Директора

Сцена 9

Данфер. Ну, как обед?

Шатле. Да, паршиво честно сказать. Во-первых, после всего, что я утром услышал, мне совсем не хотелось туда идти. Вы слышали интервью?

Данфер. У меня нет привычки слушать радио.

Шатле. И ничего не потеряли. Эту журналистка просто писюха. Представляете, я приглашаю ее в Бар с черной икрой, а она мне задает те же самые вопросы, что и Гренель. Ей захотелось, видите ли, чтобы я поведал о состоянии моей души, будто я малолетний преступник! Да катись оно к чертовой бабушке, это Радио-Сканнер вместе с Пале-Роялем! И пусть не рассчитывают, что я поддержу аплодисментами их антимилитаристские завывания! Вообразите, она не постеснялась спросить, сколько я зарабатываю.

Данфер. И вы ей сказали?

Шатле. Разумеется. И не собираюсь рыдать по этому поводу! Пусть-ка она встанет на мое место, и мы посмотрим, на что она способна! Я, конечно, дико извиняюсь, но навряд ли тупица сумел бы заниматься таким ремеслом, как мое! И я совершенно не намерен ни от кого выслушивать ни упреки, ни советы, в особенность от писюхи-журналистки, которой непременно хочется выставить меня убийцей! Я продаю высокие технологии, потому что я знаток высоких технологий, ура! Да будет так, и я этим горжусь!

Данфер. Вы говорили с ней об Одеоне?

Шатле. Ей известно, что Одеон — протеже Монпарнаса. Она постоянно возвращается к истории с его докладом о контактных блоках… и всё время вспоминает, как все этот замечательный доклад хвалили… Я сказал ей, что Монпарнас привечает Одеона вовсе не из-за доклада, доклад-то никудышный, а потому, что Одеон — его племянник…

Данфер. Хорошо…

Шатле. И вообще, чтобы она отвязалась от меня с этими контактными блоками!.

Данфер. Очень хорошо.

Шатле. Как видите, насчет семейного родства я не стал себя сдерживать.

Данфер. И были совершенно правы.

Шатле. Могу только с уверенностью сказать, что охладил ее пыл… она больше не хочет приглашать Одеона.

Данфер. Превосходно!

Шатле. Но и от меня больше ничего не хочет. Да мне и наплевать. Она все время пыталась вызвать у меня чувство вины. А я вовсе не собираюсь волноваться по поводу того, что двое-трое чудаков забавляются с нашими игрушками, запуская их неизвестно куда. Мое дело производить, а что дальше — меня уже не интересует! Да пусть они летят на все, что движется, и как им заблагорассудится. Мне дела нет! Лишь бы их покупали! А за непревзойденное качество их и красоту я и буду получать мои 700 000.

Данфер. Вы сказали ей, что получаете 700 000?

Шатле. Ну да, почему бы и нет! К тому же эта идиотка решила, что это в месяц. Не вижу, что здесь плохого. Это мои деньги, и я их зарабатываю без всякого состояния души. Если русским наши ракетные члены представляются самыми сексуальными, самыми навороченными, и если они предпочитают именно их вогнать в чеченские или еще шире — во все мусульманские задницы планеты, я эти искусственные члены готов им продать, как только им будет, чем заплатить. А если мои вибраторы придутся по душе мусульманам и они захотят с их помощью поиметь демократов, за то, что те требуют для женщин равных прав с мужчинами, то им я тоже не откажу. Не собираюсь также отказываться ни от того, чтобы хлопать по заднице своих секретарш, будто это мячи для гольфа (это метафора, конечно!), ни от моих семисот тысяч, потому что я стою этих семисот тысяч, а буду стоить и 800, и больше того! И потом я совершенно не в курсе, кто их покупает! Не имею ни малейшего представления! Если это продается, значит, кто-то так решил! От меня требуется только, чтобы они функционировали!

Данфер. Вы абсолютно правы.

Шатле. Если я еще раз с ней встречусь, так прямиком всё и выложу!

Данфер. Кроме шуток, так всё и скажете?

Шатле. Именно так!

Данфер. Черт! Ну, вы и нахал! Но все же поосторожней с конторой.

Шатле. В любом случае передачка-то у Пале-Рояля бездарная. Я рад, что не пришлось в ней участвовать. Явись он собственной персоной, чтобы уговорить меня представлять Хай-Тек в его программе, я отвечу НЕТ. Прямо так и скажу: «Жан-Мари Пале-Рояль, убирайтесь к черту!»

Данфер. Прямо так и скажете?

Шатле. Буквально так! А вы как думали? И этой ассистенточке его… Боже, когда подумаю, что позволил себе коснуться рукой ее лошадиных лосин! Вот это было напрасно, грубая моя ошибка! Так или иначе, она пусть тоже катится колбасой! Вместе со всеми, кто смотрит их мещанскую передачу, и слушает хреновину, которую она несет на Радио-Сканнер. Шучу, конечно… говорю глупости! Надеюсь, вы не подумали, что это всерьез?

Данфер. Разумеется, не подумал.

Шатле. А вы что обо всем об этом думаете?

Данфер. Я, знаете ли, вообще политикой не занимаюсь.

Шатле. Правда, я забыл, вы — как я: не любите лицемеров… Кстати, о лицемерах, известно вам, что Одеон хочет удочерить албанскую девочку?

Данфер. Лучше бы занимался родным своим сыном.

Шатле. В конечном итоге мне его жалко… теперь, когда все его поносят, а Монпарнас собирается уволить. Знаю, что это глупо, с моей стороны, но эта история с албанской девочкой меня ужасно взволновала.

Данфер. А я убежден, что он играет на публику.

Входит Гренель

Гренель. Приветствую вас, господа. Не знаете, Берси здесь?

Данфер. Думаю, вот-вот появится.

Шатле. Должен сказать, что мне очень понравилось ваше интервью.

Гренель. Благодарю.

Шатле. Вы-то сами в это верите?

Гренель. Во что?

Шатле. В то, что говорите. В историю с бойней, например…

Гренель. Разумеется, верю.

Шатле. Если Монпарнас вас слушал, он, должно быть, вдоволь потешился.

Гренель. Почему?

Шатле. Потому что всё, что вы сказали, жутко наивно, Мишель. Чего вы молчите, Данфер, не согласны со мной?

Данфер. Однажды мне довелось обедать за одним столом с Монпарнасом. Не думаю, что он вас слушал. Не думаю, что его вообще предупредили. Знаете, Монпарнаса люди интересуют лишь в тот момент, когда они делают глупости. В этом случае он обожает повторять: «И чему только их учат в этом Политехе, черт подери!» Это его излюбленная формула при увольнении: «и чему только их учат в этом Политехе, черт подери!» Однако если вы нормально делаете свое дело, он и знать не знает, кто вы такой. Монпарнасу ничего не ведомо о вашем существовании, милая Мишель.

Шатле. Но вас-то, по крайней мере, он знает, раз вы с ним обедали.

Данфер. Скорее всего, он обо мне и не вспомнит. Я для него лишь один из неведомых выпускников Политеха. И, так же, как и вам, Мишель, мне бы хотелось изменить это представление и продемонстрировать свои возможности.

Шатле. А я видел его только на гольфе, и он, в самом деле, почти совсем со мною не разговаривал, интересовал его только мой Давид. Знаю, однако, что нравлюсь ему, потому что не так уж и плох на лужайке и еще потому, что ношу белые клубные пиджаки от Вестона… Вроде бы его это забавляет… В остальном же я, как и вы, Данфер, политикой не занимаюсь. Мой сын берет это на себя, вместо меня, он-то настоящий чемпион.

Гренель. Мысленно возвращаясь ко всему мною сказанному, понимаю, что ничего другого о нашей работе я сказать и не могла. Это был, мне кажется, единственный приемлемый вариант, вы согласны?

Шатле. Безусловно, безусловно.

Гренель. Или же надо было отказаться от интервью. Вообще-то это не мой жанр. Я всегда выкладываю всё, что думаю… так пусть Монпарнас по крайней мере, над этим посмеется.

Шатле. Ах, уж эта молодость, ах, уж эти женщины!

Гренель. А вы циник.

Шатле. Циник — не думаю, но уж точно, что богохульник, как все, когда дело касается армии. Вы всё молчите, Данфер, не согласны со мной?

Данфер. Вы знаете, что я политикой не занимаюсь.

Шатле. Да, я тоже, как и вы, в сущности, политикой не занимаюсь.

Гренель. Вы не занимаетесь политикой?

Шатле. Я уже сказал, что нет.

Гренель. Берси так не считает.

Шатле. Вот как, почему же?

Гренель. Он страшно на вас сердит.

Шатле. Вот как, почему же?

Гренель. Из-за того, что вы наговорили этой журналистке. Он считает, что, если бы она не показала свою статью ПР-директору, как было договорено, мы бы дорого за это заплатили. У «Космоса» огромный тираж. А вы как будто высказались довольно круто. В конторе большой переполох.

Шатле. Она мне не сказала, что напишет статью. Ну и мерзавка! Бегу к ПР-директору! (Шатле уходит).

Данфер. Извините за выражение, но Шатле — просто мудозвон. Всё, что он наговорил этой журналистке, совершенно неприемлемо, не так ли?

Гренель. Неприемлемо то, что он попался в ее западню.

Данфер. Эта история разлетится по всем крупным предприятиям.

Гренель. Да … правда … и ему не поздоровится… никто уже не захочет доверить ему что бы то ни было. Всё-таки надо следить за тем, что говоришь… хотя бы минимально.

Данфер. Особенно, если говоришь журналистам.

Гренель. А вы слышали передачу?

Данфер. Само собой. Вы были на высоте.

Гренель. Серьезно?

Данфер. Ну, раз я сказал…

Гренель. Не скрою, мне это приятно.

Данфер. Я бы не сказал, если бы так не думал. Вы были безупречны.

Гренель. Спасибо.

Данфер. У вас отличный голос… хорошо поставленный и в то же время проникновенный. Уже по тембру видно, что вы человек — неконфликтный… это большое достоинство.