Дикая степь

Глава 3

…Итак, ваш покорный слуга очнулся от цветного коллапса, случившегося после коварного укола какой-то хитрой дрянью.

Что это за дивное снадобье используют монахи для подобных целей? Я, в принципе, имею понятие о некоторых психотропных веществах определенного спектра – спасибо Профсоюзу, пришлось в свое время ознакомиться для практического применения. По типу воздействия это похоже на известные всем дурман, белену, белладонну или что-либо в том же духе, содержащее атропин и скополамин. Однако эффект «выхода» максимально смягчен: ни тебе характерной тяжести в черепе, ни тошноты с головокружением – очнувшись, чувствуешь себя как после здорового ночного сна накануне приятной поездки на пикничок с шашлыками. Может, в Калмыкии растет какой-нибудь особый гриб либо травка, не указанные в классификаторах? Надо будет поинтересоваться, коль скоро удобный момент представится.

А представится он в том случае, ежели монахи вредоносные нас не укокошат после использования в каких-то своих целях и нам удастся с ними некоторым образом подружиться…

В общем: очнулся, понюхал, послушал…

Путы на конечностях, тряпка на голове, верблюд – очевидно, двугорбый и слегка некормленый, – Бо сопит рядом. Голововерчения после цветного коллапса, как уже упоминалось выше, отчего-то не было, как, впрочем, и тяжести в мышцах.

А еще – вокруг просыпалась степь…

Ноздри мои жадно втягивали просачивающийся сквозь тряпку сложный аромат омытых росой трав, слух ласкала беззаботная перекличка каких-то неведомых голосистых птах. Прелесть!

Это хорошо, что мы угодили в передрягу в начале июня – в это время в степи очень даже недурственно, если не брать в расчет самый разгар гона у скорпионов, фаланг и всяких прочих степногадов. Бо сказал, что уже через месяц травы будут выжжены солнцем, над степью зависнет беспощадный зной, убивающий все живое, а к поселкам вплотную подступят пыльные бури.

Да, кстати, – передряга! Несколько придя в себя, я решил привести мысли в порядок и на скорую руку принялся анализировать: а что же все-таки послужило причиной нашего теперешнего бедственного положения?

Свадьба – вот отправной пункт. До свадьбы все было более-менее сносно: мы с Бо вели себя прилично, никого не задевали, гуляли себе, как полагается нормальным туристам. А инцидент с монахами приключился именно на свадьбе…

– Будет тебе экзотика – не хуже верблюдов, – пообещал Бо вскоре после приезда. – Прям на месте, не выезжая из города. Погуляешь на настоящей калмыцкой свадьбе!

Однако, не желая обижать Бо, сообщу вам по секрету: свадьба оказалась суррогатом.

Дядя Бо (младший брат матери) выдавал замуж вполне самостоятельную и современную дочь – преподавателя автодорожного техникума. Жених вообще был нашим с Бо общим коллегой: капитаном внутренних войск, проходившим службу в отдельном батальоне, приткнувшемся где-то на Астраханском выезде.

Никаких шатров, старинных плясок и национальных одежд. Железобетонная столовая швейной фабрики, что на краю города, аппаратура «Sony» с последними хитами MTV, тамада в мини-юбке, с микрофоном и дипломом филолога, гости в европейских костюмах, и никаких тебе намеков на архи (это такая молочная водка – я в книге читал) и целиком зажаренного на костре барашка. Вездесущий «Кристалл» вперемежку с болгарскими винами, ставропольские колбасы, цимлянские рыбные копчености, свадебный торт из Волгограда…

А из всей экзотики, что была представлена, мне запомнилось следующее: красивая песня про степь на калмыцком языке, профессионально исполненная хмурой маленькой мадам в костюме от Валентино, калмыцкая девушка Саглара, волею случая оказавшаяся за столом со мной рядом, и… ну да – и те самые монахи числом семь.

– Внедрение проходит успешно, – возбужденно сообщил я Бо ближе к вечеру, получше познакомившись со своей соседкой по столу и отчетливо почуяв ее женскую приязнь, невольно пробивавшуюся сквозь горделивое обличье. – Дама работает в Биде (этак местные товарищи обзывают администрацию – тамошний Белый дом). Может оказаться очень полезной. Хотя на вид неприступна – как скала.

– Двоюродная сестра жениха, – буркнул Бо и, лениво зевнув, предупредил: – Разведена, на выданье. Ты поосторожнее – женят, пукнуть не успеешь. Или в степь вывезут и оставят. А еще хуже – шпионка окажется. Из Биде же. Тогда весь план п…дой накроется.

– Понял, – по-своему интерпретировал я высказывание боевого брата. – Завидки берут?

– Я тебя предупредил, – благодушно рыгнул Бо. – Так что иди и подумай, бычий фуй. Если что – я рядом…

А свадьба между тем проистекала по обычному сценарию, как две капли воды похожему на сюжет любого масштабного застолья на земле Российской – не углядел я там национальной изюминки, каковой стращал меня Бо. Отличная закусь, нормальное выпиво, люди всякие вперемежку – солидные откормленные товарищи в хороших костюмах и бедные сельские родственники в ярких рубахах начала 80-х, более шумные и непосредственные. Перекрывающие общий гул вкупе с музыкой микрофонные вопли тамады, духота, напоенная винными парами, звон бокалов, поздравления, тосты – в общем, все как положено.

Часикам к одиннадцати все уже изрядно набрались, и моя неприступная администраторша несколько поутратила свой чопорный вид: раскраснелась, похорошела, в глазках чертенята запрыгали. И… вспотела. Жарко в зале, народу – куча, через каждые десять минут все ударно пляшут под «Беламор» младшенького Иглесиаса, дабы утрамбовать желудок для очередных поступлений. А я тоже от публики не отставал, дав себе слово в последующие три дня выезжать в степь на джипе и бегать до одурения, дабы сохранить форму. И разумеется, как и у каждого здорового мужика, моя пьяная мошонка сладко сжималась от близости двадцатипятилетней степной феи, общение с которой могло закончиться чем угодно.

Улучив наконец момент, когда заводного Иглесичьего сынулю сменил задумчивый Стинг (видимо, пьяный диджей с диском обмишулился), я резво потащил свою соседку танцевать. С волнением изрядным обнял хрупкий стан, вежливо прижал к себе и принялся усиленно ее… нюхать.

Чего это я, спрашивается? Думаете, ваш покорный слуга обонятельный маньяк? Да нисколечко! Это все отвязный хулиган Бо, чтоб ему пусто было.

– Бабы? У-у-у… Бабы у нас страшные, – сообщил Бо, когда я перед поездкой поинтересовался, как у них там насчет «клубнички». – Желтые, узкоглазые, кривоногие, вонючие…

– ???

– Ну, жрут все время бараний жир, потому и воняют им, – без тени усмешки на лице пояснил Бо. – Ну ты ж Профессор, знаешь, наверно: что человек жрет, тем он и воняет.

– Ты тоже все время баранину употребляешь, – напомнил я. – От тебя же не воняет!

– Ну, ты ж меня не трахал, – мудро заметил Бо. – А как засадишь ей, так сразу и завоняет. И того… Ну, короче, – п…да у них поперек.

– ???!!!

– Я тебе говорю! Не слыхал раньше, что ли? Они все время на конях ездили, потому – так.

– Брешешь как сивый мерин! – не поверил я в такую невозможную антропологическую вариацию. – Не может такого быть!!! Ну ладно – на коне. А когда пешком?

– А когда пешком ходят – хлюпает, – невозмутимо сообщил Бо. – Потому специальные трусы из верблюжьей шерсти шьют. Так что – возьми парочку журналов. Придется тебе там дрочить…

Я, конечно, информацию хулигана Бо подверг большущему сомнению и никаких журналов с собой брать не стал. Напротив, после такого несуразного заявления отчего-то загорелся желанием непременно сблизиться с какой-нибудь симпатичной калмычкой и самолично проверить все эти гадские инсинуации. Я хоть и реалист, но мнительный – чрезвычайно. Однако тут мы запросто обойдемся без протекции Бо – на такие дела мы и сами горазды!

А потому, помимо всего прочего, я прихватил с собой кучу кондомов фашистской фирмы «Sico», опасаясь, что на месте таковых может не оказаться…

Ну что вам сказать, дорогие мои? Бо – страшный врун. Толстый, противный, беззастенчивый враль.

Неожиданно для себя я обнаружил в Элисте множество весьма привлекательных дам, с каждой из которых я бы с удовольствием и надолго уединился в степном шатре либо в каком-нибудь старозаветном алькове.

Чопорная администраторша Саглара мне понравилась с первого предъявления: стройная, спортивная, где положено округлая, белокожая, с большими миндалевидными глазами и ярко очерченными красивыми губами, лишь едва тронутыми помадой. Ух!

Пахла она хорошим парфюмом от «Yves Rocher» – осторожно касаясь носом ее волос, я не заметил никаких посторонних флюидов, хоть как-то подчеркивающих индивидуальность ее природного запаха.

Зато явственно ощутил осторожную податливость дамы, плохо маскирующую тайное желание отбросить все нормы приличия и с разбегу прильнуть к моему могучему организму всеми своими выпуклостями и изгибами! И этот самый могучий организм, по ряду причин не вкушавший женской ласки в течение последней недели, мгновенно ответил на сей тайный зов.

– Жарко здесь, – хрипло пробормотал я, с трепетом прислушиваясь к трению, периодически возникающему между предательской вспученностью в области моего гульфика и жесткой резинкой ее юбки. – Выйдем подышим?

– Пошли, – с каким-то лукавым безразличием произнесла дама, пряча глаза. И опять я прочел в этом безразличии готовность к чему-то большему, нежели просто стремление побыстрее покинуть душный зал.

«Вот оно! – победно констатировало мое либидо. – Начинаем налаживать интернациональную дрючбу!»

На ярко освещенном крыльце фабричной столовой было людно, несмотря на то что тамада пять минут назад загнала всех куряк в зал для очередных поздравлений молодым.

Куряки просочились потихоньку обратно: в животах полно, водка никуда не убежит, а поздравлять молодых уже наскучило – на крыльце им интереснее. Там можно по очереди вылезать в центр круга и рассказывать, какой ты весь из себя славный малый и как неправильно с тобой по жизни обошлись все подряд: система, начальство, соседи, друзья, общество, Природа-мать, наконец…

Общались громко, преимущественно на калмыцком, оживленно жестикулируя, ухарски взвизгивая и обильно сдабривая россказни виртуозным матом – разумеется, на языке большого брата.

Презрительно глянув на витийствующих земляков, Саглара сморщила носик, дернула плечиком и в некоторой растерянности осмотрелась: для интеллигентной дамы, да еще и из Биде, дышать воздухом в такой суровой обстановке было вроде как неприлично.

– Гхм, – сымитировал было я движение плечом в сторону толпы, всем своим видом выражая немедленное желание поправить матерщинников, дабы не смели выражаться в присутствии прекрасной дамы. – А ну-ка…

– Куда ты! – зашипела Саглара, хватая меня под руку и быстренько стаскивая с крыльца. – Они же пьяные все!

– Ну и что? – Молодецки расправив плечи, я тем не менее не препятствовал своей спутнице тащить меня по аллее куда-то в обход здания столовой. – Ваш верный рыцарь, королева красоты, готов вступить в бой с целым полком негодяев, дабы уберечь ваши прекрасные ушки от грубых слов невоспитанных мужланов.

– Рыцарь… – смущенно потупилась Саглара, заворачивая за угол. – Этим деревенским только повод дай! Сказано же – пьяный калмык хуже танка!

А за углом – глухомань. Торцевая стена столовой без окон, слегка вибрирующая от «низов», выдаваемых мощными колонками, мертвые фонари вдоль аллейки, торчащие из давно не стриженных шпалер декоративного кустарника. И – луна, похотливо подмигивающая потухшим давным-давно кратером.

В призрачном лунном свете губы Саглары почему-то серебристо блестели и жили на затененном лице как бы отдельной жизнью.

– Волосы твои – золотые колосья пшеницы… – вкрадчиво сообщил я, осторожно привлекая девушку к себе и невесомо целуя ее макушку. Плечи ее слегка напряглись, но сопротивления не последовало – она как будто затаилась, выжидая, что же будет дальше. – Руки твои – виноградная лоза. – Аккуратно распрямив руку Саглары, тронул губами нежную ямочку локтевого сгиба, отчетливо источавшую французский аромат. Все правильно, они всегда тут мажут. – Ушки твои – хрустальный сосуд для прелестных слов… – Я ухватил губами мочку ее левого уха, слегка прикусил ее и, крепче прижав к себе даму, неуловимым движением расстегнул верхнюю пуговку ее блузки.

– Ах! – выдохнула Саглара, невольно вздрагивая и передергивая плечами. – Щекотно…

– Шея твоя прекрасна, как у лебедушки. – Я расстегнул вторую пуговку и поочередно поцеловал ямочки над ключицами. Дева робко взяла мою голову в ладони и в нерешительности застыла. – Грудь твоя – пышный бутон белой розы… – Расстегнув последнюю пуговку, я сноровисто запустил ручонку под лифчик, высвободил небольшую упругую грудь и, ухватив губами сосок, прошелся по нему кончиком своего языка.

– Ой-й-й! – тихонько вскрикнула Саглара, сцепив ладошки на моем затылке. – Щекотно!

Сосок пребывал в тонусе – вел себя не хуже, чем часовой на первом посту, у боевого знамени части.

«Контроль, – подсказало мое либидо. – Одновременный массаж двух превалирующих эрогенных зон».

– Бедра твои – волшебные сосуды райского наслажденья… – Высвободив второй сосок, я запустил шаловливые ручонки деве под юбку и принялся вовсю наминать аккуратную попку, одновременно производя губами манипуляции с ее твердыми сосками – не хуже сразу двух беби-сосунков, которых вдруг обуял лютый голод.

– Ох-х-хх!!! – задохнулась дева, как будто ненароком опуская руку и прикасаясь к моему гульфику. – О-о-о!

«Оп-па!!! – заорало мое либидо. – Пора приступать к сельхозработам! То есть – засаживать корень в лунку и бросать семя в благодатную почву».

– Пора, – согласился я, легко подхватывая деву на руки и с бульдозерной мощью проламываясь сквозь декоративный кустарник к скудно освещенному луной подобию лужайки вокруг монументального тополя.

– Не торопись, – прошептала Саглара, обвивая руками мою шею. – У нас вся ночь впереди…

– Ага, – хрипло пробормотал я, опуская деву у тополя, лихорадочно расстегивая свои брюки и приспуская трусы. – Я не подведу – ты не волнуйся. Будет тебе ночь…

– Ты торопишься! – заволновалась Саглара, когда я подхватил ее под коленки и, высоко вскинув, припечатал спиной к тополиному стволу. – Ай!

– Р-р-р! – сказал я, ощущая, как мой твердокаменный фрагмент организма, метко угодив куда следует, застрял в преддверии райских врат, натянув прочную ткань шелковых трусиков. – Р-р! Р-р!

– Ты все испортишь! – огорченно прошептала Саглара. – Отпусти!

– Ур-р! – не согласился я, методом тыка пытаясь нащупать обходные пути. Вот незадача-то! Дело в том, что моя постоянная подружка, желая побаловать меня эротикой, облачается в такие трусики, которые совершенно не мешают процессу: чуть сдвинул в сторонку – и привет. Вот я и попался – привык, что поделать! – Щас, щас, – жарко пробормотал я, ставя свою драгоценную ношу на землю и богатырским движением разрывая ее трусики на две части. Это мой коронный номер – люблю, знаете ли, пару-тройку трусьев рвануть на досуге. Бодрит, знаете ли…

– Ай! – вскрикнула от неожиданности Саглара. – Ты что – совсем?!

– Ага, – кивнул я и, подвывая от переполняющего меня желания, опять подхватил даму под коленки, припечатал спиной к тополю и, навалившись на ее лоно, на секунду замер, ощутив, что мой фрагмент организма, налившийся необычайной силою, опять угодил в преддверие – на этот раз ничем не защищенное – и напрягся подобно тетиве лука, желающей как можно скорее спустить стрелу.

Врун Бо, ай врун! Все там было в порядке, никаких антропологических изысков. Все там было просто восхитительно!

– А где твой презерватив? – явно пересиливая себя, хрипло поинтересовалась Саглара, воспользовавшись этой томительной паузой перед стремительным натиском. – Ты что – про СПИД не слыхал?

Ой-е-е! Вот так незадача! В курсе я насчет СПИДа. И презервативов кучу прихватил именно потому, что наслышан про этот самый пресловутый калмыцкий СПИД, который в свое время всколыхнул всю страну. Но кондомы свои на данное мероприятие не взял: как-то не подумал, что могут пригодиться. Бо, вредный обманщик, обещал экзотическое национальное блюдо с кучей ритуалов. Ну кто же мог предположить, что этак вот все обернется?!

– Отпусти, – потребовала Саглара, напрягая ноги. – Отпусти же!

Я отпустил – поставил ее на землю. Фрагмент организма тихонько утратил свою твердокаменность и удрученно повесил нос. Распаленное либидо мое куда-то спряталось, окаченное, словно ушатом ледяной воды, тревожной мыслью: а ведь минимальный контакт был! Сладкое соприкосновение с преддверием райских врат, суливших неземное блаженство… И что теперь?!

– Трусишка зайка серенький, – усмешливо прошептала Саглара, одергивая юбку и выскальзывая из моих объятий. – Испугался, значит, СПИДа? Ай-я-яй! Рыцарь… Ладно. Это была шутка. Я тут рядом живу – пойду переоденусь, приму душ и вернусь. Ты иди, я быстро.

– Я подожду здесь, – потерянно пробормотал я, отчасти просто не желая двигаться с места, отчасти памятуя о том, что возвращение без дамы, с которой вышел подышать, может быть воспринято некоторыми не совсем пьяными соседями по столу неоднозначно. – Иди, я подышу…

Проводив взглядом растворившуюся в молочном лунном мраке фигурку, я привалился спиной к тополиному стволу, застегнул брюки и сполз задницей на землю – неохота было вставать и куда-то идти.

«Нет-нет, – успокаивал я себя. – Не может быть! Не может быть, чтобы такая красавица, такая интеллигентная, пышущая здоровьем дама… Нет-нет, лучше об этом не думать!»

«Ой, чмо-о-о!!! – обиженно крикнуло откуда-то из недр простаты ущемленное либидо. – Ой, урод! Вот это ты опарафинился!»

– Мудак ты, Эммануил, – ненавидяще проворчал я, жалея, что не могу от души заехать себе в дыню и пару раз крепко пнуть ногами в живот. – Что же вы так, сударь мой, – с гондонами-то? Ой, какой же мудак…

В общем: горько, досадно и тревожно. Всех обманул: купил кучу резины и оставил в чемодане. Хоть бы один с собой прихватил – как говорится, для блезиру! И обидеться не на кого: сам во всем виноват. А ежели принимать во внимание тревожные угрызения по поводу СПИДа, то вообще – хоть становись на четвереньки и в унисон доносящимся из степи звукам выть начинай…

Кстати, два слова о звуках. Вечер, надо вам сказать, был удивительно теплым и ласковым: хоть ложись прямо под тополем и ночуй. Торцевая стена по-прежнему вибрировала низами, но здесь, на заднем дворе, отчетливо прослеживались подчеркнутые прорывающейся сквозь бетон музыкой тишина и уединенность. Сверчки трещали в кустах, где-то рядом тихо ехала машина, откуда-то из степи доносился хищный крик какой-то большой птицы, возвещавшей о начале ночной охоты. И от этого крика, очень гармонично наложенного на мертвенно-бледный свет луны, на душе поневоле становилось как-то жутковато. Где-то рядом жила по своим законам дикая степь, со своими хищниками и тайнами, которые могли оказаться для постороннего смертельно опасными…

«В степь вывезут и оставят» – так сказал Бо.

Это не просто слова. У калмыков издревле и по сей день существует наказание, с их точки зрения, чрезвычайно жестокое и мало чем отличающееся от тривиального убийства. Сильно провинившегося в чем-то человека после полудня вывозят далеко в степь, отбирают все, до последней нитки, и просто оставляют одного. На ночь. Живи, гад, мы не станем тебя убивать!

Вам, горожанам в седьмом поколении, это может показаться вполне даже гуманным, не правда ли? Может быть, может быть. Однако народная статистика утверждает, что из ста наказанных таким вот образом назад возвращаются три с половиной человека. Это, конечно, больше, чем один процент, и внушает некоторую надежду. Но, согласитесь, отбросив всякие условности, можно просто сказать, что такой способ наказания – обычная смертная казнь. Из числа повешенных в давние времена по приговору официального суда тоже ведь кто-то выживал: то ли веревки дрянные были – рвались в самый неподходящий момент, то ли внезапная амнистия по случаю именин наследника престола…

Да, где-то в степи кричала птица, кто-то там тявкал и выл непонятными голосами, нагоняя жути. И ввиду этого опасного в своей неизведанности соседства здесь, под тополем, да за двухметровым забором, было как-то по особенному уютно. Приходите, волкодлаки, я вас чаем угощу! Ешьте того, кого после полудня вывезли в степь и оставили. А до меня вам не добраться. Я – в безопасности…

– Все нормально, – окончательно подпав под очарование южной ночи, резюмировал я. – Не может такая дама – и со СПИДом. Хоть режьте меня, не может такого быть! Пошутила – сама сказала. Я бы это дело сразу рассмотрел. А что не вышло с первого раза, тоже вполне решаемый вопрос. Правильно она сказала: у нас впереди вся ночь. И плюс вся предстоящая неделя как минимум. Вот сейчас вернется, посидим еще пару часиков, а потом…

На этом текущее планирование закончилось: на аллее откуда-то возникли лишние.

Между нами – я отнюдь не дурак насчет своевременно обнаружить подкрадывающегося противника. Если бы в известный период своей жизнедеятельности не обладал этим качеством, вряд ли сейчас имел бы удовольствие с вами общаться. Но этих, к стыду своему, – упустил.

Это были семеро буддистских монахов: гладко лысые, как страусовы яйца, в накидках через плечо, а один вообще – с посохом. Собственно, они и не крались: просто я ожидал появления Саглары со стороны парадного крыльца и сосредоточил внимание именно в этом направлении. А в принципе, совсем ничего такого не сосредоточивал – расслабился, слегка пьян был и отнюдь не расположен к военным действиям.

Лысые же, судя по всему, просочились откуда-то с черного хода и тихонько подошли сзади. И угадайте с трех раз, кто с ними был? Правильно – возьмите с полки булку с маком!

Мой боевой брат – Бо.

Эта живописная группа, хорошо подсвеченная луной, остановилась на аллее неподалеку от места моего восседания, и один из монахов, по моему разумению, их предводитель (это у него посох был, вот я и решил: у кого дрын, тот и главный!), принялся негромко разговаривать с Бо.

Заметив Бо, я хотел было сообщить о своем присутствии, но вовремя сообразил, что это будет не совсем корректно, а для меня где-то даже и неловко. Зачем мужик уединился на заднем дворе и сидит задницей на земле, будучи в хорошем костюме? Прячется, шпионит или еще каким непотребством развлекается? Нет уж, посижу немножко еще – меня под тополем с их места стояния не видать. К тому же интерес разбирает. Откуда монахи? Почему – Бо?

Собственно, против монахов я ничего не имел. Днем раньше, проезжая по Элисте, я видел из окошка джипа троих: в красно-кирпичных шерстяных накидках, с бритыми наголо черепами. Я живо заинтересовался этим явлением и попросил Бо организовать мне встречу с данными товарищами, пусть даже за деньги. Они наверняка обучались где-то в горах Тибета – доморощенному почитателю даосов и прочей восточной экзотики есть о чем потолковать с такими людьми.

– Обязательно, – ответил Бо в своей обычной манере. – Они тебя наголо обреют, разденут, накинут одеяло это свое оранжевое. И попрете вы пешочком по степи – до самого Тибета. А скорпионы будут вас в жопу жалить. За…бись!

Так что монахи – это для Элисты норма. Но! С самого начала на свадьбе их не было. Они пришли только что. Для отправления каких-либо ритуалов религиозного характера – поздновато. Все гости пьяны, кроме непотребного богохульства, ничего из этого не получится. Раньше надо было!

Теперь: почему – Бо? Он просто гость. Если нужно решить вопросы, допустим, о проведении каких-либо ритуалов в течение завтрашнего дня, договариваться нужно с родителями молодых или как минимум с тамадой. И уж конечно – не на заднем дворе, где нет ни одного фонаря и даже не на что сесть!

Донельзя заинтригованный, я с крайней осторожностью подсеменил гусиным шагом к линии декоративного кустарника, выбрал место, удобное для наблюдения, и прислушался.

Ну и ничего хорошего из этого не вышло. Товарищи в накидках общались с Бо на его родном языке, на котором я мог успешно поздороваться, спросить, как дела, и обозвать кого-нибудь свиньей. Точнее сказать, общался дядька, особо помеченный наличием дрына, а остальные стояли полукругом и почтительно сохраняли молчание. Черепа монахов таинственно отсверкивали в морговском свете луны, говор их старшины завораживающе журчал, как родник в горах Тибета, низкими горловыми переливами булькая на немногочисленных гласных.

В общем, ни слова я не понял, но по интонации было ясно, что старшина монахов настойчиво склоняет Бо к чему-то такому, что для моего боевого брата было совсем неприемлемо.

Бо неуверенно возражал, сердился и одновременно был каким-то сконфуженным – в таком состоянии я этого медведя еще ни разу в жизни не видел! То ли он и сам слегка подзабыл родную речь (поскольку давно живет среди русских), то ли не вполне поспевал за мыслью собеседника, язык которого имел некоторые расхождения с калмыцким: Бо, по-детски склонив голову набок, внимательно вслушивался в гортанный клекот бритого служителя культа и периодически смущенно разводил руками: нет, вы, конечно, правы, хлопцы, но извиняйте – не согласный я, и все тут!

– Надо же – божьи люди, а такие настырные, – укоризненно прошептал я, аккуратно сдавая назад. Пора возвращаться – торчать тут далее нет смысла. Все равно ничего не понимаю, да и моя несостоявшаяся любушка вот-вот подойти должна.

В этот момент Бо вдруг глухо замычал, как-то заторможенно принялся тереть лицо ладонями и стал медленно оседать: двое монахов незамедлительно подхватили его под руки.

Ни секунды не раздумывая, я обожравшейся кошкой махнул через декоративный кустарник и метнулся к месту событий.

– Что?! – рявкнул я, пытаясь отстранить добровольных помощников. – Сердце?!

Помощники отстраняться не желали: они крепко держали Бо под руки и, как мне показалось, собирались его куда-то тащить.

– Твой друг выпил много вина, – с сильным акцентом сообщил мне главный лысый. – Ему нехорошо. Мы ему поможем.

– Мой друг предпочитает водку, – буркнул я, грубо отталкивая помощников – вот ведь настырные попались! – И помощь ваша не нужна – со своим другом я разберусь сам. Отвалите, я сказал!

– Про… уходим… отсюда, – невнятно пробормотал Бо, заметив наконец мое присутствие. – Они… Быстро!

– Ему плохо, – ласково повторил старшина монахов.

И этак по-дружески хлопнул меня по плечу.

– Ай! – Почувствовав легкий укол, я дернулся назад. Не ожидал такого низкого коварства, не готов оказался! Ну кто бы мог подумать: семеро против одного, расклад по всем статьям в их пользу…

– Иди. Мы ему поможем. Он сам не понял, что сказал! – каким-то тягучим голосом сказал лысый с посохом, начиная вдруг медленно расплываться в лице.

– Н-на! – чуть запоздало отреагировал я, качнувшись вперед и мощно бия кулаком в голову главного мерзавца.

«Бац!» – а попало кому-то другому!

Голова обладателя посоха куда-то пропала, на ее месте оказались две другие: товарищи рангом пониже с непостижимой ловкостью заслонили своего предводителя, встревая между мной и им, хотя это стоило одному из них как минимум перелома челюсти – по моей поверхностной оценке. Краем глаза я отметил, что остальные монахи грамотно распределились за моей спиной, образовав полукруг.

– Ар-р-р!!! – взревел я, мощно лягнув левой ногой назад, и, вырываясь из круга, с разворота рубанул ребром ладони, целя наудачу в первое попавшееся горло.

«Хрусть!» – чья-то грудная клетка промялась под моей подошвой, вместо горла в зону действия ребра ладони попал подбородок – но тоже вышло неплохо, с качественным таким чмоком и последующим болезненным вскриком.

– О-о! – А дальше получилась уж вообще полнейшая дичь. Монахи куда-то поплыли, стремительно раздуваясь вширь и покрываясь радужной пленкой наподобие бензина на воде, аллея заструилась ввысь, извиваясь, как американские горки, голос мой превратился в низкий протяжный бас…

А потом все смешалось в разноцветную карусель, образуя передо мной какой-то трубчатый туннель с калейдоскопически оформленными стенами, в который я радостно нырнул, забыв про Бо и вообще про все земные дела…

…Приподнявшись на локтях, хан всмотрелся в источавшие печаль понурые спины своих верных телохранителей. За спинами расплывающимися контурами маячили высокие шапки знатных родственников, подвергшихся унизительной процедуре отлучения от Повелителя в последние часы его пребывания в Нижнем Мире.

Вспомнилась вдруг каменная спина Сульдэ, явившаяся во сне в начале прошлой луны…

Вот так откровения духовного порядка, ниспосланные свыше, неожиданно находят свое воплощение в привычных нам земных явлениях. Самые сильные и преданные воины отвернулись от него, презрительно демонстрируя свою спину. А самые близкие по крови люди не подойдут к своему царственному родичу и не окажут ему помощи или простых знаков внимания, на которые может рассчитывать любой больной харачу, умирающий в своем забытом богами кочевье. И пусть это происходит по его воле, но тем не менее… Тем не менее, если посмотреть на все это взглядом стороннего наблюдателя, впечатление может сложиться самое удручающее…

– Пусть все ваши бараны превратятся в волков, – хриплым шепотом пожелал хан, с трудом поворачиваясь и отползая в глубь юрты. Привалившись к своему боевому седлу, он натужно просморкался, откашлялся, превозмогая тупую ноющую боль в груди, и, уловив освободившимися ноздрями знакомый аромат, тихо скомандовал: – Заходи!

Осторожно откинув полог, в юрту протиснулся баурши Долан. В руках старого царедворца была деревянная чаша с перебродившим кумысом, настоянным на цветущей полыни прошлого лета.

– Повелитель желает освежиться, – ненавязчиво, но твердо произнес баурши, становясь на колени, и, согнувшись в низком поклоне, протянул чашу хану.

– Кто готовил? – Хан взял лекарство, невольно передернув плечами, поморщился, предвкушая во рту вяжущий, невыносимо терпкий привкус.

– Манжик[17] Го. – Баурши склонил голову еще ниже, вопреки законам природы кончики его ушей начали бледнеть.

– Манжик… – пробурчал хан, задумчиво глядя на бритый затылок баурши. Экое безобразие! Вчера китайский лекарь в очередной раз посмел настаивать, чтобы Повелитель Степи принял с утра это невозможное пойло, от которого сводит скулы и просится наружу содержимое желудка.

За дерзость лекарь поплатился головой, а его татарские собратья по цеху, стоически продолжавшие утверждать, что хан должен принимать лекарство и прекратить пить арзу, разделили участь несчастного эскулапа. А сегодня с утра ученик китайца как ни в чем не бывало снова готовит лекарство, намереваясь всучить его Повелителю. И ведь прекрасно знает, гаденыш, что может повторить судьбу своего учителя!

Какие странные, несгибаемые люди: ради соблюдения своих принципов готовы жертвовать даже жизнью…

– Повелитель желает… – осмелился напомнить баурши.

– Знаю, знаю. – Хан закрыл глаза, поднатужился и тремя долгими глотками осушил чашу. Изможденное чело степного царя скорчилось в страшной гримасе, на несколько мгновений перехватило дыхание, желудок вспучило, перед глазами поплыли красные круги… – Ох-х-х! – осторожно выдохнул хан, приходя в себя. В голове заметно посвежело, вернулась былая ясность взора, застывшие пальцы ног стали наливаться теплом. Боль, рвущая грудь на части, на какое-то время притихла, затаилась где-то в глубине.

– Повелитель желает вернуться в шатер, – уловив перемену в самочувствии хозяина, вкрадчиво произнес баурши. – Повелитель устал…

– Не желает твой Повелитель ничего, – процедил хан, злобно прищурившись на видимые через входной проем высокие шапки, маячившие за цепью охраны.

Повелитель желает! Родичи наверняка обещали баурши златые горы, буде вдруг ему удастся склонить хана вернуться. Ждут, волки алчные, ждут не дождутся последних распоряжений. Не воли его по передаче престолонаследия – вовсе нет. Плевать им на его волю. В Степи давно уже повелось: кого захотят русские цари, тот и будет править…

Родичи ждут, когда хан придет в себя и примется за дележ своих сокровищ, добытых в военных походах. Как водится, каждый харачу доподлинно знает, что приволок Повелитель из тех походов сказочные богатства, на которые купить можно весь Нижний Мир. Как водится, никто не может даже с приблизительной точностью сказать, от кого он об этих сокровищах услышал. Ну и, разумеется, самих богатств никто в глаза не видел…

Ждут родичи. Трясутся в неведении: как поступит хан? Поделит на всех, как принято по калмыцким обычаям, или же оставит все одному, в соответствии с русским порядком? Коли на всех – понятно, никому не обидно. А ежели одному – то кому? А то вообще может поделиться с русскими царями, во искупление своего перемета[18], что случился перед турецким походом… Вот ведь морока-то!

– Цх-ххх! – глядя в проем, криво ухмыльнулся хан. Не будет никакого дележа, равно как и сказочного подарка кому-то одному. И в императорском дворе сейчас делиться не с кем. Нет царя. И будет ли – непонятно… Так что алчных родичей ожидает большущий сюрприз…

Вспомнив про сюрприз, Повелитель Степи нахмурился и сник. Да, сюрприз – последнее дело в этой жизни. Единственное, что его удерживает в Нижнем Мире. Если бы не это, давно бы уже отправился Наверх, чтобы не терпеть это ужасное состояние, выматывающее душу и иссушающее тело. Машинально погладил висящий на груди медальон европейской работы: искусно выделанный золотой кречет, державший в когтях ворона, внутри был полым и вмещал огромную дозу не ведомого никому в Степи яда. Достаточно нажать пальцами с обеих сторон птице на глаза, чтобы из клюва выкатилась прозрачная горошинка без вкуса и запаха.

Содержимого кречета хватило бы, чтобы убить целый табун лошадей. В свое время Повелитель Степи опробовал европейскую диковинку и был чрезвычайно доволен ее действием: раб, выпивший чашу, в которую хан вытряхнул одну горошинку, умер быстро и безболезненно. Выражение его лица при этом было таким, словно человек только что скушал баранью ляжку и прилег отдохнуть: ни капли тревоги и боли, а лишь полная безмятежность и довольствие. Хороший яд, молодцы европейские лекари…

– Что там? – негромко поинтересовался хан, вяло ткнув перстом в сторону входного проема.

– С утра был свет[19] от Кетченер, – доложил баурши. – Назар едет. Везет.

– Плохо. – Лицо хана посетило слабое подобие досадливой гримасы. – Назар на подъезде, а Мамута нет. Опаздывает дарга.[20]

– Здесь дарга. – Баурши торопливо коснулся лбом края драной шкуры. – Джура трижды повернул хитрую бутылку с тех пор, как он приехал.

– Желтоухие собаки! Почему такой человек… – Хан гневно нахмурил брови и, забывшись, вволю глотнул воздуха, дабы сурово выговорить своему рабу за опоздание новостей на целых три часа… Грудь мгновенно ответила резким болезненным толчком изнутри, что-то там встрепенулось, заворочалось и мягкими щупальцами сдавило сердце. – Ох-х-хх… Почему… так долго…

– Повелитель был занят важными государственными делами, – не поднимая лба от шкуры, вкрадчиво напомнил баурши. – Дарга смиренно ждал, когда Повелитель пожелает обратить к нему свой милостивый взор.

– Занят… – осторожно прошептал хан, дождавшись, когда щупальца в груди слегка ослабят свою хватку. – Да, был занят… Пьянствовал и дрых… Давай.

Баурши резво отполз на коленях к выходу, разогнулся и, высунувшись наружу, выдул мелодичную трель свистком, болтавшимся у него на шее на золотой цепочке. Спустя несколько мгновений явился дарга Мамут: насквозь пропыленный, серый от усталости, с запекшимся песком на губах. Видимо, все это время торчал где-то рядом, ожидая волеизъявления хана, не посмел отлучиться даже на несколько минут, чтобы привести себя в порядок с дороги.

– Садись, говори. – Опустив обычное приветствие путнику, хан кивнул на шкуру перед собой. – Как там?

– Все исполнено, как приказал Повелитель, – коснувшись лбом края шкуры, доложил дарга.

– Хорошо. – Хан перевел взгляд с затылка Мамута на его широкие плечи и сурово нахмурился. Дарга уезжал с особым поручением, имея под началом десяток надежных нукеров и малый караван. А вернулся один: как и было приказано… – Что случилось с твоими людьми?

Мамут поднял голову, с недоумением уставившись на хозяина. Хан едва заметно повел глазами: дарга покосился на смиренно потупившегося у входа баурши, кивнул – понял.

– Проклятые ногайские шакалы напали на нас, Повелитель. – Мамут опять ткнулся лбом в шкуру. – Их было около сотни, и не многие из них вернулись к своим женщинам. Мои воины дрались как львы, они сражались до тех пор, пока ногаи не показали спины. Но… мои воины теперь все в Верхнем Мире, Повелитель.

– Жаль, – смежив веки, произнес хан, наливая в свою чашу арзы и незаметно пуская в мутно-белую кипень горошинку из клюва золотого кречета. – Освежись с дороги, утоли горечь утраты.

– Они были настоящими багатурами. – Голос Мамута дрогнул: приняв обкусанную по краям чашу, он несколько мгновений благоговейно подержал ее перед собой и, осушив в один прием, как бы пожаловался хану: – Жены их будут безутешны.

– Хоп, – равнодушно кивнул хан.

В отличие от дарги его совершенно не волновала судьба какого-то десятка нукеров – пусть это были даже самые верные и преданные ему люди. И не близость Вечности была тому причиной. Просто Повелитель Степи привык одним мановением перста посылать на смерть сотни и тысячи воинов, не задумываясь об их судьбах. Что воины? Расходный материал в деле великих завоеваний и Большой Политики, средство достижения цели. Степные женщины любвеобильны и плодовиты, нарожают новых багатуров… А сейчас хана занимал сам дарга: мутный взор степного владыки не отпускал большие, сильные руки Мамута, бережно державшие чашу.

– Никто не знает? – выждав небольшую паузу, уточнил хан.

– Никто. Совсем-совсем никто! Только Повелитель – и я… – Мамут, внезапно выпадая из протокола, вольготно швырнул аяк в угол, беззаботно рассмеялся и, уронив голову на грудь, мягко завалился на бок.

– Вай-яй! – невольно воскликнул баурши, по-бабьи всплеснув руками. – Повелитель?!

– Наш верный слуга не вынес тягот пути. – Хан, кряхтя, потянулся, прикрыл пальцами безмятежные очи Мамута. Отличная смерть! Хорошо жил человек – хорошо умер. Не в бою, конечно, но тоже неплохо – о такой смерти можно только мечтать… – Думаю, печаль о погибших багатурах съела его сердце.

– Да, Повелитель! – Баурши повалился у входа, ткнулся лбом в драный войлок. Кончики ушей его опять начали бледнеть. Какой опасный момент! Он, например, тоже знает много чего такого, что хозяин желал бы навсегда унести с собой в могилу. И рад бы не знать, да приходится – положение обязывает. – Это была тяжелая утрата, Повелитель. Лучшие воины…

– Распорядись. – Хан, не желая выслушивать славословия, досадливо поморщился. – Пусть похоронят по разряду военачальника. Он был славным багатуром. И пусть все будет тихо: мне отдохнуть надо. Боюсь, не дождусь…