Дневник, 2004 год

1 июня, вторник

Вот и началось лето. А утро — с докладной записки Буштакова: пятикурсница Мамаенко, та самая, с которой был конфликт еще зимой, опять напилась и «гуляла» вместе с четверокурсником Сергеем Комиссаровым. Мамаенко очень хвалит Г.Седых, но, как мне видится, напрасно, я читал ее стихи. В свое время по ее, Седых, просьбе я перевел девочку с заочного на очное отделение, а в ответ Мамаенко не стала сдавать свою последнюю сессию, не написала диплома. Основную причину она и не скрывает: хочется лишний год потолкаться в Москве, в «богеме», в общежитии. Это провинциальный взгляд на жизнь искусства.

Пришлось объявлять Мамаенко выговор, потом исключать ее из института. Комиссарова на неделю выселили из общежития. Это единственное и по существу реальное наказание, которого они боятся.

В докладной записке Буштакова фигурирует еще и А.К. Это действительно страшновато, когда он остается один в институте после 10 вечера. А.К. человек курящий, я боюсь пожара, я боюсь неисправности в общежитии. Охрана говорит, что иногда они боятся выпустить в ночь А.К. на улицу и запирают его на ночь в корпусе. Лучше уж пусть в институте, чем выпивши на улице. Не дай Бог что-нибудь случится.

Утром же много занимался студентами. Подписывал дипломы выпускникам, разбирался с бесконечным рядом заявлений на пересдачу. Многие господа студенты хотели бы получить разрешение сдать экзаменационную сессию, не сдав все зачеты. Это считалось у нас нормой, и многие удивлялись, почему я этого не разрешаю. Не разрешаю там, где прогулы, где бесконечные пропуски, где недобросовестность по отношению к учебе.

Наша профессура считает, что вторник, день семинара, — это как бы их законный день для того, чтобы не быть в институте. Несмотря на сессию, сгрузив все на меня, не было в институте даже Елены Алимовны, декана, и Михаила Юрьевича, проректора по учебе. Естественно, ни Левы, ни А.И. (Забегая вперед, скажу, что их не будет и завтра на вручении дипломов. Я-то думал, что они на 39-й день провели на кафедре сороковины по покойной Наталии Георгиевне!)

В экзаменационных листах к дипломам нашел довольно много ошибок. Иногда сами листы при анализе вызывали у меня смущение. Дима Дерепа в качестве курсовой работы разбирает рассказ своей подружки Светланы Кочериной. Какая-нибудь девица по текущей литературе пишет про роман Т. Толстой «Кысь», а потом по стилистике — о языковых особенностях того же романа Толстой. Такая «экономная» манера свойственна и другим нашим прагматичным студентам.

Приехал домой до семи, читал Пастернака с упоением. Обратил внимание, что на внутренней обложке его сборника прозы помещена фотография с собаками. Это переход у меня к следующей главе. Очень надеюсь на свою трехдневную командировку в Самару, там-то я и постараюсь написать или хотя бы начать эту главу.

Реабилитация после операции у моей приятельницы Барбары проходит плохо, у нее воспаление, с которым врачи с помощью антибиотиков справиться не могут, я очень боюсь, не потребуется ли новая операция. Сердце у меня за нее исстрадалось.

2 июня, среда. Как ни странно, запись передачи Виталия Третьякова «Что делать?», которой я так боялся, состоялась довольно благополучно. Кроме меня и Третьякова, было еще четыре человека: священник В.Чаплин, доктор философ. наук П. Капустин, знаменитый редактор журнала «Эксперт» В. Привалов и кто-то еще. Всех не упомнишь. Все это люди высокоученые, говорящие на таком запредельном языке, что многого я и не понимал, но слушал с удовольствием. В общем-то, я не понимаю консерватизма в нашей стране как особого политического направления. Это, скорее всего, взгляд на положение в стране с точки зрения здравого смысла: не торопитесь с реформами и берите с собой в будущее все полезное, наработанное предшественниками. Я так и старался держаться, в границах здравого смысла и все время прислушиваясь к себе, а не подлаживаясь под общий научный тон. Тем не менее напомнил о титульной нации, сказав, что забота в первую очередь о русских снимет ряд национальных проблем в стране; вспомнил Сталина с его знаменитым тостом «За русский народ», потом говорил о выборах, зачтя цитату из «Государства и революции», которую не приводят сегодня и вычеркивали из публицистики в прошлые времена. В свою очередь, на меня произвели впечатление некоторые утверждения отца Вячеслава, сидевшего со мною рядом. В конце передачи я как-то даже перестал комплексовать. Что, правда, останется после монтажа, говорю-то я довольно плохо, проглатывая слова и не договаривая фразы. Не останется наверняка фраза, которую я сказал уже под конец передачи. В середине записи обычно вносят чай, и мы его пьем. Так вот в какой-то момент я говорю: зрителей, наверное, интересует наш чай. Чай — сладкий, но не горячий.

Успел на защиту к заочникам, где защищалась моя Лена Губченко. В основном были студенты Вл. Орлова. У него это менее сильный семинар, чем в прошлый набор. Среди прочих читали очень занятную рецензию Сегеня на одну из студенток Орлова. Роман, который Сегень рецензировал, был не очень хорош, и умница Саша с некоторой издевкой написал, что, конечно, со временем эта студентка займет место на полках книжных магазинов рядом с Донцовой и Марининой, но в таком случае не надо давать ей возможность везде говорить, что ее диплом не был принят Литературным институтом. Сказал Саша все это как-то веселее, нежели пересказываю я.

На этом фоне моя Губченко без моего нажима получила за диплом «отлично». Держалась она, по рассказам, очень хорошо. В целом она умница. Сегодня же я передал ее дипломную работу вместе с прошлогодними отличниками-дипломниками Жанне Голенко для «Московского вестника». До чего же энергичная девка!

В три часа началась торжественная церемония вручения дипломов. Я еще раз убедился, какой замечательный артист и какой замечательный человек Володя Андреев. Он ничего не забыл, пришел, читал перед открытием прозу Астафьева. Все было уместно, сильно, торжественно. Наш в обычное время довольно хамоватый зал поначалу перешептывался, шуршал целлофаном на букетах цветов, а потом мертво замолчал, возникла невероятная тишина. До этого, когда сидели у меня в кабинете, Володя спрашивал о нашем наборе, я привел ему цифры. В свою очередь, он говорил, что желающих стать артистами невероятное количество. Все время идут звонки от высокопоставленных родителей. Девочка желает стать артисткой, а у девочки никаких данных. С трудом, чтобы не губить судьбу ребенка, приходится отказывать. Много платных студентов, устная, театрально-эстрадная, поверхностная культура. На прослушивании во втором туре участвует 400 человек!

А потом вручали дипломы, отдельным ребятам — членские билеты СП. Бурей восторга был встречен грант Анны Хавинсон, который я вручил Славе Казачкову. Я постарался обставить это как можно торжественнее. О том, что я собрался это делать, никто, естественно, не знал. Было интересно наблюдать, как Слава наливался от восторга розовым цветом и пыхтел.

Вечером был в Большом театре на концерте Хореографического училища, которое нынче названо академией. Пару дней назад, гуляя утром с Долли, увидел афишу и на пробу позвонил Лене Колпакову: не сходим? Для меня Большой театр практически недоступен: особых связей нет, да и при нынешних ценах на билеты просить кого-либо и неловко. Но Леня вызвался достать какие-нибудь пропуска. Это все же не спектакли со знаменитыми гастролерами и премьеры, на которые съезжаются «лучшие люди». Сидели в шестом ряду.

Я случайно приехал минут на двадцать раньше означенного срока и ходил по скверу, рассматривал знакомую площадь и начавшуюся реставрацию гостиницы «Москва». Куда подевались замечательные яблони, которые росли у фонтана перед Большим театром? Кран неутомимо вытаскивает из-за лишенных крыши стен какие-то обломки. Эпоху растаскивали. Сама по себе Театральная площадь приобрела новые и величественные черты. Над станцией метро «Площадь революции» золотится церковный купол. Рядом с бывшим Центральным детским театром здание филиала Большого с его даже не купеческой, а мещанской роскошью, сквер, в котором раньше по весне кипели цветом яблони, весь, как гробница, покрыт гранитом и другим долговечным камнем. А какой же строгой красоты здание гостиницы «Метрополь» и сам Большой! Наше время только аранжирует и украшает, строили все прошлое.

Сейчас объявлено о реконструкции Большого театра, я внимательно рассмотрел здание. Вблизи оно еще больше поражает своей монументальностью, какой размах, какая дерзость — водрузить этих позеленевших коней и Аполлона в легком хитоне на крышу театра продуваемой зимними морозами Москвы. Как красивы и изящны обводы, как хороши две летящие музы на фронтоне. Но все пришло в жуткую ветхость. Наверху обвалившиеся углы, колонны из пудожского камня закрыты какой-то замазкой, везде на архитектурных деталях пыль и потеки грязи, небрежность и мусор. И это — главный театр страны! Я подумал также, что во время неизбежного ремонта и реставрации наверняка исчезнет герб Советского Союза, а может быть, и большая мраморная доска с указанием, что 30 декабря 1922 года в здании театра собрался съезд Советов, учредивший Союз Советских Социалистических Республик. Внутри здания, где все тоже обветшало, иссеклось, полиняло, талантливая «редактура» эпохи уже началась. Еще висит знаментый парчовый занавес с вытканной аббревиатурой «СССР», но наверху уже сменили «арлекин», какая-то более дешевая ткань с торопливой надписью «Россия». Не жалко, когда рушится эпоха, жалко, когда исчезает история.

Сам концерт меня, пожалуй, разочаровал, хотя трепетное удовольствие от молодости, от музыки, от ощущения полета состоялось. Были отдельные замечательные номера, где ребята показали умение, напор, даже грацию, хотя как раз с изящным и плоховато. Замечательно танцевал не очень крупный, похожий на мальчика, японец Киетаки Тихару; великолепными артистами показали себя в русском комическом танце Алиса Чеснокова и Алексей Чемерови. Я запомнил Лидию Мамедову в танце из «Баядерки»; еще был замечательный парень Роман Якушев. Все это прекрасно, и подобные частности можно отыскать еще. Провальным, на уровне самодеятельности, был второй акт «Лебединого озера», которым открывался концерт. Нет классики, нет школы, нет будущего. Все — как гимнастические упражнения, в них не было главного — душевного трепета. Боже мой, как хороши в свое время были Бессмертнова и Лавровский! Говорящие тела. Я увидел их как-то в сентябре в Большом на «замене». Милая девочка, даже лауреат конкурса, даже гран-призерша конкурса в Люксембурге, и осанистый парень, все время делающий руками какие-то пассы, старательно все выучили и станцевали. Несмотря на все старания знаменитого клакера Большого театра Романа, как обычно сидящего в набитой сподвижниками крайней ложе первого яруса, органической овации не получилось. Ощущение, что кто-то эту довольно безликую пару проталкивает.

3 июня, четверг. Уезжал в Самару около семи часов вечера с Казанского вокзала, прямо с работы. Думали, что будут на дороге пробки, но Толик, который уже три дня как по совместительству работает шофером — такая оказия открылась для него из-за ухода в отпуск Паши, — домчал мгновенно. Минут сорок я рассматривал роскошный, но ныне вовсе не полный вокзал и удивлялся: где же те картины Васнецова и других знаменитейших русских художников, которые еще при проектировании предусмотрел Щусев? Видимо, не только в Эрмитаже потери.

Поезд оказался совершенно роскошным, пожалуй, с таким удобством я еще никогда не ездил. Постели застеленны отличным бельем, купе все затянуто какими-то накидочками, покрывальцами, занавесочками, и все из плотной гобеленовой ткани. В купе еще есть, как в самолете, завтрак в пластмассовой коробке, туалетные принадлежности, включая одноразовую зубную щетку и пасту, и пачка газет в специальном запаянном полиэтиленовом пакете. И это еще не все: когда поезд тронулся, принесли горячий ужин — салат и жаркое с картошкой в горшочке. Но и билет, который мне купило Общество, стоит свыше трех тысяч. Кому-то идет доход от питания из вагон-ресторана, кому-то за «бесплатную» минеральную воду, кому-то за комплектацию сухого завтрака. Так и живет малый бизнес.

Отдельно надо бы написать о подборке газет, здесь и «Московский комсомолец», и «Комсомольская правда», и «Коммерсант». Естественно, об убийствах бизнесменов и администраторов. Причины убийств две: или воровал, или не давал воровать. О воровстве крупных чиновников из Комитета по рыболовству. Жизнь идет, воруют, судят, убивают, играют в кино и в театре, поют современные, совсем не запоминающиеся песни.

Соседом по купе оказался крепко сбитый, энергичный человек почти такого же, как и я, возраста. Ректор одного из экономико-административных вузов. Он едет в знаменитый, бывший цековский санаторий, в легендарный «Утес». Оба мы посетовали об этих самых санаториях и о 26-дневных путёвках, когда хватало времени и на курс лечения, и на отдых, и на реабилитацию. Два крокодила вспоминали о теплых болотах. Но один крокодил все же остался на мели. Когда перед сном стали раздеваться, я обратил внимание на плотный, выпирающий пузень попутчика. Он не поинтересовался, кем работаю я, ограничившись моим признанием, что в гуманитарном вузе я преподаю литературу. Я спросил, почем сейчас в «Утесе» путевки. Получил ответ: «1200 рублей в день».

4 июня, пятница. Вот и Самара. За пару часов до нее, в Сызрани, во время остановки поезда, стою, не сходя на перрон, на площадке, рядом какой-то довольно пожилой человек. Посмотрел на меня: «Вы — Сергей?» — «Да, Сергей». — «Вы, наверное, Есин». Это оказался мой читатель. Его зовут Евгений Альтшулер, он нефтяник, закончил Губкинский, сейчас работает в Новокуйбышевске. Поезд поехал, мы в окно смотрим на разрушенную страну, на разбитые окна, на сорванные крыши заводов и пристанционных складов. Дорога идет вдоль Волги. Это мистически необъятная река, медленная, волшебная, таинственная. Какая могучая, бездонная страна, сколько же в ней силы! Каким же образом мы позволили каким-то недоумкам оседлать ее?

Приехали. Перроны в Самаре, конечно, очень удобные, они на западный манер, даже есть лифты на второй и третий этажи. Но само здание самарского вокзала таково, что безобразнее не придумаешь: современный, из стекла и стали, общий модерн, который встречается в любой провинциальной точке США и Европы. К счастью, это, пожалуй, самое непривлекательное строение Самары, всё остальное меня просто умилило.

Поселили в гостинице «Россия», она далеко не новой постройки, высокое панельное здание, как бы небрежный репринт гостиницы «Националь» в Москве, сейчас уже за свое безобразие разрушенной. Но с девятого этажа, где мне дали крошечный номер, вид, наверное, самый потрясающий в мире, по крайней мере, ничего подобного я еще не испытал: с одной стороны, Самарская излучина с могучей и мощной Волгой, которая, как и любое крупное и уверенное в себе существо, движется, не подавая никаких признаков видимого движения. Но какая стоимость этого крошечного номера — тысячу за одну ночь! Париж! Впереди, почти на горизонте, два сближенных между собой увала — это Жигулевские горы. Где-то там же — село Усолье, в котором жил Алексей, он, наверное, пропал, спился или сидит, как и большинство его родни. Я вспомнил, как когда-то мы вместе со Славой бродили по этим горам с экскурсией, здесь тоже виды открывались захватывающие. Слава уже давно не звонит, известно только, что он защитил докторскую диссертацию, а преподает ли сейчас в Африке, или, как ему хотелось, переехал куда-нибудь в Средиземноморье, не знаю. Последние сведения — что его мальчишки учились в Бауманке.

Если выйти в коридор и посмотреть в другое окно — опять Волга, а вдали трубы, это Новокуйбышевск, как раз то место, где жил Слава, где он преподавал по окончании университета, уже писал свою кандидатскую. А трубы — это логово ЮКОСа, один из заводов Ходорковского.

Самара произвела на меня невероятное впечатление самой географией, на которой она расположена. Правда, я крутился в небольшой центральной части — там удивительные строения и, в первую очередь, удивительный заповедник модерна. Всё это трудно описать, даже трудно снять для кино — это нужно чувствовать и каждый раз, при виде какого-нибудь фигурного окна или аканта, трепетать. Здесь видишь и понимаешь, как одна эпоха наслаивается на другую, понимаешь, какая разнообразная была здесь жизнь, представляешь, как простой деревянный домик уступал место роскошному купеческому особняку… Как я вообще люблю старинные русские города! И Самара теперь будет из них наилюбимейшим. Города эти отличаются тем, что они живут и существуют в прекрасной природе, дома в них громоздятся по откосам, засаженным деревьями, везде какие-то сады, огороды, много сочной зелени. Здесь не чувствуется стремления во что бы то ни стало победить или изнасиловать природу, как, скажем, в Москве, где природа — лишь декоративный элемент. В этих городах природа и человеческое обиталище соседствуют.

К счастью, видимо, еще в советское время Самара развивалась достаточно разумно, никто не вбивал огромные дома в историческую её часть. Ведь к 1917-му году Самара была городом небольшим, около 90 тысяч жителей. И рядом с этим городком, уже в советское время, за большим собором, стали разбивать новый город, который тоже хорош, потому что он неразделим с природой, с его высокого обрывистого берега всё время видится Волга. Описывать что-либо подобное — достаточно нелепо. Был в Струковском парке имени Горького, прошел центральной улицей Куйбышева, это, так сказать, советская часть, с огромной площадью и прекрасным обкомовским домом-дворцом, где теперь, говорят, чиновников в четыре раза больше, чем было. Чиновники — это издержки сегодняшней жизни. Здесь же сидит и знаменитый губернатор Титов. Сколько же о нем разговоров, какие ходят досужие слухи о собственности, которую он приобрел! Как любят его молодого, нет и 25-ти, сына, который, говорят, с трудом окончил вечернюю школу, а теперь командует каким-то объединенным банком и вдобавок еще кандидат наук. Время талантливых и быстрых детей. Дети Строева, дети Титова. С восхищением самарцы вспоминают Титова — комсомольского работника.

На площади перед зданием администрации губернатора, т. е. бывшего обкома КПСС, стоит огромная колонна-монумент: ведь именно в Куйбышеве строились космические корабли, здесь был придуман «Буран», сюда после полета приезжали космонавты. Над зданием бывшего обкома — сегодняшний герб России. Следы герба СССР тоже видны. Большинство заводов в городе остановлены, но сил на то, чтобы «заварить» герб на здании бывшего обкома, губернатору Титову хватило — так ему вольготнее и свободнее. Во время прогулок по городу мне много рассказывали о Титове, может быть, я напишу об этом позже. Здесь коснусь лишь одного факта. Когда молодежь призывали в армию из региона Титова, обнаружилось: более двадцати призывников не умеют ни читать, ни писать.

Чтобы закончить с архитектурой, опишу две площади. Первая — где стоит оперный театр. Он находится как бы в центре некоего креста, в окружении четырех огромных скверов со свежей сочной зеленью, разбитых еще до революции. Здание театра, правда, приземистое и довольно некрасивое — оно, наверное, для театра удобно, но построено на фундаменте огромного собора. Хорошо, что хоть театр, а не бассейн. Напротив оперного театра, через площадь, похожую на бывшую, еще не изуродованную Манежную в Москве, — здание бывшего облисполкома. Под ним находится бункер, сохранившийся со времен войны, там даже есть кабинет Сталина. К счастью, бункер не понадобился. Ведь известно, что именно в Куйбышев из Москвы в начале войны были эвакуированы все посольства, аккредитованные в СССР. Сейчас идешь по городу и видишь различные таблички: здесь было посольство Великобритании, там — Польши, а там — Кубы.

Вторая площадь, подход к которой от моей гостиницы ведет в горку вверх, для меня особенно интересна. В центре её — пьедестал, оставшийся от памятника Александру Второму, на нём теперь высится скульптура Ленина. Сразу видно, что постамент и скульптура не гармонируют друг с другом. На площади сохранилось здание того суда, в котором выступал присяжный поверенный Владимир Ульянов; напротив него, на другой стороне улицы, ресторан, в котором Ленин обедал. В другом углу площади — редакция газеты, где печатался Горький. Горький как очень зоркий писатель тогда называл Самару «русским Чикаго». Бедный Чикаго!

Под Струковским парком есть завод, на котором делались станки такого размера, какие не производились больше нигде в России. Может быть, дальше там что-то и сохранилось, но пока горит весёлая и обещающая надпись: «Бильярдный зал».

Вечером ходил в Общество книголюбов. Каким-то образом это собрание пожилых и молодых людей, заинтересованных в общении, еще держится. Общество, естественно, никому, кроме людей небогатых, не нужно. Можно сказать много хорошего об этой работе, которую Общество ведет с интеллигенцией самого материально-низшего разлива. Но пока еще находится Общество в центре. У меня там состоялось нечто вроде «мастер-класса» с участниками разных поэтических студий. Сколько же у нас талантливой молодежи, но беда, что ею на государственном уровне практически никто не занимается. Здесь можно было бы многое исправить в творчестве ребят. Понравился мне по-настоящему некто Сережа Карясов — на всякий случай я взял его стихи, покажу в приемной комиссии. Вечером — темнеет поздно — гуляли по набережной. Километра через три-четыре она прерывается территорией знаменитого пивзавода «Жигули», над ним Иверский монастырь, дальше идет теплоцентраль — и опять набережная, над которой уже иная часть города: с театром, бывшим обкомовским домом. Красота, которую перо описать бессильно.

Сегодня днем в Самаре произошел взрыв на вещевом рынке, погибло десять человек, ранено около шестидесяти. Есть две версии: или теракт, или разборка между враждующими торговыми групировками. Полтора килограмма тротила. Параллельно идет политическая разборка между губернатором и мэром города. Все воюют.

Направляясь из гостиницы в общество, я зашел в книжный магазин. Всего достаточно много, подробно, много подарочных изданий, стоит и моя книга «Дневники». Я убеждаюсь, что издательство или увеличило тираж, или сделало две допечатки. Купил книгу князя Иллариона Васильчикова «То, что мне помнилось…». Этой книге я обязан появлением из печати своей: с книги Васильчикова начиналась серия. Моя книжка была второй. Пришел домой в гостиницу и сразу впился в эти страницы. А уж когда дошел до его путешествия по Узбекистану, по Средней Азии, где я провел молодость, оторваться уже не смог. Начинаю с положения евреев в Бухаре. Я-то всегда думал, что такое — «бухарские евреи»?

«Бродя по городу, мы случайно забрели на небольшую площадь с бассейном посредине, окруженную двухэтажными домами с балконами-галереями, во всю ширину домов увитыми виноградом. На балконах мы увидели женщин и молодых девушек, частью занятых рукоделием, частью просто наблюдающих за проходящими. К моему удивлению, у этих женщин, одетых в туземные наряды, лица были совершенно открыты, и многие из них, в особенности молодые девушки, поразили нас своей красотой и классически правильными чертами лица. Оказалось, что мы забрели в еврейский квартал города.

Евреи поселились в Бухаре уже в очень древние времена, вероятно, еще до разорения римлянами Иерусалима и с тех пор, не смешиваясь с туземным населением, сохранили в чистоте свою расу и библейскую красоту многих молодых женщин. Бухарцы, в общем, всегда относились к ним с полной терпимостью, за немногими исключениями: так, например, одеваясь по-бухарски, мужчины не могли носить чалмы или тюбетейки и носили на головах маленькие каракулевые шапочки; затем бухарцы не допускали, чтобы евреи ездили верхом на лошадях, они могли ездить только на мулах и ослах, и если какой-нибудь бухарец случайно встретил бы какого-нибудь еврея на лошади, то он непременно заставил бы его слезть. Говорили мне также, что прежде евреи не имели права опоясывать свои халаты пестрыми платками, а должны были быть опоясаны толстой веревкой, в напоминание о том, что на этой веревке он может быть всегда повешен, но это было только в прошлом. Были тоже довольно крупные поселения азиатских евреев и в других более значительных городах Туркестана, в особенности в Самарканде. Всех их называли бухарскими евреями. Занимались они, как и повсюду, главным образом торговлей и составляли зажиточный класс местного населения».

5 июня, суббота. Тридцатилетие Общества книголюбов было, если так можно сказать, отпраздновано в Летнем театре городского парка. Температура была градусов 12, продувало нещадно. Было человек сто, организованы литературные викторины, встречи с поэтами и прочее. Зал, открытый всем веяниям, продувало нещадно. Было довольно неуютно. Начальства, ни областного, ни городского, естественно, не было. Вообще-то какое это чиновничье свинство! Они, видите ли, отдыхают-с! Я постарался что-то сказать о чтении и книге, раздал «благодарности», подарил часы Татьяне Савельевне Ручкиной, которая как бывшая комсомолка тянет и тянет на себе воз общения с интеллигенцией, возлагающей на это общение свои надежды.

Здесь возникает серьезный вопрос: раньше мы любили книгу в корешке, а сейчас нам остается ценить книгу только за само содержание. Все это очень трудно, не прочувствовав, объяснить. Ребятам дарили разные книги, которые были не востребованы в торговле, в том числе дарили много Пикуля. Прочтут ли? Господи, как я молю Бога, чтобы каждому Он дал счастье чтения. А как здесь проснуться этому чувству, когда читают бог знает что! Всё время по поверхности быта ходят какие-то самодеятельные книги, в легких переплетах, которых я очень боюсь. Раньше такого не было, раньше случайная книга выйти не могла. Здесь такое ничтожно самодеятельное содержание. Так же как боюсь и книг толстых, солидно переплетенных, с портретами авторов. Это значит, что или автор дружит с богатым спонсором, или сам достает деньги под свои графоманские упражнения. Иногда в таких книгах встречаются довольно толковые рассуждения, но, как правило, это не настоящая проза и не поэзия, а версификация или журналистика, пытающиеся спрятаться под прозу.

Описывать всё не буду, но обидно, что с такими удивительными энтузиастами, которые еще живут в Обществе книголюбов, оно бедно. Наше начальство страстно любит то, что связано лишь с быстрым показом, с тем, что обозначает культуру, но не является ею. Плясать, петь, дудеть — вот чем оно восхищается. Если стишок — то чтобы можно было его прочитать в каком-нибудь культурном обществе. Я только вчера предостерегал ребят из литературного объединения от частого употребления в произведениях слов «родина» или «Россия», от честолюбивого стремления писать стихи для ближайшего, восторженного окружения.

Татьяна Савельевна Ручкина, о которой я не сумею хорошо написать, рассказывала, как в самом начале перестройки, когда всё, что можно, пытались растащить и украсть, нападали и на Общество — хотели выселить его из помещения на центральной улице. Были организованы какие-то структуры, которым было передано чуть ли не двести домов (похоже на ту структуру, которой пытались передать дом на Поварской), и такая вот структура наступала на Общество. С ней судились год и семь месяцев — и Общество отстояло себя! В ее рассказах много удивительного, героического, но этот героизм воспринимается только людьми моего поколения. Она все время пытается чем-то меня заинтересовать, сделать мое пребывание комфортным, пыталась даже устроить экскурсию по реке, до Жигулей и обратно, но не получилось. Мы пришли к ее книголюбам, в отделение транспортной милиции, но погода была плохая, волна, и катер выйти не смог, да и к лучшему — меня на воде всегда укачивает. Но зато поговорил с милиционерами и задал им вопрос: куда делся весь речной флот? Почему по Волге ходят только нефтеналивные суда, а раньше были и «Вихри», и «Ракеты», и «Метеоры»? Оказалось, все скуплено. Но не стоят же они, пусть и купленные, и гниют? Нет, они все вывезены за рубеж, потому что все были на дорогих алюминиевых подушках. Люди купили-продали, теперь живут богато.

Экскурсию по Волге заменили прекрасной экскурсией в музей Алексея Толстого. Ой, боюсь, напрасно мой случайный попутчик Евгений Альтшулер говорил, что в городе очень тонок пласт истории культуры. Вот, правда, не модный нынче классик, писавший о Сталине. Будто о Сталине не писали Пастернак и Ахматова. Но чего взять от Титова, у которого сгорел архив МВД и который сколачивает старые эмблемы со зданий и памятников? Взять, к примеру, то, как держатся приморцы (Владивосток) за своего Фадеева! А вот если о культуре, то с некоторым почтением и восторгом узнал, что свою Седьмую симфонию Шостакович закончил все же в Куйбышеве (Самаре), и впервые она была исполнена именно здесь силами эвакуированного оркестра Большого театра, и дирижировал ею (если я что-нибудь не напутал) Самосуд.

С трепетом, как и вообще к любому литературному музею, подхожу к музею А.Н. Толстого. Как же я забыл, что здесь прошли детские годы классика, но проезжал мимо — увидел вывеску. Теперь уже, после неудачи водной экскурсии, попросился. Татьяна Савельевна великий человек. Всех она знает, в любое место войдет. Есть порода краеведов и служителей местной культуры, которые за свой энтузиазм и бескорыстие вхожи всюду, всех знают и никто им ни в чем не отказывает. Это как бы юродивые сегодняшней жизни.

Два деревянных дома, купленных на те самые деньги, которые были выручены от хутора, где жил тот самый Никита. Два дома, в каждом по четыре-пять комнат, — это как бы стандарт для служивой интеллигенции, врачей, учителей, землемеров — квартиры. Есть невиданное ранее новшество: за каждым домом по два тоже двухэтажных и тоже деревянных, очень близко стоящих к дому флигеля. С домом флигель соединен переходом. Это кухни, как бы отделенные от жилых апартаментов. Есть еще основная общая кухня в самом конце усадьбы.

Всё здесь невероятно интересно. Экскурсию вел директор Андрей Геннадьевич Романов, естественно, эрудит, всё по предмету помнит, всё знает, нет пятидесяти, худой, подвижный — музейный червь. Его покойная мать основала музей. Мне подарили ее книгу 82-го года издания. Здесь письма, документы. Я понимаю, почему книжка эта плохо распространялась. В истории классика есть некие семейные сложности. Мать, тоже писательница, из одного из четырех тургеневских родов, ушла к любовнику, когда будущему писателю было четыре месяца утробного развития. Потом лет пятнадцать шли разнообразные споры, чей Алексей сын. При разводе мать, писательницу, женщину, кстати, невероятного темперамента, отлучили от церкви. Может быть, Татьяна Толстая, наша обожаемая Кысь, роман которой в моих глазах уже как-то поблек, унаследовала свои неверояные пробивные и настойчивые качества от прародительницы? В качестве аргументов в разные этапы жизни Александра Леонтьевна утверждала, что сын то от одного возлюбленного, то от другого. Перипетии этой жизни увлекательны и трагичны, если внимательно смотреть экспонаты. Но не это главное.

Один из самых подлинных литературных музеев, подлинная обстановка, экспонаты, подлинный комплекс зданий. Здесь есть нравоучения: у отчима классика была воспитанница, приемная дочь, видимо, из простых. Когда в 1918 году помещиков и домовладельцев — написал ли я, что семь квартир, которые сдавались, приносили основной доход семье — экспроприировали, а дом национализировали, — то приёмная дочь по бумагам оказалась из угнетенного класса, а потому ей полагалась квартира. Выделили внизу, на первом этаже. Вот туда-то, на первый этаж, и перетащили основную мебель и документы. Потом, когда приёмная дочь навсегда уезжала в Баку, она раздала мебель по арендаторам приёмных родителей. Вот что значит порядочно и честно вести все дела. Они и сохранили. Что-то увез с собой будущий классик, когда еще до революции переезжал в Петербург. Основную часть вещей сберегла семья жившего на том же этаже врача-венеролога Гуревича. Кстати, в квартире же Гуревича был и его профессиональный кабинет. Это я к тому, что можно было наблюдать людей.

А.Н. Толстой говорил, что если бы он не жил в Самарском Заволжье, то многое, и в частности «Петр Первый», не было бы написано. Да, типы, судя по всему, здесь проходили и встречались отменные.

Деталь: когда в 1934 году у Толстого был инфаркт, ему запретили «серьезную» работу. Он сделал не вполне серьезную — переложил сказку про итальянского Пиноккио в нашего Буратино («Золотой ключик»). Какое понимание задач и тона детской литературы у барина и сибарита! Есть фотографии его дачи, уже в советское время, в Царском Селе под Ленинградом.

Музей — в бедственном положении, находится на городском бюджете. В таком же бедственном положении, как и Общество книголюбов.

Продолжаю читать Васильчикова. Такое чтение, конечно, расширяет представление об истории и мире, но и рождает очень интересные мысли. А изменилось ли что-нибудь за последние сто лет в нашем отечестве?

«…о порядках, существующих в Бухаре. Когда отец теперешнего эмира, после поражения его войск под Ходжентом и Самаркандом, подчинился без дальнейшего сопротивления русской власти, то с ним был заключен мирный договор, по которому за ним было оставлено полное внутреннее самоуправление. Потребовано было только разоружение его войск, отмена рабства и отпущение на свободу всех рабов, а также отказ от всяких внешних сношений с соседями и другими государствами, за этим и следил состоящий при нем наш дипломатический агент.

…При этой системе, напоминающей бывший в допетровской России порядок назначения воевод в разные города и области «на кормление», население беспощадно обиралось. Народные судьи, назначаемые теми же беками, выносили приговоры всегда в пользу той стороны, кто больше заплатит. Немудрено, что ежегодно много бухарцев бежало из пределов ханства в пределы Туркестанского генерал-губернаторства, порядки в котором, по сравнению с бухарскими, им казались райскими; к сожаленью, по просьбе эмира, многие эти перебежчики ловились и водворялись обратно. Узнавая все это, я все более убеждался, что так продолжаться не должно, и русской власти необходимо настоять на многих существенных реформах в Бухарском ханстве, как-никак состоящем под русским протекторатом». Хорошо была воспитана наша элита, чиновник, думающий об отечестве.

6 июня, воскресенье. Утром посибаритствовал, поработал над Дневником, полюбовался на Волгу, сдал номер и на машине перевез свои вещи, чтобы не тратиться, оставаясь после расчетного счета в гостинице, в Общество книголюбов. Встретил меня там Юрий, местный замечательный энтузиаст, певец и пропагандист музыки. Есть люди, которые не желают изменять прошлому и хотят по-прежнему оставаться в кругу своих интересов. Юрий устраивает небольшие тематические концерты, его в городе любят, он также всех знает и в Москве, и у себя в Самаре.

С ним вместе мы пошли к когда-то знаменитому драматическому театру. Театр выстроен из красного кирпича на крутояре, над Волгой. За театром — сквер с добротным памятником Пушкину. Автора не знаю, но что-то по почерку похоже на руку Балашовой. Вечерами здесь пьют пиво, сидят на парапете, с высоты глядят на Волгу, по которой скользят редкие пароходики, покуривают, матерятся, обнимаются… Местная молодежь. А сегодня утром — Пушкинский праздник поэзии. Здесь сегодня, как у памятника Маяковскому в Москве, читают в основном самодеятельные поэты. По-моему, профессионалы, которых в Самаре очень немного, я-то помню лишь Семчева и Диану Кан, этот праздник игнорируют. Стихи или заумные, или очень бесхитростные. Но длится это все волнами целый день, и это очень хорошо. Я бы тоже стоял и слушал все это чтение целый день. Есть сегодняшняя замена — «пляски с топотом и свистом под ругань пьяных мужиков».

В поезде дочитал мемуары Васильчикова. Цитат здесь у меня немного, но тем не менее масса интересного: атмосфера революции, тогдашнее устройство государства и поразительные страницы о выборах патриарха Тихона. Это для меня совершенно новая форма, если хотите, демократии, и более глубокая. Эту тему я мог бы долго развивать.

«По древнему византийскому обычаю записки с именами трех кандидатов клались в ковчег на алтарь храма Св. Софии в Константинополе и в конце торжественного богослужения в алтарь вводился мальчик младенческого возраста, который и вынимал одну из трех записок. Тот, имя которого было написано на вынутой записке, и провозглашался патриархом.

Когда этот порядок был оглашен на Соборе, то из среды членов Собора раздались голоса: «Зачем нам мальчик, когда среди нас есть святой человек. Его надо просить вынуть записку». Так и было решено. Записку просили вынуть схимонаха о. Алексия».

7 июня, понедельник. Приехал в Москву рано утром. Встретил Толик. День рождения Нади Годенко. Сережа Толкачев получил диплом профессора. Был Валерий Демьянков. Лев Иванович не собрал кафедру, как я просил его еще в четверг. Скучно ему работать. Разговаривал по телефону с Ю.И. Бундиным. Разговаривал с Машей Зоркой и по этому разговору понял, что мое семидесятилетие часть институтской публики прокачала и готовит. Как мне всерьез хочется уйти из ректоров, посмотреть, как без меня институт будет управляться, кто со мной не будет здороваться. Как со мною будут разговаривать Надежда Васильевна и Зоя Михайловна. Как интересно заглянуть в будущее.

Открыл наконец-то «НГ», которую не видел в пятницу. Вот что напечатали.

Телезрители о лучших (1) и худших (2) программах, показанных с 26 мая по 2 июня, а также о самой заметной телеперсоне (3)

Сергей Есин, писатель, ректор Литинститута

1. Невероятная история о краже произведений искусств из крупнейших музеев и библиотек страны, рассказанная в «Моменте истины» Караулова. Одним из заинтересованных рассказчиков был знаменитый депутат Совета народных депутатов Юрий Болдырев. Но зачем же он 15 лет назад, в 1989-м, требовал отмены шестой статьи? Вот с хранением искусства и не получилось… Самая выразительная передача — «Человек и закон» с Алексеем Пимановым. Надо обладать бесстрашием бультерьера, чтобы так вцепиться в ДПС, которая поработила и обложила всю страну постыдным мытом.

2. «Розыгрыш» (Первый канал). И такая туфта повторится, как обещает кокетливый ведущий, в следующем сезоне?

8 июня, вторник. В три часа встретились с Ю.И. Бундиным. Он ушел на работу в министерство культуры, где будет заведовать одним из департаментов. В принципе это хороший знак. Не знаю, как на самом большом верху, но в верхнем слое, значит, расставляют людей, о которых твердо известно, что они чужого не возьмут, их невозможно сознательно обмануть. Ю.И. рассказал, что большая часть министерства ушла в агентство по делам культуры, не желая расставаться со Швыдким. Это понятно, Соколов для этих людей — фигура грозная.

Ю.И. обещал мне показать свой кабинет в администрации, а мне это было очень интересно: ну, вот, значит, я опять в основном здании бывшего ЦК КПСС. Внешне здесь мало что изменилось: те же двери с той же иерархией табличек на дверях, в кабинетах те же знаменитые лампы, та же затейливая шахматка телефонов. В кабинете Ю.И. уже кто-то сидит, чем занимается, не знаю, да и не интересуюсь. Практически я не знал, чем Ю.И. занимался, я познакомился с ним в РАО, когда он в качестве представителя администрации приехал на одно из заседаний Авторского совета, милый, обходительный, много знающий человек.

Кабинет Ю.И. отчасти похож на мой. Картины, разные сувениры, то, что не всегда поймет посторонний, но что дорого и важно для хозяина. Ценность вещей здесь особая, ее знает только владелец кабинета. Самый интересный и редчайший экспонат здесь — фотография В.В.Путина, невероятно молодого, «он только что пришел на работу в органы». Удивительные, совершенно прозрачные глаза. Взгляд запомнился, такой же напряженный взгляд был и у Б. Пастернака. Тут же Ю.И. показал мне письма, которые пишут в министерство и инстанции разные люди, что-то сочиняющие, требующие внимания, а иногда, наверное, и поддержки издательств или газет. Теперь пишут в министерства, но они вообще безвластны, потому что все замыкается на рынок, на доход, на прибыль, на деньги. Особенно тяжело, когда мы имеем дело с больными людьми, которым ничего нельзя объяснить и с которыми нельзя вступать в переписку, ибо тогда уж точно не отстанут. Я попытался дать несколько советов, но это очень трудно. В подобной переписке все решает интонация, стиль, в конце концов, личность человека, который готовит письмо и должен еще помнить, от лица кого он пишет. Это практически дело писательское и очень трудное, причем здесь нужен писатель, если отвечать по-настоящему, довольно серьезного уровня. А где такого найдешь?

Проводил Ю.И. до министерства, шли закоулками за бывшим министерством промышленности. Как же все изменилось! Рестораны, цветы, фонари и пластиковые дорожки возле входов. Мне бы так хотелось принять этот знак жизни за ее сущность, за саму жизнь. Но если бы я меньше ездил, если бы никого не слышал, если бы не видел разрушенных заводов, не слышал о проданных на металлолом кораблей…

Возвращался на метро, и во дворе института опять старая, не желающая угомониться знакомая, — Мамаенко. Во взоре удивительная, упорная и победительная наглость. Все те же проблемы, она не хочет уезжать из Москвы, она настаивает, она требует. Не буду передавать весь разговор, но только вдруг я с такой силой заорал на нее, что и она испугалась. Вот так, я-то ведь хорошо знаю, что такое самоспровоцированная истерика, как ее вызвать и как ее прекратить.

9 июня, среда. Много сил отнимают так называемые «талантливые» студенты. Обычно это провинциалы, привыкшие блистать у себя по школам и кружкам и усвоившие от своих руководителей или из романтических книг некий особый богемный стиль поведения. Главный компонент этой богемы: пьянка и наглость, замешенная на природной нервности или истеричности. Утром, увидев во дворе как ни в чем не бывало воркующую Надежду Мамаенко, я сразу позвонил С.И. Как мы с ним и условливались, он через Буштакова передавал мое решение в случае необходимости оплатить Надежде проезд на родину. Оказывается, она сделала ему ручкой: не поеду, а поеду, как хотела — купила билет на 29-е. Я могу ее понять — не хочет возвращаться, но и в общежитии оставить жить не могу, я не представляю, на что она способна. Тем более что она все время размахивает справкой о своей психической болезни. Кажется, мать у нее врач, а значит, нужными документами девочка будет снабжена.

В три часа началась защита дипломов. Было двое студентов Инны Люциановны, трое А.И. Приставкина и один мой — Володя Кузнецов, который представил, как мне кажется, прекрасный диплом. Мой Кузнецов был, конечно, самый сильный, хотя и трудный для восприятия. Он слишком умен, в нем сидит глубокий и непоказной моральный стержень, именно это не позволяет ему украшать свою прозу, беллетризировать ее и делать «художественной». Есть женщины, которые от рождения уверены в себе и не пользуются косметикой.

Интересной была еще девочка у Приставкина, которая пишет сказки. Что же касается остальных дипломных работ, они были слабоваты, попадались вещи, которые убеждали меня в том, что некоторые руководители, в частности, Инна и А.П., дипломные работы читали невнимательно. При их опытности, они, конечно, эти ляпы бы заметили. На защите, как всегда, не было Смирнова, он ограничился тем, что прислал отзыв. Очень интересно и полно говорил о Кузнецове Толкачев. Он стал раскованнее и увереннее. Молодец, литературу стал воспринимать как очень личное и подчиненное не только разуму дело. Писал ли я о том, что он получил диплом профессора? Благодаря тому, что они шли в паре с М.В. Ивановой, присуждение прошло довольно быстро. Приставкин писал довольно длинные представления, точные, но без единого всплеска. В своей обычной раскованной полуодесской манере выступила Инна Люциановна, это было мило, живо, но время иное, это уже почти не проходит. Ее публичная радость от того, что она видит своего старого друга Приставкина и других членов комиссии, на фоне слабых работ ее студентов выглядела смешной и довольно нелепой. Ее жалко: после смерти мужа, она, конечно, в жутком состоянии.

В конце защиты, просматривая работы, я выписал из всех список заголовков и опять удивился: куда же смотрят наши руководители семинаров?

Вечером уехал на дачу ставить нагревательный котел. Заканчивается второй день моей голодовки. В пятницу предстоит завтрак с китайцами, во время которого я не смогу ничего съесть. Какая мука, и я ее предвкушаю.

10 июня, четверг. Еще с вечера уехал на дачу. Надо все же смонтировать ранее купленный бойлер. Я последнее время все думаю, что раз я чего-то хотел и наконец-то получилось, то надо успеть воспользоваться. У меня-то ожидать времени нет. Взял с собой нашего слесаря Сергея, отпросив его накануне у В.Е. Матвеева. Когда возвращались домой, дал ему 500 рублей. Он только что отправил жену с дочкой во Владимир на лето и сидит, видимо, без денег. Весь день и вечер накануне готовил ему и жарил котлеты, с удовольствием вдыхая ароматный дух. Сам же я пил чай и какую-то гадость, которую надо есть еще завтра. Но суставы у меня, кажется, трещат меньше. Пока Сережа в подвале монтировал трубы из стеклокерамики, я полол теплицу, выгребал из ведра говно, занимался Дневником. Как всегда, у меня с собою компьютер.

Вечером по ТВ смотрел передачу-рассказ Суламифь Мессерер, когда-то знаменитой балерины Большого театра. В том числе она рассказывала и о годах репрессий. Ее рассказ действует значительно сильнее, чем многочисленные и огромные, специально снятые на эту тему передачи. Пожалуй, от ее, между делом, рассказа о репрессиях мне впервые стало глубоко и по-настоящему страшно.

11 июня, пятница. Такой огромный и насыщенный день, что даже не берусь его как следует описать. Получится, наверное, лишь схема. Приехал на работу рано, собрал книжки для китайцев. Когда я был в Пекине, то вроде бы мы договорились с заместителем министра печати об издании серии «Проза писателей Литературного института». Знаю заранее, что из этого ничего не получится, но все же собираю, готовлю сопроводительную записку. Сегодня китайцы, их делегация во главе с тем же самым замом приезжает в РАО. Я знаю, как книги обременяют, но тем не менее несу. Будет наш знакомый переводчик Хунбо. Ему я еще покупаю хорошую водку «Русский стандарт» в коробке. До приезда китайцев я разговариваю с Верой Владимировной, главным бухгалтером, и с Андреем Викторовичем. Наши дела, оказывается, не так плохи. Первый канал уже готов платить РАО деньги. Они перестали платить деньги авторов РАО по указанию бывшего министра Лесина. Теперь будут долго и, наверное, безуспешно, возвращать полученные конкурирующим с РОАПом деньги. Мы твердо решили ничего не прощать. Попутно выясняется, что Макаревич уже вышел из состава учредителей новой, видимо, все же созданной по инициативе Матецкого и Григорьева, организации. Может быть, Андрея туда просто заманили, но этот повар из «Смака» производит впечатление бессребреника.

На встречу с китайцами я привел нашего профессора Дмитрия Николаевича Воскресенского. Он с замминистра почти одного возраста. Встретились, поговорили. Китайцев пятеро или шестеро, троих я знаю. На них произвела впечатление беглая речь Воскресенского. К сожалению, я не смог (а очень бы хотелось) с ними ни позавтракать, ни пообедать. Причины две: я на четвертом, последнем дне голодовки, а потом в два часа президиум комиссии, затем и комиссия по премиям Москвы. Вечером я также уже заранее обещал Виктору Адольфовичу Вольскому, моему коллеге по РАО, пойти в театр Покровского на оперу Гайдна «Юлий Цезарь и Клеопатра». От этого я не мог отказаться, потому что давно мечтал попасть.

Президиум проходил по-деловому и начался с вопроса Володи Орлова относительно представленного на премию по разделу архитектуры «за проектирование и строительство спортивно-оздоровительного теннисного центра «Olimpic star» на Рублевском шоссе»: а можно ли будет простому человеку в этот комплекс попасть и кто его заказчик? Здесь довольно много и по-деловому говорили. В том числе интересно говорил и сам С.Худяков о том, как деньги расширяют и уровень проектирования, и уровень исполнения. Я привел, правда, пример, что, заказывая Версаль, Людовик ХIV был не виноват, что сделал Леблона великим. И есть еще довод: рано или поздно все, в том числе и Версаль, и Эрмитаж, становятся достоянием народа, их начинают вовсю посещать. Но довод мой был объективистским и по существу жалким. Слово «теннис» и адрес «Рублевское шоссе» вызывают в нашем народе ненависть. Я с удовлетворением заметил, что понятие «социальный вектор» для многих присутствующих не является лишь словами.

А потом уже всерьез схватились в разделе изобразительного искусства. Спокойно прошел художник В.Г. Максимов за спектакль «Отравленная туника». Я спектакль этот видел прежде. Совершенно спокойно прошел В.Г.Серебровский за оформление последних мхатовских спектаклей. Похоже, что я и предложил МХАТу Т.В. Дорониной его выдвинуть. Собственно, в Москве Серебровский один из немногих, кто держит живописное пространство русской сцены, русского реалистического театра с его просторными, почти иллюзорными декорациями. Жизнь и простор. Я тут же заметил, что, к сожалению, не представлена станковая живопись. А потом разгорелся скандал.

Я-то, как всегда, ничего не помню или не знаю. В прошлом году шел разговор о памятнике Шолом-Алейхему, который установлен у нас на Бронной и который я все старался понять и полюбить, потому что с детства люблю этого писателя, живого, веселого, люблю его мальчика Мотла и пр., однако памятник в виде колонны, с впаянными в нее персонажами и ситуациями писателя, не производил на меня впечатления. В этих случаях я обычно говорю себе, что ничего не понимаю. Но оказалось, что далеко не все такие скромняги. Нынче Юрий Львович Чернов, в принципе очень неплохой скульптор, претендует на премию «за создание мемориальных досок для города Москвы». Крепко и по существу, и по форме. Человек Юрий Львович боевой и настойчивый и к старости сохранил это свое комсомольское свойство. Стали на президиуме копать, какие это доски: Шпаликову и Шостаковичу. Выяснилось, что даже специалисты не считают их большими удачами.

Потом, единодушно проголосовав отложить этот вопрос до создания Черновым чего-либо более значительного и, завершив все остальные дела, президиум, плавно перейдя из представительских комнат комитета по культуре в конференц-зал, вдруг столкнулся с тем же вопросом. Видимо, очень настойчивый Чернов обзвонил всех членов своей секции накануне, и теперь они не знают, чем перед ним будут оправдываться. Но это мои домыслы. Перепалка вышла довольно существенная. После голосования ее очень умно и тактично прекратил Володя Андреев. Я даже этого и не ожидал от него, видимо, в подобных перепалках он неоднократно бывал, но сколько такта и точности!

В литературе, как и предполагалось, получили премию Игорь Волгин за работы по Достоевскому и Юрий Поляков, не потому, что ему исполняется 50, а потому что пишет о москвичах и давно этого заслужил. Я не очень уверен в премии за искусствоведческие работы, они плоховато, на своем кургузом жаргоне, написаны. В компании с этими искусствоведками получила еще премию и Инна Вишневская. На комиссии была Ирина Константиновна Архипова. Она прекрасно выглядит, величественная, хорошо одета. Но у нее плохо с ногами, Паша Слободкин ее еле привел. К сожалению, будучи занятым разговором с С.И.Худяковым, где я выполнял поручение Аллы М., я не сумел ее проводить. Кстати, как замечательно вечером Виктор Вольский говорил о ней. Архипова всегда готова помочь любому человеку. Это целый рассказ, как она добывала деньги во время постановки в Большом театре «Золота Рейна».

Теперь несколько слов о постановке «Юлия Цезаря и Клеопатры». Совершенно иной театр и абсолютно новый Гайдн. Поют на итальянском языке, видимо, как и было написано. Над сценой бегущей строкой переводится каждый эпизод и каждая ария. Такое ощущение от музыки и пения, что слушаешь целый ряд еще не родившихся мелодий сегодняшней музыки и опер прошлого века. Почему-то вся эта музыка очень понятна, другими словами, в ней нет ни капли снобизма и самолюбования, впрочем, как и в спектакле. Всем понятно содержание и каждый сюжетный ход. Как-то по-особенному, все это очень современно. Условное искусство стало вдруг близким и доступным даже больше, чем современная опера. Может быть, потому, что с малыми средствами? О самой постановке говорить не приходится: пурпурное тавро почти девяностолетнего Покровского всегда гарантирует качество.

Виктор Адольфович с большим пиететом говорил о нем перед началом спектакля. Этот тихий человек с ровным голосом — кладезь знаний и сведений о театре. Большинство этих сведений прожиты и получены из первых рук. Кстати, в разговоре я сказал, что видел по ТВ Суламифь Мессерер и считаю эту передачу, как и личность самой рассказчицы, гениальной. В.А. только сказал, что ее отъезд из страны в Японию был не случаен. Здесь есть какие-то сведения, идущие от Владимира Васильева. Мои расспросы ни к чему не привели. Нем как рыба, на этот счет у художника жесткие принципы. Декорации к спектаклю и костюмы, которые делал брат В. А., превосходны — здесь совмещена подлинность искусства и его сегодняшние задачи. Крошечное пространство театра используется полностью. На заднике игра треугольников. Это и отношения Цезаря, Клеопатры и Антония, и политика, эти треугольники сходятся, расходятся. Один раз они расположились в такой последовательности, что все увидели знаменитые пирамиды. В искусстве я больше всего ценю гениальную простоту.

Теперь о самом крупном событии дня, где я проявил мужество и выдержку. В промежуток между встречей в РАО и началом совещания в московском комитете по культуре мне позвонил Сергей Владимирович Михалков. Звонка я не ожидал, но ситуация мне известна. Это власть Арс. Ларионова над имуществом МСПС и в какой-то мере над самим Михалковым. Я знаю и догматическую и очень сильную логику Арсения, у него всегда, как говорил Ленин, кругло. С.В. не под влиянием, видимо, общественности, хотя выселение редакции «Дружбы народов» и «Союза» Риммы Казаковой здесь сыграли свою роль; выселение было, скорее всего, вполне законное, но некорректное в глазах либеральной общественности. Теперь Арсений — это я так реконструирую дело, судя по высказываниям Сергея Владимировича, — через какую-то посредническую организацию собирается выселить своих главных арендаторов, т. е. ресторан. Но здесь он наткнулся на очень сплоченное единство армян. Ресторан принадлежит армянам, это чуть ли не главная точка их доходов. По этому поводу С.В. завалили письмами и звонками. Об одном он сказал: то ли от католикоса, то ли от кого-то из окружения католикоса. Есть и еще одна опасность: Арсений может собрать съезд, «он их покормит, угостит, они его и выберут». С.В. как человека опытного смущает и то, что Арсений подписал договор с какой-то женщиной, представляющей некую фирму, с женщиной, судя по разговору, ему близкой, и теперь деньги в МСПС могут не прийти. Пишу я об этом скучно и длинно, хотя мне не интересно. Но, повторяю, я Арсения знаю.

Чего хотел бы С. В.? У него составлено некое письмо, за подписью влиятельнейших лиц исполкома, прочтя которое и увидев, что лишился поддержки, Арсений уйдет. Все дело здесь в подписях. Для всех важна и моя подпись. В этом случае все может закончиться исполкомом, внутренними перестановками и «до прессы не дойдет». Если исполком останется без этого письма, то пресса, шум, скандал.

Выслушав это, я сказал, что на исполкоме я поддержу С.В. и его союзников, но писем подписывать не стану. Я уверен даже в определенной, как и всегда, игре и интриге Арсения. Но он друг моей юности. Не буду. Но неужели, столько лет потратив на то, чтобы пройти в литературу, Арсений сделал ставку на деньги?

С.В. ответил мне, что он уважает мою позицию.

В пятницу же «Независимая газета» напечатала телерейтинг. Выписал, естественно, свое мнение.

1. О хороших передачах я не писал.

2-3. Постыдная, «улыбчивая критика» Парфенова г-ном Жванецким в передаче Андрея Максимова («Ночной полет», «Культура»). Это похоже на критику Швыдкого его соратниками, в частности Починком. Если бы в самой лучшей телепередаче — в «КВН» — сменить жюри… Как же эти престарелые и прожженные джентльмены проигрывают на фоне вдохновенных и свежих лиц участвующих в передаче молодых людей! (Первый канал).

Как никогда, я дорожу этой строчкой. Какое счастье писать то, что думаешь.

В пятницу же «Труд» напечатал пожелания знаменитых болельщиков сборной России накануне матча с Испанией. Вот мое напутствие, хотя я вообще не болельщик и дал по телефону только тогда, когда мне рассказали, в чем дело:

«Сергей Есин, писатель:

Надеюсь, что текст нашей игры окажется красивым. На фоне красивой игры появится и самоотверженность. А на фоне самоотверженности должна присутствовать любовь к болельщикам. Тогда придут и победы».

15 июня, вторник. Сейчас напишу отчет за несколько дней, которые я пропустил. Все эти «пропуски» — 11,12,13 июня — просидел на даче. Конечно, как всегда, немного занимался огородом, садом, но в основном читал пьесы, которые прислали на рецензию из экспертного совета. Занимался Дневником, а также написал еще один эпизод в роман. Все-таки у меня есть ощущение, что я роман напишу, закончу и доточу, я даже верю в его успех.

На дачу впервые за последние полтора года приехала В.С. Как всегда, она решила испытать свои силы и не заставила меня ждать ее в субботу, а сама приехала вечером на электричке, а я встречал её уже с машиной на станции. В ее состоянии это, конечно, героизм, практически она взяла еще одну высоту в своем упорстве и еще раз доказала свое удивительное мужество.

Ни один Дневник, конечно, полным быть не может. Я со своим Дневником в последнее время стал немного буксовать. Это связано с отсутствием сопротивления и внутренней и внешней борьбы. У меня такое ощущение, что я примирился и с этой жизнью, и со своим собственным положением. Но душа требует обострения. Единственное, на что я сейчас по-человечески, для развития собственного характера, могу надеяться — это на уход с ректорского поста. Я предвкушаю мгновенное изменение в отношении ко мне окружающих: кто-то перестанет здороваться, кто-то, наконец, посмотрит с ненавистью… Как это всё интересно! Зеркало недаром изобретено человечеством, но надо иногда вглядываться в зеркало собственных поступков, познавать себя по чужим лицам и чужим взглядам. Многое я не могу писать в Дневнике, а главное — о внутренней жизни: она у меня мелка и недостаточно выражена. Но ведь были же и юношеские озарения и высокие переживания! Куда-то всё это уходит, а текущая и прожитая жизнь заслоняет всё: и стремление к Вечности, стремление к Богу, и жажду заглянуть в открытое жерло могилы.

Не могу не сказать о целом ряде случившихся событий. Недавно Светлана Лакшина прислала мне три тома сочинений покойного Владимира Яковлевича. Я представляю, какая бездна интересного ожидает меня, сколько тонких соображений, замечаний! Но если бы можно было всё это перечесть! К моему удивлению, в самом конце, в разделе «Вместо предисловия» я увидел свое имя, рядом с пятью-шестью другими именами. Это было устное выступление на одном из Лакшинских чтений в ЦДРИ — такой свободный экспромт, в котором аккуратно поместились и две-три заготовочки.

Не успел посмотреть передачу, которую делал Третьяков, услышал ее уже в Москве, записанную на магнитную плёнку. И как во время записи не понимал две трети из того, что говорили мои партнеры (потому что говорили они на каком-то своеобразном, по-своему научном языке, как бы перебрасывались цитатами), так и сейчас понял лишь слегка, как мелодию, догадавшись о смысле сказанного скорее по вибрации голосов. Я единственный из них говорил по-русски, недаром потом один из партнеров заметил: вот, дескать, Сергей Николаевич, хоть и говорит, что не владеет научным словом, но тем не менее в своем косноязычии открывает нечто провидческое. Я высказал лишь две мысли: первая — все национальные распри кончаются тогда, когда возникает политическое и экономическое благополучие титульной нации; вторая — о соотношении верховной власти (т. е. Путина) с политической элитой крупного капитала и обнищавшим народом. Все это разные течения, идущие в различных направлениях. Но взаимодействие разных слоев может привести к тому, что гидрологи называют гидроударом.

Теперь, собственно, перехожу к сегодняшнему, довольно тяжелому дню. Приехал рано, к половине десятого, сделал массу мелких дел, в том числе поговорил опять с Мамаенко, убедив ее, что ей надо уезжать, нашел деньги. В два часа поехал на экспертный совет. На этот раз что-то в совете изменилось. Все стали требовательнее, нет уже оголтелого желания либерально-театральной новизны. Мы проголосовали лишь за один проект, который я же и рецензировал: за пьесу Вл. Леванова из Тольятти «Воздушный шар братьев Монгольфье». Утром же до совета продиктовал Е.Я. рецензию на нее, так что повторяться не буду. На фоне других предложений эта работа достаточно человечная и ясная.

В шесть часов начали запись передачи по «Культуре», которую ведет Ал. Архангельский. В партнеры мне достался Ясен Николаевич Засурский. Передача приурочена к началу экзаменов в вузы. Говорили о гуманитарном образовании, о запущенности подготовки школьников. Я.Н. хвалил университет, я — Литературный институт и ни в чем старому профессору не спустил, в том числе и то, когда он похвалился своими многочисленными учениками, работающими на центральном телевидении. Тут же я заметил, что теперь буду знать, кто так неграмотно с экрана говорит. Архангельский был вполне лоялен, он даже вспомнил мой старый, еще из юности, рассказ «При свете маленького прожектора», когда-то культовый, но кто из современной молодежи его знает? Вот так скоро уйдет последний читатель, знавший ту литературу, и …

16 июня, среда. Еще в воскресенье вечером, видимо, как-то не так согнулся, а может быть, старость — радикулит разбил меня. Я не могу даже надеть на себя носки, но была назначена встреча с архитектором Еленой Мальчевской по поводу ремонта ограды, и надо было ехать на работу. На встрече был еще представитель фирмы, которая готова сделать нам ограду за три, немыслимых для нас, миллиона. Вскрылись неожиданные подробности — оказывается, реставрацию эту можно сделать частями, а это меняет дело, так как при начатой работе всегда можно попросить деньги и в минкультуры, и у мэра. Видимо, будем проводить новый тендер и базироваться на фирму, предложенную Мальчевской, во всяком случае за те же деньги мы получим качество. Так экономически опасно стало жить!

Писал рецензии на работы студентов, разговаривал с Вишневской, продиктовал Е.Я. предисловие к возобновляемому альманаху «Библиофил». Да, что-то возвращается. Может быть, действительно, жить становится легче.

Долго раздумывал: идти или не идти на объявление результатов конкурса «Российский сюжет — июнь 2004 г.»? Скорее — нет, потому что разбил радикулит, у меня дела, кончается учебный год, грядет кинофестиваль, надо писать роман, делать прививку собаке, красить дачу и проч. и проч. Но главное — навалилась усталость собачья… Но, с другой стороны, я уже давно заметил, что жизнь очень резко меняется, в смысле уровней. Это я по-прежнему думаю, что живу роскошно — трехкомнатная квартира с ложно-старой мебелью карельской березы и огромной библиотекой и т. д. А на самом деле (я сужу по кино и по своим соседям) люди на джипах ездят утром на час играть в большой теннис, прогуливаются с таксами; тем, кто живет в подмосковных коттеджах, по утрам подают для верховой прогулки лошадей, зимой эти люди ездят на снегоходах, выходят на яхтах на Средиземное море, скупили там роскошные виллы. Это я не потому, что завидую: свою судьбу я не променяю ни на какую, потому что считаю свою жизнь сложившейся фантастически и феерически, редко у кого она так складывается, особенно если иметь в виду тот низший социальный слой, из которого я вышел. Но ведь мне, писателю, надо знать и ту, другую жизнь, и если я этой другой жизнью не живу, то хотя бы должен иметь ее в виду. Поэтому я собрался идти на тусовку, проводимую в «Палас-отеле» в зале с символическим для меня названием — «Ломоносов». Помню, как на Франкфуртской книжной ярмарке я участвовал в презентации этой программы, тогда было нас трое, может — пятеро. Я, Таня Набатникова, и вместе мы поддерживали Георгия Урушадзе, очень он был милый и веселый. Еще было одно соображение: ведь кормить должны были по высшему разряду, а я обжора, к тому же исхудавший. Поэтому и начну с еды.

Что касается зала «Ломоносов», то это обычная, скучаная, современная с претенциозностью архитектура. Презентация происходила там же, где кормили, только отодвинули к стене стулья и раскрыли горячие мормиты. Были совершенно великолепные салаты с креветками и всяким иным морским гадом, салаты с тунцом, которые очень люблю. Все мясо пропускаю, да и рыбу, красную и белую, тоже. Мне недавно попалась памятка врача-диетолога: он разрешает эту еду раз в году, на Новый год, включая и селедку. Тут же была вареная красная рыба в зеленом соусе, но главное — была курица в ананасах. В самом конце я, не утерпев, прошелся еще по тортам и салатам. Я знаю: критики, которым попадаются мои Дневники, всегда меня ругают за страницы, посвященные еде, но в наше время — это форма приобщения бедной интеллигенции к жизни и столу богатых. В свое время царь тоже кормил тьму народу. Теперь кормило всех — НТВ, так как весь этот русский сюжет был сделан по его инициативе. Задача была найти какие-то новые сюжеты, другие, нежели с поднадоевшими уже убийцами, бандитами, с примелькавшимися сексуальными ляжками плохих актрис, — это все старые фокусы, это попытка найти идеологию вне социального. Но так ее не найти, еще Белинский писал, что такие вещи нельзя назвать внесоциальными, он считал это самой социальной основой литературы.

Итак, были такие номинации (я по сути, а не так, как они назывались — «серебряный квадрат», «серебряный круг» и т. д.). Любовно-романтический сюжет; любовная мелодрама; психологический сюжет, психологическая драма; детективный сюжет, приключенческий и военный детектив; героико-приключенческий сюжет и военные приключения; события в «горячих точках». И экономический сюжет. И политический триллер. Было еще пять дополнительных премий. Объявили совет экспертов во главе с Мих. Бутовым, автором скучнейшего букеровского романа; объявили жюри во главе с Александром Калягиным. Судя по тому, что туда вошли люди, причастные только кино, можно было предугадать внутренний ход развития конкурса: Дондурей, Квирикадзе, Юрий Коротков (сценарист, писатель, режиссер). Вёл программу какой-то парень и актриса Амалия Мордвинова, которая стала Гольданской. Вела она себя довольно развязно. Церемония проходила на новейший манер, с длинноногими девушками и вскрываемыми конвертами. Называть победителей, пожалуй, не стану, но их было много, много также провинциалов, и молодых, и очень «припожилённых». Кто-то из лауреатов замечательно сказал — и в этом, собственно, смысл всего: их, людей из народа, к публике вытащили практически за уши. Конкурс действительно был большой, чуть ли не 8 тысяч рукописей. Среди лауреатов — два наших выпускника: Толя Курчаткин со своим романом, печатающимся в «Знамени», и еще один парень, окончивший институт вместе с Таней Набатниковой. У Толи теперь точно хватит на очки. Слава Богу, ведь это все-таки 10 тысяч долларов. Там же узнал и об оплате экспертов: один доллар за печатный лист — работа, на которой не разбогатеешь. Это я все к тому, что жизнь меняется. И очень важно от нее не отстать.

Теперь самые последние события. Постоянно идут взрывы в Багдаде. Насколько я понимаю, борьба идет против ставленников американцев, но это, естественно, рикошетит и по своим. Уже прошла волна демонстраций по поводу льгот для пенсионеров и инвалидов, которые, по сути, у них отнимают.

Последнее, маленькое наблюдение несколько недель назад, когда ехал на работу: горит одно из зданий на Крымском валу. Несколько дней я думаю о том, что пожар этот, видимо, был не случаен, ведь здание не реставрируют, а над ним делают надстройку в целый этаж.

17 июня, четверг. Утром, еще дома, прочел рассказ нашего студента Олега Зоберна «Тихий Иерихон». Хотел бы я написать такой рассказ. Это рассказ-метафора о некоем горнисте, который над пионерским лагерем играет побудку. А дальше всё начинает меняться, все начинает стареть, отодвигаться к прошлому. Вот герой уже пожилой человек, вот проходит его жизнь, и он уходит туда, куда уходят все советские люди, — в смерть, в прошлое. И я не могу понять: с сочувствием ли написан этот рассказ, очень ёмкий и значительный, или без сочувствия? Возможно, он подчеркивает, что та эпоха действительно закончилась. Написано и придумано здорово. Возможно, здесь есть то же уклончивое лукавство, что в свое время было в знаменитом рассказе Маргариты Шараповой о коммунисте.

В институте — текущие проблемы, хозяйство, заботы о новом учебном годе, т. е. о финансировании, о том, как заселить общежитие. Попутно — день рождения у Алексея Антонова, застолье с продуктами из магазина «Метро». Глядя на Алексея Антонова и Сергея Казначеева, я думаю о том, что эти ребята взяли слишком большую паузу. Люди очень талантливые, но почему-то не движутся вперед. Потом мои раздумья, ехать или не ехать на юбилей издательства «Порог», которое издает книжки Потёмкина и, конечно, принадлежит ему. Все-таки поехал. Меня купило название легендарного дачного места Жаворонки на Рублевском шоссе. Со мной так часто бывает: я еду не из собственного любопытства, а из любопытства в связи с Дневником.

Издательство это получило какие-то премии, едут туда на юбилей десять человек. Из знакомых: Алексей Бархатов, Костя Кедров, которого мы все торжественно называем «номинантом на Нобеля», хотя знаем, что этих номинантов бывает до полутораста. Ему это звание очень нравится. Еще Гачев со своей великой женой Светланой Семеновой; какие-то милые женщины из Дома литераторов, вроде бы организующие ближайшую презентацию новой книги Потемкина. С нами также одна дама из Калининградского фонда культуры, помнящая меня по давней, в начале перестройки, поездке в Калининград с журналом «Октябрь». Мы с ней немного поговорили о музее Канта, о тех энтузиастах, которые в свое время его создавали. Еще была одна женщина, занимающаяся сербскими проблемами.

Дорогу не описываю. Сам этот маленький праздник состоялся в загородном доме Потемкина. Мы с ним почти в одно время работали в «Комсомольской правде», а это своеобразное братство. Для меня вся обстановка была безумно интересной. Ибо еще одна информация — как теперь живут люди и как смертельно я от такой жизни отстал. Чуть позже я этот интерьер и этот пейзаж, видимо, опишу. Но вот адрес: та самая знаменитая Жуковка. Гнездо московских миллионеров и миллиардеров. Участок в полгектара, большой жилой дом, еще один дом, где бассейн, спортзал, и третий большой дом — гостевой, с огромным залом для застолий, с кухнями, есть второй этаж, где, кажется и кабинет хозяина. Подробно застолья на этот раз не описываю — такая скромно-грузинская еда, без шашлыков, но с бараниной, телятиной, вареной картошкой, рисом, целым рядом легких грузинских закусок. Я хорошо распробовал жареную цветную капусту, кабачки. Было много вина, которое мало кто пил.

Разговор был интересный: национальное и интернациональное. Закрутилось всё вокруг абхазской проблемы, у хозяина мысль: проблема искусственно раздувается, о чем есть некоторые факты; он полагает, что абхазы — это как бы почти искусственное образование, племя, спустившееся с гор после того, как русские осушили побережье, — вот, дескать, как все мирно жили. Светлана Семёнова поделилась своими воспоминаниями о том, что не все так мирно было в свое время, о том, как в наших домах творчества ходили высокомерные грузины и с долей пренебрежения относились к абхазам. Много говорили о неких телевизионных силах, подразумевалось, что правительство всё это раздувает. Я высказал гипотезу: в силу того, что телевидение захвачено определенной группой, эта распря выгодна именно этой группе. Но хозяйкой было высказано и еще одно чрезвычайно мне понравившееся мнение, я вообще люблю докапываться до конкретных и маленьких, не глобальных, а осязаемых человеческих причин. На абхазском побережье (в частности, на Пицунде) очень много генеральских дач. Естественно, наш русский генералитет не желал бы ездить в свои приморские поместья по грузинской визе. Там, говорят, довольно много недвижимости у Лужкова и Батуриной. Мне это все кажется весьма убедительным. Так говорят!

Много в разговорах было для меня нового и информативного, в том числе женщина, занимающаяся сербскими проблемами, рассказала о варшавской книжной ярмарке. В первый год там делал доклад бывший наш преподаватель Василий Калугин, который сказал, что всё черно, русской литературы нет, польские переводчики недоумённо его поправляли. Любят наши русские ребята говорить то, что модно. Такого Васю и в Израиль можно посылать, и там скажет, что надо. Второй раз в Варшаву на то же мероприятие приехал Андрей Немзер, пересказал свою статью 99-го года, что русской литературы нет, кроме трех-четырех имен, которые они пытаются впарить бедным полякам. Список имен был привычен, я запомнил, и врать не хочу, только имя Марины Вишневецкой.

Немного говорили еще о самом Потемкине. Он, конечно, умен, памятлив, историческими датами владеет блестяще, тактичен с гостями. Я старался вести себя как можно скромнее, не высказываться, хотя многое из того, что он делает в своей недостаточно стилевой литературе, мне, пожалуй, нравится. Но примазываться к кому бы то ни было я не желаю в силу своего характера.

Еще раз пейзаж и сама Жуковка. Когда въезжали туда на нашей «Газели», перед воротами стояли автоматчики. Все пространство этого огороженного царства изрезано большими участками и заборами, высотою в 3–4 метра, между которыми, как в средневековых городах, идут узкие улицы. Если смотреть с середины участка, то видно, как вокруг прямо на твои владения глядят огромные, трех— или даже четырехэтажные особняки, это какое-то окруженное гетто богатых. С хозяйкой, женой Потемкина, мы говорили о детях. Оба они, и Алексей и Манана, ведут себя весьма откровенно, не скрывают своего образа жизни, но не аффектированно, не заносчиво. Так вот, каждый ребенок здесь живет за очередным забором, дети редко встречаются между собой, кажется, здесь это не принято, дети, наверное, тоже ходят под охраной, и проч. и проч. Манана сказала, что однажды на сутки сюда привезли весь класс ее дочери. Вот была радость! Во всех разговорах фронт вместе со мной держала Светлана Семенова, замечательная женщина.

18 июня, пятница. Несколько раз звонил Славе Чернову. Благодаря «заботе» моих друзей из Гатчины меня не аккредитовали на Московском кинофестивале. Каждый раз, оказывается, их брала досада, что на бланке института я пишу письмо в министерство культуры, и меня как председателя жюри без лишних слов аккредитуют. На этот раз, как договорилась с гатчинцами В.С., я решил свою бумагу не подавать, а они должны были вписать меня в свою. Не знаю, что уж здесь получилось, но ни меня, ни В.С. не аккредитовали. Может быть, это и к лучшему, потому что я собираюсь в отпуск и надо будет работать. Для себя я заметил: если что-то делает не сама Генриетта, а ее помощница Лена, то дело всегда обречено на провал. Единственное, что сумел сделать для меня Слава, это прислать мне два билета на открытие фестиваля. Пошел я с Володей Рыжковым, потому что один ходить побаиваюсь, а С.П. был занят, в этот день он выписал из больницы мать Клавдию Макаровну. Володя для меня, как лакмусовая бумажка, он «проба» на молодежь, тем более что должны были показать фильм Квентино Тарантино «Убить Билла-2».

Жизнь в Москве с каждым днем становится все занятнее и занятнее. На пригласительном билете было помечено, что гости должны быть в вечерних костюмах. Я, по своему обыкновению, это просмотрел, и хотя был в каком-то костюме, но без галстука. Володя из-за его жилеточки и джинсов «dress control» не прошел. Очень хорошо, оказывается, рослые охранники разбираются в вечерних костюмах. Пришлось возвращаться в институт и там быстро переодевать его в какой-то из пиджаков, висящих у меня в кабинете. Снова стояние в длинной очереди, идущей от памятника Пушкину, желающих с пригласительными билетами пробиться в кинотеатр «Россия». Подъезжали со стороны «Известий» лимузины, какие-то ребята в белых перчатках открывали дверцы. Шик в этом был только в том, что все было по-русски неуклюже.

Фестиваль на этот раз открывали там, стало быть, не по высшему разряду, не в Кремле. Все открытие и церемония, с тремя или четырьмя кордонами, с металлической рамкой, с собаками и с довольно простым убранством сцены, показались довольно скромными. Неяркая речь Никиты Михалкова, его полузаискивающее представление Тарантино. «Приехал, приехал, к нам приехал!» Речь мэра, речь Соколова, украшенная его замечательным басом, представление жюри, в котором, как мне кажется, общий уровень задает Борис Акунин, — все это большого впечатления не произвело. Наличие Акунина в жюри как фигуры в определенном смысле знаковой, может и испугать. Особенно в соединении с Тарантино. Интересно, даже замечательно, было выступление дуэта, как бы посвященное актрисе Уме Турман. Выступление очень занятное, идущее на фоне нарезки из ее фильмов и фильмов советских. Якобы шведская актриса встретилась со «звездами» русского кино. А песенка была про некоего Вовку, Вована, который пришел в гости к актрисе. Под Вовкой, конечно, подразумевался вполне определенный Вован.

Во время часового, вместо объявленного двадцатиминутного, перерыва, телевизионщики разбирали подвижную камеру на огромной стреле, которая, как одинокий птеродактиль над водами и миром, носилась над зрительным залом, и развинчивали осветительную аппаратуру. Было много криков через весь зал и разных веселых слов, рабочие не стеснялись. Что касается подвижной на стреле камеры, она скорее была для антуража, дабы показать всему свету и иностранцам, что у нас все серьезно.

«Убить Билла-2» мне показался фильмом и лучшим, чем первый, и интересным. Занятным человеком выглядел и Тарантино, которого зал встретил с восторгом. «Признайтесь, кто из вас видел «Убить-1»? Сколько «Убить-2» на нелицензионных кассетах? Вы все арестованы!» Фильм показал, по крайней мере для меня, распад литературы, которая необходима для кино, и распад в кино повествовательной формы. Чего-то в нас всех стало не хватать, для того чтобы воспринимать искусство всерьез. Смерть мы воспринимаем лишь как некое условие игры, после которого должен прийти следующий персонаж, и по велению публики режиссер снова его убьет. Хорош был выковыренный, а потом раздавленный ступней, между пальцами ног, человеческий глаз.

Пятница — время рейтинга, который пока регулярно печатает «Независимая». Спасибо Вере Цветковой, мне этот рейтинг заказывающей. Спечатываю с теми поправками, которые редакция сделала.

«1–3. И лучшая передача, и самая заметная телеперсона недели — Суламифь Мессерер (знаменитая балерина Большого), передача — некролог, кажется, поставленная на девятый день после смерти, когда-то знаменитой балерины Большого. И история, и трагизм дней и жизни искусства. И ничего не говорите мне о «говорящей голове». Если бы каждая голова так заговорила! Сердце для того надо иметь и судьбу!

2. Евгений Киселёв сделал близкую ему по биографии передачу об Андропове (НТВ). Боюсь, не стали ли подобные многочисленные телеполотна передачами «про царей, как люди живут?». Пафос пугания прошлым действовать перестал. Или сам Киселев до сих пор не может опомниться?

19 июня, суббота. Накануне, когда я после фильма заезжал на работу, на столе, оставленный Максимом, был телефон Мананы Потемкиной. Она звонила и просила перезвонить. Звонил уже из Обнинска по мобильному. Манана просит организовать ту саму конференцию по Потемкину, о которой я говорил за столом. Я представляю, как это будет сложно сделать, даже за деньги. От попытки Мананы говорить сразу же о гонораре за выступления я, по своей нелюбви вести подобные разговоры, ушел. Весь день бегал по участку и что-то делал по хозяйству, это теперь единственная для меня форма физкультуры.

Вечером с электричкой приехала В.С., встречал ее в Обнинске вместе с Долли, которая всегда в этом случае от нее что-то получает.

Писал ли я, что кайфую от «приношений» студентов? Соня, вернее, ее отец Женя Луганский в прошлом году привез мне литровую банку с каким-то странным вареньем. Она долго стояла у меня в кабинете на подоконнике и, наконец, была вскрыта. Что за чудо, это абрикосовое варенье с зернышками миндаля. А Дима Назаренко вместе с собственной небольшой книжкой оставил у меня в кабинете две бутылки местного краснодарского белого вина. Это анапский «Сект», который я, как и рислинг, с юности страстно люблю. Так я за Диму рад, что он, как и его отец, наконец-то окончил институт. Он был на очном отделении, потом на заочном, побывал, отслужив два года, в армии, у него ребенок, возился я с ним лет десять, но слава Богу, окончил! Ура! Ура, ребята, как бы хотелось, чтобы вы прожили жизнь интересно, увлекательно, счастливо и честно. В субботу одну бутылку распили, в следующее воскресенье очередь за другой.

20 июня, воскресенье. Утром, не вставая с постели, я довольно долго работал и закончил сцену «в сенях» для романа. Я постепенно начал видеть роман во всей его простоте, значит, в определенности. Не забыть бы только вставить в роман, в уже написанные страницы, те мысли и новые повороты сюжета, которые приходят в голову. Институт и Дневник все время меня отвлекают. Впервые я почувствовал то, о чем читал у больших и малых беллетристов, будто кто-то диктует им новые страницы. Я понял, кто. Это уже образы самого романа, книги, повести, которые уже не знают, как по-другому материализоваться. Они уже сложились в голове и знают, путь короткий и ясный путь, как обрести жизнь — диктовать. По-другому нельзя, здесь, может быть, даже существует какой-нибудь ритуал. Вот голоса и шепчут.

Наконец-то я увидел на экране сцену знаменитого скандала с Киркоровым во время пресс-конференции в Ростове-на-Дону, о котором все время пишут газеты. Он довольно грязно обругал молоденькую девочку-корреспондентку, которая осмелилась задать ему вопрос о ремейках. Видимо, вопрос был актуальный. У нас же теперь поют песни лишь про всяких заек… «Там вдали, за рекой» или что-нибудь похожее в нашем репертуаре не существует. Обругал Киркоров бедную девочку в лучших традициях московского мещанского быта, как привык. Будто даже не сам он выговаривает слова, а одна из героинь его жены — Пугачевой. Настоящий полковник для буфетчицы. И про сиськи бедной корреспондентши вспомнил бугай, и про розовую кофточку. И то и другое его раздражает. Сам при этом был в бесконечных цепях на шее, будто узник собственной пошлости. В течение нескольких дней скандал разрастается Хорош коллега Розенбаум, который уверяет, точнее поет привычную песню, что Киркорова подставили. Как же все они дерутся за пошлость и развязность, к которой привыкли! Если бы только мы все не видели своими глазами эту «подставу». Возникает движение бойкота так называемого творчества Киркорова. Это свидетельствует о накопившемся у публики раздражении против нескромности русских эстрадных «звезд». Каков сукин сын! Он, видите ли, не хочет, чтобы публика знала, на каких машинах он ездит и с кем спит. А разве не спит он с женой, публичный наш человек!

21 июня, понедельник. Вечером начал, а утром продолжил читать книгу Георгия Гачева.

Считается, что я уже в отпуске, я попытался вырвать для себя хоть пару недель. Кстати, получить на него приказ из министерства (а это очередное бюрократическое нововведение) оказалось невероятно трудно. Бюрократический произвол крепчает. Они бы поинтересовались и узнали, что за 12 лет, при наличии двухмесячного отпуска, я в лучшем случае отгулял два месяца. Но они поинтересовались у нашего отдела кадров, за какой период я ухожу. Потом в отпуске мне отказали, потому что ректор должен быть в институте во время зачисления студентов. Пришлось направлять этим рьяным кадровикам новую бумагу — расписание экзаменов, которые в нашем институте начинаются лишь в день возвращения ректора из отпуска. И вот наконец-то с опозданием приказ пришел. За меня остается Лев Иванович.

В 3 часа, как и положено в день солнцестояния, состоялся день рождения Людмилы Михайловны. Как всегда, все было здорово, я сидел рядом с Натальей Александровной и не переставал удивляться ее жизнелюбию, уму и доброжелательности. В своей речи я отметил, как бы укоряя всех остальных, что Л.М. всегда со мною на работе рядом.

Вечером вместе с В.С. пошел на фильм Сергея Урсуляка по повести Юрия Трифонова «Долгое прощание». Сергей был одним из лауреатов нашего Гатчинского фестиваля, где он получил довольно большой денежный приз за экранизацию, кажется, «Дачников» Горького. Ничего не помню, но осталась сочная дачная зелень на экране и ощущение. Теперь — Трифонов. Повести раньше я не читал, но, как и предполагал, она, пожалуй, устарела. Это любовная история, случившаяся в конце сороковых — в начале пятидесятых. Очень здорово играют молодые актеры и героиня, актриса театра, ее играет Полина Огуреева. Впрочем, она уже получила приз за лучшую женскую роль на «Кинотавре» в Сочи. Но очень хорош и парень, ее муж. У Урсуляка получилось то, что очень редко получается на экране и в театре, — любовь. С остальным, с сюжетом, с вниманием зрителей — труднее. Из огромного зала Дома кино, никто во время демонстрации фильма почти никто не уходил, но в кинотеатре, я думаю, этот фильм проходить будет трудно. Здесь, включая и меня с В.С., собрались в основном киноманы и поклонники Трифонова. Фильм распадается на отдельные эпизоды, а постоянное подчеркивание диких условий жизни в той эпохе делает его излишне и как-то подловато политическим. Не могу не заметить, что один из дальних предков героя (здесь Трифонов не удержался) — кантонист, а вот все другие персонажи, более славянские, все они уроды, карьеристы и дикари. Многое по атмосфере заимствовано из других фильмов. Концертный номер матери героини, ведущей борьбу за мужа, за дочь, которая, как не имеющая в предках кантонистов и поляков, тоже хороша — живет сразу с двумя, так вот, «выходы» матери — это чистая Раневская в «Весне». Тем не менее удовольствие я получил, если бы еще все не осложнилось инцидентом, в котором я повел себя, как ничтожное говно.

Перед началом фильма на площадке перед Домом кино собралось много народу. Дверь была наполовину открыта, стояли какие-то амбалы, которые, точно так же как милиция на дорогах, устраивали «пробку». В.С., естественно, здесь меня взвинтила. Сами по себе мы, с моей седой шевелюрой и ее пятнисто-фиолетовой, представляли странную пару, вдобавок ко всему В.С. еще и с трудом и медленно передвигалась. Стояли мы довольно близко к двери, но ей во что бы то ни стало захотелось пройти через Белый зал, через Союз кинематографистов. Были еще и разные восклицания. Нас, конечно, через Белый зал не пустили. Вообще вся организация из рук вон плоха, пока дорогой Никита Сергеевич заискивает перед Тарантино, все службы творят что хотят. Это не первый случай моего столкновения и с администрацией, и с охраной. Все нелепо, включая и рамки-металлоискатели, через которые подчас народ пропускают, как стадо. А не пустили, потому что пожилой охранник, увидев, что В.С. еле стоит на ногах, не смог связаться со своим старшим. Мы вернулись обратно, и, когда вошли в зал, здесь уже не было мест. Вернее, был занят целый ряд кресел для группы, толстозадые билетерши держали места для почетных гостей, а каждая прорвавшаяся в зал тетя или дядя, как бы торгуя услугами, держали возле себя по два-три кресла. Я с трудом протащил В.С. вверх, куда она рвалась и где не было мест, а когда дошел до тупика, то увидел, как две девицы держали одна — два места, а другая — три. Вот тут я почти силой В.С. и усадил. Та женщина, которая сидела от меня справа, что-то заверещала, а представление группы уже началось. Я был в совершенно отчаянном положении и тут, вспомнив рассказанный мне кем-то подобный случай, тихо, наклонившись к ней, сказал: «А не пошла бы ты на хер». Какая стыдоба! Потом все, естественно, утряслось, кто-то не пришел, и места освободились, но стыд жег меня все время. После окончания фильма я даже был бы не против, если бы спутники этой женщины начистили мне рожу. Я не прочь был бы попросить у нее прощения, но когда свет зажегся, ее уже не было. Единственно, что меня смущало: это как же я пойду на вручение мне ордена с набитой, в синяках, мордой.

Упоминание про морду не случайно. Днем позвонили откуда-то сверху: 25-го приглашают в Кремль, вручать будет президент, если есть служебная машина, сообщите номер, пускают только по паспорту. Я обрадовался тому, что можно будет Толику показать Кремль, вот у него будет в его деревне рассказов!

Дома я успел к телевизионной передаче Александра Архангельского. Наш с Ясенем Николаевичем Засурским эпизод был сильно сокращен, но все равно Саша сделал все очень достойно и как мог интересно, вписав нас в какой-то культурологический контекст с выставками и молодыми киношниками. Передача могла бы быть интересной, если бы всегда осторожный Засурский хоть чуть— чуть помог бы мне ее обострить.

22 июня, вторник. Утром ходил за продуктами в Новокупеческий, взял, в частности, и бефстроганов из сои. По дороге на столбе объявление: «Срочно сдам комнату только славянам». У нас никогда не было брезгливости к инородцам. Значит, это что-то другое, значит, люди уже натерпелись от обмана и пренебрежения к нашей морали и образу жизни. Возникает и делается все четче и четче компонент отношения к нашим бывшим соотечественникам по империи.

В двенадцать уехал на два дня на дачу. Но не тут-то было, Вл. Ефимович меня по телефону изловил: ссылается на министерство культуры, они не хотят делать новый тендер, обманув сначала все фирмы, которые могли бы нашу ограду сделать по-настоящему. Ах, дорогой Владимир Ефимович, мне, всех подозревающему и грешному, кажется, что больше всех вы хотите, чтобы это сделала фирма, уже работавшая с вами по пожарной сигнализации. Один раз они нас уже обманули, до тендера, назвав сумму в три раза меньше, чем поставили потом, теперь, чует мое сердце-вещун, что-то здесь в этой интриге с министерством не так. Может быть, тройной интерес? Один раз мы с вами, Владимир Ефимович, разбирались с канализацией, и куда-то там пропали 30 тысяч рублей. Я все помню. Министерство говорит, по словам В.Е., это значит говорит заинтересованный или не заинтересованный в работе клерк, что они могут вообще не дать нам деньги. Но никто из вас, ребята, не знает, что я уже придумал письмо, которое напишу Швыдкому. У нас в запасе есть еще и Ю.И.

В тишине, в спокойствии, с собакой на даче.

По телевидению — о страшном налете чеченских и интернациональных боевиков на Назрань. Вошли ночью в город и осадили тюрьму, горотдел милиции и другие учреждения, практически контролировали город до утра. Даже посты на дорогах расставили свои. Все были в форме милиции, прием довольно подлый. Когда человек на дороге протягивал милицейские корочки, его без лишних объяснений расстреливали. Это попытка запугать местных людей, идущих работать в правоохранительные органы. Значит, есть боязнь, что конфликт может быть завершен и положение налажено без участия федералов. А тогда какой смысл воевать? Тогда пропадает образ жизни, и человек превращается во врага своего народа. Но в принципе, для мира и дружбы нужна империя, ощущение этого уже витает в воздухе.

23 июня, среда. Полтора дня прожил на даче один и понял, какой образ жизни ведет большинство наших преподавателей. Преступно даже не то, что, несистематически уходя в отпуск, я портил свое здоровье, а еще очень сильно отставал как преподаватель, проигрывал свою творческую жизнь. Сколько, не торопясь, сделал по хозяйству, сколько написал и прочитал! Во-первых, внимательно просмотрел последний, третий номер «Московского вестника», в котором в лучшем случае раньше читал только себя. Здесь, в номере, есть и несколько моих учеников. Стихи Юры Глазова, и он опять удивил меня своей активностью, и повесть Жени Ильина «Гагарин», с которой он поступал в институт. Много интересного есть еще, что я лишь понюхал, а не вдохнул, еще буду читать.

Внимательно я прочел лишь доклад В.Гусева на перевыборном собрании, где он опять показал себя как прекрасный аналитик и хороший стратег, и не менее великолепную статью Максима Замшева с анализом современной молодой литературы. В частности, Гусев пишет о расколе в стане патриотов. Дальше, излагая позицию организации, Гусев переходит к частностям и касается, естественно, точек болевых. «Если мы в газете критиковали евреев, которые плохо себя ведут, нам, конечно, вешали: вы антисемиты. Если критиковали поведение православных или порядки в церкви, нам вешали: вы против православия. Ну и вешали, разумеется, и много такого, что посередине». Статья Замшева — это еще и путеводитель по сегодняшней литературе молодых, все знает, всех читал. У меня самого отношение к молодым менее четкое. Но главным образом в Максиме поражает запал, ясное понимание собственных позиций и собственных требований к литературе. Молодец. Но поводом к статье явилась недавно вышедшая книжка не очень популярного среди демократов литературоведа Н.М. Федя «Литература мятежного века». Надо бы посмотреть.

Опять несколько продвинул роман, надо работать по возможности ежедневно, но понемножку, чтобы успевало «свариться». Возникла мысль написать главу-путеводитель по Марбургу, там я обязательно скажу о Гинденбурге. Весь день по ТВ Ингушетия, Путин во Владивостоке, где идут армейские учения по отражению нападения террористов. Показали даму, работающую в одном из министерств, которая присвоила себе во время ремонта здания чуть ли не миллион долларов. Вот поэтому я и хочу провести повторный тендер.

Бефстроганов из сои оказался замечательным, их можно есть без гарнира. Но не суп ли это из топора? Чтобы все это сделать, нужна еще сметана и сладкий перец. Сметану, полстакана, взял у Тани Матвеевой. Она же дала мне еще пяток рассады огурцов. На участке расцвел жасмин, а вот сирень вся померзла и нынче не цветет.

24 июня, четверг. Встал в шесть, собрался приехать в Москву, и тут меня В.Е., сердечный наш, порадовал, что ничего сделать нельзя, деньги чуть ли не переведены. Я так и не понял: все это происходит у В.Е. от непроходимой природной глупости или по сговору с фирмой? На просто глупость не похоже предельной наивностью. На работе я на проректора наорал, даже предложил сначала подать заявление. Тем не менее «неприятный» ход был найден, справедливости я не найду. За спиной у Е.Мальчевской мы, конечно, были бы как у Христа за пазухой, главным образом еще и потому надо выруливать на нее, что сделают все хорошо. Пока написал письмо в министерство:

В 15 часов состоялся ученый совет. Ничего особенного, итоги года, вручение дипломов профессорам С.П. и М.В. Ивановой. Хотел было рассказать на ученом совете всю историю с оградой и деньгами министерства, но потом пожалел В.Е., да и просто стало скучно. Целой толпой проголосовали на конкурс нашу профессуру. Жизнь все время упрощается. Каждый проректор залез в свою нишу и старается не высовываться, оставив мне и всю стратегию, и все текущие дела. Перед голосованием и ученым советом никакой конкурсной комиссии так и не состоялось. На совете зашел разговор о рецензиях кафедры Минералова на курсовые работы. Зашел разговор совершенно спонтанно. Ю.И. на это вспылил, опять изобразил из себя капризного ребенка, сказал что-то о восточном происхождении Елены Алимовны и о ее страсти к интригам. Что-то буркнул и про меня. Была довольно занятная и саморазоблачительная картинка. Неужели он все еще переживает из-за своей утраченной должности ученого секретаря?

Разговор с А.И. о моем новом ректорстве. Ой, как мне скучно. Сам я лично палец о палец не ударю, куда кривая вывезет.

25 июня, пятница. Уж коли мне сегодня все равно быть в Москве — именно на сегодня назначено вручение всем наград, а мне ордена, — значит, решил утром поехать на аттестацию первого курса. Немножко опоздал, потому что в на проспекте Вернадского жуткие пробки. Атмосфера, когда я приехал, была довольно благостная. Отчетливо понимая творческий характер вуза, я все же понимаю и необходимость всех подтягивать. Никого пока не исключил, но всем не сдавшим и не написавшим курсовую поставил железный срок — 15 сентября, грозил (чего, конечно, не сделаю), что 16-го подпишу приказ. Я хотел бы всех заставить учиться так, как не учился я, и не комплексовать по поводу не защищенной в семьдесят лет кандидатской диссертации. Просидел на аттестации час. Когда я уходил, то сказал ожидающему аттестации первому курсу: «Считайте, что вам повезло…» В ответ раздались аплодисменты.

Ну, вот и осуществилась мечта маленького мальчика, который прогуливал школу, и свое детство, вместо школы и двора, провел в Ленинской библиотеке. Тогда существовал детский читальный зал, располагавшийся в левом флигеле дома Пашкова, вход был со стороны Рождественки (улицы Фрунзе). Когда поднимаешься от метро, хорошо виды Боровицкие ворота, совершенно пустой к ним проход, выметенная от снега брусчатка. Зимой Москву всю хорошо убирают, но особенно хорошо, до блеска, центр, улицу Горького, Манежную площадь (нынче безнадежно испорчена) с таинственно-враждебным американским посольством в доме Жолтовского. Меня всегда привлекал этот Боровицкий съезд, я представлял выезды бояр и царей, теперь лишь редкие машины вождей. Бояр было значительно больше, чем нынче вождей. В то время предполагал я, что когда-нибудь въеду сюда на машине. Я бы, конечно, по своему врожденному плебейству на машине бы никогда не поехал, но потом решил, что надо дать Анатолию потом долго рассказывать, как он въехал в Кремль на автомобиле. Кстати, по своему обыкновению, он, когда я уже пошел через железные ворота в глубь кремлевских тайн, заезжая на стоянку, поругался с одним из кремлевских военных регулировщиков. Браво, Толик, никому никакого спуска.

Атмосфера кремлевских коридоров мне показалась смутно знакомой: и по той экскурсии, которую нам устроил Коржаков, и по давнему моему посещению Кремля, когда я делал интервью с А.И.Микояном. Но тогда я шел от Спасской башни и не проходил через тяжелые кованые ворота на Ивановской площади. Первая сверка документов. Та же лестничка, с первым предъявлением паспортов внизу, те же среднестатистические русские лица охранников. Теперь здесь появилось новшество: у охранников полка с небольшими гнездами для сотовых телефонов посетителей. Сотовый телефон обязательно приказали не отключать от звонка, а выключить совсем. Пин-кода я не помнил, поэтому пришлось по телефону Анатолия звонить С.П., у которого полная бухгалтерия, в том числе и моих дел. В.Огрызко в своем прекрасном словаре современных молодых писателей совершенно справедливо написал, что «многие годы С.Толкачеву покровительствует С.Есин»: есть за что. К рамке металлоискателя мы уже привыкли. Тем не менее мне пришлось несколько раз под этой рамкой пройти: в нагрудном кармане у меня лежала маленькая плоская аллюминевая коробочка. Наверху, на втором этаже, новая проверка документов, названная здесь «сверкой». И первые знакомые: Николай Добронравов с Александрой Николаевной Пахмутовой. «Я здесь, как близкая родственница…», — сразу заявила А.Н., трогательно выталкивая к рампе мужа, менее, чем она, привыкшего к триумфам. В маленьком зальчике-накопителе много и других знакомых: Е.Евтушенко, С.Любшин, В.Лановой в замшевой куртке, с которой потом помучается Путин, пытаясь зацепить за материал булавочку, чтобы повесить орден. В зале стоят витрины, в которых лежали разные русские ордена и рассказана их история. Здесь же, в центре зала, в подобии горки находится орден «За заслуги перед Отечеством» первой степени с золотой тяжелой цепью, к которой орден прикреплен. Это символ власти президента России. все разговаривают, или, как нынче уродливо принято говорить, «общаются». И тут же как бы специально — единственный человек, который подробно разглядывает выставленные предметы, все тот же муфтий Равиль Гайнутдин — председатель Совета муфтиев России. Последний раз, когда я был в Кремле на вручении юбилейной московской медали и все, торопясь завязать или укрепить свои связи, толпились в Георгиевском зале, единственным человеком — я был вторым, — которому была интересна находящаяся рядом и открытая Грановитая палата, был все тот же Равиль. Тогда в совершенно пустой Грановитой палате мы с ним раскланялись. Теперь уже встретились как старые знакомые. Вспомнили тот случай, я рассказал муфтию Равилю Гайнутдину о «мусульманском романе», который написал наш преподаватель Самид Агаев, а главное, о той знаменитой сцене, когда Иса встречается с Мусой, т. е. Мухаммед с Христом. «Нет ли в этой сцене какого-нибудь богохульства?» — осторожно спросил муфтий. Надо обязательно послать ему роман вместе с моими Дневниками. Муфтий получит орден. Но недаром это мероприятие носит и политический храктер. Здесь некая демонстрация равенства конфессий перед властью. И муфтий, и главный раввин России Берл Лазар, и митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Владимир все получат по ордену. Но иерархия между тем расставлена: митрополит — орден «За заслуги перед Отечеством» II степени, раввин — орден Дружбы, а муфтий — орден Почета. Политический балет.

Наконец, нас всех позвали в Екатерининский зал. Я в нем впервые, красоты он необыкновенной, с замечательным куполом, скульптурными барельефами, живописующими век Екатерины. Мне почему-то кажется, что этот зал похож на зал в академии им. Жуковского. Перед входом была еще одна проверка документов. В самом зале, где-то позади всех, расположился, в смокингах и с бабочками, президентский оркестр. После каждого награждения они будут играть что-то вроде мягкого туша. Все сидели в креслах, впереди на столах были разложены награды. Наконец музыка заиграла, вошел президент. Нелегкая у него должность: еще вчера он был, судя по телевизионным сообщениям, во Владивостоке. Потом, когда дело дойдет до меня, я уже с близкого расстояния отмечу про себя, какой он хрупкий и легкий. С этого близкого расстояния понимаешь, что он психически очень мобильный человек и, видимо, отзывчивый. Совсем тихонько я сказал ему: может быть, вы к нам приехали бы? И понял, что он меня помнит. Я шепотом спросил: можно, я скажу два слова? Он шепотом ответил: ну, конечно.

Все вручение проходило по определенному плану. Сначала шли военные летчики, которые получили звезды Героев России, потом пошли артисты и музыканты: С.Любшин, В.Лановой, М.Захаров, А.Малинин. Вторую степень получают Марк Захаров и Николай Петров, по третьей — Андрей Вознесенский и Евтушенко. Евтушенко вспоминает свою мать и рассказывает очень трогательную историю, которую потом возводит до символа. Пока ждали президента, мы с ним поговорили, и он рассказал мне очень полезную для меня, для моего романа, историю, связанную с Пастернаком. Как Пастернак в присутствии жены Зинаиды читал стихи о другой женщине. Самым интересным для меня было вручение ордена или какой-то другой награды машинисту того самого поезда метро, который во время теракта в Москве не растерялся и выводил людей из тоннеля. Этот парень, Владимир Горелов, сидел рядом, и я был горд, что с ним теперь знаком. Теперь самое интересное: легендарный Валентин Варенников, который в 45-м нес на Красной площади Знамя Победы, а после путча отказался от помилования и судился с правительством, получил орден «За военные заслуги». Обращаясь к президенту, он называл его товарищем. В армии это обращение действует до сих пор, а здесь генерал обращался к главнокомандующему. Потом, уже с орденом, несколько слов сказал легендарный академик Евгений Чазов, когда-то министр здравоохранения и врач всех генсеков. Вот что неполно записал я: «Всю жизнь я отстаивал принципы земской и советской медицины, которые в 50-е годы стали эталонными во всем мире. Это вселяло надежды, и я надеюсь, что вы, господин президент, сохраните эти принципы бесплатного здравоохранения». Отважные в России есть люди. Получила орден и ректор Петербургского — Ленинградского университета Людмила Алексеевна Вербицкая. Выступая с кратким словом, она именно так сказала о своем университете, слово «Ленинград» из деликатности перед новой властью не было забыто. И мне это понравилось. Я познакомился с госпожой Вербицкой в самом конце церемонии, когда внесли бокалы с шампанским и все теснились к президенту. А я в этот момент подошел к министру обороны. Он действительно филолог, слухи не подвели, но, оказывается, у него еще есть образование, наверное, военное. А как филолог Иванов — германист. Получили награды и директора, чаще всего, читай, владельцы некоторых фирм. В частности, руководитель пивного концерна «Балтика».

Но я пропустил себя и момент своего собственного награждения. Похоже, я немножко растерялся, потому что в какой-то момент не повернулся к фотографу, как было вначале предписано распорядителем. А сказал я буквально следующее, вспомнив нашего самого известного выпускника последней поры — Евг. Евтушенко. Я не забыл, как его мать Зинаида Куприяновна, когда он получил диплом, сказала, обращаясь к сыну: «Наконец-то, Женя, ты получил диплом советского вуза, а советское образование, как известно, — лучшее в мире».

Шампанское было замечательного сорта. Церемония действительно возвышенная; над залом, в тяжелом взмахе крыльев, как бы проплыла Россия. Но обо всем этом хватит, продолжается обычная жизнь.

Вот что поместила «Независимая газета» по поводу телевизионных событий. Вернее, что я думаю об этих событиях. Смотрю-то я очень мало, но, кажется, попадаю.

«Две поп-звездына этой неделе привлекли к себе внимание: сэр Пол Маккартни, который говорит, что в обычной жизни живет жизнью обычного гражданина, и региональный певец Филипп Киркоров, который называет себя «звездой» и требует, чтобы никто и думать не смел о фрагментах вторичности в его творчестве. Оба из народа, но один из той его части, которую русская интеллигенция презрительно называла — мещане. Ширится интернет-движение бойкотировать ласкового Филю. Вливайтесь!

Несмотря на оглушительные известия о губернаторе Лисицыне — да что же за дела, как губернатор, так сомнительные дела, все же передачао цветах на 1-м канале — лучшая передача недели. Здесь не только ассоциативное воспоминание о народном любимчике Чубайсе, но и модель почти любой мафии: билетной, энергетической, фруктовой, а может быть, и телевизионной. Главный же момент этой модели — государству это не нужно! Не хотят ребята, даже, несмотря на повышение окладов министрам, с этим возиться. Или?.. Сюжет с Лисицыным занимательный — с крупным планом губернаторской туфли и любовью к бильярду».

Из Кремля вернулся на работу с орденом на груди, всем орден показал, провел аттестацию переводчиков, которая, как обычно, прошла успешно. Сложности есть только у Рощина, который просто не ходит. Постараюсь как-то его спасти, если можно будет, переведу на повторное обучение к Апенченко, на переводчика парень не вытянет, но пусть хоть станет журналистом. С отцом несчастье, ему ампутировали ногу, у самого астма. К людям с астмой у меня повышенное чувство жалости. Я свою астму допустил исключительно по собственному разгильдяйству. Работать мне, видите ли, было интереснее, чем лечиться.

Встретился с Романом Мурашковским, мужем Ренаты Григорьевны, который вернулся из Нью-Йорка в Москву. Попили чаю у меня в кабинете, мое письмо о создании совместного дела, т. е. творческого семинара в Америке, Ренату Григорьевну заинтересовало.

Уже дома, до отъезда на дачу, посмотрел передачу «Основной инстинкт» с Киркоровым и девушкой-журналисткой из Ростова. Киркоров услаждал зрение телезрителей из Болгарии. Все это было довольно гнусно. Защищали Филиппа Бедросовича два депутата Госдумы — Кобзон и Розенбаум и беллетристка Дарья Донцова. Я понимаю, в силу своей деятельности и ее характера, все трое настрадались от журналистов. Ее защищал парень с армянской фамилией, который ведет рубрику в «МК», здесь тоже понятно и понятен характер прикормки. Девушка-журналистка вела себя мужественно, хотя в какой-то момент заплакала. Ее слезы «защитники» Киркорова сразу расценили цинично, как пиар, ни капли искренности у них и ни капли совести. Мне понравилась позиция Димы Быкова. Правда, Кобзон обвинил его в том, что он под русской фамилией скрывает свою еврейскую сущность. Дима сказал, что носит фамилию матери, что и всем было ясно, но не жены же. Потом он встал и ушел, как бы уже этим подвергая бойкоту и Киркорова, и всю компанию. Эта позиция очень серьезна, ни от кого поп-звезда не зависит так, как от журналистов. Но если бы у журналистов хватило мужества.

26 июня, суббота. На дачу приехал вчера невероятно поздно. Дорогу от МКАД до Внукова превращают уже несколько лет в нечто единственное и образцовое, ведь по ней все время туда и обратно ездят правительство и президент. А если делать, то делать с русским размахом. Одно полотно, машины едут одна за другой впритык, много аварий. Ехал по обочине или по встречной. Все равно там, где обычно я еду два часа, я ехал четыре. Не успел открыть дом и кухню, поставить чайник, как на пороге Галя Шимитовская: нас обокрали. Я пошел через калитку к соседям. Здесь встретил раздраженного, как всегда, когда что-то неприятное касается его, Володю. В этих случаях он готов на все и на любые предположения. Украли дорогие инструменты, в том числе электролобзик и еще какой-то прибор. В том числе какие-то остатки продуктов, вермишель, немножко риса, картошки, луковицы, специи. Я сразу подумал, что это бомжи, они обычно ценят специи и изысканную домашность.

Вечером по телевидению была передача Александра Герасимова «Личный вклад». Там был очень занятный кадр, где чередовался показ ужасных событий в Ингушетии, когда боевики всю ночь держали в осаде Назрань, и антитеррористические маневры на Дальнем Востоке. С самолета сбрасывали танки, летали вертолеты, стреляли пушки, выбрасывая через дула, десятки и сотни тысяч рублей. Солдаты обедали вместе с президентом: солдатский обед с традиционным компотом. Легко в учении, тяжело в бою. Бедный Путин, ему за все приходится брать ответственность.

Весь день работал над Дневником, как же это меня изводит!

У меня собралась уже стопочка бумаг, связанных с тем шухером, который Путин навёл в деле присуждения Государственных премий. Кажется, та безответственная «малина», которая царила, заканчивается. По крайней мере, нашим деятелям искусства, в частности, особенно хорошо подлизывающимся к власти, станет значительно труднее награждать друг друга. В прессе уже есть комментарии по этому поводу, и довольно злые. Все как бы понимали, в чем дело, но помалкивали. Ни в чем по обыкновению не обвиняю В.В. А с него и взятки гладки.

Теперь, вместо двухсот Государственных премий, будет всего шесть: три по литературе и искусству и три по науке. Размер их запредельный: по пять миллионов рублей. Правда, каждая эта премия, в свою очередь, может быть поделена, по русскому обыкновению, на троих. Но всё равно, это не более 18 человек. Награждать будут как бы личность.

Судя по Указу, выдвигать и комментировать будут соответствующие общественные советы — по науке, по литературе, по искусству. Меня вдохновило и то, что высокий, из администрации начальник, разрабатывавший и комментирующий этот Указ президента, обещает внимательно посмотреть эти советы. В президентском совете по искусству люди, за некоторым исключением, облегченного качества. Наверху любят репрезентативные, которые показывают по телевидению, искусства. Конечно, если в них будет введен Киркоров или Верка Сердючка, лучше не станет.

27 июня, воскресенье. Пресса не дремлет, и это может всех только радовать. Какая пресса и с какой степенью точности, с каким ощущением своего долга и доброжелательности? Пресса пишет, как она хочет слышать.

Не успел я приехать с дачи, а у меня в почтовом ящике уже вырезки. Кто их мне кладет, я уже писал. Среди вырезок — Ашот собирает для меня только культуру — есть несколько репортажей о вручении наград в Кремле. Не забыли в них и меня. Вот что пишет корреспондент «Коммерсанта» Андрей Колесников. Статья начинается с опасения корреспондента, что в зале он видит мало привычных ему, и привычных этому залу, лиц. Когда корреспондент пригляделся, то обнаружил, что все не так уж плохо. Как все же высокопринципиальная и неангажированная пресса выдает себя в оговорках и светской болтовне. «Но все-таки посмотришь повнимательнее — и вот же, здесь и режиссер Марк Захаров, и пианист Николай Петров. Все наши!» Как скоро выяснилось, не все. Идет довольно долгое описание церемонии, потом эпизод с Евтушенко, когда он вспоминает свою мать и некую женщину со станции Зима, которая в войну поделилась с ним хлебом, и теперь в памяти поэта женщина эта символизирует Россию. Потом были еще описания, орден получал не один «не наш». Не нашим был художник Шилов. «И только после этого свой орден («За заслуги перед Отечеством» четвертой степени) получил ректор Литинститута Сергей Есин. Стоя у микрофона, он вспомнил ту самую маму поэта Евтушенко, которая отправила сына на станцию Зима, дав тем самым обильную (духовную) пищу для воспоминаний и реминисценций, которые кормят его до сих пор. Через много лет мама пришла в Литературный институт, где ее сыну вручили диплом о высшем образовании.

— Это был диплом советского образца, — заявил Сергей Есин. — Мы гордимся этим качеством и стараемся сохранить его в нашем институте, как и все лучшее, что у нас есть.

То есть получается, что диплом поэту так и не отдали». Вот врун и, главное, врет в прямой речи. Не дай Бог, если Зинаида Куприяновна встретит его когда-нибудь на том свете. Язык вырвет за враньё!

28 июня, понедельник. Пришлось ехать на работу, идет аттестация, и утром первым будет мой семинар. Провел своих с довольно большой строгостью, но все же остался недоволен, хотя и второй курс, но нет ощущения крепости мысли. Я пока надеюсь только на Женю Ильина и, может быть, на Романа Подлесских. На всякий случай застращал и своих любимчиков: Никитина, Аксенова и Олега Иванова. Дай Бог, что-то в них всех проснется, все отчаянно молоды, нет опыта.

Очень странное впечатление произвел семинар С.Чупринина и Т.Бек, там какая-то распря между руководителями и двумя парнями: Стасом Ефросининым и Романом (в свое время фамилию не вставил, а теперь уже и не вспомню). Весь семинар читал свои стихи, и я заметил, что у этих парней стихи не самые плохие, а даже, наоборот, наиболее приближенные к жизни, по крайней мере это не только лирические переживания по поводу половой проблемы, а нечто более значительное, глубокое, а иногда сатирическое. Ребята не без ерничества, думают по-своему и требуют, чтобы их убедительно переубедили. А переубеждать лучше всего практикой.

У меня на столе в кабинете коробка конфет и письмо. Все знают, что сладкое я люблю. Но по себе знаю, что когда кому-нибудь хочешь сделать приятное или как бы отблагодарить, то в первую очередь делаешь это для себя. Собственный залет в будущее. Вот это трогательное письмо. Конфеты передарил, каюсь.

Надписал и отослал с письмами книги муфтию Равилю Гайнутдину и ректору Людмиле Алексеевне Вербицкой. Вместе с Дневниками отослал и книгу Самида Агаева. Но за то, что Самид без моего разрешения не пришел на аттестацию и уехал в отпуск, ему попадет.

В три часа был экспертный совет. Практически разбирали несколько уже разобранных ранее проектов. Наконец-то стали голосовать не поднятием рук. И сразу же Мысина не получила новых денег на свой проект, довольно, впрочем, безумный по отзывам, и зарубили еще одного искателя: это один из работников комитета, конторы по зрелищам и шествиям, который хочет еще и антрепризы. Я, естественно, упрощаю и утрирую.

У В.С. опять температура, но она мужественно сказала мне: это не первый раз, поезжай. У меня еще одна тайная мысль. Я уже пару дней заметил, что у Долли на «локте» задней лапы какой-то нарост, мне кажется, это какой-то нарыв. В Обнинске у меня будет возможность быстро показать собаку ветеринару.

29 июня, вторник. Утром довольно долго писал роман, но движется не так, как у всех, а медленно. Все же решился и повез Долли — у нее абсцесс на лапе. Ей лапу перевязали, выписали таблетки. Я поразился низкой стоимости ветеринарных услуг в провинции, здесь, включая прием у врача и перевязку, все стоило менее пятидесяти рублей. Утром же позвонил В.С., у нее, к счастью, температура спала, все нормально, обещала позвонить вечером. Питаюсь овощами и соевым мясом.

Было несколько звонков из Москвы: архитекторы по поводу ограды, потом С.П. по поводу аттестации Георгиевской, которая пропустила Бог знает сколько. К сожалению, нет Самида Агаева, который должен был дать точную справку о студентке. Самид укатил, никого не предупредив, в отпуск, в Тунис. В конце аттестации я подберу сведения и приму какие-нибудь меры. Я заметил, что наши мастера постепенно начинают распускаться: Приставкин ни разу за все время моей работы в институте не был на заседании кафедры. Многие мастера считают, что их отпуск давно начался. Пишу, расположившись в нижней комнате на диване.

30 июня, среда. Основное, что делает меня раздражительным и злым, это то, что я хронически не высыпаюсь. Теперь я стал раздражаться от своего любимого когда-то словечка «долг». Встал в половине шестого и уже в восемь по утреннему холодку и малолюдству был в Москве, дома. Здесь два часа на разговоры с В.С. и на работу. Долг, долг! Обычные предканикулярные хлопоты с нагрузкой, приказами на переводы и отчисления. В три часа уже поехал на новую комиссию по премиям — это в основном и пригнало в Москву.

Никогда не управляя комиссией, мэрия на этот раз попросила посмотреть возможность коррективов предыдущего решения. В первую очередь, это касается Музея танка Т-34. На прошлом заседании секция изобразительного искусства отозвалась о музее довольно пренебрежительно, именно о самом музее. Но музей организован с поддержкой Людмилы Ивановны Швецовой, и здесь включились дополнительные силы. Музея я не видел, но идея-то сама по себе, независимо от Л.И., прекрасная. Надо иметь, конечно, в виду, что здесь одной из «запевал» была Лариса Васильева, с ее мощными и прямыми связями. Кремлевские жены в действии.

Вторым пунктом нашей переголосовки оказался, как я и предполагал, скульптор Юрий Чернов. Ой, как собственная секция боится этого деятеля! Конечно, скульптор он очень неплохой, я помню его работы 60-х годов. Наверное, звонков и разных движений была здесь масса, секция переформулировала свое представление. Замечательно грустно и мудро вел себя вконец уставший Вл. Андреев. Вот что интересно: впервые на комиссии появилось новое лицо, некая дама, наверное, искусствовед. Она сразу же вступила в бой за Чернова, прочитав нам всем лекцию. Потом, когда все дело, к всеобщему удовлетворению, было сделано, я услышал ее шепот: «Я, как только узнала, что Чернову не дают, сразу полетела». В этой реплике для меня два момента: существование какой-то якобы очереди, которую нарушают, и определенная клановость — нашему не дали. Очень резко по поводу доклада сказал умница Андреев. Я тоже добавил, что из-за неловкости секции нам приходится менять свое решение, что связано с определенными издержками.

Вечером был в «клубе Николая Ивановича Рыжкова». С интересным докладом о Киотском протоколе и так называемом потеплении выступил академик РАН, директор Института глобального климата и экологии Росгидромета Юрий Антониевич Израэль. Все оказалось более чем занимательно. Ни о каком глобальном потеплении пока говорить не приходится, за сто лет это глобальное потепление выражено цифрой 0,6 градуса. Скорее всего, это все обычные цикловые колебания температуры. Точно такая же панама, как и потепление, как и «засорение» атмосферы углекислым газом в результате действия цивилизации. Ломоносов: «Польза от науки сомнительна, а вот вред очевиден». Если тезисно, то под Киотским протоколом нет научного обоснования. Америка, кстати, Киотский протокол не поддерживает и не собирается его подписывать. Без России он в действие вступить тоже не может. Здесь есть, по протоколу, определенные квоты на «засорение» атмосферы, которыми государства могут торговать. Подразумевается, за счет других государств, которые в своей промышленной практике будут, наоборот, к атмосфере относиться бережно. В настоящее время Россия могла бы своими квотами торговать, промышленность потому, что оскудела, нет особых выбросов. Но через несколько лет положение может резко измениться, и тогда мы вынуждены будем платить большие деньги. Практически здесь огромная заинтересованность Евросоюза. Европа хочет торговать своими системами и патентами по очистке выбросов. Есть еще несколько соображений. Например, любое потепление для России с ее проблемой отопления — благо. Теоретически повышение углекислого газа в атмосфере приводит к интенсивному росту растений и пр. и пр. вплоть до решения проблемы мирового питания. Именно когда в атмосфере углекислого газа было в десять раз больше, и возникли огромные леса, которые стали источником будущей нефти и газа. Наконец, Россия — это страна, которая поставляет в Европу газ, в свою очередь, при сжигании дающий меньше выбросов, чем любое другое топливо.

Н.И. Рыжков рассказал, что давно, когда очень серьезно стоял вопрос о повороте Печоры в Волгу, воды которой должны были спасти умирающий Каспий, а Каспийское море мелело стремительно, он получил письмо, где один из специалистов об этом самом цикличном движении уровней Каспия и говорил: «Бойтесь Каспийского моря». А потом, через несколько лет Каспийское море принялось стремительно повышаться, и уже сейчас можно говорить о затоплении многих прибрежных земель, о заболачивании, о переносе населенных пунктов.

Как всегда, всех по очереди поднимали во время ужина. Я чего-то сплел о климате культуры и этике, Людмила Михайловна, с которой я был на этом вечере, сказала: «Вас никогда нельзя застать врасплох». Во время застолья, продолжая все ту же тему, поразительную историю рассказал Анатолий Карпов. О том, как хитроумным способом совсем недавно был приватизирован знаменитый шехтелевский особняк дома на Никитской, где когда-то жил Горький. Сначала поменяли адрес, поменяли таким образом, чтобы особняк выпал из какого-то реестра (например, дом 6 дробь 2 поменяли сначала на 2 дробь 6, а потом дробь выбросили). Сейчас пойдут суды и разная возня. Но все это свидетельствует о нечистоплотности чиновников и о том, что никак не могут исчезнуть хитроумные люди, готовые на все.