Дикий Имбирь[Отверженная]

21

Наконец наступил день торжественного слета. Погода, и без того холодная и ветреная, все продолжала портиться. Перед стадионом собралась огромная толпа, постепенно начали прибывать участники. Парень, возглавлявший мою группу, — мы прозвали его Коротышкой — был мной сильно недоволен.

— Не надо так беззаботно относиться к этому мероприятию! Это политическое задание, и оно уж будет поважнее, чем доесть завтрак.

Он спросил, надета ли на мне, как полагается, белая блузка и принесла ли я с собой соломенную шляпу, как он велел. Блузка была на мне, а шляпу я забыла.

— Так ступай домой и принеси ее! — заорал Коротышка. — Ты же знаешь, что наша группа должна изображать крестьян. Дикий Имбирь убьет меня, если вы будете одеты не так! Речь идет о ее репутации. Она дает нам возможность доказать свою преданность Председателю Мао. Это очень большая ответственность! И здесь не должно быть ошибок. Пожалуйста, пой как можно громче. Пой на пределе своих сил!

Как только я принесла шляпу, моя группа проследовала на стадион, озаренный тусклым светом и пропитанный какими-то отвратительными запахами. Тысячи участников, сидя на расположенных амфитеатром скамейках, готовились к выступлению. Шум стоял просто оглушительный. Я сидела в тридцать седьмом ряду на западной стороне стадиона и смотрела по сторонам, пытаясь найти Вечнозеленого Кустарника. Вскоре пришел Коротышка с нашим реквизитом — картонными подсолнухами и попросил меня помочь ему раздать их участникам группы.

— Когда будете петь, качайте цветами из стороны в сторону. Давайте-ка попробуем «Выступление на Совещании по вопросам литературы и искусства в Яньане». Готовы? Начали. «Наш великий спаситель, великий лидер, Великий кормчий и великий начальник Председатель Мао учит нас…»

Пока группа репетировала, к нам присоединились остальные участники. Воздух, казалось, раскалился от хора наших голосов. Размахивая цветком, я пела:

— «В современном мире культура, а значит, и литература, и искусство, принадлежит определенным классам и следует определенному политическому курсу». — Я заметила Вечнозеленого Кустарника, который поднимался на верхний ряд, поближе к выходу. — «Искусства для искусства, искусства надклассового, искусства, развивающегося в стороне от политики или независимо от нее, в действительности не существует».

На этот раз мой жених ничего не читал, и по его виду было ясно, что ему смертельно скучно. Он посещал занятия по электротехнике и работал в мастерских, мысленно уже находясь где-то в отдаленной деревне. Он говорил мне, что мы должны быть готовы переехать туда, где люди еще даже не видели фонаря, и мечтал, что проведет свет в дома жителей и снабдит моторами сельскохозяйственную технику. Я поощряла его благие устремления и тратила все свои сбережения, покупая для него провода и плоскогубцы.

Вечнозеленый Кустарник заметил меня и помахал мне своим подсолнухом, я замахала своим ему в ответ, выкрикивая:

— «Пролетарская литература и искусство являются частью всего революционного дела пролетариата, или, как сказал Ленин, "колесиком и винтиком" общего механизма революции».

Вечнозеленый Кустарник улыбнулся и взглядом предупредил, чтобы я не смотрела в его сторону. Я вспомнила ужин, на который родители пригласили моего жениха пару дней назад, они хотели показать, что признают его как своего будущего зятя. Днем ранее он взялся соорудить нам душевую, утром пришел с тремя друзьями, и они работали без перерыва до поздней ночи. В углу кухни они установили огромное деревянное корыто, вокруг которого прикрепили пластиковые занавески. Душ никак не хотел работать, трубы жутко гудели. Мой жених очень смутился. Оказалось, что, волнуясь, он неправильно что-то соединил, но его старание произвело на родителей благоприятное впечатление. В конце концов душ заработал, а родители принялись давать мне напутствия в будущую жизнь с Вечнозеленым Кустарником.

На арене стадиона перед Шанхайским оркестром стояла Дикий Имбирь. Пальцы дирижера в узких белых перчатках торчали, как палочки для риса. Я сразу же узнала его, это был тот самый молодой пианист, которому красные охранники изуродовали руку.

Дикий Имбирь расставила все группы по своим местам. Что-то не ладилось с ее микрофоном, он то жужжал, а то и совсем отключался.

Острый Перец бегала вокруг нее, поправляла провода, стучала по микрофону, бегала по лестнице вверх-вниз, чтобы проверить громкость. А у меня все не укладывалось в голове, как смогли сойтись Дикий Имбирь и Острый Перец, я ведь прекрасно знала, какого невысокого мнения бывшая подруга была о предводительнице красных охранников. Она, например, говорила, что той никогда не потребуется кардиолог, потому что у нее нет сердца. Что же теперь Дикий Имбирь изменила свое мнение? Когда Острый Перец вступала в члены коммунистической партии, она сказала: «Пока Дикий Имбирь не взяла меня под свою опеку, я была куском дерьма». Неужели Дикий Имбирь считала, что Острый Перец сильно изменилась под ее влиянием?

И вот загорелись огни, толпа оживилась, и Дикий Имбирь объявила о начале слета. Мы дружно пропели национальный гимн «Алеет Восток», «рабочие» старались петь лучше «крестьян», а те пытались превзойти «солдат» и «студентов».

— Не правда ли, замечательная песня? — прокричала Дикий Имбирь.

— Да! — хором отозвалась толпа.

— Еще раз, да?

— Да!

Крики сопровождались бурными аплодисментами.

Ритм нашего пения зависел от жестикуляций Коротышки: когда его руки колыхались, как ивовые ветки во время сильного ветра, нам следовало петь особенно громко, а когда он легонько покачивал руками — переходить на протяжный вой. С моего подсолнуха начали опадать бумажные лепестки. Стоявшие рядом со мной мужчины и женщины орали изо всех сил, что явно нравилось Коротышке.

Звуки голосов то стихали, то раздавались с новой силой. После того как «солдаты» пропели «Народная армия любит народ», моя группа приступила к исполнению своей последней песни «О молодежи». К тому времени у меня уже невыносимо болело горло.

— «Мир принадлежит вам и нам, но в конечном счете — вам. Вы, молодежь, полны бодрости и энергии, находитесь в расцвете сил…» — На середине песни я вдруг заметила возле сцены нескольких иностранцев с камерами в руках. Их сопровождал какой-то седой мужчина. Иностранцы улыбались и щелкали камерами.

— Это новый генеральный секретарь шанхайского парткома! — услышала я чей-то голос.

— «…и подобны солнцу в восемь-девять часов утра, — вопила я. — На вас возлагаются надежды…»

Много лет спустя, вспоминая все это, я задумалась над тем, почему Дикий Имбирь не представила того седого мужчину и его гостей участникам слета. Если бы она это сделала, я бы поняла, из-за чего она так нервничала. Народная героиня была словно машинист набирающего скорость поезда, который вдруг понял, что стрелки переведены неверно, а он никак не может остановить свой состав и вот-вот столкнется с идущим навстречу поездом.

— «…Мир принадлежит вам. Будущее Китая принадлежит вам!» — Я собрала всю волю в кулак, чтобы взять верхнюю ноту.

Внезапно свет погас, и весь стадион погрузился в темноту. После наступившей непродолжительной тишины я услышала дрожащий голос бывшей подруги, которая, казалось, была совершенно сбита с толку случившимся:

— Сохраняйте… спокойствие, товарищи, сохраняйте спокойствие, произошла… Мы уже отправили механика отремонтировать…

Ничего страшного. Я очень ценю проявленную вами преданность Председателю Мао. Я горжусь вами, и вы тоже должны гордиться собой. Товарищи, все в порядке. Не волнуйтесь, свет включится через минуту…

Тут ее микрофон затрещал, и мы больше не могли разобрать ни слова.

В толпе послышался свист, люди принялись переговариваться между собой, кое-кто побросал реквизит.

Вскоре голос Дикого Имбиря раздался с новой силой:

— Товарищи! Тьма закрыла нам глаза, но она не в силах заглушить наших голосов, не так ли?

— Нет!

— Давайте еще раз споем «Мир принадлежит вам. Будущее Китая принадлежит вам»! Готовы? Начали!

Мы запели, и в тот момент я даже не подозревала, что мое будущее уже мне не принадлежит.

Когда вновь загорелся свет, я увидела, как на стадионе появилась охрана и вывела генерального секретаря и его гостей. Чиновник был явно расстроен случившимся и все указывал пальцем на Дикий Имбирь, пытавшуюся что-то объяснить.

Дикий Имбирь стояла одна перед целым стадионом, держа в дрожащей руке микрофон. С полуоткрытым ртом она была похожа на тающего на солнце снеговика.

Вновь показались охранники и во главе с Острым Перцем направились к верхним рядам. Толпа недоуменно следила за их действиями. Охранники остановились у самого верхнего ряда, где сидел Вечнозеленый Кустарник со своей группой.

Мой разум отказывался воспринимать то, что видели мои глаза. У меня перехватило дыхание, когда Острый Перец указала на моего жениха, охранники подошли и надели на него наручники.

Его увели, прежде чем он успел оказать какое-то сопротивление.

Острый Перец выхватила из-под скамейки его сумку, которая казалась ужасно тяжелой в ее руках. Я была уверена, что в ней были только книги и инструменты. Приблизившись к Дикому Имбирю, предводительница красных охранников высоко подняла сумку и, выхватив у народной героини микрофон, обратилась к собравшимся:

— Этот антимаоист пытался сорвать наш слет! — Сверкая своими мышиными глазками, Острый Перец вынула из сумки плоскогубцы и гаечный ключ. — В этой сумке лежат орудия преступления! Он сорвал слет, повредив систему энергоснабжения!

Все присутствующие замерли.

Дикий Имбирь схватила микрофон и прикрыла его рукой. Девицы горячо о чем-то заспорили.

— Почему мы не можем все сказать? — повернувшись к толпе, воскликнула Острый Перец. — Разве Председатель Мао не учит нас тому, что «истинному коммунисту нечего скрывать от своего народа»?

Дикий Имбирь попятилась, в ее движениях было что-то старушечье, она вся сгорбилась, у нее задрожали колени.