Дитя Одина

ГЛАВА 5

И все-таки минул целый месяц, прежде чем мой дядя Торстейн отплыл в Винланд. Жалко было идти в такую даль и вернуться с пустым трюмом, без груза леса и рыбы. Поэтому его затея превратилась в нечто большее, чем простой поход за телом Торвальда. Нужно было собрать снаряжение, вызвать людей с пастбищ, куда они ушли со своим скотом, погрузить припасы. Потом кто-то предложил, что неплохо было бы оставить небольшой отряд зимовать в зимовье Лейва, и дело еще больше затянулось. Когда кнорр старого Торбьерна наконец отправился в плавание, он походил скорее на корабль переселенцев, чем на судно, вышедшее в поход. В трюм погрузили шесть коров и нескольких овец, тюки сена, чтобы кормить их, на борту было несколько женщин, в том числе и Гудрид, которая напросилась сопровождать мужа. Меня же на это время оставили с ее отцом.

Поход готовился слишком долго и начался слишком поздно. Торстейн, сын Эйрика, хорошо знал, что такое честь рода, но был слишком нерасторопен и не одарен тем, чем владеет любой хороший кормчий, — везеньем на погоду. Он и его люди вышли из Браттахлида в Винланд, но столкнулись с таким встречным ветром, что почти все лето без толку проболтались в океане. Один раз они оказались в виду Исландии, в другой — заметили птиц, которые, по их мнению, прилетели с ирландского берега. В конце концов, поздней осенью, так и не ступив на землю Винланда, они дотащились до Гренландии. Простаки думают, что всякий корабль или лодка наделены собственным разумом и душой. Они верят, что судно способно само отыскать обратную дорогу домой, точно потерявшаяся кошка или собака, или, как лошадь — в свою конюшню, так и оно может вернуться той же дорогой, которой уже ходило. Это вздор, мечта неофитов в морском искусстве. Коль скоро корабль и ходит проторенными путями, то лишь потому, что правят им опытные мореходы, или у самого судна есть некие особенности — осадка, способность идти против ветра, или что-то еще, — что делает его лучше приспособленным для определенной цели. Не опыт, приобретенный самим кораблем, но искусство кораблевождения и погодное счастье позволяют неоднократно пройти одним и тем же путем. Неудачная попытка Торстейна вернуть домой останки брата — хорошее тому доказательство.

В конце концов, они высадились не в Браттахлиде, а в Пикшевом фьорде, в трех дневных переходах на северо-запад. Там горстка норвежцев уже построила несколько прибрежных хуторов, и Торстейн завел дружбу со своим тезкой, который пригласил его остаться и помочь обрабатывать землю, которой там было в изобилье. Возможно, дядя Торстейн принял предложение потому, что ему было стыдно возвращаться в Браттахлид после такой неудачи и без тела Торвальда. В ту осень из Пикшевого фьорда пришла лодка с этой вестью. Мой дядя просил, чтобы в Пикшевый фьорд прислали его долю семейного скота и других припасов, и рукой Гудрид была добавлена просьба прислать и меня тоже. По всему было видно, что Гудрид все еще привязана ко мне и я заменяю ей ребенка.

Новообретенный товарищ моего дяди был примечательно смугл для северянина, за что его и прозвали Торстейном Черным. Давать прозвище, чтобы, к примеру, отличить этого Торстейна от всех остальных Торстейнов, в том числе и моего отца, — разумный обычай. У большинства норвежцев нет фамилии, но только отчества. Так, я — Торгильс, сын Лейва, сына Эйрика. При таком обилии Лейвов, Эйриков, Гриммов, Оддсов и прочих прозвища весьма полезны. Проще всего дать прозвание по месту жительства — хотя в моем случае это не так-то просто — или по какой-либо примечательной черте человека. Скажем, у моего деда Эйрика Рыжего в молодости были поразительного цвета волосы — цвета земляники; а Лейву Счастливчику, как вам уже известно, с самого начала необычайно везло — он всегда оказывался в нужном месте в нужное время. В Исландии я знавал Торкеля Лысого, Гизура Белого и Хафдана Черного, и слышал рассказы о Торгримме Ведьмолицей, которая была замужем за Тороддом Кривоногим, и про Олава, прозванного Павлином за то, что всегда кичился своей одеждой, а Гуннлауг Змеиный Язык искусно язвил словами.

Вернемся к Торстейну Черному. Он хозяйствовал в Пикшевом фьорде уже пять или шесть лет и весьма благополучно. Расчистил от леса большой кусок земли, выстроил просторный длинный дом и несколько амбаров, оградил пастбище при доме и нанял полдюжины работников. Отчасти такими успехами он был обязан своей жене, предприимчивой и сметливой женщине по имени Гримхильд. Она умело вела домашнее хозяйство, что позволяло Торстейну Черному на воле присматривать за работами в поле и за прибрежной рыбной ловлей. Дом их, разумеется, был достаточно просторен, чтобы в нем могли разместиться мой дядя и Гудрид, не тратя времени и сил на постройку собственного дома, который они привезли с собой. Когда я приехал, обе семьи мирно жили в одном жилище.

И вот, мы подошли к событиям, которые заставляют меня верить, что таинственные дела, сопутствовавшие смерти моей матери, не столь невероятны, как может показаться. В ту зиму моровое поветрие вновь посетило Гренландию, уже во второй раз за неполные пять лет. Эта хворь — проклятие нашей жизни — постоянно посещала нас. Откуда она приходит, мы не знали. Мы знали только, что налетает она вдруг, приносит великие скорби и так же внезапно уходит. Скажу только, что оба раза мор посещал нас осенью и в начале зимы, когда все теснились в длинных домах, без света, без свежего воздуха, среди ужасающей вони. На этот раз в Пикшевом фьорде первым заболел надсмотрщик, человек по имени Гарди. Честно говоря, о нем никто особенно не горевал. Гарди отличался грубостью, ненадежностью и злобой. Трезвый, он бывал достаточно вежлив, но во хмелю был отвратителен, а уж на следующее утро с похмелья и того хуже. И то сказать, когда он слег, все думали, что болезнь эта — следствие очередной попойки, пока не проявились все признаки лихорадки — бледная кожа, запавшие глаза, трудное дыхание, сухой язык и пурпурно-красные пятна по всему телу. Пролежал он недолго и умер, и его почти не оплакивали. Зато все населенье Пикшевого фьорда принялось гадать, кто будет следующим. Эта хворь выбирает жертвы наугад. Она может пасть на мужа, а его жену не тронуть, или унести двух из пятерых детишек, а у остальных троих братьев и сестер даже соплей не будет. Мой дядя Торстейн подхватил заразу, но Гудрид избежала ее. Торстейн Черный уцелел, но его жена Гримхильд умерла. Невозможно предвидеть, кто станет очередной жертвой, но столь же непредсказуем и сам ход болезни. Иной человек угасает в течение недель. Другие сгорают за сутки после появления первых гнойников.

Гримхильд была из тех, кого недуг сожрал быстро. Вечером она пожаловалась на головную боль и головокружение, а наутро уже едва ходила. К вечеру не могла пройти несколько шагов от дома до отхожего места против входных дверей. Гудрид вызвалась помочь ей, а поскольку я оказался рядом, позвала и меня на подмогу. Я стал по одну сторону, чтобы Гримхильд могла опереться на мое плечо. Гудрид стала по другую сторону, обхватив Гримхильд за пояс. Втроем мы медленно вышли за дверь, но не одолели еще и половину пути, как вдруг Гримхильд стала, как вкопанная. Она была смертельно бледна и покачивалась, так что нам с Гудрид приходилось поддерживать ее, чтобы она не упала. На дворе было промозгло, Гудрид надеялась поскорее довести Гримхильд до отхожего места и отвести обратно, в тепло. Но Гримхильд стояла неподвижно. Рука ее на моих плечах была напряжена и дрожала, и у меня на затылке волосы поднялись дыбом.

— Пойдем, — торопила ее Гудрид, — нельзя стоять на таком холоде. От этого лихорадка только усилится.

Но Гримхильд не двигалась.

— Я вижу Гарди, — прошептала она в ужасе. — Он вон там, у дверей, а в руке у него кнут.

Гудрид уговаривала Гримхильд сделать хоть шаг. Но Гримхильд словно окаменела.

— Гарди стоит там, и пяти шагов не будет, — пробормотала она со страхом в голосе. — Он поднимает кнут, чтобы отхлестать работников, а рядом с ним я вижу твоего мужа. И себя я тоже вижу среди них. Как я могу быть там и здесь, и Торстейн тоже? Мы все выглядим такими серыми и странными. — Она была почти без сознания.

— Ну, давай же я отведу тебя обратно в дом, в тепло, — сказала Гудрид, с силой приподняв бредящую женщину, и только так нам удалось повернуть обратно и доковылять до дома.

Мы помогли Гримхильд лечь в спальном чулане, превращенном в лазарет. Мой дядя Торстейн тоже лежал там. Уже неделю его била лихорадка, он дрожал и время от времени бредил.

Гримхильд умерла той же ночью, и к рассвету усадебный столяр уже строгал доски для ее гроба. Наши похоронные обряды были очень простыми. При обычных обстоятельствах богатый хуторянин или его жена, особенно те, кто придерживался исконной веры, могли заслужить похоронный пир и быть погребенными под небольшим курганом на каком-либо видном месте вроде склона холма или на любимом берегу. Но во время морового поветрия такие тонкости никого не волновали. Люди верили, что чем скорее тело будет вынесено из дома и зарыто в землю, тем быстрее блуждающий дух покинет дом и усадьбу. Даже с христианами управлялись быстро. Погребали в наскоро вырытой могиле, в землю над сердцем втыкали шест, и священник, в очередной раз посетив хутор, произносил короткую молитву, шест вытаскивали, а в отверстие вливали миску святой воды. Иногда ставили небольшой надгробный камень, но не часто.

Торстейн Черный на следующее утро после смерти Гримхильд как ни в чем не бывало занялся повседневной работой. Так он боролся с нежданным горем. Взяв четырех работников, он отправился на берег, к лодкам, решив на весь день уйти на рыбную ловлю. Я увязался за ними — желая хоть чем-то помочь и не желая оставаться в одном доме с телом Гримхильд. Мы приготовили сети и удочки, погрузили снасти в две лодки и уже было спустили их на воду, чтобы плыть к рыбным отмелям, когда из хутора, спотыкаясь, примчался человек, взмыленный и трясущийся от страха. Он сказал Торстейну Черному, чтобы тот поспешил домой, потому что в лазарете происходит что-то странное. Торстейн бросил весла, которые хотел уложить в лодку, и побежал, тяжело ступая, по узкой тропе к усадьбе. Остальные так и стояли, уставившись друг на друга.

— Что там, на хуторе? — спросил кто-то гонца, который вовсе не спешил вернуться в длинный дом.

— Тело Гримхильд стало двигаться, — ответил он. — Она села в кровати, спустила ноги на пол и попыталась встать. Сам я этого не видел, но одна из женщин закричала, выбежав из спального чулана.

— Лучше пока держаться подальше, — сказал другой работник. — Пусть муж Гримхильд разберется, правда ли это. Я слыхивал об оживших трупах, хорошего от этого ждать не приходится. Давайте спустим лодки и поедем рыбачить. Еще успеем узнать, что там случилось.

Однако в тот день сосредоточиться на рыбалке не удавалось. Люди в двух лодках оглядывались на видимый издалека хутор. Им было не по себе. Я сидел в одной из этих лодок, то вычерпывал воду деревянным совком, то насаживал наживку на крючки — пальцы у меня были маленькие и ловкие — но всякий раз, заметив, как люди оглядываются на усадебный дом, я вздрагивал от дурных предчувствий.

В середине второй половины дня мы вернулись на берег, почистили пойманную треску и сайду, выпотрошили и развесили в сушильне. И совсем не торопились, когда шли по тропе к дому, а я топал позади всех. У двери все остановились. Работники отступили, беспокойно переминаясь и многозначительно поглядывая на меня. Я был еще мальчишка, но они считали меня домочадцем хозяина, а потому считали, что мне и должно войти первым. Я растворил тяжелую тесовую дверь. В длинном доме было необычайно пусто. В дальнем конце на скамьях, прижавшись друг к другу, сидели несколько женщин, жены работников. Они были очень напуганы. Одна из них тихо всхлипывала. Я подошел на цыпочках к спальному чулану и заглянул внутрь. Торстейн Черный сидел на земляном полу, прижав колени к груди и опустив голову. Он смотрел в землю. На кровати перед ним лежало тело его жены. Клинок большого ножа наполовину торчал из ее груди. Гудрид сидела слева, примостившись на кровати, где лежал ее муж. Торстейн, сын Эйрика, тоже сидел, откинувшись на подушку, но вид у него был очень странный. Я подбежал в Гудрид и обнял ее. Она была смертельно спокойна.

— Что случилось? — хрипло спросил я.

— Гримхильд встала. Наверное, ее двойник вернулся и вошел в тело, — ответила Гудрид. — Она бродила по чулану. Натыкалась на стены, как слепая. Натыкалась и бормотала. Тогда я послала за ее мужем. Боялась, как бы она не навела порчу. Ее муж вошел сюда и решил, что Гримхильд одержима. Что она превратилась в упыря. Он схватил нож и воткнул в нее. Чтобы ее прикончить. С тех пор она больше не шевелится.

Гудрид прижала меня к себе.

— Твой дядя Торстейн тоже умер, — спокойно сказала она. — Он перестал дышать после полудня, и я уже думала, что он отошел. Но он ненадолго вернулся. Он подозвал меня и сказал, что знает, что вот-вот умрет, и хочет, чтобы его похоронили не здесь, а там, в Браттахлиде. Я обещала ему это. Потом он велел мне не забывать о том, какую судьбу мне предсказала вельва. Сказал, что он — не тот человек, который мне сужен. Это последнее, что он сказал. Потом упал и больше не шевелился.

Я стоял подле Гудрид, припав головой к ее коленям.

— Не беспокойся, — сказал я Гудрид, пытаясь ее утешить. — Теперь все будет хорошо. Тебя чума не тронет. И Торстейна Черного тоже. Умрут только Свертинг и старик Амунди, которые сегодня были со мной в лодке. Они ведь были вчера ночью на дворе вместе с Гарди.

Ладонью под подбородок она ласково приподняла мне голову и заглянула в глаза.

— Откуда ты знаешь? — тихо спросила она.

— Потому что я тоже их видел, как Гримхильд, все они были там, возле Гарди с кнутом. Вчера ночью, на дворе, — ответил я.

— Понятно, — сказала Гудрид, опустила руку и отвела глаза.

Я был слишком смущен и напуган, чтобы понять смысл того, что произошло. Говорить кому бы то ни было, что я тоже видел двойников на темном хуторском дворе, я вовсе не собирался. И я не мог этого понять. Коль видел я их, то кто ж я такой и как связан с миром духов? Я помнил разговоры о моей родной матери Торгунне и зловещих обстоятельствах ее смерти. Посетит ли меня ее двойник? Это было бы ужасно. Но когда бы я поднял глаза и заглянул в лицо Гудрид, то успокоился бы. Я бы понял, что Гудрид тоже видела еще-не-мертвых и что она владеет даром ведовства гораздо большим, чем я.