17

Ничего не державшая рука Муравщиковой неестественно окостенела. Инспектор легонько пожал её, успокаивая. Дарья Крикливец зыркнула тёмным взглядом и хотела что-то спросить, но Катя опередила — поцеловала и поздравила с днём рождения.

— А это мой друг! — резко представила она инспектора.

Хозяйка опять кольнула его сумрачным взглядом и глухо предложила:

— Снимайте обувь.

Они разулись. Дарья подвела их к двери в комнату и распахнула дверь…

Сперва Петельникову показалось, что в большой комнате темно и пусто. Но внизу, вспугнутый ветерком от двери, заметался трепетный свет — на полу по углам стояли крупные свечи. В их огне светло-зелёный необъятный ковёр смотрелся только что отросшей травкой. На нём возлежало человек десять. А посреди, как выгоревшая плешина, темнели бутылки и бутерброды.

— Эй, богдыхане, принимайте свеженьких. Катя со своим другом…

Богдыхане потеснились. Инспектор лёг меж Катей и тонкой девицей в сиреневых шароварах и в какой-то кисее, наброшенной на обнажённые плечи. Перед ним возник пузатенький сосуд вроде бы из необожжённой глины, налитый коньяком.

— Вкусим за именинницу по единой, аще не претит, то и по другой, — предложил парень в шёлковой рубахе, подпоясанной пеньковой верёвкой.

Инспектор отхлебнул. Приложившись к сосуду, Катя шепнула, благо лежали они голова к голове:

— Я знаю только её напарницу.

«Школьница» полулежала в углу почти одна, занавешенная свечным и табачным дымом. Она пила из громадного рога с серебряной цепочкой.

— Закусывайте, икра обветрится, — жеманно посоветовала соседка в кисее и, чтобы не обветрилась, взяла бутерброд и сама.

Петельников совету последовал — чёрная икра лежала на булке жирно и необветренно. Он начал жевать, всматриваясь и вслушиваясь…

В углу цыганскими песнями тихо страдал магнитофон. Сигаретный дым, перемешавшись с дёрганым светом угловых свечей, казался грязноватым и удушливым. Гости переговаривались лениво, ели много икры и пили уже без тостов.

Дарья сидела по-турецки у двери в каком-то зелёном растрёпанном одеянии, походившем на халатокомбинезон. Инспектор хотел видеть её глаза, но тень надёжно закрывала лицо хозяйки.

— Она не права, — сказала его кисейная соседка, кивнув на Дарью.

— То есть? — не понял Петельников.

— Одеваются в сиреневое или розовое.

— Почему?

— Диско-тона.

— И сапоги-дутики, а сбоку лейбла, — нашёлся он.

— Ты сечёшь. Выпьем тюк-в-тюк.

Они чокнулись глиняными чашками, как кирпичами столкнулись. Но тюк-в-тюк. Инспектор отпил коньяк и впервые усомнился в пользе своего возлежания на полу. Ничего он тут не услышит и не узнает. И его рука потянулась за очередным из бутербродов с красной рыбой, лежавших горой на расписных деревянных досках.

— А кем ты работаешь? — спросила кисейная соседка.

— Изобретателем.

— Впервые вижу живого изобретателя, — поперхнулась она смешком.

— Можешь меня потрогать, — разрешил инспектор.

— Я привыкла наоборот.

— Учтём на будущее.

— А что ты изобретаешь?

— Вот телевизор-бар изобрёл. Спереди экран, а сзади бар с бутылками.

«Школьница» — её звали Викой — заливала свой рог пепси-колой. Коньяка она не пила. И Петельников догадался, что? ему нужно сделать, чтобы вечер окончательно не пропал. Он наметил пластунскую дорожку к этой Вике, которую нужно проползти в удобный момент.

— Дарья! — капризно крикнула розовенькая девица, похожая на крупного малыша. — Поставь рок «Иисус-суперхристос».

— Лучше, Дарьюшка, спой, — предложил парень в шёлковой рубахе.

Все закричали и застонали, предвкушая. Кто-то уже тянул гитару. Произошло некоторое движение, во время которого гости прибегли к заметному наползанию на хозяйку. Инспектор этим воспользовался и, как бы случайно, добежал на четвереньках до «школьницы», опрокинув бутерброд с икрой красной на бутерброд с икрой чёрной.

— Давитесь безалкогольным напитком? — заговорил Петельников.

Она глянула голубыми, полупрозрачными глазами, за которыми, казалось, ничего не было, кроме свечного света.

— А вы давитесь коньяком?

— Я наслаждаюсь.

— Вы его хлебали, как рыбий жир.

— Предпочитаю водочку, — нашёлся инспектор.

Если заметила «школьница», что он старается пить меньше, то могла заметить и хозяйка. Но Дарья уже положила тяжёлую ладонь на струны и прокашлялась. Контральто, сперва забрезжившее, как зимнее утро, вдруг камертонно ударило по стеклу и глине. Её голос заволок комнату — она пела о белых розах, любви и пуховой шали, на которую упали те белые розы и, в конечном счёте, в которой запуталась та любовь.

— Ну как? — спросил Вику инспектор про пение.

— Такая чувствиночка, аж уши встают дыбом.

Гости захлопали, требуя ещё романсов.

— Изобретатель, ты куда уполз? — крикнула лилово-кисейная.

— Подругу подкусываете? — спросил он у Вики, не отозвавшись на «изобретателя».

— Мы вместе работаем.

Это уточнение обнадёжило инспектора — Вика подчеркнула, что ничего общего с Дарьей Крикливец не имеет. У инспектора было готово с десяток вопросов, выжимающих информацию незаметно и по капле…

Но лиловокисейная девица подползла-таки и жарко, обдавая его ухо паром, сообщила:

— У меня дома кашпо в макраме на бридах.

Инспектор хотел было попросить её перевести слова на русский… Вика намеревалась пригубить свой рог… Дарья ущипнула струны, желая спеть… Гости допили сосуды, готовясь выпить под романс…

Но в комнате что-то произошло. Стало тихо — только лишь потрескивало да металось пламя свечей, словно в них падали бабочки. Петельников сел, вскинув голову.

За Дарьей, в дымных сумерках дверного проёма стоял тяжёлый человек в тёмных очках, в куртке из чёрной лайки и в чёрных брюках, заправленных в белые сапожки. Даже полутьма не скрывала крахмальной белизны его лица.

— Привет, козлы! — щедро улыбнулся Сосик.

Загрузка...