Димка

5

Мне хочется описать Плотицино в Никольском-Вяземском. Это небольшая деревушка, бывшее родовое имение Толстых. В этой деревне стоит большой двухэтажный бревенчатый дом, покрытый белым железом на крыше и сплошь увитый диким виноградником. В этом доме родился Лев Николаевич Толстой. Здесь прошло его детство. Чуть дальше к речке стоит знаменитый дуб Пьера Безухова из «Войны и Мира». Он очень большой. Вокруг яблоневые сады: много порхающих стрекоз и черных (лично мне неизвестных – я никогда таких не видел) бабочек. Земля рыхлая и сырая, постоянно холодно и можно довольно быстро подхватить насморк. Вокруг этого «особняка» – и есть Плотицино – пятнадцать или двадцать домов. За домами – лес. Из деревьев – дубы и березы. И только по одной аллее (исключая сам сад), ведущей на автобусную остановку, вдоль церкви и школы, стоят яблони. За низиной течет речка Чернь (понятия не имею, кто ее так назвал). Это очень чистая речка.

Ты доволен этой картинкой? Я – вполне. Пишу так, как пишется. Мне самому интересно смотреть на то, как из простых букв русского алфавита складываются слова, из слов предложения, из предложений – речь. Довольно забавная это штука – сидеть сгорбившимся сиднем и писать, писать, писать... Порой представишь себя такого со стороны (голубая рубашка нараспашку, фланелевые штаны, босые ноги, на столе – бутылочка с фруктовым молоком) и становится смешно до колик в животе.

Мы с Димой идем разросшимся садом. Лицо задевают маленькие листья яблонь, отчего на плечи падают зеленые гусеницы. Солнце светит нам в спины, и впереди мы видим свои тени. Одна – длинная: это моя, другая – его, она меньше и почему-то шире. Дима бежит вперед, выставив в стороны руки. Я смотрю, как ветер раздувает его клетчатую рубашку. Он бежит, зажмурив глаза и почему-то открыв рот. А вечером мы будем замазывать его коленки йодом. Он бежит быстро-быстро и не знает, что за поворотом случайно споткнется об корневище старого дуба, торчащее из земли. Будут слезы. Сладкие детские слезы.

Когда он плачет, его глаза становятся как бы светлее. Радужная оболочка омывается слезой, и они становятся ярче. Они у него серые, как небо утром. Дима поджимает губы, слегка морщит лоб, и вдруг становится некрасивым. Но это всего лишь мгновение (слава богу, оно быстро проходит): вот я сажу его к себе на колени и обнимаю крепко-крепко. Я чувствую, как он, всхлипывая, горячо дышит мне в шею. Так дышат щенята. И еще так дышал он — мой мальчик.