Дикий Имбирь[Отверженная]

23

У меня не было возможности узнать точную статистику, но, бесспорно, 1973 год был годом суровых приговоров и бесчисленных казней. Стабильности в Китае не было, общество бросало из стороны в сторону под воздействием внутренних и внешних сил. Нестабильной была и ситуация в соседних странах: вьетнамские коммунисты смогли выбить американцев только с юга страны, были волнения в России, продовольственный кризис в Северной Корее. Ученик Мао, самый приближенный к нему соратник и возможный преемник, вице-председатель Лин Бяо был неожиданно объявлен убийцей и русским шпионом. Еженедельно в округе вывешивались новые списки приговоренных к казни. Из одного только переулка Чиа-Чиа были казнены двое и арестованы одиннадцать молодых людей. В официальных сводках печатались фотографии преступников, возле их имен оставляли пробелы, чтобы можно было вставить: признан виновным. У них всех были испуганные искаженные лица, губы поджаты. Матери старались близко не подпускать своих детей к этим плакатам. Нам никто не говорил, что в партии возникали трения в связи с тем, что Культурная революция привела к подрыву экономики страны. Культ личности Мао ослабевал, и народ начал терять веру в коммунизм.

В Политбюро партии опасались государственного переворота. Местным властям было велено применять крайние меры в борьбе с антимаоистскими настроениями. Дикий Имбирь оказалась в водовороте этих событий. Ей так и не удалось вызволить Вечнозеленого Кустарника, вместо этого генеральный секретарь подверг ее допросу. Дело забрали из ее ведения и передали в народный муниципальный суд, который объявил моего жениха антимаоистом и приговорил к смертной казни.

Разум подсказывал мне, что я должна была донести на народную героиню, как только узнала о ее причастности к инциденту, ведь это был единственный способ спасти Вечнозеленого Кустарника. Но стоило мне представить себе казнь подруги, как решимость моя угасала. Из головы не выходил образ девочки, подметающей улицы в четыре часа утра.

Вновь и вновь я видела во сне ее слезы и слышала ее крик: «Клен, мама повесилась!»

Если я выдам ее, меня замучит совесть, я просто не смогу жить дальше.

«С этого момента я больше никогда не буду мыть руки». Я проснулась среди ночи, вспомнив, что сказала Дикий Имбирь, когда вернулась со встречи с Председателем Мао. Она вся светилась.

— Председатель Мао пожал мне руку. Это был счастливейший момент в моей жизни! Вот эта рука, дотронься до нее, Клен, моя правая рука, ее коснулся наш великий спаситель. Посмотри на нее, прикоснись к ней, почувствуй тепло! Клен, неужели твое сердце не наполняется силой? Пожми же мне руку, пожми. Сегодня я поделилась этим теплом более чем с тысячею человек. Мне жали руку с утра до вечера. Одна старушка упала в обморок от счастья, едва коснувшись моих пальцев. Она сказала, что почувствовала силу — силу, данную свыше, от Будды.

Я посмотрела на сияющее лицо подруги. Неужели она все это говорила мне? Эти раскрасневшиеся щеки, счастливые миндалевидные глаза. Меня тронуло ее приподнятое настроение. В ее желто-зеленых глазах я увидела машущего рукой Председателя Мао.

Потом она рассказала мне, что Председатель Мао сфотографировался с тремя сотнями юных приверженцев его учения, среди которых оказалась и она. Снимок был сделан в Большом народном зале, ребята стояли в пять рядов на роскошной террасе, за ними висело вышитое изображение Великой Китайской стены. Дикий Имбирь была почти в середине, от Председателя Мао ее отделяли только два человека. Юные маоисты почти три часа прождали вождя, а когда Председатель Мао наконец появился, они закричали от восторга. Дикий Имбирь изо всех сил старалась не моргать, когда фотограф просил всех подготовиться, это был главный снимок в ее жизни, она не хотела его испортить. Но чем больше она старалась держать глаза открытыми, тем хуже это получалось. Сверкнула вспышка фотоаппарата — снято. На фотографии с великим спасителем нации она была запечатлена с почти закрытыми глазами.

Я долго бродила по улицам, размышляя, как спасти жениха, не навредив подруге. Ничего не видя перед собой, я шла, натыкаясь на велосипедистов, и совершенно ничего не могла придумать. Наконец мне в голову пришла одна мысль, вытеснившая все остальные.

Я решила обвинить во всем саму себя.

Я решила признать себя соучастницей преступления и разделить вину с женихом, в надежде, что его дело будет пересмотрено и приговор смягчен. Сработает мой план или нет, но я точно знала, что без любимого моя жизнь потеряет всякий смысл. Оказаться в тюрьме значило для меня быть ближе к нему. А еще, как я вижу теперь, мне хотелось наказать себя за то, что я не смогла выдать бывшую подругу.

Я не осмелилась посвятить близких в свой план. Мое решение принесет им лишь боль и ляжет позорным пятном на всю семью. Я была уверена, что родители, братья и сестры будут пытаться отговорить меня. Возможно, я просто струсила, но я была влюблена. И Вечнозеленый Кустарник, и Дикий Имбирь были дороги мне, я просто не могла предать одного из них.

В последний раз я сидела со своими близкими за обеденным столом, над которым висела тусклая лампочка. Мы ели соленые бобы с кашей. Какое-то время все молчали. Потом мои братья и сестры заговорили о вынесенном Вечнозеленому Кустарнику приговоре.

— Слишком сурово, — сказала одна из сестер.

— Слишком сурово? — усмехнулся отец. — В 1957 году ваш дядя был приговорен к двадцати годам тюрьмы просто за то, что до Освобождения был полицейским. Он, видите ли, служил не тому правительству. Слава богу, это никак не коснулось остальных членов семьи и больше никто не был посажен за решетку или отправлен в ссылку. А такое вполне могло произойти, это традиция, позаимствованная из древних законов.

— В наши дни правительству не нужно никаких причин, чтобы упрятать кого-то в тюрьму или отправить на расстрел, — вздохнула мама. — Не могу понять, что толкнуло Вечнозеленого Кустарника на такой поступок. Клен, может, ты знаешь?

— Мам, он не делал этого.

— Но его же поймали? — спросил брат. — У него в сумке были инструменты.

Я старалась контролировать себя.

— Его подставили? — обратилась ко мне сестра.

— Но кто мог это сделать? — давил брат.

Все вдруг оторвались от своей еды и устремили на меня свои взгляды. Держа рот на замке, я опустила голову и уставилась в свою тарелку.

— Но ты ведь не причастна? — спросила сестра.

Я помотала головой.

— А может быть… Боже, мне даже страшно об этом подумать. — Мама прикрыла рот руками. — Дикий Имбирь — такая милая девочка, хоть и пытается казаться грубой. Я уверена, что это лишь для того, чтобы показать свою приверженность партии и заработать хорошую репутацию. Она не злодейка, но… Что я, старуха, знаю о современной молодежи и ее нравах? Беды и несчастья не всегда порождают ангелов.

Отец отложил свои палочки и повернулся ко мне.

Я успела подняться из-за стола до того, как он велел мне рассказать правду. Извинилась, сказала, что должна идти в школу на занятия по маоизму.

На следующее утро я встала рано, пошла в городской муниципалитет и спросила главного следователя. После того как я объявила себя антимаоистом и заявила о своей причастности к произошедшему на стадионе, меня отвели в комнату для допросов.

Появился вооруженный человек. Он представился как господин Ванг, помощник следователя.

— Партия и народ рады, что ты образумилась и решила встать в ряды приверженцев Мао. — Он велел мне представить свое признание в письменном виде, прежде чем я смогу встретиться со следователем. — Тебе будет дана неделя на подготовку заявления.

— Я должна написать его здесь? — спросила я.

— Разумеется.

— Можно мне ночевать дома?

— Нет.

— Но…

— Уверен, что ты готова к ожидающим тебя трудностям.

— Да. А то, что я сама пришла с повинной, мне как-нибудь зачтется?

— Кем ты себя возомнила? Героиней? — Он развернулся и вышел, громко хлопнув дверью.

Меня заперли в камере без окон, и я начала составлять свое признание. Я мало что могла сказать кроме того, что снабжала Вечнозеленого Кустарника инструментами. Лгать оказалось не так легко, как я предполагала. Не оговори я себя как следует, мой план провалился бы, но, сказав слишком много, можно было выдать подругу. Так что я решила просто назваться антимаоистом и написать абстрактные рассуждения по этому поводу.

Глупо. Но что еще я могла написать? Проблема состояла в том, чтобы подогнать все факты и подвести логическое обоснование.

Но ведь мы все верили, что сможем выжить после атомного взрыва, а на самом деле даже не знали, какой вред он нанесет. Председатель Мао сказал, что нам нечего бояться, что у нас нет причин для страха, и мы не боялись. Нам говорили, что если врезаться глубоко в землю, то можно спровоцировать землетрясение в Америке, мы и в этом не сомневались. Разве Председатель Мао мог ошибаться?

Проще всего было арестовать антимаоиста и обвинить его во всех бедах страны. Людям доставляло удовольствие раскрывать преступников и бросать их в тюрьмы. Как иначе можно считать себя счастливыми, не зная о чужих бедах? В нашем районе одну старушку осудили за преступление против Мао. Кот съел у нее сало, и старушка гонялась за ним по кухне, а потом и по улице, крича: «Убить этого кота мало! Убить этого кота мало!» Она не подумала о том, что слово «кот» (по-китайски «мао») совпадало по звучанию с именем Председателя. Когда она осознала свою ошибку, было уже слишком поздно. Старушка должна была кричать: «Убить мало того, кого мыши боятся!» Еще одним антимаоистом стал старик, у которого были проблемы с желудком. Как-то во время маоистских чтений он непроизвольно выпустил газы. Когда он отказался подвергнуть себя общественной критике, его отправили в трудовой лагерь. И напротив, какой-то мальчишка был признан героем за то, что кричал: «Да здравствует Председатель Мао», когда тонул в море. Я не могла понять этой жизни.

Ничто не говорило о том, что мое дело будет обнародовано. Мне ежедневно давали стакан воды и две булочки. У меня забрали все бумаги и велели ждать ответа. Дни шли, но никаких новостей не было, и я начала впадать в отчаяние. Постепенно ко мне пришло осознание того, что я совершила глупейший в своей жизни поступок. Ночами я замерзала, лежа на холодном полу. Уборной мне служило пластиковое ведро, крышки на нем не было, и мне приходилось вдыхать запах собственных испражнений. На десятый день я начала стучать в дверь, прося о встрече со следователем. Подошел охранник и сказал, что в наказание меня лишат дневного пайка.

Спустя два месяца, которые я провела в полной изоляции, наконец-то пришел господин Ванг с каким-то желтым листком. Невнятно произнося слова, он нетерпеливо зачитал мне его, тон у него был такой безразличный, словно он читал это всю свою жизнь и уже порядком устал.

Я узнала, что мое липовое признание никак не повлияет на дело Вечнозеленого Кустарника, а меня приговорили к пожизненному заключению как антимаоиста.

— Приговор вступит в силу сразу после общественного собрания, — господин Ванг швырнул мне документ и направился к выходу, держа руки за спиной и зажимая сигарету между пальцами.

Итак, я убила курицу, чтобы получить яйцо. Как я была глупа! Но я сделала то, что должна была. Обвинители даже не удосужились допросить моего жениха, чтобы проверить достоверность моих показаний. А может быть, они проверили, и Вечнозеленый Кустарник подтвердил правдивость моих слов. И возможно, кто знает, ему была известна правда. Иначе почему же он не заявил о своей невиновности? Наверно, и он хотел защитить Дикий Имбирь. Может быть, он чувствовал ее ревность и свою вину. Сохранив молчание, он возместил девушке ее утрату.

В любом случае я только помогла обвинителям. Теперь они могут отправиться к генеральному секретарю, который наградит их как героев, они получат продвижение по службе, и им торжественно вручат медали, генеральный секретарь мог быть спокоен: партия не ударила в грязь лицом, а для народных масс моя история должна послужить предупреждением, они должны усвоить урок. В этом обычно и состояла цель публичных казней.

Я подумала о бывшей подруге. До того как меня навсегда лишат солнечного света, а Вечнозеленый Кустарник будет расстрелян, я хотела бы узнать, что она чувствует. Я хотела услышать, что теперь она думает о затеянном ею спектакле.

Я не держала зла на нее. Я ненавидела только себя за то, что уговорила Вечнозеленого Кустарника участвовать в слете.

Наконец я поняла, что мне нужна прежняя Дикий Имбирь. Ирония судьбы была, или, по крайней мере, мне так кажется, в том, что, когда встал вопрос, кого же спасти, я в первую очередь думала о подруге. Я все время удивлялась, почему я не выдала ее ради спасения жизни Вечнозеленого Кустарника. Почему? Кого я на самом деле любила?

Рассудок не давал ответа на этот вопрос, но и поступком моим руководил отнюдь не рассудок. Что же теперь так смущало меня?

Думала ли я тогда, что Вечнозеленый Кустарник все-таки не принадлежит мне? Осознавала ли я, что на самом деле он всегда любил только ее? Опасалась ли я этого? Не сомнение ли в том, что Вечнозеленый Кустарник никогда не будет моим, мешало мне любить его? Или было что-то еще? Что-то совершенно иное. Например, если бы его не было, Дикий Имбирь и я могли бы стать ближе? Впервые я задалась вопросом, не в нее ли я была влюблена на самом деле? Чем еще объяснить то, что ради ее безопасности я пожертвовала жизнью любимого? Не проще ли стало бы тогда признать, что Вечнозеленый Кустарник никогда не переставал любить Дикий Имбирь? Разве не то, что вопреки всему они продолжали любить друг друга, так ранило меня? Ранило настолько сильно, что мне пришлось погубить Вечнозеленого Кустарника и саму себя.