Дневник грабителя

31 Справедливые папаши-копы

Почему я не постарался бежать быстрее?

Почему мы не согласились выпить чайку с этими двумя старушками? Почему не погуляли где-нибудь с полчасика, прежде чем приступать к обчистке того дома? Почему я послушался Олли? И почему, черт возьми, они постоянно забирают мои башмаки?

Все эти вопросы крутятся в моей голове, когда я лежу один в темной камере.

О том, какой мне грозит срок, что скажет Мэл, когда обо всем узнает, как там, в тюрьме, на самом деле, я еще не задумываюсь.

Я сгибаю ноги, подтягиваю колени к подбородку и накрываюсь небольшим драным одеялом, пытаясь согреться. Ничего не получается.

Как там Олли, интересно? — мелькает в моем сознании очередной вопрос. И чем занимается сейчас Чарли?

А Мэл? Как она воспримет новость?

О тюрьме я размышлял в своей жизни немало. Наверное, это естественно для всех людей, занимающихся тем, чем я. Но до настоящего момента, до данной конкретной секунды, я никогда не воспринимал тюрягу как нечто, непосредственно меня касающееся.

Мне становится страшно, и я ничего не могу с собой поделать. Я задумываюсь, как сейчас чувствует себя Олли. Так же, как я? Конечно, когда мы вновь с ним увидимся, наболтаем друг другу кучу ерунды, скажем, что, попавшись, ничуть не испугались и тому подобное. Но в камере в данное мгновение я один, и мне страшно.

Я надеюсь, что нас с Олли посадят в одну тюрьму. Надеюсь, что не разревусь, когда меня поведут вниз по ступеням. Я надеюсь, что, пока меня нет, Мэл хоть иногда будет обо мне вспоминать.

Почему я не бежал быстрее?

Скоро должен прийти Чарли. Расскажет, на что мне настраиваться. Быть может, на шесть месяцев или даже на целый год.

Целый год? Черт!

Сидеть в течение года в подобной каморке! И все это время выполнять чьи-то указания. И не пить. Хоть бы мне дали всего шесть месяцев. Шесть месяцев я еще выдержу, год — ни за что.

А если нас засадят не на полгода и не на год, а на полтора? У меня леденеет сердце. Полтора года! Два футбольных сезона. Нет, этого я не переживу, я точно знаю. Максимум год, год — еще куда ни шло.

У меня страшно замерзли ноги.

А мой дом? — продолжаю думать я. Дом у меня точно отнимут. И все, что в нем. Быть может, они выпустят нас на время под залог, пока не состоялся суд? Тогда я сбегу, черт возьми, определенно сбегу. Во Францию, года на два. Для этого в наши дни даже паспорта не требуется. Там я смог бы найти какую-нибудь работу — на виноградниках или в баре, что-нибудь в этом роде. Стал бы зарабатывать деньги, жить тихо и спокойно, тогда никто ни о чем и не догадался бы. Язык бы выучил, загорел бы. И Олли взял бы с собой. А может, и Мэл тоже. Она любит Францию, даже немного знает французский. Франция. Неплохая идея. Очень даже неплохая идея.

В таком случае матери, конечно, придется выложить на залог и потерять определенную сумму, но ведь я верну ей эти деньги. Она непременно согласится мне помочь. Интересно, откладывали ли они хоть понемногу на черный день? И согласились бы забирать меня под залог, если бы узнали, что я намереваюсь сбежать?

А что, если мне дадут всего три месяца? Три месяца — это не страшно, я с легкостью отсидел бы такой срок. Зачем тогда бежать? Но как я узнаю сейчас, сколько получу? А если это будет и впрямь три месяца, а я все же сбегу и меня поймают? Тогда увеличат срок до года или даже до полутора лет. Черт! Может, существует какой-нибудь способ выяснить, сколько тебе грозит, еще до суда? Или это невозможно? Если бы я был посмелее, то точно махнул бы во Францию, но, с другой стороны, бежать не имеет смысла, если отсидеть придется всего каких-нибудь три месяца.

Я задумываюсь о том, как там, в тюрьме, на самом деле.

Уж точно совсем не так, как описывает Роланд. Если верить его словам, отсидка — это сплошное гребаное чаепитие. Но я чувствую, что там все совсем по-другому. Что там ужасно. В камерах сидят по трое, гадят на виду у тех, с кем даже не знаком, моясь в душе, смотрят друг другу в спины. Уверен, это сплошной кошмар.

Почему мы не пошли в гости к тем старушкам? С ними мы были бы в безопасности. Смылись бы с улицы, выпили бы по чашке чая, вызвали бы такси. И почему я постоянно слушаю Олли?

Интересно, как он там? Возможно, заснул. Вот бы и мне поспать. Вот бы выбраться отсюда. Вот бы лежать сейчас в кровати рядом с Мэл.

О, Мэл. Как бы я хотел, чтобы ты была сейчас со мной. Как бы хотел повернуть время вспять, помириться с тобой. О, Мэл, моя сладкая красавица. Прости меня.

Чарли появляется в начале третьего. Атуэлл впускает его и на некоторое время оставляет нас вдвоем.

— Привет, Чарли.

— Привет, Адриан. Как себя чувствуешь?

— Ноги замерзли, — говорю я.

— Не беспокойся, через минуту мы пойдем беседовать с сержантом Хейнсом. Я попрошу сержанта Атуэлла принести тебе ботинки.

Чарли стучит в дверь и просит Атуэлла вернуть мне обувь. Тот выполняет его просьбу. Пока я обуваюсь, Чарли садится на стул и начинает разговор. Раньше все происходило иначе — разговаривать постоянно пытался я, он же только задавал мне по нескольку вопросов. На сей раз все по-другому. Чарли заговаривает приглушенным шепотом, никогда в жизни он не беседовал со мной подобным образом.

— Ты должен все сделать так, как я скажу. А пока я не подам тебе знак, вообще молчи. И пообещай, что на сей раз не будешь когда надо и не надо раскрывать свой рот. Ты все понял?

— Что происходит, Чарли? — спрашиваю я.

— Тебе грозит тюрьма, Адриан. Год или даже два. Но у нас есть возможность выкрутиться, естественно, если ты в этом заинтересован. Ты в этом заинтересован?

— Возможность выкрутиться? О чем ты?

Два года, отдается запоздалым эхом в моей голове. Черт возьми.

— Перестань задавать вопросы, Адриан. Я жду ответов. Ты готов сесть в тюрьму? Да или нет?

Я смотрю на Чарли, пытаясь догадаться, к чему клонит этот хитрец. Каким образом ему удастся отмазать меня от тюряги? Неужели хочет, чтобы я настучал на кого-то из ребят, чтобы стал коповским информатором?

Два года! Нет, этого я точно не переживу!

— Ты желаешь избежать заключения, Адриан? Да или нет?

— Да.

— Ты должен строго следовать моим указаниям. Понял?

— Да, — отвечаю я.

— Прекрасно. Мы с тобой оказались в весьма занятной ситуации, Адриан, я бы даже сказал — в исключительной ситуации. У сержанта Хейнса есть к тебе одно предложение.

— Я не стукач, — отрезаю я.

— Адриан, ты опять меня перебиваешь. Если ты продолжишь вести себя подобным образом, все испортишь. Но чтобы успокоить тебя, я заранее говорю: сержант Хейнс не ждет, что ты будешь на кого-то ему стучать. Он желает прямо противоположного: чтобы ты молчал. Чтобы, если выйдешь отсюда, никому не говорил ни слова. Никому, слышишь? Даже родной матери.

— Об этом пусть не волнуется. Матери я и так никогда ничего не рассказываю.

— Адриан.

— Прости. Продолжай.

— Хейнс хочет заключить с тобой сделку: если ты ничего никому не скажешь, ничего не станешь предпринимать, то можешь быть свободен. Все очень просто. Верь, не верь, но это правда. Решение за тобой.

Я ничего не понимаю. И ума не приложу, почему Соболь собирается меня отпустить. Взять и отпустить после стольких лет? И с какой это стати Чарли заговорил о нем так по-доброму? Я ровным счетом ничего не понимаю. От меня явно что-то утаивают — что именно, я не знаю.

Но задавать вопросы боюсь, так как не хочу все испортить.

У меня есть возможность избежать заключения. Но что это за возможность?

— А Олли? — спрашиваю я.

— И Олли тоже. Вы оба можете выйти на свободу за обещание молчать. Ты согласен?

Я смотрю на Чарли и по-прежнему ничего не понимаю, но я согласен. Я киваю, внезапно охваченный страхом говорить что бы то ни было.

— Ни о чем не беспокойся, Адриан, положись на меня. А теперь пойдем.

Соболь сидит за столом напротив меня и смотрит в пакет с вещественными доказательствами на оброненную мной в спешке фомку. Весьма продолжительное время он не произносит ни звука. Мы все молчим — и я, и Чарли, и Росс.

Я поворачиваю голову и смотрю на Чарли. Тот кивает и движением губ велит мне продолжать хранить молчание.

Еще через несколько минут Соболь достает фомку из пакета и тщательно протирает ее тряпкой. Я опять гляжу на Чарли, но на сей раз он не подает мне никаких знаков. Соболь кладет фомку в другой пакет и опечатывает его. Потом включает магнитофон, говорит привычные вступительные фразы и смотрит на меня.

— Я показываю подозреваемому фомку, найденную на месте ограбления и помеченную как вещественное доказательство номер один. Мистер Бекинсейл, эта фомка принадлежит вам?

Не успеваю я и пикнуть, как замираю в изумлении: Соболь начинает энергично качать башкой. Я перевожу взгляд на Чарли — он тоже крутит головой. То же самое делает и Росс, а я ничего не понимаю.

— Нет? — спрашиваю я.

Соболь кивает.

— Мистер Бекинсейл, это вы проникли в дом номер четырнадцать на Блейден-Парк-роуд?

Он опять качает головой. Я отвечаю таким же образом.

— Произнесите это вслух для записи.

— Нет, — говорю я.

— Тогда объясните, пожалуйста, почему вы побежали от моих офицеров, когда они обнаружили вас рядом с местом ограбления, а прежде расскажите, что вы вообще там делали.

Я собираюсь выдать какую-нибудь непродуманную ложь в тот момент, когда Соболь подсовывает мне под нос лист бумаги и говорит одними губами: «Прочти».

— Мы с моим другом, мистером Харрингтоном, ехали в «Розу и корону» на встречу с нашим приятелем, мистером Норрисом?

Я корчу недовольную гримасу и поднимаю голову, но Соболь жестом просит меня читать дальше.

— Мы планировали выпить вместе по нескольку кружек пива и пообщаться. По пути наша машина сломалась — что-то случилось с двигателем, и мы решили, что остаток пути пройдем пешком. Увидев офицеров, я побоялся, что они захотят осмотреть мой автомобиль и обнаружат два колеса с изношенным протектором? — Как трогательно. — Вот мы с мистером Харрингтоном и решили побежать, чтобы отвлечь внимание полиции от моей машины. См.

Я таращусь на это «см.» и на отходящую от него стрелку и ничего не могу понять. Соболь прикладывает к лицу ладони и качает головой, а Росс выхватывает лист из моих рук, переворачивает его и снова сует мне.

— Простите, — произношу я и продолжаю читать. — Теперь я понимаю, что мы поступили глупо, и очень сожалею, что отняли у вас столько времени и не остановились по первому требованию.

Соболь убирает ладони от лица и спрашивает, может ли мистер Норрис подтвердить мои слова. Я говорю «да», видя, как все трое начинают кивать.

— Естественно, мы незамедлительно осмотрим вашу машину и проверим, действительно ли покрышки на двух ее колесах изношенные. Допрос окончен в два двадцать девять ночи. — Соболь выключает магнитофон. — См! Ты беспросветный идиот, Бекс!

Он протягивает нам копию записи, я за нее расписываюсь, и мы с Чарли поднимаемся со стульев, хотя я до сих пор понятия не имею, что происходит.

— При других обстоятельствах мы обвинили бы тебя в данной ситуации во всех смертных грехах. — Соболь грозит мне пальцем. — Понял?

— Понял, — отвечаю я. — Но если честно, ни черта я не понял.

Чарли хватает меня за руку, а Соболь просто спокойно уходит.

— Я кое-что объясню тебе, — говорит Росс. — Парней, которые обижают маленьких мальчишек, мы ненавидим еще больше, чем прожженных грабителей вроде тебя. — Я смотрю на него в замешательстве. — Обо всем остальном тебе расскажет мистер Тейлор, когда вы выйдете за пределы участка. Но запомни: о том, что здесь только что произошло, никому ни слова! Только пикнешь — и сразу вернешься к нам. На гораздо более долгий срок, поверь. Итак, джентльмены, все свободны.

Парней, которые обижают маленьких мальчишек, мы ненавидим еще больше, чем прожженных грабителей вроде тебя.

О подробностях этой истории Чарли рассказал нам с Олли по дороге домой. Речь шла о том доме, который мы обработали полгода назад, и о кассете, обнаруженной в видаке Электриком. Более двенадцати человек — вернее, дегенератов, — были арестованы после получения полицией вещественного доказательства. Прислал его Соболю я. Быть может, никто никогда и не догадался бы о том, что вытворяли эти подонки, если бы мы с Олли не обчистили тогда их дом. Сколько еще своих грязных фильмов они отсняли бы? Сколько маленьких мальчишек измучили бы?

Насколько я понял, Соболь, и Росс, и Атуэлл, и все остальные решили, что на сей раз они обязаны нас отпустить. И насколько бы неправдоподобно ни звучал бы мой рассказ, эти кретины действительно отпустили нас. Впервые в жизни я почувствовал, что мы и они — одна команда, и не испытал при этом никаких отрицательных эмоций. Хрен его знает, как им удалось определить, что кассету прислал Соболю именно я, быть может, на ней остались мои отпечатки пальцев. В будущем надо вести себя более осторожно.

В будущем. У меня есть будущее. Без решеток, засовов, заборов из колючей проволоки, без параши. Сегодня утром я возвращаюсь к себе домой. Завтра проснусь в своей собственной кровати, схожу в кабак, прогуляюсь по городу и… может, увижу Мэл.

Я не хочу, чтобы все это у меня отобрали, и не желаю садиться за решетку. Сегодня ночью я осознал, насколько сильно не желаю. Я не могу сесть в тюрьму. Я этого не переживу.

А раз знаю, что не переживу, значит, должен прекратить воровать.

Когда сия мысль приходит мне в голову, я вдруг понимаю, что более важных, чем это, решений еще не принимал ни разу в жизни. И что все остальное — дерьмо собачье.

Мы уже потрепались с Олли и о том, что, попав в камеры, оба ничуть не испугались, и что с легкостью отсидели бы и год, и два, и о других подобных вещах. Но я прекрасно понимаю, что все это бред.

Я не создан для тюряг, я не настолько выносливый, как Роланд, и повторения сегодняшнего вечера не перенесу.

И вот прямо сейчас, сидя на переднем сиденье машины Чарли, я даю себе слово, что подведу черту под прошлой жизнью и заживу, как все.

Здесь же, сидя на переднем сиденье машины Чарли, я решаю, что́ должен сделать.

С самого утра я поеду к Мэл. Скажу ей, что ради нее — и пока не стало слишком поздно — я завязываю с грабежом. Потом помирюсь с ней и займусь поисками работы — настоящей, порядочной работы. Больше никакого воровства, никаких взломов, никаких околачиваний по округе подобно подростку. Я навсегда выхожу из игры. И точка.

А если честно, когда у меня в кармане еще есть деньги, я постоянно даю себе подобные обещания.