Династия Дунканов

II

Новый Орлеан по сравнению с Сент-Луисом был бедламом, исполненным неразберихи и шума, но куда более красочным. Даже в моем глубоком горе я осознавала, что здешние темп жизни и краски очень смягчают мою печаль.

Мистер Бреннан обеспечил меня вполне хорошим комплектом одежды. Она была впору, но видывала и лучшие дни, а потому у меня был не тот облик, какой я надеялась иметь при первой встрече с этим городом.

Улицы являли собой дикую суматоху телег, экипажей, величественных карет с величественными леди, кабриолетов, кативших с бешеной скоростью, мужчин верхом, влетавших в самую гущу движения и вылетавших из нее, а само движение казалось совершенно беспорядочным. Каждый ехал куда вздумается.

Посреди этой неразберихи медленно двигались тележки с товаром, а уличные торговцы выкрикивали названия своих товаров. На пристани уцелевших пассажиров приветствовала большая толпа, но она лишь стояла вокруг, пока бедняги с пакетбота высматривали друзей или родственников.

Мистер Бреннан привел меня на более спокойный участок пристани, и мы нашли для отдыха деревянную скамью.

— Полагаю, теперь вы найдете родственника, о котором говорили, — сказал он.

— Да, надо, ведь мне нужно устраивать свои дела и найти какое-то занятие.

— Без сомнения, вам помогут. У меня назначено несколько встреч, на которые я должен пойти. Я не хотел бы оставлять вас.

— Мистер Бреннан, вы уже столько сделали для меня, что я ни при каких обстоятельствах ни о чем больше не могла бы просить вас. Если я чего-то желаю, так того, чтобы вы, дирижируя вашим оркестром, имели шумный успех. А если я буду здесь, то скорее всего тоже буду в зале и стану аплодировать громче всех, я надеюсь.

— Мне никак не увидеться с вами снова, если я не буду знать, где вы.

— Правду сказать, я сама не уверена. Моего родственника зовут Клод Дункан. Понятия не имею, где он живет и чем занимается. Наверно, было бы лучше, если бы я нашла вас.

— Значит, вы хотите снова увидеть меня, Джена?

— Как же я могу не хотеть после всего, что вы для меня сделали? Конечно, я хочу снова вас увидеть.

— О, хорошо! Я стану хлопотать о месте дирижера в опере и буду во Французском Опера Хаус. Там вы сможете точно узнать, где я остановился.

Я поднялась и подала ему руку.

— Знаю, что у вас дела и вам надо идти. Пожалуйста, не беспокойтесь обо мне. Уверена, что обо мне позаботятся, пока все не уладится.

Он взял мою руку своими обеими.

— Скорблю о ваших родителях, — сказал он. — Молюсь о том, чтобы вы скорее пережили эту утрату, хотя, знаю, это будет нелегко. Я буду очень ждать новой встречи с вами, и как можно скорее.

— Благодарю вас… Дэвид, — я назвала его по имени. — А теперь, пожалуйста, идите.

Улыбнувшись, он повернулся и ушел. Я подождала, пока он не скроется из виду, поглощенный толпой на пристани. Лишь тогда я направилась к группе людей, собравшихся под грубо выполненной надписью, указывающей, что здесь занимаются уцелевшими пассажирами без денег и родственников.

Дородный потный мужчина записал мое имя и сообщил, что, поскольку у меня нет ни денег, ни жилья, мне сразу следует обратиться к судье по наследственным делам и утверждению завещаний. Он дал мне несколько монет, каких-то странных, называвшихся пикаджунами. Он также объяснил, как пройти к зданию, где я найду судью.

Я отправилась по людным улицам, уворачиваясь от разнообразного движущегося транспорта и чувствуя себя слегка сбитой с толку всей этой суетой. Я пересекла площадь, по сторонам которой группами сидели женщины, маленькие негритята выплясывали джигу, выпрашивая монетки, торговцы продавали напиток из наколотого льда с отвратительно сладким сиропом. Я потратила несколько своих пикаджунов на чашку этого напитка, но он оказался совершенно безвкусным, хотя и освежил горло.

Я, которая никогда не знала, что значит быть одной и полагаться целиком на себя самое, нашла этот опыт совсем нерадостным. Мне было страшно, я не была уверена в себе в моем глубоком горе, притаившемся на задворках сознания, — горе, сосредоточиться на котором у меня не было ни времени, ни возможности. У меня даже не было времени осознать потерю родителей.

Я обнаружила, что моим пунктом назначения было красное кирпичное двухэтажное здание, в котором я должна была узнать, как пройти к судье Ламонту. Там я увидела других людей, находившихся в таком же положении и тоже пришедших сюда. Все они горевали или были смертельно напуганы тем, что вынуждены просить у города средств к существованию.

Я терпеливо ждала. Мне не оставалось ничего иного. Я думала, что надо бы попробовать отыскать Клода Дункана, но, ничего не зная ни о нем, ни о его семье, мне не хотелось полагаться на его помощь.

Сначала лучше посмотреть, нельзя ли каким-то образом выжить здесь, сохранив независимость.

Наконец меня ввели в обшарпанную комнату. За длинным письменным столом сидел мужчина с тяжелым подбородком, редеющими волосами, расточая вокруг запах только что поглощенного виски.

— Имя, пожалуйста, — неприветливо сказал он.

Я назвала свое имя и изложила необходимые факты относительно моего положения. Он сделал на бумаге пометки, откинулся назад и тяжело нахмурился.

— С точки зрения этого суда, вы сирота, бездомная, без средств, работы и друзей. Верно, мисс Стюарт?

— Да, конечно, верно, сэр, — ответила я.

— Обучены ли вы какой-нибудь работе?

— Нет, сэр. Восемь месяцев тому назад я вышла из пансиона и с тех пор не работала.

— Ясно. Не ждите, что я найду вам работу, мисс. Не мое дело оказывать подобные услуги. Вы, однако, должны найти работу или будете объявлены несостоятельной. Вас отправят работать на ферму, чтобы выполнять любой труд, какой подвернется. Скорее всего, это будут полевые работы.

Я ничего не понимала, и это наверняка было написано на моем лице.

— Вы потеряли родителей, — продолжил он. — Они оставили вам что-нибудь?

— Папа в Сент-Луисе продал все, что у него было, и все деньги были при нем, когда судно взорвалось.

— В таком случае не надейтесь найти деньги, так как, когда пушечный порох рванул, все на этом судне разлетелось вдребезги. Где вы будете ночевать?

— Не знаю, сэр.

— На мой взгляд, мне следовало бы уже сейчас объявить вас несостоятельной. Думаю, вам надо бы провести ночь под замком. Нельзя же допустить, чтобы юная девушка бродила по нашим улицам.

— Вы имеете в виду, сэр, что меня надо арестовать? — спросила я, с трудом в это веря.

— Именно так. Законы Нового Орлеана запрещают быть без денег, друзей, работы, жилья либо… родственников.

— Минутку, — я попыталась его прервать.

— Ну-ну, юная леди, это не будет обсуждаться. Я уверен, что вас надо пожалеть, но этот суд не может руководствоваться жалостью и нет возможностей, чтобы позаботиться о таких, как вы. Следовательно, вы пойдете в тюрьму, пока мы не рассмотрим ваше дело.

— Родственник, — крикнула я, — сэр, у меня есть родственник. Или, точнее, был у моего отца. Кузен, с которым он хотел связаться, когда поселится здесь с мамой и мной. Вы наверняка позволите мне найти этого родственника.

— Кузен вашего отца. Дальний, что ни говорите, родственник. Не знаю. Думаю, нам следует вас запереть. Поймите, для вашего собственного блага.

— Моего родственника зовут Клод Дункан, сэр.

Густые брови взлетели вверх, нижняя челюсть отвалилась и висела, пока судья вновь не обрел самообладания. Он крепко обхватил руками подлокотники стула, как будто намереваясь резко встать, но вместо этого снова опустился.

— Клод Дункан? — сказал он. — Вы имеете в виду Клода Дункана?

— Ну да. Папа называл это имя.

— Вы никогда не виделись с ним?

— Нет, сэр. Даже никогда не слышала о нем до тех пор, пока мы не отправились в путь.

— Клод Дункан, — сказал он и похлопал себя по жирному бедру, словно бы от великого удовольствия.

— С мистером Дунканом что-нибудь не так? — с опаской спросила я. Он был моей последней надеждой.

Судья Ламонт испустил радостный вопль, поднялся, схватил меня за руку, приподнял со стула и подвел к одному из окон кабинета. Оно выходило на большую, просторную и деловую городскую площадь.

— Глядите туда! — Он указал на большой, величественный театр. — Наш лучший театр. И в нем… Справа от вас… Опера Хаус, созданный по образцу Венского. Большой отель… Другой поменьше… Ряд прекрасных домов… Все это до последней малости принадлежит Клоду Дункану, а вы еще не видели и крупицы его владений в этом городе. Он также имеет плантацию площадью в квадратные мили. Не знаю, сколько именно. Он дает работу примерно двум тысячам человек и держит огромный загородный дом из сорока и более комнат. Стоит ему щелкнуть пальцами, как я потеряю свою должность и вообще все, что накопил. Счастлив тот, кому он друг. Если же он вам враг, приготовьтесь к наихудшему, ибо против такого человека у вас нет шансов. Вот кто кузен вашего отца.

Я вернулась к своему стулу, едва дыша от осознания своего пусть и отдаленного родства с этим человеком. Судья тоже сел и торопливо набросал записку. Подняв маленький бронзовый колокольчик, он позвонил, и тут же появился клерк. Судья велел ему позаботиться о незамедлительной доставке записки Клоду Дункану.

— И вручить лично, — сказал судья. — Это важно. Так что поторопитесь. Мы ведь не хотим, чтобы Клод Дункан считал нас неповоротливыми, а?

— Нет, сэр, — четко ответил клерк. — Я тотчас еду.

Судья раздраженно фыркнул в свой собственный адрес:

— Подумать только, что я мог запереть вас как нищенку. Поступи я так, и Клод Дункан, узнав про это… снял бы мне голову. Умоляю, простите мне мою грубость, но человек в моем положении обязан исполнять свой долг и не должен поддаваться жалости.

— Я все понимаю, сэр, — сказала я ему. В эту минуту я готова была простить что угодно, ибо чувствовала, как с меня спала тяжелая ноша.

— Вы, без сомнения, будете жить в империи Дункана… так мы называем его плантацию и особняк. Это великолепнейшее место во всем Новом Орлеане, а может быть и во всей Луизиане. Мистер Дункан не скупится на то, что доставляет ему удовольствие.

— Мистер Дункан, я полагаю, женат?

— О, да… женат, да. Его супругу зовут Селина, это благородная и влиятельная дама, понимающая толк во власти. У них один ребенок — сын, ему теперь… дайте-ка вспомнить… двадцать четыре года. Сестра Селины тоже живет там. Ее зовут Аугуста Флорес, она креолка и, как все креолы, горда.

— С удовольствием буду ждать встречи с ними, — с воодушевлением сказала я.

— Дитя мое, я не могу сказать того, что думаю, а потому простите меня еще раз. Нехорошо критиковать таких людей, ведь у них великая власть, которую приносит великое богатство. Друзьям их несть числа. Они дают элегантные суаре, обеды и балы. Порой они используют для этого бальный зал в своем отеле, хотя, на мой взгляд, их дом почти не уступает отелю размерами. Вам придется многое узнать и ко многому привыкнуть.

У меня уже появились смутные подозрения касательно отношения судьи к Дунканам, да и сама я начала на сей счет испытывать некоторые сомнения. Конечно, я не могла высказываться, и было ясно, что судья тоже побаивался.

Его главный клерк, постучав, открыл дверь и с любопытством заглянул.

— Простите, ваша честь, но там многие ожидают…

— Пусть подождут, — сказал судья. — Нам оказала честь своим посещением родственница Клода Дункана. Прочим придется потерпеть.

Клерк обворожительно улыбался, словно я была главой клана Дунканов.

— Извините за вторжение, — сказал он, — я попрошу остальных подождать.

Я попыталась сказать судье, что могла бы подождать где-нибудь, но он и слышать об этом не хотел. Я была одной из Дунканов и заслуживала его полного внимания. Прошло почти полтора часа, прежде чем я услышала быстрые твердые шаги через наружное помещение конторы, дверь широко распахнулась, и в комнату уверенно вошел мужчина приблизительно папиного возраста. Он не просто шел, он вышагивал крупным шагом, как будто под оркестр. Он был высок, худ, с энергичными чертами лица, редкими седеющими волосами и бледно-голубыми глазами. Это были самые надменные глаза, какие я когда-либо видела, они сверлили меня. Возможно, у него было отдельное сходство с папой, но чтобы определить это, нужно было хорошо присмотреться. Папа был красив. Мистер Дункан с его длинным носом, узкой щелью рта и глубоко посаженными глазами — определенно нет. Одежда хорошо свидетельствовала о его богатстве и положении: на нем были полосатые брюки, заправленные в сапоги ручной работы; цветная розово-голубая рубашка с ярким желтым жилетом и поверх этого синий официальный сюртук.

— Большая честь для нас… — начал судья.

— Это она? — Клод Дункан знаком велел мне встать. — Девочка Роберта, а? Что вы здесь делаете и почему меня не уведомили о вашем приезде?

— Мои папа и мама, — сказала я, — были убиты при взрыве речного парохода. Меня спасли. Вот почему я здесь, в кабинете у судьи. Все, что у меня было, — одежда и все, погублено огнем и взрывом. Все, что было у папы, тоже погибло. Словом, сэр, я нищая без средств и работы и ничему не обучена, чтобы зарабатывать себе на жизнь.

— Если вы рассчитываете на сочувствие, то от меня его не получите. Как ваше имя?

— Джена Стюарт, сэр.

— Как долго вас держали в этом… этом… свинарнике?

— Недолго, — сказала я, напуганная и раздосадованная его высокомерием. — Судья был добр ко мне, как только выяснил, кто я такая.

— Меня следовало известить тотчас же. Говорите, у вас ничего нет; это означает, что вы стоите в вашем единственном имуществе — в вашей одежде. Очень хорошо. Идемте со мной.

В руке он держал хлыст для верховой езды и с резким треском хлопнул им по обутой в сапог ноге, выходя, не дожидаясь меня, из комнаты.

Я задержалась, чтобы поблагодарить судью, и потом побежала за мистером Дунканом, чувствуя себя этим униженной настолько же, насколько, должно быть, и судья.

На улице я увидела черный экипаж с впряженными в него самыми восхитительными и самыми выхоленными черными жеребцами, каких я когда-либо видела. Прежде чем я подошла к экипажу, мистер Дункан уже уселся и хлопнул поводьями, трогая лошадей. Мне пришлось забираться в экипаж, когда он уже поехал. Мистер Дункан начал говорить еще до того, как я села рядом с ним.

— Полагаю, ваш отец был так же беден, как вы сейчас, — сказал он. — Я годы не видел его и ни слова от него не слышал.

— Мой отец был процветающим коммерсантом в Сент-Луисе, — с негодованием сказала я. — Мы были отнюдь не бедны. Но он все продал, чтобы приехать и поселиться здесь. Накопленное состояние утонуло вместе с ним и кораблем или уничтожено взрывом. Не знаю, так или иначе, но мне сказали, что почти бесполезно попытаться отыскать… что-либо.

— Вы неплохо это перенесли, если учесть, что это произошло считанные часы тому назад.

— Слезы, — сказала я, — придут позднее.

— Хорошо сказано. В вас есть сила духа, девочка моя, а?

— Не знаю, что вы понимаете под силой духа, — почти сердито сказала я.

Я не имела ни малейшего намерения позволять этому человеку подчинить себя своей воле, как он скорее всего делал по отношению к другим.

Он так резко натянул поводья, что меня бросило вперед. Он повернулся на сиденье.

— Я задал вам вопрос, а вы не сочли нужным дать прямой ответ, какого он заслуживает. Я желаю, чтобы на мои вопросы отвечали. — Он отвел назад руку и очень сильно хлопнул меня по лицу. Я была так ошеломлена, что лишь вскрикнула. Он хлопнул еще раз и еще. Но я успела оправиться от неожиданности и досады, моя кровь вскипела, я дала ему сдачи, хлопнув его изо всей силы по губам. Потом отпрянула, ожидая основательной взбучки. Вместо этого он, закинув голову, засмеялся.

— Да, в вас она есть, ей-Богу! В вас есть сила духа! Ничто меня так не восхищает. Еще бы, это редкое качество. Мы отлично поладим, девочка моя. И могу добавить, что ваш свинг силен для такой девушки, как вы.

Я все еще была в ярости.

— Я не склонна к таким поступкам, какой только что совершила, но вы меня вынудили. Знаю, вы богатый и могущественный человек, однако для меня это значит мало или вовсе ничего. Я обязана вам, но это не означает, что я позволю топтать себя.

— Моя дорогая, я только что сказал вам, что мое восхищение безгранично. Я хотел узнать, такая ли же вы ни то ни се, как очень многие нынешние девушки. Кроме того, я еще не верю в благотворительность, даже по отношению к близким ко мне по крови. А особенно к таким дальним, как вы. Здесь и теперь я предоставляю вам выбор. Вы будете приняты в моем доме, но будете отрабатывать все, что получите. Либо так, либо, в противном случае, вы вольны выйти здесь, вернуться в город, предстать перед судьей и сообщить ему, что я не стану заниматься вашим благополучием. После чего он посадит вас под замок на время, пока не отыщет кого-либо достаточно слабого, чтобы пожалел вас и дал работу. Я в жалость не верю.

— По крайней мере, вы откровенны, сэр. Я соглашаюсь на ваши условия и рада трудиться за жилье и еду. Благодарной я должна быть, но, пожалуйста, не ждите от меня уважения и восхищения вами. Я восхищаюсь такими людьми, как мой отец, но не такими, как вы, сэр.

— Значит, договорились, — сказал он и поднял поводья. — Вы привлекательная девушка. Больше того, вы очаровательны. Да, это так, моя дорогая. В конце концов из всего этого может кое-что выйти. Посмотрим.

Я не спросила, что он имеет под этим в виду, так как была убеждена, что не получу никакого ответа. За время остального пути, продолжавшегося почти час, он расспрашивал меня о трагедии и хотя слушал внимательно и с интересом, ни разу не выказал ни малейшего участия. Как он уже откровенно выразился, он не уважал сострадательных людей и, по-видимому, сам не был способен к состраданию.

Он бросил косой взгляд в мою сторону.

— У меня есть двадцатичетырехлетний сын. Сколько вам лет?

— Двадцать, сэр.

— Мой сын безответственен, ленив, безнравственен, вероломен и невежествен. Он вам понравится.

Я не сумела сдержать смех, вызванный его описанием сына. Он широко улыбнулся мне, и на одно-два мгновения мы стали как бы заговорщиками в оценке скверных качеств его сына.

— Он был женат, — объяснил Клод Дункан, — но жена не смогла его вынести и куда-то уехала. Сомневаюсь, хватился ли он ее вообще. Кто рассказал вам о нашей семье?

— Судья, сэр.

— Я так и думал. Что он еще сказал о моих людях?

У меня не было желания доставлять судье огорчения, поэтому я тщательно подбирала слова.

— Он сказал, что ваша жена аристократка и очаровательная женщина.

— Да, так оно и есть. Еще что?

— Он утверждал, что ее сестра живет с вами.

— Он что-нибудь говорил о Лаверне?

— Впервые слышу это имя, мистер Дункан.

— Это друг всей моей жизни, и он тоже знал вашего отца и вашу мать. Думаю, много лет тому назад он был в нее влюблен. Я требую, чтобы вы были с ним милы.

— Не вижу причины, почему бы мне не быть милой со всей вашей семьей, сэр.

— Погодите до встречи с ними, — хихикнул он. — Есть еще Одетта. Она моя экономка и была экономкой моего отца тоже. Она кажется не имеющей возраста и управляет домом, как я плантацией, без глупостей.

— Это я тоже могу уважать, — ответила я.

Он коротко кивнул и внезапно, казалось, утратил интерес к беседе. Я погрузилась в досужее изучение ландшафта — маленькие домики с маленькими огородами, бесчисленные коровники и конюшни, домики для хранения молочных продуктов над ручьями и окрашенные в красный цвет сараи. Колея на дороге была такой глубокой, что не было необходимости править лошадьми. Колеса просто вошли в колею, и направление было задано само собой.

Справа от меня раскинулись сельскохозяйственные угодья — участки плантации, которая, как я потом узнала, принадлежала мистеру Дункану. Все вокруг. Его империя простиралась на мили. Слева дорогу, по которой мы ехали, защищали ряды высоких деревьев с густой листвой. Вдруг деревья кончились. Я обнаружила, что мы у самой Миссисипи. Здесь она была такой тихой и спокойной, что не была слышна, и близ нас не было никаких судов, и когда мы к ней выехали, мое удивление было полным.

В следующий раз я удивилась, когда впервые увидела в отдалении лесок. Он показался мне оазисом в пустыне прерий, полей и пастбищ. По мере нашего приближения особняк, казалось, медленно вырастал из воздуха. Он был так удачно поставлен среди этих деревьев, что часто скрывался, когда дорога поворачивала. Чем ближе мы подъезжали, тем больше особняк оставался на виду, и скоро я смогла очень хорошо его рассмотреть.

Я видела двухэтажное здание, состоявшее из главного корпуса с широкой неправильной крытой галереей, с крышей под зеленым гонтом, поддерживаемой десятью белыми массивными колоннами. По бокам главного дома было по флигелю. Один из них поднимался вверх на три этажа. Я узнала, что третий этаж предназначался для слуг.

Число труб говорило о числе комнат. Здание не было новым, но и не несло на себе никаких следов воздействия погоды. Повсюду вокруг него была лужайка с коротко подстриженной травой, и я видела не меньше четырех человек, ухаживающих за нею, кустами и цветниками.

— Как вам это нравится? — спросил мистер Дункан.

— Весьма впечатляет, — сказала я.

— Так я это и задумал. Люди любят, чтобы их впечатляли, особенно те, у кого есть деньги сделать это как следует.

Мы свернули вниз на дорожку и через минуту остановились перед входом, таким же внушительным, как и сам дом. Двойные двери в высоту доходили до самого балконного выступа. Открывались они, однако, не труднее, чем обычные. Я так никогда и не привыкла к этому и неизменно приготавливалась приложить много сил, чтобы отворить массивную дверь.

Когда меня в первый раз впускали в дом, дверь открыла Одетта, экономка. Ее возраст невозможно было определить, хотя я всегда думала, что ей не меньше шестидесяти пяти. Она была низкого роста, худая, лицо покрыто морщинами, как горные скалы. Светло-коричневая блузка с длинным рукавом, темно-коричневая юбка, поверх которой она повязывала белый передник. Мне ни разу не довелось видеть ни на одном переднике ни малейшего пятнышка, и я рассудила, что она, должно быть, меняет их по нескольку раз на день.

— Это, — сказал мистер Дункан, — дочь моего кузена Роберта, он вместе с женой утонул на пакетботе. Мисс Джена Стюарт будет у нас жить. Потом, когда узнаем, что она умеет делать, ей будет поручена работа. Пока же отведите ее в одну из свободных комнат.

— В комнаты для гостей, сэр, или в квартиры для прислуги?

— Пока по крайней мере для гостей. На мой взгляд, у мисс Стюарт размеры приблизительно как у Мари. Как вы думаете, Одетта?

— Может быть, она похудее. — Холодные глаза Одетты критически окинули меня.

— Передайте ей всю одежду, которую оставила Мари. Всю, без исключения.

— Когда отдохнете, — обратился он ко мне, — моя жена захочет увидеть вас. Это все.

— Идемте, — бросила Одетта.

Я последовала за нею по широкой изогнутой лестнице, и в моей голове мелькнула догадка, на что похож этот особняк. Входной вестибюль был широким и длинным, он освещался пятью большими канделябрами, на которых играли лучи предвечернего солнца, проникавшие через большое окно, расположенное на середине лестничного марша, где лестница изящно изгибалась.

Стены были оклеены обоями с изображениями охотничьих сцен. Ступени были покрыты толстым ковром. Площадка второго этажа, казалось, тянулась на всю длину главного корпуса, а спальни располагались в обоих флигелях. Меня провели вдоль одного из них, правого, через весь коридор до последней комнаты.

Она оказалась маленькой, ненамного больше такой, на какую могла бы рассчитывать прислуга. Меблировку составляли железная, окрашенная в белый цвет кровать, простой туалетный столик из неотбеленного дерева и несколько волнистое зеркало над ним, а также единственный стул с обивкой. Была, правда, отдельная ванная.

Меня мало занимал комфорт. Я подождала, пока Одетта закроет за мной дверь, и повалилась поперек кровати. Слезы, которые удавалось сдерживать весь день, обильно полились из глаз.

Я не стыдилась их.