Диалоги рептильного мозга

Глава 3. НА РАБОТЕ

В офисе моего опоздания никто не заметил, заметили только новую стрижку, но я лишь загадочно улыбался на вопросы. Прошел к своему месту, включил компьютер и сел разбирать накопившиеся за утро тикеты, пока не началась дневная летучка. Летучка выглядела буднично.

Во главе стола в переговорке сел начальник нашего отдела — молодой харизматичный Марк Константинович. Он задумчиво листал свой айфон, улыбаясь чему-то.

Как обычно, справа от него разместился Осипов — толстый руководитель отдела безопасности, хотя я никогда не понимал, зачем он на дневных летучках.

Инна Васильевна из финансового распахнула папку и бережно, словно пасьянс, раскладывала перед собой листы с таблицами, украшенные в разных местах цветными закладками-липучками. Затем достала пудреницу и принялась оглядывать себя в зеркальце словно попугайчик, поворачиваясь то одним глазом, то другим.

Розовощекий Хомяков бодро стирал с магнитной доски прямоугольники чьей-то прошлой летучки. Хомяков работал уже месяц на испытательном сроке, а на летучки напросился ходить, чтобы войти в курс дела.

Сумская Аннушка сидела с раскрытым ноутбуком, задрав ногу на ногу, и весело всех оглядывала, но при этом ещё что-то набирала в ноутбуке.

Мартемьянов пришел позже всех и сел подальше от Марка Константиновича, сегодня он был как-то особенно взволнован.

И только я чувствовал себя совершенно безмятежно — все страхи и волнения словно испарились, никаких симптомов после дурацкого сидения в шлеме я не чувствовал, даже шея в месте укола не болела. Получалось, я вышел целым из всех дурацких историй, унес ноги из страшного здания на Балаклавке и завтра получу деньги на операцию для Настюши, черт бы ее побрал.

Дневная летучка обычно шла полчаса, и всегда по одному сценарию. Сейчас Марк Константинович отложит телефон, встанет и скажет: «Ну что, все в сборе? Начнем…» И дальше: «Инна Васильевна, есть у нас показатели?» А они у неё всегда есть. Она выйдет к доске и будет рисовать график, а Сумская начнет задавать уточняющие вопросы. Затем дадут слово Мартемьянову. Его, скорее всего, опять поругают за задержки сроков, но он будет давать подробные комментарии. Мартемьянова ценят, потому что его группа тянет на себе всю разработку, и в итоге конечно всё сделает. До Мартемьянова у нас работал Васильчуков, ещё раньше Азаян, но Марк Константинович их совсем загонял — они выгорели и уволились. А Мартемьянов ничего, держится. Потом дойдет до Сумской, это медийная группа. И это будет весело — Сумская всегда острит, улыбается, рассказывает байки про клиентов — в общем, оживит нашу скучную летучку. Безопаснику Осипову говорить не о чем, но время от времени Марк Константинович будет к нему обращаться. Стажера Хомякова спрашивать не будут, но он сам поучаствует в дискуссии. Наконец дойдет очередь до меня. Я перечислю, сколько тикетов с вопросами закрыл, добавлю, что по нашим серверам проблем не было, и перечислю, сколько суток они работают без перезагрузки — это почему-то всегда производит впечатление. Потом Марк Константинович выступит с мотивационной речью и закроет летучку, пожелав всем удачного дня.

— Ну что? — Марк Константинович отложил свой айфон и встал, оглядывая присутствующих. — Я офигенный, — неожиданно сказал он, поправляя галстук. — Я лучше вас в сто раз. У меня вообще всё зашибись! Как вы мне надоели. — Он улыбнулся и приглашающе указал ладонью на Инну Васильевну.

Та совершенно не смутилась.

— Я, — она со значением оглядела всех поверх очков, собрала свои таблицы в стопку и направилась к доске, — не старая. Я не старая! — убежденно повторила она, поднимая маркер и начиная рисовать график. — Совсем ещё не старая.

Она повторяла это на разные лады, а присутствующие задумчиво кивали.

— А как же я? — вдруг воскликнула Сумская. — А как же я?

— Я не старая! — возразила Инна Васильевна, не оборачиваясь, и постучала маркером по верхнему колену графика. — Я не старая, — повторила она и для убедительности обвела вершину кружком.

— Я полезный! — вдруг сказал Хомяков, по-школьному подняв руку. — Я нужный!

— Это не я! — убежденно возразил Мартемьянов. — Все другие виноваты!

Марк Константинович призывно похлопал в ладоши и наступила тишина.

— Я просто офигенный, — сказал Марк Константинович и повернулся к Осипову.

Тот встал.

— У меня есть член, — чеканя каждое слово, произнес Осипов и сел.

— А как же я? — закричала Сумская. — Посмотрите все на меня!

— Я не старая!

— Я полезный! И не глупый!

— Это не я! Это всё другие! — возразил Мартемьянов.

— У меня, — снова поднялся Осипов, — есть довольно ещё большой член. И довольно часто он работает почти беспроблемно.

— Я нужен! — снова поднял руку Хомяков. — Я приношу много пользы!

— А как же я? — надрывалась Сумская. — Обратите внимание на меня!

— Я вообще офигенный! — Марк Константинович развернулся на своем кресле так, что скрипнули колесики. Он кивнул на график и сделал пальцами рук движение, будто ставил в воздухе кавычки.

Я с ужасом заметил, что его губы продолжают шевелиться, хотя голоса я не слышал.

— Сегодня я просто офигенный, — наконец послышался его голос. — Очень крут, — доверительно закончил он.

— Я не старая! — разок повторила Инна Васильевна, хотя губы ее продолжали и продолжали шевелиться, а красный маркер порхал вдоль графика, соединяя точки стрелками и подписывая над ними цифры.

— Это дру-ги-е! — отчетливо возразил Мартемьянов. — Я не виноват.

— Я не глупый! — возразил ему Хомяков.

— Всё внимание на меня! — сказала Сумская и предъявила экран ноутбук: там у нее был запущен калькулятор и светилась крупная цифра.

— Я — с вызовом ответила Инна Васильевна, — ещё не такая старая!

Она обвела число у вершины графика и вернулась на место.

— У меня есть член, — доверительно шепнул Осипов. — Я хочу играть в танки.

Марк Константинович понимающе кивнул, и Осипов покинул переговорку.

— Ну не офигенный ли я? — спросил Марк Константинович, и все почему-то сразу посмотрели на Мартемьянова.

— Я вообще ни при чем! — заявил тот. — Это другие виноваты!

И тут он вдруг указал пальцем на меня.

Я молчал, не зная, что делать.

— Я на три головы круче вас всех, — напомнил Марк Константинович, глянув прямо мне в глаза. — Я офигенный?

— Да, — выдавил я.

Наступила гнетущая тишина.

— У меня, — строго поправил Марк Константинович, — очень важная должность. И у меня офигенная тачка. Вы же видели мою тачку. Я настоящий профессионал. А вы все — нет.

Он недоуменно поднял брови и теперь смотрел только на меня, явно ожидая ответа.

— А как же я? — вскинулась Сумская, но Марк Константинович, не поворачиваясь, погрозил ей указательным пальцем, и она умолкла.

Он смотрел на меня и ждал чего-то — назойливый, дотошный, приставучий.

Все ждали.

— Наши сервера… — Я решил зайти с козырей. — Работают без перезагрузок и сбоев уже 6840 часов. Это девять с половиной месяцев.

Инна Васильевна со стуком уронила пудреницу. Хомяков открыл рот, а глаза его засияли неподдельным гибельным восторгом. Мартемьянов закрыл лицо папкой, а Сумская округлила глаза, сжала ладонями виски и с ужасом задвинула пальцы глубоко в белые кудряшки.

Марк Константинович переживал сложные эмоции — сперва его лицо побагровело, а кулаки сжались. Затем он непонимающе развел руками и надул щеки. Оглядел всех присутствующих и с шумом выпустил воздух.

— Это не я! — заволновался Мартемьянов. — Вы сами слышали! Это всё он, а я не виноват!

— Но ещё я закрыл сегодня семь тикетов! — добавил я с отчаянием.

И тут вдруг Сумская захохотала. Вслед за ней заржал Хомяков, робко захихикал Мартемьянов, звонко закудахтала Инна Васильевна и, наконец, забулькал сам Марк Константинович. Продолжая булькать, он подошел ко мне, дружески хлопнул по спине и вышел.

И все тоже стали расходиться.

Лишь на прощание Инна Васильевна обернулась и очень игриво погрозила мне пальчиком.

Что они слышали от меня в тот день на планерке — я так никогда и не узнал. Но это уже было и не важно, потому что проблемы только начинались.

Выяснилось, что теперь я совершенно не понимал того, что мне говорят. И точно так же не понимали и меня.

Наш офисный уборщик Анзур, встретив меня в коридоре, как всегда, приветливо улыбнулся, но вместо приветствия сказал «у тебя некрасивое лицо». От Анзура это было слышать совсем нелепо — кто видел Анзура, поймет.

В столовой за мой столик подсел Яков Васильевич из транспортного, и пока мы ели, объяснял, что мы все богатые и здоровые, а у него и здоровье не то, и деньги не те. К счастью, моих ответов он не требовал — задавал вопросы и сам на них отвечал, а в конце поблагодарил за приятную беседу.

Телефонного собеседника я не понимал точно так же. Мне раздался звонок с неизвестного номера:

— Здравствуйте! Уделите пару минут, чтобы я вас как следует обманул?

Я сбросил звонок, больше он не перезванивал.

Удивила наша курьер Жанна — юная и очень застенчивая толстушка с малиновыми волосами, вся покрытая пирсингом и цветными татуировками. Говорила она не со мной, а с Пашей Костромским, который сидит от меня за перегородкой. Я не видел их, доносились только голоса:

— Я тебя хочу, — буднично говорила Жанна. — Хочу тебя, понимаешь?

— Слушай, катись отсюда? — отвечал Костромской, прежде славившийся в нашем офисе феноменальной вежливостью и аристократическими манерами. — Разберись сама, дуреха, это твоя работа.

— Я тебя хочу, — повторяла Жанна. — У тебя плохо пахнет изо рта, но я все равно хочу только тебя.

Подавив накатывающийся страх, я решил выяснить, насколько теперь понимаю письменную речь. Надел наушники, чтоб не мешали звуки офиса, и углубился в свою старую переписку. Она почти не изменилась. Мне слали вопросы по корпоративному сайту, просили что-то доделать, и отвечал я тоже вроде здраво — и сегодня, и все прошлые дни. Я решил, что с печатным текстом работать могу как прежде, но вдруг заметил в конце своего старого ответа логистам фразу «и хватит заваливать меня херней, бездельники сраные». Такой фразы быть не могло. Впрочем, логист спокойно ответил на это «спасибо, Алексей, вы очень помогли». Похоже, фраза чудилась лишь мне и лишь теперь.

Тут я вдруг обратил внимание на музыку в наушниках. Мелодия была до боли знакомой, а вот текст… «Я себе нравлюсь! — доверительно сообщал певец знакомым голосом, хотя я никак не мог вспомнить имя. — Я и вам тоже должен нравиться! Я точно знаю, что все любят слушать! Слушайте меня и несите мне свои деньги!»

Постепенно я нащупал принцип. Если разговор был строго по делу, то я его слышал без изменений. Но если собеседника переполняли посторонние эмоции или сам разговор был ему не важен — вот тут я слышал совсем другое.

Позвонила Анжелика из бухгалтерии: «Леша, спасай, сломался принтер!» И всё оказалось именно так. Только не сломался, а кто-то ногой выдернул шнур. Как там он говорил на Ютубе? Цель высказывания?

Совсем иначе выглядело, когда важной цели не было или она была завалена горой лишних слов и обстоятельств. По корпоративной почте упало письмо от Гаврилюка из третьего отдела: «ты мне нахрен не нужен, но Акимова про тебя спрашивает, хочет посмотреть твою новую стрижку». Я совершенно не понял смысла. Но позже ко мне поднялась Акимова, вручила ломтик торта на пластиковом блюдце и спросила, почему я не зашел к Гаврилюку, у него же день рождения и торт, и он меня приглашал. Я честно ответил: письмо получил, но прочесть не смог.

— Зря ты так про него думаешь, — возразила Акимова вполне искренне, хотя и не вполне в ответ на мою фразу, — Гаврилюк вообще никого не любит, он и праздновать не хотел, тортик мы ему купили. А тебя он уважает, мог бы и поздравить.

Ее слова звучали так естественно, что я придвинул к ней клавиатуру:

— Помоги его правильно поздравить от моего имени.

Акимова охотно села за клавиатуру и набрала: «Гаврилюк, ты сорокалетнее говно и нытик, но мы тебя любим!»

— Ты уверена, что это хорошее поздравление с днем рождения? — усомнился я.

— Каждому приятно! — ответила Акимова убежденно, хотя снова не совсем на мой вопрос. И отправила сообщение.

Чуть позже от Гаврилюка пришло «спасибо, Алексей!!!» с тремя восклицательным знаками.

Думаю, разговор с Акимовой вышел почти нормальным потому, что она у нас считалась самой конкретной и прямолинейной сотрудницей. Но оказалось, что это был мой первый и последний нормальный разговор после Балаклавки. Вскоре пришел Марк Константинович и привел смутно знакомого белоглазого дядьку в костюме, который выглядел так раздраженно, словно опаздывал по делам, но вышел не на той остановке.

— Я очень крут, — затянул Марк Константинович свою песню, обращаясь, впрочем, не ко мне, а к белоглазому. — У меня офигенный отдел!

Белоглазый вынул свой телефон, перевернул торцом и сунул мне.

— Слыш ты, головастик, — сказал он. — Пошевелись уже?

Я вопросительно посмотрел на Марка Константиновича.

— Я очень крут, — на всякий случай шепнул тот Белоглазому и ободряюще похлопал меня по плечу.

— Придурок что ли? — не выдержал белоглазый и поковырял ногтем разъем телефона.

Ноготь у него был такой же неприятный, как и он сам — ухоженный, но тупой и блеклый.

— Вам зарядный шнурок нужен? — догадался я.

И хоть я старался произнести это самым доверительным тоном, фраза произвела шокирующее впечатление. Белоглазый позеленел, вырвал телефон из моих рук и зашагал к выходу. Марк Константинович сперва метнулся за ним, потом повернулся ко мне и погрозил кулаком, и снова убежал за белоглазым. И тут я вспомнил, где я его видел — на прошлом корпоративе белоглазый сидел за столиком акционеров, а потом очень плохо пел караоке, но все ему истошно хлопали.

Я поехал домой. Уже в метро мне брякнулось сообщение от Марка Константиновича — длиннющее, абсурдное, бессвязное, полное гнева, самовосхваления и проклятий. Но я догадался скопировать его в переводчик Google, перевел на японский, и там оказалась всего одна строчка из пары десятков загадочных иероглифов. Я перевел их снова на русский и прочел лаконичное: «После того, что произойдет, мы не сможем трудиться. Напишите заявление о свободной воле». Смысл был вполне понятен.

К вечеру Даша прислала несколько сообщений в мессенжер, но читать я их боялся, а отвечать — тем более. Я порылся в нашей старой переписке и выбрал несколько своих сообщений, что сейчас казались мне самыми понятными: «я тебя люблю», «скучаю», «всё норм, как ты?» — и решил посылать их ей каждый день в случайном порядке. А дальше будет видно.

Жизнь рушилась по всем фронтам. И я вдруг понял, что завтра во что бы то ни стало обязательно с самого утра поеду на Балаклавку — даже не к девяти, к семи. Я еще не понимал, что буду там делать — просить вернуть всё как было, спрашивать совета, как жить дальше, или что вообще? Но спасти от проблем могла теперь только Балаклавка. Я ошибался.