Дневник безумного старика

Глава четвёртая

13 сентября.

Продолжаю вчерашнее. Жена подступила с ножом к горлу:

— Сацуко не могла сама приобрести такую вещь.

Я молчал.

— Когда ты купил Сацуко этот камень?

— Разве не всё равно?

— Нет, не всё равно. Во-первых, откуда у тебя такие деньги? Ведь ты сказал Кугако, что много приходится тратиться и ты не можешь дать взаймы.

Я молчал.

— Это и есть эти траты?

— Да.

Жена и Кугако были настолько потрясены, что не могли вымолвить ни слова.

— Это значит, что для Сацуко у меня есть деньги, а для Кугако нет.

Я ошеломил их, но в тот же миг придумал удачное оправдание.

— Разве ты не была против, когда я хотел снести старый флигель и построить новое здание?

— Конечно, была против. А кто бы согласился пойти на такую непочтительность к памяти родителей?

— Мои родители радуются в могиле, какая у них почтительная невестка. А я таким образом сэкономил деньги, предназначаемые для постройки дома.

— Если и сэкономил, для чего было покупать Сацуко такую дорогую вещь?

— А что в этом плохого? Я выкинул деньги не на постороннего человека, я купил драгоценность для любимой невестки. Это доброе дело. Если бы мои покойные родители узнали об этом, они бы только похвалили меня.

— Но ты потратил не все деньги, отложенные на перестройку дома? Наверное, кое-что осталось?

— Конечно, осталось. На камень я потратил лишь часть из них.

— А что ты хочешь делать с остальными?

— Это моё дело. Пожалуйста, не вмешивайся в мои планы.

— И всё-таки, на что ты хочешь их употребить? Просто я хочу знать.

— Да что-нибудь сделаю. Она говорит, что хорошо бы в саду построить бассейн, поэтому сначала сделаю бассейн.

Жена моя ничего не сказала и с удивлением уставилась на меня.

— Разве можно так быстро построить бассейн? — встряла Кугако. — Ведь уже осень.

— Требуется время, чтобы высох бетон. Если начать сейчас, через четыре месяца кончат. Сацуко всё узнала.

— Значит, бассейн будет готов зимой.

— Поэтому спешить не стоит. Можно потихоньку начать, и к марту-апрелю следующего года работы будут кончены. Но мне хотелось бы, чтобы кончили пораньше, — я хочу видеть, как она будет довольна.

После этого и Кугако не произнесла ни слова.

— Сацуко не согласна на маленький бассейн, какой обычно бывает в частных домах. Она хочет по меньшей мере 20 метров в длину и 15–16 в ширину. В противном случае невозможно исполнить её коронный номер из балета на воде. Она обещала показать мне его в сольном исполнении. Для этого я и собираюсь строить бассейн.

— Но это будет совсем неплохо. Когда в доме будет бассейн, Кэйсукэ будет очень доволен, — сказала Кугако.

— Его мать совсем не думает о нём, — вмешалась жена. — Даже чтобы помочь Кэйсукэ с уроками, она наняла какого-то студента. И дед его такой же. Бедный ребёнок!

— Но когда бассейн будет готов, Кэйсукэ сможет плавать. И мои дети будут приезжать из Цудзито, если вы позволите.

— Конечно, конечно. Пусть приезжают, когда захотят.

Такого удара я не ждал. Не могу же я запретить Кэйсукэ и чертенятам из Цудзито плескаться в бассейне! Однако до конца июля они ходят в школу, а в начале августа убираются в Каруидзава. А вот что мне делать с Харухиса?

Я ждал вопроса, во сколько обойдётся эта затея, но жена и Кугако были в таком замешательстве, что забыли о таком важном обстоятельстве. Я облегчённо вздохнул. Но дело было не только в том. Жена и Кугако, без сомнения, собирались, ведя непрерывную атаку, сначала выудить у меня признание насчёт кошачьего глаза и, поставив меня в тупик, перейти к отношениям между Сацуко и Харухиса. Но этот вопрос был слишком серьёзным, и они так и не решились затронуть его, боясь по оплошности не ляпнуть чего-нибудь лишнего. Я же стал отвечать им в несвойственном мне властном тоне, и они не смогли перейти к этому пункту. Но рано или поздно они к нему вернутся…

Сегодня, 13 сентября, — благоприятный день, и вечером Дзёкити и Сацуко приглашены на свадьбу. В последнее время они редко ходят куда-нибудь вдвоём. Дзёкити надел смокинг, Сацуко — парадное кимоно. Хотя уже сентябрь, всё ещё очень жарко, и она могла бы надеть европейское платье, но почему-то решила идти в японском. Это тоже в последнее время редкость.

На подоле белого крепдешинового кимоно изображены ветви деревьев разных оттенков: от чёрного до серого, вокруг них голубые тени. Сквозь ткань просвечивает синяя подкладка.

— Ну как? Пришла вам показать.

— Стань, пожалуйста, боком. Повернись спиной.

Двусторонний пояс из шёлкового газа, по синему фону с редкими серебряными нитями выткан жёлтым и золотом узор наподобие рисунка на фарфоре в стиле Кэндзан[65]. Бант несколько меньше, и концы его свисают ниже, чем носят обычно. Лента, поддерживающая бант, из шёлкового газа двух цветов: белого и бледно-розового, а шнурок поверх пояса — из золотых и серебряных нитей. На пальце кольцо с тёмно-зелёной яшмой. В правой руке маленькая сумочка, украшенная бисером.

— Ты редко надеваешь кимоно, а тебе идёт. Очень хорошо, что ты не надела ни серёг, ни ожерелья.

— Вы тонкий ценитель.

Вслед за Сацуко появилась О-Сидзу с коробкой с сандалиями, которые она поставила перед госпожой. Сацуко пришла ко мне в шлёпанцах, чтобы нарочно передо мной надеть сандалии из серебряной парчи на тройной подошве, с розовой внутренней стороной ремешка. Они были новёхонькие, и Сацуко никак не удавалось просунуть ремешок между пальцами. О-Сидзу на корточках, обливаясь потом, возилась с ним. Наконец, сандалии были надеты, и Сацуко прошлась передо мной. Она гордится тем, что в носках щиколотки у неё почти незаметны. Вполне возможно, она явилась в кимоно, чтобы мне это показать…

16 сентября.

До сих пор стоит страшная жара, необычная для середины сентября. Может быть, поэтому ноги всё время тяжёлые и отекают от голени до ступни, особенно подъём. Если нажать около пальцев, получаются страшные глубокие впадины, которые долго не проходят. Четвёртый и пятый пальцы на левой ноге совершенно парализованы и так распухли, что снизу похожи на виноградины. Тяжесть в икрах и лодыжках ужасная, но особенно в подошвах. У меня такое чувство, как будто к ним приклеили какие-то железные пластины, и не только на левой ноге, а на обеих. Ходить трудно, опухшие икры касаются друг друга. Когда, спускаясь с веранды, я собираюсь надеть гэта, мне это не удаётся, я всё время шатаюсь, ставлю ногу на камень в месте для снимания обуви, а иногда ступаю прямо на землю, и подошва ноги пачкается. Такое бывало и раньше, а сейчас сплошь и рядом. Сасаки беспокоится, каждый раз укладывает меня на спину и, сгибая колени, проверяет, нет ли признаков бери-бери. Кажется, нет.

— Не попросить ли доктора Сугита сделать детальное обследование? — говорит она. — Уже давно не снимали электрокардиограмму, надо снять. Меня очень беспокоит, что йоги отекают.

Сегодня утром произошло ещё одно происшествие. Я гулял по саду с Сасаки, которая держала меня за руку, и шотландская овчарка, сидящая обычно в своей конуре, по несчастной случайности неожиданно бросилась на меня. Ей хотелось всего лишь поиграть, но когда она ни с того ни с сего налетела на меня, я испугался. Мне показалось, что это дикий зверь. Я не смог устоять и упал навзничь на клумбу. Особенно не ушибся, но когда ударился затылком о землю, в голове зазвенело. Встать сразу я не мог, только через несколько минут подобрал палку и, опираясь на неё, кое-как поднялся. Повалив меня, собака бросилась к Сасаки. Услышав крики сиделки, в сад выбежала Сацуко в неглиже и, грозно посмотрев на собаку, крикнула: «Лесли, ко мне!» Овчарка немедленно успокоилась и, виляя хвостом, пошла за ней в конуру.

— Не ушиблись ли вы? — спрашивала Сасаки, отряхивая на мне кимоно.

— Не ушибся, но когда такая большая собака бросается на старика, который и так нетвёрдо держится на ногах…

— Хорошо, что вы упали на клумбу.

Вообще-то я и Дзёкити любим собак, и раньше они у нас были, но, как правило, маленькие: эрдельтерьеры, таксы или шпицы, — а после женитьбы Дзёкити завёл большую. Приблизительно через полгода после свадьбы он сказал: «А не завести ли нам борзую?» — и у нас появилась великолепная собака. Пригласили дрессировщика, и он её дрессировал, не пропуская ни одного дня. Но с ней было много хлопот: кормить, купать, чистить щёткой, — моя жена и прислуга непрестанно роптали, но Дзёкити и дела было мало (в своё время я писал об этом в дневнике). Потом мне стало ясно, что собаку хотел не Дзёкити, а Сацуко, и она выклянчила её у мужа, но поначалу я этого не подозревал. Через два года борзая заболела чумкой и околела от воспаления мозга. После этого Сацуко сама заявила, что вместо неё хочет купить другую борзую, и обратилась к собачнику. Она дала новой собаке кличку Купер и очень её любила. Выезжая на машине с Номура, она обязательно брала её с собой, гуляла с ней по улицам, и прислуга судачила, что молодая хозяйка любит Купера больше, чем Кэйсукэ. Но, по-видимому, ей всучили старую собаку, потому что очень скоро Купер заболел филариозом, произошёл застой лимфы, и он околел. Нынешняя овчарка — её третья собака. Согласно её родословной, отец её родился в Лондоне и звали его Лесли. Решили и щенка назвать так. Об этом я тоже должен был в своё время подробно писать в дневнике. Сацуко любит Лесли не меньше, чем Купера, но, кажется, Кугако всё время подстрекает мою жену, и вот уже два-три года только и разговоров, что лучше бы не держать в доме такую большую собаку.

Причина выдвигается следующая. Два-три года назад у меня ноги не болели, поэтому, если даже большая собака и бросилась бы на меня, ничего страшного бы не произошло, а сейчас моё здоровье пошатнулось. Какое там собака, меня и кошка собьёт с ног. В саду не одни только клумбы, тропинка там отлого спускается, там есть и лестница, и камни на дорожках. Если бы собака бросилась на меня где-нибудь там, я мог бы сильно расшибиться. Чем бы всё это кончилось? У одного старика (имярек) под ногами крутилась немецкая овчарка, он сильно расшибся, его отвезли в больницу, и до сих пор — вот уже три месяца — он в гипсе.

— Скажи сам, что собаку надо убрать. Я намекаю, но Сацуко не обращает никакого внимания, — жалуется жена.

— Она так её любит. Как же я скажу, чтобы она избавилась от неё?

— Да, но здоровье дороже.

— Если даже я скажу, куда деть такую большую собаку?

— Наверняка можно найти любителя.

— Была бы ещё маленькая, а такую большую трудно пристроить. К тому же мне самому Лесли нравится.

— Ты боишься рассердить Сацуко. Было бы лучше, если бы ты расшибся.

— Скажи ей сама. Если она согласится, я возражать не буду.

Жена моя сказать Сацуко ничего не может. Молодая хозяйка день ото дня становится влиятельнее, чем моя жена; из-за собаки может разразиться скандал, и жена опасается сделать промах, который привёл бы к войне.

Если говорить правду, я сам недолюбливаю Лесли. Я отдаю себе отчёт, что подольщаюсь к Сацуко. Когда я вижу, что она с Лесли куда-то едет, у меня портится настроение. Когда она уходит с Дзёкити — это естественно; с Харухиса — ничего не поделаешь; но к Лесли я даже ревновать не могу, и это меня бесит. При всём том у собаки аристократический вид, в ней чувствуется порода. Она более красива, чем черномазый Харухиса. В машине Сацуко сажает её рядом с собой, тесно прижимается к ней. То вцепится зубами в её шею, то трётся щекой о её морду. Даже прохожим на улице видеть такое неприятно.

— На улице она ничего подобного не делает, это только перед вами, — сказал мне Номура.

Наверное, она хочет поддразнить меня. Однажды я хотел подольститься к Сацуко и в её присутствии скрепя сердце стал ласково говорить с Лесли и бросил ему за загородку конфеты. Тут Сацуко начала серьёзно выговаривать:

— Что ты делаешь! Пожалуйста, сам ничего ему не давай. Посмотри, он выдрессирован так, что не ест того, что ты ему дал!

Она вошла к Лесли и нарочно начала его ласкать, тереться щекой, только что не целовать. Вспоминаю, как она с ухмылкой смотрела на меня, как будто говоря: «Или ты ревнуешь?»

Если бы я расшибся, это не было бы слишком дорогой ценой за наслаждение, которое она мне доставляет, и если бы я умер, я был бы счастлив. Но пусть растопчет меня она, а не её собака!

В два часа пришёл господин Сугита. Лучше бы он пришёл в другой день: Сасаки сразу же рассказала ему о случае с собакой.

— Столько натерпелись!

— Это всё пустяки.

— Во всяком случае давайте посмотрим.

Уложив меня в постель, он внимательно осмотрел руки и ноги. Плечи, локти и колени болят от ревматизма, они болели и раньше, и Лесли тут ни при чём. К счастью, моё падение не причинило никакого вреда. Несколько раз доктор простукал мне грудь, осмотрел спину, заставил глубоко дышать, при помощи портативного аппарата снял электрокардиограмму.

— Особенных причин для беспокойства нет, я пришлю попозже результат, — сказал он на прощание.

Вечером получил результат: «Как показывает электрокардиограмма, особенных отклонений от нормы не наблюдается. Есть кое-какие аномалии, связанные с возрастом. По сравнению с прошлой кардиограммой ухудшений нет. Надо было бы сделать анализ почек».

24 сентября.

Сасаки просила разрешения сегодня вечером поехать повидаться с ребёнком. Она уезжала в прошлом месяце, и отказать нельзя. Сказала, что вернётся завтра в первой половине дня, но, к сожалению, завтра воскресенье. Чтобы видеться с ребёнком, суббота и воскресенье для Сасаки наиболее удобны, но мне надо было спросить, что думает Сацуко. Ещё в июле моя жена отказалась замещать Сасаки.

— Ладно. Госпоже Сасаки это доставит удовольствие, окажи ей эту милость.

— А ты согласишься побыть со мной?

— Почему ты это спрашиваешь?

— Завтра ведь воскресенье.

— Знаю. Ну и что?

— Тебе, возможно, всё равно, а Дзёкити в последнее время только и знает, что путешествует…

— Ну и что?

— Он так редко бывает дома в субботу и воскресенье.

— И что дальше?

— Ему захочется понежиться утром в постели с жёнушкой.

— Беспутному отцу захотелось позаботиться о сыне?

— Чтобы искупить свои грехи…

— Ты слишком предупредителен. Для Дзёкити это была бы медвежья услуга.

— Как это?

— Не надо беспокоиться. Сегодня ночью я заменю госпожу Сасаки. Ты просыпаешься рано, и как только ты встанешь, я смогу пойти к нему.

— Да, но когда ты будешь входить, ты его разбудишь.

— А может быть, он всю ночь не будет спать и ждать меня?

— Твоя взяла.

Вечером в половине десятого принял ванну и в десять лёг. Как и в прошлый раз, О-Сидзу по её приказанию принесла плетёный стул.

— Ты опять будешь так спать?

— Об этом не беспокойся, замолчи и спи.

— Лёжа на этом стуле, ты простудишься.

— Чтобы не простудиться, я велела принести несколько шерстяных одеял. О-Сидзу знает, что делать, на неё можно положиться.

— Если ты простудишься, я буду виноват перед Дзёкити, и не только перед Дзёкити.

— Отстань. По твоему лицу видно, что тебе нужно принять адалин.

— Две таблетки не действуют.

— Неправда. В прошлый раз сразу подействовали. Не успел проглотить, как спал мёртвым сном. Рот широко раскрыт, слюни текут.

— Смотреть, наверное, было противно.

— Сам можешь представить. А почему, когда я ночую здесь, ты их не снимаешь?

— Мне лучше их снимать, но при этом лицо у меня становится старым и мерзким. Когда со мной жена или Сасаки, мне это всё равно.

— Ты думаешь, что я тебя не видела в таком виде?

— А разве видела?

— В прошлом году у тебя были спазмы, и полдня ты находился в состоянии комы…

— И ты меня в то время видела?

— Совершенно всё равно, надеваешь ли ты челюсти или нет. Скрывать это — смешно.

— Да я и не думаю ничего скрывать, только я не хочу, чтобы другим было неприятно.

— Неужели тебе кажется, что с надетыми челюстями ты можешь скрыть свой вид?

— Ладно-ладно, сниму. Смотри теперь, какое у меня лицо.

Я встал с кровати и подошёл к Сацуко. Стоя к ней лицом, я снял обе челюсти и положил их в коробку на ночном столике. Потом нарочно сильно сжал дёсны, так что лицо очень уменьшилось. Расплющенный нос навис над губами. Даже шимпанзе был бы красивее меня. Я несколько раз сжимал и разжимал дёсны; раскрыв рот, болтал жёлтым языком и решительно предстал в самом гротескном виде. Сацуко пристально на меня смотрела, потом вытащила из ящика ночного столика ручное зеркало и поднесла к моим глазам.

— Мне-то всё равно, какое у тебя лицо. А сам ты его хорошенько разглядывал? Если нет, посмотри. Вот как ты выглядишь. Как оно тебе кажется?

— Старое и мерзкое…

Я перевёл глаза со своего отраженья на Сацуко. Кто бы поверил, что мы оба относимся к одному виду живых существ? Чем уродливее казалось мне собственное лицо, тем великолепнее представлялась Сацуко. Я с сожалением подумал, что выгляжу недостаточно безобразным, тогда бы она была ослепительной красавицей.

— Ну спать, спать! Быстренько в постель!

— Принеси мне адалин, — сказал я, ложась.

— Сегодня ночью ты опять не сможешь заснуть.

— Твоё присутствие меня всегда возбуждает.

— Ты ещё чувствуешь какое-то возбуждение, поглядев на своё лицо?

— Посмотрев на себя, я перевёл глаза на тебя — и страшно возбудился. Понимаешь ли это состояние?

— Нет, не понимаю.

— Чем я безобразнее, тем ты красивее.

Она не слушала меня и пошла за адалином. Вернулась с американской сигаретой Kool.

— Открой рот пошире. К этому лекарству нельзя привыкать, поэтому сегодня только две таблетки.

— Не дашь ли из своего рта?

— Вспомни о своём лице.

Она взяла в руку таблетки и сунула мне их в рот.

— С каких пор ты стала курить?

— В последнее время покуриваю тихонько на втором этаже.

В её руке сверкнула зажигалка.

— Вообще-то мне курить не хочется, но это как принадлежность туалета. А сейчас хочу отбить неприятный привкус…

28 сентября.

…В дождливые дни руки и ноги страшно болят, и я накануне чувствую, что пойдёт дождь. Сегодня утром рука гораздо больше занемела, ноги тоже отекли больше, чем обычно, и стоять трудно. Мне казалось, что я вот-вот упаду, и я боялся свалиться с веранды. Рука онемела до самого плеча, — уж не парализует ли половину тела? Вечером, часов в шесть, рука стала ужасно мёрзнуть и потеряла чувствительность, как будто я погрузил её в ледяную воду. Собственно говоря, это не называется нечувствительностью: она мёрзла так, что я чувствовал боль. Но все, кто прикасался к моей руке, говорили, что она тёплая, как обычно. Только я один ощущал непереносимый холод. Раньше такое тоже случалось, но большею частью (хотя и не обязательно) холодной зимой. А сейчас середина сентября, и в такое время ничего подобного не бывало. Знаю по опыту, что в таких случаях надо намочить большое полотенце в горячей воде, замотать им всю руку, поверх закутать толстой шерстяной фланелью и ещё приложить две платиновых грелки. Минут через десять полотенце становится холодным, его надо опять намочить в кипятке, кастрюлю с которым надо держать около кровати. Так повторить пять-шесть раз. Чтобы вода не остывала, надо из чайника постоянно подливать в кастрюлю горячую. Сегодня тоже это делали несколько раз, и в конце концов я почувствовал небольшое облегчение.