Димитров

РАННИЕ ГОДЫ

Домишки бедноты росли на Софийском поле, как грибы. Зимой по равнине гуляли вьюги, весной ее заливали ручьи. Люди воевали с невзгодами и стихиями, но с тягостной своей обыденщиной не находили сил бороться или не знали, как это делать.

По соседству с Димитровыми жили мелкие ремесленники, рабочие. В будни все отправлялись на работу в город, а в праздник заполняли широкие улицы разноголосым гомоном и весельем, заводили на полянах буйные танцы, а иногда и дрались по каким-либо пустячным поводам.

Семейство меховщика Димитра тоже выходило в праздники на поляны поглядеть танцы, послушать музыку. Торжественно бил барабан, играла скрипка, визжал кларнет, и мелкой дробью сыпались удары в бубен. Но вот на землю падали вечерние сумерки, люди разбредались по домам, и бедняцкий квартал засыпал. А на утренней заре люди вновь тянулись в город, чтобы заработать кусок хлеба.

Тяжкой была их жизнь. От зари до позднего вечера работали они в маленьких дымных мастерских, на пыльных табачных складах, таскали грузы на базарах, чистили улицы, батрачили на богатых, а иные скитались без всякой работы. Так проходили дни. А по вечерам собирались в прокуренных корчмах, пили ракию, наливались вином, бранились и кричали, и в этих криках, казалось, хотели вылить свою муку. Часто появлялась полиция для усмирения, и тогда происходили такие побоища, что пробуждался весь квартал. До поздней ночи слышались крики арестованных.

Парашкева приподнималась на постели и через маленькое оконце долго глядела туда, где между домами светился красный огонек полицейского участка. Она крестилась, тихо шепча молитвы, а маленький Георгий, высунувшись из-под одеяла, тихо спрашивал:

— Мама, за что их бьют? Что они сделали?

Молчала мать. Трудно было ей объяснить происходящее на этом божьем свете.

Действительно, за что их бьют? Разве с них недостаточно всяких бед? «Всё против бедняков, — думала Парашкева. — Они за все в ответе». Глубоко вздохнув, она смотрела на сына. Он не спал. Какие мысли не давали покоя этой детской душе? Кто ему все растолкует, объяснит?

Родителей тревожила судьба детей. Что выйдет из них, как отзовется на их душах все то, что они видят вокруг?

Димитр решил обнести дом деревянной оградой, чтобы изолировать детей от влияния улицы. Но когда, как ему казалось он достиг цели, улица со своими криками перешагнула через забор. Димитр предупреждал жену:

— Гляди в оба! Не упусти детей! Пусть чем-нибудь занимаются, не оставляй их без дела.

Парашкева успокаивала:

— Не тревожься, Димитр, ребята послушные.

Но Димитр, зная доброту жены, как-то вечером пришел пораньше и решил сам заняться с детьми.

— Хотите иметь сад?

— Хотим!

Выкопали грядку, посадили цветы. С того вечера маленький Георгий стал заправским садоводом. Никому не доверяя этой работы, — разве только иногда младшей сестренке Магдалине, и то под своим присмотром, — Георгий сам ухаживал за цветами, поливал их. Весной цветы зацвели, загудели над ними пчелы, стало весело и радостно во дворе. Дети почти забыли улицу.

По вечерам Димитр расспрашивал детей, как они провели день, что делали, угощал сладостями, а после ужина заставлял читать молитву и отправлял спать.

Димитр любил говорить;

— Я строгий, но справедливый человек.

И никто не сомневался в его строгости и справедливости. В праздники он собирал семью и читал из библии любимые им псалмы. Как-то вечером, когда Димитр закончил чтение и закрыл библию, Парашкева сказала ему:

— Почему ты не научишь меня читать, Димитр? Как слепая я…

— Научу! — И, не откладывая в долгий ящик, Димитр тут же взялся за дело. Заняв детей орехами, он приступил к обучению жены: — Это «А», а это «Б». Запомни!

Уже съедены орехи и дети пошли спать, а Димитр и Парашкева продолжали листать страницы книги. В комнате было полутемно, маленькая керосиновая лампа догорала, с улицы долетал последний шум.

— На будущий год запишем Георгия в училище, — размышлял вслух Димитр, — хоть ему еще и не подошло время, но все же запишем, чтобы оторвать от улицы… Как научится читать, легче станет. Тогда книги ему подскажут, что делать…

Парашкева слушала мужа, как всегда, внимательно, исполненная к нему доверия и любви. Все, что он говорил, для нее было самой истиной, и не было для нее другой истины, кроме той, которую исповедовал он…

Перевалило за полночь. Спал Ючбунар. И в этой ночной тиши над бедняцким кварталом распростерли крылья свои лютая тоска да тяжкое горе.

— Мама, мамочка!.. — донеслось откуда-то.

Крик пронизал сердца людей. Проснулись дети и, приподняв испуганно головы, спрашивали:

— Кто кричит, мама?

— Спите, спите! — отвечала Парашкева и плотнее укрывала их одеяльцами. Дети замирали, затаив дыхание, но не засыпали, пока не стихало страдание того, кто кричал в темноте, пока не угасал красный фонарь…