Дитя бури

Глава XIII. Предатель

Выбора не было, и я, таким образом, остался в Нодвенгу, но мне было не по себе, и я чувствовал себя несчастным. Крааль почти совсем опустел. Осталось только два квартировавших здесь полка Сингкву и Ама-Вомбе. Последние считались королевским полком и представляли собою что-то вроде лейб-гвардии; все короли — Чака, Дингаан и Мпанда — по очереди командовали им. Большинство индун примкнуло к одной или другой партии, и они отправились набирать отряды, чтобы сражаться за Кетчвайо или за Умбулази. Даже большая часть женщин и детей покинула крааль, чтобы скрыться в лесах или горах, так как никто не знал, что предстоит в ближайшем будущем. Можно было опасаться, что победившая армия нападет на крааль и уничтожит его.

Несколько членов королевского совета остались, однако, с Мпандой. Среди них был, старик Мапута, который когда-то передал мне «послание с пилюлями». Несколько раз он посещал меня по вечерам и передавал мне носившиеся слухи. Из его разговоров я понял, что несколько стычек имели уже место и что в скором времени предстоит, вероятно, генеральное сражение. Я узнал также, что Умбулази выбрал местом битвы равнину у берегов Тугелы.

— Почему он это сделал? — спросил я. — Ведь он будет иметь позади себя широкую реку, и если он будет разбит, то вода может уничтожить столько же людей, сколько и ассегаи.

— Не знаю, почему он выбрал это место, — ответил Мапута, — но говорят, будто из-за сна, который трижды приснился его полководцу Садуко и в котором объявлялось, что только здесь Умбулази найдет славу. Как бы там ни было, он выбрал это место, и мне говорили, что все женщины и дети его армии, несколько тысяч их, спрятались в лесах вдоль берега реки, чтобы в случае надобности бежать в Наталь.

— Крылья у них, что ли, — спросил я, — что они смогут перелететь через Тугелу, которая после дождей может разлиться? О, дух Умбулази, вероятно, отвернулся от него!

— Да, Макумазан, я тоже так думаю, — ответил он. — И я думаю также, что Садуко дурной советчик. Будь я на месте Умбулази, — прибавил старик, — я не держал бы своим советником того, чью жену я украл.

— Я тоже нет, — ответил я, прощаясь с ним.

Два дня спустя Мапута снова пришел ко мне рано утром и передал, что король желает меня видеть. Я отправился на главную площадь крааля и застал восседавшего там короля; перед ним стояли военачальники королевского полка Ама-Вомбе.

— Макумазан, — сказал он, — я получил известие, что большая битва между моими сыновьями должна произойти на днях. Поэтому я посылаю наблюдать за ходом сражения мой собственный королевский полк под начальством Мапуты, очень искусного в военном деле. И я прошу тебя отправиться вместе с ним и помогать Мапуте и военачальникам своими мудрыми советами. Вот мой приказ тебе, Мапута, и вам, военачальники: не принимайте участия в сражении, пока вы не увидите, что мой сын Умбулази упал в яму, а тогда, если можете, вы должны вытащить его из нее и спасти его живым. Повторите мои слова.

И все они хором повторили его слова.

— А ты что скажешь, Макумазан? — обратился он ко мне, когда они замолкли.

— Король, я сказал тебе, что пойду, хотя и не люблю войны, и я сдержу свое обещание, — ответил я.

— Тогда приготовься, Макумазан, и вернись сюда через час, потому что полк выступает до полудня.

Я пошел к моим фургонам и передал их на попечение нескольких зулусов, которых мне прислал для этой цели Мпанда. Затем Скауль и я оседлали своих лошадей, взяли ружья и забрали с собой столько снаряжения, сколько могли унести. Мой верный Скауль настоял на том, чтобы сопровождать меня, хотя я советовал ему остаться.

Когда мы подъехали к краалю короля, мы увидели на площади полк Ама-Вомбе, выстроенный в боевом порядке. Их было четыре тысячи, и все они были как на подбор, лет под пятьдесят. Они представляли собой великолепную картину со своими белыми боевыми щитами и сверкавшими копьями, в шапках из шкур выдры, в коротеньких юбочках из белых бычьих хвостов и с белоснежными плюмажами, развевавшимися на головах. Мы подъехали лицом к строю, где я увидел Мапуту; при моем приближении полк встретил меня приветственными криками. Как я уже говорил раньше, зулусы знали и любили меня, а тот факт, что я, белый человек, должен был сопутствовать им, а может быть, и сражаться бок о бок с ними, придавал им бодрость. Мы стояли и ждали, пока длинной вереницей ушли несколько сотен юношей, на обязанности которых было нести циновки и кухонные котлы и гнать скот. Это было, так сказать, наше интендантство[32]. Затем внезапно из своей хижины появился Мпанда в сопровождении нескольких слуг. Он произнес своего рода молитву, бросая при этом в нашу сторону пыль или какой-то порошок, — что обозначала эта церемония, я не понял.

Когда он кончил, Мапута поднял копье, и весь полк, как один, рявкнул: «Байете!»[33] Это был королевский салют, прозвучавший как раскат грома. Трижды повторили они этот оглушительный салют, а потом замолчали. Снова Мапута поднял ассегай, и все четыре тысячи голосов грянули национальный гимн «Ингома», и под неистовые звуки зловещей мелодии полк начал выступление. Так как я не думаю, чтобы когда-нибудь слова этого гимна были записаны, то я привожу их здесь:

Они (враги) его (короля) ненавидят,

Они призывают проклятия на его голову,

Все в этой стране

Страшатся нашего короля.

Когда «Ингому» пели двадцать или тридцать тысяч воинов, бросавшихся в бой, то это было действительно нечто потрясающее.

Ранним утром 2 декабря я очутился с ама-вомбами в месте, известном под названием Индондакузука. Это равнина с несколькими возвышающимися над ней холмами, лежащая в шести милях от начала территории Наталя, от которого она отделена рекой Тугелой.

Ввиду того, что ама-вомбам был отдан приказ по возможности не принимать участия в битве, мы заняли позицию приблизительно на расстоянии одного километра справа от фактического поля сражения. Мы выбрали для нашего лагеря холм, напоминавший формой огромный курган. Впереди, на расстоянии пятисот метров, находился другой, более низкий холм. Позади нас тянулся кустарник, растущий группами и состоявший преимущественно из колючей мимозы. Этот кустарник спускался до самых берегов Тугелы, протекавшей в четырех километрах от нашей позиции.

Утро было прескверное, холодное и туманное. Я спал, завернувшись в одеяло, под деревом мимозы, так как палаток у нас не было. Вскоре после рассвета меня разбудил гонец, передавший мне, что Умбулази и какой-то белый человек по имени Джон Дэн желают меня видеть. Я встал и стал приводить себя в порядок; я всегда избегаю, если возможно, показываться перед туземцами в растрепанном виде. Помнится, я как раз кончал причесываться, когда прибыл Умбулази.

В этом утреннем тумане он выглядел настоящим гигантом. Действительно, в ту минуту, когда его фигура вырисовалась в облаках тумана, с блестевшим лезвием тяжелого ассегая, на котором сконцентрировался весь свет, он показался мне каким-то неземным существом.

Он стоял, кутаясь из-за холода в каросс и вращая глазами. Что-то в тревожном, нерешительном выражении его лица подсказывало мне, что он сознавал страшную опасность, в которой находился. За ним мрачно и задумчиво, с глазами, устремленными вниз, скрестив на груди руки, стоял статный и красивый Садуко, показавшийся моему расстроенному воображению злым гением. По левую его руку стоял белый человек, молодой и сильный, с ружьем в руке и трубкой во рту. Я догадался, что это был Джон Дэн, с которым мне до этого времени не приходилось встречаться. Его сопровождали тридцать или сорок зулусов, входивших в состав правительственных войск Наталя. На них было что-то вроде мундиров, и они были вооружены ружьями. Позади них шел отряд из двухсот или трехсот туземцев из Наталя, вооруженных метательными ассегаями.

— Добрый день, — сказал я, пожимая Умбулази руку.

— День не может быть добрым, когда солнце не освещает его, Макумазан, — ответил он, и слова эти мне показались зловещими.

Затем он познакомил меня с Джоном Дэном, который, по-видимому, был рад встретить человека своей расы. Я спросил о цели их посещения, и Дэн пустился в объяснения. Он сказал, что накануне вечером капитан Уомели, командир пограничного отряда в Натале, послал его сюда, чтобы попытаться достигнуть примирения враждующих партий. Но когда он заговорил о мире с одним из братьев Умбулази, тот высмеял его и заявил, что они достаточно сильны, чтобы справиться с узуту, то есть партией Кетчвайо. Когда же Дэн предложил переправить ночью через брод реки Тугелы женщин, детей и скот в Наталь, где они были бы в безопасности, то брат Умбулази и слышать не хотел об этом. Сам же Умбулази накануне был в отсутствии — он искал помощи у правительства Наталя, — а потому Дэн не мог ничего сделать.

— Какой набитый дурак! — сказал я громко (мы говорили по-английски). — Не можете ли вы повлиять на Умбулази и сделать это теперь? (Я подразумевал, что надо переправить женщин и детей через реку).

— Боюсь, что теперь уже поздно, мистер Квотермейн, — ответил он. — Узуту наступают. Смотрите сами. — И он подал мне бывшую при нем подзорную трубу.

Я влез на большой камень и внимательно стал осматривать расстилавшуюся передо мной равнину. Как раз в это время порыв ветра рассеял туман. Вдали все было черно от наступающих войск. Они были еще на значительном расстоянии от нас — в двух милях, я думаю, — и наступали они очень медленно, настоящим большим полумесяцем, причем фланги напоминали тонкие рога месяца, а центр казался плотной, широкой массой. Вырвавшийся из-за туч луч солнца сверкнул на их бесчисленных ассегаях. На мой взгляд, их было не менее двадцати-тридцати тысяч.

— Совершенно правильно, они идут, — сказал я, слезая с камня. — Что вы намерены делать, мистер Дэн?

— Повиноваться приказу и постараться устроить примирение, если найду кого-либо, кто захочет мириться, а если нет… ну, тогда придется сражаться, вероятно. А вы, мистер Квотермейн?

— Повинуюсь приказу и останусь здесь. Если только, — прибавил я с сомнением, — эти ама-вомбы не закусят удила и не удерут со мной.

— Насколько я знаю зулусов, они удерут до наступления ночи, мистер Квотермейн. Но, слушайте, почему бы вам не сесть на коня и не уехать со мною? Странно было бы оставаться вам здесь.

— Я обещал остаться, — сердито проворчал я.

Я сам чувствовал, что здесь мне не место. Я посмотрел на дикарей, окружавших меня и зловеще сжимавших уже свои копья, посмотрел на те другие тысячи дикарей, наступавших на нас, и почувствовал, что душа моя ушла в пятки.

— Отлично, мистер Квотермейн, вы знаете лучше, что вам надлежит делать, и я надеюсь, что вы выйдете невредимым из всей этой передряги.

— Желаю вам того же самого! — ответил я.

Джон Дэн повернулся, и я слышал, как перед уходом он спросил Умбулази, знает ли тот что-нибудь о передвижении узуту и об их плане битвы.

Умбулази ответил, пожав плечами:

— Пока я ничего не знаю, но, несомненно, буду знать многое прежде, чем солнце будет стоять высоко над горизонтом.

В это время порыв ветра налетел на нас и сорвал с головного кольца Умбулази развевавшееся страусовое перо. Шепот ужаса пронесся по рядам присутствующих, которые сочли это дурным предзнаменованием. Перо полетело по воздуху и мягко упало на землю к ногам Садуко. Он нагнулся, поднял его и воткнул его обратно в обруч Умбулази, проговорив:

— Да удастся мне, о принц, возложить так же корону на голову сына Мпанды, благоприятствуемого судьбой.

Эта ловкая речь рассеяла общее уныние и была встречена радостными криками, а Умбулази кивком головы и улыбкой поблагодарил Садуко за находчивость. Я обратил внимание на то, что Садуко не упомянул имени «сына Мпанды, благоприятствуемого судьбой» и на чью голову он надеялся возложить корону. У Мпанды же было много сыновей, и этот день должен был показать, кому из них благоприятствовала судьба.

Минуту или две спустя Джон Дэн с сопровождавшим его отрядом отбыл, чтобы попытаться склонить к миру наступавших узуту. Умбулази и Садуко с их конвоем тоже отбыли — к главным силам войска изигкоза, которые были расположены налево от нас, и, «сидя на своих копьях», как говорят туземцы, ожидали атаки. Что касается меня, то я остался один с ама-вомбами.

Я с трудом заставил себя выпить кофе, сваренный для меня Скаулем, и проглотить что-нибудь съестное, но я должен честно сказать, что не припомню более унылого завтрака, чем этот. Я был уверен, что настал последний день моей жизни, и меня больше всего удручало, что я должен был умереть один среди дикарей, не имея около себя ни одного белого лица. О, как я сердился на себя, что позволил себя втянуть в это страшное дело! Я даже дошел до того, что пожалел, что не нарушил своего слова, данного Мпанде, и не уехал с Джоном Дэном, когда он звал меня.

Но вскоре я забыл все эти мрачные размышления, следя за развитием событий с вершины холма, с которого открывался великолепный вид на все поле битвы. Вскоре ко мне присоединился старик Мапута, и я спросил его, думает ли он, что ему придется сегодня вступить в бой.

— Думаю, что придется, — весело ответил он. — Мне кажется, что узуту намного превосходят числом изигкозов, а ты знаешь, Мпанда приказал помочь Умбулази, если он будет в опасности. Приободрись, Макумазан. Я могу тебе с уверенностью обещать, что еще сегодня ты увидишь наши ассегаи обагренными кровью. Ты не уйдешь голодным с этой битвы[34] и не расскажешь белым, что ама-вомбы трусы, которых ты плетками не мог погнать в бой. Нет, нет, Макумазан. Я думал, что мне, старику, придется умереть дома, как корове, но судьба благоприятствует мне сегодня, и я увижу еще одно большое сражение — мое двадцатое сражение. С этими самыми ама-вомбами я сражался во всех крупных битвах Лютого Владыки и сражался также за Мпанду против Дингаана.

— Может случиться, что это будет твоим последним сражением, — сказал я.

— Полагаю, что так, Макумазан. Но какое это имеет значение, если я и королевский полк смогут умереть такой славной смертью, о которой будут говорить внуки и правнуки? О, развеселись, Макумазан! Судьба благоприятствует нам и даст тебе возможность сражаться. Ибо знай, Макумазан, что мы, жалкие черные воины, ожидаем, что ты покажешь нам сегодня, как нужно сражаться или, если нужно, умереть под грудою врагов.

— Так вот что вы, зулусы, называете «давать советы»? — возразил ему я.

Но Мапута не слышал меня. Он схватил меня за руку и указал вперед, немного влево, где фланг огромной армии узуту быстро двигался на врага, представляя тонкую длинную линию, сверкающую копьями, Движущиеся ноги и руки воинов придавали им вид пауков, туловищами которых служили большие боевые щиты.

— Ты понимаешь их план? — спросил Мапута. — Они хотят окружить Умбулази, отрезать ему путь флангами, а затем атаковать главными силами. Один фланг пройдет между нашей позицией и правым флангом изигкозов. О, проснись, проснись, Умбулази! Или ты спишь в хижине с Маминой? Развяжи свое копье, сын короля, и вперед на врага! Смотри! — продолжал он. — Сын Дэна начинает битву. Не говорил ли я, что белые люди нам покажут, как нужно сражаться? Загляни в свою трубу, Макумазан, и расскажи мне, что происходит.

Подзорная труба, оставленная мне Джоном Дэном, была хотя и небольшого размера, но хорошая, и, заглянув в нее, я увидел все довольно ясно. Джон Дэн верхом на лошади подъехал почти к конечной точке левого фланга узуту, размахивая белым платком. За ним следовал небольшой отряд натальских кафров. Вдруг откуда-то из рядов узуту поднялось облачко дыма. В Дэна кто-то выстрелил.

Он уронил платок и спрыгнул на землю. Он и солдаты его отряда начали быстро стрелять в ответ, и много воинов попадало в рядах Узуту. Они испустили боевой клич и начали наступать. Шаг за шагом, Джон Дэн и его солдаты были оттеснены назад, храбро сражаясь с превосходящими силами противника. Они прошли мимо наших позиций на расстоянии четверти мили и исчезли в кустарнике позади нас. Прошло много времени, пока я узнал, что сталось с ними, потому что в этот день мы их больше не видели.

Как щупальца паука обхватывают муху, так фланги противника окружили армию Умбулази (я не мог понять, почему Умбулази не отрезал эти «щупальца»), и тогда главные силы узуту пошли в атаку. Полк за полком, всего двадцать или тридцать тысяч воинов, ринулись на склон холма, и там, вблизи его гребня, были встречены полками Умбулази, бросившимися с воинственными криками вперед для отражения атаки.

Шум от их столкнувшихся щитов доносился до нас, как раскаты грома, а метательные ассегаи сверкали как молнии. Узуту остановились и дрогнули. Тогда из рядов ама-вомбов раздались радостные крики.

— Победа за Умбулази!

Напряженно наблюдали мы за ходом битвы и увидели, как узуту подались назад. Они отступили вниз по склону, оставляя перед собою землю, покрытую черными точками. Мы знали, что это были убитые или раненые.

— Почему Умбулази не наносит решительного удара? — воскликнул Мапута недоумевающим голосом. — Бык повален на спину. Почему он не затопчет его?

— Потому что он боится, по всей вероятности, — ответил я, продолжая наблюдать.

Заметив, что их преследуют, воины Кетчвайо быстро перестраивались у подножия холма, готовясь к новой атаке. Среди войска Умбулази, над ними, произошли какие-то быстрые передвижения, о значении которых я не мог догадаться. Передвижения эти сопровождались шумом и сердитыми возгласами. Затем внезапно из середины войска изигкозов выступил большой отряд воинов, силою до тысячи человек. Они быстро побежали вниз по склону по направлению к узуту с повернутыми вверх ассегаями. Я подумал сперва, что они хотели произвести самостоятельную атаку, пока не увидел, как ряды узуту разомкнулись, чтобы принять их, и не услышал их приветственных криков.

— Предательство! — воскликнул я. — Кто это?

— Садуко со своими амакобами и нгваанами. Я узнаю их по прическам, — сказал Мапута холодным голосом.

— Ты хочешь сказать, что Садуко со всеми своими воинами перешел на сторону Кетчвайо? — возбужденно спросил я.

— А что же иначе, Макумазан? Садуко изменник, Умбулази — конченый человек!

Я опустился на камень и застонал. Теперь все мне стало ясно.

Вскоре из рядов узуту поднялись дикие торжествующие крики, и снова их воины, подкрепленные полками Садуко, начали свое наступление. Умбулази и его приверженцы — их было теперь не более восьми тысяч человек — не дождались атаки. Они обратились в позорное, беспорядочное бегство. Благодаря своей численности они пробились сквозь редкие ряды левого фланга узуту и побежали позади нас, направляясь к берегам Тугелы. Задыхаясь от быстрого бега, взбежал к нам на холм гонец.

— Вот слова Умбулази, — с трудом проговорил он. — О Макумазан и о Мапута, Умбулази умоляет вас удержать узуту и дать таким образом ему и тем, кто держит его сторону, время спастись с женщинами и детьми в Наталь. Его полководец Садуко изменил ему и перешел с тремя полками на сторону Кетчвайо, а потому мы не можем больше бороться против стольких тысяч противников.

— Пойди скажи Умбулази, что Макумазан, Мапута и полк Ама-Вомбе сделают все, что только возможно, — спокойно ответил Мапута. — Однако вот наш совет ему: пусть он торопится перейти Тугелу с женщинами и детьми, потому что нас мало, а воинов Кетчвайо много.

Гонец побежал прочь, но, как я слышал впоследствии, он так и не достиг Умбулази, потому что бедняга был убит недалеко от того места, где мы стояли.

Затем Мапута скомандовал, и ама-вомбы построились тройной шеренгой: в первой и второй шеренге было по тысяче триста человек, в третьей — около тысячи, а за третьим рядом шли у-диби, от трехсот до четырехсот юношей. Мне было назначено место в самом центре второй шеренги, которое я и занял верхом на лошади.

В таком порядке мы двинулись вперед, влево от нашей позиции, очевидно с целью встать между бегущими изигкозами и преследующими их узуту или, если последние захотели бы нас обойти, угрожать их флангу. Полководцы Кетчвайо недолго оставляли нас в сомнении относительно того, что они намерены делать. Главные силы их армии повернули направо, преследуя бегущего врага, а три полка, из которых каждый был в две тысячи пятьсот копий, остановились. Может быть, прошло пять минут, пока каждый полк, выстраивался такой же тройной шеренгой, как и мы.

Мне эти пять минут показались очень долгими. Я думал, что, по всей вероятности, это были последние минуты моей жизни. Я не мог ни на чем сконцентрировать своих мыслей. Я окинул взглядом ряды ветеранов полка Ама-Вомбе и заметил, что у них был торжественный вид, как у людей, приготовившихся к смерти, но не было в них и признака страха.

Мапута прошел по рядам, отдавая приказания военачальникам. Он подошел к тому месту, где я и Скауль сидели верхом на лошадях.

— А! Я вижу, что ты приготовился, Макумазан, — сказал он веселым голосом. — Я говорил тебе, что ты не уйдешь отсюда голодным! Разве я не был прав?

— Мапута! — сказал я тоном увещевания. — Какая польза от нашего выступления? Умбулази разбит, полк Ама-Вомбе не принадлежит к его войску. К чему же посылать всех этих, — я указал на ряды воинов, — в царство теней? Почему не двинуться к реке и не попытаться спасти женщин и детей?

— Потому что нам нужно забрать в царство теней как можно больше этих. — И он указал рукой на густые ряды узуту. — Но, — прибавил он с оттенком недовольства, — наши распри тебя не касаются. У тебя и у твоего слуги есть лошади. Вы можете еще ускакать, если во весь дух помчитесь к нижнему броду, и можете спасти вашу жизнь.

Тогда самолюбие заговорило во мне.

— Нет, — ответил я, — я не хочу удирать, когда другие будут сражаться!

— Я никогда и не думал, что ты удерешь, Макумазан. Я уверен, что ты не хочешь, чтобы тебе дали новое, позорное прозвище. Ама-вомбы тоже не удерут, чтобы не сделаться посмешищем всего народа. Король приказал нам попытаться помочь Умбулази в случае, если боевое счастье повернется против него. Мы повинуемся приказу короля, умирая на своем посту… Макумазан, как ты думаешь, можешь ли ты попасть в того грозного молодца, который осыпает нас оскорблениями? Ты меня весьма обяжешь, потому что он мне очень не нравится. — И он указал мне на воина, храбрившегося перед первыми рядами противника и посылавшего по нашему адресу громкие ругательства. Расстояние до него было не менее шестисот метров.

— Попытаюсь, — ответил я, — хотя это далеко. — Я слез с лошади, вскарабкался на кучу камней и, приложив ружье к верхнему камню, навел мушку, прицелился и, затаив дыхание, спустил курок. Секунду спустя обидчик взмахнул руками, уронил ассегай и упал лицом на землю.

Крики восторга вырвались у следивших за выстрелом ама-вомбов, а старик Мапута захлопал в ладоши и ухмыльнулся во весь рот.

— Благодарю тебя, Макумазан. Очень хорошее предзнаменование. Теперь я уверен, что наш конец будет доблестный, а это все, на что мы можем надеяться. Какой замечательный выстрел! Прощай, Макумазан! — И он сжал мне руку. — Час пробил! Я иду повести полк в атаку. Ама-вомбам отдан приказ защищать тебя до последней капли крови, потому что я хочу, чтобы ты видел конец битвы. Прощай!

И он поспешил в сопровождении командиров отдельных отрядов. Живым я его больше не видел.

Я же зарядил ружье снова и сел на лошадь. Я не хотел стрелять больше с такого далекого расстояния, боясь испортить свою репутацию.

Прошла минута, и первый полк противника начал наступать. Остальные два полка «сели на копья», чтобы показать, что они не хотят портить игры. Сражение должно было начаться поединком между шестью тысячами людей.

— Проучим мы этих мальчишек, — прошептал воин, стоявший рядом со мной.

Несколько секунд царила тишина. Воины наклонились вперед между изгородью тонких и грозных копий. Затем шепот пробежал по шеренгам; он звучал, как шум ветра среди деревьев, — это был сигнал готовиться к бою. Вдалеке раздалась громкая команда, подхваченная несколькими голосами впереди и позади меня. Я заметил, что мы движемся, сперва медленно, затем скорее. Сидя верхом на лошади, я мог видеть все наступление. Казалось, будто три черные волны, окаймленные белой пеной (это были белые перья на головах ама-вомбов), искрились блестками — это сверками их тяжелые ассегай.

Теперь мы перешли в атаку. О этот натиск склонившихся перьев и глухой топот восьми тысяч ног! Узуту наступали вверх по склону навстречу нам. Мы бежали молча, и так же молча бежали они. Все ближе и ближе продвигались мы друг к другу. Уже можно было видеть их лица, уже можно было разглядеть дикий блуждающий взгляд свирепых глаз.

Затем раздался грохот — такого раскатистого грохота я никогда еще не слышал — громовой раскат столкнувшихся щитов — и сверкнула молния взметнувшихся копий.

— Убивай, Ама-Вомбе, убивай! — пронесся грозный клич, и из рядов противника в ответ понеслись не менее дикие крики:

— Коли, узуту, коли!

Как огромная волна прибоя, ударившись внезапно о скалистый риф, вздымается на него и скрывает его под собою, так набросились ама-вомбы на полк узуту.

В три минуты от полка ничего не осталось. Мы убили всех до единого, но наших полегло около трети. Вся наша первая шеренга была уничтожена в схватке, которая длилась не более нескольких минут. Еще не кончился этот первый бой, как второй полк узуту вскочил и пошел в атаку. С победным кличем бросились мы вниз по склону им навстречу. Снова раздался грохот щитов, но на этот раз бой был продолжительнее, и так как я находился теперь в переднем ряду, то тоже принял в нем участие. Я помню, что застрелил двоих узуту, которые бросились на меня с ассегаями. Я помню стоны раненых, крики торжества и отчаяния и, наконец, голос Скауля:

— Мы побили их, баас, но вот идут другие!

Третий полк наступал теперь на наши поредевшие ряды. Мы схватились с неприятелем и дрались, как дьяволы, даже юные у-диби вмешались в бой. Враг нападал теперь со всех сторон, потому что мы перестроились в кольцо. Каждую минуту люди умирали сотнями, и хотя ама-вомбов осталось уже немного, однако никто из них не сдавался.

Я сражался с ассегаем в руке, хотя сам не знаю, как он попал ко мне в руки. Убитые высокими кучами лежали вокруг нас, друзья и враги, все вместе, и мы использовали их как бруствер. Я увидел, как лошадь Скауля взметнулась на дыбы и упала. Скауль соскользнул с нее через хвост и в следующую минуту сражался около меня, тоже с ассегаем в руке, и бормотал при каждом ударе проклятия по-английски и голландски.

Вдруг моя лошадь громко заржала и что-то тяжелое ударило меня по голове — вероятно, в меня была брошена боевая дубина — и после этого я ничего больше не помнил.

Когда я снова пришел в себя, то увидел, что я все еще нахожусь на лошади, которая плетется вперед со скоростью восьми миль в час. Скауль бежал рядом со мной, держась за ремень моего стремени. Он был покрыт кровью, и кровь была также на лошади и на мне. Не знаю, была ли это наша собственная кровь — мы все трое были более или менее серьезно ранены — или кровь врагов, но знаю, что вид у нас был ужасный. Я натянул поводья, и лошадь остановилась среди кустарника. Скауль пошарил в походной сумке и вытащил из нее большую фляжку с джином, наполовину разбавленным водой. Я отхлебнул большой глоток, и напиток мне показался настоящим нектаром, затем я передал фляжку Скаулю и он последовал моему примеру. Новая жизнь, казалась, влилась в мои жилы. Что бы ни говорили члены общества трезвости, но в таких случаях алкоголь незаменим.

— Где ама-вомбы? — спросил я.

— Вероятно, теперь все уже мертвы, баас. И мы были бы убиты, если бы твоя лошадь не пустилась вскачь. Уф! Но как они дрались! Об этой битве будут долго рассказывать. Они унесли с собой на копьях все эти три полка.

— Это все хорошо, — сказал я. — Но куда мы теперь едем?

— В Наталь, надеюсь, баас. Достаточно мы нагляделись на зулусов. Тугела недалеко, и мы переплывем ее. Едем, пока наши члены не одеревенели от ран.

Мы поехали вперед, пока не достигли гребня холма, с которого открылся вид на реку. Здесь мы увидели и услышали нечто страшное. Под нами внизу узуту сотнями убивали беглецов. Их тащили к берегу, и здесь они погибали, или на берегу, или в воде. Река была черная от утонувших или утопающих людей.

А эти душераздирающие крики и стоны! Я даже не пытаюсь их описать.

— Поедем вверх по течению, — коротко сказал я, и мы стали пробираться сквозь колючий кустарник в более густой небольшой лесок. Бегущие изигкозы, по-видимому, и не заходили в этот лес, вероятно, потому, что берега реки здесь были очень крутые и обрывистые, а течение было очень быстрое, так как это было выше брода.

Некоторое время мы спокойно продвигались вперед, но внезапно я услышал шум. Мимо меня проскочил огромного роста человек, ломавший кусты, как буйвол. Он добежал до берега и остановился на скале, нависшей над Тугелой.

— Умбулази! — удивленным шепотом проговорил Скауль.

В эту же минуту мы увидели другого человека, стремительно гнавшегося за первым. Так гончая собака гонится за оленем.

— Садуко! — снова проговорил Скауль.

Я повернул лошадь к скале. Я знал, что безопаснее будет держаться в стороне, но не мог поступить иначе. Я доехал до края скалы, на которой дрались Садуко и Умбулази…

При обыкновенных обстоятельствах Садуко, несмотря на свою подвижность и ловкость, не мог бы справиться с самым сильным во всей стране зулусом. Но Умбулази находился в состоянии крайнего изнеможения; его грудь вздымалась, как кузнечные мехи. Кроме того» по-видимому, внутренняя печаль терзала его, а в довершение всего он был без щита. Он был вооружен только метательным ассегаем.

Удар ассегая, нанесенный ему Садуко и частично отпарированный им, слегка ранил его в голову и перерезал повязку, в которую было воткнуто страусовое перо, то самое перо, которое ветер сдул утром. Перо снова упало на землю. Другим ударом Садуко проткнул ему правую руку, так что она беспомощно повисла. Умбулази схватил свой метательный ассегай левой рукой, стараясь продолжать борьбу, и в эту минуту подошли мы.

— Что ты делаешь, Садуко? — крикнул я. — Видел ли ты когда-нибудь, чтобы собака кусала своего собственного хозяина?

Он повернулся и с удивлением уставился на меня. Оба они выпялили на меня глаза.

— Да, Макумазан, — ответил Садуко ледяным голосом, — иногда собака кусает хозяина, когда она умирает с голода, а упитанный хозяин выхватывает у нее ее кость. Отойди в сторону, Макумазан (хотя я был безоружный, но я шагнул между ними), иначе ты разделишь судьбу этого вора.

— Не отойду, Садуко, — закричал я, обезумев от виденного, — разве только ты убьешь меня!

Тогда заговорил Умбулази глухим, прерывающимся голосом.

— Благодарю тебя, белый человек, но сделай то, о чем просит тебя эта змея — змея, которая жила в моем краале и кормилась из моей чаши. Пусть он полностью удовлетворит свою жажду мщения за ту женщину, которая околдовала меня… за ту колдунью, которая довела меня и тысячи людей до гибели. Слышал ли ты, Макумазан, о великом подвиге сына Мативаана? Слышал ли ты, что он все время был изменником, состоя на жаловании у Кетчвайо, и что он перешел со своими полками на сторону узуту как раз в тот момент, когда решался исход битвы? Смотри, предатель, вот мое сердце, сердце, которое любило тебя и доверяло. Порази его, порази!

— Прочь с дороги, Макумазан! — прошипел Садуко. Но я не шевельнулся.

Он прыгнул на меня, и хотя я старался напрячь все свои силы, чтобы бороться с ним, но ему удалось обхватить руками мое горло, и он стал меня душить. Скауль подбежал ко мне на помощь, но рана ли его или крайнее изнеможение, а может быть, также волнение сказались в эту минуту. Во всяком случае, он упал на землю и забился в припадке. Я думал, что все уже кончено, когда снова услышал голос Умбулази и почувствовал, что Садуко отпустил мое горло. Голова моя шла кругом, и я присел.

— Собака, — сказал Умбулази, — смотри, где твое копье! — И он швырнул копье Садуко, которое он поднял во время нашей борьбы, вниз, в реку. — Теперь, собака, я мог бы легко тебя убить, но я этого не сделаю. И знаешь, почему? Я тебе скажу. Я не хочу мешать кровь предателя с моей собственной кровью. Смотри! — Он поставил рукоятку своего ассегая на скалу и наклонился над острием. — Ты и твоя жена Мамина довели меня до гибели. Да падет моя кровь и кровь всех моих приверженцев на твою голову! Твое имя будет навеки вызывать отвращение у всех честных людей, а я, которого ты предал, я, принц Умбулази, не дам тебе покоя до самой твоей смерти! Прощай, Макумазан, мой друг…

Он замолчал, и я увидел, как слезы брызнули из его глаз — слезы, смешанные с кровью, сочившейся из его раны на голове. Затем внезапно он испустил боевой клич изигкозов и всей тяжестью своего тела надавил на острие копья.

Оно насквозь проткнуло его. Он упал на руки и колени, посмотрел на нас жалобным взглядом и скатился со скалы в реку.

Тяжелый всплеск — и не стало Умбулази Прекрасного, Умбулази, которого Мамина поймала в свои сети.

Грустная история!

Хотя это случилось уже много лет тому назад, но печаль сжимает мое сердце и теперь, когда я пишу эти строки.