Дневник порнографа

16. Попались!

Дальше все было не столь гладко. Когда девушки начали одеваться, выяснилось, что у нас только одно платье – другое я, должно быть, обронил во время погони. Таня так и осталась голой.

– Вряд ли я могу идти по Хай-стрит в таком виде, – сказала Таня, закрыв грудь ладонями.

– Что же нам делать? – спросила Синди, натягивая платье через голову.

– Вам придется оставить меня здесь, – ответила Таня. – Идите и найдите какую-нибудь одежду. А я вас подожду.

В моем сознании бурлили эндорфины, и море было мне по колено. Полицейские в любой момент могли заглянуть через изгородь и всех нас схватить – стереть с моего лица улыбку не могло ничто. Сдается мне, что именно благодаря этому я мог действовать спокойно и разумно. Как там сказал Киплинг? "О, если ты спокоен, не растерян, когда теряют головы вокруг... ля-ля-ля... ля-ля-ля"[16]. Готов поспорить, что незадолго до этих слов две красотки сделали ему хороший минет – потому что я наконец-то тоже почувствовал себя мужчиной, «мой мальчик».

– Никто никого нигде не оставит! Вот бери мои футболку и трусы, – сказал я, раздеваясь и протягивая одежду Тане. – Я могу идти голый по пояс, ничего страшного. Конечно, мы выглядим странно, но закон больше не нарушаем.

Я натянул обратно джинсы.

– Спасибо тебе, Годфри! Ты – звезда! – сказала Таня, одевшись.

Я выглянул поверх ворот – в одну сторону, в другую, – полиции нигде не было.

– Готовы? Отлично, пошли!

Мы перелезли через изгородь и спрыгнули с той стороны. Я понимал, что без футболки меня в паб не пустят, так что придется идти ко мне домой. Дотуда было мили полторы, однако я хорошо знал боковые улочки и уже продумал маршрут.

Быстрым шагом мы прошли переулок, пролезли через дыру в ограде, миновали ничейный участок и еще один переулок. Люди смотрели на нас во все глаза. А вы бы что, не смотрели? Голый по пояс парень и две девушки: одна в крошечном теннисном платье, а другая в мужских трусах и футболке с портретом Рона Джереми, занимающегося любовью. Мы шагали вдоль боковой улочки, пробираясь к Бродвею, как вдруг перекресток перед нами проскочила полицейская машина. При виде нас копы даже не стали раздумывать, а сразу включили мигалку и рванули в нашу сторону.

– Сюда! – завопил я.

Мы со всех ног бросились в противоположную сторону. Только бы добраться до той прорехи в ограде, а там переулок и все остальное. Без толку: машина была уже почти рядом с нами. А ту теще Синди споткнулась о плохо лежащий тротуарный камень и рассадила себе колено. Вся нога была в крови, и я понял, что для нее игра окончена.

В последний момент меня осенило: я протянул Тане пятерку и сказал ей, чтобы она сматывалась.

– Давай, вперед! Станция метро там! О Синди я позабочусь!

Таня в нерешительности застыла, я закричал на нее, и она наконец побежала. Какой смысл попадаться всем, верно ведь? Я наклонился и обхватил Синди. Рядом с ревом остановилась полицейская машина.

– Спасибо, Годфри! – сказала Синди.

Ее взгляд был исполнен благодарности. Она потянулась ко мне и попыталась поцеловать, но я в последний момент уклонился и чмокнул ее в лоб.

– Давай в другой раз, ладно? – сказал я, как настоящий герой, хотя на самом деле... Она ведь только что делала мне минет.

– Так почему бы вам не повторить свой рассказ еще раз? Что вы делали сегодняшним утром на тех кортах? – опять спросил сидевший за столом констебль Батлер.

Он и женщина-констебль смотрели на меня без всякого выражения, а я улыбался во весь рот. "Давай выпутывайся, умник!" – хохотал кто-то в моем мозгу. Я и моя футболка вновь объединились, как и Таня с Синди – к сожалению. Все трое знали, что нельзя в это дело впутывать "Блинг" или фирму, об этом было заранее уговорено, поэтому мы все брали на себя.

– Ну, вы все равно не поверите... – начал я, и констебль Батлер кивнул, что, дескать, да, не поверит.

– Таня и Синди – мои друзья. Они модели. В общем, мы решили встретиться, чтобы поиграть в теннис, и немного увлеклись.

Эти двое в одинаковой униформе смотрели на меня с одинаковым выражением на лицах.

– Кому пришло в голову раздеть девушек? – спросила констебль Кенсингтон.

– Ну, не знаю... Думаю, это было решение всех присутствующих, а мне эта идея понравилась... Или я предложил... Тогда все наоборот... – объяснил я, постепенно замолкая под внимательными взглядами полисменов.

– Почему бы вам не рассказать, чем вы там на самом деле занимались? – предложил констебль Батлер.

– Я уже рассказал.

– Что ж, мне очень жать, но я вам не верю.

– А... – сказал я. – И что теперь?

– Теперь вы расскажете нам правду.

– Но я рассказал! – настаивал я.

– Нет, не рассказали, и вы лишь усугубляете свое положение, не говоря нам правды, – продолжал констебль Батлер.

– Мне нечем вам помочь, – сказал я. – Мне очень жаль, что я усугубляю свое положение, только это правда, и я не знаю, что вы от меня еще хотите. Хотите, чтобы я рассказал вам какие-нибудь небылицы? А разве так не будет еще хуже?

– Ваше положение и так хуже некуда, так что усугубить его у вас не получится, – сообщила мне констебль Кенсингтон.

– Понимаю, – ответил я.

– Вот и хорошо. Так как насчет правды? Что вы делали на тех кортах сегодня утром?

– Ну, мы играли в теннис, вот я и сказал...

– Давайте остановимся на этом, ладно?

– Что?

– Мистер Бишоп, скажите мне, чем вы зарабатываете себе на жизнь?

– Э... О-о... Я журналист.

– Журналист. И в какой же газете вы работаете?

– Ну, на самом деле это не газета, а скорее журнал.

– И как называется этот журнал?

– Э... "Блинг".

– Понятно. А как бы вы описали содержание этого журнала... журнала, в котором вы работаете?

– Ладно, он... Одним словом, он красочный.

– Красочный? А нельзя ли поконкретнее?

– Ну, как вам сказать, это очень непростой вопрос... Я не понимаю, к чему вы клоните. На самом деле дизайном я почти не занимаюсь...

– Хорошо, тогда давайте сформулируем это так: в "Блинге" – в журнале, в котором вы работаете, – много фотографий с раздетыми женщинами. Так?

– Хм... – задумался я, пытаясь выиграть время. – С этим сложно поспорить.

– Да или нет? – настаивала она.

– Э... Да.

– Позвольте спросить вас еще кое о чем. Насколько я понимаю, журналы готовятся за два-три месяца до выхода. Тот номер, над которым вы сейчас работаете, – когда он должен появиться в продаже?

– О-о, вот тут вы меня поймали! Расписание не по моей части.

– Не в июне ли?

– Ну... Возможно, хотя не уверен.

– А какое в июне главное спортивное событие?

– Олимпийские игры?

– Может, Уимблдон?

– Серьезно? Вперед, Тим! – И я поднял кулак.

– Получается, вы снимали уимблдонский номер "Блинга", так?

– Что? Ничего подобного! – выдохнул я, взбешенный подобным предположением.

– Послушайте, чем раньше вы признаете это, тем раньше пойдете домой. Вы делали именно это, да?

– Нет.

– Тогда чем там занимался тот парень с фотоаппаратом и почему он сбежал при нашем появлении?

– Я не видел никакого парня. Возможно, это был какой-нибудь извращенец с таким объективом для дали...

Констебль Батлер откинулся и разочарованно фыркнул. Наверное, он решил, что загнал меня в угол и что стоит лишь надавить – я сразу все выдам. Только зачем мне это? Я понимал, что попался и что помощи ждать неоткуда. Зачем же стучать на Стюарта с Джоном? Вы скажете, что я мог избежать неприятностей, сказав, что я всего лишь кукла, а главный кукловод – Стюарт. Но если для того, чтобы избежать неприятностей, мне придется опуститься до стукачества, то я на это вот что скажу: у меня есть самоуважение. Я мужчина, и я знал, на что шел. Не в том я возрасте, чтобы при свисте розги зарыдать и рассказать директору о больших ребятах, засунувших первогодку головой в унитаз и спустивших волу. Какая разница, что Стюарт с Джоном меня бросили? Это их дело. А это – мое.

– Знаете, они собираются влепить вам по полной. Вы понимаете? – злорадствовал констебль Батлер. – У нас есть свидетели, которые подтвердят, что девушек не просто раздели, а то, что вы давали им указания выполнять те или иные развратные действия – и все это на глазах у двух четырнадцатилетних мальчиков. Судья будет не в восторге. Я не удивлюсь, если вы получите тюремный срок, а ваше имя в течение пяти лет будет в специальном списке людей, оскорбивших общественную мораль. Вам придется сообщать об этом при каждой смене работы или переезде. Ну как?

Я молча на него уставился. От моей самоуверенности не осталось и следа.

– Может, теперь вы нам захотите что-нибудь сообщить? – спросила Кенсингтон, когда я не нашелся, что ответить.

А теперь что? Это не может быть правдой, верно? Я не нарушал общественную мораль. Конечно, это блеф. Впрочем, даже если они и блефуют, то делают это умело. Нет, не верится. Во время теннисных матчей люди то и дело бегают голышом, а им только пальчиком грозят. Правда, бегать голышом – это одно, а заниматься онанизмом во время агитационных мероприятий – совсем другое. Нет, не верю. Как пить дать блеф. Наконец я ответил:

– Я могу лишь повторить то, что говорил раньше. Мы играли в теннис и слегка увлеклись.

На этот раз я не улыбнулся.

Констебль Кенсингтон отвела меня обратно в камеру и сказала, что сначала им надо поговорить с девушками и решить насчет обвинений, а после этого меня отпустят. Она уже закрывала за собой дверь, как вдруг глянула, нет ли кого в коридоре, и тихонько сказала:

– Послушай, ведь понятно, чем вы там занимались! Только между нами... Почему ты нам ничего не сказал?

– Не могу говорить и не буду. Уж вы извините, но я не трепач и никогда им не был.

– Ты ставишь себя в идиотское положение, – сказала она.

– Понимаю. Увы, при моей работе нередко приходится многое держать при себе.

Констебль Кенсингтон рассмеялась.

– Разоблачаться на глазах у всех! Теперь это называется "держать при себе"?

– Да уж... Что тут скажешь...

– Знаешь, откуда нам было известно насчет вашего Уимблдона? – спросила она.

Я не ответил.

– Три дня назад в Уолтемстоу были арестованы сотрудники другого порножурнала. Они делали ровно то же самое. Каждый полицейский в столичной полиции слыхал об этом. Во всяком случае, мы слышали. Такие слухи быстро распространяются, ты же понимаешь. И как только мы узнали, что на нашем участке кто-то устроил такие же съемки, то не поверили собственному счастью. Сегодня утром за тобой охотилось аж шесть патрульных машин. Ты польщен?

– Ага, не то слово...

Констебль Кенсингтон торжествующе улыбнулась.

– Скажи мне, пожалуйста... Где вы находите девушек, которые идут на такое? У меня бы духу не хватило! Где вы находите людей, соглашающихся раздеться перед вами?

Я чувствовал, что она расставила мне ловушку, но пока не видел какую. Я отвечал очень осторожно, взвешивая каждое слово и стараясь ни во что не вляпаться.

– Девушки делают это добровольно. Они читают журнал, посылают свои фотографии, и тогда мы можем предложить им встретиться с нами.

– И вы их фотографируете?

– Да.

Куда она клонит? Я не хотел упоминать никого из фотографов. Вдруг она пытается добраться до Джона? Я сказал ей, что делаю фотографии сам. Этим я надеялся убедить ее в том, что сегодня утром съемок не было: ведь я не взял с собой камеру.

– Многих девушек тебе приходилось фотографировать? – спросила она.

– О да, сотни! – сказал я. – Только без подробностей, потому что, как я уже сказал, многие девушки не хотят себя афишировать, и я должен уважать их желания.

Сбросил я ее с хвоста или нет?

– Отлично! Ладно, теперь я должна закрыть дверь, вот только... Слушай, никому не говори, совсем никому. А насчет того списка я бы не беспокоилась – вряд ли он тебе грозит. Вина не та. И еще раз: не рассказывай ни одной живой душе. Договорились?

– Договорились, – ответил я и, когда она закрыла за собой дверь, с облегчением вздохнул.

И зачем она все этого говорила? В чем ее игра? Господи, женщины такие коварные твари! Я решил, что с констеблем Кенсингтон надо вести себя еще осторожнее, чем с ее приятелем, констеблем Батлером. Возможно, он та еще сволочь, однако при разговоре с ним земля у меня из-под ног не уходила.