Дикая роза

12

Несмотря на сильную усталость, Энни никак не удавалось заснуть. Дом ее был в образцовом порядке, кладовая полна продуктов, но все это не так уж много и значило. Лежа в кровати, которую она когда-то делила с Итаном, и прислушиваясь к ночной тишине, она чувствовала себя невыносимо, удручающе одинокой. Нет, она не хочет так жить. Она хочет, чтобы жизнь была такой же, как прежде. Но это, увы, невозможно. Ах, если бы с ней была хотя бы Сюзанна!

Наконец, не в силах выдерживать эту муку, она выбралась из постели и, сев на краю кровати, накинула на себя старый фланелевый халат. Завязывая пояс, она водила ногой по ледяному полу, нащупывая домашние туфли с вязаным верхом, затем нагнулась и надела их. Трясясь от холода, она пробиралась в темноте в гостиную и вдруг увидела под дверью полоску тусклого света. Приоткрыв дверь и заглянув внутрь, она увидела, что на столе горит керосиновая лампа, и почувствовала исходящее от печи тепло.

Неужели Уокер еще не ложился? Ведь уже очень поздно – видимо, далеко за полночь. Ступая как можно осторожнее, она пробралась в комнату и увидела в кресле-качалке Хэпа. Судя по всему, он спал. Она повернулась и направилась назад к двери. И вдруг вскрикнула и подскочила в испуге, почувствовав, как что-то прошмыгнуло по ее ноге.

Хэп проснулся и сел прямо.

– Что, донимают котята?

– Я подумала, это мышь.

– Должен сказать, страшно шустрые чертенята, – пробормотал он.

– Я не знала, что вы еще не ложились.

– Да, сидел, нежился у огня и говорил себе: вот сейчас пойду лягу, но так и не собрался. Но я был уверен, что вы давно уже спите.

– Никак не могла заснуть и решила подогреть себе молока. Может, и вы хотите?

– Козьего молока? Нет уж, благодарю. – Он поднял с пола бутылку с продолговатым горлышком. – Это действует эффективнее.

– Спиртное, что ли?

– Точнее, виски.

– Я вижу, вы довольно много пьете.

Он, казалось, задумался на минутку, затем пожал плечами:

– Не знаю. Можно и так сказать.

– Я так и говорю.

– У каждого человека должны быть недостатки, иначе жить на свете неинтересно. Вот у вас, Энни, есть какие-нибудь недостатки?

– Мне кажется, вы пьяны.

– Абсолютно нет. – Он с трудом поднялся с кресла, подошел к Энни и протянул ей бутылку. – Не тратьте времени на козье молоко, Энни. Если хотите обо всем забыть, это самое надежное средство. В бутылке можно утопить любые горести и печали.

– Я не нуждаюсь в этом. – Не сомневаясь, что он выпил уже достаточно много, она предложила: – Может, хотите кофе? Я вмиг сварю.

– Нет. Я же сказал, у меня ни в одном глазу, – для убедительности он поднес бутылку к ее лицу и показал пальцем: – Вот видите, почти полная. И с чего вы взяли, что я пьян?

– Мне казалось, что этого следовало ожидать.

– А он пил?

– Кто?

Рука с бутылкой указала в сторону пианино:

– Ваш супруг.

– Нет. По крайней мере, не часто. А пьяным я его вообще никогда не видела.

– Неудивительно – у него были вы.

– Не вижу, какая здесь связь.

– Еще и какая. Счастливые мужчины не пьют. Если не верите, спросите у меня. Я ведь, знаете ли, был когда-то счастливым.

– Пока вас не ранили?

– Не знаю. Может быть. Хотя нет, еще до этого, – решил он. – Стало быть, вы хотели бы уснуть? В таком случае приготовьте себе пуншу.

– К сожалению, не умею. Знаете что, возьму-ка я все-таки кофейник и сварю кофе.

– Думаю, плита на кухне уже остыла. Может, пойти и разжечь ее?

– Я и здесь могу его сварить.

– А мне так нравится бывать на кухне, – произнес он. – Ну а посреди ночи сидеть за кухонным столом будет особенно приятно. Пойду-ка я разожгу плиту.

– Ладно. А потом я сварю кофе.

– Я вам никогда не говорил, что не отношусь к любителям этого напитка?

– Ах да, действительно говорили, – вспомнила она. – Вы еще положили в чашку целых три ложки сахара, когда пили его у Спренгеров.

– Было дело. Всякий, кто когда-нибудь ездил с Клеем, потихоньку начинал ненавидеть эту бурду. Его кофе был больше похож на жидкую грязь.

Все это время Хэп не отрывал глаз от Энни, любуясь ее красивым лицом, спадающими на плечи светлыми волосами, ладной фигурой в выцветшем фланелевом халате, нежной шеей, выглядывающей из ночной рубашки под халатом. Наконец он задумчиво произнес:

– Не укладывается в голове, как такая женщина, как вы, может прозябать в этой глуши, общаясь с такими, как я. Вы ведь и сами это понимаете, признайтесь?

– А куда мне ехать? Это все-таки мой дом, – напомнила она ему. – Ну хорошо, раз вы не хотите кофе, как насчет чая?

– Чая? – механически повторил он.

– Что вы имеете против чая? Он ведь не козье молоко. И не кофе.

– Ладно, пусть будет чай.

Последовав за Энни на кухню, он поставил бутылку на стол и, пока она зажигала фонарь, занялся плитой.

– Некоторые угольки еще тлеют, так что плита еще не совсем погасла – как говорится, еще волочит.

– Волочит?

– Ну да, то есть вроде бы уже скончалась, но еще не поздно ее вернуть к жизни.

Наблюдая за тем, как он разжигает огонь, она вынуждена была признать, что он действительно не выглядит пьяным, хоть его поведение и кажется несколько необычным. Должно быть, на него что-то нашло, решила она, и скорее всего причина в ноге. Мужчины странно реагируют на свои недуги. В отличие от большинства женщин, которых она знала, они считают, что если с их организмом что-то неладно, так они уже не совсем полноценны. А Хэп, который столько лет жил активной жизнью рейнджера, переносит это вдвойне болезненно.

В кухне было довольно холодно, но он, казалось, этого не замечал. Она сидела, энергично терла руки и никак не могла дождаться, когда же станет тепло. В конце концов, не выдержав, она встала из-за стола и принялась ходить по кухне, доставая и выставляя на стол все необходимое – металлическую коробку с чаем, чайничек для заварки, чашки и сахарницу. Затем, налив в металлический чайник воды из ведра, она с надеждой спросила:

– Ну как, дело движется?

– Вроде бы.

Хэп выдвинул задвижку дымохода и, то открывая, то закрывая дверцу плиты, терпеливо раздувал огонь. И наконец Энни увидела первые языки пламени. С помощью ножа она сняла с коробочки крышку и заглянула внутрь. За эти три с лишним года чай высох до такой степени, что стал хрупким и ломким, легко рассыпаясь в порошок. Надеясь, что горячая вода сможет его оживить, она положила в фарфоровый чайничек три полные ложки чая.

– Дать вам хлеба с джемом к чаю?

– Как хотите.

Хэп поставил чайник с водой на плиту и сел за стол.

– А я и не знал, что джем хранится так долго, – сказал он, глядя на полную банку.

– Ну что вы, эту банку привезла мне Мэри – я имею в виду миссис Уиллетт. Пока вас не было, мы выбросили все, что было на полках.

– И мясные галеты тоже?

– Нет, она взяла их с собой – хотела попробовать дома. Когда я сказала, что вы отдали за банку целый доллар, она просто не позволила ее выкинуть.

– В таком случае я ни за что не ручаюсь, Энни, – пробормотал он, качая головой. – Возможно, вы видели своих соседей в последний раз, и вам придется вспахивать поле одной.

– Клянусь вам, Хэп, я ее предупреждала. Но она была уверена, что сможет каким-то образом обработать консервы и сделать их съедобными.

Свет фонаря зажег вокруг волос Энни мерцающий ореол, придавая ее облику почти неземную красоту. Глядя на нее, он забыл и об Аманде Росс, и о Клее Макалестере, и обо всем остальном. Энни слишком еще молода, слишком хороша собой, чтобы заживо похоронить себя. Как бы ей плохо ни приходилось эти три года, что бы с ней ни случилось, трудно поверить, что все умерло в ее душе. Что-то живое в ней обязательно должно остаться. И сейчас ему больше всего на свете хотелось быть тем человеком, который сможет разбудить в ней это живое.

– Что с вами, Хэп?

– Со мной? Ничего.

– Но у вас такое странное выражение лица.

– В самом деле?

– Ну да.

– Просто я думал, как здесь у вас хорошо и как было бы славно жить в подобном месте. Я представил себе: уютный дом, муж, жена, пара детишек – так оно ведь и должно быть, – мечтательно проговорил он.

– Да, но так, к сожалению, не всегда бывает, а если и бывает, то ненадолго.

– Мне, наверно, никогда до конца не понять, сколько я потерял, прожив жизнь один. Вы-то, по крайней мере, имели все это, пусть даже и недолго.

– Слишком недолго, – вздохнула она и без всякой паузы произнесла, резко меняя тему разговора: – Между прочим, послезавтра Рождество.

– Я знаю, Энни, но для меня Рождество не так уж много значит.

– Да, вы говорили об этом.

– В те времена, когда мы были вместе – Клод и другие мои братья, – все было иначе. Тогда мы отмечали все праздники. А потом, после войны, особенно с тех пор, как умерла мама, все потеряло смысл. – Хэп помолчал, а затем более обыденным тоном продолжал: – Ну а когда я нашел Клея, он, конечно, был еще совсем мальчишкой, но таких дикарей, как он, я и среди индейцев редко встречал. Так что, сами понимаете, отмечать Рождество Христово с мальчишкой, который верит, что волки могут разговаривать, по меньшей мере смешно.

– Ну а сейчас?

– Сейчас, конечно, другое дело. У них в Ибарре будут праздновать Рождество как полагается, уж будьте уверены. С женой, да еще и с ребенком на подходе, любой станет верующим, – и губы Хэпа изогнулись в кривой улыбке. – Черт, он ради жены даже заделался католиком.

– Должно быть, она необыкновенная женщина.

– О да, это уж точно.

Решив, что вода уже должна нагреться, Энни поднялась и сняла с плиты чайник. Затем, поднеся его к столу, налила кипяток в чайничек для заварки и закрыла его крышкой. Когда она ставила чайник на место, Хэп вдруг проговорил:

– Вы и сами женщина хоть куда, Энни!

Она даже похолодела от этих слов, но потом уверила себя, что он ничего такого не имел в виду. Он просто хотел сравнить ее с женой Клея Макалестера, и на это сравнение она чуть ли не напросилась сама.

Она взяла чайничек и налила в одну из чашек немного заварки, чтобы по цвету определить, заварился ли чай.

– Боже, до чего же слабый! – воскликнула она.

– Ничего страшного. Я постараюсь сделать его покрепче.

– Хотите сказать, что положите туда сахар? Ну так у вас просто получится сладкая водичка, а не чай.

– Возможно, у меня есть способ получше вашего. Ну-ка, налейте мне полчашки.

– Хватит?

– Да, больше не надо.

Пододвинув к себе сахарницу, он положил в чашку две ложки сахара.

– Пожалуй, достаточно, – решил он.

– Еще бы – на такое-то количество чая!

Затем он взял бутылку и налил в чашку виски, наполнив ее почти до краев.

– Попробую и скажу, как на вкус, – проговорил он и, отпив глоток, некоторое время держал жидкость во рту, смакуя ее. – Вы знаете, совсем неплохо. Хотите попробовать?

– Нет уж, спасибо.

– Что ж, дело ваше.

– Вот именно – мое.

– Да-а, непростая вы женщина, скажу я вам. Вы хоть знаете это?

Она почувствовала некоторое облегчение: «непростая женщина» – это все-таки лучше, чем «женщина хоть куда».

– Думаю, что знаю. Большинство женщин такие.

– Так, а теперь ваша очередь.

Взяв ее чашку, он вылил из нее примерно половину чая назад в чайничек, а затем, прежде чем она успела помешать, плеснул в чашку виски.

– Жизнь дается один раз, Энни, и было бы жаль, если бы вы прожили ее, не попробовав этого. Выпейте, вам это не повредит.

Она хотела было отодвинуть чашку, но он не позволил этого сделать, положив на ее руку свою.

– Это вам поможет заснуть, Энни. Вы забудете обо всем на свете. Отпейте немного и, если не понравится, выльете.

Звучало достаточно убедительно. Немного поколебавшись, она кивнула и, поднеся ко рту чашку, сделала небольшой глоток.

– Брр! – ее всю передернуло, и лицо исказилось гримасой.

– А теперь, – сказал он, пододвигая ей сахарницу, – попробуйте с сахаром.

Действительно, с сахаром было лучше. Как только жидкость достигла желудка, по всему телу Энни начало разливаться тепло, и ей стало удивительно хорошо. А к тому времени, когда она выпила все, кухня, с ее характерным запахом, с присущей ей домашней атмосферой и исходящим от плиты теплом, казалась ей уже самым славным местом на свете.

Он тоже испытывал нечто подобное. Искренне считая, что дал ей виски ради ее же блага, и в то же время замечая, как она постепенно становится все раскованнее и ее взгляд утрачивает выражение настороженности, он отчетливо ощутил, как в нем просыпается желание. Но он хорошо понимал, что не может себе позволить даже прикоснуться к ней, не говоря уже о том, чтобы попытаться разбудить в ней ответное желание. Она бы возненавидела его.

– Ну как, теперь сможете заснуть? – спросил он изменившимся от волнения голосом.

– Даже не знаю.

– Тогда, может, выпьете еще немного?

Ей так не хотелось возвращаться в спальню и снова оставаться лицом к лицу со своим одиночеством, что она не была уверена, стоит ли отказываться.

– Пожалуй, – решилась она в конце концов, – но самую малость.

Налив ей в чай виски и добавив сахар, он откинулся на спинку стула и, не сводя с нее глаз, произнес, медленно выговаривая слова:

– Мы с вами, Энни, парочка, как говорится, друг другу под стать.

– В каком смысле? – спросила она, поднимая от чашки взгляд.

– Мы оба с вами калеки – с той разницей, что в моем случае это заметно.

– Но вам ведь становится все лучше? Пусть и не так быстро, но вы все-таки выздоравливаете.

– Вы думаете? Если даже и так, то я, черт возьми, совершенно этого не замечаю.

Свет падал на его лицо под таким углом, что он выглядел гораздо моложе своих тридцати семи лет. С взъерошенными волосами и сонными голубыми глазами он был похож на обиженного маленького мальчишку, и ей хотелось защитить и утешить его.

– Вы еще полны сил, Хэп, и у вас вся жизнь впереди, – мягко проговорила она. – Рано вы ставите на себе крест.

Хэп смотрел на нее и чувствовал, что у него пересохло во рту. Он мог бы часами наблюдать за ее грациозными движениями.

– Кажется, совсем не осталось чаю. Принести горячей воды?

– Я сама принесу.

Она встала и, чувствуя себя не очень уверенно, повернулась и направилась к плите, но в этот момент выпитое виски ударило ей в голову, и комната стала внезапно крениться, так что она была вынуждена ухватиться за край стола и немного постоять, прежде чем идти дальше.

– Фу-у, – выдохнула она. – Наверно, это от алкоголя.

– Скорее всего. Что, кружится голова?

– Еще как!

Ей вдруг показалось ужасно забавным, что она умудрилась захмелеть в собственной кухне, и она засмеялась.

– Боже, до чего я кажусь себе глупой, Хэп! Глупой и легкомысленной.

– Вам никто не говорил, какая вы хорошенькая, когда смеетесь?

Произнося эти слова, Хэп прекрасно понимал, насколько банально они звучат, но не мог удержаться и не сказать этого. Она была, пожалуй, самой привлекательной женщиной, какую ему приходилось встречать. И на него она действовала гораздо сильнее, чем виски.

– Вам нужно смеяться как можно чаще, – пробормотал он и, ощущая каждой клеточкой своего тела, как неудержимо его влечет к этой женщине, встал и, приблизившись к ней сзади, хриплым голосом проговорил: – Энни, вы ведь живой человек, и я, между прочим, тоже.

Она стремительно повернулась и, взглянув на него, почувствовала, как у нее перехватило дыхание. Он был слишком близко, и деваться ей было некуда – путь сзади преграждала горячая плита. Так она и стояла, словно парализованная, а он поднял руку и провел пальцем вдоль краешка фланелевой оборки у нее на шее. Сонное выражение полностью исчезло из его глаз, сменившись откровенным желанием. Он наклонился к ней, и она почувствовала на щеке его горячее дыхание.

– Вы прекрасны, Энни, – хрипло прошептал он.

Она ощутила на своих губах прикосновение его горячих губ, и у нее бешено заколотилось сердце. Обхватив ее за плечи сильными руками, он привлек к себе хрупкое тело, и она почувствовала, как всю ее охватывает волна смятения. А он продолжал целовать, дразня языком ее губы. В какой-то миг у нее появилось ощущение, что ее затягивает в водоворот, но она сумела опомниться и, подняв руки, уже собиралась дать ему отпор, как вдруг он начал страстно шептать ей на ухо:

– Энни, я хочу избавить вас от боли! Я хочу, чтобы вы снова почувствовали себя женщиной, чтобы вы смогли обо всем забыть!

Из ее груди вырвалось сдавленное рыдание, по телу пробежала дрожь. Она на мгновение тесно прижалась к нему, но тут же отпрянула и, уклоняясь от протянутой руки, воскликнула:

– Нет, умоляю вас, не прикасайтесь ко мне!

Прежде чем он успел что-то сказать, она выбежала из кухни. Некоторое время он не двигался с места, пытаясь совладать со все еще бушующим желанием, затем бросился за ней. Добежав до двери спальни, он услышал, что она горько, истерически плачет. Досада и разочарование боролись в нем с чувством смущения и стыда, и чем безутешнее становился ее плач, тем более пристыженным он себя чувствовал. Его страсть улеглась, осталось лишь желание утешить ее.

– Энни… – тихо произнес он, подходя к кровати.

Она лежала лицом вниз, зарывшись головой в подушку, и плечи ее сотрясались так сильно, что вздрагивала кровать. Чувствуя себя растерянным и беспомощным, он сел на край постели, склонился над ней и стал гладить волосы, разметавшиеся по фланелевому халату.

– Энни… Послушайте, Энни… Прошу вас, простите меня.

Она не отвечала. Казалось, она даже не замечает, что он прикасается к ней. Она была где-то далеко. Но он не мог оставить ее в таком состоянии, поэтому не уходил и гладил ее по плечу, словно маленького ребенка. От только что пылавшего в нем желания – да и от опьянения тоже – не осталось и следа.

– Наверно, я слишком много выпил, Энни. У меня и в мыслях не было вас пугать. Мне хотелось, чтобы вам было хорошо, и я не думал, что сделаю вам так больно.

Прошла целая вечность, прежде чем Энни перестала плакать. Теперь она лежала затихнув, а он по-прежнему не снимал с ее плеча успокаивающей руки. В комнате воцарилась звенящая тишина, нарушаемая лишь его тяжелыми вздохами.

– Послушайте. То, что вы отвергли меня, вполне объяснимо, – заговорил в конце концов Хэп. – Если бы я хоть немного соображал, то должен был бы понять, что слишком тороплю события. Я, в общем-то, и понимал это, но, черт побери, очень уж мне хотелось верить, когда я смотрел на вас, что я вам не совсем безразличен.

Он не мог найти нужных слов, чтобы объяснить ей, насколько страдает от одиночества. Поднявшись с кровати, он лишь коротко произнес:

– Что ж, по крайней мере, можете быть уверены – это больше не повторится.

Когда он уже выходил из комнаты, она подняла голову и прерывистым голосом проговорила:

– Нет, дело не в вас, а во мне.

Он остановился и повернулся к ней, а она, судорожно сжав пальцы, прошептала:

– Вы сказали, мы оба калеки. Так вот, калека из нас я одна.

– Не стоит этого говорить, Энни.

– И я не хочу ею быть, Хэп.

– Вам предстоит жить одной, и, может быть, одиночество вас излечит.

– Но одна я тоже не хочу оставаться. Я бы все отдала, чтобы жизнь моя стала такой, как прежде.

– Я вас понимаю. – Он распрямил плечи, глубоко вздохнул и сказал: – Спокойной ночи, Энни. Если вы меня не увидите, когда встанете, значит, я уже на пути в Ибарру.

– Вам не обязательно уезжать, Хэп. Останьтесь хотя бы на Рождество.

– Нет, не могу. Вы не первая женщина, с которой я веду себя по-дурацки, но у меня, по крайней мере, есть одно правило – с одной и той же женщиной это не должно случаться дважды.

Дверь за ним закрылась, и она осталась одна в темноте. Раздевшись, она снова легла в постель, чувствуя себя покинутой. И в самом деле – когда он уедет, ее ждет полное одиночество. Ей останется лишь одно: мечтать о том, что когда-нибудь удастся найти Сюзанну, но разве можно жить одними мечтами? Хотя, с другой стороны, выбора у нее нет.

Она еще долго лежала без сна, и как раз в тот момент, когда ее сознание стало затуманиваться, она вдруг почувствовала, как по одеялу ступает что-то очень легкое, направляясь к изголовью кровати. Когда пушистое, маленькое тельце уютно устроилось на ее плече, ночная тишина наполнилась громким мурлыканьем. Она высвободила из-под одеяла руку и стала гладить котенка по длинной, шелковистой шерстке, а тот в благодарность лизнул ее в шею шершавым, как наждачная бумага, язычком. Сказав себе, что котенку на сегодня хватит ласк, она перестала его гладить и пододвинула к себе поближе этот теплый живой комочек. И в тот момент, когда ее сознание вновь готово было погрузиться в глубины небытия, в ушах явственно прозвучал голос Хэпа Уокера:

– Энни, я хочу избавить вас от боли! Я хочу, чтобы вы снова почувствовали себя женщиной!

Как будто это так просто. И как будто она могла ему такое позволить. С этой стороной ее жизни покончено. Раз и навсегда.