Дикая роза

2

Индейская территория[2]

12 ноября 1873 года

Энни Брайс, вконец обессилев от голода, лежала, трясясь от стужи, между бизоньими шкурами, кишащими паразитами, и прислушивалась к завыванию ветра, сотрясающего стены типи. Сколько еще, думала она, ей удастся выдержать без пищи и огня? Ее желудок был настолько пуст, что казалось, будто какой-то дикий зверь выгрызает ей внутренности.

Прошло целых два дня с тех пор, как Молодой Бык принес в дом тощего кролика, который с тех пор был единственной пищей как для него самого, так и для двух его жен, трех детей и Энни. Утренняя Заря покорно его сварила, добавив мелко порубленной сухой травы и бог знает еще чего, и из всего этого получился жидкий, безвкусный суп. Когда для Энни выставили за палатку миску этого варева, там не оставалось ни единого кусочка мяса.

Но прошлая ночь была самой ужасной за все то время, что она жила в племени Молодого Быка. Она так и не сомкнула глаз, лежа в своем старом, брошенном за ненадобностью типи и слушая непрерывный плач голодных детей, доносящийся из соседней палатки. Жалкие попытки Утренней Зари и Маленькой Руки утешить их были безрезультатны. Подумав о своем собственном маленьком сыне, Энни обхватила себя руками и тихо заплакала.

А утром, вернувшийся ни с чем и от этого злой, Молодой Бык остановился возле ее типи и начал разглагольствовать в том духе, что вот, дескать, его заманили сюда с реки Льяно только затем, чтобы он здесь голодал, хотя и обещали, что выдадут зимний рацион – «много-много хороший мяса, табак и одеяла». Но когда он попытался получить причитающуюся его семье долю, агент сказал, что не станет ничего выдавать до тех пор, пока индейцы не возвратят всех до единого белых, которых они держат в плену. Тогда вождь команчей заявил, что у него их нет, но его обвинили во лжи.

В заключение он сказал через полу палатки, что не сможет больше кормить ее. Он хочет, чтобы она отправилась одна пешком в Агентство по делам индейцев и сказала человеку по имени Хейуорт, что он, Молодой Бык, никогда не держал ее против воли, – более того, что он спас ей жизнь. Затем, вспомнив, что она не в состоянии говорить, он в отчаяний воздел руки к небу и стал проклинать духов, которые послали в его жизнь эту безумную, бесполезную женщину. Из-за нее на его голову может пасть гнев «синих мундиров».

Энни была поражена, она не подозревала, что ее соплеменники находятся так близко. Однако это открытие вызвало лишь чувство горечи, так как у нее уже не оставалось сил, чтобы пройти пешком столько миль в такую ужасную погоду. Она смогла выжить эти три года, делая все возможное и невозможное, только потому, что надеялась каким-то образом найти Сюзанну и увезти ее домой, на свою ферму на Сан-Сабе. И вот теперь, хотя помощь так близко, всего в нескольких милях от стойбища, ей предстоит умереть, так и не узнав, что случилось с дочерью.

Все эти три года, почти каждую ночь, она вновь и вновь переживала тот кошмар, когда Ветвистый Дуб затащил ее в поросшую низким кустарником ложбину и, навалившись на нее обнаженным, дурно пахнущим телом, грубо овладел ею – и все это время Сюзанна громко звала ее. Она помнила до сих пор, как, опустив на ноги окровавленное платье и с трудом выбравшись из той преисподней, с ужасом узнала, что военный отряд разделился и ее дочь увезли: какой-то индеец выменял ее у Ветвистого Дуба на украденного коня. С тех пор Энни только и оставалось утешать себя мыслью, что раз тот неизвестный воин так много заплатил за Сюзанну, он не причинит ей зла, а значит, она жива и находится где-то на беспредельных просторах Страны команчей.

Хэп Уокер боялся, что не успеет. С самого утра стало холодать, и сейчас ледяной, завывающий ветер больно хлестал его по воспаленному лицу. Не в состоянии унять бьющую его дрожь, он поднял воротник своей куртки из бизоньей шкуры и, зябко поведя плечами, сгорбился, согнулся над лукой седла. Судя по виду тяжело нависшего серого неба, из Канзаса начинал дуть мощный «северянин», а когда этот страшный ветер расходится не на шутку, то спаси бог того, кто будет застигнут им на открытом месте.

Но это было еще не самое страшное. Хуже было то, что он, кажется, заболел. После трех дней, проведенных в седле, пульсирующая боль в ноге стала нестерпимо жгучей, а голова казалась невесомой, отчего его все время мутило. Он сейчас чувствовал себя даже хуже, чем летом, когда индейская пуля раздробила ему бедро.

Он вынужден был признать, что вел себя, как упрямый осел. Он хотел доказать и себе, и Аманде, что его еще нельзя окончательно списывать со счетов и что жизнь для него не закончилась в тот момент, когда из-за поврежденной ноги он был вынужден покинуть ряды техасских рейнджеров. Проведя почти половину из прожитых им тридцати семи лет в неустанной борьбе с индейцами и преступниками, он никак не мог примириться с отставкой, чувствуя себя, как старый боевой конь, которого раньше времени отправили заканчивать жизнь на пастбище. Долгие годы он считал, что ему нравилось бы заниматься сельским хозяйством где-нибудь на ферме или ранчо, но в конце концов открыл для себя, что ему просто на роду написано быть рейнджером. Он теперь точно знал, что никем другим быть не может.

Его мысли невольно перешли на Клея, и он представил, какой шум тот поднимет, когда, возвратившись домой, узнает о его отъезде. Но Аманда умела найти подход к Клею и укротить его, что когда-то немало удивило Хэпа. Да, этот необузданный голубоглазый мальчишка, найденный им четырнадцать лет назад в лагере команчей, понемногу утихомирился, женившись на этой девушке, владевшей полученной ею в наследство Ибаррой, и теперь даже изучал право в университете.

Как странно все в конце концов обернулось. Разве мог он подумать, когда стоял между этим пареньком и Бартоном и кричал: «Не стреляй! Он белый!», что мальчик станет для него чем-то вроде младшего брата. Он помнил тот день, словно это было вчера.

Мальчуган задал Хэпу массу хлопот, когда они возвращались в лагерь рейнджеров в Сан-Сабе, упираясь с таким остервенением, что приходилось с ним сражаться за каждый сантиметр пройденного пути. На плече Хэпа до сих пор еще оставался шрам в том месте, куда набросившийся на него мальчишка нанес удар ножом. Кончилось тем, что Хэпу пришлось связать его веревкой и погрузить, словно какой-нибудь тюк, на вьючного мула. Малыш исступленно ругался на языке команчей целых два дня кряду, пока в конце концов не потерял голос.

Но малец не давал ему покоя и после того, как они приехали. За то время, пока Хэп пытался разыскать каких-нибудь родственников мальчика, чтобы они забрали его к себе, тот умудрился сбежать от него семь или восемь раз, полный решимости вернуться в лоно своей команчской семьи или, вернее, того, что от нее осталось. Его индейское имя было Нахагкоа, или Одинокий Боец, но уже после второго побега рейнджеры стали в шутку называть его Одинокий Беглец, и это имя закрепилось за ним, но потом выяснилось, что на самом деле он был Клейтоном Макалестером, единственным из всей семьи, уцелевшим после одного из набегов команчей девять лет назад.

После долгих стараний Хэпу удалось наконец разыскать проживавшую в Чикаго незамужнюю тетку Клея, изъявившую желание взять мальчика. Рейнджеры были так рады спровадить мальчишку куда подальше, что с готовностью сбросились ему на железнодорожный билет. Как выразился Франк Кеннеди, «ради того, чтобы снова спокойно спать по ночам, и раскошелиться не жалко». Провожать Клея на станцию они отправились в полном составе, а затем отпраздновали это событие, до чертиков напившись.

Мисс Джейн Макалестер – таково было, насколько помнил Хэп, имя тетушки. Чего бы он только тогда не дал, чтобы стать свидетелем ее встречи с племянником. В письме к ней он пытался объяснить, что мальчишка хватает еду прямо руками, спит на голом полу под кроватью в чем мать родила и говорит по-команчски куда лучше, чем по-английски. Но у этой старой девы оказался достаточно твердый характер, так как она выносила своего дикого племянника целых четыре года и даже умудрилась сделать его чуть ли не полуцивилизованным.

После этого он вернулся к Хэпу, а затем оба они вступили добровольцами в Армию Конфедерации и вместе сражались в доблестной Техасской бригаде. Когда война закончилась, Клей последовал за Хэпом в техасскую полицию, а после того как законодательная власть штата вновь сформировала подразделение техасских рейнджеров, пополнил вместе с ним их ряды. Из него получился превосходный рейнджер: не было случая, чтобы, отправившись в погоню даже за самыми отпетыми, закоренелыми головорезами, он не настиг бы их. Только одного он ни за что делать не хотел – идти против вырастивших его команчей. Хэп же, напротив, преследовал их с особенным упорством.

Вся ирония заключалась в том, что, в то время как Клей штудирует право в Остине, именно он, Хэп, едет на север, чтобы продать говядину для пропитания дорогих сердцу Клея индейцев. И он не ждал от этого ничего хорошего. На говядине Ибарры дикари продержатся всю зиму, а значит, как только начнутся весенние оттепели, возобновят свои набеги по всей территории Техаса.

Чтобы не заснуть, он стал дышать как можно глубже и вдруг заметил, что, кроме дождя со снегом, в воздухе чувствуется нечто другое. Да, так и есть – дым. Но он отлично знал, что до агентства еще достаточно далеко. Остановив коня, он подался вперед и, прищурившись, стал всматриваться в дорогу перед собой.

То, что он увидел, заставило кровь застыть в жилах: прямо на его пути стояло по меньшей мере двадцать индейских типи. Если его заметят, за ним наверняка бросятся в погоню, а он сейчас не в той форме, чтобы спасаться бегством.

Ему было известно, что для него у них даже есть особое имя – Меткий Стрелок, полученное им благодаря его шестнадцатизарядной винтовке «генри», с которой он не расставался с самых времен войны и из которой стрелял без промаха. Этой винтовкой он, должно быть, убил не меньше полусотни команчей. Можно не сомневаться, скво не пожалеют ради него сил, чтобы наточить поострее ножи.

Ему оставалось одно – въехать в селение с миролюбивым видом, а там будь что будет. Клей всегда говорил ему, что у команчей существует правило – встречать радушно кого угодно, даже самого лютого врага, если только он придет к ним с миром. Хэпа не очень прельщала такая перспектива, но, хочешь не хочешь, ему предстояло на своей шкуре проверить, так ли это.

– Ну-ка, Ред, двинули, – пробормотал он, трогая с места своего большого чалого коня легким толчком левого колена, – но только не торопись.

Он расправил плечи, положил руку на седельный чехол с торчащей из него винтовкой и пустил лошадь медленным, размеренным шагом. Если ему только удастся скрыть от этих чертовых индейцев, насколько он болен, то у него, может быть, все-таки останется шанс добраться до агентства.

Молодой Бык сидел понурившись над огнем и старался не обращать внимания на хныканье Маленького Койота, его двухлетнего сына, и на укоризненные взгляды Маленькой Руки, матери малыша. Напротив него, с другой стороны от огня, его младшая жена Утренняя Заря варила в воде сухую траву и кору мескитового дерева. Наконец, не выдержав, он встал и протянул руку за винтовкой. Несмотря на пронизывающий холод, он должен пойти и добыть для них пищу, пусть даже и придется для этого украсть корову из агентства. Если потом за ним придут солдаты, то по крайней мере он будет знать, что не сидел сложа руки.

Не успел Молодой Бык зарядить винтовку, как в его типи вбежал мальчишка и, задыхаясь, выкрикнул:

– Тейяно![3]

Держа в руке винтовку, вождь вышел из типи и увидел приближающуюся через завесу кружащегося снега одинокую фигуру всадника. Это был белый в надвинутой низко на лоб потрепанной кожаной шляпе, в толстой куртке из шкуры, в штанах из оленьей кожи и в видавших виды коричневых ботинках. Когда он подъехал ближе, вождь, узнав его, почувствовал, как у него напряглись челюсти. Перед ним был сам Тондехвахка![4]

Ему когда-то довелось оказаться лицом к лицу с этим тейяно и пятью другими сидевшими в засаде белыми, и этого Молодому Быку хватило, чтобы запомнить его на всю жизнь. Когда короткая стычка закончилась, все рейнджеры были живы, но девять команчей лежали мертвые, а еще четверо были ранены настолько серьезно, что Молодому Быку пришлось оставить тропу войны и отступить к берегам Льяно, где он мог чувствовать себя в безопасности.

Из своей палатки позади Молодого Быка вышел, воинственно размахивая ружьем, Толстый Лось. Вождь схватил его за руку и силой заставил опустить ружье, лаконично заметив, что убить в резервации рейнджера – это все равно что зазвать к себе солдат. Второй индеец разочарованно пробормотал, что Молодой Бык ведет себя, как древняя старуха, и не способен больше вести за собой воинов. Но его голос потонул в криках не согласных с ним индейцев.

– Это из-за него мы голодаем, как беспомощные дети, – разгневанно ответил им Толстый Лось. – Ради нас всех он должен был убить эту белую женщину на том самом месте, где нашел ее, но он не сделал этого, он привел ее к нам жить, а вместе с ней и злого духа, приносящего нам несчастья. Кто из вас скажет, что это не так? До того как пришла Далеко Бредущая Женщина, здесь было много бизонов, и никто из нашего племени пенетака не был голодным, а сейчас они почти все исчезли, и все мы умираем с голоду! А куда подевались олени? Антилопы? Кроликов и тех не осталось! Так вот, они все сбежали из-за этой женщины! Дух, который сидит в ней, должен уйти, иначе мы все погибнем!

– Ты бы и сам мог убить ее, но твое колдовство оказалось недостаточно сильным, и ты испугался ее, – напомнил ему Молодой Бык и, с задумчивым видом потирая подбородок, добавил, как бы размышляя вслух: – Зато теперь, когда Меткий Стрелок заберет ее к своим, Хейуорт даст нам еду.

Хэп обвел взглядом шеренгу внезапно примолкших мрачнолицых команчей и подумал, что, кажется, влип в скверную историю. Маленький мальчик в изорванной набедренной повязке и потрепанных гамашах, ребра которого торчали наружу над вздувшимся животом, вдруг злобно выпалил:

– Тейяно!

Стоящая рядом женщина поспешила спрятать малыша за спину, прошептав при этом: «Тондехвахка» таким тоном, как если бы Хэп явился к ним прямо из ада. Что ж, они хорошо знали, кто он такой, и особого восторга при его появлении не испытывали.

Сейчас он был настолько слаб, что не смог бы справиться и с мухой, но прекрасно понимал, что не должен показывать это. Ему надлежало вести себя так, как будто он оказался здесь не случайно. Увидев перед собой очень рослого, некрасивого индейца, он поднял в знак приветствия левую руку:

– Мое почтение. Я – Уокер, Хэп Уокер.

Индеец с гордостью постучал себя в грудь:

– Моя – Молодой Бык, очень даже большая вождь.

Говоря на ломаном языке и помогая себе жестами, он тут же принялся, насколько мог уразуметь Хэп, горько жаловаться, то и дело ударяя для выразительности кулаком по ладони:

– Люди приходить, говорить – мирно жить. Нет еда, нет табак, нет… – Он остановился, подыскивая нужное слово, затем добавил: – Ничего нет.

Он в гневе возвысил голос и угрожающе заключил:

– Для Молодой Бык – нет еда, нет мир!

– Ну, знаешь, ты не по адресу обратился, – возразил Хэп, не совсем уяснив, в чем суть жалобы индейца. – Поговори лучше с Хейуортом.

– Хейуорт! – фыркнул индеец. – Она говорить: нет еда! Смотри, – требовательно произнес он, указывая на истощенного ребенка. – Люди приходить, говорить, – мирно жить, но не приносить еда.

Вождь некоторое время быстро жестикулировал, затем напористо продолжал:

– Ты ему надо сказать – давать еда! Мы не держать пленники, только одна белый женщина! – И он для убедительности поднял палец. – Больше нет!

Несмотря на туман в голове, Хэп начинал догадываться, что Хейуорт, квакер из агентства, требует от индейцев освобождения всех пленников в качестве условия выдачи продовольствия.

– Ну так и отвези ее в агентство, – посоветовал он.

– Отвезти – нет, – непреклонно заявил Молодой Бык.

– Но ты же не хочешь, чтобы сюда явились синие мундиры, так ведь?

Вождь покачал головой:

– Молодой Бык не запереть, как Сатанту! Ты отвозить – отдавать Хейуорту. Сказать ему – давай еда!

Теперь во всем этом начинал просматриваться какой-то смысл: с тех пор, как предшественник Хейуорта позволил полковнику Грирсону арестовать Сатанту, индейцы – и кайова, и команчи – стали относиться к солдатам Форт-Силла с подозрением. Молодой Бык хотел избежать возможных столкновений с ними, для чего и отсылал свою пленницу с Хэпом. Ну а он, Хэп, был не в том состоянии, чтобы брать ее с собой. Он даже не был уверен, что сам доберется туда. Ему и так стоило огромных усилий не потерять сознание прямо тут, на месте.

– Все это хорошо, но я не…

Однако вождь уже отвернулся от него и отрывистым, лающим голосом отдавал какие-то распоряжения крайне изможденной скво, которая сразу вслед за этим исчезла за типи. Снова повернувшись к Хэпу, он досадливо всплеснул руками и, продолжая настаивать на своем, сказал:

– Женщина плохо для Молодой Бык – злой дух. Ты отвозить. Молодой Бык не нужна она.

Хэпу нужно было поскорее уносить ноги. Его трясло то от приступа жара, то от внезапно накатывающего озноба. Он легонько толкнул коленом своего верного Реда, но прежде чем лошадь успела сдвинуться с места, индеец остановил ее, ухватившись за поводья, и решительно произнес:

– Не ехать.

А в это время жена вождя Маленькая Рука c другой стороны типи подняла истрепанную полу палатки и позвала:

– Салеавеа!

– Убирайся! – прохрипела Энни.

Энни повернулась на другой бок, лицом ко входу, и увидела через просвет, что там косыми, почти горизонтальными струями идет дождь со снегом. Внутрь ворвался бушующий за стенами ветер, обдав Энни холодом. Было очевидно, что индианка боится входить, но потом она все-таки несмело ступила через порог, по-прежнему держа в руке полу типи и готовая в любой момент броситься наутек. Ее бегающие черные глаза обшарили внутренность типи с испугом, словно она боялась быть схваченной сидящим внутри Энни неведомым злым духом.

Подняв один из лежащих грудой камней, загораживающих дыру в стене, она швырнула его в Энни и, попав ей в плечо, крикнула, что нужно вставать, так как Молодой Бык требует, чтобы она вышла к нему. Для большей убедительности она нагнулась за другим камнем, но выронила его, увидев, что Энни приподнялась и села. Широкое, плоское лицо индианки расплылось в улыбке. Пятясь из палатки, она манила Энни за собой с таким видом, будто та была ребенком.

Хотя Энни была сравнительно тепло одета – на ней был причудливый наряд из гетр с бахромой и рубашки из оленьей кожи, натянутой поверх выцветшего ситцевого платья, – тем не менее, она дрожала от холода. Подобрав с пола потрепанное армейское одеяло и сложив его так, чтобы дыры с пятнами крови оказались с наружной стороны, она завернулась в него и, прижимая к себе, нетвердыми шагами последовала за Маленькой Рукой. Она чувствовала такую слабость, что едва держалась на ногах.

Дующий между палатками ветер тут же стал хлестать ей в лицо острыми дробинками снежной крупы. Тонкий слой льда потрескивал под изношенными мокасинами, когда она наступала на него. Обойдя типи с другой стороны, она увидела кучку команчей, сгрудившихся вокруг какого-то всадника. Когда она рассмотрела, что это белый, у нее бешено заколотилось сердце. Он некоторое время молча смотрел на нее, а затем пробормотал:

– У нее такой вид, будто она сама смерть, которую чуточку отогрели.

– Она не болеть, не повредиться, только сойти с ума, – произнес Молодой Бык, словно оправдываясь. – Совсем целый женщина.

Он поманил ее к себе:

– Салеавеа!

Снова повернувшись к Хэпу, он перевел:

– Далеко Бредущая Женщина.

Когда Энни проходила мимо индианок, те закрывали собой своих детей и отворачивались. Воины прикасались к мешочкам с талисманами и амулетами, защищаясь от владеющего ею злого духа. Но Молодой Бык, стараясь не выдать своего страха, не отступил в сторону. В общем-то он единственный из них проявлял к ней какую-то доброту.

Хэп попытался хоть немного разглядеть ее сквозь застилающий сознание туман. Лицо у нее было изможденным и покрытым полосами грязи, сальные, спутанные волосы напоминали давно брошенное птичье гнездо, а изорванная одежда выглядела до крайности замызганной. Она не очень-то даже напоминала белую женщину, пока не подняла глаз. Они у нее были голубые, и в них светилась робкая надежда. Ему не нужно было ни о чем ее спрашивать – он и так видел, что ей пришлось перенести здесь все муки ада, и он почувствовал, как у него от жалости к ней сдавило горло.

А стоящий за ее спиной Молодой Бык тем временем объяснял ему:

– Она не говорить – чокнутая. Ты увозить женщина и сказать Хейуорт – только одна. Он давать еда, давать табак – белый вождь обещал!

– Послушайте, я… – начал он, понимая, что слишком обессилен, чтоб ей помочь, но, еще раз взглянув на нее, провел языком по потрескавшимся, обветренным губам и неуверенно пообещал: – Я постараюсь кого-нибудь прислать за вами, ну а сейчас… извините.

Глаза у нее расширились, она заморгала, чтобы удержать слезы, и ему стало очень стыдно.

– Я не в состоянии… не в форме… – его голос упал почти до шепота, и он отвел глаза в сторону. – Пришлю кого-нибудь другого, я не забуду…

– Нет! – воскликнула Энни. – Вы не можете уехать и оставить меня! Вы моя последняя надежда!

Бросившись к нему, она ухватилась одной рукой за его ногу, а другой уцепилась за руку и, поставив ногу в мокасине на его ботинок, принялась карабкаться вверх. На какое-то мгновение она повисла в таком положении, и оба они, опасно покачнувшись, едва не упали. Затем каким-то чудом ей удалось закинуть ногу на спину лошади, после чего, с трудом удерживая равновесие, она устроилась за седлом и наклонилась вперед. Натянув на себя свое одеяло, она продела руки под его куртку и ухватилась за пояс, на котором висела кобура.

Молодой Бык, потрясенный тем, что она заговорила, потянулся к ней рукой, но она от него отклонилась и крикнула у самого уха Хэпа:

– Поехали!

Ее нога ткнула Реда в бок, и конь сорвался с места, выдернув поводья из руки индейца. Хэп успел ухватиться за луку седла и удержался.

Молодой Бык некоторое время ошеломленно смотрел им вслед, а затем наконец пришел в себя и крикнул вдогонку:

– Ты сказать белый вождь. Молодой Бык не брать женщина плен – обязательно сказать! Говорить ему – давать еда!

– Черта с два, – пробормотал Хэп вполголоса, и в этот момент ее колено уткнулось в его больную ногу, так что у него потемнело в глазах от боли.

– У меня неважно с ногой – даже дотронуться нельзя. С ней нужно поаккуратнее. Не могу ступить на нее…

Чувствуя, как его качает в седле, она крепко его обхватила, сцепив свои тонкие пальцы у него на животе, и поддерживала, чтобы он не свалился. Даже под толстой курткой из бизоньей шкуры тело его было холодным, как лед, а рубашка мокрой, словно он только что вылез из воды.

– Вы больны, мистер? – спросила она.

Он хотел было ответить, что нет, но очередная волна тошноты поглотила готовые прозвучать слова.

– В общем-то, да, хотя вы и сами не выглядите слишком здоровой, – пробормотал он наконец. – Нам чертовски повезет, если удастся добраться до места.

– Надо добраться. А далеко до агентства?

– Не знаю, – произнес он сквозь стиснутые от боли зубы.

В голове у него была одна мысль – как бы найти в себе силы, чтобы дотянуть. Но он смертельно устал и чувствовал страшную слабость. Он готов был уснуть в любую минуту, но спать было нельзя. Ему нужно чем-то отвлечь себя.

Усиленно моргая, чтобы развеять туман в голове, он попытался сосредоточить свои мысли на сидящей за его спиной женщине.

– Меня зовут Уокер, Хэп Уокер, – пробормотал он, но ветер унес его слова.

– Что, что? – прокричала она.

– Хэп Уокер! – повторил он погромче.

Имя ей показалось знакомым, хотя уверенности у нее не было – прошло столько времени с тех пор, как она слышала родную речь. И она поспешила назвать себя:

– А я – миссис Брайс, Энни Брайс!

Брайс. У него было впечатление, что он должен знать это имя. Энни Брайс… Наморщив лоб, он попытался пробиться сквозь пелену тумана, заволакивающую сознание… Итан Брайс… На мгновение в голове у него прояснилось, и он увидел себя стоящим на пороге пустого дома, а перед ним был двор, на бельевой веревке висели, развеваясь на ветру, простыни, и он чувствовал себя совершенно беспомощным. Да, он вспомнил, когда это случилось, ясно вспомнил.

– Жаль, чертовски жаль, – пробормотал он и вдруг, потеряв равновесие, чуть не свалился с лошади, но в последний момент удержался: – Черт подери!

Не на шутку встревоженная Энни на минутку выпустила Хэпа из рук, чтобы закутать в одеяло его плечи. Пытаясь закрепить одеяло, заткнув за воротник, она случайно нащупала пульс у него на шее. Он был слабым и неровным.

– Мистер, вам нужен врач, и немедленно.

– Только бы добраться – добраться любой ценой, остальное неважно, – заплетающимся языком проговорил он и, огромным усилием воли заставляя себя не терять сознание, распрямил плечи и упрямо проговорил: – Со мной все в порядке.

Но он знал, что это не так. Он болен, болен настолько серьезно, что может и умереть.

Ветер к этому времени немного стих, зато снег повалил крупными хлопьями, устилая белым ковром тонкий слой льда. Если начнется вьюга и они заблудятся, то никакой надежды ни для него, ни для нее не останется. Она нащупала под одеялом поводья и взяла их из его ослабевших рук.

Она не имела ни малейшего представления, где они находятся, но лошадь, похоже, сама придерживалась какой-то дороги, так что она ослабила поводья, полностью положившись на нее. Рано или поздно, но куда-нибудь она их вывезет. Ну а пока единственное, что оставалось делать, – это не давать Хэпу Уокеру упасть с лошади и молить бога о помощи. Если он свалится с седла, Энни уже никак не сможет помочь ему.

Казалось, они ехали сквозь слепящую пелену снега уже целую вечность. Энни так долго держала Уокера, что у нее онемели руки, но она боялась их разжать. Наконец, когда ей стало совсем невмоготу от усталости, она слегка наклонилась в сторону и попыталась выглянуть из-за его спины.

– Вы что-нибудь видите? – озабоченно спросила она.

Но он ничего не ответил.

– Мистер Уокер, вы меня слышите? – прокричала она громче.

Молчание.

Не на шутку испугавшись и не в состоянии ничего вокруг себя разглядеть, она остановила лошадь и, пытаясь спешиться, наклонилась вправо. В этот момент он вдруг съехал всем телом набок, и оба комом рухнули на засыпанную снегом землю. Энни оказалась придавленной, и ей стоило большого труда выбраться из-под него. При этом она перекатила его на спину, и он так и остался лежать. Шатаясь от слабости, она поднялась на ноги и внимательно посмотрела на него. Глаза его были закрыты, лицо приобрело пепельно-серый цвет.

– Мистер, вставайте! Вы должны подняться!

Наклонившись над ним, она ухватила его за плечи и попыталась приподнять, но не смогла: он, словно куль с мукой, повалился назад и так и лежал, не двигаясь. Ее охватила паника, и она стала лихорадочно высматривать вокруг себя какие-нибудь признаки жизни. Неужели она проделала весь этот путь только затем, чтобы погибнуть в снежную бурю вместе с незнакомым ей человеком?! Слезы отчаяния и досады застилали ей глаза, и, когда она попыталась их сморгнуть, ей вдруг показалось, что она что-то видит перед собою. Она провела по лицу рукой, не веря своим глазам, но сомнений быть не могло: сквозь кружащийся вихрем снег смутно проступали очертания нескольких строений. Значит, им все-таки удалось добраться, пусть и не до самого конца.

Она зачерпнула рукой горсть снега и принялась растирать Хэпу Уокеру лицо, пытаясь привести его в чувство.

– Послушайте, мне кажется, я вижу агентство, – громко сказала она. – Поднимайтесь, прошу вас, мы почти на месте!

Веки его слегка дрогнули, но глаза остались закрытыми.

– Идите сами, – едва слышно пробормотал он, – я не могу…

– Но вы должны!

Никакого результата. Было похоже, что ей не удастся заставить его сдвинуться с места. Она расправила ноющие от усталости плечи и поплотнее натянула на них одеяло, а затем, ухватив поводья, попыталась подтащить лошадь к камню, чтобы сесть на нее верхом. Но животное не послушалось, и справиться с ним у нее не было сил. Лошадь стояла, опустив над Уокером голову, словно охраняя его.

Энни чувствовала себя вконец обессиленной, но теперь ей нужно было забыть об этом. Если она не заставит себя пройти эти несколько метров, оба они погибнут. Нет, не для того она столько вынесла, чтобы вот так умереть. Бросив на Хэпа Уокера еще один исполненный отчаяния взгляд, она собрала последние силы и побрела в том направлении, где, как она надеялась, было Агентство по делам индейцев.

Мокасины скользили по льду, и она старалась выбирать те места, где снег был поглубже. Ветер сбрасывал с ее головы одеяло и без устали хлестал по лицу. Сосредоточившись на одном – во что бы то ни стало дойти до агентства, она, не поднимая головы, упрямо делала шаг за шагом. А потом еще шаг. И еще один шаг.

В тот момент, когда она ступила шатаясь во двор агентства, из конюшни вышел индеец и увидел ее. Слишком обессиленная, чтобы оказывать ему сопротивление и сообразить, почему он здесь оказался, она ринулась мимо его протянутой руки и упала в сугроб. Собрав остатки воли, она ползком дотащилась до двери и в полном изнеможении привалилась к ней. Индеец дотянулся до двери над головой лежащей Энни и постучался костяшками пальцев. Дверь отворилась, и она ввалилась в комнату.

– Бог ты мой, что случилось?!

Она приподняла голову и, увидев стоящего в комнате белого человека, с трудом, почти задыхаясь, выговорила:

– Там остался мистер Уокер… Хэп Уокер… но я…

– Хэп Уокер!

Судорожно вздохнув, она кивнула и продолжала:

– Должно быть… должно быть, он уже мертв. Я не смогла ему помочь…

У нее перехватило дыхание, она не в состоянии была говорить дальше.

Кто-то поднял ее и перенес в кресло-качалку у огня. Когда с нее соскользнуло одеяло, женский голос воскликнул:

– Господи, вы только гляньте на нее: одна кожа да кости!

У нее не было сил, чтобы отвечать; она повернула голову и прижалась щекой к твердой спинке кресла.