро диалектики, но это требует пояснений и развития. («Ленинский сборник» IX, стр. 259.)
В частности, диалектика есть изучение противоположности вещи в себе, сущности, субстрата, субстанции, — от явления, «для других-бытия». Тут тоже мы видим переход, перелив одного в другого: сущность является. Явление существенно. Мысль человека бесконечно углубляется от явления к сущности, от сущности первого, так сказать, порядка к сущности второго порядка и т. д. без конца.
В собственном смысле диалектика есть изучение противоречия в самой сущности предметов: не только явления преходящи, подвижны, текучи, отделены лишь условными гранями, но и сущности вещей также. («Ленинский сборник», XII стр. 183.)
Элементы материалистической диалектики
1) Определение понятия самого из себя [сама вещь в ее отношениях и в ее развитии должна быть рассматриваема];
2) противоречивость в самой вещи, противоречивые силы и тенденции во всяком явлении;
3) соединение анализа и синтеза. Таковы элементы диалектики, по-видимому.
Можно, пожалуй, детальнее эти элементы представить так:
1) объективность рассмотрения (не примеры, не отступления, а вещь сама в себе). X
2) вся совокупность многоразличных отношений этой вещи к другим.
3) развитие этой вещи (respective явления), ее собственное движение, ее собственная жизнь.
4) внутренне противоречивые тенденции (и стороны) в этой вещи.
5) вещь (явление etc.) как сумма и единство противоположностей.
6) борьбa respective развертывание этих противоположностей, противоречивость стремлений etc.
7) соединение анализа и синтеза, — разборка отдельных частей и совокупность, суммирование этих частей вместе.
X 8) отношения каждой вещи (явления etc.) не только многоразличны, но всеобщи, универсальны. Каждая вещь (явление, процесс etc.) связаны с каждой.
9) не только единство противоположностей, но переходы каждого определения, качества, черты, стороны, свойства в каждое другое [в свою противоположность?].
10) бесконечный процесс раскрытия новых сторон, отношений etc.
11) бесконечный процесс углубления познания человеком вещи, явлений, процессов и т. д. от явлений к сущности и от менее глубокой к более глубокой сущности.
12) от сосуществования к каузальности и от одной формы связи и взаимозависимости к другой, более глубокой, более общей.
13) повторение в высшей стадии известных черт, свойств etc. низшей и
14) возврат якобы к старому (отрицание отрицания).
15) борьба содержания с формой и обратно. Сбрасывание формы, переделка содержания.
16) Переход количества в качество и vice versa.
(15 и 16 суть примеры 9-го))
+ (продолжение. См. предыдущую стр.) («Ленинский сборник» IX, стр. 257 — 259, изд. 1-е.)
Элементы диалектики
С «принципом развития» в XX в. (да и в конце XIX века) «согласны все». — Да, но это поверхностное, непродуманное, случайное, филистерское «согласие» есть того рода согласие, которым душат и опошляют истину. — Если все развивается, значит все переходит из одного в другое, ибо развитие заведомо не есть простой, всеобщий и вечный рост, увеличение (соответственно уменьшение) и т. д. — Раз так, то во-первых, надо точнее понять эволюцию, как возникновение и уничтожение всего, взаимопереходы. — А во-вторых, если все развивается, то относится ли сие к самым общим понятиям и категориям мышления? Если нет, значит, мышление не связано с бытием. Если да, значит, есть диалектика понятий и диалектика познания, имеющая объективное значение. +
К вопросу о диалектике и ее объективном значении.
I принцип развития...
II принцип единства...
+ Кроме того, всеобщий принцип развития надо соединить, связать, совместить с всеобщим принципом единства мира, природы, движения, материи и т. д. (Ленинский сборник» XII, стр. 185 — 187.)
NB
«Цельность, совокупность моментов действительности, которая в своем развертывании оказывается необходимостью».
Развертывание всей совокупности моментов действительности NB = сущность диалектического познания. («Ленинский сборник» IX, стр. 159.)
План диал[екти]ки (логики) Гегеля
(ОГЛАВЛЕНИЕ МАЛОЙ ЛОГИКИ (ЭНЦ[ИКЛОПЕД]ИИ)
[«План диалектики Гегеля» записан Лениным в тетради арх. № 18693, вслед за записью конспекта книги Ноэля (стр. 278). — Ред.]
I. Учение о бытии.
А) Качество. а) Бытие; b) Наличное бытие; с) Для-себя-
бытие.
B) К[о]л[и]ч[ест]во. а) чистое к[о]л[и]ч[ест]во; b) вели-
чина (Quantum); с) степень.
C) Мера.
II. Учение о сущности.
А) Сущность, к[а]к основа существования.
a) тождество — различие — основа.
b) существование.
c) вещь.
B) Явление. а) мир явления; b) содержание и форма;
с) отношение.
C) Действительность.
a) отношение субстанциальности
b) отношение каузальности
c) взаимодействие.
III. Учение о понятии.
A) Субъективное понятие. а) понятие; b) суждение; с) заключение.
B) Объект. а) механизм; b) химизм; с) телеология.
C) Идея. а) жизнь; b) познание; с) абсолютная идея.
понятие (познание) в бытии (в непосредственных явлениях) открывает сущность (закон причины, тожд[ество], различ[ие etc.] — таков действительно общий ход всего ч[елове]ч[еского] познания (всей науки) вообще. Таков ход и ест[ество]знания и п[олитической] эк[оном]ии [и истории]. Диал[екти]ка Г[еге]ля есть, постольку, обобщение истории мысли. Чрезвычайно благодарной кажется задача проследить сие конкретнее, подробнее на истории отдельных наук. В логике история мысли должна, в общем и целом, совпадать с законами мышления.
Бросается в глаза, ч[то] иногда Г[егель] идет от абстр[актного] к конкр[етному] (Seyn — абстр[актное] — Daseyn — конкр[етное] — Fürsicheyn), — иногда наоборот (субъек[тивное] понятие) — объект — истина (абс[олютная] идея). Не есть ли это непоследовательность идеалиста (то, что М[аr]х называл Ideen mystik [Мистика идей. — Ред.] у Гегеля)? Или есть более глубокие резоны? (напр[имер], бытие = ничто — идея становления, развития). Сначала мелькают впечатл[ения], затем выделяется нечто, — потом развиваются понятия качества (определения вещи или явления) и к[о]л[и]ч[ест]ва. Затем изучение и размышление направляют мысль к познанию тожде[ства] — различия — основы — сущности v[ersu]s [против. — Ред.] явления, — прич[инно]сти etc. Все эти моменты (шаги, ступени, процессы) познания направляются от субъекта к объекту, проверяясь практикой и приходя через эту проверку к истине (= абс[олютной] идее).
Качество и ощущение (Empfindung) одно и то же г[ово]рит Ф[ейе]рб[а]х. Самым первым и самым известным нам является ощущение, а в нем неизбежно и качество...
[Если М[аr]х не оставил «Логики» (с большой буквы), то он оставил логику «Капитала», и это следовало бы сугубо использовать по данному вопросу. В «Капитале» применена к одной науке логика, диалектика и теория познания материализма [не надо 3-х слов: это одно и то же], взявшего все ценное у Гегеля и двинувшего сие ценное вперед.]
товар — деньги — капитал
↗пр[оизводство] абс[олютной] M[ehr]w[ert] [Прибавочной стоимости. — Ред.].
↘пр[оизводство] отн[осительной] M[ehr]w[ert] [Прибавочной стоимости. — Ред.]
История кап[итали]зма и анализ понятий, резюмирующих ее.
Начало — самое простое, обычное, массовидное, непосредственное «бытие»: отд[ельный] товар («seyn» в п[олитической] эк[оном]ии). Анализ его, к[а]к отношения социального. Анализ двоякий, дедукт[ивный] и индукт[ивный], — логич[еский] и историч[еский] (ф[ор]мы стоимости).
проверка фактами resp[ective] практикой есть зд[есь] в каждом шаге анализа ср. к вопросу о сущности v[ersu]s
явление
— цена и с[тоимо]сть
— спр[ос] и предл[ожение]
v[ersu]s Werlh
(= kryst[allisirte] Arb[eit]) [кристаллизованный труд. — Ред.]
— з[аработная] пл[ата] и цена
р[абочей] силы.
(«Ленинский сборник» XII, стр. 290 — 292.)
абстр[актное] «Seyn» т[оль]ко к[а]к момент в πάντα ρει [все течет]
Учение ленинизма об основном звене
«Недостаточно быть революционером и сторонником социализма или коммунистом вообще», — писал я в апреле 1918 г. в «Очередных задачах советской власти». — «Надо уметь найти в каждый момент то особое звено цепи, за которое надо всеми силами ухватиться, чтобы удержать всю цепь и подготовить прочно переход к следующему звену, причем порядок звеньев, их форма, их сцепление, их отличие друг от друга в исторической цепи событий не так просты и не так глупы, как в обыкновенной, кузнецом сделанной, цепи».
В данный момент в той области деятельности, о которой идет речь, таким звеном является оживление внутренней торговли при ее правильном государственном регулировании (направлении). Торговля — вот то «звено» в исторической цепи событий, в переходных формах нашего социалистического строительства 1921 — 1922 гг., «за которое надо всеми силами ухватиться» нам, пролетарской государственной власти, нам, руководящей коммунистической партии. Если мы теперь за это звено достаточно крепко «ухватимся», мы всей цепью в ближайшем будущем овладеем наверняка. А иначе нам всей цепью не овладеть, фундамента социалистических общественно-экономических отношений не создать. (Ленин, О значении золота теперь и после полной победы социализма (1921), Соч., т. XXVII, стр. 82.)
Одно из величайших достоинств политической стратегии нашей партии состоит в том, что она умеет выбирать в каждый данный момент основное звено движения, уцепившись за которое она тянет потом всю цепь к одной общей цели для того, чтобы добиться разрешения задачи. Можно ли сказать, что партия уже выбрала основное звено колхозного движения в системе колхозного строительства? Да, можно и нужно.
В чем состоит оно, это основное звено?
Может быть, в товариществе по совместной обработке земли? Нет, не в этом. Товарищества по совместной обработке земли, где средства производства еще не обобществлены, представляют уже пройденную ступень колхозного движения.
Может быть, в сельскохозяйственной коммуне? Нет, не в коммуне. Коммуны представляют пока еще единичное явление в колхозном движении. Для сельскохозяйственных коммун, как преобладающей формы, где обобществлено не только все производство, но и распределение, условия еще не назрели.
Основное звено колхозного движения, его преобладающую форму в данный момент, за которую надо теперь ухватиться, представляет сельскохозяйственная артель.
В сельскохозяйственной артели обобществлены основные средства производства, главным образом по зерновому хозяйству: труд, землепользование, машины и прочий инвентарь, рабочий скот, хозяйственные постройки. В ней не обобществляются: приусадебные земли (мелкие огороды, садики), жилые постройки, известная часть молочного скота, мелкий скот, домашняя птица и т. д. Артель является основным звеном колхозного движения потому, что она есть наиболее целесообразная форма разрешения зерновой проблемы. Зерновая же проблема является основным звеном в системе всего сельского хозяйства потому, что без ее разрешения невозможно разрешить ни проблему животноводства (мелкого и крупного), ни проблему технических и специальных культур, дающих основное сырье для промышленности. Вот почему сельскохозяйственная артель является в данный момент основным звеном в системе колхозного движения. (Сталин, Вопросы ленинизма, стр. 467 — 468, изд. 9-е.)
...Нахождение в каждый данный момент того особого звена в цепи процессов, ухватившись за которое можно будет удержать всю цепь и подготовить условия для достижения стратегического успеха.
Дело идет о том, чтобы выделить из ряда задач, стоящих перед партией, ту именно очередную задачу, разрешение которой является центральным пунктом и проведение которой обеспечивает успешное разрешение остальных очередных задач.
Значение этого положения можно было бы демонстрировать на двух примерах, из которых один можно было бы взять из далекого прошлого (период образования партии), а другой — из наиболее близкого нам настоящего (период нэпа).
В период образования партии, когда бесчисленное множество кружков и организаций не было еще связано между собой, когда кустарничество и кружковщина разъедали партию сверху донизу, когда идейный разброд составлял характерную черту внутренней жизни партии, — в этот период основным звеном и основной задачей в цепи звеньев и в цепи задач, стоявших тогда перед партией, оказалось создание общерусской нелегальной газеты. Почему? Потому, что только через общерусскую нелегальную газету можно было при тогдашних условиях создать спевшееся ядро партии, способное связать воедино бесчисленные кружки и организации, подготовить условия идейного и тактического единства и заложить таким образом фундамент для образования действительной партии.
В период перехода от войны к хозяйственному строительству, когда промышленность прозябала в когтях разрухи, а сельское хозяйство страдало от недостатка городских изделий, когда смычка государственной индустрии с крестьянским хозяйством превратилась в основное условие успешного социалистического строительства, — в этот период основным звеном в цепи процессов, основной задачей в ряду других задач оказалось развитие торговли. Почему? Потому, что в условиях нэпа смычка индустрии с крестьянским хозяйством невозможна иначе, как через торговлю, потому, что производство без сбыта в условиях нэпа является смертью для индустрии, потому, что индустрию можно расширить лишь через расширение сбыта путем развития торговли, потому, что, только укрепившись в области торговли, только овладев торговлей, только овладев этим звеном, можно будет надеяться сомкнуть индустрию с крестьянским рынком и успешно разрешить другие очередные задачи, для того чтобы создать условия для постройки фундамента социалистической экономики. (Сталин, Вопросы ленинизма, стр. 60 — 61, изд. 9-е.)
Почему большевики ухватились именно за советы, как за основной организационный рычаг, могущий облегчить дело изоляции меньшевиков и эсеров, способный двинуть вперед дело пролетарской революции и призванный подвести миллионные массы трудящихся к победе диктатуры пролетариата?
Что такое советы?
«Советы, — говорил Ленин еще в сентябре 1917 г., — суть новый государственный аппарат, дающий, во-первых, вооруженную силу рабочих и крестьян, причем эта сила не оторвана от народа, как сила старой постоянной армии, а теснейшим образом с ним связана; в военном отношении эта сила несравненно более могучая, чем прежние; в революционном отношении она незаменима ничем другим. Во-вторых, этот аппарат дает связь с массами, с большинством народа настолько тесную, неразрывную, легко проверимую и возобновляемую, что ничего подобного в прежнем государственном аппарате нет и в помине. В-третьих, этот аппарат, в силу выборности и сменяемости его состава по воле народа, без бюрократических формальностей, является гораздо более демократическим, чем прежние аппараты. В-четвертых, он дает крепкую связь с самыми различными профессиями, облегчая тем различнейшие реформы самого глубокого характера без бюрократизма. В-пятых, он дает форму организации авангарда, т. е. самой сознательной, самой энергичной, передовой части угнетенных классов, рабочих и крестьян, являясь, таким образом, аппаратом, посредством которого авангард угнетенных классов может поднимать, воспитать, обучать и вести за собой всю гигантскую массу этих классов, до сих пор стоявшую совершенно вне политической жизни, вне истории. В-шестых, он дает возможность соединить выгоды парламентаризма с выгодами непосредственной и прямой демократии, т. е. соединять в лице выборных представителей народа и законодательную функцию и исполнение законов. По сравнению с буржуазным парламентаризмом это такой шаг вперед в развитии демократии, который имеет всемирно-историческое значение... Если бы народное творчество революционных классов не создало советов, то пролетарская революция была бы в России делом безнадежным, ибо со старым аппаратом пролетариат, несомненно, удержать власти не мог бы, а нового аппарата сразу создать нельзя» (см. т. XXI, стр. 258 — 259).
Вот почему ухватились большевики за советы как за основное организационное звено, могущее облегчить организацию Октябрьской революции и создание нового могучего аппарата пролетарской государственности. (Сталин, Вопросы ленинизма, стр. 93 — 94, изд. 9-е.)
Метод Ленина является дальнейшим развитием метода Маркса
То, что дано в методе Ленина, в основном уже имелось в учении Маркса являющемся, по словам Маркса, «в существе своем критическим и революционным». Именно этот критический и революционный дух проникает с начала и до конца метод Ленина. Но было бы неправильно думать, что метод Ленина является простым восстановлением того, что дано Марксом. На самом деле метод Ленина является не только восстановлением, но и конкретизацией и дальнейшим развитием критического и революционного метода Маркса, его материалистической диалектики. (Сталин, Вопросы ленинизма, стр. 16, изд. 9-е.)
Может быть, наиболее ярким выражением того высокого значения, которое придавал Ленин теории, следовало бы считать тот факт, что не кто иной, как Ленин, взялся за выполнение серьезнейшей задачи обобщения по материалистической философии наиболее важного из того, что дано наукой за период от Энгельса до Ленина, и всесторонней критики антиматериалистических течений среди марксистов. Энгельс говорил, что «материализму приходится принимать новый вид с каждым новым великим открытием». Известно, что эту задачу выполнил для своего времени не кто иной, как Ленин в своей замечательной книге «Материализм и эмпириокритицизм». Известно, что Плеханов, любивший потешаться над «беззаботностью» Ленина насчет философии, не решился даже серьезно приступить к выполнению такой задачи. (Сталин, Вопросы ленинизма, стр. 17, изд. 9-е.)
Ленин о сути диалектики
Раздвоение единого и познание противоречивых частей его (см. цитату из Филона о Гераклите в начале III части («О познании») лассалевского Гераклита) есть суть (одна из «сущностей», одна из основных, если не основная, особенностей или черт) диалектики. Так именно ставит вопрос и Гегель (Аристотель в своей «Метафизике» постоянно бьется около этого и борется с Гераклитом resp. [Одновременно, вместе с тем. — Ред.] с гераклитовскими идеями).
Правильность этой стороны содержания диалектики должна быть проверена историей науки. На эту сторону диалектики обычно (напр., у Плеханова) обращают недостаточно внимания: тождество противоположностей берется как сумма примеров («например, зерно», «например, первобытный коммунизм». То же у Энгельса. Но это «для популярности»...), а не как закон познания (и закон объективного мира).
В математике + и —. Дифференциал и интеграл.
В механике — действие и противодействие.
В физике — положительное и отрицательное электричество.
В химии — соединение и диссоциация атомов.
В общественной науке — классовая борьба.
Тождество противоположностей («единство» их, может быть, вернее сказать? хотя различие терминов тождество и единство здесь не особенно существенно. В известном смысле оба верны) есть признание (открытие) противоречивых, взаимоисключающих, противоположных тенденций во всех явлениях и процессах природы (и духа и общества в том числе). Условие познания всех процессов мира в их «самодвижении», в их спонтанейном развитии, в их живой жизни, есть познание их как единства противоположностей. Развитие есть «борьба» противоположностей. Две основные (или две возможные? или две в истории наблюдающиеся?) концепции развития (эволюции) суть: развитие как уменьшение и увеличение, как повторение, и развитие как единство противоположностей (раздвоение единого на взаимоисключающие противоположности и взаимоотношение между ними).
При первой концепции движения остается в тени само движение, его двигательная сила, его источник, его мотив (или сей источник переносится во вне — бог, субъект, etc. [и так далее. — Ред.]). При второй концепции главное внимание устремляется именно на познание источника «само»движения.
Первая концепция мертва, бедна, суха. Вторая — жизненна. Только вторая дает ключ к «самодвижению» всего сущего; только она дает ключ к «скачкам», к «перерыву постепенности», к «превращению в противоположность», к уничтожению старого и возникновению нового.
Единство (совпадение, тождество, равнодействие) противоположностей условно, временно, преходяще, релятивно. Борьба взаимоисключающих противоположностей абсолютна, как абсолютно развитие, движение.
NB: отличие субъективизма (скептицизма и софистики etc.) от диалектики, между прочим, то, что в (объективной) диалектике относительно (релятивно) и различие между релятивным и абсолютным. Для объективной диалектики и в релятивном есть абсолютное. Для субъективизма и софистики релятивное только релятивно и исключает абсолютное.
У Маркса в «Капитале» сначала анализируется самое простое, обычное, основное, самое массовидное, самое обыденное, миллиарды раз встречающееся, отношение буржуазного (товарного) общества: обмен товаров. Анализ вскрывает в этом простейшем явлении (в этой «клеточке» буржуазного общества) все противоречия (resp. зародыши всех противоречий) современного общества. Дальнейшее изложение показывает нам развитие (и рост и движение) этих противоречий и этого общества, в Σ [Греческая буква «сигма» употребляется в математике для обозначения суммы. Ред.] его отдельных частей, от его начала до его конца.
Таков же должен быть метод изложения (resp. изучения) диалектики вообще (ибо диалектика буржуазного общества у Маркса есть лишь частный случай диалектики). Начать с самого простого, обычного, массовидного etc., с предложения любого: листья дерева зелены; Иван есть человек; Жучка есть собака и т. п. Уже здесь (как гениально заметил Гегель) есть диалектика; отдельное есть общее, (Ср. Aristoteles, Metaphisik [Аристотель, Метафизика. — Ред.], пер. Швеглера. Bd. II, S. 40, 3 Buch., 4 Capitel [Т. II, стр. 40, 3-я книга, гл. 4. — Ред.] 8 — 9 «denn natürlich kann man nicht der Meinung sein, dass es ein Haus — дом вообще — gebe ausser den sichtbaren Häusern»... [ибо, очевидно, невозможно думать, будто какой-то дом вообще существует вне (помимо) видимых домов. — Ред.]. Значит, противоположности (отдельное противоположно общему) тождественны: отдельное не существует иначе как в той связи, которая ведет к общему. Общее существует лишь в отдельном, через отдельное. Всякое отдельное есть (так или иначе) общее. Всякое общее есть (частичка или сторона или сущность) отдельного. Всякое общее лишь приблизительно охватывает все отдельные предметы. Всякое отдельное неполно входит в общее и т. д. и т. д. Всякое отдельное тысячами переходов связано с другого рода отдельными (вещами, явлениями, процессами) и т. д. Уже здесь есть элементы, зачатки, понятия необходимости, объективной связи природы etc. Случайное и необходимое, явление и сущность имеются уже здесь, ибо говоря: Иван есть человек, Жучка есть собака, это есть лист дерева и т. д., мы отбрасываем ряд признаков, как случайные, мы отделяем существенное от являющегося и противополагаем одно другому.
Таким образом, в любом предложении можно (и должно), как в «ячейке» («клеточке») вскрыть зачатки всех элементов диалектики, показав таким образом, что всему познанию человека вообще свойственна диалектика. А естествознание показывает нам (и опять-таки это надо показать на любом простейшем примере) объективную природу в тех же ее качествах, превращение отдельного в общее, случайного в необходимое, переходы, переливы, взаимную связь противоположностей. Диалектика и есть теория познания (Гегеля и) марксизма: вот на какую «сторону» дела (это не «сторона» дела, а суть дела) не обратил внимания Плеханов, не говоря уже о других марксистах.
Познание в виде ряда кругов представляет и Гегель (см. Логику) и современный «гносеолог» естествознания, эклектик, враг гегелевщины (коей он не понял) Paul Volkmann (см. его Erkenntnistheoretische Grundzüge der Naturwissenschaft) [Фолькман П., Теория познания естествознания. — Ред.].
«Круги» в философии: (обязательна ли хронология насчет лиц? Нет!)
Античная: от Демокрита до Платона и диалектики Гераклита.
Возрождение: Декарт versus [против. — Ред.] Gassendi (Spinosa?).
Новая: Гольбах — Гегель (через Беркли, Юм, Кант).
Гегель — Фейербах — Маркс.
Диалектика как живое, многостороннее (при вечно увеличивающемся числе сторон) познание с бездной оттенков всякого подхода, приближения к действительности (с философской системой, растущей в целое из каждого оттенка) — вот неизмеримо-богатое содержание по сравнению с «метафизическим» материализмом, основная беда коего есть неумение применить диалектики к Bildertheorie [теория отражения. — Ред.], к процессу и развитию познания.
Философский идеализм есть только чепуха с точки зрения материализма грубого, простого, метафизичного. Наоборот, с точки зрения диалектического материализма философский идеализм есть одностороннее, преувеличенное, überschwengliches [чрезмерное, беспредельное. — Ред.] (Dietzgen) развитие (раздувание, распухание) одной из черточек, сторон, граней познания в абсолют, оторванный от материи, от природы, обожествленный. Идеализм есть поповщина. Верно. Но идеализм
философский есть («вернее» и «кроме того») дорога к поповщине через один из оттенков бесконечно сложного познания (диалектического) человека.
NB: сей афоризм
Познание человека не есть (resp. не идет по) прямая линия, а кривая линия, бесконечно приближающаяся к ряду кругов, к спирали. Любой отрывок, обломок, кусочек этой кривой линии может быть превращен (односторонне превращен) в самостоятельную, целую, прямую линию, которая (если за деревьями не видеть леса) ведет тогда в болото, в поповщину (где ее закрепляет классовый интерес господствующих классов). Прямолинейность и односторонность, деревянность и окостенелость, субъективизм и субъективная слепота voila [вот. — Ред.] гносеологические корни идеализма. А у поповщины (= философского идеализма), конечно, есть гносеологические корни, она не беспочвенна, она есть пустоцвет, бесспорно, но пустоцвет, растущий на живом дереве живого плодотворного, истинного, могучего, всесильного, объективного, абсолютного, человеческого познания. (Ленин, К вопросу о диалектике, Соч., т. XIII, стр. 301 — 304.)
Вкратце диалектику можно определить, как учение о единстве противоположностей. Этим будет схвачено ядро диалектики, но это требует пояснений и развития. («Ленинский сборник» IX, стр. 259.)
В частности, диалектика есть изучение противоположности вещи в себе, сущности, субстрата, субстанции, — от явления, «для других-бытия». Тут тоже мы видим переход, перелив одного в другого: сущность является. Явление существенно. Мысль человека бесконечно углубляется от явления к сущности, от сущности первого, так сказать, порядка к сущности второго порядка и т. д. без конца.
В собственном смысле диалектика есть изучение противоречия в самой сущности предметов: не только явления преходящи, подвижны, текучи, отделены лишь условными гранями, но и сущности вещей также. («Ленинский сборник», XII стр. 183.)
Элементы материалистической диалектики
1) Определение понятия самого из себя [сама вещь в ее отношениях и в ее развитии должна быть рассматриваема];
2) противоречивость в самой вещи, противоречивые силы и тенденции во всяком явлении;
3) соединение анализа и синтеза. Таковы элементы диалектики, по-видимому.
Можно, пожалуй, детальнее эти элементы представить так:
1) объективность рассмотрения (не примеры, не отступления, а вещь сама в себе). X
2) вся совокупность многоразличных отношений этой вещи к другим.
3) развитие этой вещи (respective явления), ее собственное движение, ее собственная жизнь.
4) внутренне противоречивые тенденции (и стороны) в этой вещи.
5) вещь (явление etc.) как сумма и единство противоположностей.
6) борьбa respective развертывание этих противоположностей, противоречивость стремлений etc.
7) соединение анализа и синтеза, — разборка отдельных частей и совокупность, суммирование этих частей вместе.
X 8) отношения каждой вещи (явления etc.) не только многоразличны, но всеобщи, универсальны. Каждая вещь (явление, процесс etc.) связаны с каждой.
9) не только единство противоположностей, но переходы каждого определения, качества, черты, стороны, свойства в каждое другое [в свою противоположность?].
10) бесконечный процесс раскрытия новых сторон, отношений etc.
11) бесконечный процесс углубления познания человеком вещи, явлений, процессов и т. д. от явлений к сущности и от менее глубокой к более глубокой сущности.
12) от сосуществования к каузальности и от одной формы связи и взаимозависимости к другой, более глубокой, более общей.
13) повторение в высшей стадии известных черт, свойств etc. низшей и
14) возврат якобы к старому (отрицание отрицания).
15) борьба содержания с формой и обратно. Сбрасывание формы, переделка содержания.
16) Переход количества в качество и vice versa.
(15 и 16 суть примеры 9-го))
+ (продолжение. См. предыдущую стр.) («Ленинский сборник» IX, стр. 257 — 259, изд. 1-е.)
Элементы диалектики
С «принципом развития» в XX в. (да и в конце XIX века) «согласны все». — Да, но это поверхностное, непродуманное, случайное, филистерское «согласие» есть того рода согласие, которым душат и опошляют истину. — Если все развивается, значит все переходит из одного в другое, ибо развитие заведомо не есть простой, всеобщий и вечный рост, увеличение (соответственно уменьшение) и т. д. — Раз так, то во-первых, надо точнее понять эволюцию, как возникновение и уничтожение всего, взаимопереходы. — А во-вторых, если все развивается, то относится ли сие к самым общим понятиям и категориям мышления? Если нет, значит, мышление не связано с бытием. Если да, значит, есть диалектика понятий и диалектика познания, имеющая объективное значение. +
К вопросу о диалектике и ее объективном значении.
I принцип развития...
II принцип единства...
+ Кроме того, всеобщий принцип развития надо соединить, связать, совместить с всеобщим принципом единства мира, природы, движения, материи и т. д. (Ленинский сборник» XII, стр. 185 — 187.)
NB
«Цельность, совокупность моментов действительности, которая в своем развертывании оказывается необходимостью».
Развертывание всей совокупности моментов действительности NB = сущность диалектического познания. («Ленинский сборник» IX, стр. 159.)
План диал[екти]ки (логики) Гегеля
(ОГЛАВЛЕНИЕ МАЛОЙ ЛОГИКИ (ЭНЦ[ИКЛОПЕД]ИИ)
[«План диалектики Гегеля» записан Лениным в тетради арх. № 18693, вслед за записью конспекта книги Ноэля (стр. 278). — Ред.]
I. Учение о бытии.
А) Качество. а) Бытие; b) Наличное бытие; с) Для-себя-
бытие.
B) К[о]л[и]ч[ест]во. а) чистое к[о]л[и]ч[ест]во; b) вели-
чина (Quantum); с) степень.
C) Мера.
II. Учение о сущности.
А) Сущность, к[а]к основа существования.
a) тождество — различие — основа.
b) существование.
c) вещь.
B) Явление. а) мир явления; b) содержание и форма;
с) отношение.
C) Действительность.
a) отношение субстанциальности
b) отношение каузальности
c) взаимодействие.
III. Учение о понятии.
A) Субъективное понятие. а) понятие; b) суждение; с) заключение.
B) Объект. а) механизм; b) химизм; с) телеология.
C) Идея. а) жизнь; b) познание; с) абсолютная идея.
понятие (познание) в бытии (в непосредственных явлениях) открывает сущность (закон причины, тожд[ество], различ[ие etc.] — таков действительно общий ход всего ч[елове]ч[еского] познания (всей науки) вообще. Таков ход и ест[ество]знания и п[олитической] эк[оном]ии [и истории]. Диал[екти]ка Г[еге]ля есть, постольку, обобщение истории мысли. Чрезвычайно благодарной кажется задача проследить сие конкретнее, подробнее на истории отдельных наук. В логике история мысли должна, в общем и целом, совпадать с законами мышления.
Бросается в глаза, ч[то] иногда Г[егель] идет от абстр[актного] к конкр[етному] (Seyn — абстр[актное] — Daseyn — конкр[етное] — Fürsicheyn), — иногда наоборот (субъек[тивное] понятие) — объект — истина (абс[олютная] идея). Не есть ли это непоследовательность идеалиста (то, что М[аr]х называл Ideen mystik [Мистика идей. — Ред.] у Гегеля)? Или есть более глубокие резоны? (напр[имер], бытие = ничто — идея становления, развития). Сначала мелькают впечатл[ения], затем выделяется нечто, — потом развиваются понятия качества (определения вещи или явления) и к[о]л[и]ч[ест]ва. Затем изучение и размышление направляют мысль к познанию тожде[ства] — различия — основы — сущности v[ersu]s [против. — Ред.] явления, — прич[инно]сти etc. Все эти моменты (шаги, ступени, процессы) познания направляются от субъекта к объекту, проверяясь практикой и приходя через эту проверку к истине (= абс[олютной] идее).
Качество и ощущение (Empfindung) одно и то же г[ово]рит Ф[ейе]рб[а]х. Самым первым и самым известным нам является ощущение, а в нем неизбежно и качество...
[Если М[аr]х не оставил «Логики» (с большой буквы), то он оставил логику «Капитала», и это следовало бы сугубо использовать по данному вопросу. В «Капитале» применена к одной науке логика, диалектика и теория познания материализма [не надо 3-х слов: это одно и то же], взявшего все ценное у Гегеля и двинувшего сие ценное вперед.]
товар — деньги — капитал
↗пр[оизводство] абс[олютной] M[ehr]w[ert] [Прибавочной стоимости. — Ред.].
↘пр[оизводство] отн[осительной] M[ehr]w[ert] [Прибавочной стоимости. — Ред.]
История кап[итали]зма и анализ понятий, резюмирующих ее.
Начало — самое простое, обычное, массовидное, непосредственное «бытие»: отд[ельный] товар («seyn» в п[олитической] эк[оном]ии). Анализ его, к[а]к отношения социального. Анализ двоякий, дедукт[ивный] и индукт[ивный], — логич[еский] и историч[еский] (ф[ор]мы стоимости).
проверка фактами resp[ective] практикой есть зд[есь] в каждом шаге анализа ср. к вопросу о сущности v[ersu]s
явление
— цена и с[тоимо]сть
— спр[ос] и предл[ожение]
v[ersu]s Werlh
(= kryst[allisirte] Arb[eit]) [кристаллизованный труд. — Ред.]
— з[аработная] пл[ата] и цена
р[абочей] силы.
(«Ленинский сборник» XII, стр. 290 — 292.)
абстр[актное] «Seyn» т[оль]ко к[а]к момент в πάντα ρει [все течет]
Учение ленинизма об основном звене
«Недостаточно быть революционером и сторонником социализма или коммунистом вообще», — писал я в апреле 1918 г. в «Очередных задачах советской власти». — «Надо уметь найти в каждый момент то особое звено цепи, за которое надо всеми силами ухватиться, чтобы удержать всю цепь и подготовить прочно переход к следующему звену, причем порядок звеньев, их форма, их сцепление, их отличие друг от друга в исторической цепи событий не так просты и не так глупы, как в обыкновенной, кузнецом сделанной, цепи».
В данный момент в той области деятельности, о которой идет речь, таким звеном является оживление внутренней торговли при ее правильном государственном регулировании (направлении). Торговля — вот то «звено» в исторической цепи событий, в переходных формах нашего социалистического строительства 1921 — 1922 гг., «за которое надо всеми силами ухватиться» нам, пролетарской государственной власти, нам, руководящей коммунистической партии. Если мы теперь за это звено достаточно крепко «ухватимся», мы всей цепью в ближайшем будущем овладеем наверняка. А иначе нам всей цепью не овладеть, фундамента социалистических общественно-экономических отношений не создать. (Ленин, О значении золота теперь и после полной победы социализма (1921), Соч., т. XXVII, стр. 82.)
Одно из величайших достоинств политической стратегии нашей партии состоит в том, что она умеет выбирать в каждый данный момент основное звено движения, уцепившись за которое она тянет потом всю цепь к одной общей цели для того, чтобы добиться разрешения задачи. Можно ли сказать, что партия уже выбрала основное звено колхозного движения в системе колхозного строительства? Да, можно и нужно.
В чем состоит оно, это основное звено?
Может быть, в товариществе по совместной обработке земли? Нет, не в этом. Товарищества по совместной обработке земли, где средства производства еще не обобществлены, представляют уже пройденную ступень колхозного движения.
Может быть, в сельскохозяйственной коммуне? Нет, не в коммуне. Коммуны представляют пока еще единичное явление в колхозном движении. Для сельскохозяйственных коммун, как преобладающей формы, где обобществлено не только все производство, но и распределение, условия еще не назрели.
Основное звено колхозного движения, его преобладающую форму в данный момент, за которую надо теперь ухватиться, представляет сельскохозяйственная артель.
В сельскохозяйственной артели обобществлены основные средства производства, главным образом по зерновому хозяйству: труд, землепользование, машины и прочий инвентарь, рабочий скот, хозяйственные постройки. В ней не обобществляются: приусадебные земли (мелкие огороды, садики), жилые постройки, известная часть молочного скота, мелкий скот, домашняя птица и т. д. Артель является основным звеном колхозного движения потому, что она есть наиболее целесообразная форма разрешения зерновой проблемы. Зерновая же проблема является основным звеном в системе всего сельского хозяйства потому, что без ее разрешения невозможно разрешить ни проблему животноводства (мелкого и крупного), ни проблему технических и специальных культур, дающих основное сырье для промышленности. Вот почему сельскохозяйственная артель является в данный момент основным звеном в системе колхозного движения. (Сталин, Вопросы ленинизма, стр. 467 — 468, изд. 9-е.)
...Нахождение в каждый данный момент того особого звена в цепи процессов, ухватившись за которое можно будет удержать всю цепь и подготовить условия для достижения стратегического успеха.
Дело идет о том, чтобы выделить из ряда задач, стоящих перед партией, ту именно очередную задачу, разрешение которой является центральным пунктом и проведение которой обеспечивает успешное разрешение остальных очередных задач.
Значение этого положения можно было бы демонстрировать на двух примерах, из которых один можно было бы взять из далекого прошлого (период образования партии), а другой — из наиболее близкого нам настоящего (период нэпа).
В период образования партии, когда бесчисленное множество кружков и организаций не было еще связано между собой, когда кустарничество и кружковщина разъедали партию сверху донизу, когда идейный разброд составлял характерную черту внутренней жизни партии, — в этот период основным звеном и основной задачей в цепи звеньев и в цепи задач, стоявших тогда перед партией, оказалось создание общерусской нелегальной газеты. Почему? Потому, что только через общерусскую нелегальную газету можно было при тогдашних условиях создать спевшееся ядро партии, способное связать воедино бесчисленные кружки и организации, подготовить условия идейного и тактического единства и заложить таким образом фундамент для образования действительной партии.
В период перехода от войны к хозяйственному строительству, когда промышленность прозябала в когтях разрухи, а сельское хозяйство страдало от недостатка городских изделий, когда смычка государственной индустрии с крестьянским хозяйством превратилась в основное условие успешного социалистического строительства, — в этот период основным звеном в цепи процессов, основной задачей в ряду других задач оказалось развитие торговли. Почему? Потому, что в условиях нэпа смычка индустрии с крестьянским хозяйством невозможна иначе, как через торговлю, потому, что производство без сбыта в условиях нэпа является смертью для индустрии, потому, что индустрию можно расширить лишь через расширение сбыта путем развития торговли, потому, что, только укрепившись в области торговли, только овладев торговлей, только овладев этим звеном, можно будет надеяться сомкнуть индустрию с крестьянским рынком и успешно разрешить другие очередные задачи, для того чтобы создать условия для постройки фундамента социалистической экономики. (Сталин, Вопросы ленинизма, стр. 60 — 61, изд. 9-е.)
Почему большевики ухватились именно за советы, как за основной организационный рычаг, могущий облегчить дело изоляции меньшевиков и эсеров, способный двинуть вперед дело пролетарской революции и призванный подвести миллионные массы трудящихся к победе диктатуры пролетариата?
Что такое советы?
«Советы, — говорил Ленин еще в сентябре 1917 г., — суть новый государственный аппарат, дающий, во-первых, вооруженную силу рабочих и крестьян, причем эта сила не оторвана от народа, как сила старой постоянной армии, а теснейшим образом с ним связана; в военном отношении эта сила несравненно более могучая, чем прежние; в революционном отношении она незаменима ничем другим. Во-вторых, этот аппарат дает связь с массами, с большинством народа настолько тесную, неразрывную, легко проверимую и возобновляемую, что ничего подобного в прежнем государственном аппарате нет и в помине. В-третьих, этот аппарат, в силу выборности и сменяемости его состава по воле народа, без бюрократических формальностей, является гораздо более демократическим, чем прежние аппараты. В-четвертых, он дает крепкую связь с самыми различными профессиями, облегчая тем различнейшие реформы самого глубокого характера без бюрократизма. В-пятых, он дает форму организации авангарда, т. е. самой сознательной, самой энергичной, передовой части угнетенных классов, рабочих и крестьян, являясь, таким образом, аппаратом, посредством которого авангард угнетенных классов может поднимать, воспитать, обучать и вести за собой всю гигантскую массу этих классов, до сих пор стоявшую совершенно вне политической жизни, вне истории. В-шестых, он дает возможность соединить выгоды парламентаризма с выгодами непосредственной и прямой демократии, т. е. соединять в лице выборных представителей народа и законодательную функцию и исполнение законов. По сравнению с буржуазным парламентаризмом это такой шаг вперед в развитии демократии, который имеет всемирно-историческое значение... Если бы народное творчество революционных классов не создало советов, то пролетарская революция была бы в России делом безнадежным, ибо со старым аппаратом пролетариат, несомненно, удержать власти не мог бы, а нового аппарата сразу создать нельзя» (см. т. XXI, стр. 258 — 259).
Вот почему ухватились большевики за советы как за основное организационное звено, могущее облегчить организацию Октябрьской революции и создание нового могучего аппарата пролетарской государственности. (Сталин, Вопросы ленинизма, стр. 93 — 94, изд. 9-е.)
V. Борьба Ленина за чистоту марксистской философии
Борьба Ленина с философским ревизионизмом
В области философии ревизионизм шел в хвосте буржуазной профессорской «науки». Профессора шли «назад к Канту», — и ревизионизм тащился за неокантианцами, профессора повторяли тысячу раз сказанные поповские пошлости против философского материализма, — ревизионисты, снисходительно улыбаясь, бормотали (слово в слово по последнему хандбуху) [Руководству. — Ред.], что материализм давно «опровергнут»; профессора третировали Гегеля, как «мертвую собаку», и, проповедуя сами идеализм, только в тысячу раз более мелкий и пошлый, чем гегелевский, презрительно пожимали плечами по поводу диалектики, — и ревизионисты лезли за ними в болото философского опошления науки, заменяя «хитрую» (и революционную) диалектику «простой» (и спокойной) «эволюцией»; профессора отрабатывали свое казенное жалованье, подгоняя и идеалистические и «критические» свои системы к господствовавшей средневековой «философии» (т. е. к теологии), — и ревизионисты пододвигались к ним, стараясь сделать религию «частным делом» не по отношению к современному государству, а по отношению к партии передового класса.
Какое действительное классовое значение имели подобные «поправки» к Марксу, об этом не приходится говорить — дело ясно само собой. Мы отметим только, что единственным марксистом в международной социал-демократии, давшим критику тех невероятных пошлостей, которые наговорили здесь ревизионисты, с точки зрения последовательного диалектического материализма, был Плеханов. Это тем более необходимо решительно подчеркнуть, что в наше время делается глубоко ошибочные попытки провезти старый и реакционный философский хлам под флагом критики тактического оппортунизма Плеханова [См. книгу «Очерки философии марксизма» Богданова, Базарова и др. Здесь не место разбирать эту книгу, и я должен ограничиться пока заявлениями, что в ближайшем будущем покажу в ряде статей или в особой брошюре, что все сказанное в тексте про неокантианских ревизионистов относится по существу дела и к этим «новым» неоюмистским и необерклианским ревизионистам.]. (Ленин, Марксизм и ревизионизм (1908 г.), Соч., т. XII, стр. 184 — 185.)
Целый ряд писателей, желающих быть марксистами, предприняли у нас в текущем году настоящий поход против философии марксизма. Менее чем за полгода вышло в свет четыре книги, посвященные главным образом и почти всецело нападкам на диалектический материализм. Сюда относятся прежде всего «Очерки по (? надо было сказать: против) философии марксизма», Спб. 1908, сборник статей Базарова, Богданова Луначарского, Бермана, Гельфонда, Юшкевича, Суворова; затем книги: Юшкевича — «Материализм и критический реализм», Бермана — «Диалектика в свете современной теории познания», Валентинова — «Философские построения марксизма».
Все эти лица не могут не знать, что Маркс и Энгельс десятки раз называли свои философские взгляды диалектическим материализмом. И все эти лица, объединенные — несмотря на резкие различия политических взглядов — враждой против диалектического материализма, претендуют в то же время на то, что они в философии марксисты! Энгельсовская диалектика есть «мистика», — говорит Берман, взгляды Энгельса «устарели», — мимоходом, как нечто само собою разумеющееся, бросает Базаров, — материализм оказывается опровергнутым нашими смелыми воинами, которые гордо ссылаются на «современную теорию познания», на «новейшую философию» (или «новейший позитивизм»), на «философию современного естествознания» или даже «философию естествознания XX века». Опираясь на все эти якобы новейшие учения, наши истребители диалектического материализма безбоязненно договариваются до прямого фидеизма [Фидеизм есть учение, ставящее веру на место знания или вообще отводящее известное значение вере.] (у Луначарского всего яснее, но вовсе не у него одного!), но у них сразу пропадает всякая смелость, всякое уважение к своим собственным убеждениям, когда дело доходит до прямого определения своих отношений к Марксу и Энгельсу. На деле — полное отречение от диалектического материализма, т. е. от марксизма. На словах — бесконечные увертки, попытки обойти суть вопроса, прикрыть свое отступление, поставить на место материализма вообще кого-нибудь одного из материалистов, решительный отказ от прямого разбора бесчисленных материалистических заявлений Маркса и Энгельса. Это — настоящий «бунт на коленях», по справедливому выражению одного марксиста. Это — типичный философский ревизионизм, ибо только ревизионисты приобрели себе печальную славу своим отступлением от основных воззрений марксизма и своей боязнью или своей неспособностью открыто, прямо, решительно и ясно «рассчитаться» с покинутыми взглядами. Когда ортодоксам случалось выступать против устаревших воззрений Маркса (например, Мерингу против некоторых исторических положений), — это делалось всегда с такой определенностью и обстоятельностью, что никто никогда не находил в подобных литературных выступлениях ничего двусмысленного.
Впрочем, в «Очерках «по» философии марксизма» есть одна фраза, похожая на правду. Это — фраза Луначарского: «может быть, мы» (т. е., очевидно, все сотрудники «Очерков») «заблуждаемся, но ищем» (стр. 161). Что первая половина этой фразы содержит абсолютную, а вторая — относительную истину, это я постараюсь со всей обстоятельностью показать в предлагаемой вниманию читателя книге. Теперь же замечу только, что если бы наши философы говорили не от имени марксизма, а от имени нескольких «ищущих» марксистов, то они проявили бы больше уважения и к себе самим и к марксизму.
Что касается до меня, то я тоже — «ищущий» в философии. Именно: в настоящих заметках я поставил себе задачей разыскать, на чем свихнулись люди, преподносящие под видом марксизма нечто невероятно сбивчивое, путаное и реакционное. (Ленин, Материализм и эмпириокритицизм, Соч., т. XIII, изд. 3-е, стр. 11 — 12.)
Перелистывал эти дни записки Суханова о революции. Бросается особенно в глаза педантство всех наших мелкобуржуазных демократов, как и всех героев II Интернационала. Уже не говоря о том, что они необыкновенно трусливы, что даже лучшие из них кормят себя оговорочками, когда речь идет о мельчайшем отступлении от немецкого образца, уже не говоря об этом свойстве всех мелкобуржуазных демократов, достаточно проявленном ими во всю революцию, бросается в глаза их рабская подражательность прошлому.
Они все называют себя марксистами, но понимают марксизм до невозможной степени педантски. Решающего в марксизме они совершенно не поняли: именно, его революционной диалектики. Даже прямые указания Маркса на то, что в моменты революции требуется максимальная гибкость, ими абсолютно не поняты, и даже не замечены, например, указания Маркса в его переписке, относящейся, помнится, к 1856 г., когда он высказывал надежду на соединение крестьянской войны в Германии, могущей создать революционную обстановку, с рабочим движением, — даже это прямое указание они обходят и ходят кругом и около него, как кот около горячей каши.
Во всем своем поведении они обнаруживают себя, как трусливые реформисты, боящиеся отступить от буржуазии, а тем более порвать с ней, и в то же время прикрывают свою трусливость самым бесшабашным фразерством и хвастовством. Но даже и чисто теоретически у них всех бросается в глаза полная неспособность понять следующее соображение марксизма: они видели до сих пор определенный путь развития капитализма и буржуазной демократии в Западной Европе. И вот, они не могут себе представить, что этот путь не может быть считаем образцом mutatis mutandis [Соответственными изменениями. — Ред.] не иначе, как с некоторыми поправками (совершенно незначительными с точки зрения всемирной истории).
Первое — революция, связанная с первой всемирной империалистической войной. В такой революции должны были сказаться новые черты, или видоизмененные в зависимости именно от войны, потому что никогда в мире такой войны, в такой обстановке, еще не бывало. До сих пор мы видим, что буржуазия богатейших стран не может наладить «нормальных» буржуазных отношений после этой войны, а наши реформисты, мелкие буржуа, корчащие из себя революционеров, считали и считают пределом (его же не прейдеши) нормальные буржуазные отношения, причем понимают эту «норму» до крайности шаблонно и узко.
Второе — им совершенно чужда всякая мысль о том, что при общей закономерности развития во всей всемирной истории нисколько не исключаются, а, напротив, предполагаются отдельные полосы развития, представляющие своеобразие либо формы, либо порядка этого развития. Им не приходит даже, например, и в голову, что Россия, стоящая на границе стран цивилизованных и стран, впервые этой войной окончательно втягиваемых в цивилизацию, стран всего Востока, стран внеевропейских, что Россия поэтому могла и должна была явить некоторые своеобразия, лежащие, конечно, по общей линии мирового развития, но отличающие ее революцию от всех предыдущих западноевропейских стран и вносящие некоторые частичные новшества при переходе к странам восточным. (Ленин, О нашей революции (1923 г.), Соч., т. XXVII, изд. 3-е, стр. 398 — 399.)
Насчет материализма именно как миропонимания думаю, что не согласен с вами по существу. Именно не о «материалистическом понимании истории» (его не отрицают наши «эмпирио-» [«Наши «эмпирио-»», т. е. эмпириокритики и эмпириомонисты (А. А. Богданов, В. А. Базаров, А. В. Луначарский). О ходе разногласий с ними см. следующее (209) письмо, стр. 527 настоящего тома.]), а о философском материализме. Чтобы англосаксы и германцы «материализму» были обязаны своим мещанством, а романцы анархизмом, — это я решительно оспариваю. Материализм, как философия, везде у них в загоне. «Neue Zeit», самый выдержанный и знающий орган, равнодушен к философии, никогда не был ярым сторонником философского материализма, а в последнее время печатал, без единой оговорки, эмпириокритиков. Чтобы из того материализма, которому учили Маркс и Энгельс, можно было вывести мертвое мещанство, это неверно, неверно! Все мещанские течения в социал-демократии воюют всего больше с философским материализмом, тянут к Канту, к неокантианству, к критической философии. Нет, та философия, которую обосновал Энгельс в «Анти-Дюринге», мещанства не допускает и на порог. Плеханов вредит этой философии, связывая тут борьбу с фракционной борьбой, но ведь теперешнего Плеханова ни один русский социал-демократ не должен смешивать со старым Плехановым». (Ленин, Письмо к Горькому от 13 февраля 1908 г., Соч., т. XXVIII, стр. 524.)
Полезным уроком могло бы (и должно было бы) быть то, что́ произошло с такими высокоучеными марксистами и преданными социализму вождями II Интернационала, как Каутский, Отто Бауэр и др. Они вполне сознавали необходимость гибкой тактики, они учились и других учили марксовской диалектике (и многое из того, что ими было в этом отношении сделано, останется навсегда ценным приобретением социалистической литературы), но они в применении этой диалектики сделали такую ошибку или оказались на практике такими не диалектиками, оказались людьми до того не сумевшими учесть быстрой перемены формы и быстрого наполнения старых форм новым содержанием, что судьба их немногим завиднее судьбы Гайндмана, Гэда и Плеханова. Основная причина их банкротства состояла в том, что они «загляделись» на одну определенную форму роста рабочего движения и социализма, забыли про ее односторонность, побоялись увидеть ту крутую ломку, которая в силу объективных условий стала неизбежной, и продолжали твердить простые, заученные, на первый взгляд бесспорные истины: три больше двух. Но политика больше похожа на алгебру, чем на арифметику, и еще больше на высшую математику, чем на низшую. В действительности все старые формы социалистического движения наполнились новым содержанием, перед цифрами появился поэтому новый знак: «минус», а наши мудрецы упрямо продолжали (и продолжают) уверять себя и других, что «минус три» больше «минус двух». (Ленин, Детская болезнь «левизны» в коммунизме (1920 г.), Соч., т. XXV, стр. 237.)
Борьба Ленина с субъективизмом народников и объективизмом Струве
Покончив с социологией, автор переходит к более «конкретным экономическим вопросам» (73). Он считает при этом «естественным и законным» начать с «общих положений и исторических справок», с «бесспорных, общечеловеческим опытом установленных, посылок», — как он говорит в предисловии.
Нельзя не заметить, что этот прием грешит той же абстрактностью, которая была отмечена с самого начала как основной недостаток разбираемой книги. В тех главах, к которым мы теперь переходим (третья, четвертая и пятая), этот недостаток привел к двоякого рода нежелательным последствиям. С одной стороны, он ослабил те определенные теоретические положения, которые автор выставил против народников. Г. Струве рассуждает вообще, обрисовывает переход от натурального к товарному хозяйству, указывает, что бывало на свете дело по большей части вот так-то и так-то, и при этом отдельными, беглыми указаниями переходит и к России, распространяя и на нее общий процесс «исторического развития хозяйственного быта». Бесспорно, что такое распространение совершенно законно и что «исторические справки» автора совершенно необходимы для критики народничества, неправильно представляющего историю не одной только России. Но следовало бы конкретнее высказать эти положения, определеннее противопоставить их доводам народников, которые отрицают правильность распространения общего процесса на Россию; следовало бы сопоставить такое-то понимание русской действительности народниками с другим пониманием той же действительности марксистами. С другой стороны, абстрактный характер рассуждений автора ведет к недоговоренности его положений, к тому, что он, правильно указывая на наличность такого-то процесса, не разбирает, какие классы складывались при этом, какие массы являлись носителями процесса, заслоняя собой другие, подчиненные им, слои населения; одним словом, объективизм автора не доходит тут до материализма — в вышеупомянутом значении этих терминов [Такое соотношение объективизма и материализма указано, между прочим, Марксом в предисловии к его сочинению: «Der achtzehnte Brumaire des Louis Bonapartes». Маркс говорит, что об этом же историческом событии писал Прудон (Coup d’État) (Государственный переворот. — Ред.) и отзывается о его точке зрения в противоположность своей следующим образом:
«Прудон, с своей стороны, стремится представить государственный переворот [2 декабря] результатом предшествующего исторического развития. Но историческая конструкция государственного переворота превращается у него под рукой в историческую апологию героя этого переворота. Он впадает таким образом в ошибку наших так называемых объективных историков. Я, напротив, показываю, каким образом классовая борьба во Франции создала условия и обстоятельства, давшие возможность дюжинной и смешной личности сыграть роль героя». ((Vorwort) Предисловие. — Ред.)] (Ленин, Экономическое содержание народничества (1894 г.), Соч., т. I, изд. 1929 г., стр. 295 — 296.)
Как видит читатель, мне приходится только договаривать положения г. Струве, давать им иную формулировку, — «то же слово, да иначе молвить». Спрашивается: есть ли нужда в этом? Стоит ли останавливаться с такою подробностью на этих дополнениях и выводах? Не разумеются ли они сами собой?
Мне кажется, — стоит, по двум причинам. Во-первых, узкий объективизм автора крайне опасен, так как доходит до забвения граней между старыми, так вкоренившимися в нашей литературе, профессорскими рассуждениями о путях и судьбах отечества, — и точной характеристикой действительного процесса двигаемого такими-то классами. Этот узкий объективизм, эта невыдержанность марксизма — основной недостаток книги г. Струве, и на нем необходимо особенно подробно остановиться, чтобы показать, что он вытекает именно не из марксизма, а из недостаточного проведения его; не из того, чтобы автор видел иные критерии своей теории, кроме действительности, чтобы он делал другие практические выводы из доктрины (они невозможны, повторяю, немыслимы, без искалечения всех главнейших ее положений), а потому, что автор ограничился одной наиболее общей стороной теории и не провел ее с полной последовательностью. Во-вторых, нельзя не согласиться с тою мыслью, которая высказана автором в предисловии, что прежде, чем критиковать народничество на частных вопросах, необходимо было «раскрыть самые основы разногласия» (VII) посредством «принципиальной полемики». Но именно для того, чтобы эта цель автора не осталась недостигнутой, и необходимо придать более конкретный смысл почти всем его положениям, необходимо свести его слишком общие указания на конкретные вопросы русской истории и действительности. По всем этим вопросам предстоит еще русским марксистам большая работа «пересмотра фактов» с материалистической точки зрения, — раскрытия классовых противоречий в деятельности «общества» и «государства», за теориями «интеллигенции», — наконец, работа по установлению связи между всеми отдельными, бесконечно разнообразными формами присвоения прибавочного продукта в российских «народных» производствах и той передовой, наиболее развитой капиталистической формой этого присвоения, которая содержит в себе «залоги будущего» и выдвигает в настоящее время на первый план идею и историческую задачу «производителя». Поэтому, как бы ни казалась смелой попытка указать решение этих вопросов, сколько изменений, исправлений ни принесло бы дальнейшее детальное изучение, — все-таки стоит труда наметить конкретные вопросы, чтобы вызвать возможно более общее и широкое обсуждение их.
Кульминационной точкой того узкого объективизма г. Струве, который порождает у него неправильность постановки вопросов, является рассуждение его о Листе, о его «замечательном учении» насчет «конфедерации национальных производительных сил», о важности для сельского хозяйства развития фабричной промышленности, о превосходстве мануфактурно-земледельческого государства над земледельческим и т. п. Автор находит, что это «учение» чрезвычайно «убедительно говорит об исторической неизбежности и законности капитализма в широком смысле слова» (123), о «культурно-исторической мощи торжествующего товарного производства» (124).
Профессорский характер рассуждений автора, как бы поднимающегося выше всяких определенных стран, определенных исторических периодов, определенных классов, сказывается тут особенно наглядно. Как ни смотреть на это рассуждение, — с теоретической ли чисто или с практической стороны, — одинаково правильна будет такая оценка. Начнем с первой. Не странно ли думать, что можно «убедить» кого бы то ни было в «исторической неизбежности и законности капитализма» для известной страны абстрактными, догматичными положениями о значении фабричной промышленности? Не ошибка ли ставить вопрос на эту почву, столь любезную либеральным профессорам из «Русского Богатства»? Не обязательно ли для марксиста свести все дело к выяснению того, что́ есть и почему есть именно так, а не иначе? (Ленин, Экономическое содержание народничества (1894 г.), Соч., т. I, изд. 1929 г., стр. 303 — 305.)
* * *
Указавши, что народническое учение об особом методе в социологии всего лучше изложено гг. Миртовым и Михайловским, г. Струве характеризует это учение как «субъективный идеализм» и в подтверждение этого приводит из сочинений названных лиц ряд мест, на которых стоит остановиться.
Оба автора ставят во главу угла положение, что историю делали «одинокие борющиеся личности». «Личности создают историю» (Миртов). Еще яснее у г. Михайловского: «Живая личность со всеми своими домыслами и чувствами становится деятелем истории на свой собственный страх. Она, а не какая-нибудь мистическая сила, ставит цели в истории и движет к ним события сквозь строй препятствий, поставляемых ей стихийными силами природы и исторических условий» (8). Это положение — что историю делают личности — теоретически совершенно бессодержательно. История вся и состоит из действий личностей, и задача общественной науки состоит в том, чтобы объяснить эти действия, так что указание на «право вмешательства в ход событий» (слова г. Михайловского, цитированные у г. Струве, с. 8) — сводится к пустой тавтологии. Особенно ясно обнаруживается это на последней тираде у г. Михайловского. Живая личность, — рассуждает он, — движет события сквозь строй препятствий, поставляемых стихийными силами исторических условий. А в чем состоят эти «исторические условия»? По логике автора, опять-таки в действиях других «живых личностей». Неправда ли, какая глубокая философия истории: живая личность движет события сквозь строй препятствий, поставляемых другими живыми личностями! И почему это действия одних личностей именуются стихийными, а о других говорится, что они «двигают события» к поставленным заранее целям? Ясно, что искать тут хоть какого-нибудь теоретического содержания было бы предприятием едва ли не безнадежным. Дело все в том, что те исторические условия, которые давали для наших субъективистов материал для «теории», представляли из себя (как представляют и теперь) отношения антагонистические, порождали экспроприацию производителя. Не умея понять этих антагонистических отношений, не умея найти в них же такие общественные элементы, к которым бы могли примкнуть «одинокие личности», субъективисты ограничивались сочинением теорий, которые утешали «одиноких» личностей тем, что историю делали «живые личности». Решительно ничего кроме хорошего желания и плохого понимания знаменитый «субъективный метод в социологии» не выражает...
...теория, сводящая общественный процесс к действиям «живых личностей», которые «ставят себе цели» и «двигают события», — есть результат недоразумения. Никто, разумеется, и не думал никогда о том, чтобы приписывать «социальной группе самостоятельное, независимое от составляющих ее личностей, существование» (31), но дело в том, что «личность, как конкретная индивидуальность, есть производная всех раньше живших и современных ей личностей, т. е. социальной группы» (31). Поясним мысль автора. Историю делает — рассуждает г. Михайловский — «живая личность со всеми своими помыслами и чувствами». Совершенно верно. Но чем определяются эти «помыслы и чувства»? Можно ли серьезно защищать то мнение, что они появляются случайно, а не вытекают необходимо из данной общественной среды, которая служит материалом, объектом духовной жизни личности и которая отражается в ее «помыслах и чувствах» с положительной или отрицательной стороны, в представительстве интересов того или другого общественного класса? И далее: по каким признакам судить нам о реальных «помыслах и чувствах» реальных личностей? Понятно, что такой признак может быть лишь один: действия этих личностей, — а так как речь идет только об общественных «помыслах и чувствах», то следует добавить еще: общественные действия личностей, т. е. социальные факты. «Обособляя социальную группу от личности, — говорит г. Струве, — мы подразумеваем под первой все те многообразные взаимодействия между личностями, которые возникают на почве социальной жизни и объективируются в обычаях и праве, в нравах и нравственности, в религиозных представлениях» (32). Другими словами: социолог-материалист, делающий предметом своего изучения определенные общественные отношения людей, тем самым уже изучает и реальных личностей, из действий которых и слагаются эти отношения. Социолог-субъективист, начиная свое рассуждение якобы с «живых личностей», на самом деле начинает с того, что вкладывает в эти личности такие «помыслы и чувства», которые он считает рациональными (потому что, изолируя своих «личностей» от конкретной общественной обстановки, он тем самым отнял у себя возможность изучить действительные их помыслы и чувства), т. е. «начинает с утопии», как это и пришлось признать г-ну Михайловскому. А так как, далее, собственные представления этого социолога о рациональном сами отражают (бессознательно для него самого) данную социальную среду, то окончательные выводы его из рассуждения, которые представляются ему «чистейшим» продуктом «современной науки и современных нравственных идей», на самом деле выражают только точку зрения и интересы... мещанства. (Ленин, Экономическое содержание народничества (1894 г.), Соч., т. I, изд. 1929 г., стр. 273, 279 — 280.)
Я уже указывал, что с точки зрения старых (не для России) экономистов и социологов понятие общественно-экономической формации совершенно лишнее: они толкуют об обществе вообще, спорят с Спенсерами о том, что такое общество вообще, какова цель и сущность общества вообще и т. п. В таких рассуждениях эти субъективные социологи опираются на аргументы вроде тех, что цель общества — выгоды всех его членов, что поэтому справедливость требует такой-то организации и что несоответствующие этой идеальной («Социология должна начать с некоторой утопии» — эти слова одного из авторов субъективного метода, г. Михайловского, прекрасно характеризуют сущность их приемов) организации порядки являются ненормальными и подлежащими устранению.
«Существенная задача социологии — рассуждает, например, г. Михайловский — состоит в выяснении общественных условий, при которых та или другая потребность человеческой природы получает удовлетворение». Вы видите, этого социолога интересует только такое общество, которое удовлетворяет человеческой природе, а совсем не какие-то там общественные формации, которые притом могут быть основаны на таком не соответствующем «человеческой природе» явлении, как порабощение большинства меньшинством. Вы видите также, что с точки зрения этого социолога не может быть и речи о том, чтобы смотреть на развитие общества как на естественно-исторический процесс. («Признав нечто желательным или не-желательным, социолог должен найти условия осуществления этого желательного или устранения нежелательного» — «осуществления таких-то и таких-то идеалов», — рассуждает тот же г. Михайловский.) Мало того, не может быть речи даже и о развитии, а только о разных уклонениях от «желательного», о «дефектах», случавшихся в истории вследствие... вследствие того, что люди были не умны, не умели хорошенько понять того, что требует человеческая природа, не умели найти условий осуществления таких разумных порядков. Ясное дело, что основная идея Маркса о естественно-историческом процессе развития общественно-экономических формаций в корень подрывает эту ребячью мораль, претендующую на наименование социологии. Каким же образом выработал Маркс эту основную идею? Он сделал это посредством выделения из разных областей общественной жизни области экономической, посредством выделения из всех общественных отношений — «отношений производственных», как основных, первоначальных, определяющих все остальные отношения. (Ленин, Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов (1894 г.), Соч., т. I, стр. 58 — 59.)
* * *
Другая «важная сторона» материализма — продолжает г. Струве — «заключается в том, что экономический материализм подчиняет идею факту, сознание и долженствование — бытию» (40). «Подчиняет» — это значит, конечно, в данном случае: отводит подчиненное место в объяснении общественных явлений. Субъективисты-народники поступают как раз наоборот: они исходят в своих рассуждениях из «идеалов», нисколько не задумываясь о том, что эти идеалы могли явиться только известным отражением действительности, что их, следовательно, необходимо проверить фактами, свести к фактам. — Народнику, впрочем, без пояснений будет непонятно это последнее положение. Как это так? — думает он, — идеалы должны осуждать факты, указывать, как изменить их, проверять факты, а не проверяться фактами. Это последнее кажется народнику, привыкшему витать в заоблачных сферах, примирением с фактом. Объяснимся.
Наличность «хозяйничанья за чужой счет», наличность эксплоатации всегда будет порождать как в самих эксплоатируемых, так и в отдельных представителях «интеллигенции» идеалы, противоположные этой системе.
Эти идеалы чрезвычайно ценны для марксиста; он только на их почве и полемизирует с народничеством, он полемизирует исключительно по вопросу о построении этих идеалов и осуществлении их.
Для народника достаточно констатировать факт, порождающий такие идеалы, затем привести указания на законность идеала с точки зрения «современной науки и современных нравственных идей» [причем он не понимает, что эти «современные идеи» означают только уступки западноевропейского «общественного мнения» новой нарождающейся силе] и взывать далее к «обществу» и «государству»: обеспечьте, оградите, организуйте!
Марксист исходит из того же идеала, но сличает его не с «современной наукой и современными нравственными идеями [Энгельс в своей книге «Herrn Е. Dührings Umwälzung der Wissenschaft» превосходно заметил, что это — старый психологический метод: сличать свое понятие не с фактом, который он отражает, а с другим понятием, с слепком с другого факта.]», а с существующими классовыми противоречиями и формулирует его поэтому не как требование «науки», а как требование такого-то класса, порождаемое такими-то общественными отношениями (которые подлежат объективному исследованию) и достижимое лишь так-то вследствие таких-то свойств этих отношений. Если не свести таким образом идеалы к фактам, то эти идеалы останутся невинными пожеланиями, без всяких шансов на принятие их массой и, следовательно, на их осуществление. (Ленин, Экономическое содержание народничества (1894 г.), Соч., т. 7, изд. 1929 г., стр. 288 — 289.)
Ленинская критика отступлений Плеханова от диалектического материализма
а) Формулировка теории иероглифов у Плеханова
Наши ощущения — это своего рода иероглифы, доводящие до нашего сведения то, что происходит в действительности. Иероглифы не похожи на те события, которые ими передаются. Но они могут совершенно верно передавать как самые события, так — и это главное — и те отношения, которые между ними существуют. (Плеханов, Прим. к 1-му изд. «Л. Фейербах» в первоначальной редакции, Соч., т. VIIl стр. 408.)
* * *
«Вот оно как! Плеханов блестяще опровергает Бельтова, т. е. самого себя. Это очень ехидно сказано. Но подождите, м. г. rira bien, qui rira le dernier. Вспомните, при каких обстоятельствах высказана была мною критикуемая вами мысль и каков был ее истинный «вид».
Она высказана была мною в споре с Конрадом Шмидтом, который приписывал материализму учение о тождестве бытия и мышления и говорил, обращаясь ко мне, что если я «всерьез» признаю действие на меня вещей в себе, то я должен также признать, что пространство и время существуют объективно, а не только как свойственные субъекту формы созерцания. На это я отвечал так: «Что пространство и время суть формы сознания и что поэтому первое отличительное свойство их есть субъективность, это было известно еще Томасу Гоббсу и этого не станет отрицать теперь ни один материалист. Весь вопрос в том, не соответствуют ли этим формам сознания некоторые формы или отношения вещей. Материалисты, разумеется, не могут отвечать на этот вопрос иначе, как утвердительно. Это не значит, конечно, что они признают ту плохую (вернее, нелепую) тождественность, которую им с услужливой наивностью навязывают кантианцы, и в их числе господин Шмидт. Нет, формы и отношения вещей в себе не могут быть таковы, какими они нам кажутся, т. е. какими они являются нам, будучи «переведены» в нашей голове. Наши представления о формах и отношениях вещей не более, как иероглифы; но эти иероглифы точно обозначают эти формы и отношения, и этого достаточно, чтобы мы могли изучить действия на нас вещей в себе и в свою очередь воздействовать на них».
О чем идет речь в этих строках? О том же, о чем я беседовал с вами, г. Богданов, выше. О том, что иное дело — объект в себе, а иное дело — объект в представлении субъекта. Теперь спрашивается: имею ли я какое-нибудь логическое право заменить здесь слово «форма» словом «вид», служащим, по вашим словам, его синонимом? Попробуем, посмотрим, что у нас выйдет. «Что пространство и время суть виды сознания и что поэтому первое отличительное свойство их есть субъективность, это было известно еще Томасу Гоббсу и этого не станет отрицать ни один материалист»... Постойте, как же это так? Что же это за субъективные «виды» сознания? У меня слово «вид» употреблено в смысле того наглядного представления, которое существует об объекте в сознании субъекта. Речь идет о «чувственном созерцании» предмета, стало быть, и в разбираемых нами теперь строках выражение «виды сознания» должно означать, — если только слово «вид» есть в самом деле синоним слова «форма», не что иное, как наглядное представление сознания о сознании». (Плеханов, Соч., т. XVII, изд. 1924 г., стр. 34 — 35.)
Агностицизм Гельмгольца тоже похож на «стыдливый материализм», с кантианскими выпадами в отличие от берклианских выпадов Гексли.
Последователь Фейербаха, Альбрехт Рау, решительно критикует поэтому теорию символов Гельмгольца, как непоследовательное отступление от «реализма». Основной взгляд Гельмгольца, — говорит Рау, — есть реалистическая посылка, по которой «мы познаем при помощи наших чувств объективные свойства вещей» [Albrecht Rau, Empfinden und Denken, Giessen 1896, S. 304. (Рау А., Впечатления и мысли, Гиссен 1896, стр. 304. — Ред.).]. Теория символов не мирится с таким (всецело материалистическим, как мы видели) взглядом, ибо она вносит некое недоверие к чувственности, недоверие к показаниям наших органов чувств. Бесспорно, что изображение никогда не может всецело сравняться с моделью, но одно дело изображение, другое дело символ, условный знак. Изображение необходимо и неизбежно предполагает объективную реальность того, что «отображается». «Условный знак», символ, иероглиф суть понятия, вносящие совершенно ненужный элемент агностицизма. И поэтому А. Рау совершенно прав, говоря, что теорией символов Гельмгольц платит дань кантианству. «Если бы Гельмгольц, — говорит Рау, — оставался верен своему реалистическому взгляду, если бы он последовательно держался того принципа, что свойства тел выражают и отношения тел между собою, и отношения их к нам, то ему, очевидно, не нужна бы была вся эта теория символов; он мог бы тогда, выражаясь кратко и ясно, сказать: «ощущения, которые вызываются в нас вещами, суть изображения существа этих вещей». (Там же, стр. 320.)
Так критикует Гельмгольца материалист. Он отвергает иероглифический или символический материализм или полуматериализм Гельмгольца во имя последовательного материализма Фейербаха.
Идеалист Леклер (представитель любезной уму и сердцу Маха «имманентной школы») тоже обвиняет Гельмгольца в непоследовательности, в колебании между материализмом и спиритуализмом («Der Realismus etc.», S. 154). Но теория символов для Леклера не недостаточно материалистична, а слишком материалистична. «Гельмгольц полагает, — пишет Леклер, — что восприятия нашего сознания дают достаточные опорные пункты для познания последовательности во времени и одинаковости или неодинаковости трансцендентных причин. Этого достаточно, по Гельмгольцу, для предположения закономерного порядка в области трансцендентного (с. 33), т. е. в области объективно-реального. И Леклер гремит против этого ««догматического» предрассудка Гельмгольца». «Берклеевсккй бог, — восклицает он, — в качестве гипотетической причины закономерного порядка идей в нашем сознании по меньшей мере столь же способен удовлетворить нашу потребность в причинном объяснении, как и мир внешних вещей» (34). «Последовательное проведение теории символов... невозможно без щедрой примеси вульгарного реализма» (с. 35), т. е, материализма.
Так разносил Гельмгольца за материализм «критический идеалист» в 1879 г. Двадцать лет спустя расхваленный Махом ученик его Клейнпетер следующим образом опровергал «устарелого» Гельмгольца, посредством «новейшей» философии Маха, в своей статье «О принципиальных взглядах на физику у Эрнста Маха и Генриха Герца» [«Archiv für Philosophie», II, Sistematische Philosophie. Bend V, 1899, S. 163 — 164 особ. («Архив философии», II, Систематическая философия, т. V, 1899, стр. 163 — 164. — Ред.)]. Оставим пока в стороне Герца (который в сущности был так же непоследователен, как Гельмгольц) и посмотрим на сопоставление Клейнпетером Маха и Гельмгольца. Приведя ряд цитат из обоих писателей, подчеркнув с особенным ударением известные заявления Маха, что тела суть мысленные символы для комплекса ощущений и т. д., Клейнпетер говорит:
«Если мы проследим ход мысли Гельмгольца, то мы встретим следующие основные посылки:
1) Существуют предметы внешнего мира.
2) Изменение этих предметов немыслимо без воздействия какой-либо (принимаемой за реальную) причины.
3) «Причина, согласно первоначальному значению этого слова, есть то, что́ остается неизменным, как остающееся или существующее позади сменяющихся явлений, именно: вещество и закон его действия, сила» (цитата Клейнпетера из Гельмгольца).
4) Возможно вывести логически строго и однозначно все явления из их причин.
5) Достижение этой цели равнозначаще с обладанием объективной истиной, завоевание (Erlangung) которой признается таким образом мыслимым» (163).
Возмущаясь этими посылками, их противоречивостью, созданием неразрешимых проблем, Клейнпетер отмечает, что Гельмгольц не выдерживает строго таких взглядов, употребляя иногда «обороты речи, напоминающие несколько чисто логическое понимание Махом таких слов», как материя, сила, причина и т. д.
«Не трудно найти источник нашей неудовлетворенности Гельмгольцем, если мы вспомним столь прекрасные и ясные слова Маха. Ошибочное понимание слов: масса, сила и т. д. — вот чем грешит все рассуждение Гельмгольца. Ведь это же только понятия, продукты нашей фантазии, а вовсе не реальности, существующие вне мышления. Мы совершенно не в состоянии познавать какие-то реальности. Из наблюдений наших чувств мы вообще не в состоянии вследствие их несовершенства делать лишь один однозначный вывод. Никогда не можем мы утверждать, что, например, при наблюдении известной скалы (durch Ablesen einer Scala) мы получаем одно определенное число, — всегда возможны, в известных границах, бесконечно многие числа, одинаково хорошо согласующиеся с фактами наблюдения. А познавать нечто реальное, лежащее вне нас, — это мы совсем уже не можем. Предположите даже, что это было бы возможно и что мы познали реальности; тогда мы оказались бы не вправе применять к ним законы логики, ибо они суть наши законы и применимы только к нашим понятиям, к нашим (курсив везде Клейнпетера) продуктам мысли. Между фактами нет логической связи, а лишь простая последовательность; аподиктические суждения тут немыслимы. Неправильно, следовательно, говорить, что один факт есть причина другого, а вместе с этим утверждением падает вся дедукция Гельмгольца, построенная на этом понятии. Наконец, невозможно достижение объективной, т. е. существующей независимо от всякого субъекта, истины, невозможно не только в силу свойств наших чувств, но и потому, что мы, будучи людьми (wir als Menschen), вообще не можем никогда составить никакого представления о том, что́ существует совершенно независимо от нас» (164).
Как видит читатель, наш ученик Маха, повторяя излюбленные словечки своего учителя и не признающего себя махистом Богданова, отвергает всю философию Гельмгольца целиком, отвергает с идеалистической точки зрения. Теория символов особо даже не выделяется идеалистом, который считает ее неважным и может быть случайным уклонением от материализма. А Гельмгольца Клейнпетер берет как представителя «традиционных взглядов в физике», «за каковые взгляды и теперь держится большая часть физиков» (160).
В результате мы получаем, что Плеханов сделал явную ошибку при изложении материализма, Базаров же совсем запутал дело, свалив в кучу материализм и идеализм, противопоставив «теории символов» или «иероглифическому материализму» идеалистический вздор, будто «чувственное представление и есть вне нас существующая действительность». От кантианца Гельмгольца, как и от самого Канта, материалисты пошли влево, махисты вправо. (Ленин, Материализм и эмпириокритицизм, Соч., т. XIII, стр. 193 — 195.)
Два афоризма:
1. Плеханов критикует кантианство (и агностицизм вообще) более с вульгарно материалистической, чем с диалектически-материалистической точки зрения, поскольку он лишь a limine отвергает их рассуждения, а не исправляет (как Гегель исправлял Канта) эти рассуждения, углубляя, обобщая, расширяя их, показывая связь и переходы всех и всяких понятий.
К вопросу о критике современного кантианства, махизма и т. п.
2. Марксисты критиковали (в начале XX в.) кантианцев и юмистов более по-фейербаховски (и по-бюхнеровски), чем по-гегелевски. («Ленинский сборник» IX, стр. 197 — 198).
Разработать:
Плеханов написал о философии (диалектике), вероятно, до 1000 страниц (Бельтов + против Богданова + против кантианцев + основные вопросы и т. д. и т. д.). Из них о большой логике, по поводу нее, ее мысли (т. е. собственно диалектика, как философская наука) ничего!! [Кстати, нельзя не пожелать, во-первых, чтобы выходящее теперь в свет издание сочинений Плеханова выделило все статьи по философии в особый том или особые томы с подробнейшим указателем и пр. Ибо это должно войти в серию обязательных учебников коммунизма. Во-вторых, рабочему государству, по-моему, следует требовать от профессоров философии, чтобы они знали изложение марксистской философии Плехановым и умели передать учащимся это значение. Но это все уже есть отступление от пропаганды к «администрированию».] («Ленинский сборник» XII, стр. 223 — 225.)
NB
Ленин о заслугах и об ошибках Плеханова в философии
Чтобы действительно знать предмет, надо охватить, изучить все его стороны, все связи и «опосредствования». Мы никогда не достигнем этого полностью, но требование всесторонности предостережет нас от ошибок и от омертвения. Это во-первых. Во-вторых, диалектическая логика требует, чтобы брать предмет в его развитии, «самодвижении» (как говорил иногда Гегель), изменении. По отношению к стакану это не сразу ясно, но и стакан не остается неизменным, а в особенности меняется назначение стакана, употребление его, связь его с окружающим миром. В-третьих, вся человеческая практика должна войти в полное «определение» предмета и как критерий истины и как практический определитель связи предмета с тем, что нужно человеку. В-четвертых, диалектическая логика учит, что «абстрактной истины нет, истина всегда конкретна», как любил говорить, вслед за Гегелем, покойный Плеханов. (В скобках уместным мне кажется заметить для молодых членов партии, что нельзя стать сознательным, настоящим коммунистом без того, чтобы изучать — именно изучать — все, написанное Плехановым по философии, ибо это лучшее во всей международной литературе марксизма).
Я, разумеется, не исчерпал понятия диалектической логики. Но пока довольно и этого. (Ленин, т. XXVI, Еще раз о профсоюзах (1920), изд. 3-е, стр. 134 — 135.)
Ленинская критика тактического оппортунизма Плеханова
Таков наш взгляд на авторитетность мнений и Каутского и Плеханова. Теоретические работы последнего — главным образом критика народников и оппортунистов — остаются прочным приобретением с.-д. всей России, и никакая «фракционность» не ослепит человека, обладающего хоть какой-нибудь «физической силой ума», до забвения или отрицания важности этих приобретений. Но как политический вождь русских с.-д. в буржуазной российской революции, как тактик, Плеханов оказался ниже всякой критики. Он проявил в этой области такой оппортунизм, который повредил русским с.-д. рабочим во сто раз больше, чем оппортунизм Бернштейна — немецким. И с этой кадетообразной политикой Плеханова, вернувшегося в лоно изгнанных им в 1899 — 1900 гг. из с.-д. партии гг. Прокоповичей и Ко, мы должны вести самую беспощадную войну.
Что этот тактический оппортунизм Плеханова есть сплошное отрицание основ марксистского метода, — доказывает лучше всего знакомство с ходом рассуждения Каутского в предлагаемой читателю статье. (Ленин, Предисловие к русскому переводу брошюры К. Каутского (1906 г.), Соч., т. X, стр. 231.)
* * *
В чем состоит неправильность представления кадетов о полновластной Думе? Плеханов умалчивает об этом. Это умолчание, во-первых, доказывает, что Плеханов пользуется избирательной кампанией (выставление избирательной платформы есть уже шаг избирательной кампании) не для развития сознания народа, а для затемнения его. А, во-вторых, это умолчание подрывает всякий смысл у плехановского вывода: «и к.-д. и с.-д. нужна полновластная Дума». Это просто прикрытая словесными изворотами бессмыслица: сказать, что двум разным партиям нужна одна и та же вещь, понимаемая ими различно! Значит, не одна и та же: первый встречный поймает Плеханова на логическом промахе. Можно, пожалуй, назвать и самодержавную монархию и демократическую республику буквой «а» и сказать, что разные партии вольны подставлять различные арифметические величины под эту общую алгебраическую формулу. Это будет чисто плехановской логикой, или, вернее, плехановской софистикой. (Ленин, Новое сенатское разъяснение (1906), Соч., т. X, стр. 174.)
* * *
Возьмем второй намеченный нами вопрос: борется ли действительно наша либеральная буржуазия, т. е. кадеты, против черносотенной опасности и как борется? Плеханов не умеет ни поставить этого вопроса, ни разрешить его посредством внимательного разбора политики кадетов в революционной России. Из «общего понятия» о буржуазной революции Плеханов, нарушая азбуку марксизма, выводит конкретное отношение русских с.-д. к кадетам, вместо того, чтобы из изучения реальных особенностей русской буржуазной революции выводить общее понятие о взаимоотношении буржуазии, пролетариата и крестьянства в современной России. (Ленин, Предисловие к русскому переводу брошюры В. Либкхнехта (1906 г.), Соч., т. X, стр. 217.)
Связь бойкота с особыми историческими условиями известного периода русской революции должна быть рассмотрена еще с одной стороны. Каково было политическое содержание бойкотистской с.-д-ской кампании осенью 1905 и весной 1906 г.? Содержание этой кампании не состояло, конечно, в повторении слова бойкот или в призыве не участвовать в выборах. Это содержание не исчерпывалось и призывами к прямому натиску, игнорирующему предлагаемые самодержавием обходные и зигзагообразные пути. Кроме того, и даже не рядом с указанной темой, а скорее в центре всей бойкотистской агитации стояла борьба с конституционными иллюзиями. Эта борьба была, поистине, живой душой бойкота. Припомните речи бойкотистов и всю их агитацию, взгляните на главнейшие резолюции бойкотистов, и вы убедитесь в правильности такого положения.
Меньшевикам никогда не дано было понять эту сторону бойкота. Им всегда казалось, что борьба с конституционными иллюзиями в эпоху зарождающегося конституционализма есть нелепость, бессмыслица, «анархизм». И в речах на Стокгольмском съезде, особенно — помнится — в речах Плеханова, эта точка зрения меньшевиков выражена ярко, не говоря уже о меньшевистской литературе.
На первый взгляд, позиция меньшевиков в этом вопросе действительно может показаться столь же непререкаемой, как позиция человека, самодовольно поучающего своих ближних, что лошади кушают овес. В эпоху нарождающегося конституционализма провозглашать борьбу с конституционными иллюзиями! Разве это не анархизм?
Разве это не сапоги всмятку?
Опошление вопроса, производимое при помощи благовидной ссылки на простой здравый смысл в таких рассуждениях, основывается на том, что обходят молчанием особый период русской революции, забывают о бойкоте Булыгинской Думы, подменяют конкретные ступени пройденного нашей революцией пути общим обозначением всей, прошлой и будущей, нашей революции в целом, как революции, порождающей конституционализм. Это — образчик нарушения метода диалектического материализма людьми, которые, подобно Плеханову, с наибольшим пафосом об этом методе говорили. (Ленин, Против бойкота (1907 г.), Соч., т. XII, стр. 25.)
Энгельс писал Марксу в 1870 г., что В. Либкнехт ошибочно делает себе единственный руководящий принцип из антибисмаркизма. Плеханов обрадовался, найдя эту цитату: у нас-де то же самое с антицаризмом! Но попробуйте заменить софистику (т. е. выхватывание внешнего сходства случаев вне связи событий) диалектикой (т. е. изучением всей конкретной обстановки события и его развития). Объединение Германии было необходимо, и Маркс как перед 1848 г., так и после него всегда признавал это. Энгельс еще в 1859 г. прямо звал немецкий народ на войну ради объединения. Когда не удалось объединение революционное, Бисмарк сделал это контрреволюционно, по-юнкерски. Антибисмаркизм как единственный принцип стал нелепостью, ибо завершение необходимого объединения стало фактом. А в России? Имел ли наш храбрый Плеханов мужество провозглашать заранее, что для развития России необходимо завоевать Галицию, Царьград, Армению, Персию и т. п.? Имеет ли он мужество теперь сказать это? Подумал ли он о том, что Германии надо было перейти от раздробления немцев (угнетаемых и Францией и Россией две первые трети XIX в.) к объединению их, а в России великороссы не столько объединили, сколько придавили ряд других наций? Плеханов, не подумав об этом, просто прикрывает свой шовинизм, извращая смысл цитаты из Энгельса 1870 г., как Зюдекум извращает цитату из Энгельса 1891 г., когда Энгельс писал о необходимости для немцев бороться не на жизнь, а на смерть против союзных войск Франции и России. (Ленин, Русские Зюдекумы (1915 г.), Соч., т. XVIII, стр. 91 — 92.)
Философские произведения Ленина
I
В вышедшем в свет в январе 1929 г. IX «Ленинском сборнике», в котором были напечатаны три тетради Ленина, содержащие конспект «Науки логики» Гегеля, — была начата публикация так называемых «философских тетрадей» Ленина. Настоящий XII сборник содержит в себе все остальные материалы подобного рода, из числа тех, которые находятся в архиве Института Ленина. Таким образом этим сборником завершается публикация философских заметок Ленина. Все хранившиеся в Институте тетради с заметками, выписками, конспектами Ленина по вопросам философии становятся теперь доступны изучению каждого, кто интересуется вопросами теории марксизма.
Значение этих материалов в этом отношении громадно. По богатству содержания «философские тетради» стоят многих томов. В них даются извлечения из произведений таких представителей философии, как Гераклит, Аристотель, Лейбниц, Гегель, Фейербах, Маркс. В общей сложности прочитанные Лениным книги, по поводу которых написаны все эти заметки, обнимают не менее 8 тыс. страниц. Но особый интерес и ценность тетрадей в мыслях Ленина, которые он записывал при чтении всех этих книг. В отдельных заметках, иногда кратких, иногда более подробных, Ленин развивал свою точку зрения, ставил вопросы, намечал задачи дальнейшего исследования, указывал пути дальнейшего развития мысли, темы дальнейшей научной работы.
В состав настоящего сборника входят следующие рукописные конспекты Ленина. Наиболее ранний конспект относится к 1895 г., конспект книги Маркса и Энгельса «Святое семейство». Подробный, тщательно составленный конспект этой знаменитой книги 1846 г. — периода, когда Маркс становится уже на почву диалектического материализма, показывает образец того, как внимательно изучал Ленин произведения Маркса и Энгельса. В статье-некрологе «Фридрих Энгельс» (осень 1896 г.) Ленин упоминает о «Святом семействе» и говорит, что там уже «заложены основы революционно-материалистического социализма» (Соч., т. I, стр. 437).
Затем, следуя хронологическому порядку, идут выписки из книги Паульсена «Введение в философию» и заметки по поводу нее, сделанные около 1904 г. Далее замечания на статью А. М. Деборина «Диалектический материализм», относящиеся к 1909 г.; возможно, что к тому времени относится подробный конспект лекций Фейербаха «О сущности религии».
Остальные тетради — это результат работ по философии в годы войны — начиная с осени 1914 г. и до 1916 г. включительно. По богатству своего содержания, по гениальности мыслей, собранных в этих тетрадях, они представляют собой исключительную ценность для теории марксизма. В этих тетрадях разрабатывается особая, новая тема — именно вопрос о диалектике. Этой теме посвящены выписки и заметки на книгу Фейербаха о Лейбнице (стр. 127), конспект «Философии истории» Гегеля, в особенности же ценный обстоятельный конспект двух первых томов «Истории философии» Гегеля, являющейся, по словам Энгельса, одним из гениальнейших произведений и дающей массу материала к вопросу об истории диалектики (стр. 171). Важны точно так же заметки по поводу метафизики Аристотеля (стр. 329) и книги Лассаля о Гераклите (стр. 296). Сюда же относится и ряд более мелких заметок, относящихся тоже к вопросу о диалектике, о Гегеле, как главном представителе диалектического мышления в немецкой классической философии.
Ленин заботливо собирал материал по интересовавшему его вопросу и всегда умело очищал мысли философов-идеалистов от идеалистической шелухи, гениально использовал их материалистически для выяснения и изучения отдельных сторон, особенностей, существа материалистической диалектики.
Было бы большой ошибкой думать, что Ленин стал особенно интересоваться вопросами философии только в это время или с 1908 г., а до того времени был якобы «равнодушен» к вопросам теории вообще, в частности философии. Это, конечно, совершенно неверно.
Правда, в письмах к Богданову 1906 г. Ленин назвал себя «рядовым марксистом» в вопросах философии. Эти письма, к сожалению до сих пор не найденные, в которых Ленин критиковал богдановскую философию, он собирался даже издать под заглавием «Заметки рядового марксиста о философии».
Но если бы кто-нибудь склонен был истолковать это название в том смысле, что у Ленина тогда было какое-то «рядовое», «среднее», «дюжинное» понимание вопросов философии, то это было бы грубейшей ошибкой. Дело в том, что Ленин, как известно, отличался исключительной научной добросовестностью. Став марксистом, он все внимание обратил на подробнейшее изучение экономического строя России, русского капитализма, на изучение классов русского общества, и рядом с этим на выработку программы, организации и политики революционной марксистской рабочей партии. В этих областях Ленин изучал с исчерпывающей полнотой все относящиеся сюда вопросы. Вся сколько-нибудь заслуживающая внимания литература в этих областях была Лениным изучена. С такой полнотой Ленин в 1906 г. специально философскую литературу не прорабатывал и потому счел необходимым назвать себя «рядовым» марксистом в этой области. Но та блестящая характеристика диалектического материализма, которая дана была Лениным уже в 1894 г. в его ранних работах, и то гениальное мастерство, с каким он владел методом марксизма, лучше всего свидетельствуют о том, что им уже в молодые годы были прочитаны, изучены и усвоены все основные произведения Маркса и Энгельса.
В наступившей буржуазной революции 1905 г. Ленин показал себя лучшим материалистом-диалектиком, чем другие марксисты, успевшие прочитать к тому времени большее количество специальной философской литературы, как например Плеханов.
Это, конечно, ни в коей мере не должно было означать, что Ленину нечего было дальше беспокоиться и утруждать себя дальнейшим изучением философской литературы. Как раз наоборот: то обстоятельство, что Ленин овладел существом материалистической диалектики как никто другой из марксистов, как раз это обстоятельство делало дальнейшее изучение Лениным вопросов философии особенно плодотворным. Два года спустя, в 1908 г., он написал философскую работу, которую и сам он не счел уже необходимым называть работой рядового марксиста и которая знаменовала значительный шаг вперед в деле разработки философии диалектического материализма.
Во всех областях марксистской теории Ленин умел двинуть далеко вперед теоретическую мысль. Он сумел это сделать и в области философии. Потому-то такую огромную ценность представляют заметки Ленина по философии.
К сожалению, в распоряжении Института Ленина имеется далеко не все, что вообще было написано Лениным по вопросам философии. Отсутствуют письма к Ленгнику (1899 г.), посвященные критике кантианства. Отсутствуют три тетради «Заметок рядового марксиста о философии» (1906 г.) с критикой философии Богданова. Отсутствуют материалы, относящиеся к работе над книгой «Материализм и эмпириокритицизм» (1908 г.). Наконец нет вовсе конспектов раннего времени, когда Ленин начал изучать основные произведения марксизма — «Капитал», «Анти-Дюринг» и другие произведения философского характера. Принимая во внимание, с одной стороны, трудность в те времена добыть такие книги (экземпляр «Анти-Дюринга» был например в конце 80-х — начале 90-х годов большой редкостью в России), с другой стороны, принимая в расчет обычный характер чтения Ленина, делавшего заметки и выписки из книг, которые он читал, можно с уверенностью предполагать, что подобные тетради и выписки существовали, но они утеряны безвозвратно. Единственным исключением является сохранившийся конспект «Святого семейства» («Die heilige Familie, oder Kritik der kritischen Kritik gegen Bruno Bauer und Consorten von Friedrich Engels und Karl Marx»), написанный, как уже сказано, по всем вероятиям, летом 1895 г., когда Ленин был за границей, где ему, видимо, удалось достать эту редкую книгу, тогда еще непереизданную. Ленин читал ее по изданию 1846 г.
По тем документальным данным, которые находятся в нашем распоряжении, занятия Ленина философией делятся между тремя периодами. Первый — период кануна буржуазной революции в России, сюда относится начало литературной деятельности Ленина, время ссылки и первой эмиграции.
Второй период — это период буржуазной революции и временной победы контрреволюции. К этому периоду относится большая философская работа Ленина «Материализм и эмпириокритицизм».
Наконец третий период, обнимающий приблизительно около трех лет (1914 — 1916), охарактеризованный самим Лениным как период кануна социалистической революции, был последним периодом, в течение которого Ленину удалось много поработать над вопросами философии (особенно в начале империалистской войны).
Начиная с 1917 г., в особенности с конца этого года, наступило время, когда Ленин уделять много времени специально теоретической, научной работе почти совсем не мог. Последние записи философских тетрадей относятся к 1915 — 1916 гг. Но это ни в коем случае не означало, что Ленин не возвращался к вопросам философии и позднее, в советский период. Несмотря на крайнюю занятость, на необходимость все внимание и все силы отдавать практическим вопросам, Ленин продолжал интересоваться вопросами философии. Это видно и из его чтения. Например, 30 ноября 1920 г. Ленин заказывал книги А. Лабриола «Исторический материализм» и «О философии». 24 июня 1921 г. просил достать ему русский перевод Гегеля «Логики» и «Феноменологии духа» (см. «Записки института Ленина», т. III, стр. 94 — 95). Приблизительно около того же времени Ленин интересовался книгой Ильина о Гегеле и т. д. Но Ленин не только читал, а и писал в то время по вопросам философии. 9/10 заметок на книгу Бухарина «Экономика переходного периода» относится к вопросу о методе. Несмотря на краткость этих замечаний, они дают бесконечно много, вскрывают слабости и недостатки богдановского эклектизма и идеализма и ошибки, совершаемые Бухариным от неумения овладеть материалистической диалектикой. Разбор и оценка полностью всех этих заметок и их теоретического значения требуют особой специальной работы.
Наконец здесь необходимо упомянуть о замечательном письме Ленина в журнал «Под знаменем марксизма», о котором мы скажем подробнее ниже. Все это показывает, что внимание Ленина к философии не ослабевало до конца его жизни. Начал же заниматься вопросами философии Ленин очень рано.
II
Документальным доказательством ранних занятий Ленина вопросами философии являются две большие работы, относящиеся к 1894 г.: «Что такое «друзья народа» и как они воюют с социал-демократами» и «Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве».
Уже в этих ранних работах Ленин выступил уже зрелым материалистом-диалектиком.
Сущность метода Маркса Лениным была самостоятельно продумана, и он владел этим методом в совершенстве, самостоятельно применяя его к вопросам русской экономики, русской истории, к вопросам классовой борьбы и политики. Всякий, кто прочтет указанные работы, убедится, что в 1894 г. Ленин овладел диалектическим материализмом вполне. Ленин прекрасно отдавал себе отчет в том, какое значение для марксизма имеет материализм, и вполне ясно понимал уже тогда особенности диалектического метода Маркса. В «Что такое «друзья народа»» он отмечает гениальность самой идеи материализма в общественной науке (Соч., изд. 3-е, т. I, стр. 60). Он подчеркивает, что материализм Маркса — диалектический (т. I, стр. 84, 100, 105, 121 и др.). Ранние работы Ленина проникнуты революционной диалектикой. Теория марксизма по характеристике Ленина соединяет «строгую и высшую научность» с революционностью — не случайно, а «внутренне и неразрывно» (т. I, стр. 225), не потому, что таковы были индивидуальные особенности Маркса, сочетавшего в себе качество ученого и революционера, а потому, что, как выразился Ленин позднее, в 1923 г., революционная диалектика — это «решающее в марксизме». Характеризуя диалектический материализм, Ленин отмечает, что в противоположность метафизическому методу, который смотрит на общественные отношения «как на простой механический агрегат тех или других институтов, простое механическое сцепление тех или других явлений», диалектический материализм ставит своей задачей понять и изобразить общественный строй в его целом «как живой организм в его функционировании и развитии» (т. I, стр. 105). Основную мысль «Капитала» Маркса Ленин видел в том положении, которое Маркс выдвинул в своем предисловии к первому изданию первого тома: смотреть «на развитие экономической общественной формации как на естественно-исторический процесс». В этой сжатой формулировке, чрезвычайно богатой мыслями, отмечается и объективная закономерность процесса, который не определяется сознанием людей, а, наоборот, — сам определяет это сознание, и понимание Марксом своеобразной закономерности каждой особой «экономической общественной формации», которую надо изучать в ее особенности и развитии. Тут же подчеркнуто требование диалектического метода выделить особо самое существенное и на изучение его обратить особое внимание, не упуская из виду всей совокупности целого (т. I, стр. 124). Впоследствии Ленин, постоянно возвращаясь к этой мысли, говорит «об основном звене», ухватившись за которое можно овладеть всей цепью. Таким звеном, для того чтобы овладеть пониманием общественного процесса, является изучение строя экономических отношений. Особенным достоинством изложения Лениным исторической теории Маркса, которое необходимо отметить, является подчеркивание значения понятия «экономической общественной формации».
Ленин целиком принимает «теорию отражения», как она формулирована у Маркса: «идеальное есть только отражение материального».
И Ленин мастерски применяет ее. В соответствии с материалистическим характером теории Ленин указывает на ее задачу: «точно изобразить действительный исторический процесс» и ничего более. Критерием теории является «верность ее с действительностью» (т. I, стр. 110), а вовсе критерий этот не в абстрактных схемах. В ранних работах Ленина отмечается также важнейшее значение противоречий: наличие их свидетельствует об особой силе и жизненности явления (т. I, стр. 171), и Ленин, изучая «русскую историю и действительность», всюду вскрывает имеющиеся налицо противоречия классов и классовую борьбу. Он дает гениальное материалистическое освещение экономической истории России (т. I, стр. 73 — 74 и др.), вскрывает особенности русского капитализма (например, вся III часть «Друзей народа» и ряд других произведений, не говоря уже о «Развитии капитализма»), дает необычайно яркое и сильное изображение экономики русской деревни (т. I, стр. 142 — 144) и т. д., и все это изложение он неизменно ставит в связь с практическими задачами рабочего класса, последовательно и систематически изучает, вскрывает, объясняет объективную диалектику капиталистической общественной формации и все особенности ее конкретных проявлений в развитии русского капитализма и вырастающей на этой почве классовой борьбы и руководящей роли в этой борьбе российского пролетариата. И делается это для того, чтобы пролетариат «как можно скорее и как можно легче покончил со всякой эксплоатацией» (т. I, стр. 225). Неизменная верность этим основным принципам научной работы, последовательное проведение их является характерной особенностью метода Маркса, а также и Ленина, начиная с самых ранних его (известных нам) работ. Никто из других марксистов не был в этом так последователен и так верен марксистскому методу, как именно Ленин. И особенно характерно, как это отмечалось уже неоднократно в нашей литературе, умение Ленина учесть и изучить конкретные особенности данного явления, не ограничиваясь рассуждениями вообще. В разнообразных спорах, которые приходилось вести Ленину, нужно отметить (оставляя в стороне классовую основу существа разногласий, а рассматривая лишь разницу в методе), что противники Ленина не умели понять существо конкретных особенностей рассматриваемого предмета. Примеров этому можно было бы привести без конца. Укажем хотя бы на споры о программе в начале 900-х годов (Соч., т. V), споры с меньшевиками («Две тактики», т. VIII), споры по национальному вопросу в 1913 — 1916 гг. (т. XVII, XIX) и т. д.
«Безусловным требованием марксистской теории при разборе какого бы то ни было социального вопроса является постановка его в определенные исторические рамки, а затем, если речь идет об одной стране (например, о национальной программе для данной страны), учет конкретных особенностей, отличающих эту страну от других в пределах одной и той же исторической эпохи» — так писал Ленин в 1914 г. в споре с Р. Люксембург по национальному вопросу (Соч., т. XVII, стр. 431 — 432).
Здесь нет места останавливаться во всех подробностях на всем богатстве теоретического содержания первых работ Ленина и совершенстве их метода. То немногое, что указано здесь нами, дает понятие о громадной их ценности. Было бы очень интересной задачей проследить, как целый ряд мыслей, имеющихся в зародыше или в сжатой формулировке в этих ранних работах, нашли себе впоследствии дальнейшее развитие и широкое применение, были подтверждены в дальнейшем ходе борьбы рабочего класса и развития революции и в 1905 и в 1917 гг.
Таков был первый период занятий Ленина вопросами общей теории, философией марксизма. Вполне овладев основами диалектического материализма, изучив и продумав до конца, до полной ясности все выводы из основных работ Маркса и Энгельса, уясняя себе в общем все стороны марксизма, Ленин все свои силы стал посвящать теоретическому и практическому руководству борьбой рабочего класса. И тут не индивидуальные желания и вкусы, а объективные условия выдвигали вперед то одну, то другую сторону марксизма, заставляя ею заниматься преимущественно. Как впоследствии Ленин отметил сам, в рассматриваемый нами период «выдвинулось применение экономического учения Маркса к нашей действительности» («Наши упразднители», Соч., т. XV, стр. 88). Но и в этот период Ленин известную часть своего времени уделял изучению вопросов философии. Он знал, конечно, хорошо все произведения Плеханова, читал Спинозу, отдельные произведения французских материалистов XVIII в., Юма и представителей немецкой классической философии — Канта, Фихте, Шеллинга, Гегеля и Фейербаха [Мы приводим здесь извлечение из описи, составленной московским охранником. Весной 1900 г. по окончании ссылки ящики с книгами, посланные Лениным из Сибири в адрес его матери М. А. Ульяновой, были задержаны на станции Москва, вскрыты, книги переписаны, а затем опять запакованы и доставлены по адресу. Из общего количества книг (243 названия), почти исключительно по экономике, были следующие книги по философии: 1) Spinoza, Die Ethik, 1 т.; 2) Spinoza, Der theologisch-politischer Traktat; 3) Spinoza, Vervollkommung des Verstandes, 1 т.; 4) De l'esprit (Гельвеция), 2 т.; 5) De l’homme (его же), 2 т.; 6) Essais philosophiques, concernants l'entendement humain, 3 т.; 7) Kant, Kritik der reinen Vernunft, 1 т.; 8) Fichte, Die Tatsachen des Bewusstseins, 2 т. 9) Fichte, Grundzüge zu System der Philosophie 2 т.; 10) Fichte, Die Bestimmung des Menschen; 11) Schelling, Samtliche Werke один том (какой — неизвестно); 12) Hegel, Werke, 1 т. (без дальнейшего обозначения — вероятнее всего, что это был том, содержащий так называемую «Малую логику»); 13) Hegel, Grundlinien der Philosophie des Rechts, 1 т.; 14) Feuerbach, Geschichte der neueren Philosophie 1т.; (от Бекона до Спинозы);15) Feuerbach, Philosophische Kritiken;16) Plechanoff, Beiträge, zur Gechichte des Materialismus; 17) Ланге, История материализма. Кроме того были еще две книги Гумиловича: Philosophisches Staatsrecht и Grundriss der Sociologie (архив Института Ленина, арх. № 25977).]. Специальной философской работы Ленин в этот период не написал, но в ряде своих произведений он отводил немало места вопросу о методе: в полемических работах против народничества, против ревизионизма «легальных марксистов» (работы 1894 — 1899), против экономистов («Что делать?», 1902), против меньшевиков («Шаг вперед, два шага назад», 1904).
III
Период подъема революции 1905 г. был, конечно, временем мало подходящим для специально философских занятий. Но в это время теоретическая мысль Ленина непрерывно и напряженно работала. Время революции было временем обучения у жизни, обучения на практике, временем проверки теоретического оружия марксизма. Ленин в 1905 г. очень много раз возвращался к изучению ряда произведений Маркса.
Вслед за спадом революционной волны создалась такая обстановка, в которой для марксиста-теоретика, вождя революционной марксистской рабочей партии, необходимость борьбы на почве философии выступила на первый план. Увлечение идеализмом и религией, распространившееся среди буржуазии после революции 1905 г., было явлением далеко не случайным. Это увлечение захватило и некоторые неустойчивые элементы из среды марксистских литераторов, даже партийных. Религия сложилась давно, и ее старые формы, грубо наивные, перестали удовлетворять, отталкивали от религии. Религиозная идеология, приспособленная к феодально-крепостническим отношениям, все более и более переставала оказывать влияние. Для того чтобы после опыта пережитой революции держать массы в повиновении, недостаточно было одного физического принуждения. Потребовался «духовный», «моральный» кнут, каким является религия, и потребовалась выработка более утонченных ее форм, приспособленных к потребностям, созданным новыми отношениями. Борьба против религии и против идеализма, являющегося утонченной защитой веры в бога, стала особенно необходимой, приобрела особое значение как борьба против буржуазных влияний на пролетариат и на массы трудящихся. Борьбу против махизма и против поповщины вел и Плеханов, но вел ее так, что это не удовлетворяло Ленина. Во-первых, Плеханов недостаточно разъяснял данные вопросы разногласий с махистами, вопросы теории познания. Ленин в письме к Горькому в марте 1908 г. говорит, что Плеханов по существу прав против Богданова и других махистов, «только не умеет или не хочет, или ленится сказать это конкретно, обстоятельно, просто, без излишнего запугивания публики философскими тонкостями». Во-вторых, Плеханов использовал свою полемику с махистами во фракционных целях против большевизма, что по существу с философскими разногласиями нисколько не было связано и к делу не относилось.
В том же упомянутом выше письме к Горькому Ленин сообщал, что он непременно напишет критический разбор махистской философии «по-своему». Ленин это и сделал в своей книге «Материализм и эмпириокритицизм» и сделал это действительно по-марксистски. После «Анти-Дюринга» Энгельса эта книга является самым крупным философским произведением марксизма. Появление этого главного произведения второго периода было выдающимся событием в области теории марксизма. Помимо того, что книгой этой был нанесен махистам сокрушительный удар, она дала чрезвычайно много нового для теории марксизма.
В этой книге впервые в марксистской литературе с такой полнотой были разъяснены основы теории познания диалектического материализма. По каждому вопросу: о материи и опыте, об ощущении и познании, об объективности пространства и времени, о причинности, об абсолютной и относительной истине, с полнейшей ясностью были показаны две линии в философии.
Энгельс сделал это в полемике с Дюрингом в 70-х годах XIX в., Ленину же пришлось сделать это в новой обстановке, более 30 лет спустя, в полемике с другими противниками — махистами. За эти десятилетия в естествознании произошел целый переворот и надо было овладеть совершенно новым материалом. Ленину пришлось рассматривать, и разрешать ряд новых вопросов. Совершенно новой задачей в марксистской литературе был подробный разбор и разъяснение кризиса современного естествознания. Представители естествознания, как правило не обладающие философской выучкой, не умели мыслить диалектически. Научное исследование стихийно влечет их к материализму, классовая же их позиция и их неумение владеть диалектическим методом ведут к путанице, заставляют их скатываться к релятивизму и идеализму. Вывод, к которому приходит Ленин в конце V главы о том, что «современная физика, рождает диалектический материализм», сохраняет свое значение спустя более 20 лет после того, как он был высказан. Благодаря своему гениальному умению владеть материалистической диалектикой Ленин и в области методологии естествознания сумел сказать свое новое слово и сказать его не вообще, а давая точные указания, в чем состоят ошибки и отступления «стихийных материалистов естественников» от диалектического материализма. Ленин критиковал их теории диалектически, поправляя ошибки и выделяя правильное. Такая критика и должна быть признана образцовой.
Необходимо отметить, что, несмотря на строгую научность содержания книги, все изложение ее вполне понятно. Все вопросы нисколько не упрощались. Ясность изложения объясняется ясностью мысли и определенностью того, что Ленин собирался сказать по вопросам философских споров. Когда он писал эту свою философскую книгу, он точно так же ни на минуту не забывал, что и эта работа пишется для того, чтобы помочь пролетариату «как можно скорее покончить со всякой эксплоатацией».
В этот период Ленин далеко опередил всех марксистов, занимавшихся после Маркса и Энгельса разработкой вопросов философии. Первый из всех виднейших теоретиков марксизма (мы не говорим об Энгельсе) Ленин занялся вопросами теоретической физики, самостоятельно их разрешил и наметил пути, каким образом марксизм должен обеспечить себе влияние и в этой области. Поэтому с полным основанием можно утверждать, что появление книги «Материализм и эмпириокритицизм» ознаменовало новый этап в развитии теории марксизма.
Основной темой в этот период была борьба за материализм. Но, к сожалению, от этого периода никаких неопубликованных материалов не сохранилось. Ни рукописи книги «Материализм и эмпириокритицизм», ни каких-либо заметок и материалов у нас не имеется. Ни на одной из сохранившихся тетрадей Ленина нет прямых указаний на то, что которая-нибудь из них относится к этому периоду. Ближе всего по содержанию может подходить конспект лекций Фейербаха «О сущности религии». Он может относиться к несколько более позднему периоду (к 1909 г.?). Все остальные записи кроме этих относятся к третьему периоду, где преобладающий интерес вызывала к себе тема о диалектике.
IV
В третий из указанных нами периодов, несмотря на относительную краткость того времени, когда Ленин мог заняться целиком научной работой, он проделал громаднейшую работу теоретического характера. Достаточно указать, что в течение 2 — 3 лет им были проработаны такие большие и сложные вопросы, как вопрос об империализме и о государстве. То, что нам сейчас кажется понятным само собой, после того, как мы все изучили книги Ленина «Империализм как новейший этап капитализма» и «Государство и революция», что теперь вошло уже в сознание широких кругов рабочего класса, изучающих идеи этих книг в марксистских кружках и в школах политграмоты, то тогда, в 1913 — 1916 гг., представляло собой целый лабиринт сложных и запутанных вопросов, и путаница эта была создана не только трудами буржуазных теоретиков, но она была в работах марксистов-теоретиков II Интернационала — Каутского, Гильфердинга, Плеханова и ряда других. Ленину удалось разрешить, распутать эти сложные вопросы благодаря тому, что он твердо стоял на почве диалектического материализма, гениально умел владеть диалектическим методом и неразрывно был связан с тем классом, интересами которого он жил, — с пролетариатом. Изучая капитализм мировой и борясь с буржуазными влияниями на пролетариат в лице новейших оппортунистов — социал-империалистов, каутскианцев и т. д., — Ленин подошел к вопросам точно так же, как он это делал в 90-х годах, когда изучал русский капитализм и боролся с буржуазным влиянием на пролетариат в лице русских народников и русских ревизионистов 90-х и начала 900-х годов. Было бы весьма поучительной задачей сравнить во всех подробностях метод ранних работ Ленина с методом его работ 1915 — 1916 гг. Если бы такая работа была проделана, ясно обнаружились бы и высота теоретического уровня ранних работ Ленина и тот же неизменно революционный характер его метода 20 и более лет спустя. От революционной диалектики марксизма Ленин ни в чем не отступал. Не обнаружилось бы разницы в применении диалектики. Но нечто новое в отношении Ленина к вопросам диалектики в этот период появилось. Он занялся этим вопросом специально, собирая все данные, относящиеся к истории диалектического мышления, все характеристики, отмечающие различные моменты диалектики, и отличительные черты, различные оттенки, характеризующие самое существо диалектического мышления, существо материалистической диалектики. Этот теоретический интерес является в области философии преобладающим в этот период и не ослабевает и в дальнейшем.
Причина этого вполне понятна. Мы видели, что уже в ранних работах у Ленина отмечено решающее значение диалектики. В статье о переписке Маркса и Энгельса (в 1913 г.) Ленин говорит, что наиболее существенным, наиболее новым, «гениальным шагом вперед в истории революционной мысли» было то, что Маркс и Энгельс применили материалистическую диалектику ко всем областям знания — к переработке политической экономии, к философии, к естествознанию, к политике и тактике рабочего класса.
Материалистическая диалектика — решающее в марксизме, — «живая душа марксизма», его «коренное теоретическое основание». Естественно было заняться специально изучением этого, столь важного оружия, особенно в тот период, когда благодаря наступающей социалистической революции особенно важным сделалось практическое значение этого оружия. В теоретических битвах по вопросам текущей политики приходилось особенно часто иметь дело со стремлением противников извратить диалектику, подменить ее софистикой, и такими противниками все чаще начали становиться бывшие союзники, из сторонников пролетариата превращающиеся во врагов его движения, перешедшие на сторону буржуазии, как это сделал ряд выдающихся теоретиков II Интернационала, особенно с началом империалистской войны. В революционную эпоху диалектический характер движения, единство противоположностей, движение в противоречиях, особенно резко выступает наружу, становится особенно наглядным, как это отметил еще Энгельс. Ускоренный темп движения, разнообразие и, если так можно выразиться, сконцентрированность событий расширяют кругозор и дают богатейший материал для теоретической мысли. Пробуждение к сознательной жизни новых и новых масс неизбежно вносит небывалое оживление в развитие теоретической мысли и в частности философии.
В эпоху буржуазных революций в Европе Гегель, идеолог буржуазии (тогда еще в общем и целом революционной), явился крупнейшим представителем диалектики, «дал исчерпывающую и сознательную картину общих форм движения» (Маркс). Первые вожди и теоретики нового революционного класса — пролетариата, Маркс и Энгельс восприняли это теоретическое завоевание, «спасли диалектику от разгрома идеализма» и, применяя ее материалистически, плодотворно использовали ее в научном исследовании. Гениальный вождь и теоретик пролетариата Ленин в эпоху кануна социалистической революции сделал дальнейшие шаги в этом направлении, углубил теоретическое изучение этого революционного метода, проверенного и испытанного в ряде революций и в последней, незадолго перед этим происшедшей, крупнейшей, русской революции 1905 г. И не случайно, что именно накануне первой социалистической революции впервые Лениным была поставлена задача специального изучения диалектики и приступлено к ее разрешению.
Из всех европейских стран именно в России в конце XIX — начала XX в. сложилась наиболее революционная обстановка. Революционная почва России явилась предпосылкой того, что теоретическое сознание русских революционеров-марксистов было выше, чем где бы то ни было в других капиталистических странах. Доказательство этого — борьба Плеханова против кантианства, начиная с 90-х годов, борьба Ленина против махизма в 1908 г. за материализм и за революционную материалистическую диалектику и тогда и позднее, против софистики и извращения этого важнейшего теоретического оружия пролетариата бывшими союзниками по борьбе за революционный марксизм — Бернштейном, а потом и Плехановым, Каутским и другими.
Из тетрадей, относящихся к теме о диалектике, на первом плане надо конечно поставить три тетради с конспектом «Науки логики» Гегеля (IX «Ленинский сборник»). К этому непосредственно примыкают печатающиеся в настоящем сборнике конспекты гегелевской «Истории философии», в которых Ленин заботливо собрал все, что имеет отношение к диалектике. Замечания по поводу лассальского «Гераклита» и «Метафизики» Аристотеля содержат в этом отношении точно так же необычайно много ценного. После заметок о «Гераклите» Ленин в большом отрывке о диалектике дает, в противовес неправильному пониманию диалектики Гегеля Лассалем, свое понимание диалектики. В этом отрывке и в ряде других замечаний («элементы диалектики» в конце конспекта «Науки логики», заметки, помещенные в нашем сборнике на стр. 290 — 292) собраны и сведены воедино основные мысли Ленина о диалектике, вырисовываются общие контуры той теоретической работы о диалектике, как она намечалась Лениным.
К тому же циклу относится и конспект книги Фейербаха о Лейбнице. Если при чтении фейербаховских лекций «О сущности религии» Ленин обращает главным образом внимание на противопоставление материализма идеализму, то здесь, в конспекте книги о Лейбнице, уже виден преобладающий интерес к вопросу о диалектике. Преобладание того же интереса бросается в глаза и в тетради с выписками из книги Клаузевица «О войне». Читая ее, Ленин интересовался двумя темами и собрал с исчерпывающей полнотой относящиеся сюда места. Одной из этих тем было: «о применении диалектики к вопросу о войне», другая же тема: «вопрос о связи между политикой и войной».
Остальные заметки меньшего объема примыкают к этим основным работам, содержащим главный материал. Сюда относятся некоторые материалы к вопросу истории науки и техники, тесно связанному с материалистическим изучением диалектики. Ленин приступил к собиранию такого материала, но успел сделать лишь немного, остановившись в самом начале работы. Сюда же относится собранная Лениным библиография работ о Гегеле.
Если Ленин собирался написать работу о диалектике, то материал для этой задачи был им собран богатейший, а в отдельных частях (специально по вопросу «Гегель о диалектике») — прямо-таки исчерпывающий. Чтобы написать о диалектике специальную работу, у Ленина, как и у Маркса, времени не нашлось. Но во всех статьях после 1914 г. Ленин начинает отводить место разъяснению сущности диалектики, замечаниям обобщающего характера. Ленин прямо занимается пропагандой диалектики. Например, в статье «Крах II Интернационала» он показывает разницу между диалектикой и софистикой. В статьях «Итоги дискуссии о самоопределении», «О брошюре Юниуса», «Письма о тактике» отмечаются различные моменты, особенности диалектического мышления. Наконец в 1920 — 1921 гг. в статье «Еще раз о профсоюзах, о текущем моменте и об ошибках тт. Троцкого и Бухарина» Ленин дает ставшее широко известным популярное разъяснение сущности диалектической логики в отличие ее от эклектизма. Все эти замечания опираются на ту работу по изучению диалектики, которую Ленин проделал в особенности в начале империалистской войны.
Бросается в глаза, что понимание диалектики у Ленина отличается особенной ясностью и глубиной. Вырабатывая это понимание совершенно самостоятельно, Ленин сходится с той характеристикой диалектики, какую дает Энгельс, который, как и Маркс, превосходно изучил Гегеля и проделал самостоятельную работу по превращению идеалистической диалектики Гегеля в материалистическую. Такую работу проделал и Ленин, и вслед за ним должен проделать всякий марксист-теоретик. По Ленину самое существо диалектики наиболее удачно выражает формула «единство противоположностей». Согласно выражению Ленина эта формула удачно схватывает «ядро диалектики». Раздвоение единого, противоречивость его частей является внутренним источником всякой деятельности, внутренним импульсом развития. Объективный мир, находящийся в непрерывном движении, являющийся бесконечно сложным и разнообразным, в то же время является единым (это единство мира, как говорит Энгельс, состоит в его материальности). Все грани в этом объективном материальном мире относительны и условны, все в нем изменяется и превращается в другое. И наше сознание, отражающее в общем правильно этот объективный мир, отражающее абсолютную истину его объективного существования, в то же время относительно. Оно приближается к точному отражению движения объективного мира, никогда его не исчерпывая полностью, потому что это движение, развитие, изменение никогда не останавливается, не прекращается.
Как на основной недостаток метафизического материализма Ленин указывает на его неумение применить диалектику к процессу развития познания. «Подход ума (человека), — пишет Ленин при чтении «Метафизики» Аристотеля, — к отдельной вещи, снятие слепка, или (что то же) понятия с нее не есть простой, непосредственный, зеркально-мертвый акт, а сложный, раздвоенный, зигзагообразный, включающий в себя возможность отлета фантазии от жизни, мало того, возможность превращения (и притом незаметного, несознаваемого человеком превращения) абстрактного понятия, идеи в фантазию (в последнем счете = бога). Ибо в самом простом обобщении, в элементарнейшей общей «идее» («стол» вообще) есть известный кусочек фантазии» (см. стр. 389 настоящего сборника). Материалистическая диалектика, применяемая к нашему познанию объективно, т. е. памятуя о том, что сознание наше определено независимо от него происходящим процессом, является лучшей гарантией против таких превращений, лучшим оружием против поповщины, окостенения мысли, против подмены живой работы ума мертвой абстракцией, ведущей к умственному застою.
Для ленинского понимания очень характерна его программа изучения и изложения диалектики. И в этом отношении громадная заслуга Ленина состоит в том, что он спасает диалектику от упрощения, от опошления, от превращения ее в софистику, как это происходит у ренегатов II Интернационала Каутского, Вандервельде, Отто Бауэра и др., и восстановляет ее в том виде, как она имеется у Маркса.
Ленин указывает, что в самом простейшем явлении, в любом предложении необходимо вскрыть зачатки всех элементов диалектики. В этом вскрывании особой диалектики каждой отдельной области, подлежащей исследованию, и состоит диалектический метод. Таким именно образом надо диалектику и излагать и изучать.
Ленин ставит знак равенства между диалектикой и теорией познания и указывает на то, что Плеханов не обратил на это должного внимания, а это суть дела.
В рассматриваемом нами третьем периоде Ленин систематически обращает внимание на недостатки плехановской диалектики и критикует их. Подмена Плехановым диалектики софистикой отмечена Лениным еще в 1904 г. В статьях периода войны это делается систематически. Рассматривая ошибки Плеханова, отделявшие его от диалектического материализма и приближавшие его к вульгарному материализму, Ленин отмечает, что плехановская критика кантианцев и юмистов была недостаточной потому, что Плеханов просто отвергал их рассуждения, а не исправлял, как это делал, например, Гегель, критикуя Канта.
Мы выше уже указывали, что критика Лениным махистов, данная в «Материализме и эмпириокритицизме», как раз свободна от этого недостатка. Такая критика, исправляющая, обобщающая, показывающая связь и переходы всех понятий, вообще была свойственна Ленину. Особенно же блестящие образцы такой критики находим мы в произведениях Ленина, начиная с рассматриваемого нами периода. Достаточно указать на такие произведения, как «Государство и революция», «Детская болезнь «левизны» в коммунизме» и др. Ленин, везде показывая материальные корни тех или иных явлений в области теории, неизменно вскрывает методологические ошибки противника и показывает, как надо их исправлять.
Придавая такое огромное значение изучению диалектики, Ленин, как уже сказано, наметил программу работ для того, чтобы поставить это изучение систематически. В конспекте «Науки логики» Ленин неоднократно высказывает мысль, что продолжение дела Гегеля и Маркса состоит «в диалектической обработке истории человеческой мысли, науки и техники» (IX «Ленинский сборник», стр. 138). Это, так сказать, общая установка, говорящая о том, что материалистическую историю философии, историю развития человеческой мысли нельзя отрывать от истории материального процесса производства. Но далее имеются более детальные указания, в которых дается целая программа изучения. Среди заметок при чтении лассалевского «Гераклита» Ленин перечисляет: «история философии, история отдельных наук, история умственного развития ребенка, история умственного развития животных, история языка + психология + физиология органов чувств. Следовательно, короче, история познания вообще. Вот те области знания, из коих должна сложиться теория познания и диалектика» (см. стр. 315 настоящего сборника). Вот целая программа работ по изучению диалектики.
В своем известном письме в журнал «Под знаменем марксизма» в 1922 г. Ленин оставил как бы завещание, как надо работать в дальнейшем в области изучения диалектики.
Ленин прежде всего указывает на необходимость борьбы за материализм против «философской реакции» и «философских предрассудков» так называемого «образованного общества», т. е. против идеализма, против поповщины. Ленин приглашает «неуклонно разоблачать и преследовать всех современных «дипломированных лакеев поповщины», представителей реакционной буржуазной и мелкобуржуазной идеологии, вести атеистическую пропаганду». Ленин указывает на необходимость союза со всеми последовательными материалистами и «с представителями современного естествознания, которые склоняются к материализму и не боятся отстаивать и проповедовать его против господствующих в так называемом «образованном обществе» модных философских шатаний в сторону идеализма и скептицизма».
Ленин напоминает, что из той крутой ломки, которую переживает современное естествознание, «сплошь да рядом родятся реакционные философские школы и школки, направления и направленьица». И для того, чтобы справиться со всеми сложными и трудными вопросами, возникающими в связи с этим, не дать сбить себя с пути научного исследования, необходимо, как говорит Ленин, «быть сознательным сторонником того материализма, который представлен Марксом, т. е. ... быть диалектическим материалистом». И Ленин, обращаясь к сотрудникам журнала «Под знаменем марксизма», говорит дальше, что надо делать, как работать, чтобы овладеть материалистической диалектикой.
«Чтобы достигнуть этой цели, сотрудники журнала «Под знаменем марксизма» должны организовать систематическое изучение диалектики Гегеля с материалистической точки зрения, т. е. той диалектики, которую Маркс практически применял и в своем «Капитале» и в своих исторических и политических работах и применял с таким успехом, что теперь каждый день пробуждения новых классов к жизни и к борьбе на Востоке (Япония, Индия, Китай), — т. е. тех сотен миллионов человечества, которые составляют большую часть населения земли и которые своей исторической бездеятельностью и своим историческим сном обусловливали до сих пор застой и гниение во многих передовых государствах Европы, — каждый день пробуждения к жизни новых народов и новых классов все больше и больше подтверждает марксизм.
Конечно, работа такого изучения, такого истолкования и такой пропаганды гегелевской диалектики чрезвычайно трудна, и, несомненно, первые опыты в этом отношении будут связаны с ошибками. Но не ошибается только тот, кто ничего не делает. Опираясь на то, как применял Маркс материалистически понятую диалектику Гегеля, мы можем и должны разрабатывать эту диалектику со всех сторон, печатать в журнале отрывки из главных сочинений Гегеля, истолковывать их материалистически, комментируя образцами применения диалектики у Маркса, а также теми образцами диалектики в области отношений экономических, политических, каковых образцов новейшая история, особенно современная империалистская война и революция, дают необыкновенно много. Группа редакторов и сотрудников журнала «Под знаменем марксизма» должна быть, на мой взгляд, своего рода «обществом материалистических друзей гегелевской диалектики». Современные естествоиспытатели найдут (если сумеют искать и если мы научимся помогать им) в материалистически истолкованной диалектике Гегеля ряд ответов на те философские вопросы, которые ставятся революцией в естествознании и на которых «сбиваются» в реакцию интеллигентские поклонники буржуазной моды.
Без того, чтобы такую задачу себе поставить и систематически ее выполнять, материализм не может быть воинствующим материализмом. Он останется, употребляя щедринское выражение, не столько сражающимся, сколько сражаемым. Без этого крупные естествоиспытатели так же часто, как и до сих пор, будут беспомощны в своих философских выводах и обобщениях. Ибо естествознание прогрессирует так быстро, переживает период такой глубокой революционной ломки во всех областях, что без философских выводов естествознанию не обойтись ни в коем случае» (Соч., т. XX, ч. 2, стр. 497 — 498).
К тому, что говорит здесь Ленин о необходимости изучения образцов диалектики у Маркса, следует добавить, что столь же важно изучать материалистическую диалектику, которая имеется во всех произведениях Ленина. Это важно особенно потому, что в его работах, речах, выступлениях дается материалистическое освещение и объяснение явлений и событий новейшей истории: первой всемирной империалистской войны и пролетарской революции. В философских же тетрадях Ленина содержится без конца ценнейших указаний, как надо изучать материалистическую диалектику. (В. Адоратский, Предисловие к XII «Ленинскому сборнику».)
Борьба Ленина с философским ревизионизмом
В области философии ревизионизм шел в хвосте буржуазной профессорской «науки». Профессора шли «назад к Канту», — и ревизионизм тащился за неокантианцами, профессора повторяли тысячу раз сказанные поповские пошлости против философского материализма, — ревизионисты, снисходительно улыбаясь, бормотали (слово в слово по последнему хандбуху) [Руководству. — Ред.], что материализм давно «опровергнут»; профессора третировали Гегеля, как «мертвую собаку», и, проповедуя сами идеализм, только в тысячу раз более мелкий и пошлый, чем гегелевский, презрительно пожимали плечами по поводу диалектики, — и ревизионисты лезли за ними в болото философского опошления науки, заменяя «хитрую» (и революционную) диалектику «простой» (и спокойной) «эволюцией»; профессора отрабатывали свое казенное жалованье, подгоняя и идеалистические и «критические» свои системы к господствовавшей средневековой «философии» (т. е. к теологии), — и ревизионисты пододвигались к ним, стараясь сделать религию «частным делом» не по отношению к современному государству, а по отношению к партии передового класса.
Какое действительное классовое значение имели подобные «поправки» к Марксу, об этом не приходится говорить — дело ясно само собой. Мы отметим только, что единственным марксистом в международной социал-демократии, давшим критику тех невероятных пошлостей, которые наговорили здесь ревизионисты, с точки зрения последовательного диалектического материализма, был Плеханов. Это тем более необходимо решительно подчеркнуть, что в наше время делается глубоко ошибочные попытки провезти старый и реакционный философский хлам под флагом критики тактического оппортунизма Плеханова [См. книгу «Очерки философии марксизма» Богданова, Базарова и др. Здесь не место разбирать эту книгу, и я должен ограничиться пока заявлениями, что в ближайшем будущем покажу в ряде статей или в особой брошюре, что все сказанное в тексте про неокантианских ревизионистов относится по существу дела и к этим «новым» неоюмистским и необерклианским ревизионистам.]. (Ленин, Марксизм и ревизионизм (1908 г.), Соч., т. XII, стр. 184 — 185.)
Целый ряд писателей, желающих быть марксистами, предприняли у нас в текущем году настоящий поход против философии марксизма. Менее чем за полгода вышло в свет четыре книги, посвященные главным образом и почти всецело нападкам на диалектический материализм. Сюда относятся прежде всего «Очерки по (? надо было сказать: против) философии марксизма», Спб. 1908, сборник статей Базарова, Богданова Луначарского, Бермана, Гельфонда, Юшкевича, Суворова; затем книги: Юшкевича — «Материализм и критический реализм», Бермана — «Диалектика в свете современной теории познания», Валентинова — «Философские построения марксизма».
Все эти лица не могут не знать, что Маркс и Энгельс десятки раз называли свои философские взгляды диалектическим материализмом. И все эти лица, объединенные — несмотря на резкие различия политических взглядов — враждой против диалектического материализма, претендуют в то же время на то, что они в философии марксисты! Энгельсовская диалектика есть «мистика», — говорит Берман, взгляды Энгельса «устарели», — мимоходом, как нечто само собою разумеющееся, бросает Базаров, — материализм оказывается опровергнутым нашими смелыми воинами, которые гордо ссылаются на «современную теорию познания», на «новейшую философию» (или «новейший позитивизм»), на «философию современного естествознания» или даже «философию естествознания XX века». Опираясь на все эти якобы новейшие учения, наши истребители диалектического материализма безбоязненно договариваются до прямого фидеизма [Фидеизм есть учение, ставящее веру на место знания или вообще отводящее известное значение вере.] (у Луначарского всего яснее, но вовсе не у него одного!), но у них сразу пропадает всякая смелость, всякое уважение к своим собственным убеждениям, когда дело доходит до прямого определения своих отношений к Марксу и Энгельсу. На деле — полное отречение от диалектического материализма, т. е. от марксизма. На словах — бесконечные увертки, попытки обойти суть вопроса, прикрыть свое отступление, поставить на место материализма вообще кого-нибудь одного из материалистов, решительный отказ от прямого разбора бесчисленных материалистических заявлений Маркса и Энгельса. Это — настоящий «бунт на коленях», по справедливому выражению одного марксиста. Это — типичный философский ревизионизм, ибо только ревизионисты приобрели себе печальную славу своим отступлением от основных воззрений марксизма и своей боязнью или своей неспособностью открыто, прямо, решительно и ясно «рассчитаться» с покинутыми взглядами. Когда ортодоксам случалось выступать против устаревших воззрений Маркса (например, Мерингу против некоторых исторических положений), — это делалось всегда с такой определенностью и обстоятельностью, что никто никогда не находил в подобных литературных выступлениях ничего двусмысленного.
Впрочем, в «Очерках «по» философии марксизма» есть одна фраза, похожая на правду. Это — фраза Луначарского: «может быть, мы» (т. е., очевидно, все сотрудники «Очерков») «заблуждаемся, но ищем» (стр. 161). Что первая половина этой фразы содержит абсолютную, а вторая — относительную истину, это я постараюсь со всей обстоятельностью показать в предлагаемой вниманию читателя книге. Теперь же замечу только, что если бы наши философы говорили не от имени марксизма, а от имени нескольких «ищущих» марксистов, то они проявили бы больше уважения и к себе самим и к марксизму.
Что касается до меня, то я тоже — «ищущий» в философии. Именно: в настоящих заметках я поставил себе задачей разыскать, на чем свихнулись люди, преподносящие под видом марксизма нечто невероятно сбивчивое, путаное и реакционное. (Ленин, Материализм и эмпириокритицизм, Соч., т. XIII, изд. 3-е, стр. 11 — 12.)
Перелистывал эти дни записки Суханова о революции. Бросается особенно в глаза педантство всех наших мелкобуржуазных демократов, как и всех героев II Интернационала. Уже не говоря о том, что они необыкновенно трусливы, что даже лучшие из них кормят себя оговорочками, когда речь идет о мельчайшем отступлении от немецкого образца, уже не говоря об этом свойстве всех мелкобуржуазных демократов, достаточно проявленном ими во всю революцию, бросается в глаза их рабская подражательность прошлому.
Они все называют себя марксистами, но понимают марксизм до невозможной степени педантски. Решающего в марксизме они совершенно не поняли: именно, его революционной диалектики. Даже прямые указания Маркса на то, что в моменты революции требуется максимальная гибкость, ими абсолютно не поняты, и даже не замечены, например, указания Маркса в его переписке, относящейся, помнится, к 1856 г., когда он высказывал надежду на соединение крестьянской войны в Германии, могущей создать революционную обстановку, с рабочим движением, — даже это прямое указание они обходят и ходят кругом и около него, как кот около горячей каши.
Во всем своем поведении они обнаруживают себя, как трусливые реформисты, боящиеся отступить от буржуазии, а тем более порвать с ней, и в то же время прикрывают свою трусливость самым бесшабашным фразерством и хвастовством. Но даже и чисто теоретически у них всех бросается в глаза полная неспособность понять следующее соображение марксизма: они видели до сих пор определенный путь развития капитализма и буржуазной демократии в Западной Европе. И вот, они не могут себе представить, что этот путь не может быть считаем образцом mutatis mutandis [Соответственными изменениями. — Ред.] не иначе, как с некоторыми поправками (совершенно незначительными с точки зрения всемирной истории).
Первое — революция, связанная с первой всемирной империалистической войной. В такой революции должны были сказаться новые черты, или видоизмененные в зависимости именно от войны, потому что никогда в мире такой войны, в такой обстановке, еще не бывало. До сих пор мы видим, что буржуазия богатейших стран не может наладить «нормальных» буржуазных отношений после этой войны, а наши реформисты, мелкие буржуа, корчащие из себя революционеров, считали и считают пределом (его же не прейдеши) нормальные буржуазные отношения, причем понимают эту «норму» до крайности шаблонно и узко.
Второе — им совершенно чужда всякая мысль о том, что при общей закономерности развития во всей всемирной истории нисколько не исключаются, а, напротив, предполагаются отдельные полосы развития, представляющие своеобразие либо формы, либо порядка этого развития. Им не приходит даже, например, и в голову, что Россия, стоящая на границе стран цивилизованных и стран, впервые этой войной окончательно втягиваемых в цивилизацию, стран всего Востока, стран внеевропейских, что Россия поэтому могла и должна была явить некоторые своеобразия, лежащие, конечно, по общей линии мирового развития, но отличающие ее революцию от всех предыдущих западноевропейских стран и вносящие некоторые частичные новшества при переходе к странам восточным. (Ленин, О нашей революции (1923 г.), Соч., т. XXVII, изд. 3-е, стр. 398 — 399.)
Насчет материализма именно как миропонимания думаю, что не согласен с вами по существу. Именно не о «материалистическом понимании истории» (его не отрицают наши «эмпирио-» [«Наши «эмпирио-»», т. е. эмпириокритики и эмпириомонисты (А. А. Богданов, В. А. Базаров, А. В. Луначарский). О ходе разногласий с ними см. следующее (209) письмо, стр. 527 настоящего тома.]), а о философском материализме. Чтобы англосаксы и германцы «материализму» были обязаны своим мещанством, а романцы анархизмом, — это я решительно оспариваю. Материализм, как философия, везде у них в загоне. «Neue Zeit», самый выдержанный и знающий орган, равнодушен к философии, никогда не был ярым сторонником философского материализма, а в последнее время печатал, без единой оговорки, эмпириокритиков. Чтобы из того материализма, которому учили Маркс и Энгельс, можно было вывести мертвое мещанство, это неверно, неверно! Все мещанские течения в социал-демократии воюют всего больше с философским материализмом, тянут к Канту, к неокантианству, к критической философии. Нет, та философия, которую обосновал Энгельс в «Анти-Дюринге», мещанства не допускает и на порог. Плеханов вредит этой философии, связывая тут борьбу с фракционной борьбой, но ведь теперешнего Плеханова ни один русский социал-демократ не должен смешивать со старым Плехановым». (Ленин, Письмо к Горькому от 13 февраля 1908 г., Соч., т. XXVIII, стр. 524.)
Полезным уроком могло бы (и должно было бы) быть то, что́ произошло с такими высокоучеными марксистами и преданными социализму вождями II Интернационала, как Каутский, Отто Бауэр и др. Они вполне сознавали необходимость гибкой тактики, они учились и других учили марксовской диалектике (и многое из того, что ими было в этом отношении сделано, останется навсегда ценным приобретением социалистической литературы), но они в применении этой диалектики сделали такую ошибку или оказались на практике такими не диалектиками, оказались людьми до того не сумевшими учесть быстрой перемены формы и быстрого наполнения старых форм новым содержанием, что судьба их немногим завиднее судьбы Гайндмана, Гэда и Плеханова. Основная причина их банкротства состояла в том, что они «загляделись» на одну определенную форму роста рабочего движения и социализма, забыли про ее односторонность, побоялись увидеть ту крутую ломку, которая в силу объективных условий стала неизбежной, и продолжали твердить простые, заученные, на первый взгляд бесспорные истины: три больше двух. Но политика больше похожа на алгебру, чем на арифметику, и еще больше на высшую математику, чем на низшую. В действительности все старые формы социалистического движения наполнились новым содержанием, перед цифрами появился поэтому новый знак: «минус», а наши мудрецы упрямо продолжали (и продолжают) уверять себя и других, что «минус три» больше «минус двух». (Ленин, Детская болезнь «левизны» в коммунизме (1920 г.), Соч., т. XXV, стр. 237.)
Борьба Ленина с субъективизмом народников и объективизмом Струве
Покончив с социологией, автор переходит к более «конкретным экономическим вопросам» (73). Он считает при этом «естественным и законным» начать с «общих положений и исторических справок», с «бесспорных, общечеловеческим опытом установленных, посылок», — как он говорит в предисловии.
Нельзя не заметить, что этот прием грешит той же абстрактностью, которая была отмечена с самого начала как основной недостаток разбираемой книги. В тех главах, к которым мы теперь переходим (третья, четвертая и пятая), этот недостаток привел к двоякого рода нежелательным последствиям. С одной стороны, он ослабил те определенные теоретические положения, которые автор выставил против народников. Г. Струве рассуждает вообще, обрисовывает переход от натурального к товарному хозяйству, указывает, что бывало на свете дело по большей части вот так-то и так-то, и при этом отдельными, беглыми указаниями переходит и к России, распространяя и на нее общий процесс «исторического развития хозяйственного быта». Бесспорно, что такое распространение совершенно законно и что «исторические справки» автора совершенно необходимы для критики народничества, неправильно представляющего историю не одной только России. Но следовало бы конкретнее высказать эти положения, определеннее противопоставить их доводам народников, которые отрицают правильность распространения общего процесса на Россию; следовало бы сопоставить такое-то понимание русской действительности народниками с другим пониманием той же действительности марксистами. С другой стороны, абстрактный характер рассуждений автора ведет к недоговоренности его положений, к тому, что он, правильно указывая на наличность такого-то процесса, не разбирает, какие классы складывались при этом, какие массы являлись носителями процесса, заслоняя собой другие, подчиненные им, слои населения; одним словом, объективизм автора не доходит тут до материализма — в вышеупомянутом значении этих терминов [Такое соотношение объективизма и материализма указано, между прочим, Марксом в предисловии к его сочинению: «Der achtzehnte Brumaire des Louis Bonapartes». Маркс говорит, что об этом же историческом событии писал Прудон (Coup d’État) (Государственный переворот. — Ред.) и отзывается о его точке зрения в противоположность своей следующим образом:
«Прудон, с своей стороны, стремится представить государственный переворот [2 декабря] результатом предшествующего исторического развития. Но историческая конструкция государственного переворота превращается у него под рукой в историческую апологию героя этого переворота. Он впадает таким образом в ошибку наших так называемых объективных историков. Я, напротив, показываю, каким образом классовая борьба во Франции создала условия и обстоятельства, давшие возможность дюжинной и смешной личности сыграть роль героя». ((Vorwort) Предисловие. — Ред.)] (Ленин, Экономическое содержание народничества (1894 г.), Соч., т. I, изд. 1929 г., стр. 295 — 296.)
Как видит читатель, мне приходится только договаривать положения г. Струве, давать им иную формулировку, — «то же слово, да иначе молвить». Спрашивается: есть ли нужда в этом? Стоит ли останавливаться с такою подробностью на этих дополнениях и выводах? Не разумеются ли они сами собой?
Мне кажется, — стоит, по двум причинам. Во-первых, узкий объективизм автора крайне опасен, так как доходит до забвения граней между старыми, так вкоренившимися в нашей литературе, профессорскими рассуждениями о путях и судьбах отечества, — и точной характеристикой действительного процесса двигаемого такими-то классами. Этот узкий объективизм, эта невыдержанность марксизма — основной недостаток книги г. Струве, и на нем необходимо особенно подробно остановиться, чтобы показать, что он вытекает именно не из марксизма, а из недостаточного проведения его; не из того, чтобы автор видел иные критерии своей теории, кроме действительности, чтобы он делал другие практические выводы из доктрины (они невозможны, повторяю, немыслимы, без искалечения всех главнейших ее положений), а потому, что автор ограничился одной наиболее общей стороной теории и не провел ее с полной последовательностью. Во-вторых, нельзя не согласиться с тою мыслью, которая высказана автором в предисловии, что прежде, чем критиковать народничество на частных вопросах, необходимо было «раскрыть самые основы разногласия» (VII) посредством «принципиальной полемики». Но именно для того, чтобы эта цель автора не осталась недостигнутой, и необходимо придать более конкретный смысл почти всем его положениям, необходимо свести его слишком общие указания на конкретные вопросы русской истории и действительности. По всем этим вопросам предстоит еще русским марксистам большая работа «пересмотра фактов» с материалистической точки зрения, — раскрытия классовых противоречий в деятельности «общества» и «государства», за теориями «интеллигенции», — наконец, работа по установлению связи между всеми отдельными, бесконечно разнообразными формами присвоения прибавочного продукта в российских «народных» производствах и той передовой, наиболее развитой капиталистической формой этого присвоения, которая содержит в себе «залоги будущего» и выдвигает в настоящее время на первый план идею и историческую задачу «производителя». Поэтому, как бы ни казалась смелой попытка указать решение этих вопросов, сколько изменений, исправлений ни принесло бы дальнейшее детальное изучение, — все-таки стоит труда наметить конкретные вопросы, чтобы вызвать возможно более общее и широкое обсуждение их.
Кульминационной точкой того узкого объективизма г. Струве, который порождает у него неправильность постановки вопросов, является рассуждение его о Листе, о его «замечательном учении» насчет «конфедерации национальных производительных сил», о важности для сельского хозяйства развития фабричной промышленности, о превосходстве мануфактурно-земледельческого государства над земледельческим и т. п. Автор находит, что это «учение» чрезвычайно «убедительно говорит об исторической неизбежности и законности капитализма в широком смысле слова» (123), о «культурно-исторической мощи торжествующего товарного производства» (124).
Профессорский характер рассуждений автора, как бы поднимающегося выше всяких определенных стран, определенных исторических периодов, определенных классов, сказывается тут особенно наглядно. Как ни смотреть на это рассуждение, — с теоретической ли чисто или с практической стороны, — одинаково правильна будет такая оценка. Начнем с первой. Не странно ли думать, что можно «убедить» кого бы то ни было в «исторической неизбежности и законности капитализма» для известной страны абстрактными, догматичными положениями о значении фабричной промышленности? Не ошибка ли ставить вопрос на эту почву, столь любезную либеральным профессорам из «Русского Богатства»? Не обязательно ли для марксиста свести все дело к выяснению того, что́ есть и почему есть именно так, а не иначе? (Ленин, Экономическое содержание народничества (1894 г.), Соч., т. I, изд. 1929 г., стр. 303 — 305.)
Указавши, что народническое учение об особом методе в социологии всего лучше изложено гг. Миртовым и Михайловским, г. Струве характеризует это учение как «субъективный идеализм» и в подтверждение этого приводит из сочинений названных лиц ряд мест, на которых стоит остановиться.
Оба автора ставят во главу угла положение, что историю делали «одинокие борющиеся личности». «Личности создают историю» (Миртов). Еще яснее у г. Михайловского: «Живая личность со всеми своими домыслами и чувствами становится деятелем истории на свой собственный страх. Она, а не какая-нибудь мистическая сила, ставит цели в истории и движет к ним события сквозь строй препятствий, поставляемых ей стихийными силами природы и исторических условий» (8). Это положение — что историю делают личности — теоретически совершенно бессодержательно. История вся и состоит из действий личностей, и задача общественной науки состоит в том, чтобы объяснить эти действия, так что указание на «право вмешательства в ход событий» (слова г. Михайловского, цитированные у г. Струве, с. 8) — сводится к пустой тавтологии. Особенно ясно обнаруживается это на последней тираде у г. Михайловского. Живая личность, — рассуждает он, — движет события сквозь строй препятствий, поставляемых стихийными силами исторических условий. А в чем состоят эти «исторические условия»? По логике автора, опять-таки в действиях других «живых личностей». Неправда ли, какая глубокая философия истории: живая личность движет события сквозь строй препятствий, поставляемых другими живыми личностями! И почему это действия одних личностей именуются стихийными, а о других говорится, что они «двигают события» к поставленным заранее целям? Ясно, что искать тут хоть какого-нибудь теоретического содержания было бы предприятием едва ли не безнадежным. Дело все в том, что те исторические условия, которые давали для наших субъективистов материал для «теории», представляли из себя (как представляют и теперь) отношения антагонистические, порождали экспроприацию производителя. Не умея понять этих антагонистических отношений, не умея найти в них же такие общественные элементы, к которым бы могли примкнуть «одинокие личности», субъективисты ограничивались сочинением теорий, которые утешали «одиноких» личностей тем, что историю делали «живые личности». Решительно ничего кроме хорошего желания и плохого понимания знаменитый «субъективный метод в социологии» не выражает...
...теория, сводящая общественный процесс к действиям «живых личностей», которые «ставят себе цели» и «двигают события», — есть результат недоразумения. Никто, разумеется, и не думал никогда о том, чтобы приписывать «социальной группе самостоятельное, независимое от составляющих ее личностей, существование» (31), но дело в том, что «личность, как конкретная индивидуальность, есть производная всех раньше живших и современных ей личностей, т. е. социальной группы» (31). Поясним мысль автора. Историю делает — рассуждает г. Михайловский — «живая личность со всеми своими помыслами и чувствами». Совершенно верно. Но чем определяются эти «помыслы и чувства»? Можно ли серьезно защищать то мнение, что они появляются случайно, а не вытекают необходимо из данной общественной среды, которая служит материалом, объектом духовной жизни личности и которая отражается в ее «помыслах и чувствах» с положительной или отрицательной стороны, в представительстве интересов того или другого общественного класса? И далее: по каким признакам судить нам о реальных «помыслах и чувствах» реальных личностей? Понятно, что такой признак может быть лишь один: действия этих личностей, — а так как речь идет только об общественных «помыслах и чувствах», то следует добавить еще: общественные действия личностей, т. е. социальные факты. «Обособляя социальную группу от личности, — говорит г. Струве, — мы подразумеваем под первой все те многообразные взаимодействия между личностями, которые возникают на почве социальной жизни и объективируются в обычаях и праве, в нравах и нравственности, в религиозных представлениях» (32). Другими словами: социолог-материалист, делающий предметом своего изучения определенные общественные отношения людей, тем самым уже изучает и реальных личностей, из действий которых и слагаются эти отношения. Социолог-субъективист, начиная свое рассуждение якобы с «живых личностей», на самом деле начинает с того, что вкладывает в эти личности такие «помыслы и чувства», которые он считает рациональными (потому что, изолируя своих «личностей» от конкретной общественной обстановки, он тем самым отнял у себя возможность изучить действительные их помыслы и чувства), т. е. «начинает с утопии», как это и пришлось признать г-ну Михайловскому. А так как, далее, собственные представления этого социолога о рациональном сами отражают (бессознательно для него самого) данную социальную среду, то окончательные выводы его из рассуждения, которые представляются ему «чистейшим» продуктом «современной науки и современных нравственных идей», на самом деле выражают только точку зрения и интересы... мещанства. (Ленин, Экономическое содержание народничества (1894 г.), Соч., т. I, изд. 1929 г., стр. 273, 279 — 280.)
Я уже указывал, что с точки зрения старых (не для России) экономистов и социологов понятие общественно-экономической формации совершенно лишнее: они толкуют об обществе вообще, спорят с Спенсерами о том, что такое общество вообще, какова цель и сущность общества вообще и т. п. В таких рассуждениях эти субъективные социологи опираются на аргументы вроде тех, что цель общества — выгоды всех его членов, что поэтому справедливость требует такой-то организации и что несоответствующие этой идеальной («Социология должна начать с некоторой утопии» — эти слова одного из авторов субъективного метода, г. Михайловского, прекрасно характеризуют сущность их приемов) организации порядки являются ненормальными и подлежащими устранению.
«Существенная задача социологии — рассуждает, например, г. Михайловский — состоит в выяснении общественных условий, при которых та или другая потребность человеческой природы получает удовлетворение». Вы видите, этого социолога интересует только такое общество, которое удовлетворяет человеческой природе, а совсем не какие-то там общественные формации, которые притом могут быть основаны на таком не соответствующем «человеческой природе» явлении, как порабощение большинства меньшинством. Вы видите также, что с точки зрения этого социолога не может быть и речи о том, чтобы смотреть на развитие общества как на естественно-исторический процесс. («Признав нечто желательным или не-желательным, социолог должен найти условия осуществления этого желательного или устранения нежелательного» — «осуществления таких-то и таких-то идеалов», — рассуждает тот же г. Михайловский.) Мало того, не может быть речи даже и о развитии, а только о разных уклонениях от «желательного», о «дефектах», случавшихся в истории вследствие... вследствие того, что люди были не умны, не умели хорошенько понять того, что требует человеческая природа, не умели найти условий осуществления таких разумных порядков. Ясное дело, что основная идея Маркса о естественно-историческом процессе развития общественно-экономических формаций в корень подрывает эту ребячью мораль, претендующую на наименование социологии. Каким же образом выработал Маркс эту основную идею? Он сделал это посредством выделения из разных областей общественной жизни области экономической, посредством выделения из всех общественных отношений — «отношений производственных», как основных, первоначальных, определяющих все остальные отношения. (Ленин, Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов (1894 г.), Соч., т. I, стр. 58 — 59.)
Другая «важная сторона» материализма — продолжает г. Струве — «заключается в том, что экономический материализм подчиняет идею факту, сознание и долженствование — бытию» (40). «Подчиняет» — это значит, конечно, в данном случае: отводит подчиненное место в объяснении общественных явлений. Субъективисты-народники поступают как раз наоборот: они исходят в своих рассуждениях из «идеалов», нисколько не задумываясь о том, что эти идеалы могли явиться только известным отражением действительности, что их, следовательно, необходимо проверить фактами, свести к фактам. — Народнику, впрочем, без пояснений будет непонятно это последнее положение. Как это так? — думает он, — идеалы должны осуждать факты, указывать, как изменить их, проверять факты, а не проверяться фактами. Это последнее кажется народнику, привыкшему витать в заоблачных сферах, примирением с фактом. Объяснимся.
Наличность «хозяйничанья за чужой счет», наличность эксплоатации всегда будет порождать как в самих эксплоатируемых, так и в отдельных представителях «интеллигенции» идеалы, противоположные этой системе.
Эти идеалы чрезвычайно ценны для марксиста; он только на их почве и полемизирует с народничеством, он полемизирует исключительно по вопросу о построении этих идеалов и осуществлении их.
Для народника достаточно констатировать факт, порождающий такие идеалы, затем привести указания на законность идеала с точки зрения «современной науки и современных нравственных идей» [причем он не понимает, что эти «современные идеи» означают только уступки западноевропейского «общественного мнения» новой нарождающейся силе] и взывать далее к «обществу» и «государству»: обеспечьте, оградите, организуйте!
Марксист исходит из того же идеала, но сличает его не с «современной наукой и современными нравственными идеями [Энгельс в своей книге «Herrn Е. Dührings Umwälzung der Wissenschaft» превосходно заметил, что это — старый психологический метод: сличать свое понятие не с фактом, который он отражает, а с другим понятием, с слепком с другого факта.]», а с существующими классовыми противоречиями и формулирует его поэтому не как требование «науки», а как требование такого-то класса, порождаемое такими-то общественными отношениями (которые подлежат объективному исследованию) и достижимое лишь так-то вследствие таких-то свойств этих отношений. Если не свести таким образом идеалы к фактам, то эти идеалы останутся невинными пожеланиями, без всяких шансов на принятие их массой и, следовательно, на их осуществление. (Ленин, Экономическое содержание народничества (1894 г.), Соч., т. 7, изд. 1929 г., стр. 288 — 289.)
Ленинская критика отступлений Плеханова от диалектического материализма
а) Формулировка теории иероглифов у Плеханова
Наши ощущения — это своего рода иероглифы, доводящие до нашего сведения то, что происходит в действительности. Иероглифы не похожи на те события, которые ими передаются. Но они могут совершенно верно передавать как самые события, так — и это главное — и те отношения, которые между ними существуют. (Плеханов, Прим. к 1-му изд. «Л. Фейербах» в первоначальной редакции, Соч., т. VIIl стр. 408.)
«Вот оно как! Плеханов блестяще опровергает Бельтова, т. е. самого себя. Это очень ехидно сказано. Но подождите, м. г. rira bien, qui rira le dernier. Вспомните, при каких обстоятельствах высказана была мною критикуемая вами мысль и каков был ее истинный «вид».
Она высказана была мною в споре с Конрадом Шмидтом, который приписывал материализму учение о тождестве бытия и мышления и говорил, обращаясь ко мне, что если я «всерьез» признаю действие на меня вещей в себе, то я должен также признать, что пространство и время существуют объективно, а не только как свойственные субъекту формы созерцания. На это я отвечал так: «Что пространство и время суть формы сознания и что поэтому первое отличительное свойство их есть субъективность, это было известно еще Томасу Гоббсу и этого не станет отрицать теперь ни один материалист. Весь вопрос в том, не соответствуют ли этим формам сознания некоторые формы или отношения вещей. Материалисты, разумеется, не могут отвечать на этот вопрос иначе, как утвердительно. Это не значит, конечно, что они признают ту плохую (вернее, нелепую) тождественность, которую им с услужливой наивностью навязывают кантианцы, и в их числе господин Шмидт. Нет, формы и отношения вещей в себе не могут быть таковы, какими они нам кажутся, т. е. какими они являются нам, будучи «переведены» в нашей голове. Наши представления о формах и отношениях вещей не более, как иероглифы; но эти иероглифы точно обозначают эти формы и отношения, и этого достаточно, чтобы мы могли изучить действия на нас вещей в себе и в свою очередь воздействовать на них».
О чем идет речь в этих строках? О том же, о чем я беседовал с вами, г. Богданов, выше. О том, что иное дело — объект в себе, а иное дело — объект в представлении субъекта. Теперь спрашивается: имею ли я какое-нибудь логическое право заменить здесь слово «форма» словом «вид», служащим, по вашим словам, его синонимом? Попробуем, посмотрим, что у нас выйдет. «Что пространство и время суть виды сознания и что поэтому первое отличительное свойство их есть субъективность, это было известно еще Томасу Гоббсу и этого не станет отрицать ни один материалист»... Постойте, как же это так? Что же это за субъективные «виды» сознания? У меня слово «вид» употреблено в смысле того наглядного представления, которое существует об объекте в сознании субъекта. Речь идет о «чувственном созерцании» предмета, стало быть, и в разбираемых нами теперь строках выражение «виды сознания» должно означать, — если только слово «вид» есть в самом деле синоним слова «форма», не что иное, как наглядное представление сознания о сознании». (Плеханов, Соч., т. XVII, изд. 1924 г., стр. 34 — 35.)
Агностицизм Гельмгольца тоже похож на «стыдливый материализм», с кантианскими выпадами в отличие от берклианских выпадов Гексли.
Последователь Фейербаха, Альбрехт Рау, решительно критикует поэтому теорию символов Гельмгольца, как непоследовательное отступление от «реализма». Основной взгляд Гельмгольца, — говорит Рау, — есть реалистическая посылка, по которой «мы познаем при помощи наших чувств объективные свойства вещей» [Albrecht Rau, Empfinden und Denken, Giessen 1896, S. 304. (Рау А., Впечатления и мысли, Гиссен 1896, стр. 304. — Ред.).]. Теория символов не мирится с таким (всецело материалистическим, как мы видели) взглядом, ибо она вносит некое недоверие к чувственности, недоверие к показаниям наших органов чувств. Бесспорно, что изображение никогда не может всецело сравняться с моделью, но одно дело изображение, другое дело символ, условный знак. Изображение необходимо и неизбежно предполагает объективную реальность того, что «отображается». «Условный знак», символ, иероглиф суть понятия, вносящие совершенно ненужный элемент агностицизма. И поэтому А. Рау совершенно прав, говоря, что теорией символов Гельмгольц платит дань кантианству. «Если бы Гельмгольц, — говорит Рау, — оставался верен своему реалистическому взгляду, если бы он последовательно держался того принципа, что свойства тел выражают и отношения тел между собою, и отношения их к нам, то ему, очевидно, не нужна бы была вся эта теория символов; он мог бы тогда, выражаясь кратко и ясно, сказать: «ощущения, которые вызываются в нас вещами, суть изображения существа этих вещей». (Там же, стр. 320.)
Так критикует Гельмгольца материалист. Он отвергает иероглифический или символический материализм или полуматериализм Гельмгольца во имя последовательного материализма Фейербаха.
Идеалист Леклер (представитель любезной уму и сердцу Маха «имманентной школы») тоже обвиняет Гельмгольца в непоследовательности, в колебании между материализмом и спиритуализмом («Der Realismus etc.», S. 154). Но теория символов для Леклера не недостаточно материалистична, а слишком материалистична. «Гельмгольц полагает, — пишет Леклер, — что восприятия нашего сознания дают достаточные опорные пункты для познания последовательности во времени и одинаковости или неодинаковости трансцендентных причин. Этого достаточно, по Гельмгольцу, для предположения закономерного порядка в области трансцендентного (с. 33), т. е. в области объективно-реального. И Леклер гремит против этого ««догматического» предрассудка Гельмгольца». «Берклеевсккй бог, — восклицает он, — в качестве гипотетической причины закономерного порядка идей в нашем сознании по меньшей мере столь же способен удовлетворить нашу потребность в причинном объяснении, как и мир внешних вещей» (34). «Последовательное проведение теории символов... невозможно без щедрой примеси вульгарного реализма» (с. 35), т. е, материализма.
Так разносил Гельмгольца за материализм «критический идеалист» в 1879 г. Двадцать лет спустя расхваленный Махом ученик его Клейнпетер следующим образом опровергал «устарелого» Гельмгольца, посредством «новейшей» философии Маха, в своей статье «О принципиальных взглядах на физику у Эрнста Маха и Генриха Герца» [«Archiv für Philosophie», II, Sistematische Philosophie. Bend V, 1899, S. 163 — 164 особ. («Архив философии», II, Систематическая философия, т. V, 1899, стр. 163 — 164. — Ред.)]. Оставим пока в стороне Герца (который в сущности был так же непоследователен, как Гельмгольц) и посмотрим на сопоставление Клейнпетером Маха и Гельмгольца. Приведя ряд цитат из обоих писателей, подчеркнув с особенным ударением известные заявления Маха, что тела суть мысленные символы для комплекса ощущений и т. д., Клейнпетер говорит:
«Если мы проследим ход мысли Гельмгольца, то мы встретим следующие основные посылки:
1) Существуют предметы внешнего мира.
2) Изменение этих предметов немыслимо без воздействия какой-либо (принимаемой за реальную) причины.
3) «Причина, согласно первоначальному значению этого слова, есть то, что́ остается неизменным, как остающееся или существующее позади сменяющихся явлений, именно: вещество и закон его действия, сила» (цитата Клейнпетера из Гельмгольца).
4) Возможно вывести логически строго и однозначно все явления из их причин.
5) Достижение этой цели равнозначаще с обладанием объективной истиной, завоевание (Erlangung) которой признается таким образом мыслимым» (163).
Возмущаясь этими посылками, их противоречивостью, созданием неразрешимых проблем, Клейнпетер отмечает, что Гельмгольц не выдерживает строго таких взглядов, употребляя иногда «обороты речи, напоминающие несколько чисто логическое понимание Махом таких слов», как материя, сила, причина и т. д.
«Не трудно найти источник нашей неудовлетворенности Гельмгольцем, если мы вспомним столь прекрасные и ясные слова Маха. Ошибочное понимание слов: масса, сила и т. д. — вот чем грешит все рассуждение Гельмгольца. Ведь это же только понятия, продукты нашей фантазии, а вовсе не реальности, существующие вне мышления. Мы совершенно не в состоянии познавать какие-то реальности. Из наблюдений наших чувств мы вообще не в состоянии вследствие их несовершенства делать лишь один однозначный вывод. Никогда не можем мы утверждать, что, например, при наблюдении известной скалы (durch Ablesen einer Scala) мы получаем одно определенное число, — всегда возможны, в известных границах, бесконечно многие числа, одинаково хорошо согласующиеся с фактами наблюдения. А познавать нечто реальное, лежащее вне нас, — это мы совсем уже не можем. Предположите даже, что это было бы возможно и что мы познали реальности; тогда мы оказались бы не вправе применять к ним законы логики, ибо они суть наши законы и применимы только к нашим понятиям, к нашим (курсив везде Клейнпетера) продуктам мысли. Между фактами нет логической связи, а лишь простая последовательность; аподиктические суждения тут немыслимы. Неправильно, следовательно, говорить, что один факт есть причина другого, а вместе с этим утверждением падает вся дедукция Гельмгольца, построенная на этом понятии. Наконец, невозможно достижение объективной, т. е. существующей независимо от всякого субъекта, истины, невозможно не только в силу свойств наших чувств, но и потому, что мы, будучи людьми (wir als Menschen), вообще не можем никогда составить никакого представления о том, что́ существует совершенно независимо от нас» (164).
Как видит читатель, наш ученик Маха, повторяя излюбленные словечки своего учителя и не признающего себя махистом Богданова, отвергает всю философию Гельмгольца целиком, отвергает с идеалистической точки зрения. Теория символов особо даже не выделяется идеалистом, который считает ее неважным и может быть случайным уклонением от материализма. А Гельмгольца Клейнпетер берет как представителя «традиционных взглядов в физике», «за каковые взгляды и теперь держится большая часть физиков» (160).
В результате мы получаем, что Плеханов сделал явную ошибку при изложении материализма, Базаров же совсем запутал дело, свалив в кучу материализм и идеализм, противопоставив «теории символов» или «иероглифическому материализму» идеалистический вздор, будто «чувственное представление и есть вне нас существующая действительность». От кантианца Гельмгольца, как и от самого Канта, материалисты пошли влево, махисты вправо. (Ленин, Материализм и эмпириокритицизм, Соч., т. XIII, стр. 193 — 195.)
Два афоризма:
1. Плеханов критикует кантианство (и агностицизм вообще) более с вульгарно материалистической, чем с диалектически-материалистической точки зрения, поскольку он лишь a limine отвергает их рассуждения, а не исправляет (как Гегель исправлял Канта) эти рассуждения, углубляя, обобщая, расширяя их, показывая связь и переходы всех и всяких понятий.
К вопросу о критике современного кантианства, махизма и т. п.
2. Марксисты критиковали (в начале XX в.) кантианцев и юмистов более по-фейербаховски (и по-бюхнеровски), чем по-гегелевски. («Ленинский сборник» IX, стр. 197 — 198).
Разработать:
Плеханов написал о философии (диалектике), вероятно, до 1000 страниц (Бельтов + против Богданова + против кантианцев + основные вопросы и т. д. и т. д.). Из них о большой логике, по поводу нее, ее мысли (т. е. собственно диалектика, как философская наука) ничего!! [Кстати, нельзя не пожелать, во-первых, чтобы выходящее теперь в свет издание сочинений Плеханова выделило все статьи по философии в особый том или особые томы с подробнейшим указателем и пр. Ибо это должно войти в серию обязательных учебников коммунизма. Во-вторых, рабочему государству, по-моему, следует требовать от профессоров философии, чтобы они знали изложение марксистской философии Плехановым и умели передать учащимся это значение. Но это все уже есть отступление от пропаганды к «администрированию».] («Ленинский сборник» XII, стр. 223 — 225.)
NB
Ленин о заслугах и об ошибках Плеханова в философии
Чтобы действительно знать предмет, надо охватить, изучить все его стороны, все связи и «опосредствования». Мы никогда не достигнем этого полностью, но требование всесторонности предостережет нас от ошибок и от омертвения. Это во-первых. Во-вторых, диалектическая логика требует, чтобы брать предмет в его развитии, «самодвижении» (как говорил иногда Гегель), изменении. По отношению к стакану это не сразу ясно, но и стакан не остается неизменным, а в особенности меняется назначение стакана, употребление его, связь его с окружающим миром. В-третьих, вся человеческая практика должна войти в полное «определение» предмета и как критерий истины и как практический определитель связи предмета с тем, что нужно человеку. В-четвертых, диалектическая логика учит, что «абстрактной истины нет, истина всегда конкретна», как любил говорить, вслед за Гегелем, покойный Плеханов. (В скобках уместным мне кажется заметить для молодых членов партии, что нельзя стать сознательным, настоящим коммунистом без того, чтобы изучать — именно изучать — все, написанное Плехановым по философии, ибо это лучшее во всей международной литературе марксизма).
Я, разумеется, не исчерпал понятия диалектической логики. Но пока довольно и этого. (Ленин, т. XXVI, Еще раз о профсоюзах (1920), изд. 3-е, стр. 134 — 135.)
Ленинская критика тактического оппортунизма Плеханова
Таков наш взгляд на авторитетность мнений и Каутского и Плеханова. Теоретические работы последнего — главным образом критика народников и оппортунистов — остаются прочным приобретением с.-д. всей России, и никакая «фракционность» не ослепит человека, обладающего хоть какой-нибудь «физической силой ума», до забвения или отрицания важности этих приобретений. Но как политический вождь русских с.-д. в буржуазной российской революции, как тактик, Плеханов оказался ниже всякой критики. Он проявил в этой области такой оппортунизм, который повредил русским с.-д. рабочим во сто раз больше, чем оппортунизм Бернштейна — немецким. И с этой кадетообразной политикой Плеханова, вернувшегося в лоно изгнанных им в 1899 — 1900 гг. из с.-д. партии гг. Прокоповичей и Ко, мы должны вести самую беспощадную войну.
Что этот тактический оппортунизм Плеханова есть сплошное отрицание основ марксистского метода, — доказывает лучше всего знакомство с ходом рассуждения Каутского в предлагаемой читателю статье. (Ленин, Предисловие к русскому переводу брошюры К. Каутского (1906 г.), Соч., т. X, стр. 231.)
В чем состоит неправильность представления кадетов о полновластной Думе? Плеханов умалчивает об этом. Это умолчание, во-первых, доказывает, что Плеханов пользуется избирательной кампанией (выставление избирательной платформы есть уже шаг избирательной кампании) не для развития сознания народа, а для затемнения его. А, во-вторых, это умолчание подрывает всякий смысл у плехановского вывода: «и к.-д. и с.-д. нужна полновластная Дума». Это просто прикрытая словесными изворотами бессмыслица: сказать, что двум разным партиям нужна одна и та же вещь, понимаемая ими различно! Значит, не одна и та же: первый встречный поймает Плеханова на логическом промахе. Можно, пожалуй, назвать и самодержавную монархию и демократическую республику буквой «а» и сказать, что разные партии вольны подставлять различные арифметические величины под эту общую алгебраическую формулу. Это будет чисто плехановской логикой, или, вернее, плехановской софистикой. (Ленин, Новое сенатское разъяснение (1906), Соч., т. X, стр. 174.)
Возьмем второй намеченный нами вопрос: борется ли действительно наша либеральная буржуазия, т. е. кадеты, против черносотенной опасности и как борется? Плеханов не умеет ни поставить этого вопроса, ни разрешить его посредством внимательного разбора политики кадетов в революционной России. Из «общего понятия» о буржуазной революции Плеханов, нарушая азбуку марксизма, выводит конкретное отношение русских с.-д. к кадетам, вместо того, чтобы из изучения реальных особенностей русской буржуазной революции выводить общее понятие о взаимоотношении буржуазии, пролетариата и крестьянства в современной России. (Ленин, Предисловие к русскому переводу брошюры В. Либкхнехта (1906 г.), Соч., т. X, стр. 217.)
Связь бойкота с особыми историческими условиями известного периода русской революции должна быть рассмотрена еще с одной стороны. Каково было политическое содержание бойкотистской с.-д-ской кампании осенью 1905 и весной 1906 г.? Содержание этой кампании не состояло, конечно, в повторении слова бойкот или в призыве не участвовать в выборах. Это содержание не исчерпывалось и призывами к прямому натиску, игнорирующему предлагаемые самодержавием обходные и зигзагообразные пути. Кроме того, и даже не рядом с указанной темой, а скорее в центре всей бойкотистской агитации стояла борьба с конституционными иллюзиями. Эта борьба была, поистине, живой душой бойкота. Припомните речи бойкотистов и всю их агитацию, взгляните на главнейшие резолюции бойкотистов, и вы убедитесь в правильности такого положения.
Меньшевикам никогда не дано было понять эту сторону бойкота. Им всегда казалось, что борьба с конституционными иллюзиями в эпоху зарождающегося конституционализма есть нелепость, бессмыслица, «анархизм». И в речах на Стокгольмском съезде, особенно — помнится — в речах Плеханова, эта точка зрения меньшевиков выражена ярко, не говоря уже о меньшевистской литературе.
На первый взгляд, позиция меньшевиков в этом вопросе действительно может показаться столь же непререкаемой, как позиция человека, самодовольно поучающего своих ближних, что лошади кушают овес. В эпоху нарождающегося конституционализма провозглашать борьбу с конституционными иллюзиями! Разве это не анархизм?
Разве это не сапоги всмятку?
Опошление вопроса, производимое при помощи благовидной ссылки на простой здравый смысл в таких рассуждениях, основывается на том, что обходят молчанием особый период русской революции, забывают о бойкоте Булыгинской Думы, подменяют конкретные ступени пройденного нашей революцией пути общим обозначением всей, прошлой и будущей, нашей революции в целом, как революции, порождающей конституционализм. Это — образчик нарушения метода диалектического материализма людьми, которые, подобно Плеханову, с наибольшим пафосом об этом методе говорили. (Ленин, Против бойкота (1907 г.), Соч., т. XII, стр. 25.)
Энгельс писал Марксу в 1870 г., что В. Либкнехт ошибочно делает себе единственный руководящий принцип из антибисмаркизма. Плеханов обрадовался, найдя эту цитату: у нас-де то же самое с антицаризмом! Но попробуйте заменить софистику (т. е. выхватывание внешнего сходства случаев вне связи событий) диалектикой (т. е. изучением всей конкретной обстановки события и его развития). Объединение Германии было необходимо, и Маркс как перед 1848 г., так и после него всегда признавал это. Энгельс еще в 1859 г. прямо звал немецкий народ на войну ради объединения. Когда не удалось объединение революционное, Бисмарк сделал это контрреволюционно, по-юнкерски. Антибисмаркизм как единственный принцип стал нелепостью, ибо завершение необходимого объединения стало фактом. А в России? Имел ли наш храбрый Плеханов мужество провозглашать заранее, что для развития России необходимо завоевать Галицию, Царьград, Армению, Персию и т. п.? Имеет ли он мужество теперь сказать это? Подумал ли он о том, что Германии надо было перейти от раздробления немцев (угнетаемых и Францией и Россией две первые трети XIX в.) к объединению их, а в России великороссы не столько объединили, сколько придавили ряд других наций? Плеханов, не подумав об этом, просто прикрывает свой шовинизм, извращая смысл цитаты из Энгельса 1870 г., как Зюдекум извращает цитату из Энгельса 1891 г., когда Энгельс писал о необходимости для немцев бороться не на жизнь, а на смерть против союзных войск Франции и России. (Ленин, Русские Зюдекумы (1915 г.), Соч., т. XVIII, стр. 91 — 92.)
Философские произведения Ленина
В вышедшем в свет в январе 1929 г. IX «Ленинском сборнике», в котором были напечатаны три тетради Ленина, содержащие конспект «Науки логики» Гегеля, — была начата публикация так называемых «философских тетрадей» Ленина. Настоящий XII сборник содержит в себе все остальные материалы подобного рода, из числа тех, которые находятся в архиве Института Ленина. Таким образом этим сборником завершается публикация философских заметок Ленина. Все хранившиеся в Институте тетради с заметками, выписками, конспектами Ленина по вопросам философии становятся теперь доступны изучению каждого, кто интересуется вопросами теории марксизма.
Значение этих материалов в этом отношении громадно. По богатству содержания «философские тетради» стоят многих томов. В них даются извлечения из произведений таких представителей философии, как Гераклит, Аристотель, Лейбниц, Гегель, Фейербах, Маркс. В общей сложности прочитанные Лениным книги, по поводу которых написаны все эти заметки, обнимают не менее 8 тыс. страниц. Но особый интерес и ценность тетрадей в мыслях Ленина, которые он записывал при чтении всех этих книг. В отдельных заметках, иногда кратких, иногда более подробных, Ленин развивал свою точку зрения, ставил вопросы, намечал задачи дальнейшего исследования, указывал пути дальнейшего развития мысли, темы дальнейшей научной работы.
В состав настоящего сборника входят следующие рукописные конспекты Ленина. Наиболее ранний конспект относится к 1895 г., конспект книги Маркса и Энгельса «Святое семейство». Подробный, тщательно составленный конспект этой знаменитой книги 1846 г. — периода, когда Маркс становится уже на почву диалектического материализма, показывает образец того, как внимательно изучал Ленин произведения Маркса и Энгельса. В статье-некрологе «Фридрих Энгельс» (осень 1896 г.) Ленин упоминает о «Святом семействе» и говорит, что там уже «заложены основы революционно-материалистического социализма» (Соч., т. I, стр. 437).
Затем, следуя хронологическому порядку, идут выписки из книги Паульсена «Введение в философию» и заметки по поводу нее, сделанные около 1904 г. Далее замечания на статью А. М. Деборина «Диалектический материализм», относящиеся к 1909 г.; возможно, что к тому времени относится подробный конспект лекций Фейербаха «О сущности религии».
Остальные тетради — это результат работ по философии в годы войны — начиная с осени 1914 г. и до 1916 г. включительно. По богатству своего содержания, по гениальности мыслей, собранных в этих тетрадях, они представляют собой исключительную ценность для теории марксизма. В этих тетрадях разрабатывается особая, новая тема — именно вопрос о диалектике. Этой теме посвящены выписки и заметки на книгу Фейербаха о Лейбнице (стр. 127), конспект «Философии истории» Гегеля, в особенности же ценный обстоятельный конспект двух первых томов «Истории философии» Гегеля, являющейся, по словам Энгельса, одним из гениальнейших произведений и дающей массу материала к вопросу об истории диалектики (стр. 171). Важны точно так же заметки по поводу метафизики Аристотеля (стр. 329) и книги Лассаля о Гераклите (стр. 296). Сюда же относится и ряд более мелких заметок, относящихся тоже к вопросу о диалектике, о Гегеле, как главном представителе диалектического мышления в немецкой классической философии.
Ленин заботливо собирал материал по интересовавшему его вопросу и всегда умело очищал мысли философов-идеалистов от идеалистической шелухи, гениально использовал их материалистически для выяснения и изучения отдельных сторон, особенностей, существа материалистической диалектики.
Было бы большой ошибкой думать, что Ленин стал особенно интересоваться вопросами философии только в это время или с 1908 г., а до того времени был якобы «равнодушен» к вопросам теории вообще, в частности философии. Это, конечно, совершенно неверно.
Правда, в письмах к Богданову 1906 г. Ленин назвал себя «рядовым марксистом» в вопросах философии. Эти письма, к сожалению до сих пор не найденные, в которых Ленин критиковал богдановскую философию, он собирался даже издать под заглавием «Заметки рядового марксиста о философии».
Но если бы кто-нибудь склонен был истолковать это название в том смысле, что у Ленина тогда было какое-то «рядовое», «среднее», «дюжинное» понимание вопросов философии, то это было бы грубейшей ошибкой. Дело в том, что Ленин, как известно, отличался исключительной научной добросовестностью. Став марксистом, он все внимание обратил на подробнейшее изучение экономического строя России, русского капитализма, на изучение классов русского общества, и рядом с этим на выработку программы, организации и политики революционной марксистской рабочей партии. В этих областях Ленин изучал с исчерпывающей полнотой все относящиеся сюда вопросы. Вся сколько-нибудь заслуживающая внимания литература в этих областях была Лениным изучена. С такой полнотой Ленин в 1906 г. специально философскую литературу не прорабатывал и потому счел необходимым назвать себя «рядовым» марксистом в этой области. Но та блестящая характеристика диалектического материализма, которая дана была Лениным уже в 1894 г. в его ранних работах, и то гениальное мастерство, с каким он владел методом марксизма, лучше всего свидетельствуют о том, что им уже в молодые годы были прочитаны, изучены и усвоены все основные произведения Маркса и Энгельса.
В наступившей буржуазной революции 1905 г. Ленин показал себя лучшим материалистом-диалектиком, чем другие марксисты, успевшие прочитать к тому времени большее количество специальной философской литературы, как например Плеханов.
Это, конечно, ни в коей мере не должно было означать, что Ленину нечего было дальше беспокоиться и утруждать себя дальнейшим изучением философской литературы. Как раз наоборот: то обстоятельство, что Ленин овладел существом материалистической диалектики как никто другой из марксистов, как раз это обстоятельство делало дальнейшее изучение Лениным вопросов философии особенно плодотворным. Два года спустя, в 1908 г., он написал философскую работу, которую и сам он не счел уже необходимым называть работой рядового марксиста и которая знаменовала значительный шаг вперед в деле разработки философии диалектического материализма.
Во всех областях марксистской теории Ленин умел двинуть далеко вперед теоретическую мысль. Он сумел это сделать и в области философии. Потому-то такую огромную ценность представляют заметки Ленина по философии.
К сожалению, в распоряжении Института Ленина имеется далеко не все, что вообще было написано Лениным по вопросам философии. Отсутствуют письма к Ленгнику (1899 г.), посвященные критике кантианства. Отсутствуют три тетради «Заметок рядового марксиста о философии» (1906 г.) с критикой философии Богданова. Отсутствуют материалы, относящиеся к работе над книгой «Материализм и эмпириокритицизм» (1908 г.). Наконец нет вовсе конспектов раннего времени, когда Ленин начал изучать основные произведения марксизма — «Капитал», «Анти-Дюринг» и другие произведения философского характера. Принимая во внимание, с одной стороны, трудность в те времена добыть такие книги (экземпляр «Анти-Дюринга» был например в конце 80-х — начале 90-х годов большой редкостью в России), с другой стороны, принимая в расчет обычный характер чтения Ленина, делавшего заметки и выписки из книг, которые он читал, можно с уверенностью предполагать, что подобные тетради и выписки существовали, но они утеряны безвозвратно. Единственным исключением является сохранившийся конспект «Святого семейства» («Die heilige Familie, oder Kritik der kritischen Kritik gegen Bruno Bauer und Consorten von Friedrich Engels und Karl Marx»), написанный, как уже сказано, по всем вероятиям, летом 1895 г., когда Ленин был за границей, где ему, видимо, удалось достать эту редкую книгу, тогда еще непереизданную. Ленин читал ее по изданию 1846 г.
По тем документальным данным, которые находятся в нашем распоряжении, занятия Ленина философией делятся между тремя периодами. Первый — период кануна буржуазной революции в России, сюда относится начало литературной деятельности Ленина, время ссылки и первой эмиграции.
Второй период — это период буржуазной революции и временной победы контрреволюции. К этому периоду относится большая философская работа Ленина «Материализм и эмпириокритицизм».
Наконец третий период, обнимающий приблизительно около трех лет (1914 — 1916), охарактеризованный самим Лениным как период кануна социалистической революции, был последним периодом, в течение которого Ленину удалось много поработать над вопросами философии (особенно в начале империалистской войны).
Начиная с 1917 г., в особенности с конца этого года, наступило время, когда Ленин уделять много времени специально теоретической, научной работе почти совсем не мог. Последние записи философских тетрадей относятся к 1915 — 1916 гг. Но это ни в коем случае не означало, что Ленин не возвращался к вопросам философии и позднее, в советский период. Несмотря на крайнюю занятость, на необходимость все внимание и все силы отдавать практическим вопросам, Ленин продолжал интересоваться вопросами философии. Это видно и из его чтения. Например, 30 ноября 1920 г. Ленин заказывал книги А. Лабриола «Исторический материализм» и «О философии». 24 июня 1921 г. просил достать ему русский перевод Гегеля «Логики» и «Феноменологии духа» (см. «Записки института Ленина», т. III, стр. 94 — 95). Приблизительно около того же времени Ленин интересовался книгой Ильина о Гегеле и т. д. Но Ленин не только читал, а и писал в то время по вопросам философии. 9/10 заметок на книгу Бухарина «Экономика переходного периода» относится к вопросу о методе. Несмотря на краткость этих замечаний, они дают бесконечно много, вскрывают слабости и недостатки богдановского эклектизма и идеализма и ошибки, совершаемые Бухариным от неумения овладеть материалистической диалектикой. Разбор и оценка полностью всех этих заметок и их теоретического значения требуют особой специальной работы.
Наконец здесь необходимо упомянуть о замечательном письме Ленина в журнал «Под знаменем марксизма», о котором мы скажем подробнее ниже. Все это показывает, что внимание Ленина к философии не ослабевало до конца его жизни. Начал же заниматься вопросами философии Ленин очень рано.
Документальным доказательством ранних занятий Ленина вопросами философии являются две большие работы, относящиеся к 1894 г.: «Что такое «друзья народа» и как они воюют с социал-демократами» и «Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве».
Уже в этих ранних работах Ленин выступил уже зрелым материалистом-диалектиком.
Сущность метода Маркса Лениным была самостоятельно продумана, и он владел этим методом в совершенстве, самостоятельно применяя его к вопросам русской экономики, русской истории, к вопросам классовой борьбы и политики. Всякий, кто прочтет указанные работы, убедится, что в 1894 г. Ленин овладел диалектическим материализмом вполне. Ленин прекрасно отдавал себе отчет в том, какое значение для марксизма имеет материализм, и вполне ясно понимал уже тогда особенности диалектического метода Маркса. В «Что такое «друзья народа»» он отмечает гениальность самой идеи материализма в общественной науке (Соч., изд. 3-е, т. I, стр. 60). Он подчеркивает, что материализм Маркса — диалектический (т. I, стр. 84, 100, 105, 121 и др.). Ранние работы Ленина проникнуты революционной диалектикой. Теория марксизма по характеристике Ленина соединяет «строгую и высшую научность» с революционностью — не случайно, а «внутренне и неразрывно» (т. I, стр. 225), не потому, что таковы были индивидуальные особенности Маркса, сочетавшего в себе качество ученого и революционера, а потому, что, как выразился Ленин позднее, в 1923 г., революционная диалектика — это «решающее в марксизме». Характеризуя диалектический материализм, Ленин отмечает, что в противоположность метафизическому методу, который смотрит на общественные отношения «как на простой механический агрегат тех или других институтов, простое механическое сцепление тех или других явлений», диалектический материализм ставит своей задачей понять и изобразить общественный строй в его целом «как живой организм в его функционировании и развитии» (т. I, стр. 105). Основную мысль «Капитала» Маркса Ленин видел в том положении, которое Маркс выдвинул в своем предисловии к первому изданию первого тома: смотреть «на развитие экономической общественной формации как на естественно-исторический процесс». В этой сжатой формулировке, чрезвычайно богатой мыслями, отмечается и объективная закономерность процесса, который не определяется сознанием людей, а, наоборот, — сам определяет это сознание, и понимание Марксом своеобразной закономерности каждой особой «экономической общественной формации», которую надо изучать в ее особенности и развитии. Тут же подчеркнуто требование диалектического метода выделить особо самое существенное и на изучение его обратить особое внимание, не упуская из виду всей совокупности целого (т. I, стр. 124). Впоследствии Ленин, постоянно возвращаясь к этой мысли, говорит «об основном звене», ухватившись за которое можно овладеть всей цепью. Таким звеном, для того чтобы овладеть пониманием общественного процесса, является изучение строя экономических отношений. Особенным достоинством изложения Лениным исторической теории Маркса, которое необходимо отметить, является подчеркивание значения понятия «экономической общественной формации».
Ленин целиком принимает «теорию отражения», как она формулирована у Маркса: «идеальное есть только отражение материального».
И Ленин мастерски применяет ее. В соответствии с материалистическим характером теории Ленин указывает на ее задачу: «точно изобразить действительный исторический процесс» и ничего более. Критерием теории является «верность ее с действительностью» (т. I, стр. 110), а вовсе критерий этот не в абстрактных схемах. В ранних работах Ленина отмечается также важнейшее значение противоречий: наличие их свидетельствует об особой силе и жизненности явления (т. I, стр. 171), и Ленин, изучая «русскую историю и действительность», всюду вскрывает имеющиеся налицо противоречия классов и классовую борьбу. Он дает гениальное материалистическое освещение экономической истории России (т. I, стр. 73 — 74 и др.), вскрывает особенности русского капитализма (например, вся III часть «Друзей народа» и ряд других произведений, не говоря уже о «Развитии капитализма»), дает необычайно яркое и сильное изображение экономики русской деревни (т. I, стр. 142 — 144) и т. д., и все это изложение он неизменно ставит в связь с практическими задачами рабочего класса, последовательно и систематически изучает, вскрывает, объясняет объективную диалектику капиталистической общественной формации и все особенности ее конкретных проявлений в развитии русского капитализма и вырастающей на этой почве классовой борьбы и руководящей роли в этой борьбе российского пролетариата. И делается это для того, чтобы пролетариат «как можно скорее и как можно легче покончил со всякой эксплоатацией» (т. I, стр. 225). Неизменная верность этим основным принципам научной работы, последовательное проведение их является характерной особенностью метода Маркса, а также и Ленина, начиная с самых ранних его (известных нам) работ. Никто из других марксистов не был в этом так последователен и так верен марксистскому методу, как именно Ленин. И особенно характерно, как это отмечалось уже неоднократно в нашей литературе, умение Ленина учесть и изучить конкретные особенности данного явления, не ограничиваясь рассуждениями вообще. В разнообразных спорах, которые приходилось вести Ленину, нужно отметить (оставляя в стороне классовую основу существа разногласий, а рассматривая лишь разницу в методе), что противники Ленина не умели понять существо конкретных особенностей рассматриваемого предмета. Примеров этому можно было бы привести без конца. Укажем хотя бы на споры о программе в начале 900-х годов (Соч., т. V), споры с меньшевиками («Две тактики», т. VIII), споры по национальному вопросу в 1913 — 1916 гг. (т. XVII, XIX) и т. д.
«Безусловным требованием марксистской теории при разборе какого бы то ни было социального вопроса является постановка его в определенные исторические рамки, а затем, если речь идет об одной стране (например, о национальной программе для данной страны), учет конкретных особенностей, отличающих эту страну от других в пределах одной и той же исторической эпохи» — так писал Ленин в 1914 г. в споре с Р. Люксембург по национальному вопросу (Соч., т. XVII, стр. 431 — 432).
Здесь нет места останавливаться во всех подробностях на всем богатстве теоретического содержания первых работ Ленина и совершенстве их метода. То немногое, что указано здесь нами, дает понятие о громадной их ценности. Было бы очень интересной задачей проследить, как целый ряд мыслей, имеющихся в зародыше или в сжатой формулировке в этих ранних работах, нашли себе впоследствии дальнейшее развитие и широкое применение, были подтверждены в дальнейшем ходе борьбы рабочего класса и развития революции и в 1905 и в 1917 гг.
Таков был первый период занятий Ленина вопросами общей теории, философией марксизма. Вполне овладев основами диалектического материализма, изучив и продумав до конца, до полной ясности все выводы из основных работ Маркса и Энгельса, уясняя себе в общем все стороны марксизма, Ленин все свои силы стал посвящать теоретическому и практическому руководству борьбой рабочего класса. И тут не индивидуальные желания и вкусы, а объективные условия выдвигали вперед то одну, то другую сторону марксизма, заставляя ею заниматься преимущественно. Как впоследствии Ленин отметил сам, в рассматриваемый нами период «выдвинулось применение экономического учения Маркса к нашей действительности» («Наши упразднители», Соч., т. XV, стр. 88). Но и в этот период Ленин известную часть своего времени уделял изучению вопросов философии. Он знал, конечно, хорошо все произведения Плеханова, читал Спинозу, отдельные произведения французских материалистов XVIII в., Юма и представителей немецкой классической философии — Канта, Фихте, Шеллинга, Гегеля и Фейербаха [Мы приводим здесь извлечение из описи, составленной московским охранником. Весной 1900 г. по окончании ссылки ящики с книгами, посланные Лениным из Сибири в адрес его матери М. А. Ульяновой, были задержаны на станции Москва, вскрыты, книги переписаны, а затем опять запакованы и доставлены по адресу. Из общего количества книг (243 названия), почти исключительно по экономике, были следующие книги по философии: 1) Spinoza, Die Ethik, 1 т.; 2) Spinoza, Der theologisch-politischer Traktat; 3) Spinoza, Vervollkommung des Verstandes, 1 т.; 4) De l'esprit (Гельвеция), 2 т.; 5) De l’homme (его же), 2 т.; 6) Essais philosophiques, concernants l'entendement humain, 3 т.; 7) Kant, Kritik der reinen Vernunft, 1 т.; 8) Fichte, Die Tatsachen des Bewusstseins, 2 т. 9) Fichte, Grundzüge zu System der Philosophie 2 т.; 10) Fichte, Die Bestimmung des Menschen; 11) Schelling, Samtliche Werke один том (какой — неизвестно); 12) Hegel, Werke, 1 т. (без дальнейшего обозначения — вероятнее всего, что это был том, содержащий так называемую «Малую логику»); 13) Hegel, Grundlinien der Philosophie des Rechts, 1 т.; 14) Feuerbach, Geschichte der neueren Philosophie 1т.; (от Бекона до Спинозы);15) Feuerbach, Philosophische Kritiken;16) Plechanoff, Beiträge, zur Gechichte des Materialismus; 17) Ланге, История материализма. Кроме того были еще две книги Гумиловича: Philosophisches Staatsrecht и Grundriss der Sociologie (архив Института Ленина, арх. № 25977).]. Специальной философской работы Ленин в этот период не написал, но в ряде своих произведений он отводил немало места вопросу о методе: в полемических работах против народничества, против ревизионизма «легальных марксистов» (работы 1894 — 1899), против экономистов («Что делать?», 1902), против меньшевиков («Шаг вперед, два шага назад», 1904).
Период подъема революции 1905 г. был, конечно, временем мало подходящим для специально философских занятий. Но в это время теоретическая мысль Ленина непрерывно и напряженно работала. Время революции было временем обучения у жизни, обучения на практике, временем проверки теоретического оружия марксизма. Ленин в 1905 г. очень много раз возвращался к изучению ряда произведений Маркса.
Вслед за спадом революционной волны создалась такая обстановка, в которой для марксиста-теоретика, вождя революционной марксистской рабочей партии, необходимость борьбы на почве философии выступила на первый план. Увлечение идеализмом и религией, распространившееся среди буржуазии после революции 1905 г., было явлением далеко не случайным. Это увлечение захватило и некоторые неустойчивые элементы из среды марксистских литераторов, даже партийных. Религия сложилась давно, и ее старые формы, грубо наивные, перестали удовлетворять, отталкивали от религии. Религиозная идеология, приспособленная к феодально-крепостническим отношениям, все более и более переставала оказывать влияние. Для того чтобы после опыта пережитой революции держать массы в повиновении, недостаточно было одного физического принуждения. Потребовался «духовный», «моральный» кнут, каким является религия, и потребовалась выработка более утонченных ее форм, приспособленных к потребностям, созданным новыми отношениями. Борьба против религии и против идеализма, являющегося утонченной защитой веры в бога, стала особенно необходимой, приобрела особое значение как борьба против буржуазных влияний на пролетариат и на массы трудящихся. Борьбу против махизма и против поповщины вел и Плеханов, но вел ее так, что это не удовлетворяло Ленина. Во-первых, Плеханов недостаточно разъяснял данные вопросы разногласий с махистами, вопросы теории познания. Ленин в письме к Горькому в марте 1908 г. говорит, что Плеханов по существу прав против Богданова и других махистов, «только не умеет или не хочет, или ленится сказать это конкретно, обстоятельно, просто, без излишнего запугивания публики философскими тонкостями». Во-вторых, Плеханов использовал свою полемику с махистами во фракционных целях против большевизма, что по существу с философскими разногласиями нисколько не было связано и к делу не относилось.
В том же упомянутом выше письме к Горькому Ленин сообщал, что он непременно напишет критический разбор махистской философии «по-своему». Ленин это и сделал в своей книге «Материализм и эмпириокритицизм» и сделал это действительно по-марксистски. После «Анти-Дюринга» Энгельса эта книга является самым крупным философским произведением марксизма. Появление этого главного произведения второго периода было выдающимся событием в области теории марксизма. Помимо того, что книгой этой был нанесен махистам сокрушительный удар, она дала чрезвычайно много нового для теории марксизма.
В этой книге впервые в марксистской литературе с такой полнотой были разъяснены основы теории познания диалектического материализма. По каждому вопросу: о материи и опыте, об ощущении и познании, об объективности пространства и времени, о причинности, об абсолютной и относительной истине, с полнейшей ясностью были показаны две линии в философии.
Энгельс сделал это в полемике с Дюрингом в 70-х годах XIX в., Ленину же пришлось сделать это в новой обстановке, более 30 лет спустя, в полемике с другими противниками — махистами. За эти десятилетия в естествознании произошел целый переворот и надо было овладеть совершенно новым материалом. Ленину пришлось рассматривать, и разрешать ряд новых вопросов. Совершенно новой задачей в марксистской литературе был подробный разбор и разъяснение кризиса современного естествознания. Представители естествознания, как правило не обладающие философской выучкой, не умели мыслить диалектически. Научное исследование стихийно влечет их к материализму, классовая же их позиция и их неумение владеть диалектическим методом ведут к путанице, заставляют их скатываться к релятивизму и идеализму. Вывод, к которому приходит Ленин в конце V главы о том, что «современная физика, рождает диалектический материализм», сохраняет свое значение спустя более 20 лет после того, как он был высказан. Благодаря своему гениальному умению владеть материалистической диалектикой Ленин и в области методологии естествознания сумел сказать свое новое слово и сказать его не вообще, а давая точные указания, в чем состоят ошибки и отступления «стихийных материалистов естественников» от диалектического материализма. Ленин критиковал их теории диалектически, поправляя ошибки и выделяя правильное. Такая критика и должна быть признана образцовой.
Необходимо отметить, что, несмотря на строгую научность содержания книги, все изложение ее вполне понятно. Все вопросы нисколько не упрощались. Ясность изложения объясняется ясностью мысли и определенностью того, что Ленин собирался сказать по вопросам философских споров. Когда он писал эту свою философскую книгу, он точно так же ни на минуту не забывал, что и эта работа пишется для того, чтобы помочь пролетариату «как можно скорее покончить со всякой эксплоатацией».
В этот период Ленин далеко опередил всех марксистов, занимавшихся после Маркса и Энгельса разработкой вопросов философии. Первый из всех виднейших теоретиков марксизма (мы не говорим об Энгельсе) Ленин занялся вопросами теоретической физики, самостоятельно их разрешил и наметил пути, каким образом марксизм должен обеспечить себе влияние и в этой области. Поэтому с полным основанием можно утверждать, что появление книги «Материализм и эмпириокритицизм» ознаменовало новый этап в развитии теории марксизма.
Основной темой в этот период была борьба за материализм. Но, к сожалению, от этого периода никаких неопубликованных материалов не сохранилось. Ни рукописи книги «Материализм и эмпириокритицизм», ни каких-либо заметок и материалов у нас не имеется. Ни на одной из сохранившихся тетрадей Ленина нет прямых указаний на то, что которая-нибудь из них относится к этому периоду. Ближе всего по содержанию может подходить конспект лекций Фейербаха «О сущности религии». Он может относиться к несколько более позднему периоду (к 1909 г.?). Все остальные записи кроме этих относятся к третьему периоду, где преобладающий интерес вызывала к себе тема о диалектике.
В третий из указанных нами периодов, несмотря на относительную краткость того времени, когда Ленин мог заняться целиком научной работой, он проделал громаднейшую работу теоретического характера. Достаточно указать, что в течение 2 — 3 лет им были проработаны такие большие и сложные вопросы, как вопрос об империализме и о государстве. То, что нам сейчас кажется понятным само собой, после того, как мы все изучили книги Ленина «Империализм как новейший этап капитализма» и «Государство и революция», что теперь вошло уже в сознание широких кругов рабочего класса, изучающих идеи этих книг в марксистских кружках и в школах политграмоты, то тогда, в 1913 — 1916 гг., представляло собой целый лабиринт сложных и запутанных вопросов, и путаница эта была создана не только трудами буржуазных теоретиков, но она была в работах марксистов-теоретиков II Интернационала — Каутского, Гильфердинга, Плеханова и ряда других. Ленину удалось разрешить, распутать эти сложные вопросы благодаря тому, что он твердо стоял на почве диалектического материализма, гениально умел владеть диалектическим методом и неразрывно был связан с тем классом, интересами которого он жил, — с пролетариатом. Изучая капитализм мировой и борясь с буржуазными влияниями на пролетариат в лице новейших оппортунистов — социал-империалистов, каутскианцев и т. д., — Ленин подошел к вопросам точно так же, как он это делал в 90-х годах, когда изучал русский капитализм и боролся с буржуазным влиянием на пролетариат в лице русских народников и русских ревизионистов 90-х и начала 900-х годов. Было бы весьма поучительной задачей сравнить во всех подробностях метод ранних работ Ленина с методом его работ 1915 — 1916 гг. Если бы такая работа была проделана, ясно обнаружились бы и высота теоретического уровня ранних работ Ленина и тот же неизменно революционный характер его метода 20 и более лет спустя. От революционной диалектики марксизма Ленин ни в чем не отступал. Не обнаружилось бы разницы в применении диалектики. Но нечто новое в отношении Ленина к вопросам диалектики в этот период появилось. Он занялся этим вопросом специально, собирая все данные, относящиеся к истории диалектического мышления, все характеристики, отмечающие различные моменты диалектики, и отличительные черты, различные оттенки, характеризующие самое существо диалектического мышления, существо материалистической диалектики. Этот теоретический интерес является в области философии преобладающим в этот период и не ослабевает и в дальнейшем.
Причина этого вполне понятна. Мы видели, что уже в ранних работах у Ленина отмечено решающее значение диалектики. В статье о переписке Маркса и Энгельса (в 1913 г.) Ленин говорит, что наиболее существенным, наиболее новым, «гениальным шагом вперед в истории революционной мысли» было то, что Маркс и Энгельс применили материалистическую диалектику ко всем областям знания — к переработке политической экономии, к философии, к естествознанию, к политике и тактике рабочего класса.
Материалистическая диалектика — решающее в марксизме, — «живая душа марксизма», его «коренное теоретическое основание». Естественно было заняться специально изучением этого, столь важного оружия, особенно в тот период, когда благодаря наступающей социалистической революции особенно важным сделалось практическое значение этого оружия. В теоретических битвах по вопросам текущей политики приходилось особенно часто иметь дело со стремлением противников извратить диалектику, подменить ее софистикой, и такими противниками все чаще начали становиться бывшие союзники, из сторонников пролетариата превращающиеся во врагов его движения, перешедшие на сторону буржуазии, как это сделал ряд выдающихся теоретиков II Интернационала, особенно с началом империалистской войны. В революционную эпоху диалектический характер движения, единство противоположностей, движение в противоречиях, особенно резко выступает наружу, становится особенно наглядным, как это отметил еще Энгельс. Ускоренный темп движения, разнообразие и, если так можно выразиться, сконцентрированность событий расширяют кругозор и дают богатейший материал для теоретической мысли. Пробуждение к сознательной жизни новых и новых масс неизбежно вносит небывалое оживление в развитие теоретической мысли и в частности философии.
В эпоху буржуазных революций в Европе Гегель, идеолог буржуазии (тогда еще в общем и целом революционной), явился крупнейшим представителем диалектики, «дал исчерпывающую и сознательную картину общих форм движения» (Маркс). Первые вожди и теоретики нового революционного класса — пролетариата, Маркс и Энгельс восприняли это теоретическое завоевание, «спасли диалектику от разгрома идеализма» и, применяя ее материалистически, плодотворно использовали ее в научном исследовании. Гениальный вождь и теоретик пролетариата Ленин в эпоху кануна социалистической революции сделал дальнейшие шаги в этом направлении, углубил теоретическое изучение этого революционного метода, проверенного и испытанного в ряде революций и в последней, незадолго перед этим происшедшей, крупнейшей, русской революции 1905 г. И не случайно, что именно накануне первой социалистической революции впервые Лениным была поставлена задача специального изучения диалектики и приступлено к ее разрешению.
Из всех европейских стран именно в России в конце XIX — начала XX в. сложилась наиболее революционная обстановка. Революционная почва России явилась предпосылкой того, что теоретическое сознание русских революционеров-марксистов было выше, чем где бы то ни было в других капиталистических странах. Доказательство этого — борьба Плеханова против кантианства, начиная с 90-х годов, борьба Ленина против махизма в 1908 г. за материализм и за революционную материалистическую диалектику и тогда и позднее, против софистики и извращения этого важнейшего теоретического оружия пролетариата бывшими союзниками по борьбе за революционный марксизм — Бернштейном, а потом и Плехановым, Каутским и другими.
Из тетрадей, относящихся к теме о диалектике, на первом плане надо конечно поставить три тетради с конспектом «Науки логики» Гегеля (IX «Ленинский сборник»). К этому непосредственно примыкают печатающиеся в настоящем сборнике конспекты гегелевской «Истории философии», в которых Ленин заботливо собрал все, что имеет отношение к диалектике. Замечания по поводу лассальского «Гераклита» и «Метафизики» Аристотеля содержат в этом отношении точно так же необычайно много ценного. После заметок о «Гераклите» Ленин в большом отрывке о диалектике дает, в противовес неправильному пониманию диалектики Гегеля Лассалем, свое понимание диалектики. В этом отрывке и в ряде других замечаний («элементы диалектики» в конце конспекта «Науки логики», заметки, помещенные в нашем сборнике на стр. 290 — 292) собраны и сведены воедино основные мысли Ленина о диалектике, вырисовываются общие контуры той теоретической работы о диалектике, как она намечалась Лениным.
К тому же циклу относится и конспект книги Фейербаха о Лейбнице. Если при чтении фейербаховских лекций «О сущности религии» Ленин обращает главным образом внимание на противопоставление материализма идеализму, то здесь, в конспекте книги о Лейбнице, уже виден преобладающий интерес к вопросу о диалектике. Преобладание того же интереса бросается в глаза и в тетради с выписками из книги Клаузевица «О войне». Читая ее, Ленин интересовался двумя темами и собрал с исчерпывающей полнотой относящиеся сюда места. Одной из этих тем было: «о применении диалектики к вопросу о войне», другая же тема: «вопрос о связи между политикой и войной».
Остальные заметки меньшего объема примыкают к этим основным работам, содержащим главный материал. Сюда относятся некоторые материалы к вопросу истории науки и техники, тесно связанному с материалистическим изучением диалектики. Ленин приступил к собиранию такого материала, но успел сделать лишь немного, остановившись в самом начале работы. Сюда же относится собранная Лениным библиография работ о Гегеле.
Если Ленин собирался написать работу о диалектике, то материал для этой задачи был им собран богатейший, а в отдельных частях (специально по вопросу «Гегель о диалектике») — прямо-таки исчерпывающий. Чтобы написать о диалектике специальную работу, у Ленина, как и у Маркса, времени не нашлось. Но во всех статьях после 1914 г. Ленин начинает отводить место разъяснению сущности диалектики, замечаниям обобщающего характера. Ленин прямо занимается пропагандой диалектики. Например, в статье «Крах II Интернационала» он показывает разницу между диалектикой и софистикой. В статьях «Итоги дискуссии о самоопределении», «О брошюре Юниуса», «Письма о тактике» отмечаются различные моменты, особенности диалектического мышления. Наконец в 1920 — 1921 гг. в статье «Еще раз о профсоюзах, о текущем моменте и об ошибках тт. Троцкого и Бухарина» Ленин дает ставшее широко известным популярное разъяснение сущности диалектической логики в отличие ее от эклектизма. Все эти замечания опираются на ту работу по изучению диалектики, которую Ленин проделал в особенности в начале империалистской войны.
Бросается в глаза, что понимание диалектики у Ленина отличается особенной ясностью и глубиной. Вырабатывая это понимание совершенно самостоятельно, Ленин сходится с той характеристикой диалектики, какую дает Энгельс, который, как и Маркс, превосходно изучил Гегеля и проделал самостоятельную работу по превращению идеалистической диалектики Гегеля в материалистическую. Такую работу проделал и Ленин, и вслед за ним должен проделать всякий марксист-теоретик. По Ленину самое существо диалектики наиболее удачно выражает формула «единство противоположностей». Согласно выражению Ленина эта формула удачно схватывает «ядро диалектики». Раздвоение единого, противоречивость его частей является внутренним источником всякой деятельности, внутренним импульсом развития. Объективный мир, находящийся в непрерывном движении, являющийся бесконечно сложным и разнообразным, в то же время является единым (это единство мира, как говорит Энгельс, состоит в его материальности). Все грани в этом объективном материальном мире относительны и условны, все в нем изменяется и превращается в другое. И наше сознание, отражающее в общем правильно этот объективный мир, отражающее абсолютную истину его объективного существования, в то же время относительно. Оно приближается к точному отражению движения объективного мира, никогда его не исчерпывая полностью, потому что это движение, развитие, изменение никогда не останавливается, не прекращается.
Как на основной недостаток метафизического материализма Ленин указывает на его неумение применить диалектику к процессу развития познания. «Подход ума (человека), — пишет Ленин при чтении «Метафизики» Аристотеля, — к отдельной вещи, снятие слепка, или (что то же) понятия с нее не есть простой, непосредственный, зеркально-мертвый акт, а сложный, раздвоенный, зигзагообразный, включающий в себя возможность отлета фантазии от жизни, мало того, возможность превращения (и притом незаметного, несознаваемого человеком превращения) абстрактного понятия, идеи в фантазию (в последнем счете = бога). Ибо в самом простом обобщении, в элементарнейшей общей «идее» («стол» вообще) есть известный кусочек фантазии» (см. стр. 389 настоящего сборника). Материалистическая диалектика, применяемая к нашему познанию объективно, т. е. памятуя о том, что сознание наше определено независимо от него происходящим процессом, является лучшей гарантией против таких превращений, лучшим оружием против поповщины, окостенения мысли, против подмены живой работы ума мертвой абстракцией, ведущей к умственному застою.
Для ленинского понимания очень характерна его программа изучения и изложения диалектики. И в этом отношении громадная заслуга Ленина состоит в том, что он спасает диалектику от упрощения, от опошления, от превращения ее в софистику, как это происходит у ренегатов II Интернационала Каутского, Вандервельде, Отто Бауэра и др., и восстановляет ее в том виде, как она имеется у Маркса.
Ленин указывает, что в самом простейшем явлении, в любом предложении необходимо вскрыть зачатки всех элементов диалектики. В этом вскрывании особой диалектики каждой отдельной области, подлежащей исследованию, и состоит диалектический метод. Таким именно образом надо диалектику и излагать и изучать.
Ленин ставит знак равенства между диалектикой и теорией познания и указывает на то, что Плеханов не обратил на это должного внимания, а это суть дела.
В рассматриваемом нами третьем периоде Ленин систематически обращает внимание на недостатки плехановской диалектики и критикует их. Подмена Плехановым диалектики софистикой отмечена Лениным еще в 1904 г. В статьях периода войны это делается систематически. Рассматривая ошибки Плеханова, отделявшие его от диалектического материализма и приближавшие его к вульгарному материализму, Ленин отмечает, что плехановская критика кантианцев и юмистов была недостаточной потому, что Плеханов просто отвергал их рассуждения, а не исправлял, как это делал, например, Гегель, критикуя Канта.
Мы выше уже указывали, что критика Лениным махистов, данная в «Материализме и эмпириокритицизме», как раз свободна от этого недостатка. Такая критика, исправляющая, обобщающая, показывающая связь и переходы всех понятий, вообще была свойственна Ленину. Особенно же блестящие образцы такой критики находим мы в произведениях Ленина, начиная с рассматриваемого нами периода. Достаточно указать на такие произведения, как «Государство и революция», «Детская болезнь «левизны» в коммунизме» и др. Ленин, везде показывая материальные корни тех или иных явлений в области теории, неизменно вскрывает методологические ошибки противника и показывает, как надо их исправлять.
Придавая такое огромное значение изучению диалектики, Ленин, как уже сказано, наметил программу работ для того, чтобы поставить это изучение систематически. В конспекте «Науки логики» Ленин неоднократно высказывает мысль, что продолжение дела Гегеля и Маркса состоит «в диалектической обработке истории человеческой мысли, науки и техники» (IX «Ленинский сборник», стр. 138). Это, так сказать, общая установка, говорящая о том, что материалистическую историю философии, историю развития человеческой мысли нельзя отрывать от истории материального процесса производства. Но далее имеются более детальные указания, в которых дается целая программа изучения. Среди заметок при чтении лассалевского «Гераклита» Ленин перечисляет: «история философии, история отдельных наук, история умственного развития ребенка, история умственного развития животных, история языка + психология + физиология органов чувств. Следовательно, короче, история познания вообще. Вот те области знания, из коих должна сложиться теория познания и диалектика» (см. стр. 315 настоящего сборника). Вот целая программа работ по изучению диалектики.
В своем известном письме в журнал «Под знаменем марксизма» в 1922 г. Ленин оставил как бы завещание, как надо работать в дальнейшем в области изучения диалектики.
Ленин прежде всего указывает на необходимость борьбы за материализм против «философской реакции» и «философских предрассудков» так называемого «образованного общества», т. е. против идеализма, против поповщины. Ленин приглашает «неуклонно разоблачать и преследовать всех современных «дипломированных лакеев поповщины», представителей реакционной буржуазной и мелкобуржуазной идеологии, вести атеистическую пропаганду». Ленин указывает на необходимость союза со всеми последовательными материалистами и «с представителями современного естествознания, которые склоняются к материализму и не боятся отстаивать и проповедовать его против господствующих в так называемом «образованном обществе» модных философских шатаний в сторону идеализма и скептицизма».
Ленин напоминает, что из той крутой ломки, которую переживает современное естествознание, «сплошь да рядом родятся реакционные философские школы и школки, направления и направленьица». И для того, чтобы справиться со всеми сложными и трудными вопросами, возникающими в связи с этим, не дать сбить себя с пути научного исследования, необходимо, как говорит Ленин, «быть сознательным сторонником того материализма, который представлен Марксом, т. е. ... быть диалектическим материалистом». И Ленин, обращаясь к сотрудникам журнала «Под знаменем марксизма», говорит дальше, что надо делать, как работать, чтобы овладеть материалистической диалектикой.
«Чтобы достигнуть этой цели, сотрудники журнала «Под знаменем марксизма» должны организовать систематическое изучение диалектики Гегеля с материалистической точки зрения, т. е. той диалектики, которую Маркс практически применял и в своем «Капитале» и в своих исторических и политических работах и применял с таким успехом, что теперь каждый день пробуждения новых классов к жизни и к борьбе на Востоке (Япония, Индия, Китай), — т. е. тех сотен миллионов человечества, которые составляют большую часть населения земли и которые своей исторической бездеятельностью и своим историческим сном обусловливали до сих пор застой и гниение во многих передовых государствах Европы, — каждый день пробуждения к жизни новых народов и новых классов все больше и больше подтверждает марксизм.
Конечно, работа такого изучения, такого истолкования и такой пропаганды гегелевской диалектики чрезвычайно трудна, и, несомненно, первые опыты в этом отношении будут связаны с ошибками. Но не ошибается только тот, кто ничего не делает. Опираясь на то, как применял Маркс материалистически понятую диалектику Гегеля, мы можем и должны разрабатывать эту диалектику со всех сторон, печатать в журнале отрывки из главных сочинений Гегеля, истолковывать их материалистически, комментируя образцами применения диалектики у Маркса, а также теми образцами диалектики в области отношений экономических, политических, каковых образцов новейшая история, особенно современная империалистская война и революция, дают необыкновенно много. Группа редакторов и сотрудников журнала «Под знаменем марксизма» должна быть, на мой взгляд, своего рода «обществом материалистических друзей гегелевской диалектики». Современные естествоиспытатели найдут (если сумеют искать и если мы научимся помогать им) в материалистически истолкованной диалектике Гегеля ряд ответов на те философские вопросы, которые ставятся революцией в естествознании и на которых «сбиваются» в реакцию интеллигентские поклонники буржуазной моды.
Без того, чтобы такую задачу себе поставить и систематически ее выполнять, материализм не может быть воинствующим материализмом. Он останется, употребляя щедринское выражение, не столько сражающимся, сколько сражаемым. Без этого крупные естествоиспытатели так же часто, как и до сих пор, будут беспомощны в своих философских выводах и обобщениях. Ибо естествознание прогрессирует так быстро, переживает период такой глубокой революционной ломки во всех областях, что без философских выводов естествознанию не обойтись ни в коем случае» (Соч., т. XX, ч. 2, стр. 497 — 498).
К тому, что говорит здесь Ленин о необходимости изучения образцов диалектики у Маркса, следует добавить, что столь же важно изучать материалистическую диалектику, которая имеется во всех произведениях Ленина. Это важно особенно потому, что в его работах, речах, выступлениях дается материалистическое освещение и объяснение явлений и событий новейшей истории: первой всемирной империалистской войны и пролетарской революции. В философских же тетрадях Ленина содержится без конца ценнейших указаний, как надо изучать материалистическую диалектику. (В. Адоратский, Предисловие к XII «Ленинскому сборнику».)
VI. Борьба на два фронта в философии
Борьба на два фронта — закон развития нашей партии
Но если мы стоим за лозунг борьбы на два фронта, не значит ли это, что мы тем самым провозглашаем необходимость центризма в нашей партии? Что значит борьба на два фронта? Не есть ли это центризм? Вы знаете, что троцкисты так именно и изображают дело: есть «левые», это, дескать, «мы» — троцкисты, «настоящие ленинцы»; есть «правые», это — все остальные; есть, наконец, «центристы», которые колеблются между «левыми» и правыми. Можно ли считать правильным такой взгляд на нашу партию? Ясно, что нельзя. Так могут говорить лишь люди, у которых смешались все понятия и которые давно уже порвали с марксизмом. Так могут говорить лишь люди, которые не видят и не понимают принципиальной разницы между партией социал-демократической довоенного периода, которая была партией блока пролетарских и мелкобуржуазных интересов, и между партией коммунистической, которая есть монолитная партия революционного пролетариата. Центризм не есть пространственное понятие: на одном месте сидят, скажем, правые, на другом — «левые», а посередке — центристы. Центризм есть понятие политическое. Его идеология есть идеология приспособления, идеология подчинения пролетарских интересов интересам мелкой буржуазии в составе одной общей партии. Эта идеология чужда и противна ленинизму. Центризм есть явление естественное для II Интернационала периода довоенного времени. Там были правые (большинство), были левые (без кавычек) и были центристы, вся политика которых состояла в том, чтобы подкрасить левыми фразами оппортунизм правых и подчинить левых правым. В чем состояла тогда политика левых, ядро которых составляли большевики? В решительной борьбе с центристами, в борьбе за раскол с правыми (особенно после начала империалистской войны) и в организации нового революционного Интернационала из действительно левых, действительно пролетарских элементов.
Почему могло тогда возникнуть такое расположение сил внутри II Интернационала и такая политика большевиков в нем? Потому, что II Интернационал был тогда партией блока пролетарских и мелкобуржуазных интересов в угоду мелкобуржуазным социал-пацифистам, социал-шовинистам. Потому, что большевики не могли тогда не сосредоточивать огня против центристов, пытавшихся подчинить пролетарские элементы интересам мелкой буржуазии. Потому, что большевики обязаны были тогда проповедовать идею раскола, ибо без этого пролетарии не могли бы организовать свою собственную революционно-марксистскую партию.
Можно ли утверждать, что в нашей партии имеется такое же расположение сил и что в ней должна практиковаться та же политика, которую практиковали большевики в партиях II Интернационала периода довоенного времени? Ясно, что нельзя. Нельзя, так как это значило бы не понимать принципиальной разницы между партией блока пролетарских и мелкобуржуазных элементов и между монолитной партией революционного пролетариата. Там (у социал-демократии) была одна классовая подоснова партии. Здесь (у коммунистов) совершенно другая подоснова партии. Там (у социал-демократии) центризм был естественным явлением, так как партия блока разнородных интересов не может обойтись без центристов, и большевики обязаны были вести линию раскола. Здесь (у коммунистов) центризм беспредметен и несовместим с ленинской партийностью, так как коммунистическая партия есть монолитная партия пролетариата, а не партия блока разнородных классовых элементов. И так как господствующей силой нашей партии является самое левое течение мирового рабочего движения (ленинцы), то политика раскола в нашей партии не имеет и не может иметь никакого оправдания с точки зрения ленинизма. (Голос: «Раскол в партии возможен у нас или нет?») Дело идет не о возможности раскола, а о том, что политика раскола в нашей монолитной ленинской партии не может быть оправдана с точки зрения ленинизма. Кто не понимает этой принципиальной разницы, тот идет вразрез с ленинизмом, тот рвет с ленинизмом.
Вот почему я думаю, что только люди, сошедшие с ума и растерявшие последние остатки марксизма, могут серьезно утверждать, что политика нашей партии, политика борьбы на два фронта, есть политика центризма.
Ленин всегда вел борьбу на два фронта в нашей партии как против «левых», так и против явно меньшевистских уклонов. Просмотрите брошюру Ленина «Детская болезнь «левизны» в коммунизме», просмотрите историю нашей партии, и вы поймете, что наша партия росла и крепла в борьбе с обоими уклонами — и с правым и с «левым». Борьба с отзовистами и с «левыми» коммунистами, с одной стороны, борьба с открыто оппортунистическим уклоном до Октябрьской революции, во время Октябрьской революции и после нее, с другой стороны, — вот какие фазы прошла наша партия в своем развитии. Всем известны слова Ленина о том, что нам надлежит вести борьбу как с оппортунизмом, так и с «левыми» доктринерами.
Значит ли это, что Ленин был центристом, что он вел политику центризма? Ясно, что не значит.
Что же собою представляют в таком случае наши правые и «левые» уклонисты? Что касается правого уклона, то это, конечно, не то, что оппортунизм социал-демократов довоенного периода. Уклон к оппортунизму не есть еще оппортунизм. Мы знаем, как Ленин разъяснял в свое время понятие уклон. Уклон вправо — это нечто такое, что еще не вылилось в оппортунизм и что можно исправить. Поэтому нельзя отождествлять уклон вправо с законченным оппортунизмом. Что касается «левого» уклона, то он представляет нечто прямо противоположное тому, что представляли собою крайние левые во II Интернационале довоенного периода, т. е. большевики. Они не только не левые без кавычек, они по сути дела те же правые уклонисты, с той, однако, разницей, что бессознательно прикрывают свою действительную природу «левыми» фразами. Было бы преступлением против партии не видеть всей глубины разницы между «левыми» уклонистами и подлинными ленинцами, единственными левыми (без кавычек) в нашей партии. (Голос: «А легализация уклонов?») Если открытая борьба с уклонами есть легализация, то надо признать, что Ленин давно их «легализовал».
Они, эти уклонисты, и правые и «левые», рекрутируются из самых разнообразных элементов непролетарских слоев, элементов, отражающих давление мелкобуржуазной стихии на партию и разложение отдельных звеньев партии. Часть выходцев из других партий; люди с троцкистскими тенденциями в партии; осколки былых фракций в партии; бюрократизирующиеся (и обюрократившиеся) члены партии в государственном, хозяйственном, кооперативном, профсоюзном аппарате, смыкающиеся с явно буржуазными элементами этих аппаратов; зажиточные члены партии в наших деревенских организациях, срастающиеся с кулачеством, и т. д. и т. п., — такова питательная среда уклонов от ленинской линии. Ясно, что ничего подлинно левого и ленинского не могут воспринять эти элементы. Они могут вскормить лишь открыто оппортунистический уклон или так называемый «левый» уклон, маскирующий свой оппортунизм левым фразами.
Вот почему борьба на два фронта является единственно правильной политикой партии. (Сталин, Вопросы ленинизма, стр. 378 — 381, изд. 9-е.)
«Первый вопрос, это — вопрос о борьбе внутри нашей партии, о борьбе, которая не вчера началась и которая не прекращается. Если взять историю нашей партии с момента ее зарождения в виде группы большевиков в 1903 г. и проследить ее последующие этапы вплоть до нашего времени, то можно сказать без преувеличения, что история нашей партии есть история борьбы противоречий внутри этой партии, история преодоления этих противоречий и постепенного укрепления нашей партии на основе преодоления этих противоречий. Можно подумать, что русские люди слишком драчливы, любят дискутировать, плодят разногласия, и поэтому развитие партии идет у них через преодоление внутрипартийных противоречий. Это неверно, товарищи. Дело тут не в драчливости. Дело тут в наличии принципиальных разногласий, возникающих в ходе развития партии, в ходе борьбы пролетариата. Дело тут в том, что противоречия можно преодолеть лишь путем борьбы за те или иные принципы, за те или иные цели борьбы, за те или иные методы борьбы, ведущей к цели. Можно и нужно идти на всякие соглашения с инакомыслящими внутри партии по вопросам текущей политики, по вопросам чисто практического характера. Но если вопросы эти связаны с принципиальными разногласиями, то никакое соглашение, никакая «средняя» линия не может спасти дело. Нет и не может быть «средней» линии в вопросах принципиального характера. Либо одни, либо другие принципы должны быть положены в основу работы партии. «Средняя» линия по вопросам принципиальным есть «линия» засорения голов, «линия» затушевывания разногласий, «линия» идейного перерождения партии, «линия» идейной смерти партии.
Как живут и развиваются ныне социал-демократические партии на Западе? Есть ли у них противоречия внутри партии, принципиальные разногласия? Конечно, есть. Вскрывают ли они эти противоречия и стараются ли их преодолеть честно и открыто на глазах у партийных масс? Нет. Конечно, нет. Практика социал-демократии состоит в том, чтобы скрывать, прятать эти противоречия и разногласия. Практика социал-демократии состоит в том, чтобы превращать свои конференции и съезды в пустой маскарад парадного благополучия, старательно скрывая и замазывая внутренние разногласия. Но из этого ничего, кроме засорения голов и идейного обнищания партии, не может получиться. В этом одна из причин падения западноевропейской социал-демократии, когда-то революционной, а ныне реформистской.
Но мы так не можем жить и развиваться, товарищи. Политика «средней» принципиальной линии не есть наша политика. Политика «средней» принципиальной линии есть политика увядающих и перерождающихся партий. Такая политика не может не вести к превращению партии в пустой бюрократический аппарат, вращающийся на холостом ходу и оторванный от рабочих масс. Этот путь не есть наш путь.
Все прошлое нашей партии является подтверждением того положения, что история нашей партии есть история преодоления внутрипартийных противоречий и неуклонного укрепления рядов нашей партии на основе этого преодоления.
Возьмем первый период, период «Искры» или период II съезда нашей партии, когда впервые появились разногласия внутри нашей партии между большевиками и меньшевиками и когда верхушка нашей партии распалась в конце концов на две части: на часть большевистскую (Ленин) и часть меньшевистскую (Плеханов, Аксельрод, Мартов, Засулич, Потресов). Ленин был тогда в единственном числе. Если бы вы знали, сколько было тогда криков и воплей о «незаменимых», отошедших от Ленина. Однако практика борьбы и история партии показали, что это расхождение имело под собой принципиальную базу, что это расхождение являлось необходимым этапом для зарождения и развития действительно революционной и действительно большевистской партии. Практика борьбы показала тогда, что, во-первых, дело не в количестве, а в качестве, и, во-вторых, дело не в формальном единстве, а в том, чтобы единство имело принципиальную основу. История показала, что Ленин был прав, а «незаменимые» были неправы. История показала, что без преодоления этих противоречий между Лениным и «незаменимыми» мы не имели бы настоящей революционной партии.
Возьмем следующий период, период кануна революции 1905 г., когда большевики и меньшевики стояли друг против друга все еще внутри одной партии, как два лагеря с двумя совершенно различными платформами, когда большевики стояли на пороге формального раскола нашей партии и когда они для отстаивания линии нашей революции были вынуждены созвать свой особый съезд (III съезд). Чем взяла тогда верх большевистская часть партии, чем она завоевала симпатии большинства партии? Тем, что она не замазывала принципиальных разногласий и боролась за преодоление этих разногласий путем изоляции меньшевиков.
Я мог бы сослаться далее на третью стадию развития нашей партии, на период после поражения революции 1905 г., на период 1907 г., когда одна часть большевиков, так называемые «отзовисты» во главе с Богдановым, отошла от большевизма. Это был критический период в жизни нашей партии. Это был тот период, когда целый ряд большевиков из старой гвардии покинул Ленина и его партию. Меньшевики кричали тогда о гибели большевиков. Однако большевизм не погиб, и практика борьбы за какие-нибудь полтора года показала, что Ленин и его партия были правы, ведя борьбу за преодоление противоречий внутри рядов большевизма. Эти противоречия были преодолены не путем их замазывания, а путем их вскрытия и путем борьбы к благу и выгоде нашей партии.
Я мог бы сослаться дальше на четвертый период в истории нашей партии, на период 1911 — 1912 гг., когда большевики восстановили разбитую было царской реакцией партию и изгнали вон ликвидаторов. И тут, как и в предыдущие периоды, большевики шли к восстановлению и укреплению партии не через замазывание принципиальных разногласий с ликвидаторами, а через их вскрытие и преодоление.
Я мог бы указать затем на пятую стадию в развитии нашей партии, на период перед Октябрьской революцией 1917 г., когда одна часть большевизма во главе с известными лидерами большевистской партии колебнулась и не захотела идти на восстание, считая его авантюрой. Известно, что и это противоречие было преодолено большевиками не путем замазывания разногласий, а путем открытой борьбы за Октябрьскую революцию. Практика борьбы показала, что без преодоления этих разногласий мы смогли бы поставить Октябрьскую революцию в критическое положение.
Я мог бы указать, наконец, на дальнейшие периоды развития нашей внутрипартийной борьбы, на период Брестского мира, период 1921 г. (профсоюзная дискуссия) и остальные периоды, которые вам известны и о которых я не буду здесь распространяться. Известно, что во все эти периоды, как и в прошлом, наша партия росла и крепла через преодоление внутренних противоречий.
Что же из этого получается?
Выходит, что ВКП росла и крепла через преодоление внутрипартийных противоречий.
Выходит, что преодоление внутрипартийных разногласий путем борьбы является законом развития нашей партии.
Могут сказать, что это — закон для ВКП, а не для других пролетарских партий. Это неверно. Этот закон является законом развития для всех сколько-нибудь больших партий, все равно, идет ли речь о пролетарской партии СССР или о партиях на Западе. Если можно в маленькой партии маленькой страны так или иначе замазать разногласия, покрыв их авторитетом одного или нескольких лиц, то в большой партии с ее разнообразными районами развитие через преодоление противоречий является неминуемым элементом роста и укрепления партии. Так шло дело в прошлом. Так идет дело в настоящем. Я хотел бы тут сослаться на авторитет Энгельса, который руководил вместе с Марксом пролетарскими партиями на Западе не один десяток лет. Дело идет о 80-х годах прошлого столетия, когда в Германии царил исключительный закон против социалистов. Маркс и Энгельс сидели в Лондоне в эмиграции, а заграничный нелегальный орган германской социал-демократии «Социал-демократ» направлял на деле работу германской социал-демократии. Бернштейн был тогда революционным марксистом (он не успел еще перекочевать к реформистам), Энгельс находился с ним в оживленной переписке по самым злободневным вопросам политики германской социал-демократии. Вот что он писал тогда Бернштейну (1882 г.):
«Как видно, всякая рабочая партия большой страны может развиваться только во внутренней борьбе, в полном соответствии с законами диалектического развития. Германская партия стала тем, что она есть, в борьбе эйзенахцев и лассальянцев, где самое трение играло главную роль. Единство стало возможным лишь тогда, когда намеренно вскормленный Лассалем в качестве орудия сброд износился, и здесь это произошло с нашей стороны со слишком большой поспешностью. Во Франции люди, которые хотя и пожертвовали бакунистскими теориями, но продолжают действовать бакунистскими методами борьбы и вместе с тем хотят принести в жертву своим социальным целям классовый характер движения, также должны сперва износиться, прежде чем опять станет возможно единство. Желать проповедовать единство при таких условиях было бы чистейшей глупостью. Моральными проповедями нельзя предупредить детских болезней, которыми при современных условиях надо переболеть» (см. «Архив Маркса и Энгельса», кн. 1, стр. 324 — 325) [По оплошности в тексте, опубликованном в газетах, эта цитата была приведена не вся. — И. Ст.].
Ибо, говорит Энгельс в другом месте (1885 г.): «Противоречия никогда не могут быть затушеваны надолго, они решаются борьбой» (см. там же, стр. 371).
Вот чем прежде всего нужно объяснить наличие противоречий внутри нашей партии и развитие нашей партии через преодоление этих противоречий путем борьбы. (Сталин, Ещё раз о социал-демократическом уклоне, Сборник об оппозиции, стр. 439 — 443, изд. 1928 г.)
Социальная база уклонов от генеральной линии партии. Правый уклон — главная опасность на данном этапе
Можно подумать, что работа по руководству социалистическим строительством, работа по проведению в жизнь генеральной линии партии проходила у нас в партии спокойно и плавно без борьбы и напряжения воли. Но это неверно, товарищи. На самом деле эта работа шла в борьбе с внутрипартийными трудностями, в борьбе со всякого рода уклонами от ленинизма как в области общей политики, так и в области национального вопроса. Наша партия живет и подвизается не в безвоздушном пространстве. Она живет и подвизается в самой гуще жизни, подвергаясь влиянию окружающей среды. А среда у нас состоит, как известно, из различных классов и социальных групп. Мы предприняли развернутое наступление на капиталистические элементы, мы продвинули далеко вперед нашу социалистическую промышленность, мы развернули строительство совхозов и колхозов. Но такие явления не могут пройти даром для эксплоататорских классов. Эти явления обычно сопровождаются разорением отживающих классов, разорением кулачества в деревне, сужением поля деятельности мелкобуржуазных слоев города. Понятно, что все это не может не обострить борьбу классов, сопротивление отживающих классов политике советской власти. Было бы смешно думать, что сопротивление этих классов не найдет того или иного отражения в рядах нашей партии. И оно, действительно, находит в партии свое отражение. Отражением сопротивления отживающих классов и являются все и всякие уклоны от ленинской линии, имеющиеся в рядах нашей партии.
Можно ли вести успешную борьбу с классовыми врагами, не борясь одновременно с уклонами в нашей партии, не преодолевая этих уклонов? Нет, нельзя. Нельзя, так как невозможно развернуть настоящую борьбу с классовыми врагами, имея в тылу их отражение в партии, оставляя в тылу людей, не верящих в наше дело и всячески старающихся затормозить наше движение вперед.
Отсюда непримиримая борьба с уклонами от ленинской линии как очередная задача партии.
Почему правый уклон является теперь главной опасностью в партии? Потому, что он отражает кулацкую опасность, а кулацкая опасность в данный момент, в момент развернутого наступления и корчевки корней капитализма, является основной опасностью в стране...
Капитулянтство на деле, как содержание, «левые» фразы и «революционно»-авантюристские замашки, как форма, прикрывающая и рекламирующая капитулянтское содержание, — таково существо троцкизма.
Эта двойственность троцкизма отражает двойственное положение разоряющейся городской мелкой буржуазии, нетерпящей «режима» диктатуры пролетариата и старающейся либо перескочить «сразу» в социализм, чтобы избавиться от разорения (отсюда авантюризм и истерика в политике), либо, если это невозможно, пойти на любые уступки капитализму (отсюда капитулянтство в политике).
Этой двойственностью троцкизма объясняется тот факт, что свои «бешеные» будто бы атаки против правых уклонистов троцкизм обычно увенчивает блоком с ними, как с капитулянтами без маски.
А что из себя представляют «левые» загибы, имевшие место в партии в области колхозного движения? Они представляют некоторую, правда, бессознательную, попытку возродить у нас традиции троцкизма на практике, возродить троцкистское отношение к среднему крестьянству. Они являются результатом той ошибки в политике, которую Ленин называет «переадминистрированием». Это значит, что некоторые наши товарищи, увлеченные успехами колхозного движения, стали подходить к проблеме колхозного строительства не как строители, а как администраторы по преимуществу, допустив ввиду этого ряд грубейших ошибок.
У нас существуют в партии люди, которые думают, что не надо было одергивать «левых» загибщиков. Они считают, что не надо было обижать наших работников и противодействовать их увлечению, если это даже увлечение привело к ошибкам. Это чепуха, товарищи. Так могут говорить лишь такие люди, которые хотят обязательно плыть по течению. Это те самые люди, которые никогда не смогут усвоить ленинской линии — идти против течения, когда этого требует обстановка, когда этого требуют интересы партии. Это хвостисты, а не ленинцы. Партии потому и удалось повернуть целые отряды наших товарищей на правильную дорогу, партии потому и удалось выправить ошибки и добиться успехов, что она решительно пошла против течения во имя проведения в жизнь генеральной линии. Это и есть ленинизм на практике, ленинизм в руководстве.
Вот почему я думаю, что, не преодолев «левых» загибов, мы не смогли бы добиться тех успехов в колхозном движении, которые имеем теперь.
Так обстоит дело с борьбой с остатками троцкизма и их отрыжками на практике.
Несколько иначе обстоит дело с вопросом о правом оппортунизме, во главе которого стояли или стоят тт. Бухарин, Рыков и Томский.
О правых уклонистах нельзя сказать, что они не признают возможности построения социализма в СССР. Нет, они ее признают, и в этом их отличие от троцкистов. Но беда правых уклонистов состоит в том, что, признавая формально возможность построения социализма в одной стране, они не хотят признавать тех путей и средств борьбы, без которых невозможно построить социализм. Они не хотят признавать, что всемерное развитие индустрии является ключом преобразования всего народного хозяйства на началах социализма. Они не хотят признавать непримиримой классовой борьбы с капиталистическими элементами и развернутого наступления социализма на капитализм. Они не понимают, что все эти пути и средства являются той системой мероприятий, без которых невозможно удержание диктатуры пролетариата и построение социализма в нашей стране. Они думают, что социализм можно построить втихомолку, самотеком, без классовой борьбы, без наступления на капиталистические элементы. Они думают, что капиталистические элементы либо сами отомрут незаметно, либо будут врастать в социализм. А так как таких чудес в истории не бывает, то выходит, что правые уклонисты скатываются на деле на точку зрения отрицания возможности построения социализма в нашей стране.
О правых уклонистах нельзя также говорить, что они отрицают возможность вовлечения основных масс крестьянства в дело построения социализма в деревне. Нет, они ее признают, и в этом их отличие от троцкистов. Но, признавая ее формально, они вместе с тем отрицают те пути и средства, без которых невозможно вовлечение крестьянства в дело построения социализма. Они не хотят признавать, что совхозы и колхозы являются основным средством и «столбовой дорогой» вовлечения основных масс крестьянства в дело построения социализма. Они не хотят признавать, что без проведения в жизнь политики ликвидации кулачества как класса невозможно добиться преобразования деревни на началах социализма. Они думают, что деревню можно перевести на рельсы социализма втихомолку, самотеком, без классовой борьбы, путем одной лишь снабженческо-сбытовой кооперации, ибо они уверены, что кулак сам врастет в социализм. Они думают, что главное теперь не в высоких темпах развития индустрии и не в колхозах и совхозах, а в том, чтобы «развязать» рыночную стихию, «раскрепостить» рынок и «снять путы» с индивидуальных хозяйств вплоть до капиталистических элементов деревни. Но так как кулак не может врасти в социализм, а «раскрепощение» рынка означает вооружение кулачества и разоружение рабочего класса, то выходит, что правые уклонисты на деле скатываются на точку зрения отрицания возможности вовлечения основных масс крестьянства в дело построения социализма.
Этим собственно и объясняется тот факт, что свои петушиные бои с троцкистами правые уклонисты обычно увенчивают закулисными переговорами с троцкистами насчет блока с ними.
Основное зло правого оппортунизма состоит в том, что он разрывает с ленинским пониманием классовой борьбы и скатывается на точку зрения мелкобуржуазного либерализма.
Не может быть сомнений, что победа правого уклона в нашей партии означала бы полное разоружение рабочего класса, вооружение капиталистических элементов в деревне и нарастание шансов на реставрацию капитализма в СССР.
Правые уклонисты не стоят на точке зрения образования другой партии, и в этом их еще одно отличие от троцкистов. Лидеры правых уклонистов открыто признали свои ошибки и капитулировали перед партией. Но было бы глупо думать на этом основании, что правый уклонизм уже похоронен. Сила правого оппортунизма измеряется не этим обстоятельством. Сила правого оппортунизма состоит в силе мелкобуржуазной стихии, в силе напора на партию со стороны капиталистических элементов вообще, со стороны кулачества в особенности. И именно потому, что правый уклон отражает сопротивление основных элементов отживающих классов, именно поэтому правый уклон есть основная опасность нашего времени в партии.
Вот почему партия сочла необходимым повести решительную и непримиримую борьбу с правым уклоном.
Не может быть сомнения, что без решительной борьбы с правым уклоном, без изоляции его руководящих элементов мы не могли бы добиться мобилизации сил партии и рабочего класса, мобилизации сил бедноты и середняцких масс крестьянства на дело развернутого наступления социализма, на дело организации совхозов и колхозов, на дело восстановления нашей тяжелой индустрии, на дело ликвидации кулачества как класса.
Так обстоит дело с «левым» и правым уклонами в партии.
Задача состоит в том, чтобы продолжать и впредь непримиримую борьбу на два фронта как с «левыми», представляющими мелкобуржуазный радикализм, так и с правыми, представляющими мелкобуржуазный либерализм.
Задача состоит в том, чтобы продолжать и впредь непримиримую борьбу с теми примиренческими элементами в партии, которые не понимают или делают вид, что не понимают необходимости решительной борьбы на два фронта. (Сталин, Вопросы ленинизма, стр. 556 — 557, 559 — 562, изд. 9-е.)
Механистическая ревизия диалектического материализма
Отрицание марксистской философии механистами
Отчасти по привычке к обывательскому языку, отчасти под воздействием наших классовых врагов мы обычно под философией разумеем не что иное, как самое общее, цельное и стройное воззрение на мир, как что-то весьма мудрое, высокое, прекрасное и т. д. При этом, конечно, мы констатируем, что есть и так называемая «буржуазная философия», но что эта философия ложная, фальшивая, «не научная», а самая-де настоящая, научная, доподлинная философия, это — марксизм, это — «философия пролетариата». И мы создаем «философские» кружки, «философские» журналы, кафедры философии и т. п.
На самом же деле нельзя толковать о какой-то научной, революционной, коммунистической и т. д. философии, ибо такой философии нет и быть не может, как не может быть коммунистической, научной и т. д. религии, ибо философия — это не есть просто какое-то общее понятие для единого, цельного, стройного мировоззрения, а специфическое и очень определенное понятие буржуазного воззрения на мир, на человеческое общество и на познание. Всякая философия, как и всякая религия, в той или иной степени враждебна пролетариату и коммунизму...
Философия — это полувера в полуличного бога («абсолютная идея», «высший разум», «мировая воля» и т. п.) и это полунаука о полуматериальном мире (таковы основные типы новой философии, «метафизический материализм» XVIII века и «диалектический идеализм» XIX столетия).
Если выражение «религия социализма» нельзя иначе понять, как «деревянное железо», то смешивать науку и философию или называть марксизм философией это значит примерно то же, что не различать железа от железной руды или называть золото золотыми приисками.
Марксизм — это наука. Вот и все. Неужели этого мало?
А философию необходимо побороть и ликвидировать так же, как побороли мы и ликвидируем религию.
. . . . .
К. Маркс в XI тезисе о Фейербахе написал:
«Философы лишь объясняли мир так или иначе, но дело заключается в том, чтобы изменить его».
То есть: Маркс и Энгельс — не философы. Да они и быть таковыми не могли, как основатели науки в подлинном смысле этого слова...
В. И. Ленин, как и Плеханов, употребляет отжившую терминологию: «философия марксизма», «философские выводы естествознания» и т. д., однако такая терминология у Ленина, как и у Плеханова, является лишь рядом описок — не больше, так как все, что написал Ленин, есть не что иное, как, во-первых, беспощадная и сокрушительная борьба не только против религии, но и против философии во всех ее видах и формах, а, во-вторых, это плодотворнейшее развитие той самой науки, полный фундамент которой впервые в истории заложили Маркс и Энгельс...
И тем не менее, вопреки ясной сущности дела, вопреки ясным указаниям основателей марксизма, находятся коммунисты, которые во что бы то ни стало пытаются воскресить философию, дезинфицировать ее и подпереть ею марксизм. Но философия не только как система, но даже как термин, как «синоним» или «символ» опорочена и оскандалена нисколько не меньше, чем «социал-демократия», а потому вполне заслужила, чтобы и ее мы отбросили, как зараженное белье. (Минин, Журнал «Под знаменем марксизма» № 11 — 12 за 1922 г., стр. 185 — 187, 195. Курсив составителей.)
Исторический материализм продолжает то дело, которое в одной своей части выполнено философским материализмом, или, употребляя более ясное и прямое выражение, выполнено современным естествознанием; для марксистов не существует области какого-то «философствования», отдельной и обособленной от науки: материалистическая философия для марксистов — последние и наиболее общие выводы современной науки. (Степанов, Исторический материализм и современное естествознание, стр. 56 — 57, Гиз, 1924 г.)
Отрицание философского понимания материи механистами
...Мы теперь не можем согласиться с Энгельсом, который писал, что «материя как таковая, это — чистое создание мысли и абстракции». Точно так же я прямо признал, что мы уже не можем последовать за Энгельсом, который с большими сомнениями относится к стремлению естествознания отыскать единую материю как таковую и свести качественные различия к только количественным различиям состава тожественных мельчайших частиц».
В противоположность этому я писал, что в настоящее время «естествознание не стремится отыскать единую материю как таковую: оно уже находит ее... Материя как таковая чувственно существует для нас как отрицательные электроны и положительные ядра». (Степанов, Диалектический материализм и деборинская школа, стр. 39 — 40, Гиз, 1928 г. Курсив составителя.)
Энгельс и Ленин о философском понятии материи
Материализм и идеализм различаются тем или иным решением вопроса об источнике нашего познания, об отношении познания (и «психического» вообще) к физическому миру, а вопрос о строении материи, об атомах и электронах есть вопрос, касающийся только этого «физического мира». Когда физики говорят: «Материя исчезает», они хотят этим сказать, что до сих пор естествознание приводило все свои исследования физического мира к трем последним понятиям — материя, электричество, эфир; теперь же остаются только два последние, ибо материю удается свести к электричеству, атом удается объяснить как подобие бесконечно малой солнечной системы, внутри которой вокруг положительного электрона двигаются с определенной (и необъятно громадной, как мы видели) быстротой отрицательные электроны. Вместо десятков элементов удается, следовательно, свести физический мир к двум или трем (поскольку положительный и отрицательный электроны составляют «две материи, существенно различные», как говорит физик Пелла́, — Rey, I. с., р. 294 — 295). Естествознание ведет, следовательно, к «единству материи» (там же) — вот действительное содержание той фразы об исчезновении материи, о замене материи электричеством и т. д., которая сбивает с толку столь многих. «Материя исчезает» — это значит исчезает тот предел, до которого мы знали материю до сих пор, наше знание идет глубже; исчезают такие свойства материи, которые казались раньше абсолютными, неизменными, первоначальными (непроницаемость, инерция, масса и т. п.) и которые теперь обнаруживаются как относительные, присущие только некоторым состояниям материи. Ибо единственное «свойство» материи, с признанием которого связан философский материализм, есть свойство быть объективной реальностью, существовать вне нашего сознания. (Ленин, Материализм и эмпириокритицизм (1908 г.), Соч., т. XIII, стр. 213, изд. 3-е.)
Все приведенные нами философы, кто прямо, кто с ужимкой, заменяют основную философскую линию материализма (от бытия к мышлению, от материи к ощущению) обратной линией идеализма. Отрицание материи ими есть давным-давно известное решение теоретико-познавательных вопросов в смысле отрицания внешнего, объективного источника наших ощущений, объективной реальности, соответствующей нашим ощущениям. И, наоборот, признание той философской линии, которую отрицают идеалисты и агностики, выражается определениями: материя есть то, что́, действуя на наши органы чувств, производит ощущение; материя есть объективная реальность, данная нам в ощущении, и т. п. (Ленин, Материализм и эмпириокритицизм, Соч., т. XIII, стр. 119.)
Мы знаем, что такое час, метр, но не знаем, что такое время и пространство! Точно время есть нечто иное, чем сумма часов, а пространство нечто иное, чем сумма кубических метров! Разумеется, обе формы существования материи без этой материи представляют ничто, только пустое представление, абстракцию, существующую только в нашей голове. Но мы не способны познать, что такое материя и движение. Разумеется, не способны, ибо материю как таковую и движение как таковое никто еще не видел и не испытал каким-нибудь иным образом: люди имеют дело только с различными реально существующими материями и формами движения. Вещество, материя — не что иное, как совокупность всех чувственно воспринимаемых форм движения; слова, вроде «материя» и «движение», это — просто сокращения, в которых мы резюмируем, согласно их общим свойствам, различные чувственно воспринимаемые вещи. Поэтому материю и движение можно познать лишь путем изучения отдельных форм вещества и движения; поскольку мы познаем последние, постольку мы познаем материю и движение как таковые. Поэтому, когда Негели говорит, что мы не знаем, что такое время, пространство, движение, причина и следствие, то он этим лишь утверждает, что мы при помощи своей головы сочиняем себе сперва абстракции, отвлекая их из реального мира, а затем — не в состоянии познать этих сочиненных нами абстракций, ибо они умственные, а не чувственные вещи, между тем как всякое познание есть чувственное измерение. Это — точь-в-точь как встречающаяся у Гегеля трудность, что мы в состоянии есть вишни, сливы, но не в состоянии есть плода, потому что никто еще не ел плода как такового. (Энгельс, Анти-Дюринг, стр. 253.)
Механистическая трактовка движения
Маркс, как известно, освободил диалектику от мистической оболочки, выставив положение, что диалектика как мыслительная категория есть отражение диалектики в процессе реального, материального становления, ибо «идеальное» есть лишь переведенное в человеческом мозгу на специфический язык материальное. Однако до сих пор — и притом в возрастающей степени — делаются попытки оторвать мыслительный процесс от процесса материального, — попытки превратить диалектику в исключительно мыслительную конструкцию, в некоторый метод, которому не соответствует какая бы то ни было реальность. Типичным является в этом отношении «австромарксизм» с Максом Адлером во главе. Как нужно бороться с этим извращением марксизма, — извращением явно антиматериалистическим? Совершенно очевидно, что нужно вскрывать материальный корень диалектики, т. е. в формах движущейся материи находить то, чему «соответствует» диалектическая формула Гегеля. Непрестанное столкновение сил, распад, рост систем, образование новых и их собственное движение, — другими словами, процесс постоянного нарушения равновесия, его восстановления на другой основе; нового нарушения и т. д. — вот что реально соответствует гегелевской триединой формуле. Что «нового» вносит это толкование? По существу это то же самое. Но здесь указывается на материальный процесс и на движение материальной формы. Другими словами, здесь — диалектика материального становления, идеально выражаемая гегелевской триадой.
Совершенно неправильным является упрек в механичности такой формулировки. Неправильным он является потому, что нельзя современную механику противопоставлять диалектике. Если механика недиалектична, т. е. недиалектично и все движение, то что же остается от диалектики? Наоборот. Движение составляет, если так можно выразиться, материальную душу диалектического метода и его объективную основу. (Бухарин, Теория исторического материализма, стр. 361 — 362, Гиз, 1929 г.)
...Дело идет не о том, чтобы как-то «частично» принять физико-химические методы объяснения явлений жизни, а о том, чтобы эти методы, уже давшие такие блестящие результаты, признать «единственно научным» приемом объяснения жизни, о том, чтобы вообще поставить приемы объяснения жизни на научную высоту. Спор между нами давно решен практикой, всей практикой научной биологии...
...Мы имеем все основания признать последовательное применение физико-химических методов, употребляя выражение Маркса и Ленина, «единственно научным» приемом объяснения жизни. Всякая попытка их дополнения поведет к беспомощному эклектизму. Все предшествующее развитие научной биологии не дает никаких оснований для малодушной измены методам сведения жизни организма к физико-химическим процессам. (Степанов, Диалектический материализм и деборинская школа, стр. 14, 18, Гиз, 1928 г. — Подчеркнуто сост.)
В биологии до сих пор боролись и до сих пор борются только два основных течения: идеалистическое, называемое витализмом и отвергающее сводимость явлений жизни к физико-химическим процессам, и материалистическое, утверждающее эту сводимость и до сих пор блестяще демонстрировавшее эту сводимость практикой, экспериментом. Не мешает отметить, что это единственно материалистическое течение в биологии давным-давно называется механистическим. (Степанов, Диалектический материализм и деборинская школа, стр. 52, Гиз, 1928 г.)
Трактовка движения у Энгельса
Называя физику механикой молекул, химию — физикой атомов и далее биологию — химией белков... я желаю этим выразить переход одной из этих наук в другую и, значит, связь, непрерывность, а также различие, разрыв между обеими областями. Идти же дальше этого, называть химию своего рода механикой, по-моему, нерационально. Механика — в более широком или узком смысле слова — знает только количества, она оперирует скоростями и массами и, в лучшем случае, объемами. Там, где на пути у нее стоит качество, — как, например, в гидростатике и аэростатике, — она не может придти к удовлетворительным результатам, не вдаваясь в рассмотрение молекулярных состояний и молекулярного движения; она сама только простая вспомогательная наука, предпосылка физики. Но в физике, а еще более в химии, не только происходит постоянное качественное изменение в результате количественного изменения, не только наблюдается переход количества в качество, но приходится также рассматривать множество изменений качества, относительно которых совершенно не доказано, что они обусловлены <сведены> количественными изменениями. Можно охотно согласиться с тем, что современная наука движется в этом направлении, но это вовсе не доказывает, что это направление единственно правильное, что, идя этим путем, мы исчерпаем до конца физику и химию. Всякое движение заключает в себе механическое движение и перемещение больших или мельчайших частей материи; познать эти механические движения является первой задачей науки, однако лишь первой. Само же это механическое движение вовсе не исчерпывает движения вообще. Движение вовсе не есть простое перемещение, простое изменение места, в надмеханических областях оно является также и изменением качества. <Мышление есть тоже движение>. Открытие, что теплота представляет собой молекулярное движение, составило эпоху в науке. Но если я не имею ничего другого сказать о теплоте, кроме того, что она представляет собою известное перемещение молекул, то лучше мне замолчать. Химия находится на пороге того, чтобы из отношения атомных объемов к атомным весам объяснить целый ряд химических и физических свойств элементов. Но ни один химик не решится утверждать, будто все свойства какого-нибудь элемента выражаются исчерпывающим образом его положением на кривой Лотара Мейера, что этим одним определяются, например, специфические свойства углерода, делающие его главным носителем органической жизни, или же необходимость фосфора в мозгу. Между тем механическая концепция сводится именно к этому; она объясняет всякие изменения из изменений места, все качественные различия из количественных и не замечает, что отношение между качеством и количеством взаимно, что качество так же переходит в количество, как количество в качество, что здесь имеется взаимодействие. Если мы должны сводить все различия и изменения качества к количественным различиям и изменениям, к механическим перемещениям, то мы с необходимостью приходим к тому положению, что вся материя состоит из тождественных мельчайших частиц и что все качественные различия химических элементов материи вызываются количественными различиями в числе и пространственной группировке этих мельчайших частиц при их объединении в атомы. Но до этого нам еще далеко.
Только незнакомство современных естествоиспытателей с иной философией, кроме той ординарнейшей вульгарной философии, которая процветает ныне в немецких университетах, позволяет им оперировать таким образом выражениями вроде «механический», причем они не отдают себе отчета и даже не догадываются, какие из этого вытекают необходимые выводы. У теории абсолютной качественной тождественности материи имеются свои приверженцы; эмпирически ее так же нельзя опровергнуть, как и нельзя доказать. Но если спросить людей, желающих объяснить все «механическим образом», сознают ли они неизбежность этого вывода и признают ли тождественность материи, то какие при этом получаются различные ответы!
Самое комичное — это то, что приравнение «материалистического» и «механического» имеет своим родоначальником Гегеля, который хотел унизить материализм эпитетом «механический». Но дело в том, что критикуемый Гегелем материализм — французский материализм XVIII столетия — был действительно исключительно механическим, и по той простой причине, что физика, химия и биология были тогда еще в зачаточном состоянии, далеко не являясь основой общего мировоззрения. (Энгельс, Диалектика природы, стр. 80 — 81.)
Механистическая теория сведения
Современная наука по своему общему характеру является последовательной продолжательницей научных воззрений XVIII века. Строго критические наблюдение и опыт (эксперимент) являются в ее глазах единственными средствами познания мира. Понять какую-нибудь группу явлений означает для нее истолковать ее как непрерывно текущий процесс, в котором одна стадия или ступень (рассматриваемая как причина) неизбежно порождает другую (являющуюся следствием). Таким образом, объяснить какую-нибудь группу явлений значит раскрыть причинную связь между ними. При этом мы должны расчленять, разбивать сложные явления и спускаться от них к более простым, сводить их к этим более простым явлениям. Так, например, наука останавливалась в полном недоумении перед процессом жизни, перед процессами, протекающими в живой материи, пока она не стала сводить их к более простым явлениям, совершающимся в мертвом, минеральном веществе и составляющим предмет изучения физики и химии. (Степанов, Исторический материализм и современное естествознание, стр. 24 — 25, Гиз, 1924 г. — Подчеркнуто бригадой.)
* * *
Наука уверенно идет в том направлении, чтобы и под психическими процессами вскрыть превращение одних форм энергии в другие и чтобы свести их к таким простейшим явлениям, как рефлексы, механизм и формы которых осложняются с развитием и усложнением нервно-мозговой системы. Несмотря на все свои осложнения, рефлексы так же и в таком же смысле остаются основным элементом психической жизни, включительно до самых сложных ее проявлений, как клеточка — основной элемент всех тканей, составляющих человеческое тело.
Механистическое понимание природы, раскрывая, что и область психической жизни не дает исключений из закона сохранения энергии, идет к своему завершению и вместе с тем к величайшему торжеству...
Каждая ступень в развитии мира и его элементов, его мертвых и живых форм, является необходимым следствием предыдущей ступени и с строгой причинной необходимостью, не знающей исключений, изъятий и пробелов, обусловливает следующую ступень. Современная наука неуклонно идет в том направлении, чтобы истолковать все это развертывание мира как развитие относительно простых физических и химических процессов. (Степанов, Исторический материализм и современное естествознание, стр. 67 -— 68, Гиз, 1924 г. — Подчеркнуто составителями.)
* * *
Наша задача — превращать случайные явления посредством вскрытия их причинностей в явления необходимые. В естествознании наша задача — вскрывать физико-химичность всех процессов и тем самым срывать с них таинственность.
Почему же мы как бы останавливаемся на полпути, не доходя последовательно до механичности всех процессов?
Только потому, что механика старого времени, объяснявшая все ударом, нажимом, трением, сцеплением неизменных тел, не изменяющихся в порядке «самодвижения», потерпела фиаско и вынуждена была констатировать наличие механики также и внутренней системы.
Механика встала на правильный путь, говоря не только о взаимных столкновениях, нажимах и т. п. частиц, но также и о процессах трения, притяжения, отталкивания в каждой из последних, но эта область разработана химией. Науки все время превращаются одна в другую, сливаются, дифференцируются.
Химия уже поглощена физикой, в чем мы лично видим торжество механики, поднявшейся до физики. Объяснять мир физически — это значит объяснять его с точки зрения механики, переросшей себя и вынужденной стать физикой.
Могут, конечно, сказать, что мы тем самым отвергаем механику, существующую в виде самостоятельной науки.
Нет, ее мы не отвергаем, но считаем то, что ныне носит название механики, механикой в узком смысле слова, механикой тяжести, трения, сцепления и т. п. тел, от самодвижения которых она отвлекается, считая его однако существующим.
Свести вещь или процесс к физическим процессам означает объяснить эту вещь во всех ее проявлениях движением последних известных нам самодвижущихся частиц, из которых она состоит. (Сарабьянов, В защиту философии марксизма, стр. 153 — 154, Гиз, 1929 г. — Подчеркнуто составителями, кроме последней фразы.)
Критика теории «сведения» Энгельсом
Простое и составное. Категории, которые тоже теряют свой смысл уже в органической природе, и неприменимы здесь. Ни механическое сложение костей, крови, хрящей, мускулов, тканей и т. д., ни химическое — элементов не составляет еще животного (Hegel. Enz., I, стр. 256). Организм не является ни простым, ни составным, как бы он ни был сложен. (Энгельс, Диалектика природы, стр. 10, изд. 3-е, 1930 г.)
* * *
Механическое движение. У естествоиспытателей движение всегда понимается, как = механическому движению, перемещению. Это перешло по наследству из дохимического XVIII столетия и сильно затрудняет ясное понимание вещей. Движение, в применении к материи, — это изменение вообще. Из этого же недоразумения вытекает яростное стремление свести все к механическому движению, — уже Грове «сильно склонен думать, что прочие свойства материи являются видами движения и в конце концов будут сведены к ним» (стр. 16), чем смазывается специфический характер прочих форм движения. Этим не отрицается вовсе, что каждая из высших форм движения связана всегда необходимым образом с реальным механическим (внешним или молекулярным) движением, подобно тому, как высшие формы движения производят одновременно и другие виды движения, химическое действие невозможно без изменения температуры и электричества, органическая жизнь невозможна без механических, молекулярных, химических, термических, электрических и т. д. изменений. Но наличие этих побочных форм не исчерпывает существа главной формы в каждом случае. Мы, несомненно, «сведем» когда-нибудь экспериментальным образом мышление к молекулярным и химическим движениям в мозгу; но исчерпывается ли этим сущность мышления? (Энгельс, Диалектика природы, стр. 18, изд. 3-е, 1930 г.)
Механисты подменяют материалистическую диалектику теорией равновесия
Маркс и Энгельс освобождали диалектику от ее мистической шелухи в действии, т. е. материалистически применяя диалектический метод при исследовании различных областей природы и общества. Речь идет теперь о теоретическо-систематическом изложении этого метода и его такого же теоретическо-систематического обоснования. Это и дается теорией равновесия.
Теория равновесия имеет кроме того еще один немаловажный аргумент за себя: она освобождает мировоззрение от телеологического привкуса, неизбежно связанного с гегелевской формулировкой, которая покоится на саморазвитии «духа». Вместо эволюции (развития), и только эволюции, она позволяет видеть также случаи разрушения материальных форм. Тем самым она является и более общей и очищенной от идеалистических элементов формулировкой законов движущихся материальных систем. (Бухарин, ТИМ, стр. 362, Гиз, 1929. Подробнее о «теории равновесия» см. «Тема третья». — Составители.)
Ленин и Сталин об извращениях Бухарина в вопросах философии
Говорят, что т. Бухарин теоретик нашей партии. Он, конечно, теоретик, и теоретик немалый. Но дело в том, что с теорией у него не все обстоит благополучно. Это видно хотя бы из того, что он нагромоздил целую кучу ошибок по вопросам партийной политики, только что охарактеризованных мною. Не может быть, чтобы эти ошибки, ошибки по линии Коминтерна, ошибки по вопросам о классовой борьбе, об обострении классовой борьбы, о крестьянстве, о нэпе, о новых формах смычки, — не может быть, чтобы все эти ошибки появились у него случайно. Нет, эти ошибки не случайны. Они, эти ошибки т. Бухарина, вышли из неправильной его установки, из его теоретических изъянов. Да, т. Бухарин теоретик, но теоретик он не вполне марксистский, теоретик, которому надо еще доучиваться для того, чтобы стать вполне марксистским теоретиком.
Ссылаются на известное письмо т. Ленина о Бухарине как о теоретике. Давайте зачитаем это письмо.
«Из молодых членов ЦК, — говорит Ленин, — хочу сказать несколько слов о Бухарине и Пятакове. Это, по-моему, самые выдающиеся силы (из самых молодых сил), и относительно их надо бы иметь в виду следующее: Бухарин не только ценнейший и крупнейший теоретик партии, он также законно считается любимцем всей партии, но его теоретические воззрения очень с большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским, ибо в нем есть нечто схоластическое (он никогда не учился и, думаю, никогда не понимал вполне диалектики)». (Стенограмма июльского пленума 1926 г., вып. IV, стр. 66. Курсив мой. — И. Сталин.)
Итак, теоретик без диалектики. Теоретик-схоластик. Теоретик, чьи «теоретические воззрения с очень большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским». Такова характеристика теоретической физиономии т. Бухарина, данная Лениным.
Вы сами понимаете, товарищи, что такому теоретику надо еще доучиваться. И если бы т. Бухарин понимал, что он теоретик не вполне еще законченный, что он нуждается в том, чтобы доучиться, что он теоретик, который не вполне еще усвоил диалектику, а диалектика есть душа марксизма, — если бы это он понимал, то он был бы скромнее, и от этого партия лишь выиграла бы. (Сталин, Вопросы ленинизма, стр. 415 — 416, изд. 9-е.)
Замечания Ленина на книгу Н. Бухарина «Экономика переходного периода»
Излишне распространяться о том, что путеводной нитью для автора был метод Маркса, метод, познавательная ценность которого только теперь стала во весь свой гигантский рост.
уф! только «познавательная ценность»?? а не объективный мир отражающая? «стыдливый»... агностицизм!
[7] Теоретическая политическая экономия есть наука о социальном хозяйстве, основанном на производстве товаров, т. е. наука о неорганизованном социальном хозяйстве... Маркс... в своем учении о товарном фетишизме дал блестящее социологическое введение в теоретическую экономию... В самом деле, лишь только мы возьмем организованное общественное хозяйство, как исчезают все основные «проблемы» политической экономии...
Две неверности: 1) определение шаг назад против Энгельса; 2) товарное производство есть тоже «организованное» хозяйство!
[33 — 34]... Проникновение банкового капитала в промышленность вело к консолидации предприятий (созданию «фузий», комбинированных трестов и т. д.). Следовательно, в этих случаях организующие процессы идут из сферы обращения в сферу производства: это происходит потому, что процесс обращения есть составная часть общего «процесса в целом», процесса воспроизводства, который имеет «принудительную закономерность» для всех своих частей и фаз1.
((NB
1Т. А. Богданов предпочитает видеть во всем организационном процессе во время войны одни лишь «карточки», т. е. один лишь процесс нормировки, возникший на почве регресса производительных сил. На самом же деле процесс нормировки неизмеримо глубже по своему значению. Регресс производительных сил вовсе не исключает здесь прогресса организованных форм капитализма ×. Так бывало и в «нормальное время», а именно во время кризисов, когда временный регресс производительных сил сопровождался ускоренной централизацией производства и возникновением капиталистических организаций. Такую — mutatis mutandis — ошибку делал и Энгельс, когда говорил о синдикатах и трестах. Этой ошибки не нужно повторять теперь.
× Маркс говорил проще (без выкрутас с «терминами» и «системами» и социологиями) и говорил вернее об обобществлении. Автор дает ценные новые факты, но ухудшает, verballhorn теорию Маркса «социологической схоластикой».
[43 — 44] Капитализм есть антагонистическая, противоречивая # система. Но классовый антагонизм, расщепляющий общество на два основных класса, последовательно проведен повсюду. Следовательно, структура капитализма есть монистический антагонизм или антагонистический монизм.
Мы брали общество как систему элементов in natura...
# архинеточно. Антагонизм и противоречия совсем не одно и то же. Первое исчезнет, второе останется при социализме. уф! караул!
[56 — 57] Гигантское потрясение всей капиталистической системы, которую мы оцениваем как ее крах, ряд ученых и неученых сикофантов quasi-марксистского толка считают за аргумент против социализма. Этот взгляд логически основан на полнейшем непонимании диалектического ×, в противоречиях развивающегося процесса.
× Диалектический процесс. Именно! А не схоластика à la Богданов [Данная заметка сделана Лениным в конце книги тем же простым карандашом, что и предыдущая надпись, с указанием отнести ее сюда к стр. 57 книги Бухарина.— Ред.]. Автор ставит его рядом (и на 2 месте) с Begriffsscholastik [схоластика понятий (когда исследователь толкует понятия формально, не вникая в суть дела). — Ред.] Богданова. Но рядом поставить нельзя: или — или.
[58] Раз реально дан распад капиталистических производственных отношений, и раз доказана теоретически невозможность их восстановления,
«невозможность» доказуема лишь практически. Автор не ставит диалектически отношения теории к практике.
то возникает вопрос о решении дилеммы: «гибель культуры» или социализм... ...эпоха разрыва производственно-технически-социальных пластов сохраняет в общем единство пролетариата, который воплощает прежде и раньше всего материальную основу будущего общества. Этот решающий и основной элемент в ходе революции лишь отчасти распадается. С другой стороны, он необычайно сплачивается, перевоспитывается, организуется. Эмпирическое доказательство этого дает русская революция с ее относительно слабым пролетариатом, который тем не менее оказался поистине неистощимым резервуаром организационной энергии.
«Математическая вероятность» социализма при таких условиях превращается в «практическую достоверность».
NB верно! вот это приближение к диалектике.
[59] ...Только при превращении пролетариата из класса эксплоатируемого в класс господствующий возможно восстановление трудового процесса, т. е. общественное воспроизводство.
В этих рамках и на этой основе задачи, стоящие перед пролетариатом, в общем и целом, формально, т. е. независимо от социального содержания процесса, те же, что и для буржуазии при расширенном отрицательном воспроизводстве: экономизация всех ресурсов, планомерное их использование,
«моя» богдановская Begriffsscholastik есть главный враг «мой».
максимум возможной централизации. Истощение, явившееся результатом войны и нарушения непрерывности производственного процесса в период распада, требует с точки зрения
общественно-организационной техники
не то слово
как раз перехода к социалистическим производственным отношениям. Стоит только поставить общий вопрос, как возможна система хотя бы относительного равновесия, или, вернее, как возможно создание условий движения к такому равновесию, чтобы понять категорическую обязательность централизованного и формально ?? обобществленного хозяйства.
[83] ...диктатура пролетариата неизбежно сопровождается скрытой или более или менее открытой борьбой между организующей тенденцией пролетариата и товарно-анархической тенденцией крестьянства.
надо было сказать: между социалистической тенденцией пролетариата и товарно-капиталистической тенденцией крестьянства. Подставлять здесь слово организующей есть теоретическая неверность, шаг назад от Карла Маркса к Луи Блану.
[130] Рассматривание общественной, и притом иррациональной, слепой, системы с точки зрения равновесия ничего общего, конечно, не имеет с harmonia praestabilitata [предустановленной гармонией. — Ред.], ибо оно исходит из факта существования этой системы и из такого же факта ее развития...
Это очень хорошо. Но не точнее ли говорить о «необходимости известной пропорциональности», чем о «точке зрения равновесия»? Точнее, вернее, ибо объективно первое, а второе приоткрывает дверь философским шатаниям в сторону от материализма к идеализму.
[130-131] ...Задача состоит в том, чтобы анализировать перестройку общественной системы. Здесь: a) растет коллективный, собирательный, сознательный хозяйствующий субъект — пролетарское государство со всеми его соподчиненными органами; b) поскольку сохраняется анархическо-товарная система, постольку сохраняется иррациональный, слепой «рок» рынка, т. е.
опять-таки общественная стихия,
Вот именно!
все больше подпадающая под регулирующее воздействие окристаллизовавшегося общественно-сознательного центра; c) наконец, поскольку налицо элементы распада социальных связок (напр., образование замкнутых натурально-хозяйственных ячеек),
элементы распада лимитируются... Уф!
то они, с одной стороны,
почему не проще: «их ограничивает»? О, академизм! О, ложноклассицизм! О, Третьяковский.
«лимитируются» в своих действиях хозяйственной средой (самая их внутренняя реорганизация есть функция общественных сдвигов); с другой, они во все возрастающей степени вовлекаются в строительный процесс, постоянно подвергаясь планомерному воздействию со стороны государственно-хозяйственной организации пролетариата (трудовая повинность, всевозможные виды натуральной повинности и т. д.). Таким образом, даже когда отдельные элементы выпадают из общественно-производственного процесса, они находятся в постоянной сфере воздействия и сами рассматриваются # с точки зрения общественной системы производства, в моменты своей максимальной обособленности они теоретически интересны # как объект общественного притяжения, как потенциальная составная часть новой общественной системы.
# Не те слова. Ошибка «богдановской» терминологии выступает наружу: субъективизм, солипсизм. Не в том дело, кто «рассматривает», кому «интересно», а в том, что есть независимо от человеческого сознания. «Метод приобретает иной тон». Бухарин усвоил дурной тон. Тут не «тон» и не «логика», а материальное.
Однако, несмотря на то, что сохраняется значимость объективно общественного метода, этот последний приобретает иной логический тон. При анализе общественной структуры товарно-капиталистического типа все закономерности носят характер стихийных закономерностей, «слепой» силы, ибо весь общественно-производственный процесс иррационален. При анализе структуры переходного периода дело обстоит иначе, потому что здесь происходит в возрастающей пропорции рационализация общественно-хозяйственного процесса.
Материально-производственная точка зрения в общем ? тоже остается обязательной. Однако она
не «она», не «точка зрения»
претерпевает существенные изменения и ограничения. Во-первых, самый процесс производства не является a priori данной величиной...
[132 — 133] Во-вторых, может наступить чрезвычайно значительное сокращение, а местами прекращение производственного процесса. Поскольку общество не вымирает, это компенсируется другими путями: а) более экономным распределением остатков прежних производственных (чисто капиталистических) циклов, — здесь процесс потребления отрывается от процесса производства и становится несоизмеримым с последним;
b) принудительным
неверно. Прежде буржуазия «принуждала» через суды, сборщиков податей и т. п. (ср. Marx о Франции, не только о России). Теперь пролетариат принуждает прямее. Автор забыл «социально-классовые» отношения.
извлечением из деревни продуктов сельскохозяйственного производства (здесь отличие от «нормального» положения состоит в том, что это извлечение лишь отчасти фундировано непосредственно экономическими методами; следовательно, в цикл воспроизводства входит лишь одна половина «народного хозяйства»); c) непроизводительными методами получения продуктов (военная добыча, переход из рук в руки базисных складов и т. д.).
В-третьих, поскольку процесс производства отрывается от процесса потребления, постольку — даже там, где сохраняется вольный рынок — на поверхности явлений выступают потребительные мотивы.
не только «на поверхности» и не только «явлений».
Диалектическо-исторический подход не только не подлежит ограничению, а наоборот, выпячивается на первый план. Слагающиеся формы новых отношений, их переплетение со старыми, иногда в необычайно причудливых сочетаниях — все это делает из производственных отношений переходного периода комплекс sui generis [своего рода. — Ред.]. Далее совершенно понятно, что диалектическо-историческая точка зрения, которая выдвигает принцип постоянной изменчивости форм, принцип познания процесса, неизбежно должна быть подчеркнута при анализе эпохи, где происходят с небывалой быстротой прямо геологического типа сдвиги социальных пластов. Относительность «категорий» политической экономии становится ясной до полной очевидности.
Из этой фразы замечательно рельефно видно, что для автора, испорченного эклектицизмом Богданова, диалектическая «точка зрения» есть лишь одна из многих равноправных «точек зрения». Неверно!
[139 — 140] В эпоху перехода от капитализма к коммунизму революционным классом, творцом нового общества является пролетариат. Его государственная власть, его диктатура, советское государство, служит фактором разрушения старых экономических связей и создания новых. «Политическая власть, в собственном смысле этого слова, есть организованная сила одного класса, имеющая целью подчинение другого класса» [К. Маркс и Ф. Энгельс, Коммунистический манифест.]. Поскольку эта политическая власть, как «концентрированное насилие» над буржуазией, сама является экономической силой, это есть сила, разрывающая капиталистические производственные отношения, переводящая в распоряжение пролетариата материально-вещественный остов производства и постепенно вставляющая непролетарские людские элементы производства в систему новой общественно-производственной связи.
очень хорошо!
С другой стороны, это же «концентрированное насилие» отчасти обращается и вовнутрь, являясь фактором самоорганизации и принудительной самодисциплины трудящихся...
верно!
[154 — 155] Крупнейшим фактором разложения капиталистической системы является распад связи между империалистскими государствами и их многочисленными колониями. Так называемое «национальное государство» уже в довоенный период было чистейшей фикцией.
не чистейшей фикцией, а нечистой формой. Нарушение «диалектического материализма» состоит в логическом (не материальном) скачке через несколько конкретных стадий.
На самом деле, реально существовали субъекты колониальной политики, империалистские государства, представляющие из себя сложные системы, с крепким ядром и подчиненной периферией, и объекты этой колониальной политики с различными оттенками и степенями подчинения... Государственная спайка, в конечном счете опиравшаяся на вооруженную силу, имела решающее значение. Следовательно, по мере разложения государственной власти капитала, неизбежно должно начаться и разложение империалистских систем, отпадение колоний, дробление «великих держав», выделение самостоятельных «национальных государств»...
Автор забыл, что (1) наи>империал-ские государства выросли из национальных; (2) что «национальные» государства и в колониях формируются.
...колониальные восстания и национальные революции входят как составная часть
вот именно!
в великий мировой революционный процесс, который перемещает всю ось мирового хозяйства. Ибо объективно здесь налицо факторы общего распада капиталистических производственных отношений, распада, который облегчает победу пролетарской революции и диктатуры рабочего класса.
∑∑ [summa summarum, общий итог. — Ред.] = ложка дегтя в бочке меда.
Примечание 2 на странице 33 [См. выше, стр. 13, — Ред.] — наивно, почти по-детски наивно, Бухарин «взял «термины» «в том значении», в котором они употребляются тов. А. Богдановым» — — — и не подумал, что и термины и значение их у Богданова «фундированы» (да простит мне академик-автор это смешное, гелертерское слово) его философией, философией идеализма и эклектицизма. Поэтому очень часто, слишком часто автор впадает в противоречащий диалектическому материализму (т. е. марксизму) схоластицизм терминов (агностический, юмовско-кантовский по философским основам), в идеализм («логика», «точка зрения» и т. п. вне сознания их производности от материи, от объективной действительности) и т. п. Отсюда ряд как раз теоретических (к чему было претендовать на «общую теорию»?) неверностей, ученого сора, академических благоглупостей. Книга была бы совсем превосходной, если бы автор для второго издания выкинул подзаголовок, выкинул страниц 20 — 30 схоластики и бессознательно-идеалистических (в философском смысле) и эклектических упражнений в терминологии, заменил их 20 — 30 страницами фактов (из цитированной им же богатой экономической литературы). Тогда бы распухшее, нездоровое начало книги выздоровело, похудело, окрепло костьми, убавило антимарксистского жира и таким образом крепче бы «фундировало» (ха-ха)! превосходный конец книги.
Когда автор лично встает на голову — выходит очень мило и весело и непедантски. А когда он, слепо подражая богдановским «терминам» (на деле-то вовсе не «терминам», а философским ошибкам) сначала в своей книге, для ради важности, для ради академизма, частенько встает на голову, чтобы потом перевернуться и встать на ноги — вышло как раз по-педантски, некстати.
По-зво-ли-тель-но на-де-ять-ся, что во вто-ром из-да-ни-и и т. д. и т. д.
На страницах 131 и 132 ясно «выпячивается» марксизм в отличие от «богдановизма». (Ленин, Замечания на кн. Н. Бухарина, Экономика переходного периода, стр. 5 — 6, 13 — 14, 18 — 19, 20, 25, 42 — 45, 49 — 50, 58, 60 и т. д.)
Отрицание механистами ленинского этапа в развитии марксистской философии
Здесь я должен остановиться на одном, чтобы не было недоразумения. Что мы можем подразумевать под марксизмом? Под ним можно подразумевать две вещи: или перед нами методология — система методов исследования общественных явлений, или это определенная сумма идей; — скажем, мы сюда включаем теорию исторического материализма, учение о развитии капиталистических отношений и пр. и кроме того включаем целый ряд конкретных положений, т. е. берем марксизм не только как метод или теоретически-сформулированную методологию, но берем целый ряд конкретных приложений этого метода, всю сумму идей, которые получились в результате этого приложения. С последней точки зрения совершенно ясно, что ленинский марксизм есть поле гораздо более широкое, чем марксизм Маркса. Понятно, почему. Потому что к той сумме идей, которая была тогда, прибавилась как результат анализа совершенно новых явлений, совершенно новой исторической полосы новая сумма конкретных положений. В этом условном смысле ленинизм есть вывод за грань марксизма. Но если мы под марксизмом будем подразумевать не сумму идей, какова она была у Маркса, а тот инструмент, ту методологию, которая заложена в марксизме, то само собой разумеется, что ленинизм не есть нечто видоизменяющее или ревизующее методологию марксова учения. Наоборот, в этом смысле ленинизм есть полный возврат к тому марксизму, который был сформулирован самими Марксом и Энгельсом. (Бухарин, Сб. «Атака», стр. 255, Гиз, изд. 2-е.)
...Самое большое и самое великое, что внес в теоретическую и практическую сокровищницу марксизма т. Ленин, можно формулировать таким образом: у Маркса была главным образом алгебра капиталистического развития и революционной практики, а у Ленина есть и эта алгебра, и алгебра новых явлений (разрушительного и положительного порядка), и их арифметика, т. е. расшифровка алгебраической формулы под более конкретным и под еще более практическим углом зрения. (Бухарин, Сб. «Атака», стр. 258, Гиз, изд. 2-е.)
* * *
В течение нескольких последних лет т. Деборин и его школа ведут наступление против ортодоксального марксизма.
Как и полагается ревизионизму, это наступление ведется именем классиков марксизма. Но история повторяется не только в этом, а также и в следующем чрезвычайно показательном факте: деборинцы вынуждены противопоставлять одних классиков диалектического материализма другим.
Как в свое время ревизионисты II Интернационала противопоставили Энгельса Марксу, как Богданов и прочие эмпириокритики противопоставили Энгельса Плеханову, так ныне деборинцы проделывают ту же процедуру с Плехановым и Лениным. Нечего и говорить, что по существу вопроса, по всем основным проблемам марксистской философии между Лениным и Плехановым, как и их учителями, нет ровно никаких разногласий.
Нечего и говорить, что теория познания всеми ими разрешается одинаково, как одинаково разрешаются и все центральные проблемы материалистической диалектики.
Если бы Ленин расходился с Плехановым по существу, он не стал бы рекомендовать философские работы последнего как лучшие в марксистской литературе. (Сарабьянов, В защиту философии марксизма, Предисловие, стр. V, Гиз, 1929 г.)
Механицизм — философская основа правого уклона
Четвертая ошибка т. Бухарина касается вопроса о нэпе. Ошибка т. Бухарина состоит здесь в том, что он не видит двусторонности нэпа, он видит только одну сторону нэпа. Когда мы вводили нэп в 1921 г., мы направляли тогда его острие против военного коммунизма, против такого режима и порядков, которые исключают какую бы то ни было свободу торговли. Мы считали и считаем, что нэп означает известную свободу торговли. Эту сторону дела т. Бухарин запомнил. И это очень хорошо. Но т. Бухарин ошибается, полагая, что эта сторона дела исчерпывает нэп. Тов. Бухарин забывает, что нэп имеет еще другую сторону. Дело в том, что нэп вовсе не означает полной свободы торговли, свободной игры цен на рынке. Нэп есть свобода торговли в известных пределах, в известных рангах, при обеспечении регулирующей роли государства и его роли на рынке. В этом именно и состоит вторая сторона нэпа. Причем эта сторона нэпа не менее, если не более, важна, чем первая его сторона. У нас нет на рынке свободной игры цен, как это бывает обычно в капиталистических странах. Мы определяем цены на хлеб в основном. Мы определяем цены на промтовары. Мы стараемся проводить политику снижения себестоимости и снижения цен на промтовары, стремясь сохранить стабильность цен на продукты сельского хозяйства. Разве не ясно, что таких особых и специфических порядков на рынке не бывает вообще в капиталистических странах.
Из этого следует, что, пока есть нэп, должны быть сохранены обе его стороны: и первая сторона, направленная против режима военного коммунизма и имеющая своей целью обеспечение известной свободы торговли, и вторая сторона, направленная против полной свободы торговли и имеющая своей целью обеспечение регулирующей роли государства на рынке. Уничтожьте одну из этих сторон, — и у вас не будет нэпа. (Сталин, Вопросы ленинизма, стр. 404 — 405, изд. 9-е.)
Перейдем ко второму предрассудку в политической экономии, ко второй теории буржуазного типа. Я имею в виду теорию «самотека» в деле социалистического строительства, теорию, не имеющую ничего общего с марксизмом, но усердно проповедуемую нашими товарищами из правого лагеря. Авторы этой теории утверждают приблизительно следующее. Был у нас капитализм, развивалась индустрия на капиталистической базе, а деревня шла за капиталистическим городом стихийно, самотеком, преобразуясь по образу и подобию капиталистического города. Если так происходило дело при капитализме, почему не может произойти то же самое и при советском хозяйстве, почему не может деревня, мелкокрестьянское хозяйство, пойти путем самотека за социалистическим городом, стихийно преобразуясь по образу и подобию социалистического города? Авторы этой теории утверждают на этом основании, что деревня может пойти за социалистическим городом в порядке самотека. Отсюда вопрос: стоит ли нам горячиться насчет образования совхозов и колхозов, стоит ли нам ломать копья, если деревня и так может пойти за социалистическим городом?
Вот вам еще одна теория, имеющая объективно своей целью дать новое оружие в руки капиталистических элементов деревни в их борьбе против колхозов. Антимарксистская сущность этой теории не подлежит никакому сомнению.
Не странно ли, что наши теоретики все еще не удосужились расчехвостить эту странную теорию, засоряющую головы наших практиков-колхозников?
Нет сомнения, что ведущая роль социалистического города в отношении мелкокрестьянской деревни велика и неоценима. На этом именно и строится преобразующая роль индустрии в отношении сельского хозяйства. Но достаточно ли этого фактора для того, чтобы мелкокрестьянская деревня сама пошла за городом в деле социалистического строительства? Нет, недостаточно. При капитализме деревня шла стихийно за городом, потому что капиталистическое хозяйство города и мелкотоварное хозяйство крестьянина являются в своей основе однотипным хозяйством. Конечно, мелкокрестьянское товарное хозяйство не есть еще капиталистическое хозяйство. Но оно в своей основе однотипно с капиталистическим хозяйством, так как опирается на частную собственность на средства производства. Ленин тысячу раз прав, когда он говорит в своих заметках по поводу книжки т. Бухарина об «Экономике переходного периода» о «товарно-капиталистической тенденции крестьянства» в противоположность социалистической тенденции пролетариата [Курсив Ленина. — И. Ст.]. Этим именно и объясняется, что «мелкое производство рождает капитализм и буржуазию постоянно, ежегодно, ежечасно, стихийно и в массовом масштабе» (Ленин). Можно ли, следовательно, сказать, что мелкотоварное крестьянское хозяйство в своей основе однотипно с социалистическим производством в городе? Очевидно, что нельзя этого сказать, не разрывая с марксизмом. Иначе Ленин не говорил бы, что, «пока мы живем в мелкой крестьянской стране, для капитализма в России есть более прочная экономическая база, чем для коммунизма». Стало быть, теория самотека в деле социалистического строительства есть теория гнилая, антиленинская. Стало быть, чтобы мелкокрестьянская деревня пошла за социалистическим городом, необходимо еще кроме всего прочего насаждать в деревне крупные социалистические хозяйства в виде совхозов и колхозов, как базы социализма, могущие повести за собой во главе с социалистическим городом основные массы крестьянства.
Дело ясное. Теория «самотека» в социалистическом строительстве есть теория антимарксистская. Социалистический город должен вести за собой мелкокрестьянскую деревню, насаждая в деревне колхозы и совхозы и преобразуя деревню на новый, социалистический лад. (Сталин, Вопросы ленинизма, стр. 445 — 447, изд. 9-е.)
...«Теория» стихийности есть теория оппортунизма, теория преклонения перед стихийностью рабочего движения, теория фактического отрицания руководящей роли авангарда рабочего класса, партии рабочего класса.
Теория преклонения перед стихийностью решительно против революционного характера рабочего движения, она против того, чтобы движение направлялось по линии борьбы против основ капитализма — она за то, чтобы движение шло исключительно по линии «выполнимых», «приемлемых» для капитализма требований, она всецело за «линию наименьшего сопротивления». Теория стихийности есть идеология тред-юнионизма.
Теория преклонения перед стихийностью решительно против того, чтобы придать стихийному движению сознательный, планомерный характер, она против того, чтобы партия шла впереди рабочего класса, чтобы партия подымала массы до уровня сознательности, чтобы партия вела за собой движение, — она за то, чтобы сознательные элементы движения не мешали движению идти своим путем, она за то, чтобы партия лишь прислушивалась к стихийному движению и тащилась в хвосте за ним. Теория стихийности есть теория преуменьшения роли сознательного элемента в движении, идеология «хвостизма», логическая основа всякого оппортунизма.
Практически эта теория, выступившая на сцену еще до первой революции в России, вела к тому, что ее последователи, так называемые «экономисты», отрицали необходимость самостоятельной рабочей партии в России, выступали против революционной борьбы рабочего класса за свержение царизма, проповедовали тред-юнионистскую политику в движении и вообще отдавали рабочее движение под гегемонию либеральной буржуазии.
Борьба старой «Искры» и блестящая критика теории «хвостизма», данная в брошюре Ленина «Что делать?», не только разбили так называемый «экономизм», но создали еще теоретические основы действительно революционного движения русского рабочего класса.
Без этой борьбы нечего было и думать о создании самостоятельной рабочей партии в России и об ее руководящей роли в революции.
Но теория преклонения перед стихийностью не есть только русское явление. Она имеет самое широкое распространение, правда, в несколько другой форме, во всех без исключения партиях II Интернационала. Я имею в виду опошленную лидерами II Интернационала так называемую теорию «производительных сил», которая все оправдывает и всех примиряет, которая констатирует факты и объясняет их после того, как они уже надоели всем, и, констатируя, успокаивается на этом. Маркс говорил, что материалистическая теория не может ограничиваться объяснением мира, что она должна еще изменять его. Но Каутскому и Ко нет дела до этого, они предпочитают остаться при первой части формулы Маркса. Вот один из многих примеров применения этой «теории». Говорят, что перед империалистической войной партии II Интернационала грозились объявить «войну войне», если империалисты начнут войну. Говорят, что перед самым началом войны эти партии положили под сукно лозунг «война войне» и провели в жизнь противоположный лозунг о «войне за империалистическое отечество». Говорят, что результатом этой смены лозунгов были миллионы жертв из рабочих. Но было бы ошибочно думать, что тут есть виновные, что кто-то изменил рабочему классу или предал его. Ничуть не бывало! Все произошло так, как оно должно было произойти. Во-первых, потому, что Интернационал есть «инструмент мира», а не войны. Во-вторых, потому, что при том «уровне производительных сил», который имелся в то время, ничего другого нельзя было предпринять. «Виноваты» «производительные силы». Это «нам» в точности объясняет «теория производительных сил» господина Каутского. А кто не верит в эту «теорию», тот не марксист. Роль партий? Их значение в движении? Но что может поделать партия с таким решающим фактором, как «уровень производительных сил»?..
Таких примеров фальсификации марксизма можно было бы привести целую кучу.
Едва ли нужно доказывать, что этот фальсифицированный «марксизм», призванный прикрыть наготу оппортунизма, является лишь видоизменением на европейский лад той самой теории «хвостизма», с которой воевал Ленин еще до первой русской революции. (Сталин, Вопросы ленинизма, стр. 17 — 19, изд. 9-е.)
Противоположность методологических основ большевизма и меньшевизма
Существуют две группы марксистов. Обе они работают под флагом марксизма, считают себя «подлинно» марксистскими. И все-таки они далеко не тождественны. Более того: между ними целая пропасть, ибо методы их работы диаметрально противоположны.
Первая группа обычно ограничивается внешним признанием марксизма, его торжественным провозглашением. Не умея или не желая вникнуть в существо марксизма, не умея или не желая претворить его в жизнь, она живые и революционные положения марксизма превращает в мертвые, ничего не говорящие формулы. Свою деятельность она основывает не на опыте, не на учете практической работы, а на цитатах из Маркса. Указания и директивы черпает она не из анализа живой действительности, а из аналогий исторических параллелей. Расхождение слова с делом — такова основная болезнь этой группы. Отсюда разочарования и вечное недовольство судьбой, которая сплошь и рядом подводит ее, оставляет «с носом». Имя этой группы — меньшевизм (в России), оппортунизм (в Европе). Тов. Тышко (Иогихес) на Лондонском съезде довольно метко охарактеризовал эту группу, сказав, что она не стоит, а лежит на точке зрения марксизма.
Вторая группа, наоборот, переносит центр тяжести вопроса от внешнего признания марксизма на его проведение, на его претворение в жизнь. Намечение путей и средств осуществления марксизма, соответствующих обстановке, изменение этих путей и средств, когда обстановка меняется, — вот на что, главным образом, обращает свое внимание эта группа. Директивы и указания черпает эта группа не из исторических аналогий и параллелей, а из изучения окружающих условий. В своей деятельности опирается она не на цитаты и изречения, а на практический опыт, проверяя каждый свой шаг на опыте, учась на своих ошибках и уча других строительству новой жизни. Этим собственно и объясняется, что в деятельности этой группы слово не расходится с делом, и учение Маркса сохраняет полностью свою живую революционную силу. К этой группе вполне подходят слова Маркса, в силу которых марксисты не могут останавливаться на том, чтобы объяснить мир, а должны идти дальше, с тем чтобы изменить его. Имя этой группы — большевизм, коммунизм.
Организатором и вождем этой группы является В. И. Ленин. (Сталин, О Ленине, стр. 3 — 4.)
Идеалистическое понимание философии меньшевиствующими идеалистами
Освобождение или отделение логических категорий от конкретного предметного содержания делает возможным превращение логики в самостоятельную науку. Логика есть наука о мышлении.
...Логика лежит в основании всех наук, составляя их фундамент и основу. Она имеет своим объектом не какие-либо определенные чувственные и эмпирические предметы, а те общие логические категории, которые лежат в основе всех наук. (Деборин, Сб. «Философия и марксизм», стр. 270 и 272, Гиз, 1930 г.)
Реставрирование и канонизирование Гегеля у меньшевиствующих идеалистов
Система диалектики нашего времени может возникнуть лишь как вскрытая сущность всего нашего знания, т. е. энциклопедическое знание является предпосылкой ее создания...
Что же мы, по чести говоря, должны сказать о своих силах? Правда, мы начинаем далеко не с пустого места. Мы имеем гениальную систему гегелевской диалектики и разбросанные «намеки» на теорию материалистической диалектики у наших классиков. Гегелевская система диалектики идеалистична — она должна быть переведена на материалистический язык. Но подобный перевод может быть в лучшем случае материалистическим комментарием или изложением диалектики гегелевских времен. С этого надо начать — это есть начало только. Гегелевская система диалектики является системой своего времени. Она должна быть переведена на язык современного материализма. (Гоникман, Журнал «Проблемы марксизма» № 2 за 1932 г., стр. 22 — 23.)
* * *
Гегель в диалектике понятий угадал диалектику вещей. Вопреки своему идеализму Гегель уже сам нащупывал материалистические корни диалектики, ибо он искал ее не в рассудке, а в «идее», т. е. в объективной действительности.
Гегель синтезировал в одно целое теорию познания, диалектику и логику.
Гегель правильно разрешил, по крайней мере теоретически, вопрос о взаимоотношении теории и практики, что дало возможность Марксу ввести критерий практики в теорию познания.
У Гегеля мы находим зачатки исторического материализма, поскольку он нащупывает роль орудий труда (и техники вообще) в процессе производства.
Гегель открыл в «Логике» основные законы диалектики и изложил их хотя и на идеалистический лад, но в систематической форме. Порядок расположения категорий в основном надо признать правильным и соответствующим действительному ходу развития человеческого познания. (Деборин, Предисловие к «Ленинскому сборнику» IX, стр. 19.)
* * *
Так как идеи составляют лишь «отблеск» реального мира в наших головах, так как, стало быть, идее объективное существование не присуще, то все учение Гегеля о понятии и идее, как оно развито особенно в последней части «Логики», подлежит радикальной переработке в соответствии с материалистическим пониманием мира. Из этого не следует однако, что высказываемые Гегелем в этой части «Логики» взгляды сами по себе не заслуживают самого серьезного внимания...
Что касается учения о бытии и сущности, то нам представляется, что эти два отдела не нуждаются в радикальной переработке в смысле устранения тех или иных отдельных частей.
Речь может идти только о материалистической их трактовке и о тех или иных дополнениях (необходимо включить время и пространство в учение о бытии), о некоторой перегруппировке категорий и об их большей конкретизации...
Мы вместе с Гегелем должны начинать логику с категорий бытия как с непосредственно существующих определений реального принципа, т. е. с материальной субстанции. На этой первой ступени материя, разумеется, фигурирует только в качестве неопределенного субстрата, который по мере движения вперед обогащается все более и более конкретными определениями.
Часто приходится встречаться с мнением, что Гегель поступил-де неправильно, взяв качество как первую ступень бытия. Он должен был бы начать с количества или даже с меры. Нам представляются эти рассуждения ошибочными. Прежде всего, не подлежит сомнению, что структура гегелевской логики, поскольку она касается взаимного отношения бытия и сущности, в общем должна быть признана вполне соответствующей действительному ходу процесса познания. (Деборин, Вступительная статья к I тому соч. Гегеля, стр. LXVIII — LXIX.)
* * *
Основная мысль Гегеля в критике им критицизма и всякой теории познания сводится к тому, что критика мысли, т. е. исследование ее способностей, должна идти рука об руку с деятельностью мысли. Гегель разрешает проблему познания в свете всемирно-исторической практики человечества. Дуализм субъекта и объекта, познания и предмета преодолевается не посредством созерцания, так сказать, этих противоположностей, а в результате борьбы субъекта с объектом, взаимного их сопоставления и сравнения в процессе исторической жизни человечества. «Нельзя выучиться плавать, не входя в воду». История человеческого познания дает нам ключ к уразумению и правильному разрешению самой проблемы знания. Разнообразные формы мысли и познания соответствуют различным историческим ступеням в ходе развития жизни во всех ее проявлениях, — в процессе исторического становления человечества. Гегель впервые понял необходимость применения исторического метода к самому процессу знания. Та и другая форма знания является продуктом исторического развития, и сама покоится на тех низших формах, из которых она произошла путем их преодоления. Гегель показал, что сознание человечества имеет свою историю и что история этого сознания человечества совпадает с историей всех других форм жизни, с которыми она составляет одну целостную истину. (Деборин, Философия и марксизм, стр. 238, Гиз, 1930 г.)
* * *
Для Гегеля в самом деле в высшей степени характерно то, что он отводит такое почетное место практике, видя в ней необходимое звено в процессе познания. Мало того, в системе категорий практика стоит непосредственно после теоретической идеи и перед объективной истиной, что должно означать, что практика является критерием познания и переходом к объективной истине. «Примирение между субъектом и объектом, — говорит Гегель, — состоит в том, что воля возвращается к предположению знания, т. е. она признает единство теоретической идеи с практической». Таким образом, и проблема единства субъекта и объекта также получает правильное разрешение на почве единства теории и практики. (Деборин, Предисловие к «Ленинскому сборнику» IX, стр. 16 — 17.)
* * *
Ленин считал в основном правильным гегелевское построение, выражающееся в движении нашего познания (равно как и исторического процесса развития человеческого познания и вместе с ним и всей науки вообще) от непосредственного бытия (качество, количество, мера) к сущности, понятию и абсолютной идее, которую Ленин понимает как полную истину.
Развивая дальше свои мысли по вопросу о гегелевской структуре «Логики», т. е. диалектики научного познания, Ленин пишет следующее: «Сначала мелькают впечатления, затем выделяется нечто, потом развиваются понятия качества (определения вещи или явления) и количества. Затем изучение и размышление направляют мысль к познанию тождества — различия — основы — сущности versus явления, причинности etc. Все эти моменты (шаги, ступени, процессы) познания направляются от субъекта к объекту, проверяясь практикой и приходя через эту проверку к истине (= абсолютной идее)». Стало быть, и из этого рассуждения Ленина вытекает согласие его с Гегелем в вопросе об общем ходе развития человеческого познания и следовательно также в вопросе о структуре логики. (Деборин, Предисловие к «Ленинскому сборнику» IX, стр. 6 — 7.)
* * *
Если Маркс и Энгельс, заимствуя у Гегеля основы его метода, отбросили его систему, то можно сказать, что они оказались лучшими и более последовательными гегельянцами, чем сам Гегель. Теория познания, как это еще будет выяснено в другой связи, поглощается методологией. Критика способностей разума растворяется в историю их, ибо истинное их значение содержится в их развитии и в том, что они составляют результат этого развития. Субъект и объект являются историческими категориями, а не метафизическими сущностями, — вот исходная точка Маркса, примыкающего непосредственно в этом отношении к Гегелю-диалектику. Для правильного понимания марксизма это положение имеет фундаментальное значение. (Деборин, сб. «Философия и марксизм», стр. 245 — 246, Гиз, 1930 г.)
Ленин об отношении марксизма к идеалистической диалектике Гегеля
...Рассуждения на тему, что марксизм связывается с гегельянством [Я говорю, разумеется, не об историческом происхождении марксизма, а о его современном содержании.], с верой в триады, в абстрактные, не требующие проверки фактами догмы и схемы, в обязательность для каждой страны пройти через фазу капитализма и т. п., оказываются пустой болтовней.
Марксизм видит свой критерий в формулировке и в теоретическом объяснении идущей перед нашими глазами борьбы общественных классов и экономических интересов. (Ленин, Экономическое содержание народничества (1894 г.), Соч., т. I, стр. 282.)
* * *
Логику Гегеля нельзя применять в данном ее виде: нельзя брать как данное. Из нее надо выбрать логические (гносеологические) оттенки, очистив от мистики идей; это еще большая работа. («Ленинский сборник XII, стр. 205.)
* * *
Маркс говорит, что его метод — «прямо противоположен» методу Гегеля. По Гегелю, развитие идеи, по диалектическим законам триады, определяет собой развитие действительности. Только в этом случае, разумеется, и можно толковать о значении триад, о непререкаемости диалектического процесса. По-моему — наоборот, — говорит Маркс: «Идеальное есть только отражение материального». И все дело сводится таким образом к «позитивному пониманию настоящего и его необходимого развития»: для триад не остается и другого места, как роль крышки и шелухи («я кокетничал гегелевским языком» — говорит Маркс в этом же Послесловии), которой способны интересоваться одни филистеры. (Ленин, Что такое «друзья народа» (1894 г.), Соч., т. I, стр. 86.)
Я вообще стараюсь читать Гегеля материалистически: Гегель есть поставленный на голову материализм (по Энгельсу) — т. е. я выкидываю большей частью боженьку, абсолют, чистую идею etc. («Ленинский сборник» IX, стр. 59.)
Отрицание меньшевиствующими идеалистами ленинского этапа в развитии философии
Ленин в философии, конечно, является «учеником» Плеханова, о чем он сам неоднократно заявлял. Но то обстоятельство, что он учился у Плеханова, не мешало Ленину самостоятельно подходить к целому ряду вопросов и в некоторых существенных пунктах исправить Плеханова. Оба эти мыслителя в известном смысле дополняют друг друга. Плеханов прежде всего — теоретик, Ленин же прежде всего — практик, политик, вождь. (Деборин, Ленин как мыслитель, стр. 26, Гиз, 1929 г., изд. 3-е.)
* * *
Ленин был величайшим практическим материалистом, т. е. философом практической борьбы за изменение действительности, опираясь при этом на теорию материализма, на ту философию, которая исходит из материалистического понимания природы человека и истории...
Ленин лучше других предвидел будущее. Для того чтобы предвидения осуществились, надо было действовать в том направлении, в каком развивалась жизнь, в каком шел процесс жизни. Это и делал Ленин. Он был главным образом философом-практиком [Курсив составителей.]. (Деборин, Ленин как мыслитель, стр. 7, Гиз, 1929 г., изд. 3-е.)
* * *
Ленин является гениальным учеником и последователем Маркса. Несомненно, что вся сила Ленина заключалась, помимо его личной гениальности, в правильном применении марксизма на практике, в проведении его в жизнь [Курсив составителей.]...
Маркс великий, гениальный теоретик, колоссальный ум, который видит на сотни лет вперед. Буржуазия таких мыслителей не выдвигала и никогда не имела. Она имела, разумеется, много крупных, гениальных умов; они строили всеобъемлющие философские системы; они сделали очень много вообще для науки. Но на их системах лежала печать «академизма». Эти мыслители и ученые добирались до отдаленнейших небесных тел, до глубин атома. Но для общественно-исторической науки они сделали сравнительно очень мало. Здесь они были грубыми эмпириками, ибо история против них. Они должны были остановить и ограничить ход исторического развития. Вся духовная мощь пролетарских революционных мыслителей сосредоточилась на овладении человеческим обществом, на перестройке его, на познании движущих его сил. Маркс и поднял общественные науки на недосягаемую высоту, на высоту точной науки. Марксизм превратил политику в науку. Ленин был гениальным политиком той школы [Курсив составителей.]. Теоретическую базу научной политики составлял для него марксизм. Поэтому надлежит не противопоставлять ленинизм — марксистскую политику и тактику — марксизму как философской, исторической и экономической теории, на которой политика и тактика Ленина строились, а видеть в нем применение и дальнейшее развитие марксизма. (Деборин, Ленин как мыслитель, стр. 12, 1929 г., изд. 3-е.)
Владимир Ильич приступил вплотную к изучению Гегеля в 1914 г., намереваясь, по-видимому, написать специальную работу о материалистической диалектике. Ему удалось проработать основные сочинения Гегеля, «Метафизику» Аристотеля, двухтомный труд Лассаля о Гераклите Темном, ряд сочинений старых и новейших авторов о философии Гегеля и в связи с этим различные труды по вопросам теории и истории естествознания. В его философских тетрадях мы находим список книг, намеченных к дальнейшей проработке в связи с изучением Гегеля. Но обработать весь этот материал и изложить в систематической форме результаты своих исследований Ленину, к сожалению, не удалось, так как относительное политическое «затишье», давшее Ленину возможность в этот период «передышки» заняться серьезной научной работой, скоро прекратилось, и он вынужден был забросить свои ученые занятия.
Нет никакого сомнения в том, что, если бы ему удалось довести начатое дело до конца, он дал бы серьезный толчок дальнейшему развитию диалектического материализма, подняв его на более высокую ступень [Курсив составителей.]. (Деборин, Предисловие к IX «Ленинскому сборнику», стр. 3.)
Совпадение оценок Ленина как теоретика у меньшевиствующих идеалистов и троцкистов
Ленин отражает собой рабочий класс не только в его пролетарском настоящем, но и в его столь еще свежем крестьянском прошлом. У этого самого бесспорного из вождей пролетариата не только мужицкая внешность, но и крепкая мужицкая подоплека. Перед Смольным стоит памятник другому большому человеку мирового пролетариата: Маркс на камне, в черном сюртуке. Конечно, это мелочь, но Ленина, даже мысленно, никак не оденешь в черный сюртук. На некоторых портретах Маркс изображен с широко открытой крахмальной манишкой, на которой болтается что-то вроде монокля. Что Маркс не был склонен к кокетливости — это слишком ясно для тех, кто имеет понятие о духе Маркса. Но Маркс родился и вырос на иной национально-культурной почве, дышал иной атмосферой, как и верхи немецкого рабочего класса своими корнями уходят не в мужицкую деревню, а в цеховое ремесло и в сложную городскую культуру средних веков.
Самый стиль Маркса богатый и прекрасный, сочетание силы и гибкости, гнева и иронии, суровости и изысканности несет в себе литературные и эстетические накопления всей предшествующей социально-политической немецкой литературы, начиная с реформации и ранее. Литературный и ораторский стиль Ленина страшно прост, утилитарен, аскетичен, как и весь его уклад. Но в этом могучем аскетизме нет и тени моралистики. Это не принцип, не надуманная система и уж конечно не рисовка, — это просто внешнее выражение внутреннего сосредоточения сил для действия. Это хозяйская мужицкая деловитость — только в грандиозном масштабе.
Маркс — весь в «Коммунистическом манифесте», в предисловии к своей «Критике», в «Капитале». Если б он даже не был основателем Первого Интернационала, он навсегда остался бы тем, чем является сейчас. Наоборот, Ленин весь в революционном действии. Его научные работы — только подготовка к действию. Если бы он не опубликовал в прошлом ни одной книги, он навсегда вошел бы в историю таким, каким входит теперь: вождем пролетарской революции, основателем Третьего Интернационала. (Троцкий, О Ленине, стр. 147 — 148, Гиз, изд. 2-е.)
То обстоятельство, что рабочий класс на двух хребтах своего потока поднял такие две фигуры, как Маркс и Ленин, является колоссальным плюсом революции. Маркс — пророк со скрижалями, а Ленин — величайший выполнитель заветов, научающий не пролетарскую аристократию, как Маркс, а классы, народы на опыте, в тягчайшей обстановке действуя, маневрируя и побеждая. (Троцкий, О Ленине, стр. 160, Гиз, изд. 2-е.)
...После Маркса марксистская мысль развивалась преимущественно в сфере экономики, в историко-социологической области, а не в области применения диалектического материализма к естествознанию. На это были, разумеется, свои причины. Но здесь мне важно заметить, что Маркс совершенно неповинен в таком итоге, — наоборот, в марксизме, в методе диалектического материализма уже заложены все возможности необходимых теоретических обобщений на базе естествознания. Нужна ли нам система законченного диалектико-материалистического воззрения на природу, будет ли это прочное здание, или только построечные леса? Это вопрос другой. Важно лишь отметить, что для построения такой системы взглядов (при условии разработки конкретных данных точных наук) все необходимые элементы в марксизме есть.
На основе и экономического и социологического анализа сущего построена марксова теория капиталистического общества, в том числе теория капиталистического государства, теория гибели буржуазного общества и теория пролетарской диктатуры. Наконец, приложение марксова метода к непосредственной практике рабочего движения даст то, что можно назвать теоретическими предпосылками марксистской тактики. Этот элемент ни в коем случае не должен быть исключен из сферы теории марксизма и ленинизма, потому что именно здесь мы подходим к последнему звену всей теоретической системы, к звену, где теория непосредственно смыкается с практикой...
Пробежим снова по вышеизложенному перечню основных элементов марксизма и посмотрим, что мог дать и дал нового Ленин в области теории после Маркса...
I. Что касается общефилософского метода, то Ленин взял его целиком у Маркса, защищал от нападений противников и блестяще применил (вместе с методом исторического материализма) на конкретной философской работе «Материализм и эмпириокритицизм» и т. д. Поскольку Ленин писал о методе диалектического материализма, он писал как сторонник этого метода, писал в защиту того понимания метода Маркса и Энгельса, какое он считал правильным и «с подлинным верным».
II. Что касается исторического материализма, то и здесь Ленин целиком усвоил метод Маркса, блестяще применял его во всех теоретических и конкретно-исследовательских работах без исключения, гениально применял также при анализе общественной ситуации для тактических целей. Но сам он очень немного писал по методологии исторического материализма, и вряд ли это было случайностью. Он считал, что метода исторического материализма — так, как его изложил Маркс и как он, Ленин, его понял, вполне достаточно и для конкретных исследований и для руководства конкретной борьбой пролетариата.
III. Что касается теории классовой борьбы, то здесь уже дело обстоит несколько иначе. У него нет ни одной специальной работы, которая представляла бы собой систематизированное дополнение и развитие теории классовой борьбы Маркса, дополнение уже на основе опыта новой эпохи. Но отсутствие специальной работы на эту тему, не совсем понятное с приват-доцентской точки зрения, не мешало Ленину на протяжении своей 30-летней политической и литературной деятельности разбросать в своих многочисленных работах много таких обобщений и теоретических замечаний, которые еще ждут своих кодификаторов. (Я имею в виду, конечно, кодификаторов, понимающих суть дела и соединяющих отдельные мысли в систему своим умом, а не гуммиарабиком. К сожалению, именно последнее «творчество» у нас пока преобладает.) Кто-то, кажется т. Бухарин, правильно заметил, что Ленина надо уметь читать, что у него глубина мысли с первого взгляда незаметна вследствие необычайной простоты изложения. Это абсолютно верно. За этой простотой скрывается крайне разветвленная, сложная, диалектически подвижная система мыслей, выдвигающаяся на бумагу лишь концом своих выводов. Я еще вернусь ниже к методу изложения Ленина, совершенно отличному от марксова метода. Здесь же я остановился на этом вот почему. То новое, что внес Ленин в теорию классовой борьбы, представляет из себя сгущение теории над практикой классовой борьбы пролетариата, которой Ленин руководил. Эти сгустки теории надо не только соединить в систему на основе записанных обобщений, но их надо пополнить изучением теоретических предпосылок ленинской тактики, предпосылок, которые непосредственно самим Лениным не излагались обыкновенно. А это не менее половины всей работы. Только после осуществления этой работы можно будет сказать, в какую сторону развил и дополнил Ленин теорию классовой борьбы Маркса и в частности чем пополнил типовое описание важнейших классов капиталистического общества.
IV. Что касается теории капиталистического общества и капиталистического хозяйства, т. е. основного в марксовой экономии и в конкретном социологическом анализе сущего, то здесь теоретические работы Ленина резко делятся на две части: на работы, которые относятся к анализу капиталистических отношений, и на работы, которые закладывают фундамент теоретического анализа новой послекапиталистической экономики. Это целиком относится также и к социологическим вопросам, к теории нового пролетарского государства, к социологическому анализу советского общества, т. е. общества без класса крупных землевладельцев и с прослойкой новой буржуазии при диктатуре пролетариата.
В самом деле. Если мы рассмотрим все основные работы Ленина первого периода, то они представляют из себя изложение, развитие и защиту основных конструктивных идей марксовой теории капиталистического хозяйства, во-первых, и приложение их к исследованию капиталистических отношений России, во-вторых. Ленин здесь не дублировал марксовых исследований, он целиком опирался на эти исследования, считая их в основном законченными. Таковы все его экономические работы, связанные с критикой критиков Маркса, работы, посвященные анализу аграрных отношений России, и т. д.
Наоборот, начиная приблизительно с 1913 — 1914 гг., Ленин переходит к работе, которую кратко можно назвать подготовкой теоретической базы переходной эпохи и нового общества. Таковы его работы по национальному вопросу. Такова далее его замечательнейшая работа об империализме, такова работа о государстве, таковы, наконец, все его статьи и речи, относящиеся к проблемам советского хозяйства и советского государства. Если между Марксом и Лениным как теоретиками лежит где-либо разграничительная линия, то она проходит приблизительно именно здесь. (Преображенский, Журнал «Воинствующий материализм», кн. 2, стр. 38 — 39, 40, 43, 44 — 46.)
Меньшевиствующий идеализм и троцкизм
...Почему Ленин воевал, в таком случае, с идеей «перманентной (непрерывной) революции»?
Потому, что Ленин предлагал «исчерпать» революционные способности крестьянства и использовать до дна его революционную энергию для полной ликвидации царизма, для перехода к пролетарской революции, между тем как сторонники «перманентной революции» не понимали серьезной роли крестьянства в русской революции, недооценивали силу революционной энергии крестьянства, недооценивали силу и способность русского пролетариата повести за собою крестьянство и затрудняли таким образом дело высвобождения крестьянства из-под влияния буржуазии, дело сплочения крестьянства вокруг пролетариата.
Потому, что Ленин предлагал увенчать дело революции переходом власти к пролетариату, между тем как сторонники «перманентной революции» думали начать дело прямо с власти пролетариата, не понимая, что тем самым они закрывают глаза на такую «мелочь», как пережитки крепостничества, и не принимают в расчет такую серьезную силу, как русское крестьянство, не понимая, что такая политика может лишь затормозить дело завоевания крестьянства на сторону пролетариата.
Ленин воевал, стало быть, со сторонниками «перманентной революции» не из-за вопроса о непрерывности, ибо Ленин сам стоял на точке зрения непрерывной революции, а из-за недооценки ими роли крестьянства, являющегося величайшим резервом пролетариата, из-за непонимания идеи гегемонии пролетариата.
Идея «перманентной революции» не есть новая идея. Ее выдвинул впервые Маркс в конце 40-х годов в известном своем «Обращении» к «Союзу коммунистов» (1850 г.). Из этого документа и взята нашими «перманентниками» идея непрерывной революции. Следует заметить, что наши «перманентники», взяв ее у Маркса, несколько видоизменили ее и, видоизменив, «испортили» ее, сделав непригодной для практического употребления. Понадобилась опытная рука Ленина для того, чтобы выправить эту ошибку, взять идею непрерывной революции Маркса в ее чистом виде и сделать ее одним из краеугольных камней своей теории революции.
Вот что говорит Маркс в своем «Обращении» о непрерывной революции, после того как он перечисляет ряд революционно-демократических требований, к завоеванию которых призывает он коммунистов:
«В то время, как демократические мелкие буржуа хотят с проведением возможно большего числа вышеуказанных требований наиболее быстро закончить революцию, наши интересы и наши задачи заключаются в том, чтобы сделать революцию непрерывной до тех пор, пока все более или менее имущие классы не будут устранены от господства, пока пролетариат не завоюет государственной власти, пока ассоциации пролетариев не только в одной стране, но и во всех господствующих странах мира не разовьются настолько, что конкуренция между пролетариями этих стран прекратится, и пока по крайней мере решающие производительные силы не будут сконцентрированы в руках пролетариев».
Иначе говоря:
а) Маркс вовсе не предлагал начать дело революции в Германии 50-х годов прямо с пролетарской власти вопреки планам наших русских «перманентников»;
б) Маркс предлагал лишь увенчать дело революции пролетарской государственной властью, сталкивая шаг за шагом с высоты власти одну фракцию буржуазии за другой, с тем чтобы, добившись власти пролетариата, разжечь потом революцию во всех странах, — в полном соответствии со всем тем, чему учил Ленин и что он проводил в жизнь в ходе нашей революции, следуя своей теории пролетарской революции в обстановке империализма.
Выходит, что наши русские «перманентники» не только недооценили роли крестьянства в русской революции и значения идеи гегемонии пролетариата, но и видоизменили еще (к худшему) марксову идею «перманентной» революции, сделав ее непригодной для практики.
Вот почему Ленин высмеивал теорию наших «перманентников», называя ее «оригинальной» и «прекрасной» и обвиняя их в нежелании «подумать о том, в силу каких причин жизнь шла целых десять лет мимо этой прекрасной теории» (статья Ленина писана в 1915 г., спустя 10 лет по появлении в России теории «перманентников», — см. т. XVIII, стр. 317).
Вот почему Ленин считал эту теорию полуменьшевистской, говоря, что она «берет у большевиков призыв к решительной революционной борьбе пролетариата и к завоеванию им политической власти, а у меньшевиков — «отрицание» роли крестьянства» (см. статью Ленина «О двух линиях революции», там же). (Сталин, Вопросы ленинизма, стр. 25 — 26, изд. 9-е.)
* * *
Оппортунисты всех стран утверждают, что пролетарская революция может начаться — если вообще она должна где-либо начаться по их теории — лишь в промышленно-развитых странах, что чем развитее в промышленном отношении эти страны, тем больше шансов на победу социализма, причем возможность победы социализма в одной стране, да еще капиталистически мало развитой, исключается у них, как нечто совершенно невероятное. Ленин еще во время войны, опираясь на закон неравномерного развития империалистических государств, противопоставляет оппортунистам свою теорию пролетарской революции о победе социализма в одной стране, если даже эта страна является капиталистически менее развитой.
Известно, что Октябрьская революция целиком подтвердила правильность ленинской теории пролетарской революции.
Как обстоит дело с «перманентной революцией» т. Троцкого с точки зрения ленинской теории пролетарской революции?
Возьмем брошюру т. Троцкого «Наша революция» (1906 г.). Тов. Троцкий пишет:
«Без прямой государственной поддержки европейского пролетариата рабочий класс России не сможет удержаться у власти и превратить свое временное господство в длительную социалистическую диктатуру. В этом нельзя сомневаться ни минуты» (см. «Наша революция», стр. 278).
О чем говорит эта цитата? Да о том, что победа социализма в одной стране, в данном случае в России, невозможна «без прямой государственной поддержки европейского пролетариата», т. е. до завоевания власти европейским пролетариатом.
Что общего между этой «теорией» и положением Ленина о возможности победы социализма «в одной, отдельно взятой, капиталистической стране»?
Ясно, что тут нет ничего общего.
Но допустим, что эта брошюра т. Троцкого, изданная в 1906 г., когда трудно было определить характер нашей революции, содержит невольные ошибки и не вполне соответствует взглядам т. Троцкого в более поздний период. Рассмотрим другую брошюру т. Троцкого, его «Программу мира», появившуюся в свет перед Октябрьской революцией 1917 г. и переизданную теперь (в 1924 г.) в книге «1917». В этой брошюре т. Троцкий критикует ленинскую теорию пролетарской революции о победе социализма в одной стране и противопоставляет ей лозунг Соединенных штатов Европы. Он утверждает, что победа социализма в одной стране невозможна, что победа социализма возможна лишь как победа нескольких основных стран Европы (Англии, России, Германии), объединяющихся в Соединенные штаты Европы, либо она вовсе невозможна. Он прямо говорит, что «победоносная революция в России или Англии немыслима без революции в Германии, и наоборот». (См. «1917», т. III сочинений Троцкого, ч. 1, стр. 89.)
«Единственное сколько-нибудь конкретное историческое соображение, — говорит т. Троцкий, — против лозунга Соединенных штатов было формулировано в швейцарском «Социал-демократе» (тогдашний центральный орган большевиков. — И. Ст.) в следующей фразе: «Неравномерность экономического и политического развития есть безусловный закон капитализма». Отсюда «Социал-демократ» делал тот вывод, что возможна победа социализма в одной стране и что незачем поэтому диктатуру пролетариата в каждом отдельном государстве обусловливать созданием Соединенных штатов Европы. Что капиталистическое развитие разных стран неравномерно, это совершенно бесспорное соображение. Но самая эта неравномерность весьма неравномерна. Капиталистический уровень Англии, Австрии, Германии или Франции не одинаков. Но по сравнению с Африкой и Азией все эти страны представляют собой капиталистическую «Европу», созревшую для социальной революции. Что ни одна страна не должна «дожидаться» других в своей борьбе — это элементарная мысль, которую полезно и необходимо повторять, дабы идея параллельного интернационального действия не подменялась идеей выжидательного интернационального бездействия. Не дожидаясь других, мы начинаем и продолжаем борьбу на национальной почве в полной уверенности, что наша инициатива даст толчок борьбе в других странах; а если бы этого не произошло, то безнадежно думать, — так свидетельствуют и опыт истории и теоретические соображения, — что, например, революционная Россия могла бы устоять перед лицом консервативной Европы, или социалистическая Германия могла бы остаться изолированной в капиталистическом мире». (См. т. III сочинений Троцкого, ч. 1, стр. 89 — 90.)
Как видите, перед нами та же теория одновременной победы социализма в основных странах Европы, как правило, исключающая ленинскую теорию революции о победе социализма в одной стране.
Слов нет, что для полной, победы социализма, для полной гарантии от восстановления старых порядков необходимы совместные усилия пролетариев нескольких стран. Слов нет, что без поддержки нашей революции со стороны пролетариата Европы пролетариат России не мог бы устоять против общего напора, точно так же как без поддержки революционного движения на Западе со стороны революции в России не могло бы это движение развиваться тем темпом, каким оно стало развиваться после пролетарской диктатуры в России. Слов нет, что нам нужна поддержка. Но что такое поддержка нашей революции со стороны западноевропейского пролетариата? Сочувствие европейских рабочих к нашей революции, их готовность расстроить план империалистов насчет интервенции — есть ли все это поддержка, серьезная помощь? Безусловно, да. Без такой поддержки, без такой помощи не только со стороны европейских рабочих, но и со стороны колониальных и зависимых стран пролетарской диктатуре в России пришлось бы туго. Хватало ли до сих пор этого сочувствия и этой помощи, соединенной с мощью нашей Красной армии и с готовностью рабочих и крестьян России грудью отстоять социалистическое отечество, — хватало ли всего этого для того, чтобы отбить атаки империалистов и завоевать себе необходимую обстановку для серьезной строительной работы? Да, хватало. Растет ли это сочувствие или убывает? Безусловно, растет. Есть ли у нас, таким образом, благоприятные условия не только для того, чтобы двинуть вперед дело организации социалистического хозяйства, но и для того, чтобы, в свою очередь, оказать поддержку как западноевропейским рабочим, так и угнетенным народам Востока? Да, есть. Об этом красноречиво говорит семилетняя история пролетарской диктатуры в России. Можно ли отрицать, что могучий трудовой подъем уже начался у нас? Нет, нельзя отрицать.
Какое значение может иметь после всего этого заявление т. Троцкого о том, что революционная Россия не могла бы устоять перед лицом консервативной Европы?
Оно может иметь лишь одно значение: во-первых, т. Троцкий не чувствует внутренней мощи нашей революции; во-вторых, т. Троцкий не понимает неоценимого значения той моральной поддержки, которую оказывают нашей революции рабочие Запада и крестьяне Востока; в-третьих, т. Троцкий не улавливает той внутренней немощи, которая разъедает ныне империализм.
Увлекшись критикой ленинской теории пролетарской революции, т. Троцкий нечаянно разбил себя наголову в своей брошюре «Программа мира», вышедшей в 1917 г. и переизданной в 1924 г.
Но, может быть, устарела и эта брошюра т. Троцкого, перестав почему-либо соответствовать нынешним его взглядам? Возьмем позднейшие труды т. Троцкого, написанные после победы пролетарской революции в одной стране, в России. Возьмем, например, «Послесловие» т. Троцкого к новому изданию брошюры «Программа мира», написанное в 1922 г. Вот что он пишет в этом «Послесловии»:
«Несколько раз повторяющееся в «Программе мира» утверждение, что пролетарская революция не может победоносно завершиться в национальных рамках, покажется, пожалуй, некоторым читателям опровергнутым почти пятилетним опытом нашей Советской республики. Но такое заключение было бы неосновательно. Тот факт, что рабочее государство удержалось против всего мира в одной стране, и притом отсталой, свидетельствует о колоссальной мощи пролетариата, которая в других, более передовых, более цивилизованных странах способна будет совершать поистине чудеса. Но отстояв себя в политическом и военном смысле как государство, мы к созданию социалистического общества не пришли и даже не подошли... До тех пор, пока в остальных европейских государствах у власти стоит буржуазия, мы вынуждены, в борьбе с экономической изолированностью, искать соглашения с капиталистическим миром; в то же время можно с уверенностью сказать, что эти соглашения, в лучшем случае, могут помочь нам залечить те или другие экономические раны, сделать тот или иной шаг вперед, но что подлинный подъем социалистического хозяйства в России станет возможным только после победы [Курсив мой. — И. Ст.] пролетариата в важнейших странах Европы». (См. т. III сочинений Троцкого, ч. 1, стр. 92 — 93.)
Так говорит т. Троцкий, явно греша против действительности и упорно стараясь спасти «перманентную революцию» от окончательного крушения.
Выходит, что, как ни вертись, а к созданию социалистического общества не только «не пришли», но даже «не подошли». Была, оказывается, кое у кого надежда на «соглашения с капиталистическим миром», но из этих соглашений тоже, оказывается, ничего не выходит, ибо, как ни вертись, а «подлинного подъема социалистического хозяйства» не получишь, пока не победит пролетариат «в важнейших странах Европы».
Ну, а так как победы нет еще на Западе, то остается для революции в России «выбор»: либо сгнить на корню, либо переродиться в буржуазное государство.
Недаром т. Троцкий говорит вот уже два года о «перерождении» нашей партии.
Недаром т. Троцкий пророчил в прошлом году «гибель» нашей страны.
Как согласовать эту странную «теорию» с теорией Ленина о «победе социализма в одной стране»?
Как согласовать эту странную «перспективу» с перспективой Ленина о том, что новая экономическая политика даст нам возможность «построить фундамент социалистической экономики»? (Сталин, Вопросы ленинизма, стр. 84 — 87, изд. 9-е.)
Итоги дискуссии на философском участке теоретического фронта
(Из резолюции общего собрания ячейки ИКП философии и естествознания)
1. Современный период социалистического строительства представляет собой лучшую проверку боеспособности всех участков нашего теоретического фронта. В период обостренной классовой борьбы, напряженной работы по социалистическому переустройству страны, все коренные политические и теоретические вопросы ставятся ребром: в процессе борьбы партия вскрывает все то, что не только в экономике и политике, но также и на всех теоретических участках является выражением сопротивления развернутому и победоносному наступлению социализма. Он беспощадно разоблачает все гнилое, оппортунистическое, все небольшевистское, антиленинское в теории, все, что является в той или иной форме выражением буржуазного или мелкобуржуазного влияния на идеологию пролетариата, как бы тщательно оно ни было завуалировано и скрыто.
2. Восстановительный период развития нашей страны сопровождался некоторым ростом капиталистических элементов, неизбежно порождавшим и воскрешавшим в ряде теоретических областей различные формы проявления меньшевистских теорий II Интернационала, под всевозможной маскировкой ревизующих теорию марксизма-ленинизма.
Эти по своему существу меньшевистские, ревизионистские теории и «теорийки» в силу ряда причин и обстоятельств прочно угнездились в отдельных теоретических областях. Контрреволюционная идеология троцкизма, меньшевистская идеология рубинщины, являющаяся по своему существу экономической теорией II Интернационала, которая, несмотря на прямые указания ЦК партии, до сих пор совершенно недостаточно критикуется и разоблачается, богдановско-механистические теории Бухарина и других в политической экономии, меньшевистско-струвистская концепция переверзевщины, воронщина и т. д. в литературоведении, критика которых до сих пор не поднята на соответствующую теоретическую высоту, блок механистической ревизии материалистической диалектики с открыто меньшевиствующей, позитивистско-кантианской ревизией марксизма (Сарабьянов, Варьяш, Тимирязев, Аксельрод) и идеалистическая ревизия марксизма-ленинизма со стороны деборинской группы (Деборин, Карев, Стэн, Луппол, Франкфурт и т. д.) в области философии и естествознания и т. д. и т. п. — все это звенья одной исторической цепи.
3. Успешная борьба за генеральную линию партии со всякими антибольшевистскими уклонами и течениями, разоблачение антимарксистской, антиленинской сущности троцкизма и правого оппортунизма происходили на основе разработки непосредственного претворения в жизнь ленинского учения. Ленинизм как марксизм эпохи империализма и пролетарских революций представляет собой новую ступень развития решительно во всех областях марксистской теории. За истекший период мы имели проникновение марксистско-ленинской теории в миллионные массы пролетариата и трудящихся, а также значительный рост и подготовку подлинно большевистских теоретических кадров.
Все эти обстоятельства приводят к обостренной борьбе на важнейших участках идеологического фронта. Основной смысл и значение этой борьбы заключается в развернутом наступлении марксистско-ленинской теории на всех участках идеологии и окончательном преодолении всяких антимарксистских, антиленинских теорий, всяких проявлений квази-марксизма эпохи II Интернационала в теории.
4. Партийная организация ИКП философии и естествознания правильно поняла указания т. Сталина на конференции аграрников-марксистов о необходимости быстрейшей ликвидации недопустимого отставания теории от практических успехов социалистического строительства и вытекавшую из этих указаний крайнюю необходимость во всю ширь и глубину поставить эти вопросы в применении к положению на философском фронте. В процессе философской дискуссии совершенно правильно были определены основные линии разногласий: о необходимости и характере поворота на философском фронте, о партийности философии, естествознания и всей теории вообще, о ленинизме в философии как новой ступени в развитии диалектического материализма, о необходимости развернутой борьбы на два фронта в философии и естествознании, о новых задачах марксистско-ленинской философии в связи с практикой социалистического строительства и т. д.
5. Дискуссия показала правильность основных принципиальных установок бюро в критике позиций так называемого философского руководства.
6. Учитывая опыт и уроки дискуссии, всю глубину политических и философских разногласий с деборинской группой, смысл и значение которых особенно ярко были определены в указаниях т. Сталина, данных им в беседе с бюро партячейки ИКП философии и естествознания, собрание считает, что квалификация взглядов так называемого философского руководства, данная в резолюции бюро от 14 октября с. г. («Большевик» № 19 — 20) как формалистического уклона, является академической, недостаточно четкой и должна быть уточнена и усилена, ибо формалистическое извращение материалистической диалектики является по своему существу идеалистической ревизией марксизма.
Вся совокупность теоретических и политических взглядов деборинской группы представляет собой на деле, по существу меньшевиствующий идеализм, имеющий в своей основе немарксистскую, неленинскую методологию, выражающий собой форму проявления мелкобуржуазной идеологии и давления на пролетариат окружающих его враждебных классовых сил. Это — чрезвычайно тонкая форма идеалистической ревизии марксизма, крайне тщательно завуалированная, прикрытая материалистической марксистской фразеологией, наряженная часто в марксистско-ленинские одежды, выступающая сама часто в очень резкой форме не только против откровенного, поповского контрреволюционного идеализма типа Лосева, но и даже против идеалистов-гегельянцев типа Лукача.
Борясь против ленинизма в философии и против поворота на философском фронте, группа Деборина, Карева, Стэна и др. стала на путь прямой и открытой борьбы с диалектическим материализмом, на путь антимарксизма.
7. Собрание ИКП философии и естествознания считает также необходимым изменить следующие формулировки, дающие оценку линии работы на прошлом этапе так называемого философского руководства, в резолюции бюро ячейки 14 октября:
1) «что работа за прошлый период в ряде областей велась, в общем, в направлении, указанном Лениным», и 2) «на прошлом этапе развития линия философского руководства в основном была правильной», — как не соответствующие действительности, а также данной выше характеристике сущности взглядов деборинской группы...
Меньшевистские традиции т. Деборина, сильное влияние целого ряда ошибочных моментов политических и философских взглядов Плеханова, критиковавшихся Лениным, от которых т. Деборин полностью не освободился до сих пор, а также партийная невыдержанность кадров, окружавших его (Карев, Стэн и др.), — все это создавало из деборинской группы материал, легко подвергавшийся воздействию влияния мелкобуржуазной среды, и не могло не отразиться самым резким образом на ее теоретической работе.
Деборинская группа не только не подошла к осуществлению основных указаний Ленина в его статье «О значении воинствующего материализма», но, наоборот, в значительной степени их извратила, ведя свою теоретическую работу не в духе последовательного диалектического материализма, а в духе по существу идеалистической ревизии его.
В борьбе с механистами деборинская группа сыграла известную положительную роль. Необходимо однако иметь в виду, что эта группа критиковала механистов не с ортодоксальных марксистских позиций. В основном и по существу гегельянские, идеалистическо-диалектические установки деборинской группы в важнейших вопросах методологии позволяли до известной степени критиковать и разоблачать полное непонимание механистами существа философии вообще и диалектики в особенности, их насквозь метафизическую методологию, их грубый, вульгарный материализм и позитивизм и этим выполнять известную положительную роль. В свое время Ленин крайне метко отмечал: «Гегель бьет всякий материализм, кроме диалектического» [«Ленинский сборник» XII, стр. 235.].
Однако критика деборинской группы не обеспечивала последовательного, до конца проведенного разоблачения механистической методологии. Наоборот, идеалистическая сущность и эклектизм писаний этой группы на деле приводили ее представителей к фактическому согласию в целом ряде вопросов с механистами (например, согласие тт. Деборина и Луппола с Сарабьяновым по вопросу о якобы терминологическом характере ошибок Плеханова, о иероглифах, о соотношении Ленина и Плеханова как философов-марксистов, согласие Луппола с Сарабьяновым по вопросу о локковской теории первичных и вторичных качеств и т. д.).
8. Антимарксистская сущность взглядов деборинской группы нашла свое выражение:
а) в отрыве теории от практики, философии от политики и т. д., чем фактически воскрешалась «одна из вредных черт и догм II Интернационала» (Сталин);
б) в полном отказе от применения, а также в извращении ленинского принципа партийности философии, который в наиболее четкой форме выражает классовый характер нашей философии, ибо лучшее в рабочем классе — это его авангард — коммунистическая партия. Группа Деборина, Карева, Стэна игнорировала этот ленинский принцип, ибо он необходимо включает в себя требование защиты генеральной линии партии и борьбы со всякими уклонами от нее;
в) в недооценке, наконец, Ленина как теоретика вообще, а особенно как философа-марксиста, в игнорировании, непризнании ленинизма в философии как новой ступени в развитии диалектического материализма, в повторении и углублении ряда плехановских ошибок в области философии и исторического материализма. Недооценка философского и вообще теоретического значения работ Ленина, несомненно, стоит в связи с установками в научно-исследовательской работе, проводимой Институтом Маркса и Энгельса.
9. Эта же сущность нашла также выражение не только в непонимании со стороны деборинской группы ленинизма в философии, но и в органически связанном с этим непонимании важнейших проблем ленинизма вообще, в крупнейших ошибках, допущенных по этим вопросам. Сюда относятся: каутскианского типа ошибки в трактовке империализма, совершенно абстрактная постановка проблем диктатуры пролетариата, демократии и диктатуры (Деборин, Ленин как мыслитель), правооппортунистические взгляды в вопросах культуры и культурной революции (Луппол, Карев, Бобровников), абстрактное, богдановское противопоставление индивидуализма и коллективизма, постановка ряда проблем коммунистического общества в духе старой, богдановско-базаровской «философии коллективизма», с большой примесью фейербахианства, «коллективизация чувств» и т. д. (Деборин, Строительство социализма и наши задачи на теоретическом фронте, «Под знаменем марксизма» № 5 за 1930 г.), меньшевистско-сухановская трактовка проблемы производительных сил и производственных отношений («производительные силы — активное начало, производственные отношения — пассивное следствие». — Гоникман, «Под знаменем марксизма» № 2 — 3 за 1930 г.), каутскианские ошибки в вопросах нравственности (Деборин), — наконец, троцкистские, а по существу меньшевистские, социал-демократические позиции Карева по вопросу о классах переходного периода, о невозможности построения социализма в нашей стране, полутроцкистские ошибки т. Стэна, одного из «идейных» вдохновителей право-«левацкого» блока, и общая крайняя абстрактность вопросов классов и классовой борьбы в тех случаях, когда представители деборинской группы в той или иной мере касались их.
10. Неспособность к действительному преодолению идеализма Гегеля, восприятие без материалистической перестройки важнейших моментов его философии получили свое выражение в виде целой системы идеалистических взглядов в собственно философских вопросах, начиная с общей трактовки и определения материи и кончая вопросом о структуре логики. Изучение гегелевской диалектики, необходимость которого в очень резкой форме подчеркивает Ленин, поскольку оно в работах группы Деборина не опиралось на материалистическую диалектику Маркса, Энгельса, Ленина, на практику социалистического строительства и т. д., превращалось в свою противоположность. Вместо того чтобы разрабатывать диалектический материализм и его развивать, такое «изучение» Гегеля приводило к идеалистическому извращению материалистической диалектики. В работах так называемого «философского руководства», вопреки совершенно определенным и ясным положениям Маркса, Энгельса, Ленина об отношении марксизма к идеалистической диалектике Гегеля, мы имеем по существу реставрирование Гегеля, канонизирование его, превращение его в икону, забвение того обстоятельства, что марксизм материалистически переработал гегелевскую диалектику и тем самым поднялся на высшую ступень.
11. Это извращение нашло свое выражение в ошибках, связанных с неправильными, впадающими в идеализм определениями материи. Например: определение материи как бесконечной совокупности опосредствований, отношений, связей (Деборин), из которого выпал реальный носитель этих отношений; совершенно идеалистическое понимание материи как синтеза пространства и времени (Гессен); махистское положение о том, что «живую реальность, действительность объект получает только в процессе взаимодействия с субъектом» (Гессен); идеалистический рационализм во всех важнейших вопросах философии (Тымянский, Введение в диалектический материализм) и т. п.
С неправильными определениями материи органически связаны: совершенно неправильное понимание самой материалистической диалектики, представляющей собой якобы «всеобщую методологию, вносящую внутреннюю связь в конкретное содержание» (Деборин); ошибки в понимании теории диалектики как якобы только «общей теории, трактующей категории «абстрактно», отвлекаясь от того, как они применяются в определенных частных случаях, давая общий логический их анализ» (Деборин); выдержанное в духе гегелевского идеализма требование необходимости «замкнутой системы категорий диалектики» (Гоникман. «Мысль Ленина имеет и другое еще содержание: она говорит о замкнутой системе диалектики. Диалектика должна начаться с бытия, но бытием же она должна закончиться») и т. д. и т. п.
12. «Методологизирование» в работах группы Деборина выразилось по существу в идеалистическом разрыве метода и мировоззрения, диалектики и материализма, диалектики и теории познания, диалектики и исторического материализма.
В своей статье «К вопросу о диалектике» Ленин писал: «Диалектика и есть теория познания (Гегеля и) марксизма: вот на какую «сторону дела (это не «сторона» дела, а суть дела) не обратил внимания Плеханов, не говоря уже о других марксистах». Между тем у Деборина причудливо сочетаются, с одной стороны, противопоставление теории познания диалектике (Деборин, Маркс и Гегель), с другой стороны, взгляд, что «теория познания поглощается методологией (там же). Постановка вопроса о поглощении теории познания методологией имеет только один смысл — схоластическо-идеалистическое теоретизирование над «чистой» методологией, над «диалектикой», оторванной от материализма.
Основной особенностью всех этих ошибок является то, что указанная группа в своих теоретических работах не сумела правильно разрешить вопрос о соотношении теории и практики, извращала марксистско-ленинское учение о законе единства противоположностей, не смогла материалистически переработать гегелевское учение об единстве общего, особенного и единичного, не справилась с этими важнейшими проблемами материалистической диалектики. Вследствие этого у ее представителей получался разрыв между эмпирическим и рациональным моментами в познании, между ощущением и мышлением, между историческим и логическим, между формой и содержанием. Категории диалектики оказывались только абстрактными, «общими», оторванными от конкретного, особенного и единичного, категориями мышления, в которых якобы нет ни атома эмпирии, чисто логическими категориями, абстрагированными от истории бытия, от истории человеческого познания, что фактически и приводило к гегелевской точке зрения.
13. В теснейшей связи с положением на философском фронте находится и положение на естественнонаучном фронте. Ряд руководящих товарищей в области естествознания полностью поддерживал позиции группы Деборина (Агол, Левин, Левит, Гессен), либо примиренчески к ней относился, по существу защищая ее (О. Ю. Шмидт). Указанная группа естественников кроме того в специальных вопросах естествознания заняла неправильную — по существу антимарксистскую — позицию (аполитичность, извращение указания т. Сталина о соотношении теории и практики, отрыв теории от практики, противодействие проведению самокритики, игнорирование роли Ленина в естествознании, ревизия методологических установок Энгельса в естествознании, в частности в биологии, непонимание смысла и значения работ Энгельса для современного естествознания, отождествление достижений теоретической биологии с марксизмом, подмен материалистической диалектики как методологии естествознания генетикой, переход на позиции автогенеза, махистские высказывания в области физики и математики, антимарксистское по существу содержание проводимого представителями деборинской группы естественнонаучного отдела «БСЭ»). Борьба с механистами носила совершенно недостаточный, чисто формальный характер, по существу имеется стык с механистами в отдельных установках (соотношение марксизма и естествознания, проблема внутреннего и внешнего и др.). Совершенно оставались вне поля зрения механистические концепции в области медицины (группа Обуха).
14. В связи со всем вышеизложенным встает задача пересмотреть, переворошить все написанное по философии представителями группы т. Деборина и подвергнуть жесточайшей критике все антимарксистское, антиленинское в их писаниях. Этот пересмотр должен иметь целью вместе с тем не только не ослабление борьбы с механистической ревизией диалектического материализма, а, наоборот, должен вести к усилению борьбы с ней, к окончательному разоблачению механистов.
Отрицание механистами марксистско-ленинской философии, борьба против материалистической диалектики под флагом борьбы против гегельянства группы Деборина, хвостистское отношение к «последним выводам современного естествознания», якобы заменяющим собою философию марксизма-ленинизма, теория «сведения», ведущая к дискредитации общественных наук, меньшевистская ревизия теории скачков, защита «иероглифической» теории познания и локковской теории первичных и вторичных качеств, кантианско-агностическое искажение ленинского учения об объективной, относительной и абсолютной истине, защита меньшевистско-кантианской внеклассовой теории нравственности и т. д. и т. п., — все это свидетельствует о том, что в лице беспринципного блока механистов мы имеем откровенно ревизионистское, антимарксистское, антиленинское философское течение.
15. Особо важное значение приобретает ныне решительная и последовательная борьба на два фронта в области философии. Главной опасностью в современных условиях остается механистическая ревизия диалектического материализма (тт. Бухарин, Перов, Варьяш, Сарабьянов, Тимирязев, Аксельрод и др.), богдановско-механистическая ревизия исторического материализма (Бухарин и др.), ибо она является в основном теоретической базой откровенно оппортунистического правого уклона, агентуры кулачества в партии, ибо она имеет глубокие социальные корни в стране в условиях реконструктивного периода и развернутого наступления социализма по всему фронту.
Вместе с тем необходимы величайшая бдительность, особое внимание к ставшим на путь антимарксизма — идеалистической ревизии материалистической диалектики, к меньшевиствующему идеализму деборинской группы (Деборин, Карев, Стэн, Подволоцкий, Левит, Агол и др.), ибо эта опасность в очень малой степени разоблачена, еще совершенно недостаточно подвергнута теоретической и политической критике, ибо она в свою очередь питает главную опасность.
Необходимо повести решительную борьбу со всякого рода примиренчеством как к механистам (например, Васильев и др.), так и к идеалистической ревизии марксизма деборинской группой (например, Столяров и др.).
После разоблачения существа взглядов деборинской группы как меньшевиствующего идеализма открытая защита их взглядов или же открыто примиренческое отношение к ним чрезвычайно затруднены. Поэтому требуется особое внимание по отношению к формальному признанию данных основных установок и решительная борьба с нежеланием проводить их во всей как теоретической, так и практической работе, ибо такое формальное признание явится одним из худших видов примиренчества.
Наряду с этим собрание ячейки ИКП философии и естествознания считает необходимым указать на опасность упрощенческого понимания меньшевиствующего идеализма. Такие представления пытаются свести всю суть меньшевиствующего идеализма только и исключительно к меньшевистскому прошлому Деборина и этим по существу ограничиться в своей критической работе, не понимают социальных корней, которые имеет идеалистическая ревизия марксизма-ленинизма в условиях диктатуры пролетариата. Объективно такие представления направлены против поставленной выше задачи переворошить все написанное Дебориным и его соратниками по философии.
16. Партийное собрание ИКП философии и естествознания считает необходимым отметить попытку сколачивания блока между механистами и представителями идеалистической ревизии марксизма, которая имела место, например, во время дискуссии по философским вопросам в Баку между полумеханистом т. Васильевым и активным деборинцем, соучастником «левацких» дел Стэна и Карева по ИКП — т. Гарбером.
17. Перед работниками теоретического фронта стоят исключительной важности и сложности задачи подъема на новую высоту всей теоретической работы в философии на основе действительного изучения и разработки богатейшего наследства Ленина в области материалистической диалектики, на основе критического преодоления, с одной стороны, грубого, вульгарного, механистического материализма с его ползучим эмпиризмом, непониманием и вульгаризацией основных законов диалектики, с его позитивизмом, с его теорией «сведений», теорией равновесия и т. д., а с другой стороны, абстрактно-схоластического теоретизирования, отрыва теории от практики, превращения философии в самоцель, схоластического оперирования «мыслительными сущностями», исключительно и чисто логического анализа категорий диалектики и т. п.
Мы стоим перед задачей действительной разработки теории материалистической диалектики, особая актуальность которой выдвигается всем ходом и успехами социалистического строительства.
В связи с крупными требованиями, которые предъявляют практика социалистического строительства, упорная борьба партии за завершение построения фундамента социалистической экономики перед всеми участками теоретического фронта, необходимо быстрейшим образом ликвидировать разрыв, который существует между этими задачами и работой Коммунистической академии.
Собрание ставит перед Коммунистической академией, Институтом философии, а также перед правлением ОВМД вопрос о необходимости полного пересмотра повестки дня философской конференции и обеспечения созыва ее во второй половине 1931 г., а также необходимости полного пересмотра подготовляемого материала «Философской энциклопедии» с целью обеспечения выхода в свет подлинно марксистско-ленинской философской энциклопедии, а также философского отдела БСЭ. («Правда» от 26 января 1931 г.)
Борьба на два фронта — закон развития нашей партии
Но если мы стоим за лозунг борьбы на два фронта, не значит ли это, что мы тем самым провозглашаем необходимость центризма в нашей партии? Что значит борьба на два фронта? Не есть ли это центризм? Вы знаете, что троцкисты так именно и изображают дело: есть «левые», это, дескать, «мы» — троцкисты, «настоящие ленинцы»; есть «правые», это — все остальные; есть, наконец, «центристы», которые колеблются между «левыми» и правыми. Можно ли считать правильным такой взгляд на нашу партию? Ясно, что нельзя. Так могут говорить лишь люди, у которых смешались все понятия и которые давно уже порвали с марксизмом. Так могут говорить лишь люди, которые не видят и не понимают принципиальной разницы между партией социал-демократической довоенного периода, которая была партией блока пролетарских и мелкобуржуазных интересов, и между партией коммунистической, которая есть монолитная партия революционного пролетариата. Центризм не есть пространственное понятие: на одном месте сидят, скажем, правые, на другом — «левые», а посередке — центристы. Центризм есть понятие политическое. Его идеология есть идеология приспособления, идеология подчинения пролетарских интересов интересам мелкой буржуазии в составе одной общей партии. Эта идеология чужда и противна ленинизму. Центризм есть явление естественное для II Интернационала периода довоенного времени. Там были правые (большинство), были левые (без кавычек) и были центристы, вся политика которых состояла в том, чтобы подкрасить левыми фразами оппортунизм правых и подчинить левых правым. В чем состояла тогда политика левых, ядро которых составляли большевики? В решительной борьбе с центристами, в борьбе за раскол с правыми (особенно после начала империалистской войны) и в организации нового революционного Интернационала из действительно левых, действительно пролетарских элементов.
Почему могло тогда возникнуть такое расположение сил внутри II Интернационала и такая политика большевиков в нем? Потому, что II Интернационал был тогда партией блока пролетарских и мелкобуржуазных интересов в угоду мелкобуржуазным социал-пацифистам, социал-шовинистам. Потому, что большевики не могли тогда не сосредоточивать огня против центристов, пытавшихся подчинить пролетарские элементы интересам мелкой буржуазии. Потому, что большевики обязаны были тогда проповедовать идею раскола, ибо без этого пролетарии не могли бы организовать свою собственную революционно-марксистскую партию.
Можно ли утверждать, что в нашей партии имеется такое же расположение сил и что в ней должна практиковаться та же политика, которую практиковали большевики в партиях II Интернационала периода довоенного времени? Ясно, что нельзя. Нельзя, так как это значило бы не понимать принципиальной разницы между партией блока пролетарских и мелкобуржуазных элементов и между монолитной партией революционного пролетариата. Там (у социал-демократии) была одна классовая подоснова партии. Здесь (у коммунистов) совершенно другая подоснова партии. Там (у социал-демократии) центризм был естественным явлением, так как партия блока разнородных интересов не может обойтись без центристов, и большевики обязаны были вести линию раскола. Здесь (у коммунистов) центризм беспредметен и несовместим с ленинской партийностью, так как коммунистическая партия есть монолитная партия пролетариата, а не партия блока разнородных классовых элементов. И так как господствующей силой нашей партии является самое левое течение мирового рабочего движения (ленинцы), то политика раскола в нашей партии не имеет и не может иметь никакого оправдания с точки зрения ленинизма. (Голос: «Раскол в партии возможен у нас или нет?») Дело идет не о возможности раскола, а о том, что политика раскола в нашей монолитной ленинской партии не может быть оправдана с точки зрения ленинизма. Кто не понимает этой принципиальной разницы, тот идет вразрез с ленинизмом, тот рвет с ленинизмом.
Вот почему я думаю, что только люди, сошедшие с ума и растерявшие последние остатки марксизма, могут серьезно утверждать, что политика нашей партии, политика борьбы на два фронта, есть политика центризма.
Ленин всегда вел борьбу на два фронта в нашей партии как против «левых», так и против явно меньшевистских уклонов. Просмотрите брошюру Ленина «Детская болезнь «левизны» в коммунизме», просмотрите историю нашей партии, и вы поймете, что наша партия росла и крепла в борьбе с обоими уклонами — и с правым и с «левым». Борьба с отзовистами и с «левыми» коммунистами, с одной стороны, борьба с открыто оппортунистическим уклоном до Октябрьской революции, во время Октябрьской революции и после нее, с другой стороны, — вот какие фазы прошла наша партия в своем развитии. Всем известны слова Ленина о том, что нам надлежит вести борьбу как с оппортунизмом, так и с «левыми» доктринерами.
Значит ли это, что Ленин был центристом, что он вел политику центризма? Ясно, что не значит.
Что же собою представляют в таком случае наши правые и «левые» уклонисты? Что касается правого уклона, то это, конечно, не то, что оппортунизм социал-демократов довоенного периода. Уклон к оппортунизму не есть еще оппортунизм. Мы знаем, как Ленин разъяснял в свое время понятие уклон. Уклон вправо — это нечто такое, что еще не вылилось в оппортунизм и что можно исправить. Поэтому нельзя отождествлять уклон вправо с законченным оппортунизмом. Что касается «левого» уклона, то он представляет нечто прямо противоположное тому, что представляли собою крайние левые во II Интернационале довоенного периода, т. е. большевики. Они не только не левые без кавычек, они по сути дела те же правые уклонисты, с той, однако, разницей, что бессознательно прикрывают свою действительную природу «левыми» фразами. Было бы преступлением против партии не видеть всей глубины разницы между «левыми» уклонистами и подлинными ленинцами, единственными левыми (без кавычек) в нашей партии. (Голос: «А легализация уклонов?») Если открытая борьба с уклонами есть легализация, то надо признать, что Ленин давно их «легализовал».
Они, эти уклонисты, и правые и «левые», рекрутируются из самых разнообразных элементов непролетарских слоев, элементов, отражающих давление мелкобуржуазной стихии на партию и разложение отдельных звеньев партии. Часть выходцев из других партий; люди с троцкистскими тенденциями в партии; осколки былых фракций в партии; бюрократизирующиеся (и обюрократившиеся) члены партии в государственном, хозяйственном, кооперативном, профсоюзном аппарате, смыкающиеся с явно буржуазными элементами этих аппаратов; зажиточные члены партии в наших деревенских организациях, срастающиеся с кулачеством, и т. д. и т. п., — такова питательная среда уклонов от ленинской линии. Ясно, что ничего подлинно левого и ленинского не могут воспринять эти элементы. Они могут вскормить лишь открыто оппортунистический уклон или так называемый «левый» уклон, маскирующий свой оппортунизм левым фразами.
Вот почему борьба на два фронта является единственно правильной политикой партии. (Сталин, Вопросы ленинизма, стр. 378 — 381, изд. 9-е.)
«Первый вопрос, это — вопрос о борьбе внутри нашей партии, о борьбе, которая не вчера началась и которая не прекращается. Если взять историю нашей партии с момента ее зарождения в виде группы большевиков в 1903 г. и проследить ее последующие этапы вплоть до нашего времени, то можно сказать без преувеличения, что история нашей партии есть история борьбы противоречий внутри этой партии, история преодоления этих противоречий и постепенного укрепления нашей партии на основе преодоления этих противоречий. Можно подумать, что русские люди слишком драчливы, любят дискутировать, плодят разногласия, и поэтому развитие партии идет у них через преодоление внутрипартийных противоречий. Это неверно, товарищи. Дело тут не в драчливости. Дело тут в наличии принципиальных разногласий, возникающих в ходе развития партии, в ходе борьбы пролетариата. Дело тут в том, что противоречия можно преодолеть лишь путем борьбы за те или иные принципы, за те или иные цели борьбы, за те или иные методы борьбы, ведущей к цели. Можно и нужно идти на всякие соглашения с инакомыслящими внутри партии по вопросам текущей политики, по вопросам чисто практического характера. Но если вопросы эти связаны с принципиальными разногласиями, то никакое соглашение, никакая «средняя» линия не может спасти дело. Нет и не может быть «средней» линии в вопросах принципиального характера. Либо одни, либо другие принципы должны быть положены в основу работы партии. «Средняя» линия по вопросам принципиальным есть «линия» засорения голов, «линия» затушевывания разногласий, «линия» идейного перерождения партии, «линия» идейной смерти партии.
Как живут и развиваются ныне социал-демократические партии на Западе? Есть ли у них противоречия внутри партии, принципиальные разногласия? Конечно, есть. Вскрывают ли они эти противоречия и стараются ли их преодолеть честно и открыто на глазах у партийных масс? Нет. Конечно, нет. Практика социал-демократии состоит в том, чтобы скрывать, прятать эти противоречия и разногласия. Практика социал-демократии состоит в том, чтобы превращать свои конференции и съезды в пустой маскарад парадного благополучия, старательно скрывая и замазывая внутренние разногласия. Но из этого ничего, кроме засорения голов и идейного обнищания партии, не может получиться. В этом одна из причин падения западноевропейской социал-демократии, когда-то революционной, а ныне реформистской.
Но мы так не можем жить и развиваться, товарищи. Политика «средней» принципиальной линии не есть наша политика. Политика «средней» принципиальной линии есть политика увядающих и перерождающихся партий. Такая политика не может не вести к превращению партии в пустой бюрократический аппарат, вращающийся на холостом ходу и оторванный от рабочих масс. Этот путь не есть наш путь.
Все прошлое нашей партии является подтверждением того положения, что история нашей партии есть история преодоления внутрипартийных противоречий и неуклонного укрепления рядов нашей партии на основе этого преодоления.
Возьмем первый период, период «Искры» или период II съезда нашей партии, когда впервые появились разногласия внутри нашей партии между большевиками и меньшевиками и когда верхушка нашей партии распалась в конце концов на две части: на часть большевистскую (Ленин) и часть меньшевистскую (Плеханов, Аксельрод, Мартов, Засулич, Потресов). Ленин был тогда в единственном числе. Если бы вы знали, сколько было тогда криков и воплей о «незаменимых», отошедших от Ленина. Однако практика борьбы и история партии показали, что это расхождение имело под собой принципиальную базу, что это расхождение являлось необходимым этапом для зарождения и развития действительно революционной и действительно большевистской партии. Практика борьбы показала тогда, что, во-первых, дело не в количестве, а в качестве, и, во-вторых, дело не в формальном единстве, а в том, чтобы единство имело принципиальную основу. История показала, что Ленин был прав, а «незаменимые» были неправы. История показала, что без преодоления этих противоречий между Лениным и «незаменимыми» мы не имели бы настоящей революционной партии.
Возьмем следующий период, период кануна революции 1905 г., когда большевики и меньшевики стояли друг против друга все еще внутри одной партии, как два лагеря с двумя совершенно различными платформами, когда большевики стояли на пороге формального раскола нашей партии и когда они для отстаивания линии нашей революции были вынуждены созвать свой особый съезд (III съезд). Чем взяла тогда верх большевистская часть партии, чем она завоевала симпатии большинства партии? Тем, что она не замазывала принципиальных разногласий и боролась за преодоление этих разногласий путем изоляции меньшевиков.
Я мог бы сослаться далее на третью стадию развития нашей партии, на период после поражения революции 1905 г., на период 1907 г., когда одна часть большевиков, так называемые «отзовисты» во главе с Богдановым, отошла от большевизма. Это был критический период в жизни нашей партии. Это был тот период, когда целый ряд большевиков из старой гвардии покинул Ленина и его партию. Меньшевики кричали тогда о гибели большевиков. Однако большевизм не погиб, и практика борьбы за какие-нибудь полтора года показала, что Ленин и его партия были правы, ведя борьбу за преодоление противоречий внутри рядов большевизма. Эти противоречия были преодолены не путем их замазывания, а путем их вскрытия и путем борьбы к благу и выгоде нашей партии.
Я мог бы сослаться дальше на четвертый период в истории нашей партии, на период 1911 — 1912 гг., когда большевики восстановили разбитую было царской реакцией партию и изгнали вон ликвидаторов. И тут, как и в предыдущие периоды, большевики шли к восстановлению и укреплению партии не через замазывание принципиальных разногласий с ликвидаторами, а через их вскрытие и преодоление.
Я мог бы указать затем на пятую стадию в развитии нашей партии, на период перед Октябрьской революцией 1917 г., когда одна часть большевизма во главе с известными лидерами большевистской партии колебнулась и не захотела идти на восстание, считая его авантюрой. Известно, что и это противоречие было преодолено большевиками не путем замазывания разногласий, а путем открытой борьбы за Октябрьскую революцию. Практика борьбы показала, что без преодоления этих разногласий мы смогли бы поставить Октябрьскую революцию в критическое положение.
Я мог бы указать, наконец, на дальнейшие периоды развития нашей внутрипартийной борьбы, на период Брестского мира, период 1921 г. (профсоюзная дискуссия) и остальные периоды, которые вам известны и о которых я не буду здесь распространяться. Известно, что во все эти периоды, как и в прошлом, наша партия росла и крепла через преодоление внутренних противоречий.
Что же из этого получается?
Выходит, что ВКП росла и крепла через преодоление внутрипартийных противоречий.
Выходит, что преодоление внутрипартийных разногласий путем борьбы является законом развития нашей партии.
Могут сказать, что это — закон для ВКП, а не для других пролетарских партий. Это неверно. Этот закон является законом развития для всех сколько-нибудь больших партий, все равно, идет ли речь о пролетарской партии СССР или о партиях на Западе. Если можно в маленькой партии маленькой страны так или иначе замазать разногласия, покрыв их авторитетом одного или нескольких лиц, то в большой партии с ее разнообразными районами развитие через преодоление противоречий является неминуемым элементом роста и укрепления партии. Так шло дело в прошлом. Так идет дело в настоящем. Я хотел бы тут сослаться на авторитет Энгельса, который руководил вместе с Марксом пролетарскими партиями на Западе не один десяток лет. Дело идет о 80-х годах прошлого столетия, когда в Германии царил исключительный закон против социалистов. Маркс и Энгельс сидели в Лондоне в эмиграции, а заграничный нелегальный орган германской социал-демократии «Социал-демократ» направлял на деле работу германской социал-демократии. Бернштейн был тогда революционным марксистом (он не успел еще перекочевать к реформистам), Энгельс находился с ним в оживленной переписке по самым злободневным вопросам политики германской социал-демократии. Вот что он писал тогда Бернштейну (1882 г.):
«Как видно, всякая рабочая партия большой страны может развиваться только во внутренней борьбе, в полном соответствии с законами диалектического развития. Германская партия стала тем, что она есть, в борьбе эйзенахцев и лассальянцев, где самое трение играло главную роль. Единство стало возможным лишь тогда, когда намеренно вскормленный Лассалем в качестве орудия сброд износился, и здесь это произошло с нашей стороны со слишком большой поспешностью. Во Франции люди, которые хотя и пожертвовали бакунистскими теориями, но продолжают действовать бакунистскими методами борьбы и вместе с тем хотят принести в жертву своим социальным целям классовый характер движения, также должны сперва износиться, прежде чем опять станет возможно единство. Желать проповедовать единство при таких условиях было бы чистейшей глупостью. Моральными проповедями нельзя предупредить детских болезней, которыми при современных условиях надо переболеть» (см. «Архив Маркса и Энгельса», кн. 1, стр. 324 — 325) [По оплошности в тексте, опубликованном в газетах, эта цитата была приведена не вся. — И. Ст.].
Ибо, говорит Энгельс в другом месте (1885 г.): «Противоречия никогда не могут быть затушеваны надолго, они решаются борьбой» (см. там же, стр. 371).
Вот чем прежде всего нужно объяснить наличие противоречий внутри нашей партии и развитие нашей партии через преодоление этих противоречий путем борьбы. (Сталин, Ещё раз о социал-демократическом уклоне, Сборник об оппозиции, стр. 439 — 443, изд. 1928 г.)
Социальная база уклонов от генеральной линии партии. Правый уклон — главная опасность на данном этапе
Можно подумать, что работа по руководству социалистическим строительством, работа по проведению в жизнь генеральной линии партии проходила у нас в партии спокойно и плавно без борьбы и напряжения воли. Но это неверно, товарищи. На самом деле эта работа шла в борьбе с внутрипартийными трудностями, в борьбе со всякого рода уклонами от ленинизма как в области общей политики, так и в области национального вопроса. Наша партия живет и подвизается не в безвоздушном пространстве. Она живет и подвизается в самой гуще жизни, подвергаясь влиянию окружающей среды. А среда у нас состоит, как известно, из различных классов и социальных групп. Мы предприняли развернутое наступление на капиталистические элементы, мы продвинули далеко вперед нашу социалистическую промышленность, мы развернули строительство совхозов и колхозов. Но такие явления не могут пройти даром для эксплоататорских классов. Эти явления обычно сопровождаются разорением отживающих классов, разорением кулачества в деревне, сужением поля деятельности мелкобуржуазных слоев города. Понятно, что все это не может не обострить борьбу классов, сопротивление отживающих классов политике советской власти. Было бы смешно думать, что сопротивление этих классов не найдет того или иного отражения в рядах нашей партии. И оно, действительно, находит в партии свое отражение. Отражением сопротивления отживающих классов и являются все и всякие уклоны от ленинской линии, имеющиеся в рядах нашей партии.
Можно ли вести успешную борьбу с классовыми врагами, не борясь одновременно с уклонами в нашей партии, не преодолевая этих уклонов? Нет, нельзя. Нельзя, так как невозможно развернуть настоящую борьбу с классовыми врагами, имея в тылу их отражение в партии, оставляя в тылу людей, не верящих в наше дело и всячески старающихся затормозить наше движение вперед.
Отсюда непримиримая борьба с уклонами от ленинской линии как очередная задача партии.
Почему правый уклон является теперь главной опасностью в партии? Потому, что он отражает кулацкую опасность, а кулацкая опасность в данный момент, в момент развернутого наступления и корчевки корней капитализма, является основной опасностью в стране...
Капитулянтство на деле, как содержание, «левые» фразы и «революционно»-авантюристские замашки, как форма, прикрывающая и рекламирующая капитулянтское содержание, — таково существо троцкизма.
Эта двойственность троцкизма отражает двойственное положение разоряющейся городской мелкой буржуазии, нетерпящей «режима» диктатуры пролетариата и старающейся либо перескочить «сразу» в социализм, чтобы избавиться от разорения (отсюда авантюризм и истерика в политике), либо, если это невозможно, пойти на любые уступки капитализму (отсюда капитулянтство в политике).
Этой двойственностью троцкизма объясняется тот факт, что свои «бешеные» будто бы атаки против правых уклонистов троцкизм обычно увенчивает блоком с ними, как с капитулянтами без маски.
А что из себя представляют «левые» загибы, имевшие место в партии в области колхозного движения? Они представляют некоторую, правда, бессознательную, попытку возродить у нас традиции троцкизма на практике, возродить троцкистское отношение к среднему крестьянству. Они являются результатом той ошибки в политике, которую Ленин называет «переадминистрированием». Это значит, что некоторые наши товарищи, увлеченные успехами колхозного движения, стали подходить к проблеме колхозного строительства не как строители, а как администраторы по преимуществу, допустив ввиду этого ряд грубейших ошибок.
У нас существуют в партии люди, которые думают, что не надо было одергивать «левых» загибщиков. Они считают, что не надо было обижать наших работников и противодействовать их увлечению, если это даже увлечение привело к ошибкам. Это чепуха, товарищи. Так могут говорить лишь такие люди, которые хотят обязательно плыть по течению. Это те самые люди, которые никогда не смогут усвоить ленинской линии — идти против течения, когда этого требует обстановка, когда этого требуют интересы партии. Это хвостисты, а не ленинцы. Партии потому и удалось повернуть целые отряды наших товарищей на правильную дорогу, партии потому и удалось выправить ошибки и добиться успехов, что она решительно пошла против течения во имя проведения в жизнь генеральной линии. Это и есть ленинизм на практике, ленинизм в руководстве.
Вот почему я думаю, что, не преодолев «левых» загибов, мы не смогли бы добиться тех успехов в колхозном движении, которые имеем теперь.
Так обстоит дело с борьбой с остатками троцкизма и их отрыжками на практике.
Несколько иначе обстоит дело с вопросом о правом оппортунизме, во главе которого стояли или стоят тт. Бухарин, Рыков и Томский.
О правых уклонистах нельзя сказать, что они не признают возможности построения социализма в СССР. Нет, они ее признают, и в этом их отличие от троцкистов. Но беда правых уклонистов состоит в том, что, признавая формально возможность построения социализма в одной стране, они не хотят признавать тех путей и средств борьбы, без которых невозможно построить социализм. Они не хотят признавать, что всемерное развитие индустрии является ключом преобразования всего народного хозяйства на началах социализма. Они не хотят признавать непримиримой классовой борьбы с капиталистическими элементами и развернутого наступления социализма на капитализм. Они не понимают, что все эти пути и средства являются той системой мероприятий, без которых невозможно удержание диктатуры пролетариата и построение социализма в нашей стране. Они думают, что социализм можно построить втихомолку, самотеком, без классовой борьбы, без наступления на капиталистические элементы. Они думают, что капиталистические элементы либо сами отомрут незаметно, либо будут врастать в социализм. А так как таких чудес в истории не бывает, то выходит, что правые уклонисты скатываются на деле на точку зрения отрицания возможности построения социализма в нашей стране.
О правых уклонистах нельзя также говорить, что они отрицают возможность вовлечения основных масс крестьянства в дело построения социализма в деревне. Нет, они ее признают, и в этом их отличие от троцкистов. Но, признавая ее формально, они вместе с тем отрицают те пути и средства, без которых невозможно вовлечение крестьянства в дело построения социализма. Они не хотят признавать, что совхозы и колхозы являются основным средством и «столбовой дорогой» вовлечения основных масс крестьянства в дело построения социализма. Они не хотят признавать, что без проведения в жизнь политики ликвидации кулачества как класса невозможно добиться преобразования деревни на началах социализма. Они думают, что деревню можно перевести на рельсы социализма втихомолку, самотеком, без классовой борьбы, путем одной лишь снабженческо-сбытовой кооперации, ибо они уверены, что кулак сам врастет в социализм. Они думают, что главное теперь не в высоких темпах развития индустрии и не в колхозах и совхозах, а в том, чтобы «развязать» рыночную стихию, «раскрепостить» рынок и «снять путы» с индивидуальных хозяйств вплоть до капиталистических элементов деревни. Но так как кулак не может врасти в социализм, а «раскрепощение» рынка означает вооружение кулачества и разоружение рабочего класса, то выходит, что правые уклонисты на деле скатываются на точку зрения отрицания возможности вовлечения основных масс крестьянства в дело построения социализма.
Этим собственно и объясняется тот факт, что свои петушиные бои с троцкистами правые уклонисты обычно увенчивают закулисными переговорами с троцкистами насчет блока с ними.
Основное зло правого оппортунизма состоит в том, что он разрывает с ленинским пониманием классовой борьбы и скатывается на точку зрения мелкобуржуазного либерализма.
Не может быть сомнений, что победа правого уклона в нашей партии означала бы полное разоружение рабочего класса, вооружение капиталистических элементов в деревне и нарастание шансов на реставрацию капитализма в СССР.
Правые уклонисты не стоят на точке зрения образования другой партии, и в этом их еще одно отличие от троцкистов. Лидеры правых уклонистов открыто признали свои ошибки и капитулировали перед партией. Но было бы глупо думать на этом основании, что правый уклонизм уже похоронен. Сила правого оппортунизма измеряется не этим обстоятельством. Сила правого оппортунизма состоит в силе мелкобуржуазной стихии, в силе напора на партию со стороны капиталистических элементов вообще, со стороны кулачества в особенности. И именно потому, что правый уклон отражает сопротивление основных элементов отживающих классов, именно поэтому правый уклон есть основная опасность нашего времени в партии.
Вот почему партия сочла необходимым повести решительную и непримиримую борьбу с правым уклоном.
Не может быть сомнения, что без решительной борьбы с правым уклоном, без изоляции его руководящих элементов мы не могли бы добиться мобилизации сил партии и рабочего класса, мобилизации сил бедноты и середняцких масс крестьянства на дело развернутого наступления социализма, на дело организации совхозов и колхозов, на дело восстановления нашей тяжелой индустрии, на дело ликвидации кулачества как класса.
Так обстоит дело с «левым» и правым уклонами в партии.
Задача состоит в том, чтобы продолжать и впредь непримиримую борьбу на два фронта как с «левыми», представляющими мелкобуржуазный радикализм, так и с правыми, представляющими мелкобуржуазный либерализм.
Задача состоит в том, чтобы продолжать и впредь непримиримую борьбу с теми примиренческими элементами в партии, которые не понимают или делают вид, что не понимают необходимости решительной борьбы на два фронта. (Сталин, Вопросы ленинизма, стр. 556 — 557, 559 — 562, изд. 9-е.)
Механистическая ревизия диалектического материализма
Отрицание марксистской философии механистами
Отчасти по привычке к обывательскому языку, отчасти под воздействием наших классовых врагов мы обычно под философией разумеем не что иное, как самое общее, цельное и стройное воззрение на мир, как что-то весьма мудрое, высокое, прекрасное и т. д. При этом, конечно, мы констатируем, что есть и так называемая «буржуазная философия», но что эта философия ложная, фальшивая, «не научная», а самая-де настоящая, научная, доподлинная философия, это — марксизм, это — «философия пролетариата». И мы создаем «философские» кружки, «философские» журналы, кафедры философии и т. п.
На самом же деле нельзя толковать о какой-то научной, революционной, коммунистической и т. д. философии, ибо такой философии нет и быть не может, как не может быть коммунистической, научной и т. д. религии, ибо философия — это не есть просто какое-то общее понятие для единого, цельного, стройного мировоззрения, а специфическое и очень определенное понятие буржуазного воззрения на мир, на человеческое общество и на познание. Всякая философия, как и всякая религия, в той или иной степени враждебна пролетариату и коммунизму...
Философия — это полувера в полуличного бога («абсолютная идея», «высший разум», «мировая воля» и т. п.) и это полунаука о полуматериальном мире (таковы основные типы новой философии, «метафизический материализм» XVIII века и «диалектический идеализм» XIX столетия).
Если выражение «религия социализма» нельзя иначе понять, как «деревянное железо», то смешивать науку и философию или называть марксизм философией это значит примерно то же, что не различать железа от железной руды или называть золото золотыми приисками.
Марксизм — это наука. Вот и все. Неужели этого мало?
А философию необходимо побороть и ликвидировать так же, как побороли мы и ликвидируем религию.
. . . . .
К. Маркс в XI тезисе о Фейербахе написал:
«Философы лишь объясняли мир так или иначе, но дело заключается в том, чтобы изменить его».
То есть: Маркс и Энгельс — не философы. Да они и быть таковыми не могли, как основатели науки в подлинном смысле этого слова...
В. И. Ленин, как и Плеханов, употребляет отжившую терминологию: «философия марксизма», «философские выводы естествознания» и т. д., однако такая терминология у Ленина, как и у Плеханова, является лишь рядом описок — не больше, так как все, что написал Ленин, есть не что иное, как, во-первых, беспощадная и сокрушительная борьба не только против религии, но и против философии во всех ее видах и формах, а, во-вторых, это плодотворнейшее развитие той самой науки, полный фундамент которой впервые в истории заложили Маркс и Энгельс...
И тем не менее, вопреки ясной сущности дела, вопреки ясным указаниям основателей марксизма, находятся коммунисты, которые во что бы то ни стало пытаются воскресить философию, дезинфицировать ее и подпереть ею марксизм. Но философия не только как система, но даже как термин, как «синоним» или «символ» опорочена и оскандалена нисколько не меньше, чем «социал-демократия», а потому вполне заслужила, чтобы и ее мы отбросили, как зараженное белье. (Минин, Журнал «Под знаменем марксизма» № 11 — 12 за 1922 г., стр. 185 — 187, 195. Курсив составителей.)
Исторический материализм продолжает то дело, которое в одной своей части выполнено философским материализмом, или, употребляя более ясное и прямое выражение, выполнено современным естествознанием; для марксистов не существует области какого-то «философствования», отдельной и обособленной от науки: материалистическая философия для марксистов — последние и наиболее общие выводы современной науки. (Степанов, Исторический материализм и современное естествознание, стр. 56 — 57, Гиз, 1924 г.)
Отрицание философского понимания материи механистами
...Мы теперь не можем согласиться с Энгельсом, который писал, что «материя как таковая, это — чистое создание мысли и абстракции». Точно так же я прямо признал, что мы уже не можем последовать за Энгельсом, который с большими сомнениями относится к стремлению естествознания отыскать единую материю как таковую и свести качественные различия к только количественным различиям состава тожественных мельчайших частиц».
В противоположность этому я писал, что в настоящее время «естествознание не стремится отыскать единую материю как таковую: оно уже находит ее... Материя как таковая чувственно существует для нас как отрицательные электроны и положительные ядра». (Степанов, Диалектический материализм и деборинская школа, стр. 39 — 40, Гиз, 1928 г. Курсив составителя.)
Энгельс и Ленин о философском понятии материи
Материализм и идеализм различаются тем или иным решением вопроса об источнике нашего познания, об отношении познания (и «психического» вообще) к физическому миру, а вопрос о строении материи, об атомах и электронах есть вопрос, касающийся только этого «физического мира». Когда физики говорят: «Материя исчезает», они хотят этим сказать, что до сих пор естествознание приводило все свои исследования физического мира к трем последним понятиям — материя, электричество, эфир; теперь же остаются только два последние, ибо материю удается свести к электричеству, атом удается объяснить как подобие бесконечно малой солнечной системы, внутри которой вокруг положительного электрона двигаются с определенной (и необъятно громадной, как мы видели) быстротой отрицательные электроны. Вместо десятков элементов удается, следовательно, свести физический мир к двум или трем (поскольку положительный и отрицательный электроны составляют «две материи, существенно различные», как говорит физик Пелла́, — Rey, I. с., р. 294 — 295). Естествознание ведет, следовательно, к «единству материи» (там же) — вот действительное содержание той фразы об исчезновении материи, о замене материи электричеством и т. д., которая сбивает с толку столь многих. «Материя исчезает» — это значит исчезает тот предел, до которого мы знали материю до сих пор, наше знание идет глубже; исчезают такие свойства материи, которые казались раньше абсолютными, неизменными, первоначальными (непроницаемость, инерция, масса и т. п.) и которые теперь обнаруживаются как относительные, присущие только некоторым состояниям материи. Ибо единственное «свойство» материи, с признанием которого связан философский материализм, есть свойство быть объективной реальностью, существовать вне нашего сознания. (Ленин, Материализм и эмпириокритицизм (1908 г.), Соч., т. XIII, стр. 213, изд. 3-е.)
Все приведенные нами философы, кто прямо, кто с ужимкой, заменяют основную философскую линию материализма (от бытия к мышлению, от материи к ощущению) обратной линией идеализма. Отрицание материи ими есть давным-давно известное решение теоретико-познавательных вопросов в смысле отрицания внешнего, объективного источника наших ощущений, объективной реальности, соответствующей нашим ощущениям. И, наоборот, признание той философской линии, которую отрицают идеалисты и агностики, выражается определениями: материя есть то, что́, действуя на наши органы чувств, производит ощущение; материя есть объективная реальность, данная нам в ощущении, и т. п. (Ленин, Материализм и эмпириокритицизм, Соч., т. XIII, стр. 119.)
Мы знаем, что такое час, метр, но не знаем, что такое время и пространство! Точно время есть нечто иное, чем сумма часов, а пространство нечто иное, чем сумма кубических метров! Разумеется, обе формы существования материи без этой материи представляют ничто, только пустое представление, абстракцию, существующую только в нашей голове. Но мы не способны познать, что такое материя и движение. Разумеется, не способны, ибо материю как таковую и движение как таковое никто еще не видел и не испытал каким-нибудь иным образом: люди имеют дело только с различными реально существующими материями и формами движения. Вещество, материя — не что иное, как совокупность всех чувственно воспринимаемых форм движения; слова, вроде «материя» и «движение», это — просто сокращения, в которых мы резюмируем, согласно их общим свойствам, различные чувственно воспринимаемые вещи. Поэтому материю и движение можно познать лишь путем изучения отдельных форм вещества и движения; поскольку мы познаем последние, постольку мы познаем материю и движение как таковые. Поэтому, когда Негели говорит, что мы не знаем, что такое время, пространство, движение, причина и следствие, то он этим лишь утверждает, что мы при помощи своей головы сочиняем себе сперва абстракции, отвлекая их из реального мира, а затем — не в состоянии познать этих сочиненных нами абстракций, ибо они умственные, а не чувственные вещи, между тем как всякое познание есть чувственное измерение. Это — точь-в-точь как встречающаяся у Гегеля трудность, что мы в состоянии есть вишни, сливы, но не в состоянии есть плода, потому что никто еще не ел плода как такового. (Энгельс, Анти-Дюринг, стр. 253.)
Механистическая трактовка движения
Маркс, как известно, освободил диалектику от мистической оболочки, выставив положение, что диалектика как мыслительная категория есть отражение диалектики в процессе реального, материального становления, ибо «идеальное» есть лишь переведенное в человеческом мозгу на специфический язык материальное. Однако до сих пор — и притом в возрастающей степени — делаются попытки оторвать мыслительный процесс от процесса материального, — попытки превратить диалектику в исключительно мыслительную конструкцию, в некоторый метод, которому не соответствует какая бы то ни было реальность. Типичным является в этом отношении «австромарксизм» с Максом Адлером во главе. Как нужно бороться с этим извращением марксизма, — извращением явно антиматериалистическим? Совершенно очевидно, что нужно вскрывать материальный корень диалектики, т. е. в формах движущейся материи находить то, чему «соответствует» диалектическая формула Гегеля. Непрестанное столкновение сил, распад, рост систем, образование новых и их собственное движение, — другими словами, процесс постоянного нарушения равновесия, его восстановления на другой основе; нового нарушения и т. д. — вот что реально соответствует гегелевской триединой формуле. Что «нового» вносит это толкование? По существу это то же самое. Но здесь указывается на материальный процесс и на движение материальной формы. Другими словами, здесь — диалектика материального становления, идеально выражаемая гегелевской триадой.
Совершенно неправильным является упрек в механичности такой формулировки. Неправильным он является потому, что нельзя современную механику противопоставлять диалектике. Если механика недиалектична, т. е. недиалектично и все движение, то что же остается от диалектики? Наоборот. Движение составляет, если так можно выразиться, материальную душу диалектического метода и его объективную основу. (Бухарин, Теория исторического материализма, стр. 361 — 362, Гиз, 1929 г.)
...Дело идет не о том, чтобы как-то «частично» принять физико-химические методы объяснения явлений жизни, а о том, чтобы эти методы, уже давшие такие блестящие результаты, признать «единственно научным» приемом объяснения жизни, о том, чтобы вообще поставить приемы объяснения жизни на научную высоту. Спор между нами давно решен практикой, всей практикой научной биологии...
...Мы имеем все основания признать последовательное применение физико-химических методов, употребляя выражение Маркса и Ленина, «единственно научным» приемом объяснения жизни. Всякая попытка их дополнения поведет к беспомощному эклектизму. Все предшествующее развитие научной биологии не дает никаких оснований для малодушной измены методам сведения жизни организма к физико-химическим процессам. (Степанов, Диалектический материализм и деборинская школа, стр. 14, 18, Гиз, 1928 г. — Подчеркнуто сост.)
В биологии до сих пор боролись и до сих пор борются только два основных течения: идеалистическое, называемое витализмом и отвергающее сводимость явлений жизни к физико-химическим процессам, и материалистическое, утверждающее эту сводимость и до сих пор блестяще демонстрировавшее эту сводимость практикой, экспериментом. Не мешает отметить, что это единственно материалистическое течение в биологии давным-давно называется механистическим. (Степанов, Диалектический материализм и деборинская школа, стр. 52, Гиз, 1928 г.)
Трактовка движения у Энгельса
Называя физику механикой молекул, химию — физикой атомов и далее биологию — химией белков... я желаю этим выразить переход одной из этих наук в другую и, значит, связь, непрерывность, а также различие, разрыв между обеими областями. Идти же дальше этого, называть химию своего рода механикой, по-моему, нерационально. Механика — в более широком или узком смысле слова — знает только количества, она оперирует скоростями и массами и, в лучшем случае, объемами. Там, где на пути у нее стоит качество, — как, например, в гидростатике и аэростатике, — она не может придти к удовлетворительным результатам, не вдаваясь в рассмотрение молекулярных состояний и молекулярного движения; она сама только простая вспомогательная наука, предпосылка физики. Но в физике, а еще более в химии, не только происходит постоянное качественное изменение в результате количественного изменения, не только наблюдается переход количества в качество, но приходится также рассматривать множество изменений качества, относительно которых совершенно не доказано, что они обусловлены <сведены> количественными изменениями. Можно охотно согласиться с тем, что современная наука движется в этом направлении, но это вовсе не доказывает, что это направление единственно правильное, что, идя этим путем, мы исчерпаем до конца физику и химию. Всякое движение заключает в себе механическое движение и перемещение больших или мельчайших частей материи; познать эти механические движения является первой задачей науки, однако лишь первой. Само же это механическое движение вовсе не исчерпывает движения вообще. Движение вовсе не есть простое перемещение, простое изменение места, в надмеханических областях оно является также и изменением качества. <Мышление есть тоже движение>. Открытие, что теплота представляет собой молекулярное движение, составило эпоху в науке. Но если я не имею ничего другого сказать о теплоте, кроме того, что она представляет собою известное перемещение молекул, то лучше мне замолчать. Химия находится на пороге того, чтобы из отношения атомных объемов к атомным весам объяснить целый ряд химических и физических свойств элементов. Но ни один химик не решится утверждать, будто все свойства какого-нибудь элемента выражаются исчерпывающим образом его положением на кривой Лотара Мейера, что этим одним определяются, например, специфические свойства углерода, делающие его главным носителем органической жизни, или же необходимость фосфора в мозгу. Между тем механическая концепция сводится именно к этому; она объясняет всякие изменения из изменений места, все качественные различия из количественных и не замечает, что отношение между качеством и количеством взаимно, что качество так же переходит в количество, как количество в качество, что здесь имеется взаимодействие. Если мы должны сводить все различия и изменения качества к количественным различиям и изменениям, к механическим перемещениям, то мы с необходимостью приходим к тому положению, что вся материя состоит из тождественных мельчайших частиц и что все качественные различия химических элементов материи вызываются количественными различиями в числе и пространственной группировке этих мельчайших частиц при их объединении в атомы. Но до этого нам еще далеко.
Только незнакомство современных естествоиспытателей с иной философией, кроме той ординарнейшей вульгарной философии, которая процветает ныне в немецких университетах, позволяет им оперировать таким образом выражениями вроде «механический», причем они не отдают себе отчета и даже не догадываются, какие из этого вытекают необходимые выводы. У теории абсолютной качественной тождественности материи имеются свои приверженцы; эмпирически ее так же нельзя опровергнуть, как и нельзя доказать. Но если спросить людей, желающих объяснить все «механическим образом», сознают ли они неизбежность этого вывода и признают ли тождественность материи, то какие при этом получаются различные ответы!
Самое комичное — это то, что приравнение «материалистического» и «механического» имеет своим родоначальником Гегеля, который хотел унизить материализм эпитетом «механический». Но дело в том, что критикуемый Гегелем материализм — французский материализм XVIII столетия — был действительно исключительно механическим, и по той простой причине, что физика, химия и биология были тогда еще в зачаточном состоянии, далеко не являясь основой общего мировоззрения. (Энгельс, Диалектика природы, стр. 80 — 81.)
Механистическая теория сведения
Современная наука по своему общему характеру является последовательной продолжательницей научных воззрений XVIII века. Строго критические наблюдение и опыт (эксперимент) являются в ее глазах единственными средствами познания мира. Понять какую-нибудь группу явлений означает для нее истолковать ее как непрерывно текущий процесс, в котором одна стадия или ступень (рассматриваемая как причина) неизбежно порождает другую (являющуюся следствием). Таким образом, объяснить какую-нибудь группу явлений значит раскрыть причинную связь между ними. При этом мы должны расчленять, разбивать сложные явления и спускаться от них к более простым, сводить их к этим более простым явлениям. Так, например, наука останавливалась в полном недоумении перед процессом жизни, перед процессами, протекающими в живой материи, пока она не стала сводить их к более простым явлениям, совершающимся в мертвом, минеральном веществе и составляющим предмет изучения физики и химии. (Степанов, Исторический материализм и современное естествознание, стр. 24 — 25, Гиз, 1924 г. — Подчеркнуто бригадой.)
Наука уверенно идет в том направлении, чтобы и под психическими процессами вскрыть превращение одних форм энергии в другие и чтобы свести их к таким простейшим явлениям, как рефлексы, механизм и формы которых осложняются с развитием и усложнением нервно-мозговой системы. Несмотря на все свои осложнения, рефлексы так же и в таком же смысле остаются основным элементом психической жизни, включительно до самых сложных ее проявлений, как клеточка — основной элемент всех тканей, составляющих человеческое тело.
Механистическое понимание природы, раскрывая, что и область психической жизни не дает исключений из закона сохранения энергии, идет к своему завершению и вместе с тем к величайшему торжеству...
Каждая ступень в развитии мира и его элементов, его мертвых и живых форм, является необходимым следствием предыдущей ступени и с строгой причинной необходимостью, не знающей исключений, изъятий и пробелов, обусловливает следующую ступень. Современная наука неуклонно идет в том направлении, чтобы истолковать все это развертывание мира как развитие относительно простых физических и химических процессов. (Степанов, Исторический материализм и современное естествознание, стр. 67 -— 68, Гиз, 1924 г. — Подчеркнуто составителями.)
Наша задача — превращать случайные явления посредством вскрытия их причинностей в явления необходимые. В естествознании наша задача — вскрывать физико-химичность всех процессов и тем самым срывать с них таинственность.
Почему же мы как бы останавливаемся на полпути, не доходя последовательно до механичности всех процессов?
Только потому, что механика старого времени, объяснявшая все ударом, нажимом, трением, сцеплением неизменных тел, не изменяющихся в порядке «самодвижения», потерпела фиаско и вынуждена была констатировать наличие механики также и внутренней системы.
Механика встала на правильный путь, говоря не только о взаимных столкновениях, нажимах и т. п. частиц, но также и о процессах трения, притяжения, отталкивания в каждой из последних, но эта область разработана химией. Науки все время превращаются одна в другую, сливаются, дифференцируются.
Химия уже поглощена физикой, в чем мы лично видим торжество механики, поднявшейся до физики. Объяснять мир физически — это значит объяснять его с точки зрения механики, переросшей себя и вынужденной стать физикой.
Могут, конечно, сказать, что мы тем самым отвергаем механику, существующую в виде самостоятельной науки.
Нет, ее мы не отвергаем, но считаем то, что ныне носит название механики, механикой в узком смысле слова, механикой тяжести, трения, сцепления и т. п. тел, от самодвижения которых она отвлекается, считая его однако существующим.
Свести вещь или процесс к физическим процессам означает объяснить эту вещь во всех ее проявлениях движением последних известных нам самодвижущихся частиц, из которых она состоит. (Сарабьянов, В защиту философии марксизма, стр. 153 — 154, Гиз, 1929 г. — Подчеркнуто составителями, кроме последней фразы.)
Критика теории «сведения» Энгельсом
Простое и составное. Категории, которые тоже теряют свой смысл уже в органической природе, и неприменимы здесь. Ни механическое сложение костей, крови, хрящей, мускулов, тканей и т. д., ни химическое — элементов не составляет еще животного (Hegel. Enz., I, стр. 256). Организм не является ни простым, ни составным, как бы он ни был сложен. (Энгельс, Диалектика природы, стр. 10, изд. 3-е, 1930 г.)
Механическое движение. У естествоиспытателей движение всегда понимается, как = механическому движению, перемещению. Это перешло по наследству из дохимического XVIII столетия и сильно затрудняет ясное понимание вещей. Движение, в применении к материи, — это изменение вообще. Из этого же недоразумения вытекает яростное стремление свести все к механическому движению, — уже Грове «сильно склонен думать, что прочие свойства материи являются видами движения и в конце концов будут сведены к ним» (стр. 16), чем смазывается специфический характер прочих форм движения. Этим не отрицается вовсе, что каждая из высших форм движения связана всегда необходимым образом с реальным механическим (внешним или молекулярным) движением, подобно тому, как высшие формы движения производят одновременно и другие виды движения, химическое действие невозможно без изменения температуры и электричества, органическая жизнь невозможна без механических, молекулярных, химических, термических, электрических и т. д. изменений. Но наличие этих побочных форм не исчерпывает существа главной формы в каждом случае. Мы, несомненно, «сведем» когда-нибудь экспериментальным образом мышление к молекулярным и химическим движениям в мозгу; но исчерпывается ли этим сущность мышления? (Энгельс, Диалектика природы, стр. 18, изд. 3-е, 1930 г.)
Механисты подменяют материалистическую диалектику теорией равновесия
Маркс и Энгельс освобождали диалектику от ее мистической шелухи в действии, т. е. материалистически применяя диалектический метод при исследовании различных областей природы и общества. Речь идет теперь о теоретическо-систематическом изложении этого метода и его такого же теоретическо-систематического обоснования. Это и дается теорией равновесия.
Теория равновесия имеет кроме того еще один немаловажный аргумент за себя: она освобождает мировоззрение от телеологического привкуса, неизбежно связанного с гегелевской формулировкой, которая покоится на саморазвитии «духа». Вместо эволюции (развития), и только эволюции, она позволяет видеть также случаи разрушения материальных форм. Тем самым она является и более общей и очищенной от идеалистических элементов формулировкой законов движущихся материальных систем. (Бухарин, ТИМ, стр. 362, Гиз, 1929. Подробнее о «теории равновесия» см. «Тема третья». — Составители.)
Ленин и Сталин об извращениях Бухарина в вопросах философии
Говорят, что т. Бухарин теоретик нашей партии. Он, конечно, теоретик, и теоретик немалый. Но дело в том, что с теорией у него не все обстоит благополучно. Это видно хотя бы из того, что он нагромоздил целую кучу ошибок по вопросам партийной политики, только что охарактеризованных мною. Не может быть, чтобы эти ошибки, ошибки по линии Коминтерна, ошибки по вопросам о классовой борьбе, об обострении классовой борьбы, о крестьянстве, о нэпе, о новых формах смычки, — не может быть, чтобы все эти ошибки появились у него случайно. Нет, эти ошибки не случайны. Они, эти ошибки т. Бухарина, вышли из неправильной его установки, из его теоретических изъянов. Да, т. Бухарин теоретик, но теоретик он не вполне марксистский, теоретик, которому надо еще доучиваться для того, чтобы стать вполне марксистским теоретиком.
Ссылаются на известное письмо т. Ленина о Бухарине как о теоретике. Давайте зачитаем это письмо.
«Из молодых членов ЦК, — говорит Ленин, — хочу сказать несколько слов о Бухарине и Пятакове. Это, по-моему, самые выдающиеся силы (из самых молодых сил), и относительно их надо бы иметь в виду следующее: Бухарин не только ценнейший и крупнейший теоретик партии, он также законно считается любимцем всей партии, но его теоретические воззрения очень с большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским, ибо в нем есть нечто схоластическое (он никогда не учился и, думаю, никогда не понимал вполне диалектики)». (Стенограмма июльского пленума 1926 г., вып. IV, стр. 66. Курсив мой. — И. Сталин.)
Итак, теоретик без диалектики. Теоретик-схоластик. Теоретик, чьи «теоретические воззрения с очень большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским». Такова характеристика теоретической физиономии т. Бухарина, данная Лениным.
Вы сами понимаете, товарищи, что такому теоретику надо еще доучиваться. И если бы т. Бухарин понимал, что он теоретик не вполне еще законченный, что он нуждается в том, чтобы доучиться, что он теоретик, который не вполне еще усвоил диалектику, а диалектика есть душа марксизма, — если бы это он понимал, то он был бы скромнее, и от этого партия лишь выиграла бы. (Сталин, Вопросы ленинизма, стр. 415 — 416, изд. 9-е.)
Замечания Ленина на книгу Н. Бухарина «Экономика переходного периода»
Излишне распространяться о том, что путеводной нитью для автора был метод Маркса, метод, познавательная ценность которого только теперь стала во весь свой гигантский рост.
уф! только «познавательная ценность»?? а не объективный мир отражающая? «стыдливый»... агностицизм!
[7] Теоретическая политическая экономия есть наука о социальном хозяйстве, основанном на производстве товаров, т. е. наука о неорганизованном социальном хозяйстве... Маркс... в своем учении о товарном фетишизме дал блестящее социологическое введение в теоретическую экономию... В самом деле, лишь только мы возьмем организованное общественное хозяйство, как исчезают все основные «проблемы» политической экономии...
Две неверности: 1) определение шаг назад против Энгельса; 2) товарное производство есть тоже «организованное» хозяйство!
[33 — 34]... Проникновение банкового капитала в промышленность вело к консолидации предприятий (созданию «фузий», комбинированных трестов и т. д.). Следовательно, в этих случаях организующие процессы идут из сферы обращения в сферу производства: это происходит потому, что процесс обращения есть составная часть общего «процесса в целом», процесса воспроизводства, который имеет «принудительную закономерность» для всех своих частей и фаз1.
((NB
1Т. А. Богданов предпочитает видеть во всем организационном процессе во время войны одни лишь «карточки», т. е. один лишь процесс нормировки, возникший на почве регресса производительных сил. На самом же деле процесс нормировки неизмеримо глубже по своему значению. Регресс производительных сил вовсе не исключает здесь прогресса организованных форм капитализма ×. Так бывало и в «нормальное время», а именно во время кризисов, когда временный регресс производительных сил сопровождался ускоренной централизацией производства и возникновением капиталистических организаций. Такую — mutatis mutandis — ошибку делал и Энгельс, когда говорил о синдикатах и трестах. Этой ошибки не нужно повторять теперь.
× Маркс говорил проще (без выкрутас с «терминами» и «системами» и социологиями) и говорил вернее об обобществлении. Автор дает ценные новые факты, но ухудшает, verballhorn теорию Маркса «социологической схоластикой».
[43 — 44] Капитализм есть антагонистическая, противоречивая # система. Но классовый антагонизм, расщепляющий общество на два основных класса, последовательно проведен повсюду. Следовательно, структура капитализма есть монистический антагонизм или антагонистический монизм.
Мы брали общество как систему элементов in natura...
# архинеточно. Антагонизм и противоречия совсем не одно и то же. Первое исчезнет, второе останется при социализме. уф! караул!
[56 — 57] Гигантское потрясение всей капиталистической системы, которую мы оцениваем как ее крах, ряд ученых и неученых сикофантов quasi-марксистского толка считают за аргумент против социализма. Этот взгляд логически основан на полнейшем непонимании диалектического ×, в противоречиях развивающегося процесса.
× Диалектический процесс. Именно! А не схоластика à la Богданов [Данная заметка сделана Лениным в конце книги тем же простым карандашом, что и предыдущая надпись, с указанием отнести ее сюда к стр. 57 книги Бухарина.— Ред.]. Автор ставит его рядом (и на 2 месте) с Begriffsscholastik [схоластика понятий (когда исследователь толкует понятия формально, не вникая в суть дела). — Ред.] Богданова. Но рядом поставить нельзя: или — или.
[58] Раз реально дан распад капиталистических производственных отношений, и раз доказана теоретически невозможность их восстановления,
«невозможность» доказуема лишь практически. Автор не ставит диалектически отношения теории к практике.
то возникает вопрос о решении дилеммы: «гибель культуры» или социализм... ...эпоха разрыва производственно-технически-социальных пластов сохраняет в общем единство пролетариата, который воплощает прежде и раньше всего материальную основу будущего общества. Этот решающий и основной элемент в ходе революции лишь отчасти распадается. С другой стороны, он необычайно сплачивается, перевоспитывается, организуется. Эмпирическое доказательство этого дает русская революция с ее относительно слабым пролетариатом, который тем не менее оказался поистине неистощимым резервуаром организационной энергии.
«Математическая вероятность» социализма при таких условиях превращается в «практическую достоверность».
NB верно! вот это приближение к диалектике.
[59] ...Только при превращении пролетариата из класса эксплоатируемого в класс господствующий возможно восстановление трудового процесса, т. е. общественное воспроизводство.
В этих рамках и на этой основе задачи, стоящие перед пролетариатом, в общем и целом, формально, т. е. независимо от социального содержания процесса, те же, что и для буржуазии при расширенном отрицательном воспроизводстве: экономизация всех ресурсов, планомерное их использование,
«моя» богдановская Begriffsscholastik есть главный враг «мой».
максимум возможной централизации. Истощение, явившееся результатом войны и нарушения непрерывности производственного процесса в период распада, требует с точки зрения
общественно-организационной техники
не то слово
как раз перехода к социалистическим производственным отношениям. Стоит только поставить общий вопрос, как возможна система хотя бы относительного равновесия, или, вернее, как возможно создание условий движения к такому равновесию, чтобы понять категорическую обязательность централизованного и формально ?? обобществленного хозяйства.
[83] ...диктатура пролетариата неизбежно сопровождается скрытой или более или менее открытой борьбой между организующей тенденцией пролетариата и товарно-анархической тенденцией крестьянства.
надо было сказать: между социалистической тенденцией пролетариата и товарно-капиталистической тенденцией крестьянства. Подставлять здесь слово организующей есть теоретическая неверность, шаг назад от Карла Маркса к Луи Блану.
[130] Рассматривание общественной, и притом иррациональной, слепой, системы с точки зрения равновесия ничего общего, конечно, не имеет с harmonia praestabilitata [предустановленной гармонией. — Ред.], ибо оно исходит из факта существования этой системы и из такого же факта ее развития...
Это очень хорошо. Но не точнее ли говорить о «необходимости известной пропорциональности», чем о «точке зрения равновесия»? Точнее, вернее, ибо объективно первое, а второе приоткрывает дверь философским шатаниям в сторону от материализма к идеализму.
[130-131] ...Задача состоит в том, чтобы анализировать перестройку общественной системы. Здесь: a) растет коллективный, собирательный, сознательный хозяйствующий субъект — пролетарское государство со всеми его соподчиненными органами; b) поскольку сохраняется анархическо-товарная система, постольку сохраняется иррациональный, слепой «рок» рынка, т. е.
опять-таки общественная стихия,
Вот именно!
все больше подпадающая под регулирующее воздействие окристаллизовавшегося общественно-сознательного центра; c) наконец, поскольку налицо элементы распада социальных связок (напр., образование замкнутых натурально-хозяйственных ячеек),
элементы распада лимитируются... Уф!
то они, с одной стороны,
почему не проще: «их ограничивает»? О, академизм! О, ложноклассицизм! О, Третьяковский.
«лимитируются» в своих действиях хозяйственной средой (самая их внутренняя реорганизация есть функция общественных сдвигов); с другой, они во все возрастающей степени вовлекаются в строительный процесс, постоянно подвергаясь планомерному воздействию со стороны государственно-хозяйственной организации пролетариата (трудовая повинность, всевозможные виды натуральной повинности и т. д.). Таким образом, даже когда отдельные элементы выпадают из общественно-производственного процесса, они находятся в постоянной сфере воздействия и сами рассматриваются # с точки зрения общественной системы производства, в моменты своей максимальной обособленности они теоретически интересны # как объект общественного притяжения, как потенциальная составная часть новой общественной системы.
# Не те слова. Ошибка «богдановской» терминологии выступает наружу: субъективизм, солипсизм. Не в том дело, кто «рассматривает», кому «интересно», а в том, что есть независимо от человеческого сознания. «Метод приобретает иной тон». Бухарин усвоил дурной тон. Тут не «тон» и не «логика», а материальное.
Однако, несмотря на то, что сохраняется значимость объективно общественного метода, этот последний приобретает иной логический тон. При анализе общественной структуры товарно-капиталистического типа все закономерности носят характер стихийных закономерностей, «слепой» силы, ибо весь общественно-производственный процесс иррационален. При анализе структуры переходного периода дело обстоит иначе, потому что здесь происходит в возрастающей пропорции рационализация общественно-хозяйственного процесса.
Материально-производственная точка зрения в общем ? тоже остается обязательной. Однако она
не «она», не «точка зрения»
претерпевает существенные изменения и ограничения. Во-первых, самый процесс производства не является a priori данной величиной...
[132 — 133] Во-вторых, может наступить чрезвычайно значительное сокращение, а местами прекращение производственного процесса. Поскольку общество не вымирает, это компенсируется другими путями: а) более экономным распределением остатков прежних производственных (чисто капиталистических) циклов, — здесь процесс потребления отрывается от процесса производства и становится несоизмеримым с последним;
b) принудительным
неверно. Прежде буржуазия «принуждала» через суды, сборщиков податей и т. п. (ср. Marx о Франции, не только о России). Теперь пролетариат принуждает прямее. Автор забыл «социально-классовые» отношения.
извлечением из деревни продуктов сельскохозяйственного производства (здесь отличие от «нормального» положения состоит в том, что это извлечение лишь отчасти фундировано непосредственно экономическими методами; следовательно, в цикл воспроизводства входит лишь одна половина «народного хозяйства»); c) непроизводительными методами получения продуктов (военная добыча, переход из рук в руки базисных складов и т. д.).
В-третьих, поскольку процесс производства отрывается от процесса потребления, постольку — даже там, где сохраняется вольный рынок — на поверхности явлений выступают потребительные мотивы.
не только «на поверхности» и не только «явлений».
Диалектическо-исторический подход не только не подлежит ограничению, а наоборот, выпячивается на первый план. Слагающиеся формы новых отношений, их переплетение со старыми, иногда в необычайно причудливых сочетаниях — все это делает из производственных отношений переходного периода комплекс sui generis [своего рода. — Ред.]. Далее совершенно понятно, что диалектическо-историческая точка зрения, которая выдвигает принцип постоянной изменчивости форм, принцип познания процесса, неизбежно должна быть подчеркнута при анализе эпохи, где происходят с небывалой быстротой прямо геологического типа сдвиги социальных пластов. Относительность «категорий» политической экономии становится ясной до полной очевидности.
Из этой фразы замечательно рельефно видно, что для автора, испорченного эклектицизмом Богданова, диалектическая «точка зрения» есть лишь одна из многих равноправных «точек зрения». Неверно!
[139 — 140] В эпоху перехода от капитализма к коммунизму революционным классом, творцом нового общества является пролетариат. Его государственная власть, его диктатура, советское государство, служит фактором разрушения старых экономических связей и создания новых. «Политическая власть, в собственном смысле этого слова, есть организованная сила одного класса, имеющая целью подчинение другого класса» [К. Маркс и Ф. Энгельс, Коммунистический манифест.]. Поскольку эта политическая власть, как «концентрированное насилие» над буржуазией, сама является экономической силой, это есть сила, разрывающая капиталистические производственные отношения, переводящая в распоряжение пролетариата материально-вещественный остов производства и постепенно вставляющая непролетарские людские элементы производства в систему новой общественно-производственной связи.
очень хорошо!
С другой стороны, это же «концентрированное насилие» отчасти обращается и вовнутрь, являясь фактором самоорганизации и принудительной самодисциплины трудящихся...
верно!
[154 — 155] Крупнейшим фактором разложения капиталистической системы является распад связи между империалистскими государствами и их многочисленными колониями. Так называемое «национальное государство» уже в довоенный период было чистейшей фикцией.
не чистейшей фикцией, а нечистой формой. Нарушение «диалектического материализма» состоит в логическом (не материальном) скачке через несколько конкретных стадий.
На самом деле, реально существовали субъекты колониальной политики, империалистские государства, представляющие из себя сложные системы, с крепким ядром и подчиненной периферией, и объекты этой колониальной политики с различными оттенками и степенями подчинения... Государственная спайка, в конечном счете опиравшаяся на вооруженную силу, имела решающее значение. Следовательно, по мере разложения государственной власти капитала, неизбежно должно начаться и разложение империалистских систем, отпадение колоний, дробление «великих держав», выделение самостоятельных «национальных государств»...
Автор забыл, что (1) наи>империал-ские государства выросли из национальных; (2) что «национальные» государства и в колониях формируются.
...колониальные восстания и национальные революции входят как составная часть
вот именно!
в великий мировой революционный процесс, который перемещает всю ось мирового хозяйства. Ибо объективно здесь налицо факторы общего распада капиталистических производственных отношений, распада, который облегчает победу пролетарской революции и диктатуры рабочего класса.
∑∑ [summa summarum, общий итог. — Ред.] = ложка дегтя в бочке меда.
Примечание 2 на странице 33 [См. выше, стр. 13, — Ред.] — наивно, почти по-детски наивно, Бухарин «взял «термины» «в том значении», в котором они употребляются тов. А. Богдановым» — — — и не подумал, что и термины и значение их у Богданова «фундированы» (да простит мне академик-автор это смешное, гелертерское слово) его философией, философией идеализма и эклектицизма. Поэтому очень часто, слишком часто автор впадает в противоречащий диалектическому материализму (т. е. марксизму) схоластицизм терминов (агностический, юмовско-кантовский по философским основам), в идеализм («логика», «точка зрения» и т. п. вне сознания их производности от материи, от объективной действительности) и т. п. Отсюда ряд как раз теоретических (к чему было претендовать на «общую теорию»?) неверностей, ученого сора, академических благоглупостей. Книга была бы совсем превосходной, если бы автор для второго издания выкинул подзаголовок, выкинул страниц 20 — 30 схоластики и бессознательно-идеалистических (в философском смысле) и эклектических упражнений в терминологии, заменил их 20 — 30 страницами фактов (из цитированной им же богатой экономической литературы). Тогда бы распухшее, нездоровое начало книги выздоровело, похудело, окрепло костьми, убавило антимарксистского жира и таким образом крепче бы «фундировало» (ха-ха)! превосходный конец книги.
Когда автор лично встает на голову — выходит очень мило и весело и непедантски. А когда он, слепо подражая богдановским «терминам» (на деле-то вовсе не «терминам», а философским ошибкам) сначала в своей книге, для ради важности, для ради академизма, частенько встает на голову, чтобы потом перевернуться и встать на ноги — вышло как раз по-педантски, некстати.
По-зво-ли-тель-но на-де-ять-ся, что во вто-ром из-да-ни-и и т. д. и т. д.
На страницах 131 и 132 ясно «выпячивается» марксизм в отличие от «богдановизма». (Ленин, Замечания на кн. Н. Бухарина, Экономика переходного периода, стр. 5 — 6, 13 — 14, 18 — 19, 20, 25, 42 — 45, 49 — 50, 58, 60 и т. д.)
Отрицание механистами ленинского этапа в развитии марксистской философии
Здесь я должен остановиться на одном, чтобы не было недоразумения. Что мы можем подразумевать под марксизмом? Под ним можно подразумевать две вещи: или перед нами методология — система методов исследования общественных явлений, или это определенная сумма идей; — скажем, мы сюда включаем теорию исторического материализма, учение о развитии капиталистических отношений и пр. и кроме того включаем целый ряд конкретных положений, т. е. берем марксизм не только как метод или теоретически-сформулированную методологию, но берем целый ряд конкретных приложений этого метода, всю сумму идей, которые получились в результате этого приложения. С последней точки зрения совершенно ясно, что ленинский марксизм есть поле гораздо более широкое, чем марксизм Маркса. Понятно, почему. Потому что к той сумме идей, которая была тогда, прибавилась как результат анализа совершенно новых явлений, совершенно новой исторической полосы новая сумма конкретных положений. В этом условном смысле ленинизм есть вывод за грань марксизма. Но если мы под марксизмом будем подразумевать не сумму идей, какова она была у Маркса, а тот инструмент, ту методологию, которая заложена в марксизме, то само собой разумеется, что ленинизм не есть нечто видоизменяющее или ревизующее методологию марксова учения. Наоборот, в этом смысле ленинизм есть полный возврат к тому марксизму, который был сформулирован самими Марксом и Энгельсом. (Бухарин, Сб. «Атака», стр. 255, Гиз, изд. 2-е.)
...Самое большое и самое великое, что внес в теоретическую и практическую сокровищницу марксизма т. Ленин, можно формулировать таким образом: у Маркса была главным образом алгебра капиталистического развития и революционной практики, а у Ленина есть и эта алгебра, и алгебра новых явлений (разрушительного и положительного порядка), и их арифметика, т. е. расшифровка алгебраической формулы под более конкретным и под еще более практическим углом зрения. (Бухарин, Сб. «Атака», стр. 258, Гиз, изд. 2-е.)
В течение нескольких последних лет т. Деборин и его школа ведут наступление против ортодоксального марксизма.
Как и полагается ревизионизму, это наступление ведется именем классиков марксизма. Но история повторяется не только в этом, а также и в следующем чрезвычайно показательном факте: деборинцы вынуждены противопоставлять одних классиков диалектического материализма другим.
Как в свое время ревизионисты II Интернационала противопоставили Энгельса Марксу, как Богданов и прочие эмпириокритики противопоставили Энгельса Плеханову, так ныне деборинцы проделывают ту же процедуру с Плехановым и Лениным. Нечего и говорить, что по существу вопроса, по всем основным проблемам марксистской философии между Лениным и Плехановым, как и их учителями, нет ровно никаких разногласий.
Нечего и говорить, что теория познания всеми ими разрешается одинаково, как одинаково разрешаются и все центральные проблемы материалистической диалектики.
Если бы Ленин расходился с Плехановым по существу, он не стал бы рекомендовать философские работы последнего как лучшие в марксистской литературе. (Сарабьянов, В защиту философии марксизма, Предисловие, стр. V, Гиз, 1929 г.)
Механицизм — философская основа правого уклона
Четвертая ошибка т. Бухарина касается вопроса о нэпе. Ошибка т. Бухарина состоит здесь в том, что он не видит двусторонности нэпа, он видит только одну сторону нэпа. Когда мы вводили нэп в 1921 г., мы направляли тогда его острие против военного коммунизма, против такого режима и порядков, которые исключают какую бы то ни было свободу торговли. Мы считали и считаем, что нэп означает известную свободу торговли. Эту сторону дела т. Бухарин запомнил. И это очень хорошо. Но т. Бухарин ошибается, полагая, что эта сторона дела исчерпывает нэп. Тов. Бухарин забывает, что нэп имеет еще другую сторону. Дело в том, что нэп вовсе не означает полной свободы торговли, свободной игры цен на рынке. Нэп есть свобода торговли в известных пределах, в известных рангах, при обеспечении регулирующей роли государства и его роли на рынке. В этом именно и состоит вторая сторона нэпа. Причем эта сторона нэпа не менее, если не более, важна, чем первая его сторона. У нас нет на рынке свободной игры цен, как это бывает обычно в капиталистических странах. Мы определяем цены на хлеб в основном. Мы определяем цены на промтовары. Мы стараемся проводить политику снижения себестоимости и снижения цен на промтовары, стремясь сохранить стабильность цен на продукты сельского хозяйства. Разве не ясно, что таких особых и специфических порядков на рынке не бывает вообще в капиталистических странах.
Из этого следует, что, пока есть нэп, должны быть сохранены обе его стороны: и первая сторона, направленная против режима военного коммунизма и имеющая своей целью обеспечение известной свободы торговли, и вторая сторона, направленная против полной свободы торговли и имеющая своей целью обеспечение регулирующей роли государства на рынке. Уничтожьте одну из этих сторон, — и у вас не будет нэпа. (Сталин, Вопросы ленинизма, стр. 404 — 405, изд. 9-е.)
Перейдем ко второму предрассудку в политической экономии, ко второй теории буржуазного типа. Я имею в виду теорию «самотека» в деле социалистического строительства, теорию, не имеющую ничего общего с марксизмом, но усердно проповедуемую нашими товарищами из правого лагеря. Авторы этой теории утверждают приблизительно следующее. Был у нас капитализм, развивалась индустрия на капиталистической базе, а деревня шла за капиталистическим городом стихийно, самотеком, преобразуясь по образу и подобию капиталистического города. Если так происходило дело при капитализме, почему не может произойти то же самое и при советском хозяйстве, почему не может деревня, мелкокрестьянское хозяйство, пойти путем самотека за социалистическим городом, стихийно преобразуясь по образу и подобию социалистического города? Авторы этой теории утверждают на этом основании, что деревня может пойти за социалистическим городом в порядке самотека. Отсюда вопрос: стоит ли нам горячиться насчет образования совхозов и колхозов, стоит ли нам ломать копья, если деревня и так может пойти за социалистическим городом?
Вот вам еще одна теория, имеющая объективно своей целью дать новое оружие в руки капиталистических элементов деревни в их борьбе против колхозов. Антимарксистская сущность этой теории не подлежит никакому сомнению.
Не странно ли, что наши теоретики все еще не удосужились расчехвостить эту странную теорию, засоряющую головы наших практиков-колхозников?
Нет сомнения, что ведущая роль социалистического города в отношении мелкокрестьянской деревни велика и неоценима. На этом именно и строится преобразующая роль индустрии в отношении сельского хозяйства. Но достаточно ли этого фактора для того, чтобы мелкокрестьянская деревня сама пошла за городом в деле социалистического строительства? Нет, недостаточно. При капитализме деревня шла стихийно за городом, потому что капиталистическое хозяйство города и мелкотоварное хозяйство крестьянина являются в своей основе однотипным хозяйством. Конечно, мелкокрестьянское товарное хозяйство не есть еще капиталистическое хозяйство. Но оно в своей основе однотипно с капиталистическим хозяйством, так как опирается на частную собственность на средства производства. Ленин тысячу раз прав, когда он говорит в своих заметках по поводу книжки т. Бухарина об «Экономике переходного периода» о «товарно-капиталистической тенденции крестьянства» в противоположность социалистической тенденции пролетариата [Курсив Ленина. — И. Ст.]. Этим именно и объясняется, что «мелкое производство рождает капитализм и буржуазию постоянно, ежегодно, ежечасно, стихийно и в массовом масштабе» (Ленин). Можно ли, следовательно, сказать, что мелкотоварное крестьянское хозяйство в своей основе однотипно с социалистическим производством в городе? Очевидно, что нельзя этого сказать, не разрывая с марксизмом. Иначе Ленин не говорил бы, что, «пока мы живем в мелкой крестьянской стране, для капитализма в России есть более прочная экономическая база, чем для коммунизма». Стало быть, теория самотека в деле социалистического строительства есть теория гнилая, антиленинская. Стало быть, чтобы мелкокрестьянская деревня пошла за социалистическим городом, необходимо еще кроме всего прочего насаждать в деревне крупные социалистические хозяйства в виде совхозов и колхозов, как базы социализма, могущие повести за собой во главе с социалистическим городом основные массы крестьянства.
Дело ясное. Теория «самотека» в социалистическом строительстве есть теория антимарксистская. Социалистический город должен вести за собой мелкокрестьянскую деревню, насаждая в деревне колхозы и совхозы и преобразуя деревню на новый, социалистический лад. (Сталин, Вопросы ленинизма, стр. 445 — 447, изд. 9-е.)
...«Теория» стихийности есть теория оппортунизма, теория преклонения перед стихийностью рабочего движения, теория фактического отрицания руководящей роли авангарда рабочего класса, партии рабочего класса.
Теория преклонения перед стихийностью решительно против революционного характера рабочего движения, она против того, чтобы движение направлялось по линии борьбы против основ капитализма — она за то, чтобы движение шло исключительно по линии «выполнимых», «приемлемых» для капитализма требований, она всецело за «линию наименьшего сопротивления». Теория стихийности есть идеология тред-юнионизма.
Теория преклонения перед стихийностью решительно против того, чтобы придать стихийному движению сознательный, планомерный характер, она против того, чтобы партия шла впереди рабочего класса, чтобы партия подымала массы до уровня сознательности, чтобы партия вела за собой движение, — она за то, чтобы сознательные элементы движения не мешали движению идти своим путем, она за то, чтобы партия лишь прислушивалась к стихийному движению и тащилась в хвосте за ним. Теория стихийности есть теория преуменьшения роли сознательного элемента в движении, идеология «хвостизма», логическая основа всякого оппортунизма.
Практически эта теория, выступившая на сцену еще до первой революции в России, вела к тому, что ее последователи, так называемые «экономисты», отрицали необходимость самостоятельной рабочей партии в России, выступали против революционной борьбы рабочего класса за свержение царизма, проповедовали тред-юнионистскую политику в движении и вообще отдавали рабочее движение под гегемонию либеральной буржуазии.
Борьба старой «Искры» и блестящая критика теории «хвостизма», данная в брошюре Ленина «Что делать?», не только разбили так называемый «экономизм», но создали еще теоретические основы действительно революционного движения русского рабочего класса.
Без этой борьбы нечего было и думать о создании самостоятельной рабочей партии в России и об ее руководящей роли в революции.
Но теория преклонения перед стихийностью не есть только русское явление. Она имеет самое широкое распространение, правда, в несколько другой форме, во всех без исключения партиях II Интернационала. Я имею в виду опошленную лидерами II Интернационала так называемую теорию «производительных сил», которая все оправдывает и всех примиряет, которая констатирует факты и объясняет их после того, как они уже надоели всем, и, констатируя, успокаивается на этом. Маркс говорил, что материалистическая теория не может ограничиваться объяснением мира, что она должна еще изменять его. Но Каутскому и Ко нет дела до этого, они предпочитают остаться при первой части формулы Маркса. Вот один из многих примеров применения этой «теории». Говорят, что перед империалистической войной партии II Интернационала грозились объявить «войну войне», если империалисты начнут войну. Говорят, что перед самым началом войны эти партии положили под сукно лозунг «война войне» и провели в жизнь противоположный лозунг о «войне за империалистическое отечество». Говорят, что результатом этой смены лозунгов были миллионы жертв из рабочих. Но было бы ошибочно думать, что тут есть виновные, что кто-то изменил рабочему классу или предал его. Ничуть не бывало! Все произошло так, как оно должно было произойти. Во-первых, потому, что Интернационал есть «инструмент мира», а не войны. Во-вторых, потому, что при том «уровне производительных сил», который имелся в то время, ничего другого нельзя было предпринять. «Виноваты» «производительные силы». Это «нам» в точности объясняет «теория производительных сил» господина Каутского. А кто не верит в эту «теорию», тот не марксист. Роль партий? Их значение в движении? Но что может поделать партия с таким решающим фактором, как «уровень производительных сил»?..
Таких примеров фальсификации марксизма можно было бы привести целую кучу.
Едва ли нужно доказывать, что этот фальсифицированный «марксизм», призванный прикрыть наготу оппортунизма, является лишь видоизменением на европейский лад той самой теории «хвостизма», с которой воевал Ленин еще до первой русской революции. (Сталин, Вопросы ленинизма, стр. 17 — 19, изд. 9-е.)
Противоположность методологических основ большевизма и меньшевизма
Существуют две группы марксистов. Обе они работают под флагом марксизма, считают себя «подлинно» марксистскими. И все-таки они далеко не тождественны. Более того: между ними целая пропасть, ибо методы их работы диаметрально противоположны.
Первая группа обычно ограничивается внешним признанием марксизма, его торжественным провозглашением. Не умея или не желая вникнуть в существо марксизма, не умея или не желая претворить его в жизнь, она живые и революционные положения марксизма превращает в мертвые, ничего не говорящие формулы. Свою деятельность она основывает не на опыте, не на учете практической работы, а на цитатах из Маркса. Указания и директивы черпает она не из анализа живой действительности, а из аналогий исторических параллелей. Расхождение слова с делом — такова основная болезнь этой группы. Отсюда разочарования и вечное недовольство судьбой, которая сплошь и рядом подводит ее, оставляет «с носом». Имя этой группы — меньшевизм (в России), оппортунизм (в Европе). Тов. Тышко (Иогихес) на Лондонском съезде довольно метко охарактеризовал эту группу, сказав, что она не стоит, а лежит на точке зрения марксизма.
Вторая группа, наоборот, переносит центр тяжести вопроса от внешнего признания марксизма на его проведение, на его претворение в жизнь. Намечение путей и средств осуществления марксизма, соответствующих обстановке, изменение этих путей и средств, когда обстановка меняется, — вот на что, главным образом, обращает свое внимание эта группа. Директивы и указания черпает эта группа не из исторических аналогий и параллелей, а из изучения окружающих условий. В своей деятельности опирается она не на цитаты и изречения, а на практический опыт, проверяя каждый свой шаг на опыте, учась на своих ошибках и уча других строительству новой жизни. Этим собственно и объясняется, что в деятельности этой группы слово не расходится с делом, и учение Маркса сохраняет полностью свою живую революционную силу. К этой группе вполне подходят слова Маркса, в силу которых марксисты не могут останавливаться на том, чтобы объяснить мир, а должны идти дальше, с тем чтобы изменить его. Имя этой группы — большевизм, коммунизм.
Организатором и вождем этой группы является В. И. Ленин. (Сталин, О Ленине, стр. 3 — 4.)
Идеалистическое понимание философии меньшевиствующими идеалистами
Освобождение или отделение логических категорий от конкретного предметного содержания делает возможным превращение логики в самостоятельную науку. Логика есть наука о мышлении.
...Логика лежит в основании всех наук, составляя их фундамент и основу. Она имеет своим объектом не какие-либо определенные чувственные и эмпирические предметы, а те общие логические категории, которые лежат в основе всех наук. (Деборин, Сб. «Философия и марксизм», стр. 270 и 272, Гиз, 1930 г.)
Реставрирование и канонизирование Гегеля у меньшевиствующих идеалистов
Система диалектики нашего времени может возникнуть лишь как вскрытая сущность всего нашего знания, т. е. энциклопедическое знание является предпосылкой ее создания...
Что же мы, по чести говоря, должны сказать о своих силах? Правда, мы начинаем далеко не с пустого места. Мы имеем гениальную систему гегелевской диалектики и разбросанные «намеки» на теорию материалистической диалектики у наших классиков. Гегелевская система диалектики идеалистична — она должна быть переведена на материалистический язык. Но подобный перевод может быть в лучшем случае материалистическим комментарием или изложением диалектики гегелевских времен. С этого надо начать — это есть начало только. Гегелевская система диалектики является системой своего времени. Она должна быть переведена на язык современного материализма. (Гоникман, Журнал «Проблемы марксизма» № 2 за 1932 г., стр. 22 — 23.)
Гегель в диалектике понятий угадал диалектику вещей. Вопреки своему идеализму Гегель уже сам нащупывал материалистические корни диалектики, ибо он искал ее не в рассудке, а в «идее», т. е. в объективной действительности.
Гегель синтезировал в одно целое теорию познания, диалектику и логику.
Гегель правильно разрешил, по крайней мере теоретически, вопрос о взаимоотношении теории и практики, что дало возможность Марксу ввести критерий практики в теорию познания.
У Гегеля мы находим зачатки исторического материализма, поскольку он нащупывает роль орудий труда (и техники вообще) в процессе производства.
Гегель открыл в «Логике» основные законы диалектики и изложил их хотя и на идеалистический лад, но в систематической форме. Порядок расположения категорий в основном надо признать правильным и соответствующим действительному ходу развития человеческого познания. (Деборин, Предисловие к «Ленинскому сборнику» IX, стр. 19.)
Так как идеи составляют лишь «отблеск» реального мира в наших головах, так как, стало быть, идее объективное существование не присуще, то все учение Гегеля о понятии и идее, как оно развито особенно в последней части «Логики», подлежит радикальной переработке в соответствии с материалистическим пониманием мира. Из этого не следует однако, что высказываемые Гегелем в этой части «Логики» взгляды сами по себе не заслуживают самого серьезного внимания...
Что касается учения о бытии и сущности, то нам представляется, что эти два отдела не нуждаются в радикальной переработке в смысле устранения тех или иных отдельных частей.
Речь может идти только о материалистической их трактовке и о тех или иных дополнениях (необходимо включить время и пространство в учение о бытии), о некоторой перегруппировке категорий и об их большей конкретизации...
Мы вместе с Гегелем должны начинать логику с категорий бытия как с непосредственно существующих определений реального принципа, т. е. с материальной субстанции. На этой первой ступени материя, разумеется, фигурирует только в качестве неопределенного субстрата, который по мере движения вперед обогащается все более и более конкретными определениями.
Часто приходится встречаться с мнением, что Гегель поступил-де неправильно, взяв качество как первую ступень бытия. Он должен был бы начать с количества или даже с меры. Нам представляются эти рассуждения ошибочными. Прежде всего, не подлежит сомнению, что структура гегелевской логики, поскольку она касается взаимного отношения бытия и сущности, в общем должна быть признана вполне соответствующей действительному ходу процесса познания. (Деборин, Вступительная статья к I тому соч. Гегеля, стр. LXVIII — LXIX.)
Основная мысль Гегеля в критике им критицизма и всякой теории познания сводится к тому, что критика мысли, т. е. исследование ее способностей, должна идти рука об руку с деятельностью мысли. Гегель разрешает проблему познания в свете всемирно-исторической практики человечества. Дуализм субъекта и объекта, познания и предмета преодолевается не посредством созерцания, так сказать, этих противоположностей, а в результате борьбы субъекта с объектом, взаимного их сопоставления и сравнения в процессе исторической жизни человечества. «Нельзя выучиться плавать, не входя в воду». История человеческого познания дает нам ключ к уразумению и правильному разрешению самой проблемы знания. Разнообразные формы мысли и познания соответствуют различным историческим ступеням в ходе развития жизни во всех ее проявлениях, — в процессе исторического становления человечества. Гегель впервые понял необходимость применения исторического метода к самому процессу знания. Та и другая форма знания является продуктом исторического развития, и сама покоится на тех низших формах, из которых она произошла путем их преодоления. Гегель показал, что сознание человечества имеет свою историю и что история этого сознания человечества совпадает с историей всех других форм жизни, с которыми она составляет одну целостную истину. (Деборин, Философия и марксизм, стр. 238, Гиз, 1930 г.)
Для Гегеля в самом деле в высшей степени характерно то, что он отводит такое почетное место практике, видя в ней необходимое звено в процессе познания. Мало того, в системе категорий практика стоит непосредственно после теоретической идеи и перед объективной истиной, что должно означать, что практика является критерием познания и переходом к объективной истине. «Примирение между субъектом и объектом, — говорит Гегель, — состоит в том, что воля возвращается к предположению знания, т. е. она признает единство теоретической идеи с практической». Таким образом, и проблема единства субъекта и объекта также получает правильное разрешение на почве единства теории и практики. (Деборин, Предисловие к «Ленинскому сборнику» IX, стр. 16 — 17.)
Ленин считал в основном правильным гегелевское построение, выражающееся в движении нашего познания (равно как и исторического процесса развития человеческого познания и вместе с ним и всей науки вообще) от непосредственного бытия (качество, количество, мера) к сущности, понятию и абсолютной идее, которую Ленин понимает как полную истину.
Развивая дальше свои мысли по вопросу о гегелевской структуре «Логики», т. е. диалектики научного познания, Ленин пишет следующее: «Сначала мелькают впечатления, затем выделяется нечто, потом развиваются понятия качества (определения вещи или явления) и количества. Затем изучение и размышление направляют мысль к познанию тождества — различия — основы — сущности versus явления, причинности etc. Все эти моменты (шаги, ступени, процессы) познания направляются от субъекта к объекту, проверяясь практикой и приходя через эту проверку к истине (= абсолютной идее)». Стало быть, и из этого рассуждения Ленина вытекает согласие его с Гегелем в вопросе об общем ходе развития человеческого познания и следовательно также в вопросе о структуре логики. (Деборин, Предисловие к «Ленинскому сборнику» IX, стр. 6 — 7.)
Если Маркс и Энгельс, заимствуя у Гегеля основы его метода, отбросили его систему, то можно сказать, что они оказались лучшими и более последовательными гегельянцами, чем сам Гегель. Теория познания, как это еще будет выяснено в другой связи, поглощается методологией. Критика способностей разума растворяется в историю их, ибо истинное их значение содержится в их развитии и в том, что они составляют результат этого развития. Субъект и объект являются историческими категориями, а не метафизическими сущностями, — вот исходная точка Маркса, примыкающего непосредственно в этом отношении к Гегелю-диалектику. Для правильного понимания марксизма это положение имеет фундаментальное значение. (Деборин, сб. «Философия и марксизм», стр. 245 — 246, Гиз, 1930 г.)
Ленин об отношении марксизма к идеалистической диалектике Гегеля
...Рассуждения на тему, что марксизм связывается с гегельянством [Я говорю, разумеется, не об историческом происхождении марксизма, а о его современном содержании.], с верой в триады, в абстрактные, не требующие проверки фактами догмы и схемы, в обязательность для каждой страны пройти через фазу капитализма и т. п., оказываются пустой болтовней.
Марксизм видит свой критерий в формулировке и в теоретическом объяснении идущей перед нашими глазами борьбы общественных классов и экономических интересов. (Ленин, Экономическое содержание народничества (1894 г.), Соч., т. I, стр. 282.)
Логику Гегеля нельзя применять в данном ее виде: нельзя брать как данное. Из нее надо выбрать логические (гносеологические) оттенки, очистив от мистики идей; это еще большая работа. («Ленинский сборник XII, стр. 205.)
Маркс говорит, что его метод — «прямо противоположен» методу Гегеля. По Гегелю, развитие идеи, по диалектическим законам триады, определяет собой развитие действительности. Только в этом случае, разумеется, и можно толковать о значении триад, о непререкаемости диалектического процесса. По-моему — наоборот, — говорит Маркс: «Идеальное есть только отражение материального». И все дело сводится таким образом к «позитивному пониманию настоящего и его необходимого развития»: для триад не остается и другого места, как роль крышки и шелухи («я кокетничал гегелевским языком» — говорит Маркс в этом же Послесловии), которой способны интересоваться одни филистеры. (Ленин, Что такое «друзья народа» (1894 г.), Соч., т. I, стр. 86.)
Я вообще стараюсь читать Гегеля материалистически: Гегель есть поставленный на голову материализм (по Энгельсу) — т. е. я выкидываю большей частью боженьку, абсолют, чистую идею etc. («Ленинский сборник» IX, стр. 59.)
Отрицание меньшевиствующими идеалистами ленинского этапа в развитии философии
Ленин в философии, конечно, является «учеником» Плеханова, о чем он сам неоднократно заявлял. Но то обстоятельство, что он учился у Плеханова, не мешало Ленину самостоятельно подходить к целому ряду вопросов и в некоторых существенных пунктах исправить Плеханова. Оба эти мыслителя в известном смысле дополняют друг друга. Плеханов прежде всего — теоретик, Ленин же прежде всего — практик, политик, вождь. (Деборин, Ленин как мыслитель, стр. 26, Гиз, 1929 г., изд. 3-е.)
Ленин был величайшим практическим материалистом, т. е. философом практической борьбы за изменение действительности, опираясь при этом на теорию материализма, на ту философию, которая исходит из материалистического понимания природы человека и истории...
Ленин лучше других предвидел будущее. Для того чтобы предвидения осуществились, надо было действовать в том направлении, в каком развивалась жизнь, в каком шел процесс жизни. Это и делал Ленин. Он был главным образом философом-практиком [Курсив составителей.]. (Деборин, Ленин как мыслитель, стр. 7, Гиз, 1929 г., изд. 3-е.)
Ленин является гениальным учеником и последователем Маркса. Несомненно, что вся сила Ленина заключалась, помимо его личной гениальности, в правильном применении марксизма на практике, в проведении его в жизнь [Курсив составителей.]...
Маркс великий, гениальный теоретик, колоссальный ум, который видит на сотни лет вперед. Буржуазия таких мыслителей не выдвигала и никогда не имела. Она имела, разумеется, много крупных, гениальных умов; они строили всеобъемлющие философские системы; они сделали очень много вообще для науки. Но на их системах лежала печать «академизма». Эти мыслители и ученые добирались до отдаленнейших небесных тел, до глубин атома. Но для общественно-исторической науки они сделали сравнительно очень мало. Здесь они были грубыми эмпириками, ибо история против них. Они должны были остановить и ограничить ход исторического развития. Вся духовная мощь пролетарских революционных мыслителей сосредоточилась на овладении человеческим обществом, на перестройке его, на познании движущих его сил. Маркс и поднял общественные науки на недосягаемую высоту, на высоту точной науки. Марксизм превратил политику в науку. Ленин был гениальным политиком той школы [Курсив составителей.]. Теоретическую базу научной политики составлял для него марксизм. Поэтому надлежит не противопоставлять ленинизм — марксистскую политику и тактику — марксизму как философской, исторической и экономической теории, на которой политика и тактика Ленина строились, а видеть в нем применение и дальнейшее развитие марксизма. (Деборин, Ленин как мыслитель, стр. 12, 1929 г., изд. 3-е.)
Владимир Ильич приступил вплотную к изучению Гегеля в 1914 г., намереваясь, по-видимому, написать специальную работу о материалистической диалектике. Ему удалось проработать основные сочинения Гегеля, «Метафизику» Аристотеля, двухтомный труд Лассаля о Гераклите Темном, ряд сочинений старых и новейших авторов о философии Гегеля и в связи с этим различные труды по вопросам теории и истории естествознания. В его философских тетрадях мы находим список книг, намеченных к дальнейшей проработке в связи с изучением Гегеля. Но обработать весь этот материал и изложить в систематической форме результаты своих исследований Ленину, к сожалению, не удалось, так как относительное политическое «затишье», давшее Ленину возможность в этот период «передышки» заняться серьезной научной работой, скоро прекратилось, и он вынужден был забросить свои ученые занятия.
Нет никакого сомнения в том, что, если бы ему удалось довести начатое дело до конца, он дал бы серьезный толчок дальнейшему развитию диалектического материализма, подняв его на более высокую ступень [Курсив составителей.]. (Деборин, Предисловие к IX «Ленинскому сборнику», стр. 3.)
Совпадение оценок Ленина как теоретика у меньшевиствующих идеалистов и троцкистов
Ленин отражает собой рабочий класс не только в его пролетарском настоящем, но и в его столь еще свежем крестьянском прошлом. У этого самого бесспорного из вождей пролетариата не только мужицкая внешность, но и крепкая мужицкая подоплека. Перед Смольным стоит памятник другому большому человеку мирового пролетариата: Маркс на камне, в черном сюртуке. Конечно, это мелочь, но Ленина, даже мысленно, никак не оденешь в черный сюртук. На некоторых портретах Маркс изображен с широко открытой крахмальной манишкой, на которой болтается что-то вроде монокля. Что Маркс не был склонен к кокетливости — это слишком ясно для тех, кто имеет понятие о духе Маркса. Но Маркс родился и вырос на иной национально-культурной почве, дышал иной атмосферой, как и верхи немецкого рабочего класса своими корнями уходят не в мужицкую деревню, а в цеховое ремесло и в сложную городскую культуру средних веков.
Самый стиль Маркса богатый и прекрасный, сочетание силы и гибкости, гнева и иронии, суровости и изысканности несет в себе литературные и эстетические накопления всей предшествующей социально-политической немецкой литературы, начиная с реформации и ранее. Литературный и ораторский стиль Ленина страшно прост, утилитарен, аскетичен, как и весь его уклад. Но в этом могучем аскетизме нет и тени моралистики. Это не принцип, не надуманная система и уж конечно не рисовка, — это просто внешнее выражение внутреннего сосредоточения сил для действия. Это хозяйская мужицкая деловитость — только в грандиозном масштабе.
Маркс — весь в «Коммунистическом манифесте», в предисловии к своей «Критике», в «Капитале». Если б он даже не был основателем Первого Интернационала, он навсегда остался бы тем, чем является сейчас. Наоборот, Ленин весь в революционном действии. Его научные работы — только подготовка к действию. Если бы он не опубликовал в прошлом ни одной книги, он навсегда вошел бы в историю таким, каким входит теперь: вождем пролетарской революции, основателем Третьего Интернационала. (Троцкий, О Ленине, стр. 147 — 148, Гиз, изд. 2-е.)
То обстоятельство, что рабочий класс на двух хребтах своего потока поднял такие две фигуры, как Маркс и Ленин, является колоссальным плюсом революции. Маркс — пророк со скрижалями, а Ленин — величайший выполнитель заветов, научающий не пролетарскую аристократию, как Маркс, а классы, народы на опыте, в тягчайшей обстановке действуя, маневрируя и побеждая. (Троцкий, О Ленине, стр. 160, Гиз, изд. 2-е.)
...После Маркса марксистская мысль развивалась преимущественно в сфере экономики, в историко-социологической области, а не в области применения диалектического материализма к естествознанию. На это были, разумеется, свои причины. Но здесь мне важно заметить, что Маркс совершенно неповинен в таком итоге, — наоборот, в марксизме, в методе диалектического материализма уже заложены все возможности необходимых теоретических обобщений на базе естествознания. Нужна ли нам система законченного диалектико-материалистического воззрения на природу, будет ли это прочное здание, или только построечные леса? Это вопрос другой. Важно лишь отметить, что для построения такой системы взглядов (при условии разработки конкретных данных точных наук) все необходимые элементы в марксизме есть.
На основе и экономического и социологического анализа сущего построена марксова теория капиталистического общества, в том числе теория капиталистического государства, теория гибели буржуазного общества и теория пролетарской диктатуры. Наконец, приложение марксова метода к непосредственной практике рабочего движения даст то, что можно назвать теоретическими предпосылками марксистской тактики. Этот элемент ни в коем случае не должен быть исключен из сферы теории марксизма и ленинизма, потому что именно здесь мы подходим к последнему звену всей теоретической системы, к звену, где теория непосредственно смыкается с практикой...
Пробежим снова по вышеизложенному перечню основных элементов марксизма и посмотрим, что мог дать и дал нового Ленин в области теории после Маркса...
I. Что касается общефилософского метода, то Ленин взял его целиком у Маркса, защищал от нападений противников и блестяще применил (вместе с методом исторического материализма) на конкретной философской работе «Материализм и эмпириокритицизм» и т. д. Поскольку Ленин писал о методе диалектического материализма, он писал как сторонник этого метода, писал в защиту того понимания метода Маркса и Энгельса, какое он считал правильным и «с подлинным верным».
II. Что касается исторического материализма, то и здесь Ленин целиком усвоил метод Маркса, блестяще применял его во всех теоретических и конкретно-исследовательских работах без исключения, гениально применял также при анализе общественной ситуации для тактических целей. Но сам он очень немного писал по методологии исторического материализма, и вряд ли это было случайностью. Он считал, что метода исторического материализма — так, как его изложил Маркс и как он, Ленин, его понял, вполне достаточно и для конкретных исследований и для руководства конкретной борьбой пролетариата.
III. Что касается теории классовой борьбы, то здесь уже дело обстоит несколько иначе. У него нет ни одной специальной работы, которая представляла бы собой систематизированное дополнение и развитие теории классовой борьбы Маркса, дополнение уже на основе опыта новой эпохи. Но отсутствие специальной работы на эту тему, не совсем понятное с приват-доцентской точки зрения, не мешало Ленину на протяжении своей 30-летней политической и литературной деятельности разбросать в своих многочисленных работах много таких обобщений и теоретических замечаний, которые еще ждут своих кодификаторов. (Я имею в виду, конечно, кодификаторов, понимающих суть дела и соединяющих отдельные мысли в систему своим умом, а не гуммиарабиком. К сожалению, именно последнее «творчество» у нас пока преобладает.) Кто-то, кажется т. Бухарин, правильно заметил, что Ленина надо уметь читать, что у него глубина мысли с первого взгляда незаметна вследствие необычайной простоты изложения. Это абсолютно верно. За этой простотой скрывается крайне разветвленная, сложная, диалектически подвижная система мыслей, выдвигающаяся на бумагу лишь концом своих выводов. Я еще вернусь ниже к методу изложения Ленина, совершенно отличному от марксова метода. Здесь же я остановился на этом вот почему. То новое, что внес Ленин в теорию классовой борьбы, представляет из себя сгущение теории над практикой классовой борьбы пролетариата, которой Ленин руководил. Эти сгустки теории надо не только соединить в систему на основе записанных обобщений, но их надо пополнить изучением теоретических предпосылок ленинской тактики, предпосылок, которые непосредственно самим Лениным не излагались обыкновенно. А это не менее половины всей работы. Только после осуществления этой работы можно будет сказать, в какую сторону развил и дополнил Ленин теорию классовой борьбы Маркса и в частности чем пополнил типовое описание важнейших классов капиталистического общества.
IV. Что касается теории капиталистического общества и капиталистического хозяйства, т. е. основного в марксовой экономии и в конкретном социологическом анализе сущего, то здесь теоретические работы Ленина резко делятся на две части: на работы, которые относятся к анализу капиталистических отношений, и на работы, которые закладывают фундамент теоретического анализа новой послекапиталистической экономики. Это целиком относится также и к социологическим вопросам, к теории нового пролетарского государства, к социологическому анализу советского общества, т. е. общества без класса крупных землевладельцев и с прослойкой новой буржуазии при диктатуре пролетариата.
В самом деле. Если мы рассмотрим все основные работы Ленина первого периода, то они представляют из себя изложение, развитие и защиту основных конструктивных идей марксовой теории капиталистического хозяйства, во-первых, и приложение их к исследованию капиталистических отношений России, во-вторых. Ленин здесь не дублировал марксовых исследований, он целиком опирался на эти исследования, считая их в основном законченными. Таковы все его экономические работы, связанные с критикой критиков Маркса, работы, посвященные анализу аграрных отношений России, и т. д.
Наоборот, начиная приблизительно с 1913 — 1914 гг., Ленин переходит к работе, которую кратко можно назвать подготовкой теоретической базы переходной эпохи и нового общества. Таковы его работы по национальному вопросу. Такова далее его замечательнейшая работа об империализме, такова работа о государстве, таковы, наконец, все его статьи и речи, относящиеся к проблемам советского хозяйства и советского государства. Если между Марксом и Лениным как теоретиками лежит где-либо разграничительная линия, то она проходит приблизительно именно здесь. (Преображенский, Журнал «Воинствующий материализм», кн. 2, стр. 38 — 39, 40, 43, 44 — 46.)
Меньшевиствующий идеализм и троцкизм
...Почему Ленин воевал, в таком случае, с идеей «перманентной (непрерывной) революции»?
Потому, что Ленин предлагал «исчерпать» революционные способности крестьянства и использовать до дна его революционную энергию для полной ликвидации царизма, для перехода к пролетарской революции, между тем как сторонники «перманентной революции» не понимали серьезной роли крестьянства в русской революции, недооценивали силу революционной энергии крестьянства, недооценивали силу и способность русского пролетариата повести за собою крестьянство и затрудняли таким образом дело высвобождения крестьянства из-под влияния буржуазии, дело сплочения крестьянства вокруг пролетариата.
Потому, что Ленин предлагал увенчать дело революции переходом власти к пролетариату, между тем как сторонники «перманентной революции» думали начать дело прямо с власти пролетариата, не понимая, что тем самым они закрывают глаза на такую «мелочь», как пережитки крепостничества, и не принимают в расчет такую серьезную силу, как русское крестьянство, не понимая, что такая политика может лишь затормозить дело завоевания крестьянства на сторону пролетариата.
Ленин воевал, стало быть, со сторонниками «перманентной революции» не из-за вопроса о непрерывности, ибо Ленин сам стоял на точке зрения непрерывной революции, а из-за недооценки ими роли крестьянства, являющегося величайшим резервом пролетариата, из-за непонимания идеи гегемонии пролетариата.
Идея «перманентной революции» не есть новая идея. Ее выдвинул впервые Маркс в конце 40-х годов в известном своем «Обращении» к «Союзу коммунистов» (1850 г.). Из этого документа и взята нашими «перманентниками» идея непрерывной революции. Следует заметить, что наши «перманентники», взяв ее у Маркса, несколько видоизменили ее и, видоизменив, «испортили» ее, сделав непригодной для практического употребления. Понадобилась опытная рука Ленина для того, чтобы выправить эту ошибку, взять идею непрерывной революции Маркса в ее чистом виде и сделать ее одним из краеугольных камней своей теории революции.
Вот что говорит Маркс в своем «Обращении» о непрерывной революции, после того как он перечисляет ряд революционно-демократических требований, к завоеванию которых призывает он коммунистов:
«В то время, как демократические мелкие буржуа хотят с проведением возможно большего числа вышеуказанных требований наиболее быстро закончить революцию, наши интересы и наши задачи заключаются в том, чтобы сделать революцию непрерывной до тех пор, пока все более или менее имущие классы не будут устранены от господства, пока пролетариат не завоюет государственной власти, пока ассоциации пролетариев не только в одной стране, но и во всех господствующих странах мира не разовьются настолько, что конкуренция между пролетариями этих стран прекратится, и пока по крайней мере решающие производительные силы не будут сконцентрированы в руках пролетариев».
Иначе говоря:
а) Маркс вовсе не предлагал начать дело революции в Германии 50-х годов прямо с пролетарской власти вопреки планам наших русских «перманентников»;
б) Маркс предлагал лишь увенчать дело революции пролетарской государственной властью, сталкивая шаг за шагом с высоты власти одну фракцию буржуазии за другой, с тем чтобы, добившись власти пролетариата, разжечь потом революцию во всех странах, — в полном соответствии со всем тем, чему учил Ленин и что он проводил в жизнь в ходе нашей революции, следуя своей теории пролетарской революции в обстановке империализма.
Выходит, что наши русские «перманентники» не только недооценили роли крестьянства в русской революции и значения идеи гегемонии пролетариата, но и видоизменили еще (к худшему) марксову идею «перманентной» революции, сделав ее непригодной для практики.
Вот почему Ленин высмеивал теорию наших «перманентников», называя ее «оригинальной» и «прекрасной» и обвиняя их в нежелании «подумать о том, в силу каких причин жизнь шла целых десять лет мимо этой прекрасной теории» (статья Ленина писана в 1915 г., спустя 10 лет по появлении в России теории «перманентников», — см. т. XVIII, стр. 317).
Вот почему Ленин считал эту теорию полуменьшевистской, говоря, что она «берет у большевиков призыв к решительной революционной борьбе пролетариата и к завоеванию им политической власти, а у меньшевиков — «отрицание» роли крестьянства» (см. статью Ленина «О двух линиях революции», там же). (Сталин, Вопросы ленинизма, стр. 25 — 26, изд. 9-е.)
Оппортунисты всех стран утверждают, что пролетарская революция может начаться — если вообще она должна где-либо начаться по их теории — лишь в промышленно-развитых странах, что чем развитее в промышленном отношении эти страны, тем больше шансов на победу социализма, причем возможность победы социализма в одной стране, да еще капиталистически мало развитой, исключается у них, как нечто совершенно невероятное. Ленин еще во время войны, опираясь на закон неравномерного развития империалистических государств, противопоставляет оппортунистам свою теорию пролетарской революции о победе социализма в одной стране, если даже эта страна является капиталистически менее развитой.
Известно, что Октябрьская революция целиком подтвердила правильность ленинской теории пролетарской революции.
Как обстоит дело с «перманентной революцией» т. Троцкого с точки зрения ленинской теории пролетарской революции?
Возьмем брошюру т. Троцкого «Наша революция» (1906 г.). Тов. Троцкий пишет:
«Без прямой государственной поддержки европейского пролетариата рабочий класс России не сможет удержаться у власти и превратить свое временное господство в длительную социалистическую диктатуру. В этом нельзя сомневаться ни минуты» (см. «Наша революция», стр. 278).
О чем говорит эта цитата? Да о том, что победа социализма в одной стране, в данном случае в России, невозможна «без прямой государственной поддержки европейского пролетариата», т. е. до завоевания власти европейским пролетариатом.
Что общего между этой «теорией» и положением Ленина о возможности победы социализма «в одной, отдельно взятой, капиталистической стране»?
Ясно, что тут нет ничего общего.
Но допустим, что эта брошюра т. Троцкого, изданная в 1906 г., когда трудно было определить характер нашей революции, содержит невольные ошибки и не вполне соответствует взглядам т. Троцкого в более поздний период. Рассмотрим другую брошюру т. Троцкого, его «Программу мира», появившуюся в свет перед Октябрьской революцией 1917 г. и переизданную теперь (в 1924 г.) в книге «1917». В этой брошюре т. Троцкий критикует ленинскую теорию пролетарской революции о победе социализма в одной стране и противопоставляет ей лозунг Соединенных штатов Европы. Он утверждает, что победа социализма в одной стране невозможна, что победа социализма возможна лишь как победа нескольких основных стран Европы (Англии, России, Германии), объединяющихся в Соединенные штаты Европы, либо она вовсе невозможна. Он прямо говорит, что «победоносная революция в России или Англии немыслима без революции в Германии, и наоборот». (См. «1917», т. III сочинений Троцкого, ч. 1, стр. 89.)
«Единственное сколько-нибудь конкретное историческое соображение, — говорит т. Троцкий, — против лозунга Соединенных штатов было формулировано в швейцарском «Социал-демократе» (тогдашний центральный орган большевиков. — И. Ст.) в следующей фразе: «Неравномерность экономического и политического развития есть безусловный закон капитализма». Отсюда «Социал-демократ» делал тот вывод, что возможна победа социализма в одной стране и что незачем поэтому диктатуру пролетариата в каждом отдельном государстве обусловливать созданием Соединенных штатов Европы. Что капиталистическое развитие разных стран неравномерно, это совершенно бесспорное соображение. Но самая эта неравномерность весьма неравномерна. Капиталистический уровень Англии, Австрии, Германии или Франции не одинаков. Но по сравнению с Африкой и Азией все эти страны представляют собой капиталистическую «Европу», созревшую для социальной революции. Что ни одна страна не должна «дожидаться» других в своей борьбе — это элементарная мысль, которую полезно и необходимо повторять, дабы идея параллельного интернационального действия не подменялась идеей выжидательного интернационального бездействия. Не дожидаясь других, мы начинаем и продолжаем борьбу на национальной почве в полной уверенности, что наша инициатива даст толчок борьбе в других странах; а если бы этого не произошло, то безнадежно думать, — так свидетельствуют и опыт истории и теоретические соображения, — что, например, революционная Россия могла бы устоять перед лицом консервативной Европы, или социалистическая Германия могла бы остаться изолированной в капиталистическом мире». (См. т. III сочинений Троцкого, ч. 1, стр. 89 — 90.)
Как видите, перед нами та же теория одновременной победы социализма в основных странах Европы, как правило, исключающая ленинскую теорию революции о победе социализма в одной стране.
Слов нет, что для полной, победы социализма, для полной гарантии от восстановления старых порядков необходимы совместные усилия пролетариев нескольких стран. Слов нет, что без поддержки нашей революции со стороны пролетариата Европы пролетариат России не мог бы устоять против общего напора, точно так же как без поддержки революционного движения на Западе со стороны революции в России не могло бы это движение развиваться тем темпом, каким оно стало развиваться после пролетарской диктатуры в России. Слов нет, что нам нужна поддержка. Но что такое поддержка нашей революции со стороны западноевропейского пролетариата? Сочувствие европейских рабочих к нашей революции, их готовность расстроить план империалистов насчет интервенции — есть ли все это поддержка, серьезная помощь? Безусловно, да. Без такой поддержки, без такой помощи не только со стороны европейских рабочих, но и со стороны колониальных и зависимых стран пролетарской диктатуре в России пришлось бы туго. Хватало ли до сих пор этого сочувствия и этой помощи, соединенной с мощью нашей Красной армии и с готовностью рабочих и крестьян России грудью отстоять социалистическое отечество, — хватало ли всего этого для того, чтобы отбить атаки империалистов и завоевать себе необходимую обстановку для серьезной строительной работы? Да, хватало. Растет ли это сочувствие или убывает? Безусловно, растет. Есть ли у нас, таким образом, благоприятные условия не только для того, чтобы двинуть вперед дело организации социалистического хозяйства, но и для того, чтобы, в свою очередь, оказать поддержку как западноевропейским рабочим, так и угнетенным народам Востока? Да, есть. Об этом красноречиво говорит семилетняя история пролетарской диктатуры в России. Можно ли отрицать, что могучий трудовой подъем уже начался у нас? Нет, нельзя отрицать.
Какое значение может иметь после всего этого заявление т. Троцкого о том, что революционная Россия не могла бы устоять перед лицом консервативной Европы?
Оно может иметь лишь одно значение: во-первых, т. Троцкий не чувствует внутренней мощи нашей революции; во-вторых, т. Троцкий не понимает неоценимого значения той моральной поддержки, которую оказывают нашей революции рабочие Запада и крестьяне Востока; в-третьих, т. Троцкий не улавливает той внутренней немощи, которая разъедает ныне империализм.
Увлекшись критикой ленинской теории пролетарской революции, т. Троцкий нечаянно разбил себя наголову в своей брошюре «Программа мира», вышедшей в 1917 г. и переизданной в 1924 г.
Но, может быть, устарела и эта брошюра т. Троцкого, перестав почему-либо соответствовать нынешним его взглядам? Возьмем позднейшие труды т. Троцкого, написанные после победы пролетарской революции в одной стране, в России. Возьмем, например, «Послесловие» т. Троцкого к новому изданию брошюры «Программа мира», написанное в 1922 г. Вот что он пишет в этом «Послесловии»:
«Несколько раз повторяющееся в «Программе мира» утверждение, что пролетарская революция не может победоносно завершиться в национальных рамках, покажется, пожалуй, некоторым читателям опровергнутым почти пятилетним опытом нашей Советской республики. Но такое заключение было бы неосновательно. Тот факт, что рабочее государство удержалось против всего мира в одной стране, и притом отсталой, свидетельствует о колоссальной мощи пролетариата, которая в других, более передовых, более цивилизованных странах способна будет совершать поистине чудеса. Но отстояв себя в политическом и военном смысле как государство, мы к созданию социалистического общества не пришли и даже не подошли... До тех пор, пока в остальных европейских государствах у власти стоит буржуазия, мы вынуждены, в борьбе с экономической изолированностью, искать соглашения с капиталистическим миром; в то же время можно с уверенностью сказать, что эти соглашения, в лучшем случае, могут помочь нам залечить те или другие экономические раны, сделать тот или иной шаг вперед, но что подлинный подъем социалистического хозяйства в России станет возможным только после победы [Курсив мой. — И. Ст.] пролетариата в важнейших странах Европы». (См. т. III сочинений Троцкого, ч. 1, стр. 92 — 93.)
Так говорит т. Троцкий, явно греша против действительности и упорно стараясь спасти «перманентную революцию» от окончательного крушения.
Выходит, что, как ни вертись, а к созданию социалистического общества не только «не пришли», но даже «не подошли». Была, оказывается, кое у кого надежда на «соглашения с капиталистическим миром», но из этих соглашений тоже, оказывается, ничего не выходит, ибо, как ни вертись, а «подлинного подъема социалистического хозяйства» не получишь, пока не победит пролетариат «в важнейших странах Европы».
Ну, а так как победы нет еще на Западе, то остается для революции в России «выбор»: либо сгнить на корню, либо переродиться в буржуазное государство.
Недаром т. Троцкий говорит вот уже два года о «перерождении» нашей партии.
Недаром т. Троцкий пророчил в прошлом году «гибель» нашей страны.
Как согласовать эту странную «теорию» с теорией Ленина о «победе социализма в одной стране»?
Как согласовать эту странную «перспективу» с перспективой Ленина о том, что новая экономическая политика даст нам возможность «построить фундамент социалистической экономики»? (Сталин, Вопросы ленинизма, стр. 84 — 87, изд. 9-е.)
Итоги дискуссии на философском участке теоретического фронта
1. Современный период социалистического строительства представляет собой лучшую проверку боеспособности всех участков нашего теоретического фронта. В период обостренной классовой борьбы, напряженной работы по социалистическому переустройству страны, все коренные политические и теоретические вопросы ставятся ребром: в процессе борьбы партия вскрывает все то, что не только в экономике и политике, но также и на всех теоретических участках является выражением сопротивления развернутому и победоносному наступлению социализма. Он беспощадно разоблачает все гнилое, оппортунистическое, все небольшевистское, антиленинское в теории, все, что является в той или иной форме выражением буржуазного или мелкобуржуазного влияния на идеологию пролетариата, как бы тщательно оно ни было завуалировано и скрыто.
2. Восстановительный период развития нашей страны сопровождался некоторым ростом капиталистических элементов, неизбежно порождавшим и воскрешавшим в ряде теоретических областей различные формы проявления меньшевистских теорий II Интернационала, под всевозможной маскировкой ревизующих теорию марксизма-ленинизма.
Эти по своему существу меньшевистские, ревизионистские теории и «теорийки» в силу ряда причин и обстоятельств прочно угнездились в отдельных теоретических областях. Контрреволюционная идеология троцкизма, меньшевистская идеология рубинщины, являющаяся по своему существу экономической теорией II Интернационала, которая, несмотря на прямые указания ЦК партии, до сих пор совершенно недостаточно критикуется и разоблачается, богдановско-механистические теории Бухарина и других в политической экономии, меньшевистско-струвистская концепция переверзевщины, воронщина и т. д. в литературоведении, критика которых до сих пор не поднята на соответствующую теоретическую высоту, блок механистической ревизии материалистической диалектики с открыто меньшевиствующей, позитивистско-кантианской ревизией марксизма (Сарабьянов, Варьяш, Тимирязев, Аксельрод) и идеалистическая ревизия марксизма-ленинизма со стороны деборинской группы (Деборин, Карев, Стэн, Луппол, Франкфурт и т. д.) в области философии и естествознания и т. д. и т. п. — все это звенья одной исторической цепи.
3. Успешная борьба за генеральную линию партии со всякими антибольшевистскими уклонами и течениями, разоблачение антимарксистской, антиленинской сущности троцкизма и правого оппортунизма происходили на основе разработки непосредственного претворения в жизнь ленинского учения. Ленинизм как марксизм эпохи империализма и пролетарских революций представляет собой новую ступень развития решительно во всех областях марксистской теории. За истекший период мы имели проникновение марксистско-ленинской теории в миллионные массы пролетариата и трудящихся, а также значительный рост и подготовку подлинно большевистских теоретических кадров.
Все эти обстоятельства приводят к обостренной борьбе на важнейших участках идеологического фронта. Основной смысл и значение этой борьбы заключается в развернутом наступлении марксистско-ленинской теории на всех участках идеологии и окончательном преодолении всяких антимарксистских, антиленинских теорий, всяких проявлений квази-марксизма эпохи II Интернационала в теории.
4. Партийная организация ИКП философии и естествознания правильно поняла указания т. Сталина на конференции аграрников-марксистов о необходимости быстрейшей ликвидации недопустимого отставания теории от практических успехов социалистического строительства и вытекавшую из этих указаний крайнюю необходимость во всю ширь и глубину поставить эти вопросы в применении к положению на философском фронте. В процессе философской дискуссии совершенно правильно были определены основные линии разногласий: о необходимости и характере поворота на философском фронте, о партийности философии, естествознания и всей теории вообще, о ленинизме в философии как новой ступени в развитии диалектического материализма, о необходимости развернутой борьбы на два фронта в философии и естествознании, о новых задачах марксистско-ленинской философии в связи с практикой социалистического строительства и т. д.
5. Дискуссия показала правильность основных принципиальных установок бюро в критике позиций так называемого философского руководства.
6. Учитывая опыт и уроки дискуссии, всю глубину политических и философских разногласий с деборинской группой, смысл и значение которых особенно ярко были определены в указаниях т. Сталина, данных им в беседе с бюро партячейки ИКП философии и естествознания, собрание считает, что квалификация взглядов так называемого философского руководства, данная в резолюции бюро от 14 октября с. г. («Большевик» № 19 — 20) как формалистического уклона, является академической, недостаточно четкой и должна быть уточнена и усилена, ибо формалистическое извращение материалистической диалектики является по своему существу идеалистической ревизией марксизма.
Вся совокупность теоретических и политических взглядов деборинской группы представляет собой на деле, по существу меньшевиствующий идеализм, имеющий в своей основе немарксистскую, неленинскую методологию, выражающий собой форму проявления мелкобуржуазной идеологии и давления на пролетариат окружающих его враждебных классовых сил. Это — чрезвычайно тонкая форма идеалистической ревизии марксизма, крайне тщательно завуалированная, прикрытая материалистической марксистской фразеологией, наряженная часто в марксистско-ленинские одежды, выступающая сама часто в очень резкой форме не только против откровенного, поповского контрреволюционного идеализма типа Лосева, но и даже против идеалистов-гегельянцев типа Лукача.
Борясь против ленинизма в философии и против поворота на философском фронте, группа Деборина, Карева, Стэна и др. стала на путь прямой и открытой борьбы с диалектическим материализмом, на путь антимарксизма.
7. Собрание ИКП философии и естествознания считает также необходимым изменить следующие формулировки, дающие оценку линии работы на прошлом этапе так называемого философского руководства, в резолюции бюро ячейки 14 октября:
1) «что работа за прошлый период в ряде областей велась, в общем, в направлении, указанном Лениным», и 2) «на прошлом этапе развития линия философского руководства в основном была правильной», — как не соответствующие действительности, а также данной выше характеристике сущности взглядов деборинской группы...
Меньшевистские традиции т. Деборина, сильное влияние целого ряда ошибочных моментов политических и философских взглядов Плеханова, критиковавшихся Лениным, от которых т. Деборин полностью не освободился до сих пор, а также партийная невыдержанность кадров, окружавших его (Карев, Стэн и др.), — все это создавало из деборинской группы материал, легко подвергавшийся воздействию влияния мелкобуржуазной среды, и не могло не отразиться самым резким образом на ее теоретической работе.
Деборинская группа не только не подошла к осуществлению основных указаний Ленина в его статье «О значении воинствующего материализма», но, наоборот, в значительной степени их извратила, ведя свою теоретическую работу не в духе последовательного диалектического материализма, а в духе по существу идеалистической ревизии его.
В борьбе с механистами деборинская группа сыграла известную положительную роль. Необходимо однако иметь в виду, что эта группа критиковала механистов не с ортодоксальных марксистских позиций. В основном и по существу гегельянские, идеалистическо-диалектические установки деборинской группы в важнейших вопросах методологии позволяли до известной степени критиковать и разоблачать полное непонимание механистами существа философии вообще и диалектики в особенности, их насквозь метафизическую методологию, их грубый, вульгарный материализм и позитивизм и этим выполнять известную положительную роль. В свое время Ленин крайне метко отмечал: «Гегель бьет всякий материализм, кроме диалектического» [«Ленинский сборник» XII, стр. 235.].
Однако критика деборинской группы не обеспечивала последовательного, до конца проведенного разоблачения механистической методологии. Наоборот, идеалистическая сущность и эклектизм писаний этой группы на деле приводили ее представителей к фактическому согласию в целом ряде вопросов с механистами (например, согласие тт. Деборина и Луппола с Сарабьяновым по вопросу о якобы терминологическом характере ошибок Плеханова, о иероглифах, о соотношении Ленина и Плеханова как философов-марксистов, согласие Луппола с Сарабьяновым по вопросу о локковской теории первичных и вторичных качеств и т. д.).
8. Антимарксистская сущность взглядов деборинской группы нашла свое выражение:
а) в отрыве теории от практики, философии от политики и т. д., чем фактически воскрешалась «одна из вредных черт и догм II Интернационала» (Сталин);
б) в полном отказе от применения, а также в извращении ленинского принципа партийности философии, который в наиболее четкой форме выражает классовый характер нашей философии, ибо лучшее в рабочем классе — это его авангард — коммунистическая партия. Группа Деборина, Карева, Стэна игнорировала этот ленинский принцип, ибо он необходимо включает в себя требование защиты генеральной линии партии и борьбы со всякими уклонами от нее;
в) в недооценке, наконец, Ленина как теоретика вообще, а особенно как философа-марксиста, в игнорировании, непризнании ленинизма в философии как новой ступени в развитии диалектического материализма, в повторении и углублении ряда плехановских ошибок в области философии и исторического материализма. Недооценка философского и вообще теоретического значения работ Ленина, несомненно, стоит в связи с установками в научно-исследовательской работе, проводимой Институтом Маркса и Энгельса.
9. Эта же сущность нашла также выражение не только в непонимании со стороны деборинской группы ленинизма в философии, но и в органически связанном с этим непонимании важнейших проблем ленинизма вообще, в крупнейших ошибках, допущенных по этим вопросам. Сюда относятся: каутскианского типа ошибки в трактовке империализма, совершенно абстрактная постановка проблем диктатуры пролетариата, демократии и диктатуры (Деборин, Ленин как мыслитель), правооппортунистические взгляды в вопросах культуры и культурной революции (Луппол, Карев, Бобровников), абстрактное, богдановское противопоставление индивидуализма и коллективизма, постановка ряда проблем коммунистического общества в духе старой, богдановско-базаровской «философии коллективизма», с большой примесью фейербахианства, «коллективизация чувств» и т. д. (Деборин, Строительство социализма и наши задачи на теоретическом фронте, «Под знаменем марксизма» № 5 за 1930 г.), меньшевистско-сухановская трактовка проблемы производительных сил и производственных отношений («производительные силы — активное начало, производственные отношения — пассивное следствие». — Гоникман, «Под знаменем марксизма» № 2 — 3 за 1930 г.), каутскианские ошибки в вопросах нравственности (Деборин), — наконец, троцкистские, а по существу меньшевистские, социал-демократические позиции Карева по вопросу о классах переходного периода, о невозможности построения социализма в нашей стране, полутроцкистские ошибки т. Стэна, одного из «идейных» вдохновителей право-«левацкого» блока, и общая крайняя абстрактность вопросов классов и классовой борьбы в тех случаях, когда представители деборинской группы в той или иной мере касались их.
10. Неспособность к действительному преодолению идеализма Гегеля, восприятие без материалистической перестройки важнейших моментов его философии получили свое выражение в виде целой системы идеалистических взглядов в собственно философских вопросах, начиная с общей трактовки и определения материи и кончая вопросом о структуре логики. Изучение гегелевской диалектики, необходимость которого в очень резкой форме подчеркивает Ленин, поскольку оно в работах группы Деборина не опиралось на материалистическую диалектику Маркса, Энгельса, Ленина, на практику социалистического строительства и т. д., превращалось в свою противоположность. Вместо того чтобы разрабатывать диалектический материализм и его развивать, такое «изучение» Гегеля приводило к идеалистическому извращению материалистической диалектики. В работах так называемого «философского руководства», вопреки совершенно определенным и ясным положениям Маркса, Энгельса, Ленина об отношении марксизма к идеалистической диалектике Гегеля, мы имеем по существу реставрирование Гегеля, канонизирование его, превращение его в икону, забвение того обстоятельства, что марксизм материалистически переработал гегелевскую диалектику и тем самым поднялся на высшую ступень.
11. Это извращение нашло свое выражение в ошибках, связанных с неправильными, впадающими в идеализм определениями материи. Например: определение материи как бесконечной совокупности опосредствований, отношений, связей (Деборин), из которого выпал реальный носитель этих отношений; совершенно идеалистическое понимание материи как синтеза пространства и времени (Гессен); махистское положение о том, что «живую реальность, действительность объект получает только в процессе взаимодействия с субъектом» (Гессен); идеалистический рационализм во всех важнейших вопросах философии (Тымянский, Введение в диалектический материализм) и т. п.
С неправильными определениями материи органически связаны: совершенно неправильное понимание самой материалистической диалектики, представляющей собой якобы «всеобщую методологию, вносящую внутреннюю связь в конкретное содержание» (Деборин); ошибки в понимании теории диалектики как якобы только «общей теории, трактующей категории «абстрактно», отвлекаясь от того, как они применяются в определенных частных случаях, давая общий логический их анализ» (Деборин); выдержанное в духе гегелевского идеализма требование необходимости «замкнутой системы категорий диалектики» (Гоникман. «Мысль Ленина имеет и другое еще содержание: она говорит о замкнутой системе диалектики. Диалектика должна начаться с бытия, но бытием же она должна закончиться») и т. д. и т. п.
12. «Методологизирование» в работах группы Деборина выразилось по существу в идеалистическом разрыве метода и мировоззрения, диалектики и материализма, диалектики и теории познания, диалектики и исторического материализма.
В своей статье «К вопросу о диалектике» Ленин писал: «Диалектика и есть теория познания (Гегеля и) марксизма: вот на какую «сторону дела (это не «сторона» дела, а суть дела) не обратил внимания Плеханов, не говоря уже о других марксистах». Между тем у Деборина причудливо сочетаются, с одной стороны, противопоставление теории познания диалектике (Деборин, Маркс и Гегель), с другой стороны, взгляд, что «теория познания поглощается методологией (там же). Постановка вопроса о поглощении теории познания методологией имеет только один смысл — схоластическо-идеалистическое теоретизирование над «чистой» методологией, над «диалектикой», оторванной от материализма.
Основной особенностью всех этих ошибок является то, что указанная группа в своих теоретических работах не сумела правильно разрешить вопрос о соотношении теории и практики, извращала марксистско-ленинское учение о законе единства противоположностей, не смогла материалистически переработать гегелевское учение об единстве общего, особенного и единичного, не справилась с этими важнейшими проблемами материалистической диалектики. Вследствие этого у ее представителей получался разрыв между эмпирическим и рациональным моментами в познании, между ощущением и мышлением, между историческим и логическим, между формой и содержанием. Категории диалектики оказывались только абстрактными, «общими», оторванными от конкретного, особенного и единичного, категориями мышления, в которых якобы нет ни атома эмпирии, чисто логическими категориями, абстрагированными от истории бытия, от истории человеческого познания, что фактически и приводило к гегелевской точке зрения.
13. В теснейшей связи с положением на философском фронте находится и положение на естественнонаучном фронте. Ряд руководящих товарищей в области естествознания полностью поддерживал позиции группы Деборина (Агол, Левин, Левит, Гессен), либо примиренчески к ней относился, по существу защищая ее (О. Ю. Шмидт). Указанная группа естественников кроме того в специальных вопросах естествознания заняла неправильную — по существу антимарксистскую — позицию (аполитичность, извращение указания т. Сталина о соотношении теории и практики, отрыв теории от практики, противодействие проведению самокритики, игнорирование роли Ленина в естествознании, ревизия методологических установок Энгельса в естествознании, в частности в биологии, непонимание смысла и значения работ Энгельса для современного естествознания, отождествление достижений теоретической биологии с марксизмом, подмен материалистической диалектики как методологии естествознания генетикой, переход на позиции автогенеза, махистские высказывания в области физики и математики, антимарксистское по существу содержание проводимого представителями деборинской группы естественнонаучного отдела «БСЭ»). Борьба с механистами носила совершенно недостаточный, чисто формальный характер, по существу имеется стык с механистами в отдельных установках (соотношение марксизма и естествознания, проблема внутреннего и внешнего и др.). Совершенно оставались вне поля зрения механистические концепции в области медицины (группа Обуха).
14. В связи со всем вышеизложенным встает задача пересмотреть, переворошить все написанное по философии представителями группы т. Деборина и подвергнуть жесточайшей критике все антимарксистское, антиленинское в их писаниях. Этот пересмотр должен иметь целью вместе с тем не только не ослабление борьбы с механистической ревизией диалектического материализма, а, наоборот, должен вести к усилению борьбы с ней, к окончательному разоблачению механистов.
Отрицание механистами марксистско-ленинской философии, борьба против материалистической диалектики под флагом борьбы против гегельянства группы Деборина, хвостистское отношение к «последним выводам современного естествознания», якобы заменяющим собою философию марксизма-ленинизма, теория «сведения», ведущая к дискредитации общественных наук, меньшевистская ревизия теории скачков, защита «иероглифической» теории познания и локковской теории первичных и вторичных качеств, кантианско-агностическое искажение ленинского учения об объективной, относительной и абсолютной истине, защита меньшевистско-кантианской внеклассовой теории нравственности и т. д. и т. п., — все это свидетельствует о том, что в лице беспринципного блока механистов мы имеем откровенно ревизионистское, антимарксистское, антиленинское философское течение.
15. Особо важное значение приобретает ныне решительная и последовательная борьба на два фронта в области философии. Главной опасностью в современных условиях остается механистическая ревизия диалектического материализма (тт. Бухарин, Перов, Варьяш, Сарабьянов, Тимирязев, Аксельрод и др.), богдановско-механистическая ревизия исторического материализма (Бухарин и др.), ибо она является в основном теоретической базой откровенно оппортунистического правого уклона, агентуры кулачества в партии, ибо она имеет глубокие социальные корни в стране в условиях реконструктивного периода и развернутого наступления социализма по всему фронту.
Вместе с тем необходимы величайшая бдительность, особое внимание к ставшим на путь антимарксизма — идеалистической ревизии материалистической диалектики, к меньшевиствующему идеализму деборинской группы (Деборин, Карев, Стэн, Подволоцкий, Левит, Агол и др.), ибо эта опасность в очень малой степени разоблачена, еще совершенно недостаточно подвергнута теоретической и политической критике, ибо она в свою очередь питает главную опасность.
Необходимо повести решительную борьбу со всякого рода примиренчеством как к механистам (например, Васильев и др.), так и к идеалистической ревизии марксизма деборинской группой (например, Столяров и др.).
После разоблачения существа взглядов деборинской группы как меньшевиствующего идеализма открытая защита их взглядов или же открыто примиренческое отношение к ним чрезвычайно затруднены. Поэтому требуется особое внимание по отношению к формальному признанию данных основных установок и решительная борьба с нежеланием проводить их во всей как теоретической, так и практической работе, ибо такое формальное признание явится одним из худших видов примиренчества.
Наряду с этим собрание ячейки ИКП философии и естествознания считает необходимым указать на опасность упрощенческого понимания меньшевиствующего идеализма. Такие представления пытаются свести всю суть меньшевиствующего идеализма только и исключительно к меньшевистскому прошлому Деборина и этим по существу ограничиться в своей критической работе, не понимают социальных корней, которые имеет идеалистическая ревизия марксизма-ленинизма в условиях диктатуры пролетариата. Объективно такие представления направлены против поставленной выше задачи переворошить все написанное Дебориным и его соратниками по философии.
16. Партийное собрание ИКП философии и естествознания считает необходимым отметить попытку сколачивания блока между механистами и представителями идеалистической ревизии марксизма, которая имела место, например, во время дискуссии по философским вопросам в Баку между полумеханистом т. Васильевым и активным деборинцем, соучастником «левацких» дел Стэна и Карева по ИКП — т. Гарбером.
17. Перед работниками теоретического фронта стоят исключительной важности и сложности задачи подъема на новую высоту всей теоретической работы в философии на основе действительного изучения и разработки богатейшего наследства Ленина в области материалистической диалектики, на основе критического преодоления, с одной стороны, грубого, вульгарного, механистического материализма с его ползучим эмпиризмом, непониманием и вульгаризацией основных законов диалектики, с его позитивизмом, с его теорией «сведений», теорией равновесия и т. д., а с другой стороны, абстрактно-схоластического теоретизирования, отрыва теории от практики, превращения философии в самоцель, схоластического оперирования «мыслительными сущностями», исключительно и чисто логического анализа категорий диалектики и т. п.
Мы стоим перед задачей действительной разработки теории материалистической диалектики, особая актуальность которой выдвигается всем ходом и успехами социалистического строительства.
В связи с крупными требованиями, которые предъявляют практика социалистического строительства, упорная борьба партии за завершение построения фундамента социалистической экономики перед всеми участками теоретического фронта, необходимо быстрейшим образом ликвидировать разрыв, который существует между этими задачами и работой Коммунистической академии.
Собрание ставит перед Коммунистической академией, Институтом философии, а также перед правлением ОВМД вопрос о необходимости полного пересмотра повестки дня философской конференции и обеспечения созыва ее во второй половине 1931 г., а также необходимости полного пересмотра подготовляемого материала «Философской энциклопедии» с целью обеспечения выхода в свет подлинно марксистско-ленинской философской энциклопедии, а также философского отдела БСЭ. («Правда» от 26 января 1931 г.)
VII. Задачи теоретической работы в области философии
О значении воинствующего материализма
Об общих задачах журнала «Под знаменем марксизма» тов. Троцкий в № 1 — 2 сказал уже все существенное и сказал прекрасно. Мне хотелось бы остановиться на некоторых вопросах, ближе определяющих содержание и программу той работы, которая провозглашена редакцией журнала во вступительном заявлении к № 1 — 2.
В этом заявлении говорится, что не все объединившиеся вокруг журнала «Под знаменем марксизма» — коммунисты, но все последовательные материалисты. Я думаю, что этот союз коммунистов с некоммунистами является безусловно необходимым и правильно определяет задачи журнала. Одной из самых больших и опасных ошибок коммунистов (как и вообще революционеров, успешно проделавших начало великой революции) является представление, будто бы революцию можно совершить руками одних революционеров. Напротив, для успеха всякой серьезной революционной работы необходимо понять и суметь претворить в жизнь, что революционеры способны сыграть роль лишь как авангард действительно жизнеспособного и передового класса. Авангард лишь тогда выполняет задачи авангарда, когда он умеет не отрываться от руководимой им массы, а действительно вести вперед всю массу. Без союза с некоммунистами в самых различных областях деятельности ни о каком успешном коммунистическом строительстве не может быть и речи.
Это относится и к той работе защиты материализма и марксизма, за которую взялся журнал «Под знаменем марксизма». У главных направлений передовой общественной мысли России имеется, к счастью, солидная материалистическая традиция. Не говоря уже о Г. В. Плеханове, достаточно назвать Чернышевского, от которого современные народники (народные социалисты, с.-р. и т. п.) отступали назад нередко в погоне за модными реакционными философскими учениями, поддаваясь мишуре якобы «последнего слова» европейской науки и не умея разобрать под этой мишурой той или иной разновидности прислужничества буржуазии, ее предрассудкам и буржуазной реакционности.
Во всяком случае, у нас в России есть еще — и довольно долго, несомненно, будут — материалисты из лагеря некоммунистов, и наш безусловный долг привлекать к совместной работе всех сторонников последовательного и воинствующего материализма в борьбе с философской реакцией и с философскими предрассудками так называемого «образованного общества». Дицген-отец, которого не надо смешивать с его, столь же претенциозным, сколь неудачным литератором-сынком, выразил правильно, метко и ясно основную точку зрения марксизма на господствующие в буржуазных странах и пользующиеся среди их ученых и публицистов вниманием философские направления, сказавши, что профессора философии в современном обществе представляют из себя в большинстве случаев на деле не что иное, как «дипломированных лакеев поповщины».
Наши российские интеллигенты, любящие считать себя передовыми, как, впрочем, и их собратия во всех остальных странах, очень не любят перенесения вопроса в плоскость той оценки, которая дана словами Дицгена. Но не любят они этого потому, что правда колет им глаза. Достаточно сколько-нибудь вдуматься в государственную, затем общеэкономическую, затем бытовую и всяческую иную зависимость современных образованных людей от господствующей буржуазии, чтобы понять абсолютную правильность резкой характеристики Дицгена. Достаточно вспомнить громадное большинство модных философских направлений, которые так часто возникают в европейских странах, начиная хотя бы с тех, которые были связаны с открытием радия, и кончая теми, которые теперь стремятся уцепиться за Эйнштейна, — чтобы представить себе связь между классовыми интересами и классовой позицией буржуазии, поддержкой ею всяческих форм религий и идейным содержанием модных философских направлений.
Из указанного видно, что журнал, который хочет быть органом воинствующего материализма, должен быть боевым органом, во-первых, в смысле неуклонного разоблачения и преследования всех современных «дипломированных лакеев поповщины», все равно, выступают ли они в качестве представителей официальной науки или в качестве вольных стрелков, называющих себя «демократическими левыми или идейно-социалистическими» публицистами.
Такой журнал должен быть, во-вторых, органом воинствующего атеизма. У нас есть ведомства или, по крайней мере, государственные учреждения, которые этой работой ведают. Но ведется эта работа крайне вяло, крайне неудовлетворительно, испытывая, видимо, на себе гнет общих условий нашего истинно русского (хотя и советского) бюрократизма. Чрезвычайно существенно поэтому, чтобы в дополнение к работе соответствующих государственных учреждений, в исправление ее и в оживление ее, журнал, посвящающий себя задаче — стать органом воинствующего материализма, вел неутомимую атеистическую пропаганду и борьбу. Надо внимательно следить за всей соответствующей литературой на всех языках, переводя или, по крайней мере, реферируя все сколько-нибудь ценное в этой области.
Энгельс давно советовал руководителям современного пролетариата переводить для массового распространения в народе боевую атеистическую литературу конца XVIII в. К стыду нашему, мы до сих пор этого не сделали (одно из многочисленных доказательств того, что завоевать власть в революционную эпоху гораздо легче, чем суметь правильно этою властью пользоваться). Иногда оправдывают эту нашу вялость, бездеятельность и неумелость всяческими «выспренними» соображениями: например, дескать, старая атеистическая литература XVIII в. устарела, ненаучна, наивна и т. д. Нет ничего хуже подобных, якобы ученых, софизмов, прикрывающих либо педантство, либо полное непонимание марксизма. Конечно, и ненаучного и наивного найдется не мало в атеистических произведениях революционеров XVIII в. Но никто не мешает издателям этих сочинений сократить их и снабдить короткими послесловиями с указанием на прогресс научной критики религий, проделанный человечеством с конца XVIII в., с указанием на соответствующие новейшие сочинения и т. д. Было бы величайшей ошибкой и худшей ошибкой, которую может сделать марксист, думать, что многомиллионные народные (особенно крестьянские и ремесленные) массы, осужденные всем современным обществом на темноту, невежество и предрассудки, могут выбраться из этой темноты только по прямой линии чисто марксистского просвещения. Этим массам необходимо дать самый разнообразный материал по атеистической пропаганде, знакомить их с фактами из самых различных областей жизни, подойти к ним и так и этак для того, чтобы их заинтересовать, пробудить их от религиозного сна, встряхнуть их с самых различных сторон, самыми различными способами и т. п.
Бойкая, живая, талантливая, остроумно и открыто нападающая на господствующую поповщину публицистика старых атеистов XVIII в. сплошь и рядом окажется в тысячу раз более подходящей для того, чтобы пробудить людей от религиозного сна, чем скучные, сухие, не иллюстрированные почти никакими умело подобранными фактами, пересказы марксизма, которые преобладают в нашей литературе и которые (нечего греха таить) часто марксизм искажают. Все сколько-нибудь крупные произведения Маркса и Энгельса у нас переведены. Опасаться, что старый атеизм и старый материализм останутся у нас недополненными теми исправлениями, которые внесли Маркс и Энгельс, нет решительно никаких оснований. Самое важное — чаще всего именно это забывают наши якобы марксистские, а на самом деле уродующие марксизм коммунисты — это суметь заинтересовать совсем еще неразвитые массы сознательным отношением к религиозным вопросам и сознательной критикой религий.
С другой стороны, взгляните на представителей современной научной критики религий. Почти всегда эти представители образованной буржуазии «дополняют» свое же собственное опровержение религиозных предрассудков такими рассуждениями, которые сразу разоблачают их как идейных рабов буржуазии, как «дипломированных лакеев поповщины».
Два примера. Проф. Р. Ю. Вишер издал в 1918 г. книжечку: «Возникновение христианства» (изд. «Фарос», Москва). Пересказывая главные результаты современной науки, автор не только не воюет с предрассудками и с обманом, которые составляют оружие церкви, как политической организации, не только обходит эти вопросы, но заявляет прямо смешную и реакционнейшую претензию подняться выше обеих «крайностей»: и идеалистической и материалистической. Это — прислужничество господствующей буржуазии, которая во всем мире сотни миллионов рублей из выжимаемой ею с трудящихся прибыли употребляет на поддержку религии.
Известный немецкий ученый, Артур Древс, опровергая в своей книге «Миф о Христе» религиозные предрассудки и сказки, доказывая, что никакого Христа не было, в конце книги высказывается за религию, только подновленную, подчищенную, ухищренную, способную противостоять «ежедневно все более и более усиливающемуся натуралистическому потоку» (стр. 238 4-го немецкого издания 1910 г.). Это — реакционер прямой, сознательный, открыто помогающий эксплоататорам заменять старые и прогнившие религиозные предрассудки новенькими, еще более гаденькими и подлыми предрассудками.
Это не значит, чтобы не надо было переводить Древса. Это значит, что коммунисты и все последовательные материалисты должны, осуществляя в известной мере свой союз с прогрессивной частью буржуазии, неуклонно разоблачать ее, когда она впадает в реакционность. Это значит, что чураться союза с представителями буржуазии XVIII в., т. е. той эпохи, когда она была революционной, значило бы изменять марксизму и материализму, ибо «союз» с Древсами в той или иной форме, в той или иной степени, для нас обязателен в борьбе с господствующими религиозными мракобесами.
Журнал «Под знаменем марксизма», который хочет быть органом воинствующего материализма, должен уделять много места атеистической пропаганде, обзору соответствующей литературы и исправлению громадных недочетов нашей государственной работы в этой области. Особенно важно использование тех книг и брошюр, которые содержат много конкретных фактов и сопоставлений, показывающих связь классовых интересов и классовых организаций современной буржуазии с организациями религиозных учреждений и религиозной пропаганды.
Чрезвычайно важны все материалы, относящиеся к Соединенным штатам Северной Америки, в которых меньше проявляется официальная, казенная, государственная связь религии и капитала. Но зато нам яснее становится, что так называемая «современная демократия» (перед которой так неразумно разбивают свой лоб меньшевики, с.-р. и отчасти анархисты и т. п.) представляет из себя не что иное, как свободу проповедовать то, что буржуазии выгодно проповедовать, а выгодно ей проповедовать самые реакционные идеи, религию, мракобесие, защиту эксплоататоров и т. п.
Хотелось бы надеяться, что журнал, который хочет быть органом воинствующего материализма, даст нашей читающей публике обзоры атеистической литературы с характеристикой, для какого круга читателей и в каком отношении могли бы быть подходящими те или иные произведения, и с указанием того, что появилось у нас (появившимся надо считать только сносные переводы, а их не так много) и что должно быть еще издано.
Кроме союза с последовательными материалистами, которые не принадлежат к партии коммунистов, не менее, если не более важен для той работы, которую воинствующий материализм должен проделать, союз с представителями современного естествознания, которые склоняются к материализму и не боятся отстаивать и проповедовать его против господствующих в так называемом «образованном обществе» модных философских шатаний в сторону идеализма и скептицизма.
Помещенная в 1 — 2 номере журнала «Под знаменем марксизма» статья А. Тимирязева о теории относительности Эйнштейна позволяет надеяться, что журналу удастся осуществить и этот второй союз. Надо обратить на него побольше внимания. Надо помнить, что именно из крутой ломки, которую переживает современное естествознание, родятся сплошь да рядом реакционные философские школы и школки, направления и направленьица. Поэтому следить за вопросами, которые выдвигает новейшая революция в области естествознания, и привлекать к этой работе в философском журнале естествоиспытателей, — это задача, без разрешения которой воинствующий материализм не может быть ни в коем случае ни воинствующим, ни материализмом. Если Тимирязев в первом номере журнала должен был оговорить, что за теорию Эйнштейна, который сам, по словам Тимирязева, никакого активного похода против основ материализма не ведет, ухватилась уже громадная масса представителей буржуазной интеллигенции всех стран, то это относится не к одному Эйнштейну, а к целому ряду, если не к большинству, великих преобразователей естествознания, начиная с конца XIX века.
И для того, чтобы не относиться к подобному явлению бессознательно, мы должны понять, что без солидного философского обоснования никакие естественные науки, никакой материализм не может выдержать борьбы против натиска буржуазных идей и восстановления буржуазного миросозерцания. Чтобы выдержать эту борьбу и провести ее до конца с полным успехом, естественник должен быть современным материалистом, сознательным сторонником того материализма, который представлен Марксом, т. е. должен быть диалектическим материалистом. Чтобы достигнуть этой цели, сотрудники журнала «Под знаменем марксизма» должны организовать систематическое изучение диалектики Гегеля с материалистической точки зрения, т. е. той диалектики, которую Маркс практически применял и в своем «Капитале» и в своих исторических и политических работах и применял с таким успехом, что теперь каждый день пробуждения новых классов к жизни и к борьбе на Востоке (Япония, Индия, Китай), т. е. тех сотен миллионов человечества, которые составляют большую часть населения земли и которые своей исторической бездеятельностью и своим историческим сном обусловливали до сих пор застой и гниение во многих передовых государствах Европы, — каждый день пробуждения к жизни новых народов и новых классов все больше и больше подтверждает марксизм.
Конечно, работа такого изучения, такого истолкования и такой пропаганды гегелевской диалектики чрезвычайно трудна и, несомненно, первые опыты в этом отношении будут связаны с ошибками. Но не ошибается только тот, кто ничего не делает. Опираясь на то, как применял Маркс материалистически понятую диалектику Гегеля, мы можем и должны разрабатывать эту диалектику со всех сторон, печатать в журнале отрывки из главных сочинений Гегеля, истолковывать их материалистически, комментируя образцами применения диалектики у Маркса, а также теми образцами диалектики в области отношений экономических, политических, каковых образцов новейшая история, особенно современная империалистическая война и революция, дают необыкновенно много. Группа редакторов и сотрудников журнала «Под знаменем марксизма» должна быть, на мой взгляд, своего рода «обществом материалистических друзей гегелевской диалектики». Современные естествоиспытатели найдут (если сумеют искать и если мы научимся помогать им) в материалистически истолкованной диалектике Гегеля ряд ответов на те философские вопросы, которые ставятся революцией в естествознании и на которых «сбиваются» в реакцию интеллигентские поклонники буржуазной моды.
Без того, чтобы такую задачу себе поставить и систематически ее выполнять, материализм не может быть воинствующим материализмом. Он останется, употребляя щедринское выражение, не столько сражающимся, сколько сражаемым. Без этого крупные естествоиспытатели так же часто, как до сих пор, будут беспомощны в своих философских выводах и обобщениях. Ибо естествознание прогрессирует так быстро, переживает период такой глубокой революционной ломки во всех областях, что без философских выводов естествознанию не обойтись ни в коем случае.
В заключение приведу пример, не относящийся к области философии, но во всяком случае относящийся к области общественных вопросов, которым также хочет уделить внимание журнал «Под знаменем марксизма».
Это один из примеров того, как современная якобы наука на самом деле служит проводником грубейших и гнуснейших реакционных взглядов.
Недавно мне прислали журнал «Экономист» № 1 (1922 г.), издаваемый XI отделом «Русского технического общества». Приславший мне этот журнал молодой коммунист (вероятно, не имевший времени ознакомиться с содержанием журнала) неосторожно отозвался о журнале чрезвычайно сочувственно. На самом деле журнал является, не знаю насколько сознательно, органом современных крепостников, прикрывающихся, конечно, мантией научности, демократизма и т. п.
Некий г. П. А. Сорокин помещает в этом журнале обширные якобы «социологические» исследования «О влияния войны». Ученая статья пестрит учеными ссылками на «социологические» труды автора и его многочисленных заграничных учителей и сотоварищей. Вот какова его ученость:
На странице 83-й читаю:
«На 10000 браков в Петрограде теперь приходится 92,2 разводов — цифра фантастическая, причем из 100 расторгнутых браков 51,1 были продолжительностью менее одного года, 11% — менее одного месяца, 22% — менее двух месяцев, 41% — менее 3 — 6 месяцев и лишь 26% — свыше 6 месяцев. Эти цифры говорят, что современный легальный брак — форма, скрывающая по существу внебрачные половые отношения и дающая возможность любителям «клубники» «законно» удовлетворять свои аппетиты» («Экономист» № 1, стр. 83).
Нет сомнения, что и этот господин и то русское техническое общество, которое издает журнал и помещает в нем подобные рассуждения, причисляют себя к сторонникам демократии и сочтут за величайшее оскорбление, когда их назовут тем, что они есть на самом деле, т. е. крепостниками, реакционерами, «дипломированными лакеями поповщины».
Самое небольшое знакомство с законодательством буржуазных стран о браке, разводе и внебрачных детях, а равно с фактическим положением дела в этом отношении, покажет любому интересующемуся вопросом человеку, что современная буржуазная демократия, даже во всех наиболее демократических буржуазных республиках, проявляет себя в указанном отношении именно крепостнически по отношению к женщине и по отношению к внебрачным детям.
Это не мешает, конечно, меньшевикам, с.-р. и части анархистов и всем соответствующим партиям на Западе продолжать кричать о демократии и о ее нарушении большевиками. На самом деле, именно большевистская революция является единственной последовательно-демократической революцией в отношении к таким вопросам, как брак, развод и положение внебрачных детей. А это вопрос, затрагивающий самым непосредственным образом интересы большей половины населения в любой стране. Только большевистская революция впервые, несмотря на громадное число предшествовавших ей и называющих себя демократическими буржуазных революций, — провела решительную борьбу в указанном отношении как против реакционности и крепостничества, так и против обычного лицемерия правящих и имущих классов.
Если г. Сорокину 92 развода на 10000 браков кажутся цифрой фантастической, то остается предположить, что либо автор жил и воспитывался в каком-нибудь настолько загороженном от жизни монастыре, что в существование подобного монастыря едва кто-нибудь поверит, либо, что этот автор искажает правду в угоду реакции и буржуазии. Всякий сколько-нибудь знакомый с общественными условиями в буржуазных странах человек знает, что фактическое число фактических разводов (конечно, не санкционированных церковью и законом) повсюду неизмеримо больше. Россия в этом отношении отличается от других стран только тем, что ее законы не освящают лицемерия и бесправного положения женщины и ее ребенка, а открыто и от имени государственной власти объявляют систематическую войну против всякого лицемерия и всякого бесправия.
Марксистскому журналу придется вести войну и против подобных современных «образованных» крепостников. Вероятно, немалая их часть получает у нас даже государственные деньги и состоит на государственной службе для просвещения юношества, хотя для этой цели они годятся не больше, чем заведомые растлители годились бы для роли надзирателей в учебных заведениях для младшего возраста.
Рабочий класс в России сумел завоевать власть, но пользоваться ею еще не научился, ибо, в противном случае, он бы подобных преподавателей и членов ученых обществ давно бы вежливенько препроводил в страны буржуазной «демократии». Там подобным крепостникам самое настоящее место.
Научится, была бы охота учиться. (Ленин, О значении воинствующего материализма (1922 г.), Соч., т. XXVII, стр. 180 — 190, изд. 3-е.)
Постановление ЦК ВКП(б) от 25 января 1931 г.
1. Несмотря на известные достижения, которые были в работе «Под знаменем марксизма», в особенности по борьбе с механицизмом, представляющим попытку своеобразной ревизии марксизма, журнал не сумел осуществить основных указаний Ленина, данных им в статье «О значении воинствующего материализма», не стал боевым органом марксизма-ленинизма. Работа журнала была оторвана как от задач строительства социализма в СССР, так и от задач международного революционного движения. Ни одна из проблем переходного периода, теоретически разрабатываемых и практически разрешаемых партией, журналом не была поставлена.
2. Журнал «Под знаменем марксизма» исходил из совершенно ошибочной установки, вытекающей из непонимания ленинского этапа как новой ступени в развитии философии марксизма, что было обусловлено позицией группы тт. Деборина, Карева, Стэна и др., фактически превратившей журнал, особенно за последнее время, в свой групповой орган.
3. Отрывая философию от политики, не проводя во всей своей работе партийности философии и естествознания, возглавлявшая журнал «Под знаменем марксизма» группа воскрешала одну из вреднейших традиций и догм II Интернационала — разрыв между теорией и практикой, скатываясь в ряде важнейших вопросов на позиции меньшевиствующего идеализма.
4. ЦК ВКП(б) постановляет:
а) Журнал «Под знаменем марксизма» должен быть боевым органом марксизма-ленинизма, вести решительную борьбу за генеральную линию партии, против всяких уклонов от нее, проводя последовательно во всей своей работе ленинский принцип партийности философии. В области философии журнал должен вести неуклонную борьбу на два фронта: с механистической ревизией марксизма как главной опасностью современного периода, так и с идеалистическим извращением марксизма группой тт. Деборина, Карева, Стэна и др. Важнейшей задачей «Под знаменем марксизма» должно быть действительное выполнение намеченной для него Лениным программы, разработка ленинского этапа развития диалектического материализма, беспощадная критика всех антимарксистских и, следовательно, антиленинских установок в философии, общественных и естественных науках, как бы они ни маскировались. Журнал должен разрабатывать теорию материалистической диалектики, вопросы исторического материализма в тесной связи с практикой социалистического строительства в мировой революции. Журнал «Под знаменем марксизма» должен объединить для выполнения этих задач воинствующих материалистов-диалектиков, систематически выращивая большевистски выдержанные философские кадры... («Правда», 26 января 1931 г.)
О значении воинствующего материализма
Об общих задачах журнала «Под знаменем марксизма» тов. Троцкий в № 1 — 2 сказал уже все существенное и сказал прекрасно. Мне хотелось бы остановиться на некоторых вопросах, ближе определяющих содержание и программу той работы, которая провозглашена редакцией журнала во вступительном заявлении к № 1 — 2.
В этом заявлении говорится, что не все объединившиеся вокруг журнала «Под знаменем марксизма» — коммунисты, но все последовательные материалисты. Я думаю, что этот союз коммунистов с некоммунистами является безусловно необходимым и правильно определяет задачи журнала. Одной из самых больших и опасных ошибок коммунистов (как и вообще революционеров, успешно проделавших начало великой революции) является представление, будто бы революцию можно совершить руками одних революционеров. Напротив, для успеха всякой серьезной революционной работы необходимо понять и суметь претворить в жизнь, что революционеры способны сыграть роль лишь как авангард действительно жизнеспособного и передового класса. Авангард лишь тогда выполняет задачи авангарда, когда он умеет не отрываться от руководимой им массы, а действительно вести вперед всю массу. Без союза с некоммунистами в самых различных областях деятельности ни о каком успешном коммунистическом строительстве не может быть и речи.
Это относится и к той работе защиты материализма и марксизма, за которую взялся журнал «Под знаменем марксизма». У главных направлений передовой общественной мысли России имеется, к счастью, солидная материалистическая традиция. Не говоря уже о Г. В. Плеханове, достаточно назвать Чернышевского, от которого современные народники (народные социалисты, с.-р. и т. п.) отступали назад нередко в погоне за модными реакционными философскими учениями, поддаваясь мишуре якобы «последнего слова» европейской науки и не умея разобрать под этой мишурой той или иной разновидности прислужничества буржуазии, ее предрассудкам и буржуазной реакционности.
Во всяком случае, у нас в России есть еще — и довольно долго, несомненно, будут — материалисты из лагеря некоммунистов, и наш безусловный долг привлекать к совместной работе всех сторонников последовательного и воинствующего материализма в борьбе с философской реакцией и с философскими предрассудками так называемого «образованного общества». Дицген-отец, которого не надо смешивать с его, столь же претенциозным, сколь неудачным литератором-сынком, выразил правильно, метко и ясно основную точку зрения марксизма на господствующие в буржуазных странах и пользующиеся среди их ученых и публицистов вниманием философские направления, сказавши, что профессора философии в современном обществе представляют из себя в большинстве случаев на деле не что иное, как «дипломированных лакеев поповщины».
Наши российские интеллигенты, любящие считать себя передовыми, как, впрочем, и их собратия во всех остальных странах, очень не любят перенесения вопроса в плоскость той оценки, которая дана словами Дицгена. Но не любят они этого потому, что правда колет им глаза. Достаточно сколько-нибудь вдуматься в государственную, затем общеэкономическую, затем бытовую и всяческую иную зависимость современных образованных людей от господствующей буржуазии, чтобы понять абсолютную правильность резкой характеристики Дицгена. Достаточно вспомнить громадное большинство модных философских направлений, которые так часто возникают в европейских странах, начиная хотя бы с тех, которые были связаны с открытием радия, и кончая теми, которые теперь стремятся уцепиться за Эйнштейна, — чтобы представить себе связь между классовыми интересами и классовой позицией буржуазии, поддержкой ею всяческих форм религий и идейным содержанием модных философских направлений.
Из указанного видно, что журнал, который хочет быть органом воинствующего материализма, должен быть боевым органом, во-первых, в смысле неуклонного разоблачения и преследования всех современных «дипломированных лакеев поповщины», все равно, выступают ли они в качестве представителей официальной науки или в качестве вольных стрелков, называющих себя «демократическими левыми или идейно-социалистическими» публицистами.
Такой журнал должен быть, во-вторых, органом воинствующего атеизма. У нас есть ведомства или, по крайней мере, государственные учреждения, которые этой работой ведают. Но ведется эта работа крайне вяло, крайне неудовлетворительно, испытывая, видимо, на себе гнет общих условий нашего истинно русского (хотя и советского) бюрократизма. Чрезвычайно существенно поэтому, чтобы в дополнение к работе соответствующих государственных учреждений, в исправление ее и в оживление ее, журнал, посвящающий себя задаче — стать органом воинствующего материализма, вел неутомимую атеистическую пропаганду и борьбу. Надо внимательно следить за всей соответствующей литературой на всех языках, переводя или, по крайней мере, реферируя все сколько-нибудь ценное в этой области.
Энгельс давно советовал руководителям современного пролетариата переводить для массового распространения в народе боевую атеистическую литературу конца XVIII в. К стыду нашему, мы до сих пор этого не сделали (одно из многочисленных доказательств того, что завоевать власть в революционную эпоху гораздо легче, чем суметь правильно этою властью пользоваться). Иногда оправдывают эту нашу вялость, бездеятельность и неумелость всяческими «выспренними» соображениями: например, дескать, старая атеистическая литература XVIII в. устарела, ненаучна, наивна и т. д. Нет ничего хуже подобных, якобы ученых, софизмов, прикрывающих либо педантство, либо полное непонимание марксизма. Конечно, и ненаучного и наивного найдется не мало в атеистических произведениях революционеров XVIII в. Но никто не мешает издателям этих сочинений сократить их и снабдить короткими послесловиями с указанием на прогресс научной критики религий, проделанный человечеством с конца XVIII в., с указанием на соответствующие новейшие сочинения и т. д. Было бы величайшей ошибкой и худшей ошибкой, которую может сделать марксист, думать, что многомиллионные народные (особенно крестьянские и ремесленные) массы, осужденные всем современным обществом на темноту, невежество и предрассудки, могут выбраться из этой темноты только по прямой линии чисто марксистского просвещения. Этим массам необходимо дать самый разнообразный материал по атеистической пропаганде, знакомить их с фактами из самых различных областей жизни, подойти к ним и так и этак для того, чтобы их заинтересовать, пробудить их от религиозного сна, встряхнуть их с самых различных сторон, самыми различными способами и т. п.
Бойкая, живая, талантливая, остроумно и открыто нападающая на господствующую поповщину публицистика старых атеистов XVIII в. сплошь и рядом окажется в тысячу раз более подходящей для того, чтобы пробудить людей от религиозного сна, чем скучные, сухие, не иллюстрированные почти никакими умело подобранными фактами, пересказы марксизма, которые преобладают в нашей литературе и которые (нечего греха таить) часто марксизм искажают. Все сколько-нибудь крупные произведения Маркса и Энгельса у нас переведены. Опасаться, что старый атеизм и старый материализм останутся у нас недополненными теми исправлениями, которые внесли Маркс и Энгельс, нет решительно никаких оснований. Самое важное — чаще всего именно это забывают наши якобы марксистские, а на самом деле уродующие марксизм коммунисты — это суметь заинтересовать совсем еще неразвитые массы сознательным отношением к религиозным вопросам и сознательной критикой религий.
С другой стороны, взгляните на представителей современной научной критики религий. Почти всегда эти представители образованной буржуазии «дополняют» свое же собственное опровержение религиозных предрассудков такими рассуждениями, которые сразу разоблачают их как идейных рабов буржуазии, как «дипломированных лакеев поповщины».
Два примера. Проф. Р. Ю. Вишер издал в 1918 г. книжечку: «Возникновение христианства» (изд. «Фарос», Москва). Пересказывая главные результаты современной науки, автор не только не воюет с предрассудками и с обманом, которые составляют оружие церкви, как политической организации, не только обходит эти вопросы, но заявляет прямо смешную и реакционнейшую претензию подняться выше обеих «крайностей»: и идеалистической и материалистической. Это — прислужничество господствующей буржуазии, которая во всем мире сотни миллионов рублей из выжимаемой ею с трудящихся прибыли употребляет на поддержку религии.
Известный немецкий ученый, Артур Древс, опровергая в своей книге «Миф о Христе» религиозные предрассудки и сказки, доказывая, что никакого Христа не было, в конце книги высказывается за религию, только подновленную, подчищенную, ухищренную, способную противостоять «ежедневно все более и более усиливающемуся натуралистическому потоку» (стр. 238 4-го немецкого издания 1910 г.). Это — реакционер прямой, сознательный, открыто помогающий эксплоататорам заменять старые и прогнившие религиозные предрассудки новенькими, еще более гаденькими и подлыми предрассудками.
Это не значит, чтобы не надо было переводить Древса. Это значит, что коммунисты и все последовательные материалисты должны, осуществляя в известной мере свой союз с прогрессивной частью буржуазии, неуклонно разоблачать ее, когда она впадает в реакционность. Это значит, что чураться союза с представителями буржуазии XVIII в., т. е. той эпохи, когда она была революционной, значило бы изменять марксизму и материализму, ибо «союз» с Древсами в той или иной форме, в той или иной степени, для нас обязателен в борьбе с господствующими религиозными мракобесами.
Журнал «Под знаменем марксизма», который хочет быть органом воинствующего материализма, должен уделять много места атеистической пропаганде, обзору соответствующей литературы и исправлению громадных недочетов нашей государственной работы в этой области. Особенно важно использование тех книг и брошюр, которые содержат много конкретных фактов и сопоставлений, показывающих связь классовых интересов и классовых организаций современной буржуазии с организациями религиозных учреждений и религиозной пропаганды.
Чрезвычайно важны все материалы, относящиеся к Соединенным штатам Северной Америки, в которых меньше проявляется официальная, казенная, государственная связь религии и капитала. Но зато нам яснее становится, что так называемая «современная демократия» (перед которой так неразумно разбивают свой лоб меньшевики, с.-р. и отчасти анархисты и т. п.) представляет из себя не что иное, как свободу проповедовать то, что буржуазии выгодно проповедовать, а выгодно ей проповедовать самые реакционные идеи, религию, мракобесие, защиту эксплоататоров и т. п.
Хотелось бы надеяться, что журнал, который хочет быть органом воинствующего материализма, даст нашей читающей публике обзоры атеистической литературы с характеристикой, для какого круга читателей и в каком отношении могли бы быть подходящими те или иные произведения, и с указанием того, что появилось у нас (появившимся надо считать только сносные переводы, а их не так много) и что должно быть еще издано.
Кроме союза с последовательными материалистами, которые не принадлежат к партии коммунистов, не менее, если не более важен для той работы, которую воинствующий материализм должен проделать, союз с представителями современного естествознания, которые склоняются к материализму и не боятся отстаивать и проповедовать его против господствующих в так называемом «образованном обществе» модных философских шатаний в сторону идеализма и скептицизма.
Помещенная в 1 — 2 номере журнала «Под знаменем марксизма» статья А. Тимирязева о теории относительности Эйнштейна позволяет надеяться, что журналу удастся осуществить и этот второй союз. Надо обратить на него побольше внимания. Надо помнить, что именно из крутой ломки, которую переживает современное естествознание, родятся сплошь да рядом реакционные философские школы и школки, направления и направленьица. Поэтому следить за вопросами, которые выдвигает новейшая революция в области естествознания, и привлекать к этой работе в философском журнале естествоиспытателей, — это задача, без разрешения которой воинствующий материализм не может быть ни в коем случае ни воинствующим, ни материализмом. Если Тимирязев в первом номере журнала должен был оговорить, что за теорию Эйнштейна, который сам, по словам Тимирязева, никакого активного похода против основ материализма не ведет, ухватилась уже громадная масса представителей буржуазной интеллигенции всех стран, то это относится не к одному Эйнштейну, а к целому ряду, если не к большинству, великих преобразователей естествознания, начиная с конца XIX века.
И для того, чтобы не относиться к подобному явлению бессознательно, мы должны понять, что без солидного философского обоснования никакие естественные науки, никакой материализм не может выдержать борьбы против натиска буржуазных идей и восстановления буржуазного миросозерцания. Чтобы выдержать эту борьбу и провести ее до конца с полным успехом, естественник должен быть современным материалистом, сознательным сторонником того материализма, который представлен Марксом, т. е. должен быть диалектическим материалистом. Чтобы достигнуть этой цели, сотрудники журнала «Под знаменем марксизма» должны организовать систематическое изучение диалектики Гегеля с материалистической точки зрения, т. е. той диалектики, которую Маркс практически применял и в своем «Капитале» и в своих исторических и политических работах и применял с таким успехом, что теперь каждый день пробуждения новых классов к жизни и к борьбе на Востоке (Япония, Индия, Китай), т. е. тех сотен миллионов человечества, которые составляют большую часть населения земли и которые своей исторической бездеятельностью и своим историческим сном обусловливали до сих пор застой и гниение во многих передовых государствах Европы, — каждый день пробуждения к жизни новых народов и новых классов все больше и больше подтверждает марксизм.
Конечно, работа такого изучения, такого истолкования и такой пропаганды гегелевской диалектики чрезвычайно трудна и, несомненно, первые опыты в этом отношении будут связаны с ошибками. Но не ошибается только тот, кто ничего не делает. Опираясь на то, как применял Маркс материалистически понятую диалектику Гегеля, мы можем и должны разрабатывать эту диалектику со всех сторон, печатать в журнале отрывки из главных сочинений Гегеля, истолковывать их материалистически, комментируя образцами применения диалектики у Маркса, а также теми образцами диалектики в области отношений экономических, политических, каковых образцов новейшая история, особенно современная империалистическая война и революция, дают необыкновенно много. Группа редакторов и сотрудников журнала «Под знаменем марксизма» должна быть, на мой взгляд, своего рода «обществом материалистических друзей гегелевской диалектики». Современные естествоиспытатели найдут (если сумеют искать и если мы научимся помогать им) в материалистически истолкованной диалектике Гегеля ряд ответов на те философские вопросы, которые ставятся революцией в естествознании и на которых «сбиваются» в реакцию интеллигентские поклонники буржуазной моды.
Без того, чтобы такую задачу себе поставить и систематически ее выполнять, материализм не может быть воинствующим материализмом. Он останется, употребляя щедринское выражение, не столько сражающимся, сколько сражаемым. Без этого крупные естествоиспытатели так же часто, как до сих пор, будут беспомощны в своих философских выводах и обобщениях. Ибо естествознание прогрессирует так быстро, переживает период такой глубокой революционной ломки во всех областях, что без философских выводов естествознанию не обойтись ни в коем случае.
В заключение приведу пример, не относящийся к области философии, но во всяком случае относящийся к области общественных вопросов, которым также хочет уделить внимание журнал «Под знаменем марксизма».
Это один из примеров того, как современная якобы наука на самом деле служит проводником грубейших и гнуснейших реакционных взглядов.
Недавно мне прислали журнал «Экономист» № 1 (1922 г.), издаваемый XI отделом «Русского технического общества». Приславший мне этот журнал молодой коммунист (вероятно, не имевший времени ознакомиться с содержанием журнала) неосторожно отозвался о журнале чрезвычайно сочувственно. На самом деле журнал является, не знаю насколько сознательно, органом современных крепостников, прикрывающихся, конечно, мантией научности, демократизма и т. п.
Некий г. П. А. Сорокин помещает в этом журнале обширные якобы «социологические» исследования «О влияния войны». Ученая статья пестрит учеными ссылками на «социологические» труды автора и его многочисленных заграничных учителей и сотоварищей. Вот какова его ученость:
На странице 83-й читаю:
«На 10000 браков в Петрограде теперь приходится 92,2 разводов — цифра фантастическая, причем из 100 расторгнутых браков 51,1 были продолжительностью менее одного года, 11% — менее одного месяца, 22% — менее двух месяцев, 41% — менее 3 — 6 месяцев и лишь 26% — свыше 6 месяцев. Эти цифры говорят, что современный легальный брак — форма, скрывающая по существу внебрачные половые отношения и дающая возможность любителям «клубники» «законно» удовлетворять свои аппетиты» («Экономист» № 1, стр. 83).
Нет сомнения, что и этот господин и то русское техническое общество, которое издает журнал и помещает в нем подобные рассуждения, причисляют себя к сторонникам демократии и сочтут за величайшее оскорбление, когда их назовут тем, что они есть на самом деле, т. е. крепостниками, реакционерами, «дипломированными лакеями поповщины».
Самое небольшое знакомство с законодательством буржуазных стран о браке, разводе и внебрачных детях, а равно с фактическим положением дела в этом отношении, покажет любому интересующемуся вопросом человеку, что современная буржуазная демократия, даже во всех наиболее демократических буржуазных республиках, проявляет себя в указанном отношении именно крепостнически по отношению к женщине и по отношению к внебрачным детям.
Это не мешает, конечно, меньшевикам, с.-р. и части анархистов и всем соответствующим партиям на Западе продолжать кричать о демократии и о ее нарушении большевиками. На самом деле, именно большевистская революция является единственной последовательно-демократической революцией в отношении к таким вопросам, как брак, развод и положение внебрачных детей. А это вопрос, затрагивающий самым непосредственным образом интересы большей половины населения в любой стране. Только большевистская революция впервые, несмотря на громадное число предшествовавших ей и называющих себя демократическими буржуазных революций, — провела решительную борьбу в указанном отношении как против реакционности и крепостничества, так и против обычного лицемерия правящих и имущих классов.
Если г. Сорокину 92 развода на 10000 браков кажутся цифрой фантастической, то остается предположить, что либо автор жил и воспитывался в каком-нибудь настолько загороженном от жизни монастыре, что в существование подобного монастыря едва кто-нибудь поверит, либо, что этот автор искажает правду в угоду реакции и буржуазии. Всякий сколько-нибудь знакомый с общественными условиями в буржуазных странах человек знает, что фактическое число фактических разводов (конечно, не санкционированных церковью и законом) повсюду неизмеримо больше. Россия в этом отношении отличается от других стран только тем, что ее законы не освящают лицемерия и бесправного положения женщины и ее ребенка, а открыто и от имени государственной власти объявляют систематическую войну против всякого лицемерия и всякого бесправия.
Марксистскому журналу придется вести войну и против подобных современных «образованных» крепостников. Вероятно, немалая их часть получает у нас даже государственные деньги и состоит на государственной службе для просвещения юношества, хотя для этой цели они годятся не больше, чем заведомые растлители годились бы для роли надзирателей в учебных заведениях для младшего возраста.
Рабочий класс в России сумел завоевать власть, но пользоваться ею еще не научился, ибо, в противном случае, он бы подобных преподавателей и членов ученых обществ давно бы вежливенько препроводил в страны буржуазной «демократии». Там подобным крепостникам самое настоящее место.
Научится, была бы охота учиться. (Ленин, О значении воинствующего материализма (1922 г.), Соч., т. XXVII, стр. 180 — 190, изд. 3-е.)
Постановление ЦК ВКП(б) от 25 января 1931 г.
1. Несмотря на известные достижения, которые были в работе «Под знаменем марксизма», в особенности по борьбе с механицизмом, представляющим попытку своеобразной ревизии марксизма, журнал не сумел осуществить основных указаний Ленина, данных им в статье «О значении воинствующего материализма», не стал боевым органом марксизма-ленинизма. Работа журнала была оторвана как от задач строительства социализма в СССР, так и от задач международного революционного движения. Ни одна из проблем переходного периода, теоретически разрабатываемых и практически разрешаемых партией, журналом не была поставлена.
2. Журнал «Под знаменем марксизма» исходил из совершенно ошибочной установки, вытекающей из непонимания ленинского этапа как новой ступени в развитии философии марксизма, что было обусловлено позицией группы тт. Деборина, Карева, Стэна и др., фактически превратившей журнал, особенно за последнее время, в свой групповой орган.
3. Отрывая философию от политики, не проводя во всей своей работе партийности философии и естествознания, возглавлявшая журнал «Под знаменем марксизма» группа воскрешала одну из вреднейших традиций и догм II Интернационала — разрыв между теорией и практикой, скатываясь в ряде важнейших вопросов на позиции меньшевиствующего идеализма.
4. ЦК ВКП(б) постановляет:
а) Журнал «Под знаменем марксизма» должен быть боевым органом марксизма-ленинизма, вести решительную борьбу за генеральную линию партии, против всяких уклонов от нее, проводя последовательно во всей своей работе ленинский принцип партийности философии. В области философии журнал должен вести неуклонную борьбу на два фронта: с механистической ревизией марксизма как главной опасностью современного периода, так и с идеалистическим извращением марксизма группой тт. Деборина, Карева, Стэна и др. Важнейшей задачей «Под знаменем марксизма» должно быть действительное выполнение намеченной для него Лениным программы, разработка ленинского этапа развития диалектического материализма, беспощадная критика всех антимарксистских и, следовательно, антиленинских установок в философии, общественных и естественных науках, как бы они ни маскировались. Журнал должен разрабатывать теорию материалистической диалектики, вопросы исторического материализма в тесной связи с практикой социалистического строительства в мировой революции. Журнал «Под знаменем марксизма» должен объединить для выполнения этих задач воинствующих материалистов-диалектиков, систематически выращивая большевистски выдержанные философские кадры... («Правда», 26 января 1931 г.)
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги