Димка

1

В Москве хорошо бывать в середине весны: когда цветет сирень, когда прилетают первые скворцы, когда уже практически растаял лед на Москве-реке. Тогда чувствуешь себя вольнее, открытее всем ветрам. Я люблю смотреть на ломающийся лед. Вот почернел бугорок, пошли мелкие царапинки и на пересечении ледовых глыб начинается тихий треск. В это время пахнет снегом и почками. Пахнет весной.

Сколько приезжаю в этот город и столько же он для меня такой, словно вижу его в первый раз. Эти крыши, эти дома, эти маленькие белые голубятни. Говорят, что голуби это души умерших людей. Не знаю, правда ли это. Мой любимый Александровский сад: помню, как мы с Юлей долго спорили, на какой же все-таки скамейке сидел кот-бегемот из «Мастера и Маргариты» Булгакова. Она смеялась так задорно и так весело, что я смеялся вместе с ней. Как давно это было. Она любила скакать на одной ноге и вечно теряла босоножку. А один раз даже сломала каблук, и мы ходили к сапожнику босиком. Она и я. Она — потому что сломался каблук, а я – за компанию. Тогда был июль. Конец июля. Люди смотрели на нас как на чудаков, но нам было все равно. Мы были счастливы.

Когда начинаешь писать новый рассказ – то путаются мысли. Нет сюжета, нет еще готовых зарисовок, нет даже персонажей – так называемых «героев» того или иного рассказа. Происходит маленький шум в голове, который приводит в действие картинки. Как в кино. Сейчас вспоминаю, как один мой хороший знакомый говорил, что главное – детали, детали, детали... «Они должны запомнить запах и шум того места, о котором ты напишешь. Форму цветка и цвет». Передо мной же просто буквы. Красные буквы на белых кнопочках японской клавиатуры. Спасибо товарищу Мао за Китай. Спасибо господину Гейтсу за Интернет. Эти маленькие кнопочки творят настоящие чудеса.

Шум растет. Я начинаю различать детали: в гостиной – кресло, красные занавески; окно, покрашенное белой эмалью. За окном — цветущая сирень и идет дождь. Он хлещет по ее ветвям, и они бьются в стекло с царапающимся звуком. Шорох детства. А еще я люблю смотреть на утреннее небо. Утром оно серое, молочное и тихое. Обычно оно такое в середине осени и ранней весной. У меня сложное отношение к осени, но весну я люблю. Воображению подвластно многое.

Ты заметил читатель, я пишу только о себе. Может быть это и эгоистично, но я мыслю в определенной системе координат, и мне очень трудно свернуть на боковые варианты. Это похоже на дорогу, которая вьется по одному направлению; и пешеход не видит перекрестка. Автор всегда немножко эгоист: он любит говорить о том, о чем любит. Читатель либо принимает эту маленькую истину, либо просто закрывает книжку с ее незамысловатой историей и идет на прогулку... идет, например, в магазин, чтобы купить что-нибудь на ужин, или в местный кинотеатр, чтобы посмотреть фильм.

Когда я приехал в Москву был апрель, и было холодно. Холодный ветер дул в ноги сквозь туфли. Я вышел на Казанском вокзале со спортивной сумкой, в которой у меня лежали подарки для моих близких людей в Плотицино. Меня никто не ждал, я не отправил телеграммы, я просто приехал. Приехал наугад. Я даже не знал, живут ли мои родственники по старому адресу. Это было риском остаться одному по приезде среди незнакомых людей и неким безрассудством. В Москве же я совершенно не думал об этом. Меня встретило серое, дождливое небо и гвалт прохожих.

Москва оглушила гудками автомобилей, всем этим мельтешением красок, цветов, звуков и запахов. Я долго сидел в фойе Казанского вокзала: в этом самом белом помещении с пластиковыми стульчиками и высокими живыми пальмами в кадках. Я смотрел на людей и понимал: изменились они очень и очень здорово. Более беспокойные: все куда-то торопятся, все всем некогда. Сумасшедший муравейник, состоящий из рук, лиц, рук, ног, лиц и опять ног, и снова рук. Но мне нравится смотреть на людей. На то, как они одеты, как они разговаривают, как они роняют сумки, подхватывают с пола упавшую мелочь, толкаются и ходят в туалет за 15 рублей. Как звенят русские монетки в их протертых карманах.

Картинка № 1. Впереди меня стоит полненькая пожилая женщина с большими сумками, и в ее лице я вижу что-то знакомое, что-то щемящее и близкое. Откуда? Сам не знаю. Но так оно и есть. Она пересчитывает мятые сторублевые бумажки. Некрасиво слюнявит языком пальцы и облизывает губы. Картинка № 2. Вот поп просящий милостыню. Русские голубые глаза. Кроткие глаза, говорящие: «убей меня, и я тебе все прощу». Черная плешивая бородка с проседью в середине. Трясущиеся худые, непонятно чем расцарапанные, руки. Над верхней губой справа толстая жирная родинка. Он крестится, кому-то кланяется, и идет дальше – к метрополитену. Нужное дело – собирать деньги на храм. А может быть на водку, а может быть на хлеб. Кто его знает, зачем ему нужны деньги.

Я встаю и иду к метро на станцию «Комсомольская».