Дневник покойника

Глава 5

Последний месяц своей непутевой жизни рецидивист Максим Клоков, которого подстрелил Девяткин, ночевал в частном доме Ивана Клокова – родного дяди со стороны отца. Поэтому визит к дяде значился первым пунктом в плане оперативно-розыскных мероприятий.

Девяткин и сопровождавший его старший лейтенант Саша Лебедев оставили машину на улице, а сами пошли к дому узкой тропинкой, зажатой между двумя заборами. Постучали в железную калитку и стали ждать хозяина, слушая, как по другую сторону забора гремит тяжелой цепью и заходится лаем собака.

Старший лейтенант Лебедев пару дней назад вернулся из Петербурга, где в соревнованиях по вольной борьбе среди сотруджников правоохранительных органов взял золотую медаль в супертяжелом весе. За награду Лебедев заплатил сполна. Его так основательно помяли на борцовском ковре, что на спине живого места не осталось. Правая скула распухла, под левым глазом расплылся синяк, кожа на подбородке была глубоко рассечена и грубо наспех зашита не слишком опытным хирургом. Своего противника Лебедев отправил в больницу.

– А вы уже хорошо со своим костылем управляетесь, – выдал сомнительный комплимент Лебедев. – Быстрее меня бегаете. Да, быстрее.

Если Лебедев говорил начальнику что-то приятное, значит, скоро начнет приставать с просьбой: отпустить его на очередную тренировку или на свидание к девушке. Впрочем, девушка отпадает. С такой физиономией надо отменить все свидания.

– Спасибо, – ответил растроганный Девяткин. – Тебе на тренировку что ли? Или к девушке?

– К массажисту. А потом в бассейн.

– Сегодня не отпущу. Дел полно. А тебя и так с фонарями на работе не найдешь. То ты на соревнованиях медаль получаешь, то в бассейне плаваешь. Живешь как король. Фигурально говоря: ты на лошаде ездишь, а я за тобой дерьмо собираю.

– Ладно, – вздохнул Лебедев. – С массажистом на выходные договорюсь. А правду говорят, будто вас в Париж отправляют? Ну, для обмена опытом с французскими жандармами?

– Хотели отправить, – уныло кивнул Девяткин. – А потом сказали, что в вашем отделе Лебедева постоянно нет на месте. Если еще и Девяткина в Париж командировать, работать некому будет. Короче, меня оставили.

– Выходит, из-за меня? – заволновался Лебедев.

– А ты как думал? – вопросом ответил Девяткин. – Из-за кого же еще?

С другой стороны калитки через вделанный в калитку глазок незваных гостей рассматривал хозяин дома.

– Кто? – тонким голосом, словно подражая ребенку, спросил хозяин.

– Уголовный розыск, – ответил Девяткин. – Открывай, Клоков. Это я тебе час назад звонил по телефону.

Лязгнул запор, дверь отворилась, Клоков испугано глянул на физиономию Лебедева и, решив, что пришли бандиты, друзья покойного племянника, хотел захлопнуть дверь у них перед носом. Но Девяткин успел вставить в проем костыль. Оттолкнув хозяина, он ступил на тропинку, ведущую к большому кирпичному дому.

– Убери овчарку, – сказал Девяткин. – Если эта собака притронется к моей здоровой ноге, считай – все. Тут, на этом вот месте, будут лежать два трупа. Собаки и твой. Кто еще в доме?

– Никого.

Хозяин провел милиционеров через летнюю веранду и длинный коридор на кухню. Девяткин, присев на стул, закурил и стал задумчиво смотреть в окно. Лебедев закрылся в туалете.

– Для того, чтобы вот так запросто вламываться в помещение, где люди живут, надо, так сказать, бумагу иметь соответствующую, – сказал Клоков старший. – У вас есть бумага?

– И бумага и печать. И все прочее, – Девяткин похлопал себя по карману пиджака. – Все тут.

В кармане лежала пачка американских сигарет и презерватив. Сегодняшним вечером намечалось романтическое свидание с одной женщиной, благосклонности которой Юрий Иванович добивался последние десять дней. И, кажется, созревший плод готов упасть прямо в этот самый карман. График мероприятий уже составлен. Сначала ужин в кафе «Фиалка», затем такси и, наконец, квартира Девяткина. На продавленный матрас он утром положил толстое одеяло, так что дефект сразу не заметишь. А, может быть, женщина пригласит его к себе в гости. У нее наверняка уютнее, чем в его холостяцкой конуре. И пахнет цветами, а не пылью. Гипс на ноге делу не помеха, если любовь настоящая…

Девяткин раздавил окурок в пепельнице. Что искать в этом доме со множеством комнат, просторными кладовками и подвалом, он не знал. Мало того, сомневался, что племянник Ивана Ивановича, погибший от его пули, мог оставить тут что-то мало-мальски важное. С другой стороны, у покойного Клокова были деньги на кокаин, а он в Москве дорогой. Значит, где-то он должен хранить наличность. Наверняка найдется пара писем с именами приятелей или подруг, записная книжка или другая важная для следствия вещица.

Тем временем в соседней комнате Клоков засунул в тайник за диваном последнюю пачку денег, что не успел спрятать до прихода милиционеров. Он вытер лоб, покрытый горячей испариной. Что-то он сегодня разволновался, будто первый раз с ментами общается. Всю жизнь Клоков проработал в торговле и на продуктовых складах. Заведующий магазином, заместитель заведующего торговой базой и так далее – послужной список впечатляет. И всегда на руководящих должностях. Дважды судим за хищения. Оба раза освобожден условно-досрочно за примерное поведение.

Год назад Иван Иванович решил завязать с делами и уйти на покой. Он сказал себе, что всех денег не украдешь, хотя и очень хочется. Пятидесятивосьмилетний Клоков давно обеспечил свою старость, а также старость жены. Веселую жизнь двух взрослых детей и безбедное существование молодой любовницы, которая сегодня будет ждать его в квартире, купленной для тайных встреч.

– Вот же сукины дети, – прошептал себе под нос Кловков и, набрав рабочий телефон жены, перешел на таинственный шепот. – Лариса? К нам милиция нагрянула. Только ты не волнуйся.

Девяткин, услышав чье-то тихое бормотание, снял трубку параллельного телефона и стал слушать разговор.

– И ментов прислали самых завалящих, никудышных, – говорил Иван Клоков. – Один весь избитый, как собака. На морду смотреть страшно. Синяк на синяке. А второй и вовсе со сломанной ногой. То ли инвалид какой, то ли что… На костыле болтается. Я сначала думал, бандиты пришли. А это милиционеры. Господи, думаю, до чего милиция докатилась.

– А что они сейчас делают? – спросила жена. – Милиционеры хуже жуликов. Упрут половину вещей. И спроса с них никакого. Иди, смотри за ними…

– Да не упрут, – отвечал Клоков взволнованным шепотом. – Говорю тебе – один из них хромой. Второй едва на ногах стоит, потому что добрые люди ему по морде надавали. Жаль, совсем не прибили.

Девяткин положил трубку и стал думать, с чего начать обыск. По инструкции положено начинать от входной двери и дальше идти по кругу. Но если так искать, до завтрашнего вечера тут проторчишь.

Дима Радченко вошел в кабинет начальника и сел за стол для посетителей.

– Слушай, у меня новость, – хозяин адвокатской фирмы господин Полозов поднялся из кресла и прошелся по кабинету. – И новость эта – хорошая.

– Меня повышают?

– Только не остри, – ответил Полозов. – Тебе хорошо известно, что по служебной лестнице быстро продвигаются маменькины сынки. Со способностями ниже среднего уровня. Или ребята с большими связями. Это аксиома. Надо ее запомнить и больше не касаться этого вопроса. Пусть они стоят выше тебя на одну ступеньку общественной лестницы. Пусть… Но зато им никогда не справиться с тем делом, которое ты последний раз выиграл в суде. За убийство при отягчающих обстоятельствах нашему клиенту грозило пятнадцать лет – это минимум. А он отделался четырьмя годами лишения свободы. Ты нашел новые обстоятельства, которые упустило следствие. Убийство переквалифицировали на нанесение тяжких телесных повреждений, повлекшее смерть потерпевшего… Ты все знаешь лучше меня.

– Мой подзащитный мерзкий тип. Расчетливый хладнокровный убийца.

– Брось трепаться. Адвокат – это тот же врач. А врачу все равно, кому спасать жизнь. Бандиту или честному гражданину. И ты так поступил, несмотря на неприязненное отношение к тому клиенту. Он, если я не ошибаюсь, во время ночевки на природе задушил своего компаньона, когда тот спал в палатке. Застегнул спальный мешок, добавив для веса пару тяжелых камней. Дождался ночи. Вывез свой груз на середину озера и утопил. Кто бы мог подумать, что неподалеку окажутся рыбаки, дожидавшиеся рассвета в своей лодке. Поэтому я всегда говорю: ты золотой парень. Только одеваться не научишься. Экономишь на тряпках, покупаешь дешевые костюмы. И выглядишь как беженец из Польши.

– Этот костюм я купил в Италии. В дорогом магазине.

Радченко гадал про себя, что будет дальше. Если Полозов решился на похвалу, значит, жди неприятностей. Могут поручить тяжелое заведомо проигрышное дело, в котором завязнешь, как корова в болоте. Потратишь массу времени и усилий, никого не спасешь, но свою репутацию утопишь. И тот же Полозов в этом самом кабинете будет крыть тебя последними словами, а потом даст шанс исправить свое реноме. И положит на стол папку с еще одним тухлым делом…

– Ну, что задумался? – Полозов круто развернулся и, наклонившись, похлопал Диму по плечу. – Наверняка сидишь сейчас и просчитываешь, что за гадость у меня на уме. Так?

– Я думал совсем о другом.

– Только не ври – это у тебя плохо получается, неубедительно. Итак, тебе снова выпал счастливый билет. В скобках замечу, что мне эти билеты не доставались никогда. Так уж устроен мир: одним все, другим ничего. У меня есть только это кресло, куча хронических болезней и немного денег. Случалось, что из офиса уходил последний клерк. Даже тот старик, который моет туалеты. А я засиживался за бумагами до ночи. Вдруг слышу тихий скрип паркета. Я не верю в призраки, но тут мороз по коже пробегает. Чувствую, что за спиной кто-то стоит. Оглядываюсь. Да, дружище, это моя старость подкрадывается, чтобы схватить меня за мягкое место.

– Тяжело вам приходится. Но до старости еще далековато. И тихие шаги за спиной еще рано слышать.

Полозов упал в кресло и задрал ноги на стол.

– Если не слышишь шагов старости, то обязательно слышишь свой счетчик, – он ткнул пальцем в левую сторону груди. – Он, брат, щелкает. Отмеряет мгновения жизни. Но когда-нибудь эта машинка сломается. Словом, мне всегда достаются сомнения, тревоги и пыльная бумажная работа. А у тебя красивые девочки, мотоциклы и море приключений… Но буду конкретен. У тебя есть шанс познакомиться с потрясающей женщиной. Редкая красавица.

Полозов бросил на стол несколько цветных фотографий.

– Фотомодель. Даже лучше. Дорис Линсдей. На самом деле она самый продвинутый американский специалист в области современного театра. Свободно говорит по-русски. Автор трех книг и множества журнальных публикаций. Ей чуть за тридцать, но она уже человек с мировым именем. Сейчас она сотрудничает с музеем современного театра в Нью-Йорке. Там, за океаном, выделяют пару русских театральных режиссеров. Один давно умер. Другой скончался пару месяцев назад – это Сергей Лукин. Надеюсь, слышал о нем?

– Даже видел пару его спектаклей, – кивнул Радченко. – У меня жена любит театры. И меня водит за собой. На веревочке.

– Тогда тебе и карты в руки, – Полозов расплылся в улыбке. – Навестишь Дорис в гостинице и постараешься успокоить. Ей мерещится, будто за ней следят. Она утверждает, что в ее гостиничном номере кто-то побывал, копались в вещах, что-то искали. В тот же день человек пытался напасть на нее в коридоре гостиницы. После инцидента, случившегося четыре дня назад, она сменила гостиницу.

– В коридорах приличных отелей установлены видеокамеры, – возразил Радченко. – Безопасность постояльцев гарантирована.

– Но тут, это удалось выяснить через службу охраны отеля, видеокамера почему-то не работала. По натуре Дорис не истеричка, не паникер. Она не пьет, не прикасается к наркотикам и глюциногенам типа LSD. Не страдает манией преследования. Она уравновешенный человек. Нет оснований ей не верить. И все же… Вопросы остаются.

– Как это дело свалилось нам на голову? – спросил Радченко.

– Позвонил один уважаемый господин из Нью-Йорка, его зовут Дэвид Крафт, – Полозов раскачивался в кресле и смотрел в потолок. – Он одинокий человек, вдовец. У Дэвида большой бизнес. Еще он меценат и спонсор театрального музея в Нью-Йорке. Как я понял, он ценит Дорис вовсе не за то, что она крутой специалист по современному театру. В его сердце пробудилась запоздалая любовь. У них с Дэвидом роман или любовь, называй как хочешь. Короче, Дорис рассказала ему о своих страхах. Дэвид посоветовал ей срочно возвращаться обратно. Но Дорис слушать ничего не хочет, она человек по-своему упрямый, самостоятельный. Если взялась за исследование творчества Лукина, то доведет дело до конца. Пока не соберет материал для книги, она останется в Москве. Что скажешь?

– Упрямство – одна из форм тупости.

– Дэвид просил меня присмотреть за этой дамочкой. Обращаться в милицию он не хочет, в этом случае неизбежна огласка. Еще он не хочет приставлять к Дорис парней из нашей службы охраны. Надо все сделать тонко, ненавязчиво. Съезди к ней, поговори, выясни подробности этой истории. Я понимаю, это дело не для адвоката. Но из моих людей – ты самый подходящий для такой работы.

– Дорис надо бы обратиться к врачу. Чтобы прописал успокоительное.

– Эти комментарии оставь при себе, – помрачнел Полозов. – Дэвид Крафт – человек с добрым сердцем и толстым кошельком. Не хочется расстраивать его отказом. Дэвиду рекомендовал обратиться в нашу фирму один видный бизнесмен, его друг. Которого мы опекали, когда тот вздумал открыть свое дело в Москве. Но дело не пошло. На него наезжали бандиты, а чиновники тянули деньги. Короче, он бросил эту глупую затею. Решил, что лучше продать бизнес, чем отдать его забесплатно бандитам.

– А вы иного мнения?

– Мое мнение никого не интересует, – ушел от ответа Полозов. – Дэвид, услышав рассказы друга, еще больше разволновался. Я говорил с ним по телефону, старался успокоить. Сейчас ты поедешь в отель, где остановилась Дорис. Твой номер по соседству с ее номером. Ключ получишь у портье. Будешь работать на пару с Максимом Поповичем из отдела безопасности. Он неглупый парень. Даже знает сотню английских слов. Ты за старшего. Составь график. Дежурство двенадцать часов, потом отдых. Мне докладывать обо всем каждый день. Если потребуется помощь, проси. Но если с головы этой женщины хоть волос упадет… Даже не знаю, что сделаю. Ты, брошенный женой и друзьями, кончишь жизнь, собирая милостыню в самом паршивом районе города. Где ни хрена не подают. Потому что в хороший район я тебе закрою доступ. Задача ясна?

– Более или менее.

Полозов спустил ноги со стола, на прощание пожал Радченко руку и, похлопав по плечу, сказал:

– Дело легкое, даже приятное. Но будь внимательным, не облажайся. Знаешь… Все-таки твои костюмы мне не нравятся.

Клоков вышел на кухню, шаркая войлочными тапочками.

– А я с супругой говорил, – сказал он. – Велела вас чаем напоить. А то бегаете целый день без отдыха, так сказать, бегаете… Работа тяжелая, я это понимаю.

Он покосился на костыль и гипс милиционера.

– Спасибо, – ответил Девяткин. – Давай для начала пару вопросов без протокола. Племянник оставлял тебе какие-то вещи на сохранение?

– Нет, ничего такого, – скороговоркой ответил дядя. Он продолжал сладко улыбаться. И вставлял к месту и не к месту любимое выражение «так сказать». – Да какие у него вещи… Недавно, так сказать, из тюрьмы вышел. Не успел вещами-то обзавестись. Я его кормил, поил. Так сказать, на последние гроши… На свою скудную пенсию. Я ведь инвалид.

– Знаю, какой ты инвалид, – махнул рукой Девяткин. – Где и у кого ты свою инвалидность покупал, догадываюсь. Будет время, разберемся и с этим.

– Господи, да у меня сто одна болезнь, – пожаловался Клоков.

– Не хочешь по-хорошему, придется обыск проводить, – вздохнул Девяткин.

Три дня назад Клокова старшего поставили в известность о гибели Максима. Но по телефону никаких подробностей случившегося не сообщили. Дежурный офицер, который общался с Иваном Ивановичем, сказал, что тело можно будет забрать из судебного морга через несколько дней, когда будет закончена экспертиза. «А в связи с чем он, так сказать, скончался?» – спросил дядя. Он старался говорить на скорбной ноте, но получалось плохо. За те полтора месяца, что племянник жил у дяди, Клоков спокойно не спал ни одной ночи. Боялся, что вместе с Максимом явятся его друзья и хорошенько пошуруют в дядином матрасе. И еще кое-где. Найдут тайники с наличными деньгами, рассованными по всему дому. А самого Ивана Ивановича вместе с женой удавят на одной веревке. Мучительно хотелось выставить племянника из дома, но язык не поворачивался сказать хоть одно слово поперек.

«Он скончался в связи с полученными огнестрельными ранениями, – ответил офицер. – Подробности узнаете в морге». На языке Клокова вертелось сто вопросов, он хотел спросить, от какой пули погиб его племянник, от милицейской или от бандитской. Но осторожность переборола природное любопытство.

«Видите ли, я человек бедный, – сказал он офицеру. – Поэтому тело племянника забрать не могу. Не имею средств, так сказать, чтобы предать его прах земле. Сам последние копейки считаю. На гроб себе откладываю гроши. Да и какой он мне родственник… Одно название – племянник. Я его видел редко. Он все по тюрьмам путешествовал».

«В этом случае вам нужно знать следующее, – вежливо заметил офицер. – Максим Клоков будет похоронен за счет государства. В безымянной могиле. Вместе с бродягами и неопознанными криминальными трупами. Вас это устраивает?». «И пусть, – обрадовался Клоков. – Не за мой же счет его хоронить. Слава богу, родное государство помогает».

Вот такой разговор вышел. Можно сказать, приятный разговор.

Опираясь на палку и костыль, Девяткин поднялся и обошел первый этаж дома. Остановился в большой комнате, где во всех углах красовались посудные серванты и горки, заставленные старинным фарфором, серебряными тарелками, конфетницами и подносами.

– Красота какая, – сказал Девяткин. – Хоть в музее выставляй.

– В свое время по случаю покупал, – поморщился Клоков, не любивший, когда на его коллекцию смотрят посторонние люди, тем более милиционеры. – Так сказать, за копейки. Тут вещей Максима нет.

Девяткин подошел к невысокой горке, отставив палку, распахнул створки, вытащил фарфоровое блюдо, расписанное вручную. Полюбовавшись сюжетной картиной, изображавшей дородную нимфу, парящую в небесах, Девяткин хотел было поставить ценную вещь на прежнее место, но вдруг оступился. Пальцы разжались, блюдо выскользнуло из рук. Тонкий фарфор разбился вдребезги, разлетевшись на мелкие осколки.

Сердце Клокова замолотилось, как собачий хвост, на глазах выступили слезы. Он застыл на месте с раскрытым от ужаса ртом.

– Вот черт, – покачал головой Девяткин. – Прошу прощения. Со мной всегда так: бью то, что больше нравится. А вот эта фигурка тоже фарфоровая?

Девяткин поднял палку и ткнул резиновым набалдашником в статуэтку мальчика, державшего на руках мохнатого щенка. Фигурка, стоявшая на краю серванта, покачнулась. Клоков закрыл глаза, а когда открыл их, мальчик лежал на полу. Отколотая голова валялась под стулом, а рука закатилась под стол. Но Девяткин уже протягивал палку к другой фигурке, женщине в бальном платье.

В это время Лебедев шуровал в спальне. Он выдвинул ящики комода и вывалил их содержимое на пол, затем стал выбрасывать из шкафов вещи теперешней жены Клокова. Переворачивая матрас, он ненароком заехал по люстре с хрустальными висюльками, разбив сразу два светильника на витых ножках.

– Подождите, – прошептал Клоков. – Бога ради, подождите… Я видел, как племянник что-то прятал в подвале. Только не трогайте фарфор. Я его всю жизнь собирал.

Клоков спустился по бетонным ступеням в подвал. В темноте пищали потревоженные мыши. Лампочка в ржавом отражателе вспыхнула, осветив темные углы, заставленные коробками и ящиками, верстак и старый токарный станок. Тут хранилась негодная мебель, которую жалко было выбрасывать. Пара кресел с плюшевой обивкой, местами прохудившейся, стол с круглой полированной столешницей, на которой гвоздем нацарапали пару нецензурных слов. Поломанные стулья, завешенные паутиной. Пахло собачьей шерстью и жидкостью для выведения клопов.

Кирпичные стены сочились влагой, а на бетонном потолке проступали пятна ржавчины. Клоков с трудом пробирался между залежами барахла, за ним, ритмично постукивая костылем, двигался Девяткин. Замыкал шествие Лебедев. Настороженный и мрачный, он будто чувствовал что-то недоброе. На всякий случай он снял пистолет с предохранителя и переложил его из подплечной кобуры в карман куртки.

– Копите эту рухлядь для потомков? – спросил Девяткин.

– В хозяйстве все пригодится, – ответил Клоков. – Мой отец никогда ржавого гвоздя не выбрасывал. А увидит, что гвоздь на дороге валяется, наклонится и подберет. Такие люди. Умели деньги считать. Не то, что мы.

Он повернул направо, нашарил на стене выключатель и зажег лампу в дальней части подвала. Тут старого хлама было меньше. Отдельно стоял пожелтевший от времени холодильник, пара велосипедов со спущенными шинами. В углу раковина с краном, из которого капала вода. На самодельном столе, сваренном из листов железа и арматуры, стояла кастрюля и пара грязных тарелок.

Клоков забрался коленями на стол, вытащил из стены пару кирпичей и аккуратно положил на столешницу. Запустив руку глубже, достал еще три кирпича. Девяткин с Лебедевым стояли за его спиной и переглядывались. Клоков запустил руку в образовавшуюся дыру, прижался щекой к стене, пытаясь до чего-то дотянуться.

– Нет, руки слишком короткие, – оглянувшись, он посмотрел на старшего лейтенанта Лебедева. – Вот вы достанете. У вас и рост высокий и руки как эти… Длинные.

– Полезай, – скомандовал Девяткин.

Забравшись на стол, Лебедев встал на него коленями и сунул руку в темный проем. Он засопел, пытаясь зацепиться за что-то кончиками пальцев. Придвинулся ближе, прижался плечом к стене, вытянул руку во всю ее длину.

– Ой, что-то скользкое, – хрипло прошептал Лебедев. В подвале было нежарко, но лицо блестело от пота. – Ух… Скользкое и липкое. Никак не ухвачу. Зацепиться не могу. Надо бы дальше руку просунуть.

– Так просовывай, – Девяткин почему-то тоже перешел на шепот.

Лебедев еще плотнее прижался к стене, вытянул руку так далеко, как только мог. Хозяин дома попятился назад и отвернулся. Девяткин, навалившись на палку и костыль, стоял неподвижно. Он нахмурил лоб, словно ожидал какой-то пакости.

– Достал, тяну….

Лебедев вытащил руку из дыры и бросил на стол запечатанную в целлофан пачку вермишели. Девяткин осмотрел добычу и не смог сдержать вздоха разочарования.

– Обычная вермишель, – сказал он. – Точнее, не совсем обычная. Произведена на первом образцовом комбинате. Это звучит.

Он повернулся к хозяину.

– Ты что, издеваешься?

– Мой племянник, когда вышел из заключения, какой-то чудной ходил, – Клоков часто моргал глазами. – Будто пыльным мешком прибитый. Он купил ящик тушенки, рассовал банки по всему дому. Купил вермишель. Ночью варил и ел. Ему казалось, что еды слишком мало. И что в магазине эти чертовы макароны кончатся. И тогда придется голодать. Через пару недель это прошло. Вы еще в тайнике посмотрите.

Девяткин протянул Лебедеву свою палку. Старший лейтенант гнутой рукояткой зацепил что-то, дернул на себя. Через минуту все трое склонились над столом, на котором лежал рюкзак из синтетической ткани. В кармашках пакетик с белым порошком, пистолета Макарова со спиленными номерами и глушитель к нему, две коробки с патронами. В большом отделении рюкзака – пара байковых рубашек, тренировочные штаны, толстая пачка денег, перехваченная резинкой. И еще три заточки с деревянными рукоятками, сделанные из обычных трехгранных напильников.

Девяткин вертел в руках заточку.

– Это штука подпилена в основании. Втыкаешь такую, например, в грудь жертвы, дергаешь рукоятку вниз или вверх. Лезвие обламывается и остается в теле жертвы. Один удар. И он всегда смертельный. Что важно: на убийцу не попадает ни капли крови. Кстати, актриса Лидия Антонова была заколота такой штукой. Похоже, твой племянник сам изготавливал эти игрушки. Для себя или на продажу. На том станке, что возле двери, а?

– Не знаю, – Клоков опустил взгляд.

– Что ж, надо звать понятых, – сказал Девяткин. – Будем оформлять изъятие.