Дни минувшие

РАЗВИТИЕ НЕФТЯНОЙ ПРОМЫШЛЕННОСТИ

Развитие нефтяной промышленности в Баку прошло несколько стадий. К сожалению, эта тема все еще ждет своих летописцев и исследователей. Письменных свидетельств о той поре сохранилось не так уж много. Тем более скудны сведения о лицах, так или иначе причастных к созданию и развитию азербайджанской нефтяной промышленности, а живые рассказы очевидцев об общественно-политической, атмосфере тех лет, об исторической среде, воспоминания об интересных эпизодах и знаменательных событиях приходится собирать буквально по крупицам.

…Судя по той информации, которой мы располагаем на сегодняшний день, в 1825 году основными районами нефтедобычи были Сабунчи, Балаханы, Бинагади, Биби-Эйбат и Шубаны. В незначительном количестве нефть добывали также на острове Святом (Пираллахы, ныне остров Артема). Добычу нефти производили в специальных колодцах, открытых ручным способом. Вычерпывание нефти из колодцев осуществлялось с помощью ручного ворота или конного привода. Рытье колодцев было делом долгим и опасным, а производительность их весьма невысокой. Именно поэтому инженеры и специалисты нефтяного дела искали новые способы добычи. В 1848 году по инициативе инженера горного управления Семенова была предпринята попытка построить новые колодцы по усовершенствованному способу, предложенному Воскобойниковым. Построенный новым методом (на 11 лет раньше, чем в США) колодец давал по 110 пудов нефти в сутки.

В 1863 году на острове Святом попытались проложить нефтяной колодец механическим способом, однако попытка окончилась неудачей. В 1869 году в Балаханах закладывается первая буровая скважина. Но и это начинание не увенчалось успехом: на глубине 10–15 метров мастер Аллахъяр услышал сильный подземный гул. Основательна испугавшись, мастер и рабочие забросали скважину камнями и песком. Только три года спустя — в 1871 году — пробурили вторую скважину. Она стала давать по 700 пудов, а затем и по 2000 пудов нефти в сутки.

В 1863 году бакинец Джавад Меликов построил первый керосиновый завод, став пионером нефтеперегонного дела в Азербайджане. Несколько ранее, в 1859 году, в Сураханах близ святилища Атешгях Кокорев и Губонин построили фотогенный завод. В шестидесятых годах по совету великого русского ученого Д. Менделеева этот завод был значительно реконструирован. В 1870 году количество керосиновых заводов увеличилось до 47.

В 1871 году нефтяная скважина была пробурена ударным штанговым способом. Механическое бурение стремительно увеличило число скважин, повысило их производительность. Чуть позже произошел переход к паровому двигателю.

В 1872 году была отменена откупная система, являвшаяся серьезным препятствием на пути развития нефтяной промышленности, нефтеносные участки стали предоставляться на длительное пользование частным лицам. В условиях свободной конкуренции предприниматели росли, как грибы после дождя, а вместе с ними стремительно развивалось производство нефти. Бакинская нефтяная промышленность вступила на путь капиталистического развития. Если в 1872 году в Баку было добыто 1,5 миллиона пудов нефти, то в 1900 году город давал уже более половины мировой добычи (661 миллион пудов) и 95 % нефти, добываемой в Российской империи. Соответственно выработка керосина в 1873 году составляла 15.000 тонн, а в 1901 году уже 2.500.000 тонн.

Все более расширялся круг нефтепромышленников. В начале века в Баку действовало более ста нефтяных фирм. В погоне за богатством и миллионами в Баку стекались представители иностранного капитала. В 1879 году зародилось товарищество братьев Нобель, которое, наряду с бурением и эксплуатацией нефтяных скважин, занималось транспортировкой и торговлей нефтепродуктами, имело нефтеперегонные заводы, нефтеналивной флот, вело обширную изыскательскую и научно-исследовательскую работу.

В 1883 году из Парижа в Баку прибывает полномочный представитель Ротшильда, который создает Каспийско-Черноморское акционерное общество. Во владение общества вскоре переходят промысла, завод и другие предприятия русского нефтепромышленника Пешковского. Планы вновь созданного общества простирались далеко: добыча, переработка нефти и, в особенности, ее экспорт. Нобель и офранцузившийся еврей Ротшильд всячески стремились подчинить себе мелких нефтепромышленников. Так, Каспийско-Черноморское общество устроило владельцам промысловых фирм денежный капкан, выдав аванс в два миллиона рублей и связав им на несколько лет руки. Они были вынуждены продавать нефть обществу на выгодных для того условиях. В то же время Ротшильд основал фирму "Мазут" — торговое предприятие своего общества. Заводчики-должники обязывались продавать нефть исключительно "Мазуту". Многих это "благодеяние" вконец разорило.

Мы уже говорили о том, что первый управляющий бакинской конторы Ротшильда Дебур построил себе роскошный дворец на Садовой улице, близ набережной (ныне музей искусств имени Р. Мустафаева), да и контора помещалась в красивом здании в центре города — на Персидской улице. Уезжая из Баку, Дебур продал дворец "Кавказскому товариществу". Вместо Дебура на должность управляющего был определен Фегель Арнольд Михайлович, его младший брат представлял интересы Ротшильда в Петербурге.

Кстати, заметим, что в те времена в результате частого выброса мощных нефтяных фонтанов вокруг промыслов нередко образовывались целые нефтяные озера. Цены на нефть падали в десять раз: порой пуд нефти предлагали за полторы копейки… Ее перевозка и то стоила дороже. Отчаявшиеся владельцы участков поджигали эти рукотворные озера, чтобы поднять цену на нефть…

Ротшильд, опутавший промысловые фирмы и владельцев нефтеперерабатывающих заводов сетью кредитов и договорных обязательств, вместе с фирмой Нобель сконцентрировал в своих руках сбыт на рынках России. Кроме того, он экспортировал нефтепродукты в Китай, Японию, на Филиппины, на остров Ява, узурпировав восточные и юго-восточные базары Азиатского континента.

Ротшильд имел свои конторы во многих уголках России. На Урале он владел большим количеством рудников, в Сибири золотыми приисками, в Якутии рабочие Ротшильда добывали алмазы, на Украине — уголь… Когда в России произошла Октябрьская революция, все предприятия Ротшильда были национализированы.

Получив из России неутешительные известия, старый миллионер даже заболел от огорчения. Лучшие парижские светила не могли поднять его на ноги. Ему следует запретить чтение газет, решили врачи. Но он не может прожить без газет и дня, отвечают родственники. Тогда прибегли к хитроумной уловке: специально для старого Ротшильда стали печатать бюллетень иностранных известий, где публиковали материалы о поражении большевиков. "Убийство Ленина", "Бегство Троцкого в Европу…", "Бело-казаки вступают на улицы Москвы и Петербурга…", "Поражение Красной Армии" и т. п.

При еженедельном подсчете доходов фирмы не забывают отмечать сумму процентов, "поступивших" из России. Старый Ротшильд успокаивается и вскоре выздоравливает…

В 1890 году англичанин Джеймс Вишау покупает в Биби-Эйбате нефтяные промысла, а в Черном городе — заводы Шибаева. Создают здесь свои дочерние отделения и представители бельгийских, немецких, американских фирм.

Каждый день появлялись торговые общества, финансово-кредитные и транспортные компании, все новые и новые промысловые фирмы.

В области транспортировки нефти также постепенно происходили изменения. До конца 70-х годов прошлого века нефть перевозили аробщики в бурдюках или бочках. Гасан-бек Зардаби писал по этому поводу в газете "Экинчи" (1 января 1877 года):

"От Балаханов до перегонных заводов — 7–8 верст, аробщики берут за перевозку нефти от пятака и выше и таким образом имеют хорошие барыши. Говорят, в минувшем году возчики получили с хозяев заводов полмиллиона рублей за извоз. Сейчас организовали две компании. Одна хочет пустить нефть от промыслов до заводов по железным трубам, другая — провести железную дорогу. Компания, которая хочет перекачивать нефть по наземным трубам, уже получила соответствующее разрешение правительства и вскоре приступит к работам. Траты составят около ста тысяч рублей. Чтобы провести железную дорогу, собрали сто тысяч, однако требуется еще столько же.

В прошлом году керосинозаводчики оказались в выигрыше. Раньше пуд керосина продавался в Москве и других городах по полтора, два рубля. В прошлом году его цена поднялась до трех — четырех рублей. В этом году пуд стоит б рублей пятьдесят копеек, потому что из Америки вовсе не было завоза".

В другом номере "Экинчи" писала: "Много лет тому назад бакинская нефть находилась на откупе у Мирзоева. Когда откуп был ликвидирован, земли поделили на части и передали в пользование отдельным лицам. Каждый, кто пожелает, мог рыть новые колодцы. В это время цены на землю в окрестностях Балаханы и Сабунчи здорово подскочили. Но когда колодцев сделалось слишком много, а из некоторых забили фонтаны, нефть упала в цене. Если прежде халвар нефти, то есть 20 пудов, продавали за 9 рублей, то в тот период его предлагали за рубль, а то и за тридцать копеек. Увеличение добычи нефти, акцизный сбор, взимаемый за нефть казной, да к тому же еще дешевизна американского керосина, который привозили и продавали в России за копейки, сильно обеспокоили местных владельцев заводов. В конце концов вопли хозяев возымели действие: правительство увеличило таможенную пошлину на американский керосин. Поэтому тамошние заводчики в прошлом году керосина в Россию не завезли, в связи с чем бакинский керосин в России покупали по 3–4, а порой и по 4,5 рубля за пуд. Тогда как прежде его едва продавали за рубль с полтиной. По этой причине дела нефтяных хозяев опять пошли в гору, а цены на нефтеносные участки повысились.

В этом году таможенная пошлина взимается золотом, и еще выяснилось, что со следующего года акцизный сбор на нефть отменяется. Цена нефтеносных участков подскочила в несколько раз. К примеру, некое лицо в прошлом году купило 5 десятин за 2 тысячи 500 рублей. Два месяца тому назад это же лицо продало землю 8 клиентам за 8 тысяч рублей. А теперь говорят, что каждый из этих восьми продал свой пай за 18 тысяч рублей, а каждый из купивших отдал клочок земли размером в 1/4 десятины в аренду на следующих условиях: арендатор платит хозяину участка 2 тысячи рублей с тем, чтобы тот отдал землю в пользование на 12 лет. Все эти годы половина выручки от продажи нефти будет принадлежать арендатору, а по истечении срока он обязуется вернуть землю и скважины со всем оборудованием хозяину участка.

Число покупающих и продающих перешло всякие границы. На улицах и рынках только и разговору что о нефти. В нотариальных конторах стоят очереди, чтобы оформить договора на куплю или продажу нефтяных участков. От священника до мелкого чиновника, от купца до шапочника все забросили свои дела и спешат к бекам в Сабунчи, чтобы купить землю, или в Черный город (место на окраине города, где расположены заводы), чтобы построить завод и в течение одного года-двух лет стать обладателем миллионов".

Буровые скважины, повсеместно вытеснявшие примитивные колодцы, нередко выбрасывали фонтаны большой мощности, дающие в сутки десятки тысяч пудов нефти, и еще вчера никому не известный человек становился обладателем огромного состояния. Словно по мановению волшебной палочки, стали миллионерами Гаджи Зейналабдин Тагиев и Муса Нагиев, Шамси Асадуллаев и Муртуз Мухтаров, Салимов, Сеид Мирбабаев, Манташев, Мирзоев, Шибаев, Лионозов и другие. Стоило забить фонтану, как земля по соседству во сто крат поднималась в цене.

Начиная с семидесятых годов прошлого века, выброс нефти посредством мощных нефтяных фонтанов стал частым явлением, при этом нередко страдали жители близлежащих поселков. Нередко склады, мастерские, административные здания на буровых затопляло нефтяным потоком. Жители затопленных домов спешно перебирались на новое место, а затем подавали в суд на владельцев нефтяных скважин, требуя возмещения убытков. Неожиданное "извержение" фонтана нередко приводило к увечьям и даже человеческим жертвам. В таких случаях цена нефти падала на рынке в десять-пятнадцать раз, разоряя хозяев мелких промысловых фирм. Бывали даже случаи самоубийства банкротов.

Бурное развитие бакинской нефтяной промышленности привлекло пристальное внимание иностранного капитала, который давно и охотно прибирал к рукам нефтяные месторождения в различных уголках планеты. За короткий срок в Баку обосновались: шведская фирма "Товарищество братьев Нобель", Каспийско-Черноморское товарищество и торговое общество "Мазут", во главе которого встал парижский банкир Ротшильд, фирма "Роял Дейче Шелл" под руководством Генри Детердинга; в девяностых годах английские капиталисты во главе с Джеймсом Вишау основали в Баку несколько фирм. Попытки обосноваться на бакинских промыслах предпринимала также компания американского миллионера Джона Рокфеллера "Стандарт ойл".

Проводя квалифицированную геологическую разведку нефтяных пластов и убеждаясь в невиданном богатстве месторождений, иностранные предприниматели скупали у бакинцев земли и вскоре получали огромные прибыли.

АМЕРИКАНСКИЙ МИЛЛИОНЕР ДЖОН РОКФЕЛЛЕР. В восьмидесятые, девяностые годы представители рокфеллеровской "Стандарт ойл компани" неоднократно пытались проникнуть в нефтяную промышленность России. Однако местные нефтепромышленники вкупе с Ротшильдом и Нобелем ожесточенно этому сопротивлялись. Зато в торговле керосином он долгое время удерживал приоритет, наводнив российский рынок американским керосином. Пуд бакинской нефти продавался в России по три-четыре рубля. Рокфеллер сбил курс и стал продавать свою продукцию значительно дешевле. Бакинские нефтепромышленники были вынуждены обратиться за помощью в Петербург, в результате чего правительство вынесло решение об установлении пошлины на керосин, ввозимый из-за океана. С начала восьмидесятых годов Джон Рокфеллер перестал экспортировать керосин в Россию, и цена бакинского керосина поднялась. В 1878 году миллионеры сумели добиться отмены акцизного налога, который сдерживал развитие нефтеперерабатывающей промышленности. Это создало еще более благоприятные условия для местных капиталистов.

Неудача с керосином на российском рынке не обескуражила Джона Рокфеллера. С завидным терпением и упорством он взялся за поиски новых путей упрочения мирового господства в нефтяной промышленности и торговле. Специалисты в нефтяной географии разъяснили ему, что под землей России — на Кавказе, на Волге, за Уралом, в Туркестане, Западной и Восточной Сибири таится неистощимый океан нефти и газа. Ну, а пока он стремился укрепить свое положение в Баку, который считался самым богатым источником того времени, чтобы затем ринуться на завоевание севера, запада и востока России Туркестанских земель, Туранской низменности.

Один за другим приезжали высококвалифицированные нефтяные эмиссары Рокфеллера в Баку, чтобы заключить сделки с местными нефтепромышленниками, вернуть монопольное положение на российском нефтяном базаре.

БОРЬБА ЗА НЕФТЬ. Борьба между великими державами за нефть началась с семидесятых годов прошлого века и стала еще непримиримее с созданием монополистических объединений. Эта борьба происходила в основном между Россией, Великобританией, Америкой и Кайзеровской Германией.

Глава английского адмиралтейства лорд Фишер еще в семидесятых годах прошлого века, будучи капитаном, выступил с инициативой замены каменного угля и дров на кораблях и вообще на транспорте жидким топливом. Он неустанно доказывал его преимущества. Скорость кораблей может увеличить только жидкое топливо, говорил он. Одна тонна нефти заменяет три тонны каменного угля. После сгорания каменного угля образуется много балласта, который приходится убирать специальным бригадам, на что тратится много времени и денег. Корабли, работающие на каменном угле, часто заходят в порты, пополняя запасы топлива. Жидкое топливо может доставляться на корабли в открытом море на специальных нефтеналивных танкерах. При переходе на жидкое топливо число обслуживающего персонала на транспорте сократится более чем вдвое. Словом, капитан Фишер приводил сотни доводов в пользу нефти. За это его даже прозвали "одержимый нефтью".

Однако к словам главы адмиралтейства прислушалось правительство и выделило в своем кабинете специальную должность нефтяного министра.

Англия в конце XIX — начале XX века была могущественной державой и самой обширной колониальной империей. Под пятой "британского льва" находилась почти вся территория Азии, Африки, Северной и Южной Америки, Австралии, острова в Тихом, Атлантическом и Индийском океанах. Площадь захваченных территорий составляла 34 миллиона квадратных километров, что было больше территории России, Франции, Германии, США и Японии, вместе взятых. Число жителей колоний превышало 396 миллионов человек, то есть было в 11 раз больше, чем число обитателей самой метрополии.

Англия захватила самые важные стратегические пункты планеты, которые следовало контролировать и сохранять. А для этого был необходим сильный и маневренный военный флот.

В 80-90-е годы прошлого века английские капиталисты и финансовые магнаты принялись всеми правдами и неправдами скупать нефтяные месторождения; они входили в пай с местными предпринимателями, соблазняли их крупными суммами денег. В то время нефтяные залежи эксплуатировались лишь в нескольких странах — в России (на Кавказе, в основном в Баку), США, на Зондских островах (Индонезия). В начале XX столетия нефть стали добывать также в Иране, а затем в Румынии и Венесуэле.

Внедрившись в нефтедобывающую и нефтеперерабатывающую промышленность, англичане предприняли попытку пошатнуть трон Рокфеллера на мировом рынке. В этой связи следует особо остановиться на биографиях двух незаурядных личностей — Генри Детердинга и Марка Сэмуэла.

МАРК СЭМУЭЛ. Этот способный, трудолюбивый англичанин родился в скромной хижине в окрестностях Лондон-сити, но сумел подняться на самый верх по социальной лестнице и получил титул лорда Бирстеда. Одно время он был даже мэром Лондона.

В борьбе за нефть, которую Марк вел всю жизнь, он неукоснительно и самоотверженно защищал интересы Великобритании.

В восьмидесятые годы XIX века Марк Сэмуэл был мелким служащим судоходного агентства. В каюте второго класса он направляется в Ост-Индию, где открывает небольшую контору по купле-продаже перламутра. На вырученные суммы покупает акции мелких транспортных компаний. Первое время дела подвигались туго. Люди смеялись: Марк похож на свою контору. Ходит в каких-то отрепьях, внешний вид ничем не примечателен.

Купив по сходной цене несколько старых судов, предприимчивый молодой человек принялся перевозить по Суэцкому каналу, открытому в 1869 году, русскую нефть из Батумского порта в Китай и Японию, а также в другие страны Восточной Азии. Нефть здесь шла втридорога, и Марк вскоре нажил солидный капитал. Перевозить нефть из Батума в Восточную Азию было в то время делом далеко небезопасным; дубовые бочки часто лопались, нефть и керосин разливались по палубе, становясь причиной пожара на судне. Поэтому команда на кораблях состояла из людей с сомнительной биографией. Среди них было немало преступников и беглых.

Марк Сэмуэл первым заменил деревянные бочки на железные канистры. Это намного уменьшило опасность воспламенения нефтепродуктов и увеличило прибыли: бочки были очень тяжелыми и дорогими, канистры — легкими и дешевыми. Теперь корабли Сэмуэла перевозили вдвое больше нефти, принося их владельцу миллионные барыши. Однако энергичному англичанину этого показалось недостаточно, и он заказывает батумским кораблестроителям танкер. В 1892 году первый танкер был спущен на воду. Прибыли потекли золотой рекой.

Прослышав, что англичане скупают бесценную бакинскую нефть за копейки и продают втридорога на азиатском базаре, снизив общий курс нефти на мировом рынке, Рокфеллер решил нанести контрудар. Он заказывает целый нефтеналивной флот, и за два года спускает на воду 12 танкеров.

Маленькая невзрачная контора Марка Сэмуэла за короткий срок превратилась в могущественную нефтетранспортную компанию. Назвали ее "Шелл" (что по-английски означает "рыбья чешуя").

ГЕНРИХ ДЕТЕРДИНГ. Родители голландца Генриха Детердинга владели плантациями голубых тюльпанов. Отец намеревался обучить молодого человека своей профессии с тем, чтобы передать ему по наследству богатые земли в Индии и Южной Африке.

К концу жизни отец, однако, разорился, и Генрих вступил в самостоятельную жизнь без гроша в кармане. Он поступает простым служащим в банк, месячный заработок его составляет всего лишь 30 гульденов в месяц. Вскоре в качестве представителя банка он отправляется в Восточную Азию. Здесь Генрих завязывает знакомство, а затем и тесную дружбу с неким Августом Кеслером, владельцем небольшой нефтяной компании "Роял дейч петролеум компани" ("Роял дейч"), Кеслер делает Генриха своим поверенным и допускает к управлению делами компании.

Было это в то время, когда в Азии разгоралась ожесточенная борьба за нефтяные источники и рынки сбыта.

Требовательный к себе и другим, ловкий, предприимчивый, Генрих за короткий срок приобрел большой авторитет в нефтяных кругах, подняв захудалую компанию Кеслера до уровня ведущих нефтепромышленных фирм мира. Он часто говорил своим друзьям: "Я отдыхаю только тогда, когда занимаюсь нефтяными делами. Более меня ничего не интересует. Это мое единственное развлечение…".

Наступил момент, когда Детердинг решает бросить вызов самому Рокфеллеру. Хотя у Рокфеллера к тому времени было ни много, ни мало 900.000.000 долларов, тогда как капитал Детердинга составлял едва ли 4.000.000 гульденов. Коллеги посмеивались, что Генрих напоминает шавку, с громким лаем бросающуюся на огромного слона.

Рокфеллер, раздосадованный "укусами" соперника, решил раз и навсегда покончить с ним, для чего арендовал почти все танкеры в восточно-азиатских портах. Танкеры большей частью пустовали и простаивали без дела, хотя "Роял дейч" буквально задыхалась без транспорта.

В поисках выхода из критической ситуации, подобно утопающему, хватающемуся за соломинку, Детердинг протягивает руки к островам, обращается за помощью к Адмиралтейству Великобритании.

Английское адмиралтейство, занятое созданием мощного флота, было весьма заинтересовано в подобных "зубастых" союзниках. Фирмы "Роял дейч" и "Шелл" объединились.

После объединения "Роял дейч" и "Шелл" а компании "Стандарт ойл" пришлось довольно туго. Генрих и Марк ассигновали крупные суммы денег на поиски новых нефтяных месторождений, захват новых рынков сбыта. Они активно включились в ожесточенную борьбу, разгоревшуюся вокруг "изобретения века" двигателя внутреннего сгорания Рудольфа Дизеля. Что только не пускали в ход — подкупы, обман, воровство, прямой террор. К этой борьбе присоединились банкиры, финансовые магнаты, политические деятели "великих" государств. Жизнь самого изобретателя, скромного немецкого инженера Дизеля, была принесена в жертву интересам враждующих группировок.

29 сентября 1913 года от переполненного людьми причала в Антверпене отправлялся в путь корабль "Дрезден". Следуя вниз по течению реки Шелда, он должен был на следующий день достичь английского порта Харвич. Рудольф Дизель также находился на этом корабле. Весь вечер от него не отходили двое мужчин — некие Кареле и Цукман. Они распрощались около 10 часов и разошлись по своим каютам. А наутро, 30 сентября, на "Дрездене" поднялся переполох: Дизель бесследно исчез. Выяснилось, что инженер не ночевал в каюте. Постель была не тронута. Дали знать полицейскому управлению в Харвиче, но и там поиски оказались безуспешными. Лишь через несколько дней тело немецкого изобретателя нашли в вое точной части реки Шелда. Убийцы тщательно замели следы. Тайна преступления осталась нераскрытой, однако сведущие люди поговаривали, что это — дело рук нефтяных магнатов. Газета "Нью-Йорк Ворлд" в те дне писала, что "Дизель пал жертвой предательства. Этобыло единственным способом сохранить в секрете тайну подводных лодок". Как бы там ни было, англичане не смогли получить патент и стать пионерами строительства подводных лодок.

К моменту объединения "Роял дейча" с торгово-транспортной компанией "Шелл" в активе Детердинга было приблизительно 3.000.000 флоринов, а уже через пять лет его капитал составил более 50 миллионов флоринов. С этого времени его стали называть нефтяным Наполеоном.

Порой Детердинг заводил с лордом Фишером разговор о бакинской нефти, но адмирал советовал не дразнить "Северного медведя". Таким же молчанием обходил он вопрос об иранской и турецкой нефти. Дело в том, что англичане хотели единолично распоряжаться нефтеносными землями Иранского шахства и Османской империи. В то время уже шли поисково-разведывательные работы в окрестностях Персидского залива и в междуречье Евфрата и Тигра.

На юге Ирана, недалеко от Персидского залива, находился древнейший храм огнепоклонников, возведенный в честь Ормуза, бога добра и света. Проходили века, огонь в храме погас, а сам храм превратился в развалины. Однако воспоминание о храме и "святых огнях" не стерлось из людской памяти. Тем более, что воображение современников продолжали будоражить рассказы об огнях, вспыхивающих то тут, то там в окрестностях храма, о птицах, что замертво падали на землю, пролетая над "Пустыней смерти", о затерянных в газовой пелене стадах.

Из расщелин в скалах сочилась нефть, стекала по склонам, подобно роднику, образуя множество больших и малых рек.

Все это привлекало внимание специалистов еще с середины прошлого века, а уже с конца столетия между могущественными державами разгорелось соперничество за право обладания персидским "черным золотом".

Некий Вильям Норт Д'Арси, геолог и ученый, сколотивший большое состояние на разработке золотоносных жил в Канаде, решил заняться поисками источника "священных огней". Вооружившись геологическими картами, компасом, справочниками, необходимыми приборами и снаряжением, Д'Арси с небольшим отрядом отправляется в экспедицию.

Много месяцев бороздил отряд пустыни, горы и ущелья Южного Ирана, пытаясь отыскать нефтяной источник, но его усилия не увенчались успехом. Капитал в миллион пятьсот тысяч долларов растаял, как весенний снег. Д'Арси возвращается в Тегеран, где прокладывает железную дорогу и тем несколько поправляет пошатнувшееся материальное положение. За 200.000 золотых франков он покупает у Насреддин-шаха указ, который гласит: "В знак дружбы между Ираном и могущественной Британской империей инженеру Вильяму Норту Д'Арси, его родным и близким, а также наследникам предоставляется неограниченное право в течение 66 лет вести на территории Ирана поисково-разведывательные работы и эксплуатацию полезных ископаемых, а все найденные богатства считать их личной неприкосновенной собственностью". Этот указ вступил в силу в январе 1901 года, причем, был запечатлен не на бумаге и даже не на пергаменте, а выбит на золотом листе. Ведь бумагу, пергамент можно сжечь, порвать и пр.

Устав от бесплодных поисков, Д'Арси стал готовиться к отъезду на родину, но в это время из геологической экспедиции, ведущей разведывательные работы в Южном Иране, поступила телеграмма о том, что здесь открыты богатейшие нефтяные месторождения.

Предприимчивые агенты английских нефтяных компаний, прослышав об этом, прямо на палубе корабля, отправлявшегося в Александрию, предложили Д'Арси 6 миллионов фунтов стерлингов за найденное месторождение. Он отвергает предложение. Однако его не оставляют в покое. В отсутствие Д'Арси в его каюте был произведен настоящий обыск. По всей видимости, искали указ. А вскоре попытались убить его самого. В Каире на него было совершено покушение. Он чудом избежал смерти.

С заветным указом в кармане Д'Арси отправляется в Нью-Йорк. На корабле инженер знакомится с симпатичным миссионером, английским проповедником Сиднеем Рейли, к которому проникается доверием. Этот благообразный "священник" оказался одним из опытнейших сыщиков английского агентства "Интеллиджент сервис". Он завладел документом Д'Арси и переправил его в Лондон.

Так была подготовлена почва для создания "Англо-персидской нефтяной компании", которая стала впоследствии одним из богатейших нефтяных обществ. Ныне она известна под именем "Бритиш петролеум компани".

В связи с этим, уместно вспомнить интересный случай. Вокруг найденного нефтяного месторождения местное население издавна сеяло и собирало хлопок, поэтому компания не могла завладеть близлежащими землями. Пришлось им прибегнуть к новой уловке: из Индии на корабле было привезено огромное количество змеиных яиц и разбросано по плантациям. Вскоре поля кишели ядовитыми змеями. Местные жители обратились за помощью и советом к губернатору провинции Хузистан. В это время к нему "случайно" наведывается английский консул и, узнав о бедствии, выражает свое искреннее сожаление, а затем просит представителей нефтяной компании протянуть руку помощи и добрососедства бедным крестьянам. Через неделю, в целях борьбы со змеями, компания обливает поля нефтью и поджигает хлопковые кусты. Так, под видом благотворительности англичане присоединили огромные участки земли к своим нефтепромыслам.

"Англо-персидская нефтяная компания" всячески стремилась помешать Детердингу проникнуть на нефтяные месторождения Баку и Ирана. Однако "нефтяной Наполеон" упорно добивается своего. В 1912 году посредством Ротшильда компания "Роял дейч-Шелл" запустила свои когти в русскую нефтяную промышленность.

С годами жидкое топливо завоевывало все большую популярность. Еще задолго до начала первой мировой войны "нефтяной Наполеон" прозорливо говорил, что "армия, флот, все золото и все народы мира бессильны перед хозяевами нефти. Кому нужны автомобили и мотоциклы, корабли, танки и самолеты без этой драгоценной черной жидкости?..".

Англичан весьма живо интересовали нефтеносные. земли Османской империи. В провинции Мосул, например, на каждом шагу бурлили родники "черного золота".

Эти же земли издавна, еще с девяностых годов прошлого века, привлекали внимание германского кайзера Вильгельма II. Лишь три зимних месяца в году проводил кайзер в Берлине и Потсдаме, все остальное время путешествовал по Средиземноморью, наведывался то в одно, то в другое из своих 76 поместий. За это его прозвали Вильгельм-"путешественник". В 1898 году, в сопровождении многочисленной свиты, кайзер Германии отправился к берегам Босфора, в Стамбул. Это путешествие не было обычным — Вильгельм II преследовал при этом далеко идущие политические и экономические цели. Одна из немецких газет "Алдёйче блитер" в статье от 6 ноября 1898 года писала по этому поводу вполне откровенно: "Мы должны решительно продвинуться вперед от берегов Евфрата и Тигра до Персидского залива, а оттуда стремительным броском достичь самого Индостана". Кайзер эту мысль выражал по-своему: "На всем земном шаре проживает, вероятно, не менее трехсот миллионов мусульман. Германская империя будет их другом, пока стоит этот мир". Одно время в мусульманских странах даже распространились слухи, что Вильгельм II принял мусульманство и совершил паломничество в Мекку. Не случайно печать иронично именовала его "Гаджи"-Вильгельм.

Как бы там ни было Султан Абдулгамид встретил кайзера в Стамбуле с распростертыми объятиями и поистине восточной пышностью. Вся мировая пресса пространно описывала это событие.

Кайзера возили по Стамбулу, показывая известные мечети, дворцы, прославленные памятники восточного зодчества, знаменитые крытые базары. Германский император был в восторге от приема, оказанного ему османами. Правда, к концу визита случился конфуз. Султан Абдулгамид спросил королевскую особу, что бы та хотела увезти на память из Турции. Тот пожелал забрать в Германию обелиск и надгробный камень с могилы Александра Македонского, которые находились в музее Стамбула, созданном в 1880 году. Султан, недолго думая, согласился. Однако об этом услышал ученый, усилиями которого был создан музей. Он сел возле обелиска и надгробного камня и сказал: "Пусть только попробуют до них дотронуться, я убью и окроплю кровью эти священные камни. Пусть тогда их увозят в Германию с пятнами турецкой крови". Так и просидел в музее до самого отъезда кайзера. Пришлось Вильгельму уезжать в Берлин с пустыми руками. Правда, турки подарили императору первый официальный вариант Корана, который был составлен по поручению секретаря пророка Мухаммеда и его зятя Османа. Но и он, как выяснилось впоследствии, оказался лишь копией, а не подлинником.

Через год, 23 декабря 1899 года, директор банка Германии Георг фон Симекс заключил с турецким правительством договор о сооружении железной дороги Берлин — Багдад — Басра. Финансовую сторону строительства брали на себя немцы. Эта дорога должна была соединить Центральную Европу со Средним Востоком. Вся железная дорога на протяжении 40 километров и ее окрестности передавались в полное распоряжение компании. На этом участке немцы могли производить геологическую разведку, добычу полезных ископаемых, эксплуатацию найденных месторождений. В 1904 году турецкое правительство разрешило немцам вести поиски нефти в провинциях Мосул- Багдад.

Следует отметить, что до 1918 года Османская империя охватывала огромную территорию от Индийского океана до Средиземного моря, от подножья Кавказских гор до Балкан, включая часть Северной Африки, Ливию, Египет, Аравийский полуостров, Красное море, Суэцкий канал и пр. Нынешняя Турция была лишь малой частью этой огромной империи.

Англичане стремились всячески помешать прокладке багдадской железной дороги и поискам нефти в провинциях Мосул-Багдад; они прибегали к поджогам, террору, подкупам. Всюду шныряли сыщики из "Интеллиджент сервис". По ночам лагерь, где располагались рабочие, подвергали ружейному огню, поджигали склады, амбары, разрушали готовое полотно железной дороги.

Англичане и их союзник Детердинг ни на минуту не забывали о нефтяном богатстве Баку. В 1918 году англичане, будучи в Баку, передали нефтепровод Баку — Батуми в ведение Контрольного комитета британских железных дорог.

В период, когда у власти в Баку находились дашнаки, меньшевики, эсеры, газета "Файненшил ньюз", выходящая в Лондоне, писала (24 декабря 1918 года): "Следует приложить максимум усилий и финансовых средств, чтобы завладеть русской нефтяной промышленностью. Это явилось бы для нашей империи самым ценным и большим военным трофеем. А взятие под свой контроль бакинской и грозненской нефти открыло бы для правительства Великобритании далеко идущие перспективы". В целенаправленных попытках англичан "наложить лапу" на нефть Баку ощущалась твердая рука Детердинга. А скромный клерк, тридцать лет тому назад получавший по одному гульдену в день, превратился в миллиардера, которому только одно французское правительство во время первой мировой войны задолжало за купленную нефть 300 миллионов золотых франков…

Под давлением иностранного капитала царские власти приняли было закон о продаже с молотка нефтеносных земель, являвшихся частной собственностью азербайджанцев. На этой земле веками жили их деды и прадеды. Ахмед-беку Агаеву, посланному представителем мусульманского населения сперва в Петербург, а затем в Тифлис, стоило немалого труда приостановить осуществление этого указа.

И все же иностранцы вступали в сговор с власть предержащими. Нередко, вместо того, чтобы продать с аукциона тот или иной нефтепромысел, землю, где обнаружены богатые залежи нефти, а прибыль перевести в казну, земля эта специальным царским указом переходила в безвозмездное владение графа, князя или другого близкого к трону человека, а тот, зачастую, продавал ее нефтепромышленникам, фирмам или же эксплуатировал участок на паях. Большая часть нефтеносной земли в Сураханах, к примеру, была разграблена таким вот образом.

В селениях Балаханы, Сабунчи, Раманы, Биби-Эйбат, Бинагади часто случались стычки из-за земли; дело порой доходило до суда, а то и до кровопролития. В таких случаях власти, воспользовавшись предлогом, передавали землю, из-за которой разгорелась драка, в царскую казну или продавали ее с молотка. Нефтеносными участками нередко завладевали люди, приближенные к царской фамилии. Именно в результате подобной политики наместник Кавказа граф Воронцов-Дашков стал хозяином богатого промысла посреди селения Балаханы.

В 1905 году, в связи с революционными событиями, забастовками нефтяников, наместник Кавказа приезжает в Баку. Население города предположило, что наместник пожаловал для выяснения обстановки на месте, для наведения порядка и удовлетворения справедливых требований рабочих. Наместника, однако, вовсе не интересовало ни тяжелое положение нефтепромысловиков, ни невыносимые условия их жизни и работы. Он прямиком направляется в Балаханы — на свои личные промысла, осведомляется о нанесенном ущербе и, пригрозив забастовщикам суровой карой, отправляется обратно в Тифлис.

В 1905 году, когда начались армяно-мусульманские столкновения все дороги в Шушу были перерезаны, и мусульманское население города испытывало нужду в продовольствии. Шейхульислам, муфтий и кази отправляются в Тифлис на прием к наместнику, просят его помочь шушинцам. Воронцов-Дашков отказывается принять делегацию, заявив, что, мол, так мусульманам и надо. Антиазербайджанские настроения наместника разжигала его жена — Лиза Григорьевна, армянка по национальности, с помощью которой все ключевые посты в промышленности и торговле Тифлиса были отданы армянским дельцам.

По этому поводу нельзя не припомнить курьезный эпизод. В начале XX столетия в Баку проездом побывал каталикос армян. Осмотрел достопримечательности города. У него спросили, с какими впечатлениями он уезжает из Баку. Каталикос со вздохом отвечает, что страшно разочарован. Он-то предполагал, что Баку, подобно Тифлису, — армянский город, а оказалось, что здесь верховодят мусульмане. "Это горе меня убьет", — добавил каталикос.

Азербайджанское население Шуши посылало отчаянные телеграммы Гаджи Зейналабдину Тагиеву. Тот, как действительный статский советник, используя право, данное ему законом, телеграфирует Воронцову Дашкову, мол, я послал в Шушу верблюжьим караваном и фургонами продовольствие для оказания помощи голодающему населению города; прошу вас обеспечить безопасность людей и груза. Наместник переадресовал депешу своему заместителю по военным делам Греневу. Тот разрешил отправку продовольствия и приставил к каравану отряд солдат. Таким образом народ был избавлен от голода.

Впоследствии Воронцов-Дашков был переведен на службу в Петербург, а его место занял Дудков.

…В Баку можно было встретить два рода нефтепромышленников. Первые были владельцами промыслов и заводов, настоящими "нефтяными магнатами". Вторых называли "дирекчилер"[21].

"Дирекчилер" — предприимчивые, изворотливые дельцы — скупали земли на Апше-роне или же, арендуя их, вколачивали посредине участка столб с именем владельца и датой приобретения. Они не вели на своих участках разведывательных работ, не бурили скважин. Застолбив пятьдесят-шестьдесят участков, они терпеливо выжидали. Если на землях по соседству-находили нефть, застолбленные участки во сто крат поднимались в цене, а "дирекчилер" оказывались при солидных барышах. "Дирекчилер" застолбили множество участков на западе Апшерона, Гобыстанских пастбищах, на Куринской и Прикаспийской низменности, в Сиязане, Шемахе, в Гянджинской губернии — Нафталане. В центре и на востоке Апшерона дела "дирекчилер" шли не столь блестяще, так как те места давно захватили нефтепромышленники.

Среди народа бытовало поверье, будто на нефтеносных участках не растут трава, деревья, цветы. Поэтому "дирекчилер" по обыкновению стремились застолбить землю в каменистой, скалистой местности, на болотах и солончаках. Однако, когда нашли богатые месторождения нефти и газа в Майкопе прекрасном уголке природы Северного Кавказа — эти домыслы были опровергнуты.

Как мы уже упоминали, из-за нефтяных участков часто происходили ссоры. То и дело прибегали к "помощи" лжесвидетелей. Везли их на спорный участок, заставляли присягнуть на Коране. Лжесвидетель, положив руку на Коран, клятвенно утверждал: "Клянусь святым Кораном, что земля под моими ногами действительно принадлежит такому-то…". При этом многие аферисты ничуть не кривили душой — они предусмотрительно насыпали в башмаки землю с подлинных участков того, в чью пользу лжесвидетельствовали.

Иной бедняк, продавая свою землю, договаривался с клиентом, что тот возьмет его к себе на промысел сторожем. Покупатель соглашался, но затем под любым предлогом старался избавиться от бывшего хозяина участка. Сторожа по ночам заполняли бочки аробщиков, промышляющих воровством нефти, или же открывали кран в резервуарах, перекачивая "черное золото" в закрома соседних нефтепромыслов.

Иной владелец участка и рад бы пробурить скважину, добраться до нефтяного пласта, да не было у него на это ни сил, ни наличного капитала. Оттого и прибегали к различным хитростям. Глядишь, натаскает хозяин ночью нефти, заполнит ею неглубокий колодец, а утром благовестит на всю округу, мол, я до нефти добрался. Чтобы продать участок подороже. Правда, нефтепромышленники давно разгадали этот прием. Так что обмануть удавалось немногих.

Владельцы и управляющие промыслами часто подкупали бурильщиков на чужих участках, пытаясь выведать у них ценную информацию, или же подстраивали на буровых различные аварии, чтобы первыми дойти до нефтеносного пласта. Порою стволы скважин, которые бурили на двух соседних участках, случайно скрещивались, и тогда при подъеме бура в одной из скважин одновременно поднимались бурильные трубы соседней скважины. Темные люди считали это проявлением сверхъестественных сил природы. Порою к управляющему промыслами, мастеру участка, где ударил нефтяной фонтан, подсылали посредников, обещали крупную сумму денег, чтобы получить сведения о глубине залегания нефтяного пласта и технологии бурения. Принимались бурить в соответствии с полученной информацией, а нефти зачастую на должной глубине не оказывалось: то ли сведения им "продали" фальшивые, то ли произошло геологическое осложнение нефтяных горизонтов в глубине. Кроме того, инструменты для бурения были довольно несовершенные, техника и методы проходки примитивными. Работали, по существу, вслепую, не имея понятия о расположении и глубине залегания пласта, угле падения и других важных факторах…

Иной владелец нефтепромысла, лишенный материальной возможности содержать необходимое оборудование, инструменты, платить деньги мастеру и рабочим, нанимал подрядчиков для строительства скважин. Подрядчиков часто подкупали богатые нефтепромышленники, уговаривая их затянуть проходку. Получив солидную взятку, те часто "забывали" изолировать водоносные пласты, а затем пугали владельца участка, мол, продай ты свой участок, пока не поздно; земля-то у тебя никудышная, одна вода кругом. Скоро и другие скважины зальет водой… Владелец хорохорился, говорил, что не продаст свой промысел и за миллион. А вскоре отдавал его за копейки. Десятки хозяев безжалостно дробили единое нефтяное месторождение на части, обращаясь с ним как с рождественским пирогом, — резали на треугольники, квадраты, круги, полосы, клины. Не было единства ни среди хозяев, ни среди лиц, долженствующих осуществлять государственный надзор. В результате происходило преждевременное обводнение нефтяных пластов. Документы. информация по бурению и эксплуатации скважин держались в строгом секрете, поэтому геологи, инженеры были лишены возможности оказания своевременной научно-технической помощи. Часто приходилось забрасывать готовые скважины вследствие того, что вода проникала к забою и заглушала приток нефти. Порою целые промысла превращались в рукотворные озера. Владельцы участков, придя в ужас, продавали земли за бесценок. Этим пользовались богатые нефтепромышленники. Они покупали такие участки на имя посредника, а затем переводили на себя и присоединяли к промыслам…

В городе было великое множество нотариальных контор. Они выполняли роль посредников в нефтяном деле.

В 1873 году забил знаменитый вермишевский фонтан. Он за несколько дней превратил всю окрестность в нефтяное озеро.

Фонтанирующий газ поднимал в воздух, а затем швырял на землю тяжелые инструменты, оборудование, глыбы весом в сто — сто пятьдесят килограммов. В Раманах, Сабунчах нефть текла рекой, поднялась чуть не до пояса. С неба лился нефтяной дождь. Небольшие хранилища и резервуары вскоре переполнились, и нефть стала разливаться по округе. Рабочие сооружали запруды из земли, строили плотины из камня и глины, но нефтяной сель прорывал все преграды. Порой, чтобы "усмирить" фонтан, требовалось не менее трех — четырех недель.

Хищническая эксплуатация скважин весьма беспокоила ученых-геологов, так как нефтяные пласты истощались прежде времени, большая часть нефти впитывалась в землю, едва ли не три ее четверти так и "умирали", оставаясь в глубинах недр.

Но кто в те времена прислушивался к советам и предостережениям ученых! Главное было — успеть сколотить состояние, нажиться любым путем.

На фаэтонах, пролетках поглядеть на фонтан съезжались дельцы и нефтепромышленники со всего города, из окрестных сел. Они поздравляли новоиспеченного миллионера, предлагали выгодные сделки, хотя вчера отказывали ему в рублевой ссуде. В Сураханах, Раманах, Биби-Эйбате от сильного гула фонтана было невозможно уснуть; едкий запах газа окутывал все вокруг. В таких случаях приостанавливали работу на соседних промыслах, в котельных, мастерских, чтобы не спровоцировать пожар. А после подавали в суд на владельца фонтанирующей скважины, требуя возместить простои и убытки.

Миллиарды кубометров газа улетучивались в воздух, хотя великий русский химик Д. И. Менделеев, посетивший Баку в 1885 году, называл газ топливом будущего.

Заведя разговор о фонтанах на дореволюционных промыслах, старейший бакинский инженер Сергей Васильевич Шульгин, неторопливо раскурив трубку, рассказывал:

"Я спал. Кто-то разбудил меня крепким тычком в бок и прокричал в самое ухо: "Вставай, забил нефтяной фонтан". Я торопливо оделся. Со двора доносился оглушительный гул, от которого сотрясались стены дома, скрипела кровля. "На каком промысле? Чей фонтан?" — спрашивали люди друг друга. Никто ничего не знал. Я вышел из комнаты. Рассвело. Горизонт окрасился в алый цвет. Рабочие высыпали из бараков и стояли, словно пригвожденные.

Нефтяной столб поднимался до небес. Вышка была сметена, нефтяной сель уносил с собой бревна, доски, железные трубы, оборудование. Камни, выбрасываемые из скважины, описав гигантский полукруг, падали на землю. От гула глохли уши. С неба падали нефтяные капли, одежда и лица людей почернели от нефти. К тому же еще усилился хазри — сильный бакинский норд. Стоило нефтяному столбу чуть-чуть ослабнуть, как вокруг скважины начинали суетиться рабочие, пытаясь заарканить устье скважины чугунным листом. Хотя эти чугунные листы были пригодны лишь для мелких, отрытых вручную колодцев.

Разбудили владельца участка, где забил фонтан. Вместе с братом и сыновьями на случайно подвернувшемся фаэтоне они прибыли к месту происшествия. Увидев высоту нефтяного фонтана и вмиг представив себе все возможные последствия, хозяин скважины побелел, как мертвец. Его окружила толпа людей. Каждый что-то советовал, требовал принять срочные меры.

А фонтан набирал силу. Жители близлежащих домов спешно нагружали арбы и повозки домашним скарбом, торопясь покинуть это место. Они слишком хорошо знали, что такое нефтяные пожары. А пожар мог случиться в любую минуту. Нефтяная река подбиралась к домам, заполняла подвалы, первые этажи. Ковры и паласы, подушки и одеяла, деревянная посуда и прочая утварь плыли по нефтяному озеру. Засучив шаровары, согнувшись под тяжестью пожитков, мужчины брели по колено в нефти, честя на чем свет стоит хозяина скважины.

Зато гулякам, кутилам, "золотой" молодежи было раздолье. Они приезжали в роскошных экипажах, на собственных фаэтонах прямо из казино и увеселительных заведений, чтобы полюбоваться экзотическим зрелищем.

Вскоре землянки, лачуги, ветхие строения, где обитали рабочие, исчезли с лица земли. Рухнули заборы, повалились ограды. Черным нефтяным туманом заволокло Баку и полил нефтяной дождь".

Этот случай произошел на одном из промыслов Биби-Эйбата, и почти одновременно забили два сильных фонтана в Сабунчах и Балаханах. Вот как описывает свои впечатления некий проезжий, случайно оказавшийся в эти дни в городе: "Я очутился в странном, удивительном мире: от сильного шума, нестерпимого гула едва не лопались барабанные перепонки. Люди вокруг кричат, жестикулируют. Их никто не слышит, да и они ни от кого не ждут ответа. Черный булыжник мостовой словно стонет и корчится под огромными колесами тяжелых повозок. С грохотом проносятся двухколесные пролетки. Длинной вереницей выстраиваются арбы, перевозящие нефть, возчики ругаются и понукают друг друга. То и дело раздается свист кнута: то аробщик срывает злость на бедных лошадях.

Все вокруг одето в траур: черны лошади, черным-черны арбы, черна одежда людей, черны дома, окна, балконы, тротуары… В этом азиатском городе словно и другого цвета нет, кроме как черный.

Небо все плотнее окутывает черной пеленой, и вскоре начинает лить нефтяной дождь. Капли падают на лицо, на руки, затекают за воротник. Шляпа и верхняя одежда были густо перепачканы нефтью. Я извлек липкими пальцами носовой платок из кармана и принялся водить по глазам, по лбу, подбородку, вытирая черную клейкую массу. Платок в мгновение ока стал угольно-черным. А нефтяной дождь все усиливался. От непривычного запаха першило в горле, кружилась голова.

Прохожие, видя мое состояние и улыбаясь моей неопытности, удалялись, покачав головой. Я чуть было не упал и прислонился к стене. Кто-то взял меня под руку, отвел в близлежащий сквер и усадил на скамью…".

И подобное происходило в центре города, сравнительно далеко от промыслов! Представьте себе, что приходилось терпеть жителям селений, примыкающих к промыслам.

Биби-Эйбатская скважина, о которой рассказывал Шульгин, в течение всей первой недели выбрасывала до 20 тысяч тонн нефти в сутки.

Сотни людей обратились в суд, требуя, чтобы владелец скважины возместил нанесенный ущерб. Если бы судьи приняли решение о покрытии хотя бы одной десятой части убытков, нефтепромышленника и тогда ожидало бы банкротство. Он нанял трех адвокатов, которые запутывали и затягивали решение вопроса.

Дело наконец дошло до окружного суда. Положение людей, оставшихся без крова и без всяких средств к существованию, было столь ужасающим, что никто не посмел бы попрать их права. Судьи пытались лишь преуменьшить размеры убытков да оттянуть сроки платежей.

Владелец промысла метался, как затравленный зверь. Кроме того, ему везде отказали в деньгах и ссуде. Никто не дал ни гроша.

Однажды уборщица, войдя в контору, увидела, что хозяин болтается на веревке, подвешенной к потолку. Не вынеся позора банкротства, нефтепромышленник повесился. Видимо, это был единственный для него выход.

Этот фонтан снизил цену на нефть в четыре раза: с 50 копеек за пуд она упала до 12 копеек и ниже. Много мелких нефтепромышленников в те дни потерпели крах.

После самоубийства владельца злосчастного фонтана люди, потерпевшие убытки, и вовсе потеряли голову. С мертвеца-то какой же спрос? Наконец, на промысел нашелся покупатель. Им оказались братья Нобель, согласившиеся возместить одну десятую часть ущерба.

Работа на промыслах была опасной и тяжелой. Тяжелее всех приходилось бурильщикам, тартальщикам и рабочим, занятым чисткой нефтяных колодцев, амбаров и цистерн. Многочисленные болезни, профессиональные недуги и даже смерть постоянно кружили над их головой. Первые нефтяные колодцы рыли вручную — киркой и лопатой; глубина колодца составляла от пятнадцати до тридцати метров. Проходили годы — колодцы углублялись — пятьдесят, шестьдесят, семьдесят метров… Едкие испарения, нефтяные газы, пластовые воды, грязь затрудняли работу бурильщиков, которые к концу рабочего дня совсем выбивались из сил. Да и рабочий день на большинстве промыслов превышал предельно допустимые нормы (12, 14, а порой и 16 часов). По мере углубления колодца воздух становился еще более тяжелым, выход ядовитого газа увеличивался, подземные воды проникали в колодец и зачастую начиналось наводнение. При этом мог произойти обвал стен, и тогда людей засыпало землей. Если же скважина начинала фонтанировать, то нередко не находили и тел рабочих. Писатель Абдулла Шаиг в своем известном рассказе "Письмо не дошло" хорошо отобразил тяжелую жизнь, изнурительный труд и трагическую смерть нефтяников на одном из бакинских промыслов.

Некоторые хозяева нарочно не торопились поднимать рабочих со дна колодца, чтобы не платить им денег. Жизнь человека стоила дешево, и на многочисленные "несчастные случаи" никто не обращал внимания.

В начале 70-х годов на Апшероне вместо старых ручных колодцев появились буровые скважины, которые сооружали на два-три года и которые позволяли эксплуатировать нефтяные пласты на глубине 400–600 метров. При бурении часто случались аварии. Порой бурильный инструмент падал на дно шахты, и тогда приходилось надолго останавливать проходку, вызывать опытных мастеров с соседних участков, чтобы ликвидировать аварию. В дни простоя мастер и рабочие получали лишь половину заработной платы.

Инструменты и буровое оборудование на промыслах были примитивными, технология добычи несовершенна. Многое зависело от опыта и смекалки бурового мастера, его помощников, от их внутреннего чутья. Опытный бурильщик по звукам, доносящимся со дна скважины, по работе инструмента судил о глубине залегания и характере расположения нефтяного пласта.

Подрядчики, да и сами хозяева промыслов не особенно жаловали новую технику. Вообще не любили новшеств. Они считали всякие там "заморские" приборы — никчемными штуками, а геологическую науку — пустой тратой времени. Они привыкли во всем полагаться на мастера, ну и, конечно, на милосердие всевышнего. Рабочие на промыслах слепо верили в предрассудки и божественные "предзнаменования". В понедельник, например, они никогда не приступали к рытью нового колодца или скважины. Близко не подпускали к работе человека, у которого "тяжелая" нога. А тому, кто чихнет всего один раз, могло крепко влететь от товарищей…

Работа тартальщика, вычерпывающего нефть из колодца или скважины желонкой, была не менее тяжкой. В течение двенадцатичасового рабочего дня тартальщик не отдыхал ни секунды, опуская и поднимая желонку или длинное железное ведро в скважину. Желонку поднимали с помощью ручного ворота или лошадиной тяги. За час она совершала тридцать или сорок операций, каждый раз поднимая со дна скважины до 30 пудов нефти. На всю операцию отпускалось не более минуты-полторы. Работа тартальщика требовала большого внимания и сосредоточенности. Желонку следовало опускать на определенную глубину, иначе она могла зацепиться за трубы, укрепленные в стволе скважины, что весьма осложнит работу. В таких случаях тартальщик моментально лишался своего места. Поднимать желонку наверх тоже было делом нелегким. Опоздаешь на одну-две секунды, зазеваешься и, глядишь, желонка вместе с металлическим канатом заползла на барабан, который ее расплющивает в лепешку. Нередко, старый, истертый канат не выдерживал, обрывался, и это было еще страшнее, так как тяжеленная, в десятки пудов желонка, падала на дно скважины, провоцируя обвалы и аварии.

Ремни барабана также часто выходили из строя, рвались, а хозяин не торопился покупать новые. Приходилось тартальщику нашивать на брезентовые ремни заплаты, сшивать порванные концы. Работа на скважине останавливалась, и за время простоя тартальщик не получал ни копейки. Тартальщику платили всего 15–20, в редких случаях 25 рублей в месяц (да и то три-пять рублей высчитывали в качестве штрафа). Особенно нелегко приходилось тарталальщикам в ночную смену. Малейшая неосторожность, промедление могли привести к несчастью. От напряженного, монотонного труда тартальщики быстро старели, заболевали нервным истощением. Многие приобретали хронические болезни кожи, легких, глохли от постоянного шума и грохота на буровой. Промысла не охранялись надлежащим образом, и ночью на скважины совершали нападения нефтяные воры. Они связывали тартальщиков, избивали до потери сознания, а затем принимались крушить машины, снимать ремни, медные подшипники и прочее оборудование.

Между прочим, на воровство и разбой нередко шли сами сторожа. Через несколько дней они отыскивали "пропажу", за что премировались хозяином.

Бурильщики, тартальщики, ремонтники часто получали тяжелые физические травмы и на всю жизнь оставались калеками. Большую часть рабочих на промыслах составляли выходцы из Ирана и Южного Азербайджана. Работа бурильщика или тартальщика требовала силы, выдержки, терпения. А нужда заставит человека взяться за самое тяжкое дело. Стоило рабочему-иранцу открыть рот и заикнуться о своих правах, как грубый окрик "амшари" возвращал его на землю. А наиболее строптивых просто сбрасывали в колодец. Однажды в Балаханах во время обвала в ручных колодцах погибло четверо рабочих. Хозяин щедро одарил пристава, околоточного и секретаря консула, замяв дело. Такое на промыслах случалось нередко.

Общий вид промыслов был весьма непригляден. Всюду бугры и впадины, зловонные земляные траншеи, ямы, заполненные лошадиным навозом, с неба падает мазут, сажа… В дождь грязь поднимается до колен, зимой морозы леденят душу, летом изматывает зной. Воды нет ни глотка. А уж если хазри поднимается, то тучи пыли окутывают все вокруг. Крошечные, сырые землянки, унылые ряды бараков — без света, без воздуха, со сплошными рядами нар, на которые в изнеможении валятся рабочие после нескончаемого долгого трудового дня. Грязь, нечистоты, инфекционные болезни, ранняя старость и смерть…

Это горькое беспросветное существование, адский труд бакинского рабочего-нефтяника впервые в нашей литературе с большим мастерством и сердечной болью изобразил великий азербайджанский поэт Гусейн Джавид в стихотворении "Баку":

Перевод С. Мамедзаде.

Работа нефтяников на нефтеперерабатывающих и нефтеочистительных заводах была не легче, чем труд бурильщиков и тартальщиков. Часто случались пожары, аварии, взрывались цистерны и резервуары, калеча рабочих. Много было смертельных случаев от отсутствия элементарной техники безопасности.

За идентичную работу рабочим разных национальностей платили по-разному. Меньше всех получали "амшари" и вообще мусульмане. Причем, им, как правило, поручали самую тяжелую, самую грязную работу — копать канавы, чистить буровые скважины и колодцы, очищать отстойные резервуары от грязи, окаменевшего песка, а платили за все это буквально копейки.

ПОЖАРЫ. На промыслах и заводах пожары были обычным явлением; они наносили колоссальный материальный ущерб, становились причиной гибели людей. Дело в том, что буровые вышки, нефтехранилища, желоба, по которым перекачивалась из скважины нефть, были деревянными, и нефть пропитывала их до самого основания. Резервуары были всегда переполнены, здания и буровые окружали нефтяные озера. От малейшей искры мог вспыхнуть пожар. Промысла с их ветхими закопченными строениями, деревянными чанами-приемниками, примитивными земляными амбарами напоминали картину мрачного ада. Пожар случался мгновенно и неожиданно. Огонь переходил с буровой на буровую, от хранилища к хранилищу. Бакинский хазри развеивал огненные деревянные обломки по окрестности, и за короткий срок промысел превращался в бушующее море пламени. В 1903 году на одном из южных промыслов в Сабунчах случился пожар, в результате которого 130 буровых превратилось в пепел. В такие дни промысла окутывал густой черный туман.

В этом же 1903 году на Биби-Эйбате ударил нефтяной фонтан, который привел к пожару, бушевавшему несколько недель. А причиной пожара явилась желонка на соседней буровой, которая сорвалась на дно скважины и воспламенилась. Пожар моментально распространился на окрестные буровые и нефтехранилища. Огонь и пламя, подобно селевому потоку, уносили все, что попадалось навстречу. Пламя достигло морской пристани, перекинувшись на лодки, баркасы и корабли. Весь залив был окутан огнем. Этот ужасный пожар сровнял с землей множество буровых и конторских зданий. Начавшийся девятого сентября, пожар сумели потушить лишь через месяц с лишним.

Журнал "Нефтяное дело" писал, что в 1900–1910 годах на бакинских промыслах случилось 314 пожаров, сгорели 1503 буровых и сотни зданий. Иными словами, в среднем на год приходилось более тридцати пожаров, или три пожара на месяц… Естественно, эти цифры были преуменьшены.

Другой пожар, случившийся на промыслах Биби-Эйбата, был настолько сильным, что его отблески виднелись за 90 километров, в селении Мараза. Рассказывают, что некий мастер по имени Шабан за большие деньги взялся потушить пожар. Он закупил огромное количество железных цепей и принялся на фургонах возить их с подручными на промысел. Не одна тонна цепей была спущена в горевшую скважину, вытесняя воздух. Пожар постепенно ослаб и стал затухать…

Нефтеочистительные и нефтеперерабатывающие, сернокислотные, медеплавильные, чугунолитейные заводы (всего более ста) находились в Черном и Белом городе. Вдоль улиц тянулись километры труб. С неба днем и ночью сыпались копоть, сажа. Воздух, насыщенный ядовитыми испарениями, был очень тяжел, все вокруг — птицы, звери, люди, арбы, камни, земля — были окрашены в черный цвет. Большинство фабрично-заводских рабочих страдало туберкулезом и одышкой. Многие к концу жизни становились калеками.

Когда на буровой начинал бить фонтан, на промысел стекались толпы безработных, которые нанимались рыть траншеи, возводить преграды, чтобы остановить нефтяной поток. Существовала особая категория подрядчиков, только этим и занимавшаяся. Двадцать процентов своей выручки рабочий отдавал подрядчику, иначе его к промыслу и на пушечный выстрел не подпускали. Иной подрядчик, водя хозяина за нос, вдвое-втрое увеличивал число рабочих, якобы трудившихся на сооружении траншеи или рытье канав. Лишние деньги текли ему в карман. Другой подрядчик строил бараки и сдавал их рабочим внаем да еще требовал, чтобы те покупали продукты только в его лавке. Продукты часто отпускались в кредит, зато после деньги с процентами высчитывались из месячного заработка нефтяников.

Работы по ликвидации пожара на промыслах, усмирению нефтяного фонтана считались наиболее тяжелыми и опасными. Сколько человек получали в эти дни травмы или попросту погибали в единоборстве со стихией! И, конечно, первыми в лапы смерти бросались выходцы из Ирана. Когда на родине остается голодная семья, когда отец и мать, братья и сестры смотрят на тебя как на последнюю надежду, долго раздумывать не приходится.

Жили рабочие в бараках, лишенных элементарных удобств. Высота таких бараков едва составляла два аршина: стоило выпрямиться, и голова упиралась в потолок. Освещало барак одно маленькое оконце, более похожее на дыру. В сырой лачуге с земляным полом шириной в два аршина и длиной в пять аршин ютилось по семь-восемь человек. Спали они на длинных нарах из неотесанных досок, поднимавшихся на пол-аршина от земли.

Были бараки другого, казарменного типа. Они весьма напоминали тюрьмы. Окна без стекол, кровли дырявые, дождь хлещет прямо на нары, по полу растекаются целые лужи. Хозяин здания, получив деньги за аренду, сразу же исчезал и появлялся лишь через два-три года для заключения нового соглашения. Подрядчик же не обязывался ремонтировать жилье. В "комнаты" заселяли как можно больше рабочих. Там, где могло разместиться сто человек, проживало сто пятьдесят. Протесты рабочих встречала улыбка, мол, в тесноте, да не в обиде. От платьев, вывешенных на стенах, портянок, башмаков исходил тяжелый дух. "Номер" освещала маленькая керосиновая лампа, которая более чадила, нежели горела. В городе, дарившем свет и тепло всему миру, царило тусклое, безрадостное существование.

Трактиры, винные лавки нарочно располагались неподалеку от бараков-казарм: голодный, усталый рабочий люд приходил о да, чтобы выпить и забыться. В трактир часто случались пьяные драки, нередко доходившие до смертоубийства. Хозяева создавали атмосферу неприязни, отчужденное между рабочими, особенно между представителями разных национальностей.

Владельцы промыслов, главные инжеры, техники обращались с рабочими грубо, пускали в ход плети, нагайки, кулаки. Даже нанимали специальных гочу, чтобы те, держали рабочих в страхе, а с непокорными расправлялись.

Чаша терпения рабочих переполнилась, и во время революции 1905 года они многое припомнили своим мучителям. Наиболее грубые, жестокие управляющие, инженеры изгонялись с промыслов. Иному насильнику свяжут руки-ноги, положат на тачку, обольют его нефтью и выкинут на мусорную свалку. А то привяжут за ноги вниз головой. И никто — ни полицейские, ни жандармы- не решались вмешиваться. Боялись гнева народного.

Зато к демократически мыслящим, доброжелательным, знающим инженерам отношение было самое уважительное. Рабочие избирали их председателями своего комитета, делегировали на конференции.

Управляющие промыслами, инженерно- технический персонал, подрядчики ездили в Сабунчи и Сураханы на кукушке. По дороге обменивались последними городскими новостями и сплетнями: каков нынче денежный курс на бирже, кто разорился, чей банк ограбили, какая драматическая трупп танцовщица приехали на гастроли. Сыпали именами известных бакинских нефтемышленников, дельцов, предводителей разбойных шаек гочу. А то заводили разговоры посерьезнее — о новом царском указе, о фонтанах и пожарах на буровых, о том сколько людей при этом было убито, о купле-продаже нефтеносных участков, о новой технике и обводнении скважин.

Порою скважина вместо нефти начинала качать воду. Владельцы таких скважин теряли голову, не зная, что предпринять а потом продавали участок задешево вместе со всем оборудованием.

Известный геолог Голубятников долгие годы исследовал причины этого явления на апшеронских промыслах. В 1903 году в результате тщательного изучения геологии нефтяных промыслов Апшеронского полуострова, особенностей нефтеносных пластов, химического состава нефти, ее физических свойств и "капризов", Голубятников создает целую науку о геологии нефти. Он составляет особые карты подземных пластов подобно врачу, который, исследуя больного, ставит диагноз. Голубятников определил изменения, происходившие в нефтяном месторождении, и давал прогнозы для бурения, разведки и эксплуатации. Подобный сторого научный подход позволял выяснить причины обводнения скважин: "Ненадежность конструкции скважин, недостаточное цементирование и изоляция подземных пластовых вод, слабая укрепленность эксплуатационных колонн и — как следствие этого создание благоприятных условий для новоднения…". На основе его рекомендаций на скважинах были произведены соответствующие работы по изоляции пластовых вод и укреплению стен скважин. Скважины стали вновь давать нефть, и те, кто купил их за копейки, оказались в выигрыше.

Одним из самых удручающих обстоятельств, было, пожалуй, то, что местный капитал слепо доверял иностранным специалистам, пренебрегая зачастую собственными талантливыми инженерами и буровиками. А иностранные монополии так интересовались бакинской нефтью, что вся научная, инженерно-техническая информация о ней немедленно попадала к ним в руки. Порою создавались парадоксальные ситуации: первые геологические карты, составленные Голубятниковым на основе изучения месторождений Апшеронского полуострова и промыслов Биби-Эйбата, были впервые напечатаны и изданы не в России, а в Германии.

Там, где прибыльным делом занимаются невежды, всегда появляются шарлатаны и аферисты. Множество лжеученых, известных "магов" и "чародеев", обладающих "уникальными" способностями определять, где залегают нефтяные пласты, буквально наводняли бакинские конторы и промысла, готовые протянуть "бескорыстную" руку помощи нефтепромышленникам. Одним из таких "ученых" был некий Монтвиж-Монтвил. Он приехал в Баку под видом ученого, занимающегося поисками полезных ископаемых. Имел этот "специалист" вид вполне благоразумный — высокий, внушительный, одетый по последней моде, на глазах роговые очки, в руках — "чудотворная" трость. Никакого диплома об образовании у него, конечно, не было, да он в нем и не нуждался. По его собственным словам, чудотворная трость безошибочно определяет, где находится нефть, вода, железо и другие подземные богатства.

Решив испытать Монтвиж-Монтвила, ему предложили определить наугад, какие полезные ископаемые находятся в пятнадцати закрытых коробках. В случае успеха ему разрешат читать лекции и вообще создадут условия для работы. Тот, недолго думая, согласился.

Коробки внесли в зал. В двенадцати коробках находились различные горные породы, в четырех — помещены бутылки с нефтью и водой, две коробки были пустыми. Пожонглировав своей "чудодейственной" тростью, проходимец заявил, что в коробках, где были нефть и вода, находится золото, а пустая коробка заполнена какими-то тяжелыми предметами, по-видимому, железом. Горе-ученому показали, что на самом деле находится в коробках, и, посмеявшись, разошлись. Но даже и после этого позорного провала Монтвиж-Монтвилу удавалось водить некоторых простаков за нос.

Деловые люди самых разных национальностей из всех частей света стекались в Баку, открывая здесь свои конторы и управления. Стараясь привлечь внимание клиентов, они тратили большие деньги на интерьер своих контор, выписывали дорогую мебель, роскошные занавеси, хрустальные люстры. Брали в секретарши и делопроизводители хорошеньких девушек и молодых обольстительных женщин. Много было тогда путей разбогатеть в короткий срок, нажить миллионы. Иной займется посредничеством, торговлей нефтью или играет на бирже и, глядишь, через месяц-другой заводит солидный счет в банке. Или организует товарищество пайщиков и с помощью чужих денег зарабатывает свой первый миллион. Многие пользовались при этом именами Манташева, Дадашева и других влиятельных людей города. Одной их фамилии было достаточно, чтобы дела пошли как по маслу.

В мелких конторах зачастую вели двойную бухгалтерию. Цена некоторых участков со всеми инструментами и оборудованием на бумаге порой раздувалась в десятки раз. А делалось это ради того, чтобы получить в банке солидный кредит. После этого предприимчивые дельцы объявляли себя банкротами, прикарманивая чужие деньги. От подобных афер прежде всего страдали владельцы незначительного количества акций.

Бакинских деловых людей можно было узнать за версту: на пальцах массивные перстни, украшенные крупными бриллиантами, рубинами, сапфирами или изумрудом, на манжетах золотые запонки, талия перетянута золотым поясом. Попробуй одеться поскромнее, сразу потеряешь доверие в финансовых и торговых кругах, а это равносильно банкротству или неуплате в срок по векселям.

МИЛЛИОНЕРЫ. В Баку было много известных миллионеров. Некоторые прославились далеко за пределами России.

Тех, кто нажил свое состояние на нефти, называли "нефтяными миллионерами", "нефтепромышленниками". А были еще так называемые "миллионеры сундука". Эти занимались накопительством, давали деньги в долг под проценты, осуществляли операции по купле-продаже, спекуляции и пр.

Мы, естественно, поведем свой разговор о нефтепромышленниках. Ведь некоторые из них сыграли существенную роль в экономическом и социально-культурном развитии дореволюционного Баку.

ГАДЖИ ЗЕИНАЛАБДИН ТАГИЕВ. Был одним из самых известных и уважаемых нефтяных магнатов России и всего мусульманского мира. Вот один довольно показательный факт: действовавшие в Баку мусульманское, русское, армянское и еврейское благотворительные общества избрали Тагиева почетным председателем.

Судя по одним документам, Гаджи Зейналабдин родился в 1838 году, а по другим — в 1821 году. Отец его — башмачник Таги — был родом из крепостной части Баку, мать — Анаханум — уроженка апшеронского селения Бильгя.

Анаханум скончалась, когда Зейналабдин был еще совсем ребенком. Отец женится второй раз. От второго брака на свет, появилось пятеро дочерей. Таги очень нуждался. Своим ремеслом он едва мог заработать семье на пропитание. С малолетства пытался он обучить Зейналабдина своей профессии, но сын заупрямился: буду, мол, каменщиком, строителем. Пришлось пристроить его учеником к одному из бакинских каменщиков. С того самого времени он перетаскал на своей голове бесчисленное количество кадок с раствором, получая 6 копеек поденной платы. Эти его шесть копеек не раз выручали семью в трудную минуту, ведь бывали дни, когда Таги не мог заработать ни копейки. Отец радовался, видя трудолюбие сына, и говорил, благословляя его: "Твой заработок уже кормит семью. Дай аллах, чтобы ты всегда был при деньгах и чтобы деньги пошли тебе впрок".

Нелегко приходилось щупленькому подростку в ученье. Попробуй-ка побегай целый день с тяжелой кадкой раствора на голове! Но Зейналабдин отличался редкой трудоспособностью, учился с прилежанием и уже в пятнадцать лет стал каменотесом, в 18 — каменщиком, а вскоре строителем-подрядчиком.

В 1873 году Зейналабдин с двумя компаньонами арендовал землю в Биби-Эйбате. Наняли чернорабочих, мастера, приобрели оборудование и, соорудив вышку, принялись бурить скважину. Расходы росли день ото дня, а нефть никак не показывалась. Компаньоны приуныли и заглядывали на буровую все реже и реже. Тем более, что зимой на участке царил адский холод, летом адская жара, а северный хазри и южный гилавар поднимали тучи пыли. В конце концов, потеряв надежду, компаньоны решили продать свой пай. Гаджи возвращает их долю и становится единоличным владельцем земли. Неудача не обескураживает его. С завидным упорством он продолжает бурить скважину, подбадривает рабочих и, терпя материальные затруднения, тем не менее аккуратно выплачивает им ежедневный заработок.

Наконец, из скважины забил фонтан. Сын бедного башмачника Таги, палчигчи-Зейналабдин, становится миллионером Тагиевым.

Позже рабочие и буровой мастер рассказывали, что всегда поражались терпению и трудолюбию этого человека. Казалось, он работает все 24 часа в сутки. В самые трудные минуты его не оставляло природное добродушие и мягкость. Он никогда не повышал голоса на рабочих, прощал оплошности и ошибки. И они старались не подводить своего хозяина, работали на совесть. Гаджи никогда не отказывал в безвозмездной помощи больным, калекам, сиротам и вдовам.

Разбогатев, Тагиев первым делом прокладывает шоссейную дорогу из города до своего промысла, что находился в Биби-Эйбате, а затем удлиняет ее до Биби-Эйбатской мечети.

Он переехал из старого отцовского дома в просторную квартиру в доме арамяна на Садовой. Этот дом в последствии купил Сеид Мирбабаев.

А в 1895–1897 годах, за три года, Гаджи Зейналабдин выстроил в центре Баку большой дворец. Все четыре фасада этого величественного особняка и гигантские купола на крыше издалека привлекают внимание. Одна сторона здания смотрела на Барятинскую, другая — на Старую Полицейскую, третья выходила на Меркурьевскую, четвертая на Гарчаковскую улицы. Автор проекта, архитектор Гославский, использовал при строительстве дворца европейский стиль "ордер", хотя некоторые элементы композиции, интерьеры залов навеяны традициями азербайджанского зодчества. (Ныне здесь помещается музей истории Азербайджана). Эффектность и выразительность внешнего облика, изящество архитектурных деталей отличают это здание — одно из красивейших в Баку.

На каждом из четырех углов и у главного входа горел огромный газовый фонарь, заливая весь квартал ярким светом. Тагиев, был нефтепромышленником, владельцем мельницы, фабрикантом, крупным рыбопромышленником (почти все рыбные промысла в окрестностях Куры и Каспия принадлежали ему), торговцем и хозяином грузовых судов. У него были большие леса в Кубе, Евлахе, Атлыхане. В живописных окрестностях Энзели и Решта раскинулись густые леса, также принадлежавшие Гаджи Зейналабдину, который отстроил здесь красивое имение, имел свою деловую контору. Подобные же представительства у Гаджи были во многих городах. В Иране ему принадлежало несколько каравансараев, в Москве Тагиев построил четырехэтажный дворец.

Великий князь Михаил Александрович брат императора Николая II, который женился на полячке и отказался от престола как-то попросил Тагиева разрешить ему поохотиться в лесах близ Евлаха, а в благодарность передал бакинскому миллионеру золотую чарку, украшенную драгоценностями

От азербайджанского берега Каспия дс берегов Дагестана, Дербента и Порт-Петровска (ныне Махачкала) на протяжении 300 километров раскинулись рыбные промысла Тагиева. Здесь, в основном, занимались ловом сельди. А на куринских рыбныа промыслах отлавливали лосося, осетра, белугу, севрюгу и пр. В Банке Тагиев содержал завод по производству икры. Вся продукция отправлялась в Россию и Европу. Рыбные промысла на берегу Куры Тагиев арендовал у государства.

Немало средств тратил Тагиев на благотворительные дела. Он посылал талантливую молодежь на учебу в вузы Москвы, Казани, Петербурга, европейские университеты. Он строил здания для школ, оказывал материальную помощь и поддержку интеллигентам. Сын известного азербайджанского поэта-просветителя Сеида Азима Ширвани — Сеид Джафар — рассказывал, что "Гаджк Зейналабдин Тагиев хотел было выпустить в Баку на свои деньги первое собрание сочинений отца, однако цензура и духовенство воспрепятствовал" этому благородному начинанию. Тогда Тагиев отправил рукопись в Тегеран и напечатал там литографическим способом. У него была своя типография, где он печатал газеты и журналы, как на русском, так и на азербайджанском языке. Вначале он каждый месяи отсылал отцу по 10 рублей, а впоследствии стал посылать по 20 рублей ежемесячно. Ок много раз приглашал его в Баку, оказывав поэту самый горячий прием и отправлял нг родину с деньгами и богатыми подарками. И так он поступал не только в отношение отца. К примеру, первая книга выдающегос" поэта-романтика Мухаммеда Хади "Фирдовсульхамат" была отпечатана на средства Та гиева в типографии "Каспий".

В 1883 году он строит на свои средств" здание драматического театра. Одним из первых поздравительную телеграмму Гаджи прислал известный армянский артист, который благодарил его за главную, прогрессивную инициативу, предпринятую на благо родного города и народа. В 1893 году Гаджи Зейналабдин значительно расширяет здание театра. В 1909 году реакционеры подожгли театр, но Тагиев отстроил его заново. В 1910 году праздновалось тридцатилетие первой театральной постановки в Баку. В связи с этим событием Узеир Гаджибеков сочинил даже торжественный марш. Когда Гаджи Зейналабдин появился в театре, его приветствовали весьма почтительно: оркестр заиграл марш, артисты с уважением расступились, а весь зал, стоя, аплодировал щедрому меценату.

Кстати, произведение выдающегося азербайджанского писателя и революционера Наримана Нариманова "Надир-шах афшар" также было издано на средства миллионера Тагиева, равно как и произведения Солтана Меджида Ганизаде…

В то время заключенных содержали на острове Наргин. Родные и близкие находящихся в заключении с большим трудом добирались туда и обратно. В конце концов народ обратился к Гаджи Зейналабдину с просьбой помочь ему в этом деле. Тагиев, недолго думая, отдал под тюрьму пятиэтажное здание мельницы, которую он выстроил между Куба-мейданы (площадь Физули) и Кёмюр-мейданы. По этому поводу существует и другая версия: будто Тагиев предоставил только что отстроенное здание мельницы в распоряжение тюремного ведомства по просьбе некоего высокопоставленного чиновника, назначенного в Баку. Тот в разговоре с Гаджи пожаловался, что содержать заключенных на Наргине довольно накладно, к тому же служащие тюрьмы испытывают трудности, вынужденные постоянно курсировать между морем и сушей. Тогда-то Тагиеву и пришла в голову идея отдать под тюрьму мельницу. Мукомольные машины и оборудование, выписанные из-за границы, разместились в новом здании. Оно было построено недалеко от текстильной фабрики. Здесь же, близ фабрики, Тагиев выстроил дом для себя и своей семьи.

Учитель Солтан Меджид Ганизаде по делам народного просвещения и образования часто встречался с Тагиевым. Он рассказывал, что, когда выдающийся русский ученый-химик Д. И. Менделеев приезжал в Баку, Гаджи устроил в его честь торжественный обед в своем доме. В кабинете Тагиева, на столе, стояло памятное фото Менделеева с его автографом. В словаре Брокгауза и Эфрона, который считался в то время самой обстоятельной энциклопедией в Европе, Менделеев в разделе "Нефть" посвятил Гаджи Зейналабдину Тагиеву теплые строки, отметив его заслуги в деле развития бакинской нефтяной промышленности:

"…В 1863 году В. А. Кокорев пригласил меня, тогда служившего доцентом в спб. университете, съездить в Баку…

Первое после Кокорева здесь место занимают правительственные мероприятия и усилия шести деятелей: полковника А. Н. Новосильцева на Кубани, в Баку Бурмейстра, хаджи Тагиева, Ленца и Л. Э. Нобеля и на Волге В. Н. Рагозина.

…Весьма важным местным двигателем бакинского нефтяного дела должно также считать хаджи Тагиева, который с большою настойчивостью, приобретя местность Биби-Эйбат, близи моря и Баку, начал там бурение, провел много буровых скважин, которые почти все били фонтанами, устроил обширный завод прямо около добычи, завел свою русскую и заграничную торговлю и все дело все время вел с такою осторожностью, что спокойно выдерживал многие кризисы, бывшие в Баку, не переставая служить явным примером того, как при ничтожных средствах (в 1863 г. я знал г. Тагиева как мелкого подрядчика), но при разумном отношении ко всем операциям, нефтяное дело могло служить к быстрому накоплению средств"[22].

В связи с созданием фирмы "Мазут" — торгового предприятия ротшильдовского Каспийско-Черноморского товарищества — по совету Гаджи Зейналабдина местными капиталистами во главе с Чолаг Агабалой Гудиевым было создано акционерное общество нефтепровода "Баку-Батуми". У этого общества сразу же появилось немало явных и тайных врагов. Кто боялся конкуренции, кто просто завидовал. Нефтепровод, считавшийся в то время грандиозным сооружением, должен был протянуться от Баку на 800 километров — через Куринскую низменность, склоны Малого Кавказа, подножье Сурамской крепости и Реонскую низменность, — соединив берег Каспия с берегом Черного моря. С вводом в действие нефтепровода бакинская нефть открывала себе широкую дорогу на международные нефтяные базары.

Строительство нефтепровода началось в 1897 году, а завершили его десять лет спустя-в 1907 году.

Профессор Хади Алиев рассказывал, что его дядя — инженер Ибад Алиев работал управляющим на биби-эйбатских промыслах Тагиева и был с ним довольно близок. Во время прокладки Шолларского водопровода Гаджи командировал Ибада в Россию, откуда тот привез в общей сложности 120 машин, насосов и прочего оборудования. Все это дорогостоящее оборудование он закупил на деньги Тагиева, для которого бакинский водопровод был давней и желанной мечтой.

Рассказывал он и об истории основания в Баку Александровской женской школы. Еще при жизни Александра III Тагиев обратился к императору с просьбой дать разрешение на открытие в Баку школы для девочек-мусульманок, где бы они могли учиться на своем родном языке. Александр III отверг эту просьбу. После его смерти на престол вступил Николай II. В связи с церемонией коронации Тагиев посредством некоего сенатора посылает жене Николая — Александре Федоровне — очень дорогой подарок. Гаджи просит ее посодействовать в деле открытия бакинской русско-мусульманской женской школы, а чтобы умилостивить царицу, ходатайствует о присвоении школе имени Александры Федоровны. Одновременно он переводит в банк 150.000 рублей, что должно было из расчета 5 % годовых приносить 7500 рублей дохода, предназначавшихся на текущие нужды школы. Через два года, в 1896 году, было получено разрешение на строительство школы. Тагиев поручает проект школьного здания искусному архитектору Гославскому. Строительство здания началось в 1898 году. В 1900 году оно было завершено и обошлось в 184.000 рублей. Школа находилась на Николаевской улице. Сейчас здесь размещается Институт рукописей Академии наук Азербайджана.

Здание школы занимало место в 864 квадратных сажени. Своей красотой, лаконичностью и строгим изяществом оно вписало новую блестящую страницу в архитектуру Николаевской улицы.

Чтобы получить разрешение, а главное — благословение — на открытие школы, Гаджи Зейналабдин приглашает к себе в дом виднейших представителей бакинского духовенства. Авторитет служителей ислама был в те времена непререкаем, на любое начинание, пусть даже самое благородное, они могли наложить свое "вето".

Духовников весьма разгневала "безрассудная" затея Гаджи Зейналабдина. И они подняли на ноги народ. На следующий день в отношении двух религиозных деятелей, одобривших идею открытия женской школы, были совершены оскорбительные акции: дом кази Мир Магомета Керима облили керосином и едва не подожгли, а ворота ахунда Мирзы Абутураба измазали нечистотами.

После этой дикой выходки Гаджи меняет тактику: чтобы закрыть рот мусульманским реакционерам, он посылает моллу Мирза Магомед-оглы в паломничество по святым местам: в Мекку, Медину, Кербелу, Хорасан, Каир, Стамбул, Тегеран, снабдив его деньгами и богатыми подарками. Посланец Гаджи должен был встретиться с самыми уважаемыми в исламском мире религиозными деятелями, муджтахидами и получить от них официальные — с подписями и печатями — документы о том, что девушки-мусульманки, как и юноши, могут обучаться в современных школах и что ничего противного адату в этом нет.

Тем временем весть об открытии в Баку современной "урусской" школы для мусульманских девушек со скоростью молнии разнеслась по городу: ее обсуждали на свадьбах и меджлисах, на базарах и в магазинах. Реакционно настроенные ахунды и муллы, "благочестивые" мусульмане склоняли темную, невежественную толпу против детища Тагиева.

Молла Мирза оказался очень предприимчивым человеком и потому выполнил поручение Гаджи с блеском: привез письменные разрешения от восьми самых известных в то время муджтахидов. Тагиев вновь собирает в своем дворце духовников и спрашивает их по одному: какому муджтахиду ты веришь? (Тогда у каждого был наиболее почитаемый муджтахид, чье слово считалось непреложным законом). Те перечисляют своих кумиров, а Гаджи показывает подписанные ими бумаги, где они разрешают обучение девушек современным наукам.

Тагиев имел немалые заслуги перед Российской империей: своими благотворительными делами он способствовал развитию просвещения и культуры, способствовал претворению в жизнь многих полезных начинаний. Поэтому по высочайшему указу ему было присвоено звание действительного статского советника. Это звание равнялось званию генерала, контр-адмирала и обер-прокурора, и имело большие полномочия. Собрав "отцов города", духовенство, влиятельных лиц в Старой Тазапирской мечети, Тагиев вновь приступает к обсуждению этого вопроса. Он вразумляет, уговаривает, угрожает…

"Святые отцы" в черной абе, с огромными чалмами на головах, толстобрюхие гаджи и мешади с рыжими бородами, окрашенными хной, выйдя на середину, просторно разглагольствовали о целомудрии, приводили примеры и доказательства из Корана, из житий пророков, халифов, имамов, называя затею Тагиева "бесовской" и "богохульной". Гочу, увешанные саблями и револьверами, открыто угрожали Гаджи и его сторонникам.

Тагиев потрясал документами и свидетельствами, привезенными из мест поклонения, неоднократно перечитывал их, до хрипоты убеждая соотечественников, что обучение девушек современным наукам — дело полезное и нужное.

Два самых уважаемых религиозных деятеля, присутствовавших на меджлисе кази Бакинской губернии Мир Магомет Керим и Мирза Абу тураб Ахунд, приводили цитаты из Корана, где говорилось о том, что мусульманки, как и мужчины-мусульмане, должны овладеть знаниями. В изучении современных наук нет ничего богопротивного.

И вновь возвышались голоса протеста.

Наконец берет слово Гаджи Зейналабдин Тагиев:

"О мои соплеменники, нашим дочерям необходимо учиться; у них раскроются глаза, они будут достойно вести себя в семье… А то что же это получается? Наша молодежь уезжает учиться в Англию, Германию, Францию и привозит оттуда жену, потому что наши девушки им, видите ли, не подходят; дети, рожденные в этом браке, невольно становятся вероотступниками. А ведь они — наши наследники. Если так пойдет и дальше, отцовские очаги останутся без Корана, без намаза, без шариата. В новой школе мы будем обучать наших девочек основам религиозного права, домоводству, умению вести хозяйство, готовить, шить, ткать, читать, писать и разговаривать по-русски и по-мусульмански, будем учить арифметике, географии, научим воспитывать детей, быть образцовой матерью и женой. Что в этом плохого?! Молла Али Гаджи Халил оглы! Послушай меня! Я вовсе не хочу сделать наших девушек бесстыдными, заставить их ходить с открытыми лицами и все такое прочее. Позавчера ночью твоя двадцатилетняя дочка едва не померла от жестоких колик. Ты спешно послал за усатым доктором Амбарцумом, который обследовал девушку, выписал ей лекарства и тем спас от смерти. Теперь ответь мне по совести: если бы вместо усатого Амбарцума к тебе в дом явилась женщина-мусульманка и вылечила твою дочь, разве это не более соответствовало бы шариату? У нас великая нужда в женщинах-педагогах, женщинах-врачах. А школу эту я решил открыть после того, как мой народ а присутствии государя-императора обозвали диким. Я истратил почти две сотни тысяч рублей, построив здание будущей школы. Учителями здесь будут лица женского пола. Я послал в Казань гонцов, чтобы те отыскали мусульманок-татарок, кои смогут преподавать нашим девочкам. Они нашли педагога по имени Хадиджа-ханум. Мы дали объявления во все русские газеты о том, что ищем женщин-учительниц, знающих наш язык…". Вскоре объявились еще две женщины — Марьям-ханум Суркевич из литовских татар и Ганифа-ханум из Ахалциха.

На следующий день после этого меджлиса реакционно настроенные правоверные под предводительством гочу затеяли на улицах города переполох: насильно разувая встретившихся им на пути женщин и девушек-мусульманок, они заставляли их вместо башмачков на высоких каблуках обуться в налеин[23]; на головы тех, чье лицо было открыто чуть больше положенного, набрасывали большую, черную чадру; прохожих, которые пытались вступиться за женщин, обливали грязной бранью и грозились пристрелить. В те дни были совершены нападения на дома учениц мусульманской женской школы. Так, неизвестные ворвались в дом жителя крепостной части города Ахунда молла Рухуллы и убили его во время намаза за то, что он послал в тагиевскую школу сразу двух дочерей. Местные власти и полиция наблюдали за происходящим со стороны, предпочитая не вмешиваться в "национально-религиозный вопрос". В сущности, официальные круги восприняли идею Тагиева об открытии женской школы без особого восторга.

Гаджи Зейналабдин советует девочкам послать телеграмму императрице Александре Федоровне, поблагодарить ее за живое участие в деле создания школы и за то, что согласилась дать школе свое имя. Через два дня от Александры Федоровны пришла ответная телеграмма, в которой она желала девушкам учиться на "отлично", стать полезными Родине и обществу гражданками, прожить жизнь в здравии и счастье. Эта телеграмма пресекла все споры и раз и навсегда решила судьбу женской школы.

В школу приняли 58 девочек, 35 из них были из бедных семейств. Их освободили от платы за учение. Расходы на питание и одежду взялся возмещать Тагиев. Школа представляла собой закрытый пансион. Пансионеркам разрешалось навещать родителей один раз в неделю — по пятницам, с 10 до 17 часов дня.

Занятия в школе начались 7 сентября 1901 года. А 9 сентября состоялась праздничная церемония открытия. По этому случаю пришло множество поздравительных телеграмм из Крыма, Узбекистана, Петербурга, Казани и других мест. Сенатор Янковский, к примеру, писал Тагиеву: "Желаю успехов Школе, для открытия которой вы приложили столько усилий…". А Тагиев, выступая перед собравшимися, сказал: "Эту женскую школу мы должны в будущем превратить в гимназию. Сие моя заветная мечта".

На церемонии открытия выступало много интеллигентов. Среди тех, кто не мог скрыть бурной радости по поводу этого знаменательного события, был редактор первой азербайджанской газеты "Экинчи" ("Пахарь") Гасан-бек Зардаби. Свое пламенное выступление он закончил следующими словами: "Долгие тебе лета, Гаджи!".

Прошло немного времени, и в других национальных окраинах Российской империи стали открываться мусульманские женские школы — в Тифлисе, Казани, Башкирии, Дагестане. А в самом Баку к 1915 году было уже 5 женских школ. Одна из них — в рабочем районе города — Балаханах.

Некий француз по имени Да Бай в книге, изданной в Париже, назвал первую мусульманскую женскую школу в Баку непостижимым чудом.

Официальной формой одежды учениц бакинской русско-мусульманской женской школы на первых порах была одежда дагестанских девушек. В 1909 году ее сменила форма, принятая в русских учебных заведениях — платье из голубой ткани, белый фартук, пелерина; помимо каждодневного платья, ученицы имели одежду, надеваемую по торжественным случаям или праздникам.

Школа с четырехлетним сроком обучения через два года стала пятилеткой, затем шестилеткой и в конце концов семинарией. Гаджи поместил в банк сто тысяч золотых рублей из расчета 5 % годовых, настояв на превращении школы в семинарию. По историческим документам, здание александровской школы обошлось ему в 183,533 рубля золотом, да на школьное оборудование было затрачено 29.000 золотых рублей. В банке хранился неприкосновенный капитал школы в сумме 125.000 рублей, проценты от которого покрывали насущные расходы. После превращения школы в семинарию капитал составил 225.000 рублей.

Подвальное помещение здания было сдано в аренду братьям Оруджевым под типографию, выручаемая от аренды сумма также предназначалась на покрытие текущих нужд школы.

Впоследствии при школе были открыты двухгодичные подготовительные курсы для женщин-педагогов.

Здание александровской женской школы интересно и оригинально в архитектурном отношении. Здесь умело использованы национально-романтические традиции азербайджанского зодчества. Стена основного фасада выложена параллельным рядом белых и золотистых камней, что создавало светлое, оптимистическое ощущение.

На торжественной церемонии первого выпуска Гаджи Зейналабдин подарил выпускницам Коран, переведенный на азербайджанский язык, "Гюлистан" Саади, произведения Льва Толстого, Пушкина, Гоголя, Лермонтова, новые платья, памятные сувениры. С той поры дарить выпускницам подарки сделалось доброй традицией.

Интересна история перевода Корана на азербайджанский язык. Реакционное духовенство яростно сопротивлялось переводу Корана, доказывая, что изречения Корана суть божественного происхождения, а потому никто не имеет права вникать в их смысл и переиначивать по-своему. И вновь за дело берется Тагиев. Он отправляет кази Мирмагомеда Керима в Багдад, откуда тот привозит официальное разрешение на перевод Корана, а затем, ныписав из Лейпцига арабский шрифт, Гаджи отпечатал азербайджанский вариант Корана. Переводчиком был сам казн Мирмагомед Керим.

Первой директрисой женской мусульманской школы была Ганифа-ханум Меликова (жена Гасан-бека Зардаби).

Когда шах Ирана посетил проездом Баку, его супруга нанесла визит ученицам женской мусульманской школы имени Александры Федоровны и подарила каждой в память о встрече золотую десятку на золотой цепи. Девочки носили этот подарок как амулет.

Своих дочерей — Сару и Лейлу — Гаджи Зейналабдин решил отправить учиться в Смольный институт. Послал соответствующие документы в Петербург и стал ждать ответа. Из Смольного пришел отказ, мол, в связи с тем, что вы не бек, не хан и вообще не принадлежите к аристократическому сословию, выполнить вашу просьбу не можем. В нашем институте обучаются лишь дети графов, князей, ханов, беков, эмиров. Тогда жена Тагиева — Сона-ханум представила официальные документы о том, что ее отец — доблестный генерал русской армии Араблинский, награжденный царем золотым оружием. Эти девочки внучки генерала, а следовательно, имеют право на привилегии. Благодаря заслугам деда, дочек Тагиева приняли в Смольный институт.

В центре Москвы, неподалеку от Ленинской библиотеки, Тагиев выстроил четырехэтажный особняк, где останавливался, когда попадал сюда по делам.

О Гаджи Зейналабдине рассказывают множество историй.

Писатель Солтан Меджид Ганизаде, основатель новой учебной методики, инспектор просвещения Бакинской губернии, старейший азербайджанский педагог был другом Гаджи Зейналабдина. Он рассказывал, что на торжества по случаю восшествия на престол Александра III от мусульман Закавказья послали представителем в Петербург Тагиева. Во время церемонии председатель совета министров, стоя по правую руку императора, представлял ему подходящих с поздравлениями сановников. Когда Гаджи Зейналабдин в традиционном мусульманском одеянии — архалуке, длинной чухе, шираз-ских чарыхах — с хлебом и солью приблизился к государю, председатель совета министров пренебрежительно сказал, думая, что Тагиев не понимает по-русски: "Ваше величество, это представитель дикого народа". Тагиев с достоинством ответил: "Мы не дикие, мой народ не дикий, он имеет богатую многовековую историю".

Ганизаде рассказывал и о другом эпизоде: "Я отправился в Гори, сопровождая юношей-мусульман в семинарию. Все они успешно сдали вступительные экзамены, но двоих мусульман дирекция зачислить отказалась, ссылаясь на отсутствие денежных средств. Я заспорил с директором и сказал ему в сердцах, что эти юноши все равно будут учиться в горийской семинарии. А потом пошел на почту и дал телеграмму Гаджи, мол, так и так — прошу вас взять на себя расходы на обучение двух юношей-мусульман. Вскоре пришел ответ, что Гаджи Зейналабдин берет на себя расходы по обучению и содержанию в семинарии четырех мусульман, двух армян и двух грузин-".

Рассказывал он и о другом интересном случае. Знаменитый художник Бродский взялся нарисовать Гаджи Зейналабдина Тагиева во весь рост — в мундире действительного статского советника, при всех регалиях, орденах и медалях. В два сеанса он закончил свою работу. Гаджи спрашивает, сколько он должен живописцу за портрет. Бродский называет сумму в десять тысяч рублей. Гаджи не может скрыть своего изумления: "Десять тысяч за три часа?!".

Художник отвечает: "Нет, Гаджи, не за три часа, а за двадцать пять лет, семь месяцев, двадцать один день и три часа…".

В это время в кабинет входит высокий, среднего возраста мужчина. Одет он в короткий бешмет, поверх накинута чуха, на голове бухарская папаха, на ногах ширазские чарыхи. Редкостная по красоте борода… Поздоровавшись с Гаджи, вошедший извлек из-за кушака кисет с деньгами, протянул Тагиеву и говорит: "Гаджи, возьмите аманат[24]… Большое спасибо… Дай господь, чтобы ваши руки всегда были такими же щедрыми на добрые дела…".

Гаджи кликнул казначея: "Мир Габиб-ага, возьми этот аманат!".

Мир Габиб берет кисет с деньгами, сверяется с конторской тетрадью и, возвратившись, сообщает, что гость сполна вернул долг: 1000 рублей, сто золотых десяток…

Вернувший долг говорит: "Гаджи, если не составит труда, отдайте аманат, что я оставлял в залог".

Гаджи спрашивает с интересом: "А что ты оставил в залог?".

Мужчина отвечает: "Откройте Коран, там, где начинаются суры Ясина, вы положили маленький конверт".

Мир Габиб открывает огромный Коран, находит небольшой конверт, откуда извлекает два волоса, которые возвращает владельцу.

Художник недоуменно наблюдает за происходящим, ничего не понимая,

Мир Габиб объясняет ему, что у мусульман издавна сложился обычай оставлять в залог несколько волос из бороды. Никто не смеет нарушить этот обычай. Иначе его назовут бесчестным. С таким никто не станет иметь дела…

Бывший батрак из Чемберекенда Кербала Гюли рассказывал, что сорок лет тому назад (он имел в виду голод 1892 года) случилась засуха и недород; цены на ячмень и пшеницу подскочили в десять раз. С другой стороны, началась эпидемия холеры. Люди погибали от голода и болезней. Спекулянты, наживаясь на народном горе, продавали пшеницу, ячмень и просо по дорогой цене. Гаджи Зейналабдин соорудил четыре деревянных амбара, которые засыпал ячменем, рисом, пшеницей и мукой. Все содержимое амбара он раздал сирым, больным и голодным. По этому случаю в народе даже ходила частушка:

Спекулянты, мешавшие муку с песком и продававшие людям втридорога, возненавидели Гаджи лютой ненавистью.

В 1892 году холера косила людей. Не хватало бязи на саван, чтобы хоронить мертвецов. Тогда некий Магомед Джафар-бек из селения Сабунчи накупил бязи и пожертвовал мечети, дабы мусульмане могли без проволочек похоронить усопших. По городу ходила насмешливая поговорка: "Смерть — от господа, саван — от Магомед Джафар-бека". И вновь рассказывает Кербела Гюли: "Пришла как-то женщина к Гаджи и говорит ему: так, мол, и так, муж у меня умер, осталась куча ребятишек, которые пухнут от голода. Помоги, ради аллаха. Тот отправляет женщину домой, а через несколько дней покупает для этого семейства превосходную дойную корову российской породы. Вдобавок ко всему, он выделяет деньги на корм скотине. Женщина занялась продажей молока, гатыка, сливок, и тем вырастила своих, ребятишек".

…Шел как-то Гаджи Зейналабдин мимо Парапета. Видит: стоят несколько актеров и певцов перед рестораном, препираются с хозяином. Гаджи остановился, поздоровался. "О чем спорите?" — спрашивает. Владелец ресторана вышел вперед: "Гаджи, ребята хотят пообедать, а в карманах у них пусто".

Гаджи улыбнулся и говорит: "Покорми ребят за мой счет".

Через три дня он проезжает мимо этого ресторана. Увидев в дверях хозяина, интересуется; "Ты почему не прислал счет за обед, который я обещался оплатить?".

Владелец ресторана осклабился: "А ребята еще кушают, Гаджи…".

Тагиев рассмеялся: "Ловкие шельмы! Ты их сегодня домой проводи. Только повежливее, не обижай…".

…Старый мардакянский садовник рассказывает: "Как-то заглянул к Гаджи деревенский аксакал с подарком из 20 яиц. Решил посоветоваться. Я, мол, собираюсь сына женить и хочу сделать пуллу-той[25]… Гаджи отвечает: "Ну что же, свадьба — дело хорошее. Вот только зачем тебе делать пуллу-той? Народ-то в деревне бедный, какой с них толк? Нанесут тебе пятаков да копеек. Вот тебе пятьдесят рублей, иди справляй свадьбу". Старик, радостный, откланялся и ушел. Подумав о чем-то, Гаджи велел мне вернуть старика. Я бросился следом за недавним гостем. Нагнал его и привел в дом. Гаджи говорит: "А киши, это деньги немалые. Сейчас на дворе ночь, а ну как кто-нибудь отнимет у тебя по дороге. Оставь их, а завтра я тебе пришлю ассигнацию нарочным". Старик хитро прищурился: "Э, нет, уважаемый Гаджи. Денег я тебе вернуть никак не могу. А вдруг ты ночью помрешь? С кого тогда спрашивать? Дети-то твои мне денег, небось, не дадут?" Гаджи засмеялся:

"Твоя правда, старик. Всякое может случиться. Сегодня ты есть, а завтра тебя нет". Он повернулся ко мне: "Ступай, проводи аксакала до дому".

…Повадился некто к Гаджи и все время сплетничал про одного из тагиевских управляющих: "Он на руку нечист, построил за твой счет двухэтажный особняк, брату лавку в городе открыл, купил фаэтон, — прогони его с работы". Гаджи махал рукой: "Пускай остается. Этот, по крайней мере, уже деньжат поднакопил и все, что хотел, сделал. Другой-то опять заново воровать начнет. Пускай остается".

Зейнал-бек Селимханов рассказывал, что по вечерам в кабинете Гаджи собирались родные и близкие, именитые люди города. Они вели неторопливые беседы, обменивались новостями, читали газеты, журналы, книги. Здесь звучала арабская, персидская, турецкая речь, со вниманием просматривали русскую печать, газеты на французском, английском, немецком языках. Гаджи Зейналабдин был чрезвычайно любознательный и жадный до знаний человек. Во все, до малейших мелочей, он вникал сам, головотяпства, дилетанства не терпел ни в одном деле. Он всегда жалел, что в юности ему не довелось выучиться, получить образования. Может, потому он так поощрял молодежь, стремившуюся к знаниям, потому так опекал гимназистов, семинаристов, студентов — независимо от национальности и вероисповедания.

Инженер Рза Рзаев рассказывает:

"Я тогда учился в гимназии. В 1919 году, в канун Новруз-байрама, мы собирали пожертвования в пользу бедных и осиротевших детей. Мне и трем гимназистам дали опечатанную шкатулку на замке, куда мы должны были собирать денежные взносы. Заглянув в несколько лавок, магазинов, деловых контор, мы направились к дому Гаджи Зейналабдина Тагиева. Сперва привратник не хотел пускать нас. Тогда я упросил его передать Гаджи, что к нему пришел внук Гаджи Алинаги, живущего в крепости. Вскоре нас впустили в приемную, а оттуда провели прямиком в кабинет самого Тагиева. Гаджи сидел в своем любимом кресле. Увидев меня, он спросил: "Это ты и есть внук Гаджи Алинаги?". Я утвердительно кивнул головой. Тагиев показал на жестяную шкатулку и спрашивает: "Сюда уже кто-нибудь кидал деньги?". "Да, Гаджи", — ответил я. Гаджи сказал: "Отнесите эту коробку в школу, а мне принесите пустую".

Мы быстро сбегали в гимназию и принесли пустую шкатулку. Гаджи опустил в нее один чек. Когда в школе отомкнули замок, оказалось, что Гаджи Зейналабдин пожертвовал в пользу бедных и сирот огромную по тем временам сумму в пять тысяч рублей.

Несколько человек встречают Гаджи на улице и начинают жаловаться: "Ай Гаджи, сколько уж дней как в городе ни одной свежей рыбы не найдешь. Помоги, ради аллаха". Гаджи отвечает: "Не беспокойтесь, скоро вас затошнит от запаха рыбы". На следующий день, велев запрячь фаэтон, он отправляется на один из своих рыбных промыслов. Управляющий докладывает ему, что в последние дни уловы весьма небогаты. Тогда Гаджи Зейналабдин берет свежевыловленную, еще живую рыбину, снимает с пальца дорогое бриллиантовое кольцо и, закрепив его проволокой на хвосте, отпускает рыбу обратно в Каспий.

Эта весть разносится по всем промыслам. На следующий день в море выходит невиданное количество лодок и баркасов. Каждому хочется выловить заветную рыбу и стать обладателем драгоценного кольца. Через два дня в городе от изобилия рыбы — шамайки, кутума, сазана, леща, осетрины, севрюги, лосося — повернуться было нельзя. Правда, окольцованную рыбу так никто и не поймал…

У Гаджи Зейналабдина был старинный топор, который служил ему верой и правдой, когда Тагиев еще работал каменщиком-строителем. Он подвесил этот топор на внутренней стене одного из своих двух огромных сейфов, напротив двери, чтобы всякий раз, открывая ее, видеть топор, вспоминать о превратностях судьбы и никогда не кичиться нажитым богатством…

Народный артист республики Сидги Рухулла рассказывал, что "когда Тагиев работал учеником каменщика, он подружился с помощником мастера по имени Мурад. Мурад был внимателен и ласков к тщедушному пареньку, помогал ему таскать тяжелую кадку с раствором, не перегружал работой. Мурад так и остался до конца дней каменщиком, а Тагиев сделался миллионщиком.

Однажды старинные приятели встретились и разговорились. Мурад спрашивает: ай Гаджи, это правда, что ты зараз можешь заработать 50 тысяч рублей?

Гаджи отвечает: "Уста[26] Мурад, через десять дней я отправляюсь в Париж. Собирайся, поедешь со мной". Мурад, поколебавшись, соглашается. Уж очень велико было искушение повидать заморские страны. В Париже они останавливаются в фешенебельной гостинице "Лувр". Уста Мураду кажется, что он видит чудесный сон. Вокруг парчовые занавеси, зеркала, позолота. Служащие гостиницы предупреждают малейшее их желание. Гаджи дарит всем коридорным и официанткам "Лувра" по комплекту богатой одежды. Это становится в Париже сенсацией. Завтракая в ресторане, Гаджи велит принести банку лучшей икры. Приносят железную пятифунтовую банку, на которой крупными буквами выведено: Г. 3. Тагиев. Уста Мурад восхищенно качает головой: это же надо, имя Гаджи известно всему миру.

Вечером к Тагиеву приходят трое господ и просят его не показываться на городском аукционе, который состоится завтра. Уезжайте, ради всего святого, из Парижа, а мы, де, переведем на ваш личный счет 100 тысяч рублей и представим соответствующие документы. Ваше появление на аукционе перевернет вверх дном все наши планы.

Гаджи соглашается. На следующий день, получив в банке чек на сто тысяч, Тагиев с уста Мурадом покидает Париж и направляется в Рим. "Видишь, уста Мурад, а ты не верил, что я могу зараз заработать пятьдесят тысяч. Сегодня мне ни за что, ни про что отвалили в два раза больше. Верно говорят: деньги к деньгам липнут…".

Через несколько лет после этого путешествия уста Мурад разорился. Старику жилось очень худо. Знавшие его посоветовали обратиться к Гаджи: он, мол непременно поможет. Тот долго не решался. Но однажды все же преодолел стеснение. Похожего на нищего старика долго не впускали в дом, пока он не пригрозил отправить Гаджи телеграмму. Тогда привратник нехотя доложил хозяину, что к нему просится каменщик Мурад. "Уста Мурад?! — воскликнул Тагие! Зовите его поскорей!". Привратник смущенно ответил, что старик одет в грязные лохмотья и что такого нельзя впускать дворец.

Гаджи Зейналабдин велел отвести в баню и купить уста Мураду новую одежду. Вечером старые друзья сидели в кабинете миллионера Тагиева и беседовали по душам. Мурад рассказал о своих злоключениях и попросил помощи.

"Вот что, уста Мурад, устрою-ка я тебя в мануфактурную лавку, будешь хозяином".

"Аллах с тобой, Гаджи, — отмахив ся уста Мурад, — я с таким делом не справлюсь".

"Справишься, — смеется Гаджи. — Приказчики будут работать, а ты себе знай присматривай. Хозяином быть легче всего, тебе не дома строить…". На том и порешили.

Один русский инженер вспомин "Встретил я как-то Гаджи Зейналабдина Тагиева. Он недавно из Парижа вернулсяю Я его спрашиваю, каковы впечатления от заморских краев. А он отвечает: "А, киши" ехали мы по Парижу в фаэтоне, рядом со мной переводчик. Нам надо направо поворачивать, а извозчик поворотил коней налево. Ну, я его и ткнул легонько зонтиком в спину, а затем объясняю знаками, что нам в другую сторону. И вдруг, что бы вы думмали? Этот извозчик останавливает свой фаэтон прямо посередине проспекта, спрыгивает с козел и принимается что-то орать на всю улицу, оживленно при этом жестикулируя. Я поворачиваюсь к переводчику и прошу растолковать мне, что вызвало столь яростный гнев у почтенного парижанина. Переводчик объяснил мне, что фаэтонщика рассердил пренебрежительный жест зонтиком. Он посчитал это за оскорбление. Если тебе есть что сказать, говори на человеческом языке. И тут только я все понял. Понял и, честно говоря, устыдился. У нас-то простолюдина можно и тычком наградить, и оскорбить, а он поклонится и еще спасибо скажет… А там… И подумал я тогда: будь и у наших людей такая гордость, насколько бы мы ли счастливее.

Вы знаете, после этого разговора мое уважение к Тагиеву — этому неграмотному, за всю свою жизнь не прочитавшему и пяти строк старику, который едва мог говорить по-русски, — возросло во сто крат. Он делился со мной впечатлениями не от роскоши парижских гостиниц и ресторанов, сияния аристократических салонов и блеска театральных залов. Он говорил со мной о гордости, человеческом достоинстве и правах человека".

Художник Амир Гаджиев рассказывает, что Тагиев привез из Европы несколько полотен известных западных живописцев, которые он приобрел за большие деньги. Кроме того, по его заказу Айвазовский написал несколько картин, одна из них — композиция под названием "Босфор" (на русском она называлась "Принцевые острова"). В 1921 году она бесследно исчезла. Другой морской пейзаж — он называется "Корабль попавший в шторм" — находится в данное время в музее изобразительных иску имени Р. Мустафаева в Баку.

Учитель Алимамед Мустафаев рассказывал, что братья Оруджевы выставили в витрине своего магазина на Николаевской улице две небольшие картины. Одна изображала Биби-Эйбатскую мечеть, другая — "У родника" — свершение намаза неким пожилым мусульманином в лесу, у небольшого источника. Первая картина стоила пятьсот рублей, вторая — триста. Оба полотна нарисовал известный журналист и редактор Алибек Гусейнзаде. На одной из учительских вечеринок Габиббек Махмудбеков говорит: видать, плохи дела у Алибека, если он продает свои собственные картины. Давайте скинемся по червонцу и купим картину "У родника", а после бросим жребий. Кому повезет, тот и станет ее обладателем. Так и сделали. Произведение же, изображавшее мечеть, решил купить английский консул в Баку Мак Доннел. Он хотел увезти картину с собой в Лондон как память о Кавказе. Зайдя в магазин, он уплатил за картину и попросил приказчика прислать полотно завтра утром в крепость — там тогда помещалось английское консульство. Об этом в тот же вечер узнал Гаджи Зейналабдин Тагиев. Он отправил пятьсот рублей и попросил прислать картину к нему… "Только с одним условием: чтобы автор картины ничего не знал. Алибек Гусейнзаде — редактор газеты "Хаят" и журнала "Фиюзат", я плачу ему жалованье, от меня он денег не примет. Что же касается изображения Биби-Эйбатской мечети, то пусть картина лучше останется в Баку. Что англичанам до наших мечетей! Вон эмир Бухары, испросив дозволения у царя, построил в самом сердце Петербурга мусульманскую мечеть, да и мы, состоятельные люди Баку, ему в этом благородном деле содействие оказали. Или взять Муртуза Мухтарова: во Владикавказе соорудил превосходную мечеть с двумя минаретами. А мы позволяем, чтобы изображения наших святынь уплывали за границу. Нехорошо…".

Дочь Тагиева — Сара рассказывала:

"Папа давал нам в месяц пять рублей на мелкие расходы. Причем, завел для этого особую тетрадь: мы ходили в контору, расписывались и получали свои деньги. Видно, таким образом он приучал нас к порядку. Однажды прислуга повела меня, сестру Лейлу и брата Магомета на морскую прогулку. Мы сели на пароход "Або". Служанка разговаривала с капитаном, а мы прогуливались по палубе. Магомет, указав на стекло иллюминатора, сказал: "Видите, какое оно толстое. Его никто не сможет сломать". В меня вдруг вселился бес, и я заспорила: "А вот и сломаю". Поспорили на коробку шоколада. Подняв с палубы какую-то железную болванку, я что было силы запустила в иллюминатор. Окно, конечно же, разлетелось вдребезги. Капитан и служанка, испугавшись, подбежали к нам. Я стояла немного испуганная, но счастливая, что выиграла спор с братом. На следующий день меня вызвали в кабинет отца. "Кто сломал иллюминатор на "Або"? — нахмурившись, спросил он меня. "Я… Мы заспорили с Магометом…". "А кто вставит стекло?". Я пожала плечами: "Не знаю". Отец заворчал: "Ломать ты можешь, а вот кто будет расплачиваться за твою шалость, не знаешь". Я ответила, что стекло, вероятно, не так уж дорого стоит и что мы могли бы вставить его за свой счет. "Вот именно, — оживился отец, — твой месячный пай пойдет на ремонт иллюминатора. Брат и сестра получат, как обычно, по пять рублей, а ты нет. Иди в свою комнату".

"Отцу сообщили, что некий юноша, окончивший гимназию, пошел со своей невестой в театр, причем, девушка была без чадры. Местный гочу Бешир-бек пригрозился убить обоих. Отец пригласил к себе градоначальника и рассказал ему об этом деле, попросив защитить влюбленных. Градоначальник всыпал гочу по первое число и взял с него обязательство не трогать молодых людей".

Народный артист республики Сидги Рухулла рассказывал, что однажды всех актеров вызвал к себе Гаджи Зейналабдин Тагиев. "Я посылаю вас в Иран, начал Тагиев, — сам шах Ирана просил об этом. Все расходы беру на себя. Да и о семьях ваших позабочусь, пока вы в Иране будете, чтобы они ни в чем не нуждались. Я заказал у французского портного каждому из вас по два костюма, идите и снимите мерки. Кроме того, получите у казначея деньги на туфли и нижнее платье. И нечего смущаться, я знаю, каковы у вас заработки. А там нам нельзя лицом в грязь ударить. Ведите себя достойно…".

Гаджи Зейналабдин Тагиев скончался 1 сентября 1924 года в возрасте 105 лет на своей мардакянской даче. 4 сентября его похоронили, в соответствии с собственным его завещанием, у ног известного бакинского ахунда — Моллы Абутураба.

Мирза Ахунд Абу Тураби был прогрессивным человеком своего времени. Он окончил высшую духовную школу в Багдаде, в совершенстве знал арабский, персидский, турецкий, русский языки. Выступал с многочисленными статьями на страницах азербайджанских газет и журналов, являлся автором книг по истории и философии религии, в частности, такого известного в мусульманском мире исследования, как "Причины раскола ислама", в котором он подверг резкой критике разделение верующих на суннитов и шиитов. Мирза Ахунд Абу Тураби был поборником просвещения, приветствовал любые прогрессивные начинания в этой области. По его инициативе в родном селении Амираджанах была открыта первая женская моллахана, а также первая русско-татарская светская школа, где он сам преподавал математику, географию, естественные науки. Гаджи Зейналабдин Тагиев очень уважал Ахунда Абутураба, прислушивался к его советам и наставлениям. А о его завещании есть несколько легенд. Одна из них гласит:

"Тагиев сам рассказывал, что ехал как-то в роскошной карете на свою дачу в Мардакя-ны. Настроение, мол, у меня самое веселое, дела идут преотлично. Вдруг вижу из окна: едет Ахунд Абутураб ага в своем стареньком фаэтоне. Я остановил карету, приказал извозчику пригласить Ахунда пересесть в мой экипаж. Едем мы с ним и мирно беседуем о том, о сем. Я спрашиваю: "Ага, как ты думаешь, богатство может выскользнуть у меня из рук?". Абутураб ага отвечает: "Гаджи, ты ездил в саму Мекку, совершил паломничество; тебе небезызвестны превратности судьбы. Если аллах пожелает, он в мгновение ока лишит тебя всего состояния. Так что больше думай о вечном…". Когда в двадцатые годы, после национализации моих фабрик, промыслов и дворцов, я переехал на постоянное местожительство в свою мар-дакянскую дачу, я вспомнил о словах незабвенного Абутураба аги и понял: то, что знал его мизинец, не знает и моя голова. Потому я и завещаю похоронить меня у его ног".

В похоронах Тагиева принимало участие множество людей. Газета "Бакинский рабочий" поместила следующее объявление:

"Кончина 3. А. Тагиева. 1 сентября скончался в Мардакянах от воспаления легких на 105 году жизни Зейнал Абдин Тагиев. Покойный был известен как один из крупных промышленников и финансистов и большой филантроп". После установления Советской власти в Азербайджане, почтенному старцу, так много сделавшему для родного города, предложили самому выбрать любое место, где бы он хотел жить. Гаджи остановился на своем любимом доме в Мардакянах, где и прожил остаток своих дней.

В свое время на месте захоронения Ахунда Абутураба Муртуз Мухтаров воздвиг красивый мавзолей. Однако впоследствии могила Тагиева, 6ыла разрушена, мавзолей пришел в запустение.

Даже при беглом обзоре дореволюционной печати становится ясным, сколь великое множество добрых и благородных дел совершил Гаджи Зейналабдин Тагиев при жизни. Он протягивал руку помощи не только своим соплеменникам и согражданам. Он помогал интеллигенции в Иране и Индии, Египте и Турции. Когда, к примеру, газета "Хаблул метин", выходящая в Индии, из-за материальных затруднений была вынуждена приостановить свое издание, Тагиев помог ей встать на ноги, ссудив значительную сумму.

Назову лишь некоторые суммы его пожертвований с благотворительными целями из того огромного списка, что мне известен:

на здание мусульманского благотворительного общества в Петербурге — 11 тысяч рублей; на обучение и воспитание армянских детей-сирот — 3 тысячи рублей; для женской русской школы "Святая Нина" — 5 тысяч рублей; на ремонт мечетей Кавказа и Дагестана — 5 тысяч рублей; для ограждения и благоустройства бакинского кладбища — 5 тысяч рублей; на ремонт Астраханской мечети — 5 тысяч рублей; в помощь школе "Саадат" — 5 тысяч рублей; на строительство здания медресе в Тегеране — 55 тысяч рублей, для ремонта школы "Сафа" — 500 рублей; для детей-сирот, для больных женщин и вдов — 8 тысяч 500 рублей; для коммерческого училища, для обучения мусульманских ребятишек — 50 тысяч рублей и т. д. и т. п. И это лишь незначительная часть его пожертвований. Нариман Нариманов еще в 1900 году написал брошюру, посвященную жизни, деятельности Гаджи Зейналабдина Тагиева и его заслугам перед отечеством, где особо отмечал, что "доблестный Гаджи израсходовал на благо нации и своего народа более миллиона рублей"[27].

Одним из известных бакинских миллионеров был АГА МУСА НАГИЕВ. В отличие от Тагиева, это был беспощадный, жестокий эксплуататор, к тому же, очень скупой, прижимистый. Этот никогда не бросал денег "на ветер". Его состояние было ничуть не меньше тагиевского, скорее наоборот. В последние предреволюционные годы капитал Гаджи Зейналабдина равнялся от силы пяти-шести миллионам, тогда как состояние Мусы Нагиева оценивалось в семьдесят миллионов золотых рублей. При упоминании имени Ага Мусы вспоминается бальзаковский Гобсек. Это своеобразный восточный вариант западного капиталиста-стяжателя… Миллионер Ага Муса был довольно оригинальной, даже "легендарной" личностью. Несмотря на то, что на деньги Нагиева в центре города возвысилось величественное здание мусульманского благотворительного общества "Исмаилийе", несмотря на то. что он взял на себя завершение строительства бакинского реального училища и отстроил третий этаж, а на городской окраине возвел здание городской лечебницы (сейчас больница имени Семашко), несмотря на то, что Ага Муса пожертвовал значительную сумму на сооружение бакинского водопровода, — в народе за ним прочно закрепилось прозвище "хасис" ("скупой").

Ага Муса вступил в религиозно-политическую секту "бехаи". На главном фасаде "Исмаилийе", на самом верху, он водрузил огромный портрет-памятник основателя течения шейха Бехауллы, высеченный из гранита. Под ним, в одном из круглых окон, стояла мраморная скульптура сына Нагиева — Исмаила.

Ага Муса родился в Баладжарах, в очень бедной семье. Его отец Наги продавал саман, брат до конца жизни работал банщиком.

Сам Ага Муса в молодости исходил бакинские улицы с паланом за спиной работал носильщико-амбалом. Благодаря нефти и природной деловой хватке он стал миллионером. Понастроил и понакупил в Баку много домов. Нагиев был владельцем около сотни зданий и десятка кораблей.

Долгое время Ага Муса проживал в Форштадте, в двухэтажном доме на углу Спасской и Гимназической улиц — позади Касум-бековской мечети. У дома горел фонарь, который называли "Каменным". В этот каменный фонарь были вставлены голубые, красные, зеленые, бирюзовые стекла: по вечерам квартал сиял разноцветными огнями. Возле "Каменного фонаря" постоянно толпились ребятишки, зачарованно глядя на "волшебные" стекла. Правда, сам Ага Муса не особенно жаловал всякие излишества, роскошь и прочее. Избегал лишних трат.

В конце концов по настоянию Гаджи Зейналабдина Тагиева он снял квартиру в доме Сеида Мирбабаева, который тот купил у купца Арамяна. Квартира Нагиева находилась в бельэтаже и считалась лучшей во всем доме.

У Нагиева был личный цирюльник по имени Исхак Караханов, который каждую неделю наведывался в дом к миллионеру, — подправлял волосы на голове, стриг бороду. Однажды, застав хозяина в добром расположении духа, он указал на богатый ковер, что лежал на полу, и попросил: "Хозяин, ты — человек состоятельный, а мне такого ковра нипочем не купить. Подари его мне". Ага Муса с невиданной щедростью поручает своему управляющему купить точно такой ковер и отправить в дом Караханова. Об этом случае после долго говорили, как о сенсации. Гораздо более характерен для него следующий эпизод: как-то на Каспии поднялся сильный шторм, не один корабль получил повреждения или пошел ко дну. Капитан одного из кораблей Нагиева сумел благополучно доставить грузы и корабль а бухту. Приходит он к хозяину и, радостный, докладывает: так, мол, и так, я дал обещание зарезать жертвенного барана, разреши… Ага Муса насупился и давай отчитывать старого морского "волка", словно мальчишку:

"Очень даже напрасно, отец мой, если тебе так приспичило, дал бы обет поститься целую неделю или, еще того лучше — во время следующего рейса питаться на корабле не за счет хозяина, а за свой собственный". Так и не дал нескольких рублей на покупку жертвенного барана, хотя капитан спас товар на десятки тысяч рублей.

Став миллионером и отстроившись, Ага Муса перевез жену-мусульманку и детей в красивый особняк на углу Торговой и Мариинской. А сам со второй женой — грузинкой по национальности — переехал в величественное здание из трех этажей, располагавшееся на углу Красноводской и Каменистой улиц. Внешний вид здания, богатство архитектурных украшений, орнамента, резьбы, великолепные окна, двери, балконы издалека привлекали внимание прохожих. Здесь уже Ага Муса явно не жалел средств, стремясь превзойти соседей. Купол на крыше, развевающийся штандарт были видны отовсюду. Перед домом находилась небольшая площадка с цветником, именуемая багировским садиком. Таким же великолепием отличалось внутреннее убранство дворца, с его богатыми барельефами, горельефами, лепкой и позолотой на стенах, на потолке. В комнатах, залах — паркет всех мыслимых и немыслимых форм, зеркала — выписаны из Италии, мебель — из Франции. Нагиев обожал свою вторую жену и старался всячески угодить ей. На меджлисах, представляя грузинку-красавицу, он говорил по-русски: "Наш жена…" Шутники исподтишка подтрунивали над ним: "Ну и что же, Николай II вместо "я" всегда говорит "мы". Вместо "Я и Россия" он говорит "Мы и Россия". Так и наш Ага Муса. Хочет быть не хуже царя. "Иногда Ага Муса звал свою жену запросто — "мой Амалия".

Как-то Манташев во время дружеского застолья с гордостью сказал, что в Париже в его честь устроил торжественный раут сам Пуанкаре.

Ага Муса спрашивает: "А сколько у этого Раута Пуанкаре буровых!"

"Раут — это не имя, это значит торжественный обед, меджлис. А Пуанкаре нефтью не занимается, — объясняет Манташев. — Он является президентом Франции, управляющим, если хочешь…"

"Э, подумаешь — управляющий! — скривил губы Ага Муса. — У меня на каждом промысле по управляющему. Я ни в жисть в гости к ним не пойду. Кто такой управляющий, чтобы я оказал ему эту честь!"

Когда у Ага Мусы спрашивали, как идут его дела, он, как правило, отвечал весьма неопределенно: "Дела, как у Нобеля, — дымоход широк, да короток, так что больше дыма, чем жара…" Все свои дела он держал в строгом секрете: нипочем не скажет, сколько нефти добывают на его промыслах, есть у него закрытые фонтаны или нет, какое количество нефти скопилось в амбарах и резервуарах. Или назовет такие цифры, что и непосвященному понятно — цифры в десять раз меньше истинных. Купит какую-нибудь вещь за копейку, а продать старается за рубль. Смешно сказать: даже на себя денег жалел. За фунт хны или басмы для бороды и волос не давал более пятака: я, мол, в 1870-м году по такой цене покупал. Бакалейщики, зная его нрав, старались сбыть Нагиеву хну похуже, разбавляя ее обыкновенной краской.

Приезжает как-то Ага Муса на промысел. Глядит, возле недостроенного здания конторы сидят каменщики, чернорабочие и обедают. Развели из ненужных досок костер, греются. Подрядчик свернул папиросу и прикурил от спички. Ага Муса говорит ему:

"Сынок, ты мне более не нужен, можешь завтра получить расчет". Тот растерялся: "Почему, Ага Муса!" Миллионщик отвечает: "Перед тобой вона какой кострище горит, а ты папиросу спичкой раскуриваешь. Тот, кто своего добра не жалеет, чужое-то тем более разорит".

…Однажды жены миллионеров собрались в "Исмаилийе" на благотворительный бал. Каждая постаралась одеться побогаче, понавесить на себя побольше драгоценностей, чтобы затмить своим блеском остальных. Инженер, побывавший на том благотворительном вечере, рассказывал, что сперва мужчины (между собой, конечно) выбрали царицей бала осетинку Лизу — супругу миллионера Муртуза Мухтарова. Она появилась на вечере дважды: в разных нарядах и разных комплектах драгоценностей. Сначала ослепила всех диадемой, ожерельем, кольцами, браслетами, серьгами и поясом из крупных бриллиантов, а затем сменила комплект гарнитуром из огромных миндалевидных изумрудов. Каждый комплект драгоценностей весил не менее 700 каратов. Однако когда в зал вошла жена Ага Мусы, все зачарованно замерли. Она была усыпана изумрудами в форме цветов, птиц, бабочек и пр. Волосы грузинки искрились бриллиантами, а на ногах красовались золотые башмачки. Долго потом шли в городе разговоры об этом вечере.

Здесь следует сделать небольшое отступление. Старый финансист, всю жизнь проработавший в бакинских банках, лично знавший деловых людей того времени, знакомый со многими миллионерами-нефтепромышленниками, рассказывал, что богатей не держали дома своих драгоценных безделушек. Для этого в городских банках заводили специальные сейфы. "Я, например, работал в Волго-Камском банке. Так там из 300 сейфов 70 или 80 предназначались для хранения фамильных драгоценностей. Кроме того, когда тот или иной богатей заказывал ювелиру драгоценную безделушку, одновременно с оригиналом изготавливалась фальшивая копия — точно такого же размера и формы. Подделки бывали столь искусны, что решительно ничем не отличались от настоящих драгоценностей. Золото, бриллианты, изумруды хранились в сейфах, а подделки надевали на свадьбы, в театры и на балы. Конечно, об этом никто не знал. В остальных 200-230-ти сейфах лежали ценные акции, купчие крепости на фабрики и заводы, движимое и недвижимое имущество".

Я не смог сдержать своего любопытства:

"Куда же подевалось все это золото, платина и бриллианты! Где сейчас это богатство!"

Финансист хитро улыбнулся: "Переварилось в желудке пролетариата…"

"Как переварилось!!" — оторопел я.

"А очень просто, — с усмешкой отозвался ушлый старик. — Все эти бриллианты и изумруды, все эти бесценные произведения искусства продали иранским купцам за муку, зерно, ячмень, лобио, горох, кишмиш и прочие продукты, которыми накормили народ…"

Я подавленно молчал. "Неужели не было другого выхода".

"Тогда создали специальные комиссии, они опечатали сейфы во всех банках, а затем принялись за подсчеты. Все, до последнего карата, расписали, занесли в тетрадки, составили каталоги. То же самое проделали с вещами буржуев и купцов — мебельными гарнитурами, зеркалами, сервизами и прочим.

Тогда в России был страшный голод, да и у нас люди бедствовали. Вот и поменяли те богатства неисчислимые на продукты, скот, птицу и тем немного накормили людей".

…Управляющий делами нефтепромышленника Манташева — Григорий Александрович Казарбеков — рассказывал, что в 1908 году распространился по городу слух, будто бы Ага Муса задумал строить в Баку сразу восемь особняков. Четыре из них на Телефонной, один на Каспийской улице, пятое здание на углу Торговой и Мариинской, шестое — неподалеку от оперного театра, семиэтажное здание гостиницы "Новая Европа" по Горчаковской улице (сейчас офис компании "Лукойл"), восьмое — на городской окраине (больница имени Семашко)…

Подряд на строительство домов он отдал Гаджи Касумову. Азербайджанские миллионеры часто давали ему подряды на сооружение своих особняков и доходных домов. У самого Гаджи Касумова в городе также было несколько больших зданий.

Один из недоброжелателей Касумова пришел к Нагиеву и доложил ему, что подрядчик не чист на руку. За счет твоих домов строит себе четырехэтажный дворец на Станиславской улице — напротив бакинской технической школы. Ага Муса рассмеялся: "Эх, отец мой, наивный ты человек! У меня никто ничего не сможет украсть. Гаджи строит свой дом за счет людей, у которых покупает материалы. На те деньги, что предназначены для строительства восьми зданий, он покупает материалы для девяти домов. Сверх восьми кирпичей еще один кирпичик, сверх восьми гвоздей еще один гвоздик… Я ведь проверяю цену каждой досточки, каждого гвоздика, которые идут на строительство моих домов. И это прекрасно знают все подрядчики. А что там ему удается урвать, — сие меня не касается…"

У самого Гаджи Касумова рядом с деловой конторой находились большие магазины, торгующие строительными материалами. Сюда завозили товар со всего света. Другой магазин Касумова был на первом этаже здания, расположенного напротив технической школы; над входом красовалась гигантская вывеска: "Пол — Паркет".

Григорий Александрович Казарбеков рассказывал: "Манташев поручил мне появляться от его имени на всех мусульманских меджлисах и благотворительных собраниях, особенно тех, что были связаны с именем Гаджи Зейналабдина Тагиева, и не жалеть там денег. Однажды я получил пригласительный билет на очередное собрание мусульманского благотворительного общества. Положил в один карман сюртука сотенный билет, в другой — целую пачку ассигнаций на 800 рублей и отправился. Войдя в фойе, я остановился как вкопанный. Прямо ко мне на встречу шла ослепительная красавица в роскошном наряде. Это была жена Гаджи Зейналабдина — Сона-ханум — прославившаяся своей красотой и щедростью. Она весьма активно участвовала в делах благотворительного общества. Ее сопровождали две юные девушки, в руках у которых находились подносы. На одном — шелковые ленты, на другом — деньги… Соиа-ханум взяла с первого подноса ленту и прикрепила мне на грудь, ее ласковый взор околдовал меня. Я невольно протянул руку в карман, вытащил деньги и, сунув их в пригласительный билет, бросил на поднос. В это время в фойе вошел Ага Муса Нагиев. Сона-ханум, подобно лебедю, заскользила ему навстречу. Девушки прикололи на грудь миллионеру шелковую ленточку. Он извлек из кармана зеленую трехрублевку и нехотя бросил на поднос. Сона-ханум улыбнулась и сказала: "Ага Муса, только что твой сын Ага Исмаил бросил на поднос сто рублей, а вот ты…" Ага Муса скороговоркой перебил ханум: "Матушка моя, ему что, он ведь мой сын, сын миллионщика Нагиева… Сона-ханум, а я чей сын! Сын бедного баладжарского крестьянина Наги, продавца самана. То-то же…"

"Выйдя из "Исмаилийе", — рассказывал далее Казарбеков, — я обнаружил, что вместо сотенной, приготовленной для пожертвования, я бросил на поднос всю пачку ассигнаций. Вот как умели "выуживать" деньги дамы-благотворительницы".

О необычайной скупости Ага Мусы по городу ходили легенды. Собирали как-то пожертвования в пользу азербайджанских студентов, обучающихся в вузах России. Зашли к Нагиеву. Тот опять протягивает трешницу. Ему с укором говорят, мол, Тагиев дал 200 рублей. Ага Муса отвечает, ничуть не смутившись:

"Гаджи — человек богатый, он-то, конечно, даст. Мог бы дать и больше. А я, отец мой, бедный старик. Какой с меня спрос!"

Красивое здание, именуемое "Зимним клубом", и примыкавшая к нему гостиница "Астория" тоже принадлежали Нагиеву. Большие они ему барыши приносили. Оба здания он сдавал в аренду некоему грузину.

Частенько наведывался Нагиев в казино, хотя сам никогда не играл. У него здесь даже было свое особое кресло, в которое, кроме него, никто не смел садиться. Сидел он себе тихонько и благодушно наблюдал за игроками. Порой подремывал. Стоило какому-нибудь несчастному проиграться в пух и прах, как он бросался перед Ага Мусой чуть ли не на колени и принимался умолять о ссуде. Ага Муса невозмутимо диктовал свои, по обыкновению, грабительские условия. Сопротивляться было бесполезно: своих решений Нагиев не менял никогда. Таким путем десятки тысяч рублей золотом, нефтеносные участки, промысла и заводы, дома и корабли переходили к миллионеру. А одураченный игрок нередко пускал себе пулю в лоб.

Нередко миллионеры, нефтепромышленники, коммерсанты собирались вместе на каком-нибудь меджлисе. Каждый сидел строго на своем месте — в соответствии с положением в деловом мире и накопленным состоянием. Маклеры, дельцы, подрядчики теснились по углам, с краю центрального стола сидели заводчики и фабриканты, ну, а миллионеры-нефтепромышленники восседали в самом центре. Стол на этих меджлисах походил на экономическую карту. Причем, карта эта год от года изменялась. Сегодня, глядишь, какой-нибудь маклер жмется в углу, а завтра сидит во главе пиршества и все ему в рот смотрят. И, напротив, личность самая уважаемая превращалась в жалкое существо, с которым даже здороваться переставали. Постоянно на одних и тех же местах сидели человек десять-пятнадцать. Эти люди были неподвластны никаким ветрам.

Во время пиршеств дельцы, магнаты и банкиры говорили о ценах на нефть, о курсе акций, о положении на мировом рынке сбыта, стремясь выведать один у другого его планы и намерения.

Люди, находящиеся на грани банкротства, жаждали заручиться векселями и гарантийными бумагами от миллионеров, дабы получить ссуду в банке. Обращались по этому поводу и к Ага Мусе Нагиеву. Иной нарочно перед этим предложит перекинуться в картишки или кости, проиграет Ага Мусе рублей эдак пять-шесть, чтобы умилостивить старика, а затем излагает свою просьбу. Или ведет его в ресторан. Однако Нагиева было трудно провести, все эти уловки на него не действовали. Тем, кто просил у него в долг, от отвечал:

"Я в финансовых делах не разбираюсь. Всем этим ведает мой главный управляющий Фатулла-бек… К нему и обращайтесь…"

Даже городские нищие не протягивали к нему руку за милостыней — знали, что бесполезно.

К 1914-му году у Мусы Нагиева было семьдесят миллионов рублей золотом. А все наследство целиком оценивалось намного выше. В 1919-м году наследники Нагиева подали в суд на раздел наследства. Дело слушалось в суде три раза. Дело в том, что духовное управление потребовало передать десятую часть состояния Нагиева мечетям в связи с тем, что он являлся шиитом. По этому поводу "святые отцы" даже представили официальные документы. Обеспокоенные притязаниями духовного управления, наследники представили встречные доказательства того, что Ага Муса принадлежал к течению "бехаи" и однажды, выступая свидетелем на суде, отказался положить руку на Коран, поклявшись на книге шейха Бехауллы. Именно поэтому на его похороны, когда тело выносили из мечети, пришло мало людей.

К месту заметим, что в Баку было немало приверженцев учения "бехаистов". Они даже построили специальную мечеть без минарета. Она находилась на Чадровой (Мирза-ага Алиева). Сводчатые двери и большие окна выкрашены в голубой цвет. Застекленная веранда со двора также окрашена в голубой. Этот цвет выбрали руководители секты "бехаи". На главных воротах с улицы высечен горельеф какого-то святого старца, погруженного в раздумья. По всей видимости, это каменный портрет самого шейха Бехауллы.

Бехаисты проповедовали бессмертие души и тела. Поразительно, что они сумели внушить идею бессмертия даже такому хитрому, осторожному и трезвому человеку, как Ага Муса Нагиее. Он искренне верил в то, что никогда не умрет. Однажды, будучи в гостях у Тагиева, он вышел на балкон, позвал Гаджи и, указав на здание гостиницы "Новая Европа" (оно было тогда самым высоким в городе), сказал: "Зейналабдин, если бы я был смертен, я бы ни за что не отстроил этакую махину, не потратил бы столько денег. Но я не умру".

В некоторых мусульманских странах бехаисты подвергались преследованиям за свои убеждения и проповеди. Шах Ирана приказал повесить на главных площадях столицы самых заядлых членов секты, чтобы доказать, что бехаисты такие же смертные, как и все остальные.

По законам секты "бехаи", наследство умершего достается жене, детям, внукам, родственникам, а одна двадцатая часть — идет на нужды просвещения. В конце концов, суд признал законными наследниками Нагиева его двух жен мусульманку и грузинку.

…Про "чудачества" Ага Мусы рассказывали множество забавных историй. Например, он придумал оригинальный способ расплачиваться со своими служащими на промыслах, кораблях, с управляющими доходных домов и земельных владений. На стене в конторе висело по два мешка для каждого промысла, корабля или землевладения: мешок прихода и мешок расхода. Управляющий промыслом или доходным домом, капитан корабля приходили в контору, брали деньги из мешка расхода и уходили. Зачастую оказывалось, что в мешке нет денег, и тогда они обращались к Нагиеву.

"Отец мой, — пожимал плечами Ага Муса, — значит, вы ничего не прибавили в торбу прихода. Потому торба расхода пуста. Я не могу платить деньги задарма. Приносите доход, тогда и получайте свое жалованье".

Однажды Мусе Нагиеву сообщили, что в Зангезуре продают богатый медный промысел и посоветовали приобрести его. Ага Муса спрашивает: "Медь, как нефть, — бьет фонтаном!" Собеседник удивленно отвечает:

"Аллах с тобой, Ага Муса, разве медь может бить фонтаном. Конечно, нет". Ага Муса отвечает: "В таком случае мне этот промысел без надобности. Я люблю фонтан. Какую такую медь можно найти под землей, в кромешной тьме!"

Нагиева дважды похищали с целью получить за него богатый выкуп. Однажды его силком сунули в фаэтон, завязали глаза и, доставив в какую-то лачугу, потребовали десять тысяч рублей. Ага Муса, не растерявшись, отвечает: "Тысячу рублей и ни копейки больше". Ему пригрозили смертью, но он лишь рассмеялся: "Отец мой, можешь меня убить, но тогда ты не получишь и эту тысячу". Завидной силой воли надо было обладать, чтобы спорить с грабителями перед лицом смерти. Его три дня держали в этой лачуге — кормили, поили, уговаривали, угрожали, но так и не смогли "выжать" более тысячи. С тем и отпустили.

Правда, второй раз нашла коса на камень. Украли его в конце декабря 1908-го года. Он любил рассказывать о том, как его похитили: "Наняли мы с Баба Самандароглы фаэтон и приехали ко мне домой, туда, где багировский сквер. Я спустился с фаэтона первым (по всей видимости, чтобы не платить фаэтонщику за проезд), а Баба задержался, чтобы расплатиться с извозчиком. Стал подниматься наверх по лестнице и вдруг, откуда ни возьмись, окружают меня четыре дюжих детины с револьверами в руках. Ни звука, говорят. Если пикнешь, пристрелим на месте! Пришлось подчиниться. А что ты станешь делать, отец мой, когда на тебя четыре револьвера направлены! В общем, пошел я к выходу, а тут нам Баба навстречу. Они и его зацапали. Вышли на улицу. Смотрю: два фаэтона подъезжают. У них всё заранее было устроено. Подтолкнули они нас к фаэтону, двое сели напротив нас, а двое в следующий фаэтон. И поехали мы в сторону Большой Морской. Разбойники выразительно на револьверы показывают, мол, если вздумаете звать на помощь, устроите переполох, вам не поздоровится. Едем мы себе, значит, тихо-мирно, проехали по Большой Морской, свернули на Торговую, затем на Колубятинскую и оттуда на Воронцовскую. По пути знакомых встречаем, они нам рукой машут, папахи снимают, я в ответ улыбаюсь как ни в чем не бывало. Смех и грех!

Возле бани "Фантазия" фаэтоны остановились. К четырем молодчикам присоединились еще четверо мужчин. Посовещались они о чем-то, а затем приказали фаэтонщику трогать. Через некоторое время ссадили Бабу и велели идти прямо домой, никому ничего не говорить. Иначе, говорят, мы тебя из-под земли найдем. Меня тоже высадили и долго вели по Шемахинской улице, а затем по кривым окраинным улочкам города. Видимо, следы запутывали. Короче говоря, пришли мы в "Извозчичью" слободу. Это неподалеку от Кишлов.

Через несколько часов меня хватились искать, подняли на ноги полицию. Допрашивают Бабу, а он ничего толком объяснить не может. Баба ведь — человек приезжий, и улицы Баку хорошо не знает. Полицмейстер снарядил на мои поиски сотню казаков. Да еще несколько десятков конных городовых.

А меня, тем временем, привели в какую-то чайхану, посадили у самовара, принялись потчевать чаем с шор-гогалами. Я от угощения не отказался, потому как был голоден.

Они себе кушают, смеются, шутят. На меня внимания не обращают. Вдруг кто-то говорит, что Извозчичья слободка и Кишлы окружены конными казаками и городовыми. Мои грабители пропустили это известие мимо ушей. Сидят себе и зубоскалят попрежнему. Честно говоря, мне они даже понравились. Двое были мусульманами, двое армянами, остальные — русские и грузины. Главарь шайки коренастый крепыш — грузин. Брюнет с редкими оспинками на лице. Хорошо по-нашему разговаривал. Правда, он все больше молчал. Остальные его побаивались. Уж очень грозным был его взгляд. Поглядел он на меня и говорит неторопливо: "Ага Муса, ешь-пей, веселись, бог знает, кто до завтра в живых останется".

В общем, поели они, попили чаю, наговорились вдоволь. Грузин вдруг сказал:

"Ну все, хватит! — и поднялся из-за стола. — Пошли!" Вышли мы из чайханы, сели в фаэтон. Вдали на лошадях гарцевали казаки, обшаривая слободку.

Когда мы свернули на проселочную дорогу, навстречу нам вышли околоточный и городовой. Они замедлили шаги. Грузин многозначительно посмотрел на них. Они опустили головы и отправились дальше. Темнело…"

На этом месте Муса Нагиев обрывал свой рассказ. И сколько его ни пытали, что было дальше, он, качая головой, отвечал: "После доскажу…"

О похищении Нагиева и его освобождении по городу гуляли самые различные слухи. Будто бы между грабителями и главным управляющим Ага Мусы долго шли переговоры, в которых принимал участие сам Гаджи Зейналабдин Тагиев. Сторговались на 100.000 рублей.

В апреле 1909-го года в газете "Бакинец" появилась заметка о том, что к делу похищения миллионера Нагиева приложил руку бывший заместитель бакинского градоначальника, ныне заместитель военного губернатора города Батума Т. П. Шубинский, который именно из-за этого спешно покинул Баку и устроился на службу в Батуме. Называли даже точную сумму, полученную Шубинским от грабителей, — 26 тысяч рублей.

В другой корреспонденции сообщалось следующее: "Среди населения распространились слухи об аресте бывшего заместителя бакинского градоначальника, а ныне заместителя военного губернатора Батума Шубинского.

Рассказывают, что наместник Кавказа, вызвав к себе полковника Шубинского, лично сорвал с него все ордена и, обвинив его в том, что он соучастник похищения Мусы Нагиева, заключил под стражу".

Слухи ширились, обрастали всевозможными небылицами. Появлялись многочисленные "свидетели", которые все видели своими глазами. Договорились даже до того, будто бы похищенный миллионер все это время просидел в подземелье градоначальства.

Впоследствии Муса Нагиев признался, что после долгого блуждания на фаэтоне по ночному городу, его в самом деле сунули в какое-то подземелье. Правда, подземелье это было увешано коврами, состояло из нескольких комнат, было обставлено европейской мебелью и пр… Заводили граммофон, кормили вкусно. Так что он на грабителей не в претензии.

Как бы там ни было, получив огромный выкуп в сто тысяч рублей, члены разбойной шайки доставили Ага Мусу прямиком в дом Гаджи Зейналабдина Тагиева, где и окончились его злоключения…

После этого случая Нагиев сделался еще скупее. Выжимал из своих рабочих все, что мог, а платил копейки.

Как-то забил на одном из его Биби-Эйбатских промыслов нефтяной фонтан. Ага Муса взмолился: "Ребятки, дорогие, вызволите из беды, перекройте вы его глотку. Ведь если пожар начнется, мы все вылетим в трубу. А сколько нефти задарма пропадает! Вон уже соседи поставили насос и качают нашу нефть в свои амбары. Я вас одарю, родные мои".

В общем, навалились всем миром и усмирили фонтан. А после потребовали у хозяина обещанной награды. Нагиев сразу же стушевался: "Батюшки мои, ребятушки, да откуда же мне взять! Вы же сами свидетели, сколько нефти даром пропало…" На следующий день на промысел случайно заехал сын Мусы — Ага Исмаил. Рабочие пожаловались ему, что Нагиев не выполнил обещания. Ага Исмаил велел привезти две арбы сахарных головок и раздал каждому рабочему по головке да по пять рублей. В это время заявляется Нагиев-старший. Узнав, что здесь происходит, он ринулся вперед с криком: "Батюшка, а где мой пай! Когда с фонтаном сражались, я едва на том свете не побывал. Мне тоже подарок полагается…"

Несмотря на то, что Нагиева прозвали в народе скупым, он иногда делал довольно крупные пожертвования на дела просвещения. Так, взяв шефство над бакинской реальной школой, он платил за содержание двадцати пяти мусульманских ребятишек в подготовительных классах. В результате, за короткий срок число учеников-мусульман составило 50 %.

…Все скважины на Биби-Эйбатских промыслах Ага Мусы давали много нефти. Это свидетельствовало о том, что под водами залива также находятся богатейшие нефтяные месторождения. Когда городская управа приступила к торгам нефтеносных земель, находящихся под водой, началось настоящее столпотворение. В то время как пуд нефти стоил двадцать копеек, нефтепромышленники приносили письменное обязательство заплатить в казну за 100.000 пудов нефти 300.000 рублей, то есть три рубля за пуд. А брали они на себя подобные обязательства потому, что стремились любой ценой завладеть участками, которые таили в себе миллионы тонн нефти и которые окупили бы самые дорогие затраты.

Купив землю, хозяин сразу же принимался бурить скважину, ревниво поглядывая на участок соседа: а ну, как тот опередит его! Задабривали буровых мастеров, подкупали управляющих соседними промыслами, чтобы выведать, как ведет себя нефтяной пласт, на какой глубине залегает, чем они бурят, и т. д. Чтобы не выпускать из рук нефтеносные участки, хозяева были готовы часто платить штрафы в казну.

Нафталан в Биби-Эйбате был весь пропитан нефтью, на воде вскипали пузырьки газа. Местные жители, отъехав от берега на лодках, собирали нефть в ведра, наполняли бочки и везли на продажу. Порой молодежь, чтобы развлечься, поджигала бумагу или какую-либо ветошь и бросала ее в залив, туда, где пузырился газ. В море вспыхивал огненный столб. В праздник Новруз-байрама, в выходные дни да еще в честь именитых гостей нередко устраивали подобные фейерверки. Известный французский писатель Александр Дюма, будучи в Баку, имел удовольствие наблюдать эту иллюминацию:

"Матрос взял в обе руки по пучку пакли, зажег его от фонаря и бросил в море. В ту же самую минуту на пространстве в четверть версты море вокруг нас воспламенилось.

Воображаю, какой страх напал бы на новичка, который, проходя этим местом, зажег сигарету бумажкой и, бросив эту бумажку в море, увидел, что море разгорелось, как огромная пуншевая чаша… Мы плавали буквально посреди пламени.

К счастью, это чудно-золотистого цвета пламя походило на пламя спирта, и мы едва чувствовали его приятную теплоту. Успокоившись, мы могли смотреть еще с большим вниманием на это фантастическое зрелище.

Море горело островками, более или менее обширными; некоторые были шириной в круглый стол на двенадцать приборов, другие величиной с тюльерийский бассейн.

Мы плавали в проливах, хотя иногда гребцы, по приказанию капитана, перевозили нас по этим горящим островкам. Это было, конечно, самое любопытное и самое магическое зрелище, какое только можно себе представить, и какого, я думаю, не найдешь нигде, разве только в этом уголке света.

Мы провели бы здесь всю ночь, если б не заметили, что волны и ветер стали постепенно усиливаться. Сначала погасли маленькие острова, потом средние и наконец большие…

— Пора, — сказал капитан, — возвращаться в Баку, а то, пожалуй, нам придется отыскивать на дне моря причины загадочного явления на его поверхности.

Мы стали удаляться. Вскоре сильный северный ветер увлек наше судно от мечети Фатьмы. Но руки наших гребцов преодолели силу ветра, как он преодолел силу огня и погасил его…

Когда мы приблизились к порту, один из наших матросов зажег факел. По этому сигналу шхуна капитана Фрейганга покрылась иллюминацией. Это было сигналом, к тому же, для всех военных судов, стоявших на якоре в Бакинском порту. Они тотчас же осветились, и мы прошли сквозь настоящий лес факелов…

Нет сомнения, что самый богатый владыка в целом свете, за исключением императора Александра Второго, не в состоянии устроить в своем государстве такой исключительный, необычный вечер, какой был дан нам, простым артистам. Да, действительно, искусство есть царь над императорами и император над царями".[28]

По городу вдруг разнеслась весть, что нефтепромышленники решили осушить Нафталан и заложить здесь промысла. Об этом было послано прошение самому царю в Петербург. Вначале прошение отвергли, но затем, после обжалования в сенат, нефтяные магнаты добились своего и создали товарищество по осушению Нафталана. Одним из пайщиков был Ага Муса Нагиев.

Объявили международный конкурс на лучший проект по осушению залива. В конкурсе приняли участие более тридцати инженеров и ученых из Америки, Германии, Франции, Голландии, ну и, конечно, России. Прислали свой проект инженеры, которые проектировали знаменитый Суэцкий канал, соединивший Африку и Азию. Предложения были самые различные. В конце концов решили возвести плотину и отделить Нафталанский залив от Каспия, а воду откачать насосами, заполнив гигантскую впадину землей. В начале нынешнего столетия приступили к работе. Корабли должны перевезти миллион кубометров земли и камней. Осушение продолжалось до 1917-го года. Выполнили до 70 % работ. Прерванное строительство продолжили в 1921-м году. Руководил работами по осушению польский инженер Потоцкий. Это был весьма талантливый инженер, который умело вел дело, несмотря на свою слепоту. Осушенную местность назвали "Бухтой Ильича". В 1923-м году из пробуренной здесь скважины ударил сильный фонтан. Всю бухту залило нефтяным потоком. А затем случился пожар. Все население Баку участвовало в его ликвидации. После смерти инженера Потоцкого его похоронили на морском берегу в Бухте Ильича. Его могила и сейчас находится там.

БРАТЬЯ НОБЕЛЬ. Много иностранных фирм эксплуатировало нефтяные богатства России. Конечно же, в центре внимания западных капиталистов был Баку. В середине девяностых годов в Азербайджане обосновалось несколько английских, 3 французских, 2 шведских, 2 германских, 2 бельгийских, 1 датская, 1 греческая и пр. фирмы. Дело дошло до того, что в 1898-м году для приобретения нефтяных промыслов и заводов в Баку прибыло до 30 английских капиталистов. К ним присоединилась супруга американского посла в России, которая приехала с большой суммой денег и двумя специалистами. Глава же американского нефтяного треста "Стандарт ойл" Рокфеллер еще в 1878-м году посылал своего представителя Твидилина в Баку на "разведку".

Первую иностранную фирму основали в Баку братья Нобель. Это была семья известных шведских инженеров и изобретателей. Отец — Эммануэль Нобель в 1843-м году переехал в Россию из Швеции, купил в Петербурге механический завод, занявшись производством оружия. Он изобрел подводные мины. Во время Крымской войны в Петербурге и Кронштадте эти мины применяли против английских военных кораблей. Нобель производил также паровые машины для военных лодок.

После окончания Крымской войны государственные заказы прекратились, и Нобель оказался на грани банкротства. Кое-как избежав разорения, уплатив два-три долга, Эммануэль вместе с женой и двумя сыновьями Альфредом и Эльмаром возвращается из Петербурга на родину. Здесь он открывает химическую лабораторию. Во время одного из лабораторных опытов случился сильный взрыв, от которого погиб Эпьмар. Альфред же изобрел самое мощное и разрушительное взрывчатое вещество того времени — динамит, затем, несколько позже, баллистит. Он стал организатором и владельцем многих предприятий по производству взрывчатых веществ и одним из богатейших людей мира. После смерти его состояние оценивалось в 50 миллионов франков. Определенный процент этого капитала Альфред Нобель завещал на учреждение международной Нобелевской премии.

Людвиг и Роберт, оставшись в Петербурге, создали "Товарищество братьев Нобель". Они продавали заводам машины и оборудование, завязывали деловые связи с вновь созданным военным министерством. Взяв в аренду оружейный завод в Ижевске, они обязались в течение 7 лет поставить русской армии 200.000 ружей. Однако ореховое дерево, предназначавшееся для оружейного приклада, завозили из Германии, что обходилось братьям довольно дорого. Поэтому Нобели решили изыскать сырье внутри страны. Кто-то из специалистов сообщил Нобелям, что такие деревья растут на Кавказе, в Ленкоранских лесах. Людвиг командирует младшего брата — Роберта Нобеля — в Ленкорань. Он нанял проводников и облазил леса в окрестностях Ленкорани в поисках массивов орехового дерева. Поиски оказались бесплодными, и он возвращался домой удрученным. Путь

его лежал через Баку. Заинтересовавшись перспективами развития нефтяного дела, он исходил вдоль и поперек Черный город, побывал на многих нефтепромыслах и заводах. Предприимчивый молодой человек довольно быстро уразумел, что истинный источник богатства здесь, в Баку, что нефтяное дело самое выигрышное и многообещающее. Рассказав в письме к Людвигу о своем замысле, он настойчиво уговаривает его создать товарищество.

Людвиг привлек на помощь друзей-финансистов — П. А. Бильдерлинга, Ф. А. Блюмберга, А. С. Цундгерен, Б. Ф. Вундерлинга, И. Я. Вабельского, М. Я. Бельямина — и основал "Товарищество братьев Нобель" (обратите внимание, что в товариществе не было ни одного русского или русскоподдан-ного). Он посылает Роберту доверенность и деньги на приобретение промысла и завода.

…Всю ночь Роберт не мог сомкнуть глаз — все боялся, что проспит начало аукциона и местные предприниматели обскачут его, отнимут лакомый кусок. Поднялся он задолго до рассвета. Выглянул в окно. С улицы доносился шум, скрип колес фаэтонов и арб, топот ног. Ему показалось, что все они направляются в одну сторону — на торги.

Торопливо перекусив в буфете, он вышел из гостиницы. Добрался до места, где происходили торги. Аукцион уже начался. Господи, кого здесь только не было! В зале словно происходила демонстрация образцов азиатской и европейской одежды: аба, чуха, черкеска, военные шинели, морские кителя, архалук, ряса, костюмы, папахи, шляпы, турецкие фески с кисточкой, круглые иранские папахи… Здесь толпились люди всех классов, социальных слоев и вероисповеданий: купцы, нефтепромышленники, заводчики, военные, землевладельцы, ахунды, маклеры, муллы, священники, крестьяне, интеллигенты, судьи, врачи, инженеры и просто любопытные зеваки, бездельники, бродяги… От многоголосия и разноязычия звенело в ушах…

Мужчина, стоявший на возвышении, крикнул: "Шестьсот рублей, раз…" — и опустил молоток на медный щит.

Кто-то добавил из толпы: "Шестьсот пятьдесят!.."

Поднялся шум. Цена участка через несколько минут достигла тысячи трехсот рублей. Некий владелец промысла по имени Алексей находился в зале, беседуя с братом. Внезапно по толпе разнеслась весть, что неподалеку от продаваемого сейчас участка ночью забил фонтан… Началось настоящее столпотворение…

…Цена поднялась до 2 тысяч 800 рублей. Затем кто-то выкрикнул; "Три тысячи!" Наступило затишье. "Три тысячи, раз…" — мужчина с молотком в руках оглядел собравшихся. Все молчали. "Три тысячи, два…"

Вдруг кто-то негромко произнес на неизвестном наречии: "Фьюнф таузенд… Фьюнф таузенд…"

Люди озирались, пытаясь разглядеть иностранца. Переводчик во всеуслышание заявил: "Пять тысяч рублей предлагает господин Нобель"…

Толпу будто окатили холодной водой. Молоток аукционера на мгновение замер в воздухе, потом опустился на медный поднос. Медь протяжно зазвенела, словно застонала…

Толпа по-прежнему молчала. Вдруг владелец промысла Алексей, что недавно беспечно переговаривался с братом, протиснулся вперед и завопил: "Погодите! Придержи свой молоток! Кто этот господин!! Какое он имеет право здесь распоряжаться! Баку чей! Наш — русских. А мы словам не верим. Пускай предъявит, что он имеет в наличности. Этот участок вклинивается в мой промысел. Я его хочу купить. А этот господин мне неизвестен. Пускай покажет свои деньги, после можешь молотком размахивать. Может, он нас дурит на своем языке".

Переводчик перевел Нобелю слова Алексея. Все напряженно ожидали развязки. Роберт, сохраняя хладнокровие, поправил галстук, вытащил из серебряного портсигара сигарету, закурил. Не обращая ни на кого внимания, мелким аккуратным почерком написал на листе чековой книжки: "По поручению братьев Л. и Р. Нобель — Роберт Нобель"…

После этого Роберт приобрел в Черном городе нефтеочистительный завод.

За короткое время компаньоны стали владельцами промыслов в Сураханах, Балаханах, Биби-Эйбате. Взяв в аренду большие участки земли между Черным и Белым городом, они построили нефтеперегонные, сернокислотные, медеплавильные, чугунолитейные заводы и причалы. Когда праздновалось пятилетие фирмы "Братья Нобель", ее общий капитал равнялся 3 миллионам рублей. Общая сумма была распределена между пайщиками следующим образом: "Нобели — 1.610.000 рублей, барон Бильдерлинг — 930.006 рублей, Блюмберг 25.000 рублей, Цундгерен -5.000 рублей, Вундерлинг — 5.000 рублей, Вабельский — 135.000 рублей, Бельямин — 25.000 рублей".

Впоследствии фирма превратилась в гигантского нефтяного магната, монополизировала торговлю нефтью и сконцентрировала в своих руках сбыт на самых важных рынках России. Интересно, что наряду с масштабными операциями фирма не гнушалась и мелкой работой — изготовлением бидонов, канистр, цистерн, ремонтными работами.

Говорят что в нефтяной империи Нобелей работали 30.000 рабочих. Еще в начале своей деятельности, с разрешения русского правительства, товарищество выпустило акции на сумму 5 миллионов рублей, дабы получить выход на мировой рынок нефти, и тем значительно расширило свои возможности.

18 мая 1904-го года "Товарищество братьев Нобель" праздновало свой четвертьвековой юбилей. По этому случаю на торжестве в их Петербургском дворце побывали все промышленные магнаты России, министры и даже сам председатель совета министров граф Витте.

В 1888-м году, когда умер Людвиг Нобель, товарищество обладало капиталом в 35.000.000 рублей золотом, что составляло одну пятую часть общего капитала иностранных компаний в русской нефтяной промышленности. Недаром Людвиг хвастался незадолго до своей кончины, будто видел во сне, как обедает в петербургском ресторане "Кьюба" с самим Прометеем.

В 1882–1883 годах товарищество заложило для служащих своей фирмы сад под названием "Вилла Петролеа" (ныне парк имени Низами). Этот сад, выросший посреди заводов с дымящими трубами, нефтяных резервуаров с ядовито-зеленым отливом, днем и ночью исходящих паром установок, казался сказочной обителью. Чтобы заложить его, из Варшавы выписали известного специалиста Беклина. Он определил, что земля здесь отравлена нефтью и различными промышленными отходами. Так что для закладки сада необходимо привезти чернозем. Вскоре корабли, груженные черноземом Ленкораии, причалили к Черногородским пристаням. На арбах чернозем перевезли в сад. Воду для орошения саженцев деревьев и цветочных кустов доставляли из Астрахани. По предложению Беклина, в саду посадили 80 тысяч деревьев и кустов, привезенных из Ленкорани, Тифлиса, Батума, городов России и Европы. Опытные садовники умело подрезали зеленые кусты, которые напоминали геометрические фигуры самых различных форм: кубы, конусы, пирамиды, треугольники. Были кусты, похожие на зонтики, на шатры и пр. Соорудили бассейны с фонтанами. Бассейны предназначались и для хранения пресной воды.

Построили также одноэтажные и двухэтажные деревянные коттеджи с каменным фундаментом. Нижние этажи самого большого здания отвели под контору, на верхних разместились клуб, комнаты отдыха, библиотека. В коттеджах жила администрация "Товарищества братьев Нобель", которая в основном состояла из шведских инженеров и служащих. Из Петербурга выписали скульптуры, бюсты для сада, произведения живописи, множество книг для библиотеки. Комнаты украсили дорогими коврами, изготовленными руками азербайджанских и персидских мастеров.

Нобели привлекали к работе в компании известных инженеров, талантливых экономистов, ученых-химиков, технологов. Правда, и платили им высокую зарплату. На русских и мусульман смотрели свысока. Их брали на низкооплачиваемую, грязную работу. Братья Нобели выкачивали из Баку сотни миллионов рублей, однако за все время существования бакинской фирмы не построили в городе сколько-нибудь заметного здания.

Земли, где предполагалось наличие нефти, они немедленно брали в аренду, — будь то участки на Куринской или Прикаспийской низменности, на Кобыстанских пастбищах или в акватории Каспия, — часть держали про запас, а на остальных бурили скважины, вели поисково-разведывательные работы.

В начале века внимание миллионеров и владельцев рыбных промыслов привлекают Апшеронские острова. Братья Нобель, не теряя времени, берут в аренду остров Святой ("Пираллахы"), а в 1904-м году находят здесь богатое нефтяное месторождение и приступают к его эксплуатации. За короткий срок маленький рыбацкий поселок превращается в промышленный городок.

На острове Святом еще с древних времен из небольших ям, отрытых вручную колодцев, ведрами и бурдюками вычерпывали нефть. Здесь находилось святилище огнепоклонников — Атешгях и Пир — почитаемое верующими святое место. Поэтому остров и назвали "Пираллахы". Из многих городов и окрестных деревень приезжали сюда на поклонение. Впоследствии народ метко окрестил остров "Нобелевским Сахалином".

Бакинские заводы были не в состоянии переработать всю нефть, добываемую на промыслах. А хранить ее было негде. Поэтому, после производства керосина, все нефтяные остатки сбрасывались в море. Известный русский ученый-химик Д. И. Менделеев, побывав в Баку, пришел в ужас от этого варварства, заметив, что в результате подобного расточительства местные нефтепромышленники ежедневно теряют миллионы рублей прибыли. Он даже составил по этому поводу записку-протест в правительственные органы.

Нобели же были здесь предусмотрительнее других: после получения керосина, они собирали остальное топливо в большие, круглые резервуары. Затем брали в аренду заводы в Черном и Белом городе, очищая и перерабатывая нефтяные остатки.

Как мы уже говорили, в отдельные периоды, особенно стоило забить мощному фонтану, цены на нефть падали, начинались финансовые трудности, и тогда мелкие нефтепромышленники бывали вынуждены продавать землю. Нобели в таких случаях протягивали руку "милосердия", покупали промысел за бесценок, "вызволяя" коллег из беды.

До конца 70-х годов нефть продолжали перевозить в бочках и бурдюках на арбах; это был весьма первобытный и дорогостоящий способ. Поэтому Нобели первые (в 1878-м году) принялись строить нефтепровод из Балаханов до Черного города. Нефтепровод удешевлял доставку нефти с промысла на заводы в 7 раз.

…Вдоль дороги от города до Балаханов тянулись арбы, груженные трубами, привезенными из Америки; группы рабочих подпирали повозки плечами, становясь им "опорой" на подъемах и спусках; тысячи землекопов рыли траншеи, возводили кирпичные стены нефтепроводных станций. Подрядчики, исполнители работ верхом на лошадях наблюдают за работой, подгоняют аробщиков, землекопов, часто пускают в год ругань и нагайку.

Прокладка первого нефтепровода вызвала в городе сильный переполох. Более 5 тысяч аробщиков, перевозящих нефть, тысячи бондарей, туллугчу[29] организовывали стачки, прекратили работу, требуя остановки строительных работ и разрушения начатого трубопровода… Ночами вредители совершали набеги на готовые участки нефтепровода, разрушали насосные станции… Пришлось вмешаться полиции: стачечников разгоняли отряды конных казаков, многих посадили за решетку. А нефтепровод днем и ночью охраняли усиленные наряды городовых и казаков. По примеру Нобеля, за прокладку нефтепроводов взялись и другие фирмы, так что через пять-семь лет от промыслов к заводам и пристаням нефть подавалась насосами. Кроме того, построили Баку-Балаханскую железную дорогу, что также существенно облегчило и удешевило перевозку. На судах нефть доставлялась в Россию, Иран, Туркестан, Батум, Ростов в вагонах-цистернах. В конце века Нобели построили целый нефтеналивной флот. Людвиг Нобель хвастался, что стал первым перевозить нефть наливным способом и тем оказал неоценимую услугу русской нефтяной промышленности.

Как бы там ни было, скорость перевозки нефти в самом деле значительно возросла. Один танкер, вмещавший 3 тыс. тонн нефти, заменил 9.000 бочек.

Нобели не жалели денег на совершенствование техники, транспортных средств, понимая, что это — самый верный путь к богатству и большим барышам. Проектные работы, результаты исследований на опытных заводах, в мастерских и конструкторских бюро держались в строгом секрете.

Первое время купцы в приволжских городах всячески мешали Нобелям строить причалы, сооружать резервуары и открывать конторы. Предприимчивые шведы сумели и их привлечь на свою сторону, сделав пайщиками компании.

С изобретением газовых ламп и фонарей потребности в керосине неизмеримо возросли. Тут уже золото потекло в карманы Нобелям и членам их товарищества рекой. На мелководье Нобели пользовались небольшими речными кораблями и баркасами. В городах и поселках, на станциях и пристанях можно было прочитать оригинальные лозунги: "Наш век — это век керосина", "Керосин придет человеку на помощь в самые сильные морозы и холода", "Керосин — это свет во тьме…".

Когда Нобели стали использовать мазут в качестве топлива, цены на дрова, уголь, торф упали в несколько раз.

Следует заметить, что Нобели владели промыслами не только в Баку. По всему Северному Кавказу — в Грозном, Майкопе — добывали они "черное золото". В 1909-м году нефтяные промысла в Майкопе напоминали разбуженный улей. Сюда съехались предприниматели и капиталисты буквально со всего мира. Они не жалели миллионов, чтобы завладеть кавказской нефтью. Нобели поспели и здесь. Их аппетиты были поистине безграничными. Фирма приобрела в аренду огромные участки земли от Казани до Гурьева и "сидела" на них, как "собака на сене", сохраняя про запас.

В преддверии первой мировой войны Нобели построили в Грозном завод по производству толуола, взрывчатого вещества, вырабатываемого из нефтепродуктов. Значительная часть русского морского флота принадлежала товариществу. Монополизировав рынки сбыта в России, Нобели принялись экспортировать нефть и нефтепродукты в Европу, Индию, Китай, Иран и другие страны.

Как ни странно, братья Нобели прослыли в народе либералами, которые, дескать, "заботятся" о трудящемся люде и создают для него "хорошие" условия. Они в самом деле объявили на промыслах и заводах десятичасовой рабочий день, хотя на самом деле этот день порой растягивался до одиннадцати, а то и до двенадцати часов; немного облегчили бытовые условия для рабочих. Например, выделили специальные комнаты для рабочих-мусульман, где бы они могли делать намаз, свершать религиозные обряды, открыли несколько аптек и лечебниц, давали ссуду на строительство дома.

Надо отметить и то обстоятельство, что Нобели нисколько не считались с местными властями и управлениями. Когда специальный представитель горного ученого комитета в Баку Дмитрий Васильевич Голубятников занял — ся работой по изучению геологических особенностей Апшеронского полуострова и составлению структурных карт геологических и подземных слоев, все владельцы промыслов представили ему нужные материалы, документы и информацию. Все, кроме Нобелей, которые и близко не подпустили русского инженера к своей конторе. Пришлось Голу-бятникову бурить на Биби-Эйбате специальную скважину, чтобы сделать необходимые научные прогнозы.

Основной резиденцией братьев Нобель был дворец, построенный в Петербурге. На первом этаже помещалась контора, в верхних этажах жили хозяева. Окна дворца выходили на церковь, сооруженную на том месте, где народовольцы убили царя Александра II.

Капитал фирмы рос день ото дня, и в одной из бесед Людвиг Нобель с гордостью заметил, что истинными королями и правителями эпохи являются нефтепромышленники и заводчики. Правда, после революции 1905-го года спеси у шведских капиталистов несколько поубавилось. Вести из Баку приходили одна тревожнее другой. Один из Нобелей как-то пожаловался: "Мы, мол, не русские, не турки, и чего этим рабочим от нас надо! Не проходит и дня, чтобы они не устраивали на промыслах стачки, не портили машины и оборудование. Наше сердце — в Баку. Если с нашими бакинскими промыслами и заводами что-нибудь случится, мы этого не переживем".

Людвиг Нобель скончался в 1888-м году. С этого года и до 1917-го российские предприятия семьи Нобель возглавлял сын Людвига — Эммануэль. В 1918-м году он переехал в Швецию.

МУРТУЗ МУХТАРОВ также разбогател за счет нефти. Его фирма производила бурильные, ремонтные, транспортные работы. Он владел самым современным для того времени оборудованием, приборами, двигателями. В его хозяйстве насчитывалось до сотни тяжеловозов, арб, фургонов для перевозки нефти. Однако он мечтал стать нефтепромышленником, поэтому, разбогатев, приобрел землю в Агджагабуле (ныне Али-Байрамлах) и принялся бурить скважины. Первая мировая война помешала осуществлению его планов. Муртуз Мухтаров был способным изобретателем-самоучкой. Бурильный инструмент, который он изобрел, был известен во всем мире под именем "Мухтаров". Он экспортировался во многие страны.

В молодости Мухтаров работал аробщи-ком, — возил на повозках нефть с промыслов. Говорили, что у какой-то из его лошадей — она была белой масти оказалась "легкая" нога, и он начал постепенно наживать деньги. Белая лошадь, до конца своих дней жила в холе и неге, ела кишмиш, жареный горох. И в арбу ее больше никто не запрягал.

Родился Мухтаров в селении Амираджаны — в роду у него все были батраки да аробщики. До прокладки железной дороги Муртуз и его родственники занимались извозом: осенью, зимой возили на арбах грузы из Баку в Тифлис. В 1870-м году, продав арбу, Муртуз устраивается рабочим на промысле в окрестностях селений Балаханы — Забрат. Некоторое время работал черпальщиком, вы-черпызал вручную нефть из мелких колодцев. Сильный был человек, выносливый, смелости необычайной.

Интересно, что в Баку, как и в Америке, первые миллионеры, разбогатевшие на нефти, были выходцами из самых низших социальных слоев. В лучшем случае они работали на промыслах рабочими, помощниками мастера или мастерами. Такой же путь — от чернорабочего до мастера, а затем и владельца собственной фирмы — прошел Муртуз Мухтаров. Скважины уже перешли на механический способ бурения, а он все месил ногами грязь на дороге от Забрата до Амираджан вместе с младшим братом Бала Ахмедом, выполняя на промысле самую тяжелую и грязную работу.

Способного, трудолюбивого молодого человека заметил владелец промысла Мартов. Он подпускает его к "сердцу" скважины — приборам, машинам, инструментам. Вскоре Мухтаров становится мастером, в его ведение отдаются механические мастерские на промысле. (Через несколько лет хозяин продал ему свою мастерскую бурильного оборудования в Забрате). В те времена скважины на бакинских нефтепромыслах бурили канадскими станками; большая часть этих станков была изготовлена из дерева, в результате чего буровой инструмент, особенно при проходке на глубине, часто выходил из строя. Муртуз произвел в полумеханизированном станке "Молот" кое-какие усовершенствования. Станок стал значительно долговечнее, а Мухтарова стали наперебой приглашать на промысла владельцы — как незаменимого мастера по ремонту и устранению неполадок на скважинах.

Известный азербайджанский нефтяник, уста Пирн Гулиев рассказывал, что Ага Муртуз ехал как-то на фаэтоне к себе на дачу мимо промысла. Прислушавшись, окликнул мастера скважины, что бурили неподалеку, и говорит ему: останови бурение, каждую минуту может произойти авария. "Почему!" удивился мастер. "Потому что бурильные трубы вертятся впустую, дурья башка", — рассердился Мухтаров. Остановили проходку, подняли инструмент и убедились в правоте Муртуза.

По шуму машин, мелодии труб, грохоту инструментов он догадывался о том, что происходит в подземных слоях. Это, конечно, свидетельствовало о высоком профессионализме Мухтарова. К тому же, он не остался самоучкой. Нанял за плату инженеров, которые учили его всему, что знали сами. Научился он и чертежи чертить, и схемы составлять. В сложнейших приборах, станках, оборудовании разбирался не хуже иных дипломированных специалистов.

В 1890-м году он уже открыл частную бурильную контору, которую расширял год от года. Так, например, он взял подряд и успешно пробурил скважину глубиной в 1100 метров. В то время пробурить глубокую скважину в рыхлых, мягких горных породах вообще считалось чудом. В 1895-м году он создает модернизированный станок ударного штангового способа бурения, на который получает государственный патент. Это изобретение он назвал "бакинской бурильной системой". Станок Мухтарова был значительно совершеннее всех, известных ранее. Имелся у него и ряд других изобретений. В конце XIX века Мухтаров вводит в строй целый завод бурильного оборудования в Биби-Эйбате. Это было первое в России промышленное предприятие по производству нефтяного оборудования. Невдалеке от завода он выстроил трехэтажное здание для рабочих и служащих. Это привлекло к нему лучшую рабочую силу и принесло дополнительные прибыли.

Станки, оборудование, выпускаемые на заводе Мухтарова, продавались на российском рынке, экспортировались за границу. Он и сам часто закупал машины и инструменты за рубежом, особенно в Америке. Даже после революции шли контейнеры с оборудованием на имя Муртуза Мухтарова.

Контора Мухтарова заключала договора с нефтепромышленниками всего Северного Кавказа, с владельцами промыслов Майкопа и Грозного. Он имел многосторонние связи со многими заводами, предприятиями, конструкторскими бюро. Часто сам выезжал на Северный Кавказ, ездил по городам России, отправлялся для заключения деловых контрактов за границу. Не сиделось ему на одном месте.

Однажды, во время остановки поезда в Беслане, прогуливаясь по перрону, Мухтаров увидел любопытную картину. Два лейтенанта в черкеске расстелили на земле ковер, развернули джанамаз[30]. Благообразного вида генерал, тоже в черкеске, стал делать намаз. Муртуз Мухтаров осведомился у служащих станции, кто этот генерал, и узнал, что перед ним мирно свершает намаз не кто иной, как прославленный генерал из Владикавказа Туганов. Они познакомились, понравились друг Другу. Генерал пригласил состоятельного бакинца посетить его дом во Владикавказе. Там Муртуз и познакомился со своей будущей женой средней дочерью генерала, Лизой.

Сватовство и свадьба прошли очень пышно, торжественно. На обручение тридцать джигитов в белых черкесках, с кинжалами и саблями на боку, в белых бухарских папахах внесли в дом невесты тридцать роскошных хонча[31]. Свадьбу гуляли семь дней и ночей. А увозили невесту на фаэтоне, разукрашенном серебром, опять же в сопровождении почетного эскорта всадников на белых скакунах и в сказочно-белых нарядах.

Проезжая станцию, где он познакомился с генералом Тугановым, Мухтаров велел хозяину пристанционного ресторана кормить всех желающих в этот день за его счет. А во Владикавказе Ага Муртуз выстроил величественную мечеть с двумя минаретами и двумя балконами.

Прослышали об этом старики Амира-джаи, родного селения Мухтарова, и пришли к нему делегацией: "Спасибо тебе, Ага Муртуз, что выстроил школу для ребятишек. Теперь бы не грех и о нас, аксакалах, подумать, мечеть построить. Это и аллаху будет угодно, и нам приятно. А мы за упокой души твоих усопших родителей будем возносить молитвы. Да и память о тебе в селе останется. "Слушаюсь", — сказал Ага Муртуз, поднеся руку к глазам. И сдержал обещание: отстроил в Амираджанах мечеть не хуже владикавказской.

Отправился он с молодой женой в турне по Европе. Архитектура Венеции очаровала Мухтарова. И вернувшись, всего за один год (1911–1912) построил он в Баку дворец в венецианском стиле. Архитектурное решение дворца подтвердило незаурядный талант зодчего И. Плошко, автора прекрасного здания "Исмаилийе". Дворец задуман и выполнен в духе "французской готики", каждая его колонна, окно, дверь, каждый элемент архитектурной композиции представляют собой подлинное произведение искусства. В первые послереволюционные годы здесь помещался Клуб освобожденной тюрчанки, а затем Дворец бракосочетания.

Однажды, будучи проездом в Беслане, Мухтаров сидел в пристанционном ресторане и обедал в ожидании поезда. Внезапно поднялся переполох. "Залим-хан едет…"[32], "Конница Залим-хана напала на станцию…"

Собеседник Ага Муртуза побледнел от страха: "Ага, у меня и карета наготове, и лошади в упряжке, поедем от греха подальше!"

Мухтаров и бровью не повел: "Никуда я не поеду. И тебе не советую".

Вскоре станция опустела, а на привокзальную площадь въехал отряд вооруженных всадников. Внимание грозного предводителя привлекли два человека интеллигентной наружности, сидевшие в пустом ресторане за столиком и о чем-то беззаботно беседовавшие. Он посылает гонца, мол, приведи-ка их ко мне. Нефтяной магнат отказывается идти на поклон к Залим-хану. Члены отряда просят у Залим-хана разрешения пристрелить их обоих. Цыкнув на них, Залим-хан сам идет к столику Мухтарова. Ага Муртуз придвигает к нему стул: "Садись, будешь моим гостем!" Слова незнакомца приходятся Залим-хану по душе. Сел он, разговорился. Распрощались они друзьями. А затем посылали друг другу подарки. Залим-хан, например, прислал Муртузу Мухтарову серебряный кинжал и башлык с золотыми кистями в знак признания его мужества и отчаянной смелости.

После того, как царь казнил Залим-хана, Мухтаров перевез его сына и дочь в Баку, содержал их как родных детей, а затем отправил обоих за свой счет учиться в Петербург. Юноша стал агрономом, а девушка врачом.

Где-то в середине 1913-го года по всему Баку были расклеены афиши, извещавшие о том, что в театре Гаджи Зейналабдина Тагиева состоится концерт Кати (Фатьмы-ханум) Мухтаровой. На афише была изображена очаровательная девушка, пляшущая под звуки шарманки.

О предстоящем концерте поместили информацию все бакинские газеты. Например, одна из газет извещала: "В среду, 26-го числа, в театре Гаджи Зейналабдина Тагиева будет дан концерт вокальной музыки с участием известной певицы-шарманщицы Кати Мухтаровой".

Биография и жизненный путь Кати Мухтаровой довольно необычны. Девочкой она бродила по Саратову с шарманкой и пела незатейливые песни, чтобы заработать себе на кусок хлеба. Услышал как-то Катю профессор Саратовской императорской консерватории и поразился чистоте ее голоса. Пригласил ее в консерваторию и попросил спеть в присутствии преподавателей, пианистов, певцов. Все были очарованы голосом девушки.

Ей предлагают поступить в консерваторию на отделение вокала, что Катя и делает. Однако семья девушки не в состоянии была платить за обучение. Поэтому в летние месяцы Катя отправляется в "турне" по городам России, исполняя песни и классические русские романсы в сопровождении любимой шарманки. В один прекрасный день Катю встречают миллионер Муртуз Мухтаров со своей женой Лизой-ханум. Они удочеряют Катю, дают ей новое имя — Фатьма. Катя-фатьма успешно оканчивает консерваторию. А в годы Советской власти Фатьма Мухтарова стала прославленным мастером азербайджанской оперной сцены.

Человек широкой натуры, редкой смелости и гордости, Муртуз Мухтаров в то же время был личностью деловой и предприимчивой. Пришли к нему как-то трое молодых людей — собирали пожертвования в пользу бедных студентов-азербайджанцев. Нефтяной магнат говорит: знаете что, дорогие мои, я никогда в жизни не тратил денег впустую. А научу-ка я вас вот чему. Дайте мне вексель, возьмите деньги в долг и откройте в городе мануфактурную лавку. Сами торгуйте, сами управляйте. Я такую студенческую лавку в Петербурге видел. Они получают неплохую прибыль. Я пошлю письма мануфактурщикам Москвы и Питера, чтобы продавали вам ткани подешевле и в кредит. А когда подзаработаете, отдадите.

Студентов не прельстило предложение Мухтарова, и они ушли с пустыми руками.

…Известным в Баку и далеко за его пределами нефтепромышленником был также ШАМСИ АСАДУЛЛАЕВ. Подобно Муртузу Мухтарову, он родился в Амираджанах и происходил из рода батраков и аробщиков. Отец, братья и он сам подряжались на уборку пшеницы и ячменя, которые сеяли в Сураханах, затем перевозили урожай с поля на мельницу, или же отправлялись с грузами из Баку в Тифлис и обратно.

Благодаря разразившемуся в Баку нефтяному буму, Шамси становится миллионером. Закладывает промысла, создает свой нефтеналивной флот. Строит для семьи величественный особняк. Бывший дом миллионера Асадуллаева основным фасадом выходит на улицу Гоголя, два других фасада смотрят на улицу Толстого и Ази Асланова. Были у него в городе и другие здания.

Каспий и Волгу бороздили морские и речные суда, перевозящие нефть и принадлежащие Шамси Асадуллаеву. В народе его прозвали "гроза Нобелей". Действительно, где бы ни открывали свои конторы и отделения братья Нобель в России, Туркестане, Иране, даже в Финляндии, — рядом с ними немедленно появлялась контора Шамси Асадуллаева, который продавал нефть значительно дешевле и тем самым переманивал клиентов шведской фирмы.

В конце октября, когда навигация на Волге прекращалась, цены на нефть в Баку сильно падали. Этим пользовались крупные нефтепромышленники, в частности, Шамси, скупая у мелких владельцев нефть за копейки и наполняя цистерны и резервуары. Весной они отправляли нефть клиентам и продавали ее в несколько раз дороже. Так наживались огромные состояния.

В Баку у Шамси была жена-мусульманка. Он имел от нее двух сыновей и двух дочерей. В Москве он содержал вторую семью. Отец его русской жены Марии Павловны — был сенатором и человеком, приближенным к царской фамилии. С помощью тестя-сенатора и "черного золота в Баку все двери Москвы и Петербурга распахнулись перед вчерашним батраком настежь. Вскоре он построил на берегах Невы, неподалеку от Зимнего дворца, красивый особняк. Да и в Москве отгрохал для Марии дом с бассейном и оранжереей. Каждый год они отправлялись с женой в путешествие по городам Европы, подолгу жили на знаменитых курортах.

Зиму Шамси, как правило, проводил в Москве или Петербурге, заключал сделки с купцами, а к Новруз-байраму возвращался на родину, чтобы самолично проследить за отправкой нефти клиентам. Он приезжал в свое имение в Мардакянах и все дни проводил в кутежах и веселье, закатывал пиры закадычным друзьям, рассказывая им байки и анекдоты из жизни великосветского Петербурга. Часто устраивал званые обеды в своем бакинском доме. Тогда на центральном куполе взвивался штандарт, оповещая округу о том, что миллионер Асадуллаев просит пожаловать к себе друзей и родных на меджлис.

Старый буровой мастер, ветеран труда Мовсум-киши как-то рассказывал: "Была середина весны. Прошел Новруз-байрам. Я работал в саду своего родственника, Муртуза Мухтарова. Поливал цветы, взрыхлял землю лопатой, кормил птиц, в развешенных по саду в клетках и певших на сотню голосов. Рядом, в небольшом открытом загоне, резвились джейраны и маралы. Казалось, все — и цветы, и птицы, и звери — приветствуют весну. Ко мне подошел нукер и сказал, что Муртуз-ага просит вас пожаловать к нему. Я поднялся на застекленную веранду. Муртуз Мухтаров говорит мне:

"Сынок, Ага Шамси из Московии вернулся, он на своей даче сейчас. Сходи к штукатурщику уста-Месмели, пускай заглянет ко мне вечерком. Наведаемся к Ага Шамси. Уста-Месмели — человек словоохотливый, с ним в компании не скучно".

Словом, собрались мы и пошли вечером к Асадуллаеву. Он играл в нарды. Принял нас сердечно, велел приготовить чай. Настроение у него, однако, было подавленное. Таким мы его никогда не видели. Какой-то пароход, приближаясь к берегу, дал гудок. Уста-Месмели сказал: "Ага Шамси, это твой пароход. Слышь, свистит, словно тебя окликает. Я этот свист среди тысячи других отличу. Пароход, если мне память не изменяет, на имя твоего сыночка старшего, дай ему аллах здоровья…".

Небольшая деталь: рассказывают, будто Шамси был неравнодушен к пароходным гудкам, поэтому сирены на всех его судах и баркасах изготавливали по специальному заказу. Однажды он продавал старый пароход. Клиент, пытаясь сбить цену, говорит: побойся аллаха, Шамси-ага, пароход-то старый. Шамси обиделся: при чем здесь пароход, ты послушай, какой у него гудок — за тысячу верст слышно.,

Как ни странно, но слова уста-Месмели окончательно испортили Асадуллаеву настроение. Он вскочил с места и в ярости забегал по комнате: "Это не мой пароход, нет у меня теперь никаких пароходов. И сам я разорен, дотла разорен зловредными людьми, чтоб им пусто было, — он швырнул на пол папаху и 'принялся ругать своего старшего сына. — Чтоб тебе белого света не увидеть! Чтоб я вас вместе с матерью своими руками в землю закопал! Разорили меня, мерзавцы!"

Он поперхнулся и закашлял. Мы усадили его и принялись успокаивать.

Дело в том, что старший сын Шамси и его первая жена-мусульманка часто устраивали ему сцены, требуя оставить русскую жену. Видя, что уговорами тут не поможешь, они принялись всячески вредить ему. Немного отдышавшись, Шамси рассказал Муртузу Мухтарову следующее: "Ага Муртуз, послушай, что мне этот щенок подстроил. Ты знаешь, что каждую осень я заключаю сделки с тамошними купцами на поставку нефти. Прошлой осенью, оформив договора, я послал сюда управляющему телеграмму, мол, купи столько-то тысяч пудов нефти и храни в амбарах. Осенью-то нефть в Баку дешевле молока. Бери — не хочу. Когда телеграмму принесли в контору, управляющий находился в отлучке. И телеграмма попала в руки моего балбеса Мирзы. Он ее прочел и, сговорившись со старой чертовкой (Шамси имел в виду свою первую жену), спрятал. А за неделю до моего приезда вместе с матушкой отбыл в Хорасан — грехи замаливать, чтоб им оттуда не вернуться! Это, значит, чтоб мне под горячую руку не попасть. Ух, я бы его своими руками придушил, змееныша… Приезжаю я и говорю управляющему: вот тебе договора, грузи нефть на пароходы и отправляй в Россию, клиенты заждались. А он на меня глаза пялит: какую такую нефть, я ничего не знаю. Осенью от вас указаний на сей счет не было, вот я и не произвел закупки. Как не было! А моя телеграмма!! Не получал я, отвечает, никакой телеграммы. Проверили мы почту и обнаружили, что телеграмма попала в руки Мирзы. Это они мне за Марию мстят… — Асадуллаев принялся вдруг рыдать. — Что же мне теперь делать! Нефть-то в несколько раз подорожала. Чтобы расплатиться с клиентами, мне придется продать все свои промысла и пароходы. Да я и то уже почти все продал: суда, баркасы, завод… Разорен, разорен… Вот только эта дача осталась да дома в городе. Но и они скоро уплывут из рук. Лучше бы мне умереть, чем дожить до этого дня…"

Он вдруг зашатался и рухнул на пол, потеряв сознание.

Мы всполошились, забегали, послали за доктором в Баку…"

Дочь Мусы Нагиева, Умулбени, была невесткой Шамси, женой его старшего сына. Муса не допустил разорения свата, поддержал его в черный день. Он сам заплатил по векселям, закупил и отправил клиентам Шамси нефть, сохранив за Асадуллаевым его дома, дачу и большое гумно в Сураханах. По совету Фатуллы-бека Рустамова на деньги все того же Нагиева Шамси заложил на своем участке в Сураханах несколько буровых скважин. Вскоре одна из них забила мощным фонтаном. Нефтяной поток превратил окрестности в море, причем, нефть была высшего качества, сураханская. Клиенты повалили к Шамси гурьбой. В день скважина выдавала по десять тысяч тонн нефти. Она вошла в историческую летопись нефтедобывающей промышленности Баку, наряду с другими знаменитыми скважинами и фонтанами, — на ее месте даже заложили памятный камень.

СЕИД МИРБАБАЕВ также был одним из тех бакинцев, кому нефть принесла неожиданное богатство. Сеид — знаменитый певец-ханенде, весьма популярный в народе и среди местной знати. Его наперебой приглашали на свадьбы и меджлисы, одаривая богатыми подарками, деньгами. В Варшаве его голос записали на граммофонные пластинки, и пластинки эти расходились по дорогой цене. Гаджи Зейналабдин часто наказывал: "Смотри, Ага, береги свой голос, это божий дар, его ни за какие деньги не купишь…"

Пригласили, как-то Сеида с музыкантами на богатую свадьбу. Родители женили единственного сына, поэтому постарались вовсю. Сеида, всякое повидавшего на своем веку, ошеломил наплыв именитых гостей нефтепромышленников, купцов, пароходовладельцев, землевладельцев, щеголявших друг перед другом роскошью наряда, обилием золота и драгоценных камней и щедростью шабаша*. После каждой песни Сеида они буквально осыпали его и музыкантов дождем из золотых монет и ассигнаций.

______________ * Шабаш — деньги, которые швыряют на свадьбе танцорам и музыкантам.

Спев величальную в честь жениха, заворожив гостей прекрасным голосом и мастерством исполнения мугамов, ханенде исполнил здравицу в честь дяди новобрачного по отцовской линии:

Дядя жениха помахал в воздухе двумя пятисотенными ассигнациями, чтобы раззадорить других родственников, и, обойдя зал, сунул деньги в бубен.

Мирбабаев затянул с еще большим вдохновением:

Дядя жениха, — в богатом наряде, опоясанный золотым поясом, весь увешанный золотым оружием и золотыми медальонами, усыпанными бриллиантами и рубинами, — в восторге кричит ханенде: "Сеид, дарю тебе скважину в местечке "Бала шоранлыг", доставшемся мне в наследство от бабушки (будто в отместку дяде жениха по отцовской линии). Бурить там еще не закончили, но это я все беру на себя. Забьет фонтан — станешь миллионщиком. А пока, да упокоит аллах твоих предков, спой еще одну величальную, разбереди душу!"

После такого подарка Сеид запел, как соловей. Поднес правую руку к уху, сверкнул крупным бриллиантом на безымяином пальце (ханенде был редким знатоком драгоценностей и их страстным коллекционером) и залился немыслимыми руладами на невообразимо высоких нотах. Весь меджлис ахнул от восхищения. Шабаш посыпался в бубен певца осенним листопадом.

Надолго запомнили эту свадьбу гости. Запомнил ее и Сеид Мирбабаев, потому что вскоре после этого его скважина в "Бала шоранлыг" дала большую нефть, залила окрестности золотым потоком и вмиг сделала певца Сеида миллионером Сеид-агой.

Интересно, что, разбогатев, Сеид Мирбабаев стал стесняться своей прежней профессии. Дело дошло до того, что он скупал свои пластинки, записанные в Варшаве, и разбивал их вдребезги, дабы ничто не напоминало о его прошлом и не умаляло солидности нынешнего положения.

Кстати, в связи с граммофонными записями Сеида Мирбабаева мне вспоминается еще одна история. Думаю, она будет интересна читателям.

После Сеида Мирбабаева в Варшаву для записи пригласили карабахского ханенде Сеида. Его голос также пришелся по душе любителям народной музыки, и они записали пластинку. Узнав, что певца зовут Сеид, варшавяне страшно удивились: как так, у нас уже есть пластинка человека по имени Сеид. Что же это получается — он Сеид и ты Сеид! Думали, думали и придумали: чтобы различить их, второго Сеида нарекли Шушинским. Под этим именем он и прославился в народе.

Ну, а Сеид Мирбабаев, став обладателем миллионов, преисполнился сознанием собственной значительности и решил приобрести дом Арамяна на набережной. Чтобы не отставать от других тузов.

Арамян однажды проиграл этот дом в карты. Дело произошло следующим образом: увлекся игрой в клубе и просадил все состояние, а потом сгоряча поставил на карту последнее, что у него было: дом-красавец. Когда и дом уплыл из рук, Арамян чуть было не застрелился. Неизвестно, чем бы дело кончилось, если бы знакомые не послали весточку жене миллионера. Знали, что она чрезвычайно привязана к мужу и может уберечь его от крайности. Двери зала вдруг распахнулись, в комнату вошла женщина с небольшим чемоданчиком в руках и, приблизившись к Арамяну, негромко сказала: "Я слышала, что тебя постигла неудача. Можешь проиграть и это, только не падай духом, дорогой…"

Открыл Арамян чемоданчик, а там драгоценности фамильные — золото, бриллианты, пояса золотые и прочее. Жена, значит, последнее принесла, чтобы поднять ему дух. Воспрял он и вновь засел за карты. А к утру отыграл и свой дом, и все состояние.

…В летнем и зимнем клубах каждый вечер шла азартная игра. В карты проигрывались целые состояния, земельные участки, дома, заводы, промысла… Иной богатей становился банкротом, а мошенник без гроша в кармане владельцем большого завода или шикарного особняка…

Одним из известных в городе игроков был, к примеру, Гаджи Гаджиага оглы Юсифага. Этот недалекий человек, все дни проводивший в кутежах и обжорстве, просадил как-то за одну ночь огромную сумму денег и несколько домов. Ему советовали остановится, не играть более, но азарт пересилил доводы рассудка, и уже через десять минут он проиграл многотысячное владение со всем движимым и недвижимым имуществом.

Хорошо еще, что жена Юсифаги, по совету родственников, наняла адвоката и перевела на свое имя четырехэтажное здание по Набережному проспекту (просп. Нефтяников), пока муж и его не проиграл в карты.

Были у Юсифаги дружки по имени Даглы Аббас и Малбаш Юсиф, тоже заядлые игроки и, к тому же ловкачи. Едва у Юсифаги заведутся деньжонки, как они отвозят его в Новханы, Пиршаги, приглашая на кутабы из верблюжатины или джыз-быз, а после пирушки обчищают до последней копейки. В конце концов Юсифага спускает все деньги. Прослышав о его бедственном положении, один из друзей покойного отца вызывает Юсифагу к себе и говорит:

"Когда твой отей умирал, он завещал передать тебе, что в случае банкротства у тебя остается один выход — покончить жизнь самоубийством, чтобы избежать позора". "Это как — повеситься что ли!". "Да! В большой комнате отцовского дома, на крючке для люстры".

Отчаявшись, Юсифага решил исполнить завещание отца. Влез на стол, просунул голову в петлю. Но крючок оборвался, а из дыры в потолке на голову неудачливого самоубийцы упали два кисета, полные золота. Юсифага воспрял духом и… отправился в казино. Спустя немного времени, золото уплыло у него из рук, и бывший толстосум стал настоящим нищим.

Были в городе и профессиональные остряки-балагуры, которых специально приглашали на меджлисы, дабы потешить гостей, и среди них не последнее место занимал Шёну-оглы Абдулла. Правда, однажды с ним приключился конфуз. Пригласил его как-то один из местных богатеев съездить за компанию в Кербелу — свершить паломничество. "Вдвоем в дороге веселее будет". Купил ему коня, снаряжение необходимое. И дал какой-то мешок. Это спрячь под седлом, отдашь в Кербеле.

Доехали они до Кербелы. Богатей спрашивает про свой мешок. Шёну-оглы отвечает, что мешок пуст. "Очень уж вкусный был говут[33]. Я его потихоньку ел всю дорогу". "Как это ел!!" — вытаращился спутник Абдуллы. — Ты хоть соображаешь, что ты говоришь!" "А что такое!" "Так ведь это кости моего покойного батюшки, я их измельчил в ступе и насыпал в мешок. Хотел здесь, в Кербеле, купить земли для могилы и закопать прах отца". В общем, Шёну-оглы едва ноги унес от разъяренного богача. "Эка чудак! — рассказывал он после знакомым, — я же еще и виноват. Откуда мне знать, что было в этом проклятом мешке. Предупредил бы заранее…"

…Став миллионером. Сеид Мирбабаев решил купить особняк не хуже тагиевского дворца. Отправился он к Гаджи Зейналабдину за советом: так, мол, и так, хочу дом приобрести. Тот отвечает: у меня в Баку много домов, выбирай любой. Кроме, конечно, отцовского да того, в котором моя семья проживает. Сеид благодарит Тагиева: спасибо, Гаджи, я на ваши дома не зарюсь… Гаджи Зейналабдин, поразмышляв, предложил: "В таком случае я дам тебе письмо, отправляйся в Тифлис. Арамян продает свой дом на набережной, может, тебе удастся его купить. Хороший дом, ничуть не хуже моего. Да я и сам сколько лет там прожил, пока свой дом не отстроил. После в моей квартире Ага Муса жил со своими домочадцами". Вместе с Сеидом Тагиев отправил в Тифлис бухгалтера-счетовода Миргабиба Сейидмамедова, чтобы тот помог певцу-миллионеру при оформлении покупки. Кроме того, он дал Сеиду еще одно письмо — в канцелярию наместника. "Пойдешь на прием к наместнику и скажешь ему, что хочешь стать попечителем Горийской семинарии, готов оказывать сему заведению всяческую материальную помощь. Эта нужное дело: во-первых, уважение к тебе будет соответственное со стороны властей, во-вторых, мы сможем посылать в семинарию побольше детей мусульман. Я именно из-за этого и взял попечительство над бакинской технической школой. Пришли ко мне как-то из учебного округа и говорят: здание школы три года стоит недостроенным, не хватает тридцати тысяч рублей. Я отвечаю: даю все сорок тысяч и беру попечительство над школой. И на Коммерческое училище у меня ушло едва не девяносто тысяч рублей. Ага Муса по моему совету взял попечительство над реальным училищем. Сейчас там половина школьников — мусульмане…"

В общем, сделал Сеид так, как наказывал Гаджи. Побывал у наместника, взял под свое покровительство Горние чую семинарию. В Тифлисе эта новость стала событием, о бакинском миллионере в те дни писали все газеты, расхваливая его щедрость. Словом, Гаджи Зейналабдин в самую точку попал.

Арамян встретил гостей радушно, велел слугам перевезти их чемоданы из гостиницы в свой особняк. Мол, негоже людям Гаджи по гостиничным номерам скитаться — сие для меня оскорбительно. Гаджи для меня — все равно что брат родной.

Он устроил в честь бакинцев званый обед, повез их осматривать достопримечательности Тифлиса и вообще оказал чрезвычайное гостеприимство. Узнав о цели визита, он сказал: я хотел это здание продавать, а после раздумал. Однако Гаджи Зейналабдину я отказать не могу. Цену дому я положил триста тысяч. Ради Гаджи готов скинуть еще пятьдесят.

Сеид Мирбабаев, не торгуясь, извлек из кармана чековую книжку и выписал чек на четверть миллиона.

Прощаясь, Арамян дал Миргабибу два конверта: "Этот конверт передашь своему хозяину. А это тебе".

Миргабиб рассказывал: "Я ужасно переполошился: интересно, что он положил в конверт!" В вагоне не утерпел, вскрыл: из конверта выпали пять сотенных. Сеид спрашивает: "Сколько подарил тебе Арамян!" Пятьсот рублей, отвечаю я и показываю ему конверт. Сеид расщедрился и тоже подарил мне пятьсот рублей". На эти деньги Миргабиб построил в Мардакянах красивую дачу, разбил сад.

К месту, хочу отметить, что одна из дочерей Миргабиба Сеидмамедова стала одной из первых военных летчиц Советского Союза. О ней слагали песни, ее фотографии публиковали все газеты и журналы, ее имя ходило из уст в уста. К тому же Зулейха-ханум была настоящей красавицей — огромные глаза, черные брови полумесяцем, пышные волосы. Ее белозубая улыбка завораживала сердца.

Зулейха окончила азербайджанский институт нефти и химии. Затем отправилась в Москву и поступила на штурманское отделение военно-воздушной академии имени Жуковского. Освоив полет на прославленных истребителях Яковлева, она получает звание военного летчика-истребителя. Во время учебы ее избирают депутатом в Московский совет.

С первого и до последнего дня Великой Отечественной войны она находилась на фронте, участвовала в многочисленных боевых операциях. Награждена 7 орденами: одним орденом Ленина, двумя орденами Трудового Красного Знамени, 2 орденами Славы, 2 орденами Отечественной войны второй степени, многими медалями. Конечно, об этом можно написать отдельное произведение. Тем более, что тема удивительной судьбы первой азербайджанской девушки — военной летчицы — не вмещается в рамки нашего повествования. Однако, мне кажется, что это краткое отступление будет интересно читателям.

…Одним из внезапно разбогатевших нефтепромышленников был также бинагадинец Салимов. Во время нефтяного бума он решил попытать счастья и начал бурить скважину на участке, доставшемся ему в наследство от отца и деда. Занял денег у родственников, потратил все, что имел в наличности, а нефти все нет и нет. Кроме того, каждый четверг надо было выплачивать жалованье рабочим. Как ни тяжело мне приходилось, им было еще тяжелее: полуголодные, они не разгибали спины по десять-двенадцать часов в сутки, копаясь в грязи, ворочая огромные бурильные станки… Владельцы соседних участков и промыслов то и дело посматривали в мою сторону, надеясь, что я наконец обанкрочусь и продам участок за копейки. Кое-кто даже предлагал ссуду на грабительских условиях. Наконец, я решил ехать в Петербург. Упаду к ногам царя, попрошу защиты. В селе у меня была лавка, я ее заложил. Оставил мастеру и рабочим денег на полтора месяца, напек себе в дорогу хлеба…" В те времена верующие мусульмане, отправляясь в дорогу, непременна брали с собой хлеб или высушенный лаваш, чтобы не питаться едой "гяуров" и не осквернить своего благочестия.

"Приехав в Баладжары, я купил билет и поднялся в вагон. Сижу и думаю: о аллах, что же со мной будет! Впереди зима, холода, чужая страна, незнакомые люди. Да станет ли меня кто слушать! У меня был хороший меховой полушубок. Я его с собой захватил. Повесил его возле окна, устроился поудобнее и гляжу на перрон, отправки дожидаюсь. Вдруг вижу, появился на платформе мой буровой мастер — весь в нефти. "Проклятье шейтану", — прошептал я, не веря своим глазам. Слышу, кто-то меня зовет. Высунулся из окна. И верно, мастер, не обманули меня глаза. Он кричит, руками как сумасшедший размахивает: "С тебя муштулуг, хозяин, скважина забила фонтаном". Я подхватился с места, выскочил из вагона и понесся к участку как угорелый. Опомнился только возле буровой. А там настоящее столпотворение: нефть течет, как селевой поток, с неба льет нефтяной дождь, вокруг теснятся фаэтоны, пролетки, арбы… Все меня поздравляют, каждый муштулуг требует. Владельцы промыслов, заводчики наперебой предлагают деньги, ссуду, клянутся в верной дружбе. А ведь еще вчера меня за версту обходили. Через час, запыхавшись, пришел мастер. И тут только я вспомнил, что оставил в вагоне меховое пальто, мафраши с хлебом, чемодан. Так они без меня до Петербурга и доехали…"

Салимов отстроил на Старой полицейской величественный особняк, два дома построил на Красноводской и Каменистой улицах. Было у него в городе еще несколько не менее привлекательных зданий. Все они отличаются внушительными размерами и красотой.

В конце XIX — начале XX века миллионеры в Баку плодились, словно грибы после дождя. Так что обо всех и не расскажешь. Хочу только упомянуть об одном очень богатом сураханском нефтепромышленнике, печально знаменитом далеко за пределами своего родного селения.

На участке некоего сураханца по имени Шыхы нашли богатейшие залежи нефти. Сураханская "белая" нефть очень ценилась на российском рынке. И стоила в два-три раза дороже.

Однако не только своим богатством прославился Шыхы. У него был удивительный кровожадный, человеконенавистнический нрав. В молодости он предводительствовал над шайкой гочу, да и, став миллионщиком, содержал при себе целый отряд вооруженных молодцов, готовых по одному его знаку убить человека, покуражиться над людьми. Шыхы держал в страхе всю округу. Он завел псарню, где откармливали огромных волкодавов. Эти страшные звери нередко нападали на прохожих, загрызали их насмерть, отчего Шыхы приходил в восторг. Вообще убить человека, особенно отца многодетного семейства, оставить детей сиротами, а женщин вдовами, погасить чей-то очаг, разорить чье-нибудь имение — было его излюбленным занятием.

Не случайно, когда Шыхы умер, это событие праздновали жители не только Сураханов, но и всех окрестных апшеронских селений.

Ненависть народа к насильнику и убийце была столь велика, что родственники усопшего поостереглись хоронить тело на сельском кладбище. Шыхы похоронили в его собственном дворе, да еще обнесли могилу железной оградой, к которой цепями приковали двух огромных псов.

Шыхы построил в Баку несколько доходных домов в четыре этажа, был у него роскошный дом в Мардакянах, ну и, конечно, поместье в Сураханах, где он проводил большую часть времени в "невинных" забавах.

Одним из бакинских миллионеров был ТУМАНЯН. Ему принадлежало высокое четырехэтажное здание напротив Губернаторского сада. Был он иранским подданным, однако имел многочисленные конторы по всей России. Музаффередин-шах, будучи проездом в Баку во время турне по Европе, останавливался в доме Туманяна. Вот как описывает сам шах Ирана свое двухдневное пребывание в Баку: "Поезд остановился, мы вышли из вагона, на станции нас приветствовало множество мусульман — были среди них тебризцы, дагестанцы. Караул парадного гарнизона стоял навытяжку, играла музыка. Мы прошли перед строем солдат, затем направились в заранее отведенную комнату; здесь находились уляма[34], сеиды, купцы, всё люди Туманяна. На встречу с нами пожаловал со своей свитой наш консул Назимюльмюлью, резиденция коего находится в Тифлисе. Прошло некоторое время, и нам сообщили, что карета подана. Мы вышли из здания вокзала. Дул сильный хазри; он трепал флаги, вывешенные в нашу честь, задувал факелы и едва не свалил почетные ворота. Чувствовалось, что к нашему приезду здесь усиленно готовились. Несмотря н сильный ветер, на улице толпилось много мусульман и лиц иных национальностей.

От станции до резиденции мы прибыли за двадцать минут. Тротуар и улица перед величественным особняком были устланы дорогими коврами, само здание украшено флагами и светильниками. Все вокруг освещала иллюминация. Выйдя из кареты, мы стали подниматься по высокой лестнице. Здание четырехэтажное. Нас разместили на третьем этаже. Комнаты убраны по-европейски, украшены и увешаны очень красивыми и богатыми коврами. Меня встретили люди Туманяна. Поговорив с ними, я прошел в отведенные для нас апартаменты. Многих из прибывшей со мной свиты разместили в этом же доме.

На следующий день премьер-министр сообщил, что по приказу русского императора в Баку из Тифлиса на встречу со мной прибыл наместник Кавказа. Он ждет аудиенции. Я просил его пожаловать во дворец.

Наместник оказался весьма представительным, дородным мужчиной. После короткой беседы я убедился в его сметливости и остром уме.

Затем пожаловали местные власти и представители аристократии города. Поднесли мне на трех роскошных подносах, достойных императора, хлеб-соль… Затем вручили шесть прекрасных ружей. Ружья были в высшей степени великолепные (Музаффередин-шах славился как искусный стрелок и заядлый охотник — М. С.).

Во дворце, где мы проживали, был большой открытый балкон. Отсюда виднелось море. Я вышел на балкон, чтобы оглядеть окрестности. Перед дворцом толпилось много людей. Большей частью иранские подданные: они подносили правую руку к лицу, свершая салават[35] и громко кричали "ура".

С балкона весь город виден, как на ладони. Из-за недостатка сладкой, питьевой воды да сухости почвы, а еще из-за обилия нефти деревьев здесь мало. А те, что виднеются тут и там, выращены огромным трудом.

Климат в Баку неважный. Во-первых, берег моря, поэтому сыро; во-вторых, поблизости располагаются нефтяные промысла. Здесь все — стены, земля, окна, двери — пропахло нефтью, все покрыто черным налетом.

Нефть отсюда отправляют во все города Каспийского побережья. В Баку много больших, благоустроенных домов.

В эти дни я принял иранских студентов, направлявшихся на учебу в Европу. Имел с ними беседу. Я, премьер-министр и адмирал Арсеньев отправились в карете на нефтяные промысла. Прежде нефть текла прямо из-под земли. Теперь она находится в глубине, ее извлекают с помощью глубоких колодцев — буровых скважин, для чего имеются специальные насосы. Вокруг размещены большие амбары, нефть из скважин по канавам течет в эти амбары. Затем ее разливают по бочкам и развозят. От продажи нефти большая прибыль; эту прибыль делят между собой владельцы промыслов, купцы и русское правительство.

Карета достигла промыслов Фарадж-бека. Промысла у него большие, инструменты здесь самые передовые. Мы созерцали все с интересом. Внезапно с неба на нас полился нефтяной дождь, от зловонного, удушающего запаха было трудно дышать. Мы поспешили вернуться в город. Здесь уже все приготовили для нашего отдыха.

В тот вечер бакинцы устроили в нашу честь празднество. Весь город был ярко освещен.

На следующий день я сидел на балконе дворца Туманяна. Рядом находился премьер-министр. Вся учащаяся молодежь города, в праздничных нарядах, с флагами в руках и песнями на устах, прошествовала мимо дворца. Городское население толпилось перед дворцом".

Один из старейших бакинских нефтяников Молла Ахад рассказывал, что "город украсили в честь приезда шаха. Везде вывесили флаги России и Ирана, балконы завесили коврами. На крепостных башнях, крепостных воротах горели факелы. На площади Ашумова устроили народное гулянье: играла музыка, плясали канатоходцы. Сияли разноцветные фонари.

Вечером в бакинской бухте выстроились в ряд корабли, украшенные огнями. В честь шаха устроили салют.

В большом дворце иранского консульства резали жертвенных баранов, раздавали бедноте бесплатный обед. А что творилось перед входом во дворец, где остановился шах! Иголке было негде упасть.

В то время наиболее тяжелую и низкооплачиваемую работу на нефтяных промыслах и заводах, на прокладке дорог и строительстве выполняли персы выходцы из Ирана и Южного Азербайджана. Узнав о приезде шаха, они стекались ко дворцу Туманяна. Когда шах вышел на балкон, один из рабочих вдруг облил себя керосином и поджег. Чтобы погасить пламя, на рабочего спешно набросили одежду, паласы. Удручающее было зрелище…"

Условия жизни и работы "амшари" — как называли выходцев из Южного Азербайджана и Ирана — были ужасными. Им и на родине-то жилось не очень сладко;

деспотизм шахского режима, произвол ханов и местных правителей, слабость экономического сектора, отсутствие развитой промышленности и — как следствие этого — голод, безработица, — все толкало их к тому, чтобы покинуть родину. Многие, оставив семью по ту сторону Араза, устремлялись в Россию — на Северный Кавказ, в Грузию, Астрахань, Самару. Большинство, привлеченное относительно высокими заработками в нефтяной промышленности, оседало в Баку. Однако и здесь им приходилось нелегко. Они были абсолютно бесправны и ничем не защищены от произвола сильных мира сего. Иной гочу, чтобы испробовать новое оружие, мог всадить пулю в проходящего мимо иранца и преспокойно отправиться дальше. А сколько их задохнулось на дне нефтяных колодцев, сколько погибало от несчастных случаев на промыслах!

В "Амшари паланы" (кварталы, где проживали южноиранские рабочие) селились только самые бедные персы. Сколачивали из старых досок, ржавого железа лачуги, заселяли темные сырые подвалы. В одной небольшой каморке порой теснилось по пять-шесть человек. Спертый воздух, зловоние… Когда опускались сумерки, вверх по Каменистой улице тянулся бесчисленный поток амбалов-носильщиков, чернорабочих с промыслов и заводов. Одетые в тряпье, перепачканные мазутом, голодные… После изнурительного двенадцатичасового рабочего дня… Жили они одной надеждой — подзаработать денег и вернуться на родину, к своим семьям.

Стоило задуть хазри, как по "Амшари паланы" носились тучи пыли. А в дождь грязь поднималась до колен, вода заливала лачуги и подвалы. Дождевой сель подхватывал кучи мусора и выносил его на Базарную улицу, на Губа-мейданы…

Вечером того самого дня, когда иранец облил себя керосином перед дворцом Туманяна, Гаджи Зейналабдин Тагиев давал у себя торжественный обед в честь высокого гостя. Улучив момент, он выразил Музаффередин шаху недовольство тем, что тот остановился в доме армянина, а не мусульманина. Шах ответил: ты, хотя и мусульманин, — все же русский подданный, а Туманянподданный Ирана. Поэтому его дом — это мой дом.

Одним из миллионеров, также прославившихся своей скупостью, был ГАДЖИ ГАДЖИАГА. Его называли "миллионер сундука". Он владел в городе гостиницами, караван-сараями, пассажирскими и грузовыми судами. Про его скупость ходило много легенд. Поднялся он как-то на палубу своего парохода. Матрос посчитал его за безбилетника и довольно бесцеремонно оттолкнул, так что Гаджи повалился на палубу. Стоявший рядом зять миллионера схватил матроса за грудки. Увидев, что назревает скандал, старик поспешил разнять дерущихся: "Не надо! Не надо! Дело попадет в участок, придется штраф платить. Да и что особенного случилось! Ну, упал, испачкался маленько. Стоит ли из-за этого шум поднимать!"

Отправился как-то Гаджи в Петербург, накупил всякого товара. Однако в порту отказались принимать груз, мол, у нас всё на шесть месяцев вперед расписано, приходите весной. Представил купец, сколько тысяч рублей придется ему заплатить за хранение груза, и ему едва плохо не стало. Позже он сам рассказывал: "Бросился я к властям, забегал по конторам. К кому только не обращался. Везде отказали. Потеряв надежду, я добрел до какой-то церкви и присел возле ограды. Ко мне подошел старик-сторож и говорит: не сиди спиной ко дворцу, царь-батюшка имеет обыкновение в бинокль поглядывать, а ну, как тебя увидят! И мне влетит, и тебя в кутузку потащат. Я поднялся и стал расхаживать между мраморными плитами. Кто это здесь похоронен, спрашиваю у старика. Члены императорского семейства, отвечает, — их жены, матери, великие князья, генералы. Присел я возле какой-то могилы и стал плакать. Так мне себя жалко сделалось, что хоть караул кричи. Примерно через полчаса подходят ко мне два офицера и приказывают следовать за ними. Струхнул я чуток, честно говоря, но делать нечего — поплелся. Привели меня прямиком во дворец. Поднялся я по мраморной лестнице, прошел несколько комнат. Военный среднего возраста и какая-то женщина стояли рядом у окна. Обернулись на звуки шагов. Мужчина передал женщине бинокль, пошел нам навстречу. Я его сразу узнал: царь Николай. Поклонился. Стою ни жив, ни мертв. Что-то теперь со мной будет, — думаю. Царь спрашивает, кто я таков и откуда приехал. Жена его тоже к нам подошла, слушает. Говорю, из Баку прибыл, по торговым делам. Купец я, значит. А почему ты, спрашивает, сидел возле могилы и слезами обливался! Я ему кое-как объяснил, что царь для нас, мусульман, — это все равно что аллах, так же, как и члены его святого семейства. А потому плакать на его могиле и возносить молитвы за упокой души — дело богоугодное. Вижу, мои слова пришлись царю по душе. Переглянулись они с царицей, улыбнулись. Ну, а что ты в столице делаешь! — продолжил царь свои расспросы. Рассказал я о своих злоключениях. Царь нахмурился, подозвал офицера, стоявшего в дверях, и что-то поручил ему. Распрощались они со мной, а офицер вывел меня из дворца, усадил в карету и самолично доставил в гостиницу. А напоследок наказал: завтра к девяти будь наготове, я за тобой приеду. Какой там к девяти — я спозаранку был на ногах. Приехал этот офицер за мной и повез в какую-то контору. Вышли мы перед роскошным дворцом. В дверях солдаты с ружьями, честь отдают. Он им что-то сказал — они двери настежь распахнули. В большом кабинете меня принял важный военный — усадил на стул, чаю предложил. Затем кликнул переводчика. Я им опять все выложил. Военный написал несколько слов на бумаге, позвонил в колокольчик. Офицер отвез меня в порт. Там все сразу оформили, приняли груз. А я отправился в Баку. Приехал, гляжу — груз раньше меня прибыл, и все чин чином…"

Через несколько лет после этой истории Гаджи Гаджиагу пригласили в Петербург. На вокзале старика встретило несколько высокопоставленных чиновников и офицеров. Подвели его к карете. Чья это арба! — спрашивает купец. Его вразумляют, что это не арба, а карета. Ее сам царь прислал — в знак особого к тебе расположения. Гаджи Гаджиага накинул на плечи Хорасанский тулуп и говорит: "Пошли. Подданный в арбу падишаха не сядет. Арба падишаха впереди поедет, а подданный следом пойдет… Это сама по себе честь великая…"

Продавали как-то с молотка бакинскую гостиницу "Метрополь". Торги назначили в Тифлисе. Гаджи засобирался в дорогу. Увидели его знакомые и удивляются: ты что здесь потерял! Тебе дома гривенника жалко, чтобы проехаться в фаэтоне на резиновом ходу. Все норовишь за пятачок до дому добраться. А здесь счет на десятки тысяч идет. "Я на людей поглядеть приехал", — отвечает хитрый купец. Объявляют первоначальную цену гостинице пятьдесят тысяч — и постепенно добираются до шестидесяти тысяч рублей. Гаджи Гаджиага кричит:

"Семьдесят тысяч!" Страсти вскипают вновь. Цена поднимается до девяноста тысяч. После второго удара Гаджи объявляет:

"Девяносто девять тысяч!" Поднимается переполох. Никто, однако, не осмеливается назвать цену повыше. Гаджи приобретает "Метрополь". "Откуда у тебя столько денег!" — спрашивают купца недоброжелатели. "Это те самые пятачки, которые я на фаэтоне сэкономил", — прищурился старик. Другой полюбопытствовал: "А почему девяносто девять тысяч, а не сто!". Так ведь за тысячу рублей можно пять тысяч раз на фаэтоне прокатиться!"

Нанял Гаджи Гаджиага новую прислугу в дом. Вечером прислуге поручают зажечь лампы. Она снимает стеклянные колпаки и, чиркая спичкой, принимается по одной зажигать керосиновые лампы. Увидел это Гаджи и пришел в ужас: "Погоди! Эдак ты все спички в коробке изведешь…" Он приказывает девушке снять колпаки и выстроить лампы в ряд. Затем берет одну спичку из коробки, зажигает ею сразу пять ламп, и, поднеся к одной из них кусок бумаги, разжигает этой бумагой остальные светильники. "Вот теперь можешь надевать стеклянные колпаки. И так будешь делать каждый день. А то на тебя спичек не напасешься. Я не привык сорить деньгами…"

Старик, действительно, трясся над каждой копейкой и оставил сыну большое состояние. Зато тот распорядился им по-своему. Я уже рассказывал вам о том, как Юсифага промотал отцовские миллионы.

Профессор Саркисов, архитектор, поведал мне историю возвышения братьев Адамовых. Эти братья приехали некогда в Баку с пустыми руками, открыли в подвале мастерскую и принялись столярничать. Работали от зари до глубокой ночи. Всей финансовой стороной дела ведал старший брат. Остальные братья не смели без его ведома потратить ни копейки. Раз в неделю он самолично выдавал им по пятачку — на баню, на цирюльню и по двугривенному на мелкие расходы. Через пять лет, в один из выходных дней, после утреннего чая он торжествующе объявил младшим братьям: с завтрашнего дня в мастерской будут работать двое. В банке у нас уже миллион, так что я приобрел пристань и думаю заняться куплей-продажей древесины — балок, столбов, леса. Я заключил договора с русскими лесопромышленниками, а также с купцами из Ленкорани и Анзали. Они обязуются поставлять нам лес и пиломатериалы.

В Баку было много нефтепромышленников с миллионным состоянием — Шибаев, Лианозов, Ротшильд, Зубалов, Бенкендорф и др.

МАНТАШЕВ, к примеру, получал от бакинской нефти сотни миллионов рублей прибыли, хотя за четверть века не построил в Баку ни одного, сколько-нибудь примечательного, здания. Зато на промыслах понастроил бараков-казарм, которые имели вид еще более неприглядный, чем тюрьмы. Во время революционных событий он сбежал за границу, а в 1920-м году, отчаявшись когда-нибудь вернуться в Баку, продал свои сураханские, сабунчинские и биби-эйбатские промысла Детердингу за 7 миллионов франков.

Другой нефтепромышленник — ИСАБЕК ГАДЖИНСКИЙ — в отличие от Манташева, заботился о благоустройстве родного города и построил в Баку несколько замечательных зданий. Одно из них находится на углу Балаханской (Васина) и Мариинской (Корга-нова) улиц. Он жил там со своей семьей, пока не отстроил новый дом на Набережной, а, переехав, подарил старый дом брату.

Немало денег потратил Исабек Гаджин-ский на строительство бульвара. Занимался он и благотворительностью. У него было двое сыновей и одна дочь. Старший сын — Садык-бек — слыл большим оригиналом. Он превосходно одевался, причем, каждый день имел у него свой "цвет". По цвету его костюма люди издалека узнавали, какой сегодня день недели. Каждый день он ровно в десять выходил из дому — минута в минуту — так что окрестные лавочники и владельцы магазинов сверяли по его фаэтону свои часы. Учась в гимназии, Садык-бек помогал бедным однокашникам, платил за учение, покупал им одежду и учебники.

В Баку много домов, чрезвычайно разнообразных с точки зрения архитектурных стилей. Здания сооружались богачами на европейский манер — в стиле барокко, модерн, в готическом, романском, мавританском стиле. Это определяло причудливость и экзотичность центральной части города. Однако дом Исабека Гаджинского, расположенный на набережной, рядом с прославленной "Девичьей башней", выделяется даже среди этой архитектурной "разноголосицы". Богатство и в то же время лаконичность внешних форм дворца, их пластика поражают взгляд, а соседство с "Девичьей башней" создает неповторимый контраст и придает зданию еще большую привлекательность.

У входа в здание, с двух сторон, возвышались мраморные фигуры львов. К сожалению, они пострадали от артиллерийского снаряда в 1918-м году и в настоящее время не сохранились.

Это и многие другие здания, о которых я упоминал выше, придают Баку своеобразное очарование и являются его подлинным украшением. Большинство из них подарили своим соотечественникам бывшие батраки, каменщики, аробщики, которые разбогатели в результате нефтяного бума. Жители апше-ронских селений Амираджаны, Биби-Эйбат, Сураханы, Бинагади, сабунчинские купцы, торговцы, ремесленники-кустари, чиновники, они любили свой город и в меру своих сил и возможностей принимали участие в его благоустройстве и капитальной застройке.

МЕСТА ПОКЛОНЕНИЯ. В Баку было несколько мечетей, особо почитаемых мусульманами: Будаговский собор. Старая Тазапирская мечеть, Биби-Эйбатская мечеть. Последняя, построенная в средние века, была самым известным и величественным культовым сооружением дореволюционного Баку. К великому сожалению, эту архитектурную жемчужину, памятник культуры азербайджанского народа уничтожили ревнители борьбы против религии.

По пятницам из города и окрестных сёл к мечети направлялись толпы паломников. Шли пешком, ехали на ишаках, верблюдах, лошадях. Те, кто побогаче, нанимали арбы и фаэтоны. Приезжали в мечеть и сливки бакинского общества в своих фаэтонах и роскошных колясках — слушали проповеди, одаривали бедняков деньгами, раздавали пожертвования. Весной и в первые месяцы осени здесь было тесно от огромного числа паломников. На рассвете горожан будило цоканье лошадиных копыт по булыжной мостовой, оповещавшее всех о том, что пора отправляться на поклонение.

Минуя Баилово, дорога, которую провёл Гаджи Зейналабдин Тагиев, петляла по Биби-Эйбатскому ущелью, между буровыми вышками, а затем, извиваясь, поднималась в горы. Возвышавшаяся на склонах горы мечеть была обращена к востоку и напоминала древние крепости, издалека привлекая внимание. Большие и маленькие купола отливали бирюзой, а минарет, устремлённый в небо, искрился золотом. Вокруг мечети теснились одно- и двухэтажные строения. Завершали общую картину деревья — фисташковые, абрикосовые, инжировые, чинары, ивы, ну и, конечно, — виноградники. На склонах горы раскинулась рабочая слободка — в основном, полуземлянки, полупещеры ("гара дам", "газма", "дахма"). Ущелье чернело пятнами деревянных вышек, буровых, погруженных в нефть и непролазную грязь. Между промыслами тянул закопченные вагоны паровоз, окутанный дымом. К пристани причаливали корабли, танкеры, баркасы и лодки рыбаков. Прибывшие на судах паломники поднимались к мечети по лестнице из сорока ступеней.

Паломники стелили вокруг мечети паласы, циновки, рогожи. Женщины здесь же варили поминальную халву, пекли хлеб, лаваш на садже. Богачи раздавали паломникам и нищим жертвенный плов — его готовили во дворе мечети из жертвенного мяса. Блеяли бараны и овцы, голосили петухи, ревели телята, верблюды, которых правоверные привезли в качестве жертвоприношения. От шума, разноголосья глохли уши. Муэдзины появлялись на минарете, призывая мусульман к молитве, дервиши пели касыды.

Во дворе мечети, по балконам, как муравьи, сновали паломники. Здесь можно было встретить человека в самом живописном одеянии, в самом немыслимом наряде. Среди толпы выделялись шейхи с чалмами на головах, в балахонах и мантиях. Их окружай неграмотный люд, в почтительном благоговении внимая зиярет-намэ[36].

Внутри мечети было темно, сыро. Из окон струился слабый, словно затуманенный, свет. Высоким почопок голубого цвета напоминал бирюзовый купол. В центре, у алтаря, возвышался минбар — кафедра для проповедей. Пол устилали ковры и паласы. Здесь всегда кто-либо молился или свершал намаз. Могилу посредине мечети всегда окружала толпа паломников. Бесплодные женщины, мужчины, девушки, мечтающие выйти замуж, слепые, хромые, немые старались прикоснуться к святым камням, привязывали себя к железной ограде и возносили молитвы всевышнему, прося избавления от болезней.

Ну, а уж в дни мусульманских праздников, великого поста, курбан-байрамы в мечети нельзя было пошевельнуться от наплыва верующих. Лишь зимой или в дождливые дни число паломников несколько уменьшалось. В месяц магеррам окрестности мечети напоминали сцены страшного суда. Паломники распевали траурные песнопения, сопровождая их ударами пс груди, истязая себя цепями и рассекая головы в кровь.

ШКОЛЫ. В 1850-м году правительстве открыло для детей мусульман первую шко лу с начальным обучением. В эту школу бы ли определены три учителя и пятьдесят учеников. Учителю русского языка платили из государственной казны, два педагога-мусульманина получали жалованье за счёт платы родителей учеников. В ту пору городское население, даже его зажиточные слои относились к школе с пренебрежением. Каждый старался обучить своё чадо какой нибудь профессии. Богатые купцы, торговцы тоже весьма неохотно определяли свои великовозрастных сынков в учебные заведения. "Пустое это дело", — говорили они.

В 1872-м году открыли шестилетиюю городскую школу. Плата за обучение определялась в зависимости от материального полежения родителей. Окончившим четыре класс с отличием предоставлялось право поступления в гимназию или реальное училище.

В 1887-м году, в результате многолетних усилий старейших деятелей отечественного просвещения — Солтана Меджида Гани-заде и Габиббека Махмудбекова — были открыты первые русско-татарские школы. Вообще, эти две личности сыграли выдающую роль в развитии азербайджанского просвещния и национальной культуры.

Развивалась нефтяная промышленность, бурно рос город и одновременно росло внимание к образованию. В 1890-м году Баку было уже более сорока школ, а число учеников достигло десяти тысяч.

Для девочек-христианок основали Мариинскую гимназию и школу "Святой Нины". В 1891-м году появляются две русско-татарские школы, а через год-ещё одна. В 1892-м году городская управа издала приказ, в соответствии с которым питейные заведения, лавки, где продают вина должны располагаться в отдалении от мечетей, церквей и школ.

В ведении городских благотворительных обществ также было несколько школ. Например, русское благотворительное общество открыло женскую школу "Святой Нины" (она находилась напротив управы). В сооружении здания школы, приобретении необходимого оборудования большую помощь оказал Тагиев. Позже, в 1901 году, по инициативе Гаджи Зейналабдина, подобная школа была открыта в Баку и для девушек-мусульманок.

Старейший азербайджанский писатель Абулькасым Гусейнзаде рассказывал, что число мест в государственных школах было ограничено. Поэтому благотворительное общество решило открыть для мальчиков специальную школу с символичным названием — "Саадет" ("Счастье"). Однако денег не хватало. Тогда Г.З.Тагиев внёс солидный вклад — 5.000 рублей. Дирекция школы арендовала здание, примыкающее к лечебнице Векилова (сейчас городская поликлиника № 2). Начальником учебного заведения был иранец Мирза Алекпер-хан, образованный молодой человек, окончивший Сорбонну в Париже, в совершенстве владевший французским, арабским и турецким языками. Он женился в Баку, сосватав дочь гласного думы — Кербелая Исрафил Гаджиева.

В рождении "Саадет" важную роль сыграли: прогрессивно настроенный купец Мешади Юсиф Наджафов, Гаджи Ризван Бабазаде, ахунд Абдуррагим Гаджизаде. Так, например, ахунд Абдуррагим Гаджизаде специально для этой школы написал учебник по шариату, который был отпечатан в типографии Гашум-бека Везирова "Сада" на его собственные деньги. Если принять во внимание, что в книгах по шариату в то время давали обстоятельные сведения об азербайджанском языке и литературе, можно представить значение подобного учебника для первых мусульманских школ. Поборником азербайджанского просвещения был М.Ю.Наджафов, который тратил на дело образования немалые средства и длительное время принимал активное участие в административно-хозяйственных делах школы "Саадет".

Через два-три года "Саадет" переехала в новое здание. Здесь было до двадцати классных комнат. За аренду платили восемьсот рублей в месяц. Педагогический состав подобрался из коллектива единомышленников, людей передовых и всесторонне образованных: достаточно назвать имена Алибека Гусейнзаде, Фархада Агазаде, братьев Терегуловых — Али и Ганифы, братьев Гаджибековых — Узеира и Джейхуна, отца Михаила Мушфика Мирзы Гадира Исмаил-заде, Бахрамбека Ахундова, который являлся доктором школы, и др.

Уроки пения вёл Узеир Гаджибеков. Звуки мелодий — весёлых и печальных разносились далеко по кварталу. Прохожие невольно задерживали шаг и слушали пение учеников. В некоторых песнях говорилось о тяжком положении народа, придавленного многовековым игом невежества.

Это стихотворение, написанное Али-беком Гусейнзаде, было в то время у всех на устах, его даже включили в учебники. А Узеир написал на стихотворение музыку и разучивал песню с учениками старших классов.

В 1905-м году, в связи с армяно-мусульманскими столкновениями, Алибек Гусейнзаде написал стихотворение "Обращение ангела к людям", которое стало весьма популярным в среде прогрессивной интеллигенции. Оно призывало людей обеих наций к миру, к добрососедству:

Учащиеся "Саадет" с первого класса носили китель с золотыми пуговицами и голубыми полосками на обшлагах, со специальным знаком и названием школы на шапке.

После "Саадет" в Кембере-кенде построили здание для школы "Саадет" ("Радость"). Звонкоголосые ребятишки с увлечением пели здесь песню о школе, сочинённую на слова великого Сабира;

Краше уголка не знаем. Выходцы из Ирана открыли в Сабунчах школу под названием "Темеддун" ("Развитие"), а в городе — учебное заведение под громким именем "Иттихад" ("Объединение").

Школьники в "Иттихаде" носили суконный китель с зелёным стоячим воротником и зелеными полосами на рукаве, а также суконные брюки. На шапках красовался металлический герб с изображением солнца и льва, а также словами "медресе иттихад".

Гимназисты до четвёртого класса носили брюки и гимнастерки из серого сукна с серебряными пуговицами. Фуражки гимназистов пятого и старших классов были с белыми полосами и сербряным гербом посередине. Выпускникам разрешалось появляться в "альма-матер" в чёрном костюме, белой рубашке и при галстуке. Особое внимание в гимназии уделяли гуманитарным наукам — истории, литературе, языкам, в том числе латыни и греческому. Гимназисты-старшеклассники готовились к поступлению в университет.

В реальных училищах предпочтение отдавали точным наукам: математике, физике, механике; не случайно поэтому выпускники этих училищ пополняли ряды студентов высших технических школ и технологических институтов. Одевались "реалисты" в черные суконные гимнастёрки и кителя и чёрные брюки. Учащиеся старших классов носили чёрные шапки с жёлтыми полосами и гербом впереди…

Были в Баку и коммерческие школы, где готовили специалистов в области торговли, финансов, экономики. Здесь тоже была своя форма-костюм из чёрной диагонали и золотые пуговицы.

В 1881-м году в Баку открыли мореходную школу.

Учащиеся русско-татарских школ одевались попроще: обязательным элементом одежды у них был широкий пояс с металлической пряжкой, на которой выбивали эмблему и название учебного заведения. В одном дирекция школ была щепетильна до крайности: учеников, которые не начищали обувь до блеска, не пускали в здание школы.

Бухгалтер "Саадет" рассказывал одну историю. "Однажды, в канун праздника Новруз-байрам, мы с заведующим хозяйственной частью отправились в дом к хозяину здания школы, чтобы уплатить деньги за аренду. Старик-армянин принял нас уважительно. Велел принести чай, сладости. Начальник хозяйственной части протянул ему 800 рублей. Старик взял деньги, положил рядом с собой на диван. Поговорили мы немного о том-о сём, а затем мой спутник объявил старику, что ученики "Саадет" готовят к празднику большой концерт и просят его пожаловать на представление в качестве почётного гостя. Старик поблагодарил за приглашение и хлопнул три раза в ладоши. Из соседней комнаты вышла хорошенькая девушка и вопросительно взглянула на старика. Старик что-то негромко приказал ей, и вскоре девушка принесла пятисотрублёвую ассигнацию. Старик вручил деньги начальнику хозяйственной части и сказал: "Купите на эти деньги от меня подарки ученикам школы одежду, учебники. Мне уже девяносто, стар я на концерты ходить. А ребятам накажите, чтобы учились как следует. И поздравьте их от меня".

Говорили, что девушка — внучка старика — была больна туберкулёзом, и дед, не жалея денег, разбил перед домом красивый сад. Насадил вечнозеленых деревьев, цветочных кустов. Словом, превратил свой двор в восхитительный уголок природы, что было весьма нелегко в условиях дореволюционного Баку. Птицы, в развешанных на деревьях клетках, пели на сотни голосов. По саду важно расхаживали павлины. Юная красавица играла на фортепьяно или гуляла по саду. А то сидела неподалёку от бассейна и читала книгу, слушая игру Алибека Гусейнзаде на скрипке или уроки пения, которые проводил с учениками Узеир Гаджибеков.

Число учащихся "Саадет" всё увеличивалось, и вскоре им стало тесно в стенах старого здания. Мирзу Алекпер-хана отозвали в Иран, назначив послом Швейцарии. Начальником школы стал Алибекзаде. На одном из собраний благотворительного общества он доложил, что школа нуждается в более просторном здании. Решили ассигновать деньги на строительство помещения. В это время встаёт каменщик-строитель и говорит: "У меня в городе два дома. Один из них я временно — пока не завершится строительство здания предоставляю в безвозмездное распоряжение дирекции. Мы с женой поселимся в одной комнате и будем присматривать за ребятишками. Лишь бы им было хорошо". На этом меджлисе было много людей побогаче, но ни один из них не проявил такой щедрости, как этот простой, неграмотный каменщик.

На месте нынешней глазной больницы было мусульманское кладбище. Решили построить на этом месте здание для "Саадет". Ахмедбеков подготовил проект. В одну из пятниц народ пришёл на кладбище. Ахунд прочитал молитву. Родные и близкие покойных перенесли останки на кладбище в нагорной части города, пустые могилы сровняли с землёй и заложили фундамент. Были готовы уже два этажа, когда началась первая мировая война. Торопливо возвели крышу и приспособили помещение под лазарет.

А за год до первой мировой войны Али-бек Гусейнзаде переехал в Турцию. Проводить его собралась вся азербайджанская интеллигенция. В честь его отъезда был дан обед а школе на Ганлы-тепе. Стол накрыли по-мусульмански, без вина. Подали лишь шербет. Приступая к еде, Алибек грустно улыбнулся и сказал: "Я покидаю Кавказ. Это, наверное, последний плов, который мне доведётся поесть в Баку… Поэтому, с вашего разрешения, кушать я буду по народному обычаю". Он засучил рукава и стал есть плов руками. Остальные интеллигенты последовали примеру Алибека. Звучали напутственные слова, прощальные речи. На следующий день Алибек Гусейнзаде навсегда расстался с Баку.

Образование в школах было в основном платным. Половина ежегодной платы вносилась в учебную часть в начале года, иначе учеников не допускали на занятия. Лишь незначительная часть бедных и сирот обучалоась за государственный счёт.

Дети приходили на занятия в сопровождении взрослых. Обеспеченные горожане подвозили свои чада на фаэтоне. Выпускать их одних на улицу не решались — слишком велик был риск. В те времена гочу нередко похищали детей состоятельных родителей и требовали выкуп. Некоторые держали дома вооружённую охрану.

Ворота городских зданий бывали закрыты на замки и засовы, ночью двери укрепляли ломами, спускали с цепи собак. Дворники выглядывали на улицу из окон привратницкой, незнакомого человека во двор не пускали. Много было в ту пору бродячего, разбойного люда…

Во всех кварталах города были мол-лахана — школы старого типа, где детей учили череке[37], арабскому алфавиту, письму, умению читать Коран.

Методы воспитания в моллахане славились своей суровостью: провинившихся секли длинными хворостинами, привязывали к фалакке[38], ставили коленями на горах. Моллапахана помещалась, как правило, в подвальных помещениях или, в лучшем случае, на первом этаже. В комнатах стояли мангалы с углём, лежали циновки да разное тряпьё, на котором сидели ученики. Земляной пол, сочащиеся сыростью стены, гнилые балки потолка, маленькие, вечно мутные, оконца, почти не пропускающие дневной свет. Сколько маленьких ребятишек подхватило здесь ревматизм, сколько молодых людей скончалось от туберкулёза, пройдя в детстве жестокую школу-моллахана…

Были в городе моллахана для девочек. Эти проходили "науку" под руководством моллы-женщины. Правда, большей частью учение ограничивалось тем, что они прислуживали в доме своего педагога, нянчили её детей, убирали во дворе, таскали воду из колодца. Ну и, конечно, каждая испробовала хворостины молла-баджи, которая не забывала "приласкать" своих подопечных. Жаловаться родителям было бесполезно: многие из них сами поощряли физические наказания. Не случайно, в ту пору бытовала поговорка; родитель приводит ребёнка к молле и говорит ему:

"Мясо твоё, кости мои".

БАКИНСКАЯ МУСУЛЬМАНСКАЯ ЖЕНСКАЯ ШКОЛА. Александровская женская школа, о которой я немного рассказывал выше, была школой нового типа, в корне отличавшейся от старой моллахана. Я разговаривал с выпускницами этой школы, и все они вспоминали "Александровну" с тёплым чувством, добрыми словами, иные со слезами на глазах. Одна из них. Набат-ханум Нариманова, подробно рассказала мне о годах, проведённых в пансионе школы, о правилах внутреннего распорядка, о системе обучения и воспитания, которая была там принята. Она говорила об этой школе, как о самом сладостном воспоминании юных лет, не померкшем за десятилетия прожитой жизни. Вот её приблизительный рассказ: "Наша Бакинская женская школа была первой и единственной школой подобного рода для девочек-мусульманок во всей Российской империи. Да что там в России, на Ближнем и Среднем Востоке, во всём мусульманском мире не было второй такой школы. Подлинно европейского типа. Окончившие эту школу девушки составили основные кадры первых женщин-педагогов Азербайджана. Конечно, многие продолжили после окончания "Александровки" своё образование — стали врачами, экономистами, библиотекарями, научными работниками. Я знаю художниц, доцентов, даже профессоров, которые некогда были выпускницами Александровской женской школы.

В первые годы мы одевались, как девушки-дагестанки, потом этот наряд сменила форменная одежда русских, гимназисток. Были у нас зимняя и летняя форма, а также платья для торжественных церемоний и праздников… Особое внимание уделялось опрятности одежды и чистоте обуви. В школе действовала специальная портняжная. Две женщины-портнихи обшивали учениц школы.

Школа справедливо слыла образцовой, причём, во всех отношениях: в смысле одежды, поведения, этикета, системы обучения и воспитания… С этой школой связаны наши самые дорогие, незабвенные воспоминания.

С особой теплотой вспоминаю я учителей: их заботливость, внимание, доброжелательную требовательность и терпение. Они могли по нескольку раз объяснять нам одно и то же, часами заниматься с отстающей ученицей и никогда не выходили из себя, не раздражались, не повышали голоса. Правда, и девочки старались — налегали на учёбу, чтобы не расстраивать любимых педагогов.

Много учениц приехало из Шуши и Тифлиса. Некоторые дочери состоятельных бакинцев по вечерам уезжали на фаэтонах домой. Весь день проводили с нами в школе, обедали здесь, а к ужину отправлялись к родным.

Здание школы издалека привлекало внимание. А как хорошо и уютно было внутри! Большие светлые комнаты с высокими потолками и окнами сохраняли прохладу даже в самый знойный день. По всему было видно, что архитектор работал над проектом с вдохновением. Он предусмотрел буквально каждую мелочь.

Классные комнаты, лаборатории, библиотека, читальный зал, приёмная находились на первом этаже. Наверху размещались столовая, кухня, спальные комнаты, учительская (все педагоги здесь были женщины), большой и малый залы для проведения вечеров, концертов, кабинет директрисы, комната врача, помещение для свершения намаза (мы называли эту комнату мечетью). Баня, небольшая больничка, прачечная, прочие хозяйственные службы находились во дворе. У нас был красивый сад.

Особое внимание в школе уделяли здоровью и чистоте. Школьный врач часто вела с девочками беседы о личной гигиене, проверяла наши спальни. Фельдшерица следила за чистотой ногтей, ушей, волос пансионерок. Раз в неделю мы мылись в бане. Два раза в неделю проверяли зубы. К девочкам, которые учились в младших классах, приставили двух женщин. Они расчёсывали им волосы, помогали мыться в бане. Кормили нас превосходно — 4 раза в день, и еда была самая разнообразная. Супы, плов, долма, ковурма, словом, всевозможные восточные блюда. Кроме того, компоты, сладости, фрукты на десерт. Осенью и зимой многим давали рыбий жир.

Жили мы довольно обособленно. У входа стоял привратник, который никого не впускал, будь то даже родители пансионерок. Для свиданий с близкими отвели особую комнату.

По праздникам нас водили в кино или театр Тагиева. Ходили мы по улицам без чадры. Правда, кое-кто из девочек, опасаясь гнева родственников, оставался в школе. Девочки старших классов ходили на концерты, вечеринки в русскую женскую гимназию, те, в свою очередь, давали ответные визиты. Когда в театре показывали постановки классических произведений-"Евгения Онегина", "Отелло", "Демона", "Разбойников" — старшеклассниц возили на фаэтонах в театр, а затем задавали им сочинения по этим произведениям.

В 1915 — 1916-м годах учениц старших классов водили на концерты и вечера даже в мужскую гимназию и реальное училище.

В школе действовали драматический, литературный, танцевальный кружки, женский хор. Помнится, по пятницам драматический кружок давал представление для родителей или устраивал концерты. Однажды мы поставили "Аршин мал алан" и пригласили на вечер самого автора. Роль Аскера исполняла Ругия Абдуллаева, роль Гюльчохры — Рейхан Ахундова (она впоследствии стала живописцем), роль тётушки Аскера — Досту Джафарова. Узеир-бек остался весьма доволен нашим кружком. И спектакль ему понравился.

На концерте декламировали стихи Сабира, читали отрывки из произведений Пушкина, Лермонтова, стихи Абдуллы Шаига, Аббаса Сиххата и других…

Не следует думать, что мы росли белоручками. В старших классах нас учили домоводству, рукоделию, шитью. Группа девушек, окончив школу, подарила Тагиеву большое панно, которое выткала своими руками. Гаджи Зейналабдин, как правило, приглашал выпускниц к себе во дворец, устраивал в их честь обед, а затем дарил каждой коробки шоколада, шёлковую шаль, сувенирные изделия Толстого, Пушкина, Лермонтова, Карамзина, произведения великих азербайджанских писателей, азербайджанский вариант Корана.

Частой гостьей "Александровки" была супруга Тагиева — Сона-ханум. Она привозила девочкам подарки, письменные принадлежности, угощала фруктами и сладостями. Гаджи нередко присутствовал на наших занятиях, слушал, как мы отвечаем педагогам. И радовался успехам учениц как родной отец. Он часто говорил нам:

"Дети мои, доченьки, учитесь как следует, с усердием. Счастье — в учении. Помните, знание — самое большое богатство".

Однажды нас посетил редактор журнала "Молла Насреддин", гремевшего тогда по всему Востоку, — Джалил Мамедкулизаде. Долго он беседовал с нами. Мы прочли ему несколько стихотворений Са-бира, а также стихотворение Абдуллы Шаига, написанное на смерть великого сатирика. Он остался очень доволен.

Из нашей семьи и из семьи Наримановых я, Лея, Гумру, Марьям, Ильтифат, Симузар учились бесплатно. Жили в пансионе. Чистота в классных и спальных комнатах была необыкновенная, как в аптеке. Белоснежные одеяла и подушки, пуховые матрасы. Постельное бельё меняли раз в неделю. Такая же чистота царствовала в столовой. Здесь по очереди дежурили ученицы старших классов. Кормили нас сытно и вкусно. В связи с этим мне вспоминается одна история, свидетельствующая о заботливом отношении Гаджи Зейналабдина к пансионеркам. Вызвал как-то к себе Тагиев лавочника, который поставлял на кухню Александровской школы мясо, и крепко отругал его за то, что тот послал на днях в школу тушу овцы. "Ты разве не знаешь, что мясо самки непригодно для девичьих желудков! Они же заболеть могут. Попробуй только схитрить ещё раз, будешь иметь дело со мной!"

На втором этаже находился театральный зал с большой сценой. Здесь часто давались представления и концерты для матерей, сестёр, тёток пансионерок, которые приходили в школу в чадре, изумлялись свободе и непринуждённости поведения девушек и втайне завидовали им. В праздники Новруз и Курбан-байрама пансионерки и ученицы школы устраивали выставки, демонстрируя своё рукоделие. На выставки приглашали родных и знакомых, устраивали небольшой обед. Всё это способствовало небывалому росту популярности женской мусульманской школы на всём Кавказе и за его пределами.

Одной из начальниц-директрис школы была Сапима-ханум Якубова. Она окончила в Петербурге два отделения университета; физико-математическое и педагогическое, была одаренным педагогом, но и требовательным до чрезвычайности. Она впоследствии возглавила двухгодичные курсы учителей при школе.

О школьной библиотеке следует сказать особо. И здесь Гаджи не пожалел средств. В библиотеке была собрана русская, зарубежная и восточная классика. Мы читали произведения Низами, Хафиза, Пушкина, Байрона, Тургенева, Толстого, Шекспира, Вольтера, Шиллера, Сеид Азима, Намика Камала и др. Получали множество периодических газет и журналов. В том числе, конечно, и журнал "Молла Насреддин".

Не поскупились попечители и на приобретение школьных принадлежностей: оборудовали кабинеты и классные комнаты атласами, картами, глобусами, чучелами зверей — птиц, животных, гербариями. Всё это использовалось в процессе занятий, на экзаменах. Видели бы вы, как ликовал Гаджи, какой счастливой улыбкой озарялось лицо этого неграмотного миллионера, когда кто-нибудь из нас отвечал на "отлично". На экзаменах присутствовал инспектор просвещения. Рассказывали, что, бывая в Петербурге, Москве, Париже, Гаджи Зейналабдин непременно посещал детские дома, учебные заведения, а по возвращении делился своими впечатлениями с азербайджанскими педагогами, дабы те переняли из этого рассказа всё поучительное. Во время этих поездок он заказывал книги, письменные и школьные принадлежности.

В Тифлисе первая мусульманская женская школа была открыта лишь в 1906-м году. Гвджи пригласили на церемонию открытия, но он не смог поехать из-за болезни. Послал поздравительную телеграмму и 25 тысяч рублей.

В начале XX века в Баку приехал известный журналист, ближайший соратник Джалила Мамедкулизаде Омар Фаик Неманзаде. Он был очарован воспитанницами Александровской школы и назвал это учебное заведение непостижимым чудом. Действительно, если принять во внимание царившую в то время темноту и невежество, наша школа могла показаться чудом…"

Омар Фаик Неманзаде написал по этому поводу специальную статью, которую послал в стамбульский журнал "Сервети-фюнун" ("Кладезь знаний"). Эта статья вызвала в мире ислама большой шум.

Вот как он сам вспоминает об этом:

"В БАКУ. Первое мое посещение Баку относится к весне 1900-го года. Здесь, на родине "черного золота", я не видел ни одной организации, серьёзно занимающейся вопросами издательства и просвещения. Увидел я лишь владельцев вышек и пароходов, тюрков-миллионеров, влиятельных ахундов, тюркских молодых людей в полуевропейских костюмах. Были здесь всего одна-две начальные школы, в которых обучались тюрки. А учеников-тюрков в русских школах можно пересчитать по пальцам.

Кроме типографии и газеты "Каспий" на русском языке, у тюрков здесь нет ничего, напоминающего о печати. Ни одной новой книги, произведения на тюркском языке. Если б я не увидел женской школы, открытой Тагиевым, я бы перечеркнул тюркское просвещение в Баку чёрной линией. Однако женская школа вселила в меня оптимизм. Открытая в такое время, в такой обстановке, школа столь обрадовала меня, что я, не в силах скрывать своих чувств, написал пространную статью и под псевдонимом "Защитник обездоленных" послал её в сборник "Сервети-фюнун", выходящий в Стамбуле.

Видно, статья эта обрадовала и деятелей стамбульской печати, потому что, помимо "Сервети-фюнунва и женского журнала, она была в точности перепечатана и всеми ежедневными газетами. Более того, эту статью и отклики на неб издали в виде книги, выразив таким образом свои братские чувства и удовлетворение.

Жаль, что, кроме этого очага просвещения, которое можно назвать чудом, в Баку не сделано ничего, заслуживающего внимания, в области народного образования и культуры.

Превращение Баку в большую производственную и торговую базу вселяло надежды на будущее. Капиталисты, движимые жаждой лёгкого обогащения, со всех сторон стекались сюда, одновременно привлекая в Баку тюркских интеллигентов, которые также искали более прибыльную работу. Среди них были люди, желавшие трудиться на ниве отечественного просвещения — открывать тюркские издательства, тюркские школы. Однако правительство остерегалось, что тюрки, просветившись, поймут требование новой жизни, постигнут запросы времени. Поэтому оно любыми путями стремилось убаюкать тюркское просвещение и пело ему лживые колыбельные. В этом смысле самым верным помощником и самым влиятельным слугой правительства, более даже чем русские чиновники, было мусульманское духовенство.

Я это наблюдал не только в Баку, но м в Ахалцихе, Гяндже, Шеки. Помнится, когда я учился в Шеки, шиитские и суннитские интеллигенты решили объединить школы, ученики которых принадлежали к этим двум направлениям ислама, сплотить их на культурном фронте. Однако правительство не могло спокойно наблюдать за этим движением нравственного и культурного возрождения народа. Оно перечеркнуло наш прогресс нашими же собственными руками.

Известный деятель духовного управления (речь идёт об Абдуррагиме-эфенди), в соответствии с тайным приказом из канцелярии наместника, под предлогом различия шиитов и суннитов, в корне пресек прогрессивное начинание. А ведь в Баку живут ещё более влиятельные члены духовного управления, чем в Шеки.

Как бы там ни было, Баку — сильная экономическая база, дающая свет многим странам, — был погружён во мрак и с точки зрения просвещения и культуры отставал от таких городов, как Тифлис, Гянджа, Шеки. Самые богатые миллионеры-тюрки, самые авторитетные ахунды, самые большие фанатики, самые опасные враги просвещения, первейшие предатели нации также живут именно здесь.

Я приехал в этот большой и богатый город с великими надеждами. Я надеялся увидеть здесь просветительское движение, которого не увидел в других городах. Однако после десятидневных поисков я, обескураженный вернулся назад. Потому что убедился: Тифлис пока является единственным центром просвещения для всех наций Кавказа…"

Школу Тагиева в 1913-м году превратили в учительскую семинарию для девушек-мусульманок. Гаджи Зейналабдин, помимо 150.000 рублей, положил на счёт школы ещё сто тысяч. Он собирался отдать семинарии и свой пассаж на Ольгинской. Но тут началась первая мировая война и помешала осуществлению его планов.

На выпускниц Александровской школы смотрели как на нечто необыкновенное. Образованные, раскрепощённые девушки действительно казались необыкновенными на фоне всеобщего засилья фанатизма и религиозных предрассудков. Они явились достойными поборницами отечественного просвещения, внесли весомый вклад в дело культурного возрождения и расцвета нации.

ПЕРВЫЙ СЪЕЗД УЧИТЕЛЕЙ-МУСУЛЬМАН КАВКАЗА. (В некоторых источниках его называют съезд мусульманских учителей Азербайджана).

В мае 1906-го года на собрании просветительного общества "Ниджат" было решено созвать (в августе месяце) учительский съезд, в связи с чем создаётся комиссия в следующем составе: Гасан-бек Зардаби (Меликов), А.Агаев, Н.Нариманов, А.Джафарзаде, А.Эфендиев, Г.Махмудбеков, Г.М.Гаджибабабеков, М.Эфендиев. Начинается серьёзная подготовительная работа. Г.Зардаби посылает письма и корреспонденции в газету "Каспий", Н.Наримаиов — в "Хаят", А.Агаев — в "Иршад", определяя и уточняя цели и задачи съезда.

Председатель учредительной комиссии Нариман Нариманов работает в преддверии съезда без устали, пишет многочисленные статьей о проблемах школьного образования, а в день открытия публикует статью под названием "Сегодня".

15 августа 1906-го года, в 10 часов утра, в зале второй городской школы открылся съезд азербайджанских учителей. Коротким вступительным словом его открыл председатель учредительной комиссии Н.Нариманов. Г.Зардаби избирается председателем, Н. Нариманов — его заместителем, Фархад Агаев — секретарем съезда.

Съезд обсудил ряд важных проблем народного просвещения и образования: введение азербайджанского языка как обязательного предмета в начальных и средних русско-татарских школах, составление новых учебных программ, обсуждение единого метода, улучшение условий жизни и труда сельского учителя, перевод азербайджанского отделения Горийской семинарии в один из городов Азербайджана и развитие женского образования.

Старейший учитель Самед-бек Аджалов так рассказывал о причинах разногласия, обнаружившегося во время проведения съезда: "В Баку был инспектор просвещения по фамилии Ливицкий. Матёрый реакционер и ярый проводник русификаторской политики в школах. Он предписывал учителям: "Не вздумайте говорить на уроках по-татарски (по-азербайджански-М.С). Услышу хоть одно слово, выгоню. "Среди педагогов началось смятение: "Как же мы объясним маленьким детям смысл слов, которые произносим по-русски! Остаётся только лаять, произнеся слово "собака" или мяукать при слове "кошка"…"

Делегаты съезда решили пожаловаться наместнику Кавказа на инспектора Ливицкого и потребовать узаконения родного языка в качестве равноправного предмета обучения.

Составить текст телеграммы поручили председателю съезда. Г.Зардаби выполнил поручение делегатов, а на следующий день зачитывал текст на очередном заседании. Телеграмма заканчивалась следующими словами: "Съезд просит о справедливом разрешении вопроса". Нариман Нариманов запротестовал: "Съезд требует! Требует, а не просит".

Зардаби коротко ответил, что слово "требует" может не понравиться чиновникам, заправляющим в канцелярии наместника. Они положат телеграмму под сукно и вовсе не покажут наместнику. Скажут: кто вы такие, чтобы ещё требовать! И действительно, мы здесь с одним Ливицким справиться не можем, куда уж нам с наместником и с его свитой тягаться…

Завязался спор. Каждый настаивал на своей формулировке. В конце концов все делегаты съезда разделились на две группы. Решили проголосовать. Победило предложение Нариманова. Окрылённый победой, один из сторонников Нариманова, молодой учитель, воскликнул: "Прав не тот, кто старше, а тот, кто умнее".

Г.Зардаби покинул зал заседаний. Это случилось 21 августа.

О происшедшем на съезде узнал Гаджи Зейналабдин Тагиев. 22 августа он появился среди учителей. Между ним и Н.Наримановым произошло довольно резкое объяснение. Тагиев обратился к педагогам: "Ваше вчерашнее решение свидетельствует о том, что съездом руководят недальновидные люди, подобные Нариману Нариманову. Да знаете ли вы, кто такой Нариманов! У него в кармане нет ни гроша, и учится он на мои деньги. А сейчас он явился сюда и ведёт революционную пропаганду, пытается и вас сбить с пути истинного… Прошу вас, измените своё решение, потому что оно не принесет нашей нации ничего, кроме вреда".

В зале стояла тишина. Эта история, долго ещё служила пищей для разговоров не только среди педагогов — её живо обсуждали в широких кругах творческой интеллигенции.

Одной из плодотворных акций первого съезда учителей-мусульман явилось также обращение к педагогам-армянам: "Давно живя надеждой на восстановление мира и добрососедства между двумя нашими народами, мы единогласно поддерживаем ваш призыв оказать совместное воздействие на тёмные, отсталые массы и с радостью протягиваем вам свою руку. Вместе с вами, мы видим свою обязанность в том, чтобы разъяснять народу пользу прочного мира между мусульманами и армянами".

Через двадцать пять-тридцать лет после этой истории, главный бухгалтер Тагиева Мир Магомет рассказывал: "Каждый год, в начале осени, я представлял на утверждение Гаджи список студентов и учащихся средних школ, которые получали стипендию. Через два месяца после того памятного съезда я осмелился спросить у Гаджи: включать Нариманова в список или нет! Он ответил, конечно, включай. Однако Нариманов не принял стипендии. Вернул её обратно. В то же время в школе Тагиева обучались бесплатно пять или шесть девочек, племянниц Нариманова. Я и сейчас помню их имена: Набат, Гумну, Ильтифат… Да, — Мир Магомет помолчал, — должен сказать, что товарищ Нариманов всегда с большим уважением относился к Гаджи Зейналабдину. После установления Советской власти никто не обидел Гаджи ни единым худым словом. Он предоставил Гаджи возможность выбрать, где бы тот хотел провести остаток своей жизни. И Гаджи выбрал свой любимый дом в Мардакянах… Шутка ли: четырнадцать комнат внизу, столько же наверху, со всей домашней утварью, с роскошным садом, виноградником, бассейном… Говорят, что Нариманов вернул Тагиеву деньги, которые тот посылал ему в бытность Нариманова студентом Одесского университета… А когда Гаджи умер в двадцать четвёртом году, газеты поместили о нём некрологи. И все это — заслуга Нариманова… Да и то сказать: известный был человек Гаджи Зейналабдин. Его знали на Кавказе, в Иране, Турции, Египте, Индии… Помню, когда он умер, все владельцы магазинов и лавок (тогда еще сохранялась частная собственность) объявили трёхдневный траур. Изо всех окрестных сёл привозили баранов, рис, мясо, другие продукты, предназначенные для поминальных обедов. Мир то праху недюжинная была натура, редкой широты и доброты человек…"

ПЕЧАТЬ. История периодической печати в Азербайджане насчитывает всего лишь сто с большим лет. Многие века печать заменяли устная "почта" и "беспроволочный телеграф". Новости передавались из уст в уста. Существовала специальная профессия гонцов, которые разносили по уездам и провинциям различные указы, постановления, сообщения властей. По улицам городов ходили глашатаи, оповещая население о том или ином событии. В больших городах в каждом квартале был свой глашатай. С развитием науки, культуры, появлением соответствующей материально-технической базы возрос интерес к печатному слову, появилась потребность в национальной периодике.

История национальной печати в Азербайджане датируется 1875-м годом, когда начала издаваться газета "Экинчи" ("ПАХАРЬ"). Многим известно, что газета эта появилась на свет в результате неимоверных усилий и подвижничества Гасан-бека Зардаби. Чтобы получить разрешение на издание газет, он обивал пороги впасть предержащих ровно три года. Да и после его не оставляли в покое — то и дело вызывали в жандармское управление, подвергали допросу. Реакционеры угрожали расправой. Зардаби часто посылал номера "Экинчи" в провинцию, в отдалённые деревни бесплатно, чтобы хоть немного просветить тёмные массы соотечественников. Нередко газета приносила одни убытки. "Экинчи" издавалась на листке небольшого формата два раза в месяц. Всеми делами: написанием статей, сбором корреспонденции, правкой, печатанием, корректурой занимался сам Гасан-бек. В его газете находили своё отражение важнейшие события, происходящие в мире — зарубежные новости, известия из других городов страны; причём, тематика была самая разнообразная — материалы научного и экономического характера, особенно по сельскому хозяйству, вопросы литературы, культуры и просвещения, медицины и технического прогресса… Одновременно Гасан-бек преподавал в Бакинском реальном училище, публиковал статьи в русскоязычных газетах и журналах, затрагивая научные, общественно-политические, литературно-критические проблемы. Зардаби был непримиримым врагом невежества, отсталости нации, бекско-ханских предрассудков и произвола. В каждом номере разоблачал он деспотизм и насилие власть имущих, бесправие и темноту низов… Естественно, газета подобной направленности не смогла просуществовать слишком долго через два года её закрыли… Гасан-бек Зардаби уволили из реального училища, запретили ему заниматься преподавательской деятельностью и выслали из Баку… Однако факел, зажженный "Экинчи", не погас. Он загорался с каждым годом всё ярче.

В связи с оживлением общественно-политической жизни, превращением Баку в крупный промышленный центр стремительно росло число газет и журналов, издававшихся в Баку. Назову некоторые из них: "Иттмфаг", "Тарагги", "Сада", "Садаи-халг", "Хаят", "Таза хаят", "Текамюль", "Икбал", "Иршад", "Йолдаш", "Каспий", "Фиюзат", "Ени Фиюзат", "Ары", "Зенбур", "Тути", "Мезели", "Шелалё" и др. В нашу литературу пришли невиданные для той поры жанры: "рассказ", "очерк", "сатирический фельетон", "повесть", "роман", потеснив позиции "марсие", "хаджа", "мадхи"[39], которые долгие века господствовали в литературной среде.

31 декабря 1914-го года в газете "ИГДАМ" ПОЯВИЛИСЬ СЛЕДУЮЩИЕ СВЕДЕНИЯ относительно издаваемой в Баку мусульманской печати:

1) "Икбал" — каждый день 4000 экз.,

2) "Садаи-хагг" — каждый день 5000 экз.,

3) "Таза хебер" — еженедельно по 300 экз.,

4) "Игдам"-каждый день 1500 экз.,

5) "Басират" — еженедельно по 3000 экз.,

6) "Дирилик" — еженедельно по 1000 экз.,

7) "Мезели" — еженедельно по 1000 экз.,

8) "Мектеб" — еженедельно по 1000 экз.,

9) "Тути" — еженедельно по 2000 экз.

В этот период усиливается влияние передовых литературных, общественно-политических течений России и Европы на азербайджанскую интеллигенцию. Она выдвигает из своей среды талантливых поэтов, драматургов, журналистов, критиков, которые стремятся идти в ногу с бурным, противоречивым временем, пробудить соотечественников от сна невежества. В начале столетия пышно расцвела романтическая поэзия, первым вестником которой явился Мухаммед Хади. Его стихотворения и литературные заметки в основном публиковались в двух органах периодической печати — газете "Хаят" и журнале "Фиюзат". Редактором обеих газет изданий был Алибек Гусейнзаде, безошибочно распознавший по первые произведениям Хади его огромное природное дарование. Алибек Гусейнзаде был человеком всесторонне образованным и тоже весьма одарённым. Поэт, издатель, журналист, критик, художник, учитель, он к тому же превосходно играл на скрипке. Между тем, основной его профессией являлась медицина. А.Гусейнзаде окончил медицинский факультет Путербургского университета. Ещё со студенческой скамьи увлекался он литературным творчеством, взяв себе псевдоним "Дели шаир" ("Безумный поэт"). Выше я рассказывал о его педагогической деятельности и отъезде из Баку. Последний раз Алибек Гусейнзаде приезжал в Баку в 1926-м году на Тюркологический съезд.

Зачем приходит человек на этот свет — я не пойму.

Что наша жизнь: легенда? явь? и в чем ответ — я не пойму.

Зачем создал людей творец, какою целью движим он?

В чем назначенье бытия, в юдоли бед — я не пойму. М. Хади.

ТРАГЕДИЯ ПОЭТА-РОМАНТИКА. Жизнь великого мастера Мухаммеда Хади походит на тревожное, волнующееся море. Он прожил всего сорок лет, большую часть жизни из них — в страданиях и лишении. Нельзя не вспомнить о Хади на страницах этой книги, ведь один из самых бурных и, быть может, самых плодотворных периодов его творчества приходится на те годы, когда он жил в Баку.

Хади был поэтом яркой романтической направленности. Об этом говорят даже названия его книг и стихов: "Фирдовсюль-хамат" ("Цветник вдохновения"), "Эшг мехташам" ("Величие любви"), "Таранеи-гемпервепане" ("Скорбные песни"), "Дюнья — сахней гамдир") "Мир — это сцена печали"), "Чине лятиф" ("Нежное создание"), "Заваллы кёнлюм" ("Моё бедное сердце"), "Улдузлара догру" ("К звеёздам") и т. п.

Родился Хади в Шемахе, излюбленной обители поэтов, в купеческой семье. Он рано потерял отца и потому с детских лет познал нужду, горе сиротства и обездоленности. Мухаммед рос в окружении прекрасной, царственно-величавой природы Шемахи. Часто, чтобы отвлечься от тягот повседневности, мечтательный подросток отправлялся в горы, бродил по лесам, любовался разноцветьем альпийских лугов и, созерцая великолепие усыпанных звёздами небес, погружался в поиски счастливого, свободного от горестей мира. Привязанность к природе, погружение в её огромный, таинственно-загадочный мир, несомненно, оказали влияние на развитие поэтического дарования Хади, его романтической, философской направленности.

Живя в Шемахе, он перечитал все газеты, журналы, книги на азербайджанском, арабском, персидском, русском языках, какие имелись в местной читальне. Первоначальное образование он получил в школе отца Аббаса Сиххата — Моллы Алиаббаса. Затем стал учеником Ахмеда Эфенди, выступавшего под псевдонимом Сухтэ. Впоследствии Хади часто вспоминал этого педагога с благодарностью.

Под влиянием прочитанного, юноша сделался горячим поборником свободы и конституции, навсегда возненавидев рабство и деспотизм в любых направлениях. Один из старейших учителей Алимамед Мустафаев рассказывал, что как-то раз собрались шемахинцы в лавке уста Джари и с интересом слушали беседу Хади. Он очень красноречиво говорил. Зашёл разговор о событиях в Турции, и Хади стал возмущаться деспотизмом турецкого султана Абдулгамида. Он, мол, палач, кровопийца, насильник. Случившийся при этом разговоре мясник Гаджи Неймат взял секач и бросился на Мухаммеда. Хади не растерялся: перехватил секач и забросил его на крышу. Вообще, там, где был Хади, не каждый молла осмеливался рот раскрыть. Он знал Коран наизусть и, цитируя ту или иную суру, объяснял смысл прочитанного, переводил содержание. Знал много отрывков из Шах-намэ. Перевёл на азербайджанский стихотворения Фирдоуси, Низами, Хайама, Хафиза, Саади. Был знаком с творчеством французских поэтов, мыслителей — Вольтера, Руссо, Гюго. Следил за русской демократической печатью, литературой. Широкая эрудиция поэта проявилась в многочисленны статьях на литературные, общественно-политические и научные темы, которые Хад публиковал в различных органах печати. Избавление от невежества, отсталости Хад видел в просвещении. Этому посвящены многие его стихи и статьи. Великий поэт гуманист с болью в сердце писал о трагедии народа, вынужденного покидать родные сёла, спасаясь от голода, деспотизма беков и ханов, наводнять городские улицы, ночевать в снег и ветер на городских площадях, протягивать руку за куском хлеба.

Он влюбляется в красивую девушку, та отвечает ему взаимностью. Однако и любовь не приносит поэту счастья. Девушку выдают замуж за богатого купца, а Хади навсегда остаётся верен своей юношеской любви. Он так и не женился до конца своих дней…

Страстно мечтая об образовании, Хади умоляет богатых родственников послать его в Стамбул или Тегеран учиться. Но те отвергают его просьбу. Рушится ещё одна мечта поэта, и в сумрачные тона окрашивается его поэзия.

В 1902-м году, в снежный зимний день Шемаху потрясает землетрясение.

Один из первых азербайджанских инженеров — педагогов с высшим техническим, образованием — доцент Гаджибаба Алиев, окончивший в Харькове на тагиевскую стипендию технологический институт, рассказывал: "Когда случилось землетрясение, мне было лет одиннадцать-двенадцать. Я остался жив благодаря бабушке: при первых же толчках она схватила меня в охапку выбежала на веранду. Вокруг творилось нечто несусветное: почти все дома рухнули от сокрушительного удара, город заволокло пыльным туманом. Когда прошло первое оцепенение, окрестности огласились душераздирающими воплями, стонами, мольбам о помощи. Город был сметен с лица земли. Под обломками домов остались тысяч людей. Многие из них были погребены заживо. Мужчины вывели женщин, стариков и детей на городские окраины, разожгли костры, а сами вернулись в Шемаху, что бы вызволить оставшихся под землёй родных и близких. Из близлежащих сёл на помощь спешили крестьяне… На четвертый день после несчастья братскую руку шемахинцам протянул Баку: прибыл караван продовольствием, одеждой, палатками, одеялами. В караване было более ста верблюдов. А вскоре подошло ещё восемьдесят фургонов с предметами первой необходимости. В те дни шемахинцы с благодарностью произносили слово "Баку" и имя Гаджи Зейналабдина Тагиева: говорили, что большую часть каравана снарядили за его счёт. В Баку объявлен сбор пожертвований в помощь пострадавшим от землетрясения.

Газеты писали, что, получив известие о землетрясении, Тагиев срочно собрал в своей конторе людей и предложил организовать комитет содействия жертвам стихийного бедствия. Гаджи избрали председателем, Марданова секретарём, а С.Тихонова — казначеем комитета. Пожертвования принимались в размере от 5 до 500 рублей. За короткий срок бакинцы собрали 122 тысячи 912 рублей.

В Шемаху и близлежащие сёла беспрерывным потоком отправлялись фургоны с продовольствием и одеждой…

Правительственные круги предприняли первые шаги лишь на девятые сутки.

Люди, оставшиеся без крова в суровую, снежную зиму, были вынуждены покидать свою родину…

Вместе с потоком беженцев Хади приезжает в Кюрдамир, где открывает небольшую школу. Публикует в азербайджанской печати первые произведения. Затем переселяется в Баку. Он живо интересуется общественно-политической, культурной жизнью страны и всего Востока, выписывает газеты и журналы из Тебриза, Тегерана, Ташкента, Бахчисарая ("Терджуман"), Стамбула ("Сабах"), Индии ("Хаблул метин")…

В 1903 году начинается подъём революционного движения. Подобно другим городам России, Баку потрясают стачки и манифестации. Рабочие заводов, фабрик, нефтепромыслов, с красными знаменами в руках переполняли городские улицы, обличая эксплуататоров, требуя конституционных свобод. На площадях пламенно выступали ораторы. "Свободу слова!" "Свободу действий", "Свободу женщинам", — провозглашали они.

Революционная борьба азербайджанского пролетариата оказала несомненное воздействие на творчество пылкого певца свободы, каким был Мухаммед Хади. В годы первой русской революции Хади часто выступает в печати, сотрудничает с большевистскими газетами.

Хади переезжает в Астрахань, устраивается корреспондентом в одну из местных газет, однако вскоре, неудовлетворённый, вновь возвращается в Баку.

В Турции происходит буржуазная революция. Султана Абдулгамида свергают с престола. "Младотурки" берут власть в стране в свои руки. Думая найти в Турции воплощение своих чаяний, Хади в начале 1910-го года приезжает в Стамбул. Устраивается переводчиком восточных языков в газете "Тенин" ("Эхо), публикует свои произведения на страницах газет "Рюбаб" ("Саз"), "Шахюбал" ("Крылья"), "Махитаб" ("Луна"), "Хилал" ("Полумесяц"). Работать в стамбульской газете, выступать со своими произведениями в столь солидных органах печати было делом не простым. Это требовало от автора глубоких знаний, эрудиции, острого пера и хорошо подвешенного языка, — всего того, чем в избытке обладал поэт. Однако мятущаяся натура Хади и здесь не находит удовлетворения. Романтические мечты разбиваются о суровую, неприглядную действительность. К тому же, турецких реакционеров весьма встревожили "бунтарские" статьи Хади, его стихотворения в защиту женской эмансипации.

В Турции, куда он устремился с великими надеждами, поэт сполна испил чашу страданий. За критику существующих порядков, "оскорбление" высокого должностного лица, Хади арестовывают и ссылают в Салоники. Греки, заподозрив в Хади турецкого шпиона, едва не убили его. От смерти Мухаммеда спас греческий священник. Дни в Салониках протекали в жестокой нужде и одиночестве. После окончания срока ссылки Хади не возвращается в Стамбул. Разочарованный, подавленный, сломленный душевно и физически, поэт приезжает в Баку.

В результате перенесённых потрясений Мухаммед Хади заболевает и попадает в психиатрическую лечебницу. Вышел он оттуда в самом начале первой мировой войны. Записавшись добровольцем, поэт отправляется на юго-западный фронт в составе специального отряда Красного креста.

Он становится живым свидетелем ужасов империалистической войны, гибели тысячи невинных людей, разорения сёл и городов, трагедии обездоленных, осиротевших семей. Поэт гневно заклеймил войну в своих произведениях. С фронта в Баку пересылает он стихи, объединённые в цикл "Впечатления с театра военных действий".

Не в силах обрести уверенность, определиться в сумбурной атмосфере первых революционных лет, отчётливо ощущая отчуждение и даже враждебность окружающей среды, Мухаммед Хади чувствует большее уныние и разочарование. Отпечатав с помощью наборщиков и рабочих то в типографии Самеда Манеура "Туран", то в "Каспии" Гаджи Зейналабдина Тагиева или в издательствах "братья Оруджевы", "Электрик" — свои стихотворения на длинных листах, похожих на свитки, он продавал их по гривеннику, по двугривеннику и тем кормился.

Педагог Алимамад Мустафаев рассказывал, что поп ходил по городу в поношенной чухе, чёрных штанах и старых, стоптанных башмаках. "Помню, стоим мы с Хади на Николаевской. Было это в девятнадцатом году. В то время неподалёку останавливается машина. Из неё выходит премьер-министр мусаватского правительства, уважительно здоровается, а потом и говорит: "Хади-афенди, прошу вас, садитесь в машину. Вы нам нужны". Поэт многозначительно поглядел на него и ответил, качая головой: "Поезжайте! Поэту с министром не по пути!"

Рассказывал Алимамед Мустафаев и другую историю: "В девятнадцатом году, в канун праздника Новруз-байрам, местная интеллигенция — учителя, артисты, музыканты, поты и писатели — устроила торжественный вечер в честь женщин-мусульманок. Возле "Исмаилийе" я и Алиджаббар Оруджалиев, старейший деятель отечественного просвещения, встретили Мухаммеда Хади. Алиджаббар пригласил поэта на меджлис:

"Хади-афенди, завтра состоится собрание, посвящённое нашим женщинам. В школе Бадалбека. Прошу вас пожаловать". Хади спросил: "У вас с собой есть ручка и бумага!" Алиджаббар, удивлённо посмотрев на меня, вытащил из кармана записную книжку, вырвал лист и вместе с "вечной" ручкой протянул её Хади. Тот написал что-то на бумаге и протянул листок Алиджаббару. Прочитайте тот бейт от моего имени на вечере". Бейт был следующего содержания:

Вы, вскормленные молоком женщины,

Её с презрением отгородили от мира.

Мы продолжали упрашивать его прийти на вечер. Он кротко улыбнулся и развел руками: "Как я могу появиться среди образованной публики в столь неприличном наряде! Нет уж, увольте… Прочитаете стихи, того будет достаточно…" Он поседел, выглядел уставшим, изнуренным. Словно могучий дуб, сломленный грозой. Только глаза смотрели на мир столь же гордо и непреклонно. Он был готов погибнуть, но согнуть его не могла никакая сила на свете. Поэт открыто презирает тех, кто теряет свое собственное лицо, кто унижает и забывает о собственном достоинстве ради презренных благ.

Алимамед Мустафаев рассказывал: "В первые дни мая двадцатого года сидели мы с Хади в кафе "Чанах гала". Поели яичницу, выпили кофе. А выйдя из кафе и направившись в сторону Николаевской, повстречались с наркомом юстиции Алигейдаром Караевым. Увидев нас, он замедлил шаг, поздоровался. Хади сказал: "Я рад, что сумел дожить до благословенного часа и увидеть торжество свободы. Агахерим оглы Алигейдар, за всю историю человечества ещё никто и никогда не запрещал вино. А вы, большевики, запретили. Если вы сумеете избавить цивилизацию от той трагедии, от "того бедствия, я первым восславлю вас". — Он немного помолчал и добавил. — "Нигде не найдёшь вина. Однако, он сунул руку в карман и извлёк чекушку водки, — однако я нашёл. Приду к себе, выпью и позабуду обо всём на свете. Только не думай, что моя квартира похожа на один из этих величественных дворцов, которые вы экспроприировали у буржуев. Я живу в караван-сарае на Куба-мейданы, в комнатке, похожей на пещеру".

Мы попрощались с Караевым. Мухаммед Хади задумался, а затем стал негромко декламировать:

…Первая общественная библиотека-читальня в Баку была учреждена в сентябре 1896-го года по инициативе Наримана Нариманова. С этой целью благотворительное общество даёт в театре Гаджи Зейналабдина Тагиева специальное представление, вырученная сумма в размере 325 рублей передаётся на приобретение книг и инвентаря для библиотеки.

ЖИВОПИСЬ. Художник Амир-афенди Гаджиев рассказывал, как под воздействием общественно-культурной жизни России и Европы зародилось в Баку искусство живописи, появились первые профессиональные художники. Мы уже рассказывали о картинах Алибека Гусейнзаде "Биби-Эйбатская мечеть" и "У родника", которые можно считать одними из первых произведений национальной художественной школы. Однако Алибек Гусейнзаде был художником-любителем. А вот Азим Азимзаде, о котором пойдёт речь, явился первым профессиональным художником Азербайджана, основателем национальной школы карикатуры и шаржа.

Ещё во время учёбы в русско-татарской школе, Азим Азимзаде проявлял большую склонность к рисованию. Вскоре судьба улыбнулась ему. Работая курьером на мельнице миллионера Агвбалы Кулиева, он познакомился с художником Дуровым, которому был поручен интерьер роскошного особняка миллионера. Он строил его в центре города — на углу Персидской, Карантинной и Гимназической.

Агабала Кулиев, кстати, также происходил из бедной семьи. В детстве продавал на городских улицах и пристанях кутабы, которые пекла его мать. А когда подрос, открыл своё собственное дело: занялся куплей-продажей муки и зерна. Через несколько лет выстроил мельницу.

Дела придприимчивого купца всё время шли в гору, и вскоре он уже владел мельницами по всему Кавказу и Средней Азии. Это он основал акционерное общество нефтепровода "Баку — Батуми".

В соответствии со вкусом и запросами клиента, Дуров украшал особняк видами Стамбула, сценами из арабской жизни, древним национальным орнаментом. Азим впервые встретился с мастером, работавшим масляными красками. Дуров по достоинству оценил способности парня и согласился быть его учителем. В свою очередь, Азим помогал художнику постичь древние традиции Востока, особенно азербайджанской этнографии, богатейшего прикладного искусства.

Всю жизнь посвятил Азим Азимзаде любимому делу. Более всего он тяготел к жанру политической сатиры — карикатуры, шаржа. Активно сотрудничал с журналом "Молла Насреддин", безбоязненно бичуя художественными средствами отрицательные стороны действительности, создавая незабываемую галерею сатирических типов. Азим последовательно выступает в печати. Его рисунки и карикатуры появляются на страницах журналов "Зенбур" ("Пчела"), "Барабан", "Межели" ("Потешник"), "Бабаи-эмир" и других сатирических органов печати. Порой ему приходилось создавать до 10 — 15 рисунков в неделю. Некоторые карикатуры Азим подписывал псевдонимами, — ведь меткие стрелы художника часто жалили "сильных мира сего".

Азим Азимзаде преподавал в школах, работал над созданием картин в историческом жанре, писал портреты. Ему принадлежат многочисленные иллюстрации в журналах, книгах, сборниках. Так, первые рисунки к "Хоп-хоп-намэ"", избранным произведениям великого поэта Сабира, создал Азим Азимзаде.

В 1919 — 1926 годах он ведёт большую пропагандистско-просветительскую работу, создаёт плакаты, карикатуры, шаржи, оформляет концерты и спектакли.

ПАМЯТНИКИ АРХИТЕКТУРЫ. С развитием промышленности, науки, культуры, увеличением численности городского населения в Баку появлялись киносалоны, залы для проведения концертов, спектаклей и, наконец, театры.

Здание первого национального театра в Азербайджане построил в 1883-м году Г.З.Тагиев. Автором проекта был архитектор Когновицкий.

Женщины не ходили в театр, партер и ложи занимали мужчины в папахах. Лишь двадцать три года спустя, в 1906-м году, в театре были созданы специальные ложи для мусульманок. Газета "Баку" 30 ноября 1906-го года поместила специальное объявление по "тому поводу: "Вскоре ложи тагиевского театра смогут посещать женщины-мусульманки. Мусульманская драматическая труппа стремится создать в театре Тагиева благоприятные условия для посещения мусульманками спектаклей на татарском (азербайджанском — М.С.) языке. С "той целью ложи по бокам и спереди драпируются занавесями".

Следует заметить, что в большинстве случаев представления и концерты в театре давались на русском языке. Вот, к примеру, какие злоключения претерпела постановка произведения Нариманова "Надир-шах", которое драматург создал ещё в 1899-м году. Пьесу семь лет запрещала цензура, и лишь в 1905-м году, под воздействием революционных событий, бакинский губернатор разрешил поставить произведение Наримана Нариманова на родном языке. Кружок любителей с увлечением принялся репетировать, но сыграть пьесу на азербайджанском языке тогда так и не удалось. Наступил траурный месяц магеррам. Все представления и зрелищные мероприятия пришлось отложить. Чтобы не упустить возможности увидеть своё детище на сцене (цензура могла передумать), Нариманов в кратчайший срок переводит пьесу на русский язык, а режиссёр-любитель ставит "Надир-шаха" на сцене театра в феврале 1906 года. Эта постановка имела большой успех.

В тагиевском театре часто давали концерты заезжие знаменитости. Однажды местные энтузиасты решили устроить "восточный концерт", для чего из Шуши были приглашены ашуги, музыканты. Концерт удался на славу. В нём приняли участие известные шушинскне ашуги-импровизаторы Наджафкули и Аббаскули, певцы из Баку — Сейид, Алескер, Касум, а все деньги, вырученные от концерта, были перечислены на нужды учащихся технических и реальных школ.

В этом здании 25 января 1908-го года была осуществлена постановка оперы Узеира Гаджибекова "Лейли и Меджнун" — события для Баку чрезвычайной значимости. Произведение Узеира Гаджибекова явилось первой оперой не только в Азербайджане, но и во всём мусульманском мире. Так что эта дата вписана золотыми буквами в историю нашей национальной культуры.

Режиссёром постановки "Лейли и Меджнун" был Гусейн Араблинский, роль Мед-жнуна исполнял прославленный мастер сцены, певец Гусейнкули Сарабский.

Кстати, в здании мусульманского театра раз в неделю выступала армянская труппа, давала представление на родном языке. Тагиев дал артистам специальное разрешение и приказал не брать с них никакой арендной платы.

…Интересна история сооружения театра оперы и балета. В 1910-м году в Баку приехала с гастролями известная певица. Её красота и бесподобный голос очаровали местную публику. А один из старших братьев, миллионеров Маиловых влюбился в певицу без памяти. Оказывая ей всяческие "знаки внимания", осыпал золотом и драгоценностями.

Братья Маиловы были известными в России рыбопромышленниками, имели на берегах Куры рыбные промысла. Владели цехами по производству икры.

Певица провела в Баку около месяца — давала концерты в здании Биржи, в "Зимнем клубе", а то и в деревянном цирке, После окончания гастролей в "Казино" устроили торжественные проводы певицы.

Во время обеда у примадонны спросили:

"Когда вы ещё обрадуете бакинцев своим приездом!"

Певица кокетливо пожала плечами: "Наверное, никогда. Я не привыкла выступать в казино, в цирке. Я просто поражаюсь, почему в вашем прекрасном, богатом городе, где живут такие щедрые рыцари, нет оперного театра, где бы певцы могли демонстрировать своё искусство".

Маилов спросил: "Ханум, куда вы намерены отправиться сейчас!"

Певица ответила, что ей предстоят гастроли в Японию и что через год она вернётся в Россию.

Тогда Маилов сказал: "Приезжайте в наш город через год. Мы построим достойное вашего искусства здание, а вы его откроете".

На том и порешили. Маилов поручает подготовку проекта архитектору Баеву и просит его выстроить здание, похожее на тифлисскую оперу, только более красивое и внушительное.

Прослышал об этой истории Гаджи Зейналабдин Тагиев и при встрече с Маиловым поинтересовался, как идут дела. Маилов ответил, что архитектор Баев уже ознакомился с чертежами оперного театра в Тифлисе и, вернувшись в Баку, засел за проект. Гаджи Зейналабдин сказал: "Не представляю, как можно построить такое здание за год! Я сам был каменщиком, подрядчиком, немало домов выстроил. В этом деле, можно сказать, собаку съел. И знаю, что это почти невозможно".

Маилов усмехнулся и говорит: "Гаджи, давай поспорим. Если здание не будет готово за год, я завершу строительство и отдам оперу тебе. Но если я уложусь в срок, то ты возместишь мне затраченные на строительство средства. А здание останется мне".

Тагиев согласился. Маилов построил здание за восемь месяцев.

В связи с окончанием строительства оперы газета "Бакинец" поместила в 1911 году восторженную статью: "Мы склоняем головы перед энергией, талантом и неистощимым трудолюбием архитектора Баева. Действительно, не каждому мастеру удалось бы за семь-восемь месяцев возвысить на голом, пустынном месте столь роскошное, величественное здание.

Этот оперный театр для Баку — бесценный подарок. Ведь для такого большого города с разнообразным населением одного тагиевского театра было, конечно, недостаточно.

Потолок здания покрыт несколькими слоями бархата, поверх которого уложен войлок. Такая изоляция создаёт в зале и на сцене отличную акустику".

Маилов даёт телеграмму певице, приглашая её на открытие оперы. Она приезжает в Баку и принимает участие в торжествах. Открытие бакинского оперного театра стало знаменательным событием в общественной и культурной жизни города. После исполнения первой арии певицу осыпали золотым дождём. Сцена была завалена цветами. Маилов и здесь отличился. Он преподнёс своей пассии венок, составленный из ассигнаций разного достоинства — пятисотенных, сотенных, пятидесятирублёвых и четвертных билетов. Об этом по городу ещё долго ходили пересуды.

Место, где построили оперу, было в крайне запущенном состоянии. На фоне ветхих лачуг, старых одноэтажных домов здание театра выглядело особенно величественным. Улицу вокруг оперы не успели замостить, и после дождя грязь здесь поднималась до колен. Это создавало большие неудобства для театралов. Многие, чтобы не запачкаться, нанимали за деньги амбалов. Утопая в непролазной грязи, те несли на закорках до фаэтонов и карет разнаряженных мужчин и женщин. А наутро рассказывали друзьям, какие аппетитные красотки побывали у них ночью в объятиях.

Интересна также история сооружения здания "Исмаилийе" предназначенного для мусульманского благотворительного общества. Сын миллионера Мусы Нагиева — Ага Исмаил — заболел чахоткой. Обследовав Ага Исмаила, врач сообщил Мусе Нагиеву, что состояние его сына весьма тяжёлое и если не предпринять срочных мер, парень может погибнуть. "Хочешь, я сам повезу Ага Исмаила в Швейцарию. Через год я вылечу его и привезу домой. На это потребуется около пятидесяти тысяч". Муса Нагиев сказал, что может предоставить только десять тысяч. На этом их разговор закончился. Между тем состояние Ага Исмаила всё более ухудшалось. В конце концов Ага Муса согласился выделить на лечение любимого сына пятьдесят тысяч рублей. Врач вторично обследовал больного и сказал, что уже поздно. Теперь его не спасут даже миллионы.

По просьбе Гаджи Зейналабдина Тагиева доктор Мамед Рза Векилов повёз больного парня в Швейцарию. После продолжительного лечения ему стало немного лучше. Они вернулись в Баку. Спустя некоторое время Ага Исмаил скончался.

Каждый год, в канун праздника Новруз-байрам, Тагиев накрывал в одном из залов своей женской школы праздничные столы. Три дня двери роскошного зала "в арабском стиле" были гостеприимно распахнуты для каждого желающего.

Как-то после смерти Ага Исмаила собрались в этом зале несколько известных ахун-дов, кази и уважаемых людей города, в том числе Мир Магомед Керим, и Ахунд Мир Абутураб. Посоветовались они с Гаджи и решили заставить Ага Мусу взять на себя строительство здания для благотворительного общества. Гаджи говорит кази Мир Магомед Кериму: "Как только Муса согласится, ты примешься читать молитву, а мы все поздравим Ага Мусу, чтобы он не успел опомниться." Ага Муса появляется. Улучив момент, Гаджи Зейналабдин спрашивает:

"Ага Муса, да будет земля пухом Ага Исмаилу. Хочешь увековечить имя своего сына!" "Конечно хочу", — отвечает Муса. Гаджи Зейналабдин говорит: "У мусульманского благотворительного общества нет своего здания, а, превосходное место, чуть ниже здания женской школы, которую я построил, пустует. Построй здесь дом, Назовем его "Исмаилийе". Тогда имя твоего несчастного сына не исчезнет из нашей памяти. Хочешь, Ага Муса!" Муса Нагиев воодушевился: "Что ж, это предложение. Согласен".

"Ну вот и ладно. Бог в помощь. Поздравляем тебя", — Гаджи подмигнул кази Магомеду, мол, начинай, самое время читать молитву. Мир Магомед Керим, воздев руки к небу, принялся читать благодарственную молитву. Все окружили Ага Мусу, поздравляя его с благородным деянием.

На следующий день Ага Муса, опомнившись, приехал к Тагиеву и принялся ныть: "Ай Гаджи, что ты со мной сделал… Ты хочешь меня разорить, пустить по миру! Хочешь. чтобы я вконец обанкротился!"

Гаджи удивлённо спрашивает: "Да что случилось, говори яснее".

"Отец мой, что ещё может случиться! То здание, что вы мне вчера навязали, обойдётся в громадную сумму. Откуда у меня столько денег!"

Гаджи говорит: "Ага Муса, я плачу два миллиона за твое состояние".

Ага Муса вскипел: "Отец мой, да ты совсем спятил. Мое шестидесятимиллионное состояние ты оцениваешь в два миллиона!"

Гаджи усмехнулся: "Но ты же только что говорил, что у тебя нет и сотни тысяч на строительство здания в память о сыне".

На следующий день Гаджи Зейналабдин Тагиев поместил в газете "Каспий" объявление о том, что "если Муса Нагиев обанкротится, я беру обязательство построить здание "Исмаилийе" на свои средства". А проектировщикам посоветовал указать в смете меньшую сумму, чем понадобится не самом деле. Чтобы Ага Мусу не хватил удар.

Для строительства здания отвели соответствующий участок на площади "Габан диби". Эта площадь была одним из самых оживлённейших мест города. Из Шемахи, Агдаша, Геокчая, Шеки, Кубы, других уездов и окрестных сёл сюда привозили для продажи продовольствие, фрукты, ковры, паласы, пригоняли скот и отары овец. Площадь "Габан диби" в те времена представляла собой живописнейший восточный базар. Чего здесь только не было: караван верблюдов, улёгшись у крепостных стен, отдыхает после долгого перехода, чуть поодаль фыркают кони, пережёвывая овёс и траву. В другом месте сгрудились быки чёрные, рыжие, пятнистые с огромными рогами… Издалека доносится звон колокольцев, извещая о приближении к "Габан диби" очередного верблюжьего каравана. В одном караване было порой по сто-сто пятьдесят верблюдов. Или, глядишь, вереница, повозок, запряженных буйволами, неторопливо въезжает на площадь. Скрип колёс разносится по округе. Пыль поднимается столбом. Ночами же "Габан диби" являла собой удивительное зрелище. Задав корм верблюдам, быкам, лошадям, приехавшие на базар крестьяне разжигали костры и, собравшись вокруг огня, вели долгий неторопливый разговор. Здесь можно было услышать многообразие диалектов и наречий всего Азербайджана. А уж в праздник Курбан-байрам здесь яблоку упасть некуда: кто расхваливает свой товар, кто зазывает прохожих, дервиши читают желающим молитвы. Многолюдно и празднично бывало на площади и в канун Новруз-байрама.

Городская управа решила предоставить "Гапан диби" в распоряжение мусульман для строительства мечети. Миллонеры задумали построить в Баку величественную монументальную мечеть, наподобие тех, что возвышались в Стамбуле, Тебризе, Багдаде, Каире. Предполагалось, что у этой мечети будет несколько куполов, шесть минаретов с парными балконами. Вокруг будет разбит сад, заложены бассейны и фонтаны. Однако городская управа всё оттягивала решение этого вопроса. А площадь временно предоставили в распоряжение мелких торговцев, которые понастроили здесь деревянные будки, одноэтажные лавочки. Изменили даже название площади — нарекли её "Шейтан-базаром". Но христианское духовенство воспрепятствовало строительству столь величественной мечети непосредственной близости от "Золочёной церкви". Решение о строительстве здесь здания благотворительного общества также вызвало долгие споры. Некоторые члены городской Думы доказывали необходимость закладки на этом месте городского сада. Наконец, выступил доктор Мамед Рза Векилов и произнёс такую убедительную речь, что после него уже никто не осмелился выступить. В тот же день Дума приняла решение отдать участок благотворительному обществу мусульман.

К месту заметим, что, когда Нариман Нариманов, окончив медицинский институт, вернулся в Баку, в городской управе также разгорелись споры относительно утверждения его главным санитарным врачом города. И вновь слово берёт доктор Мамед Рза Векилов, убедительно доказывает, что Нариман Нариманов — самая подходящая кандидатура на эту должность. Это врач высокой квалификации, к тому же он прекрасно знает традиции местного населения, большинство которого составляют мусульмане. Таким образом Нариманова утвердили главным санитарным врачом Баку.

Проект "Исмаилийе" был подготовлен к 1907 году. Место было выбрано очень удачно с точки зрения планировки. Над проектом здания без устали трудился польский архитектор Плошко, проявив незаурядный талант и творческие способности.

В 1908 году, в день рождения пророка Магомеда, в большом зале мусульманской женской школы на торжественном собрании благотворительного общества были вывешены проекты, рисунки и чертежи будущего здания.

Здание "Исмаилийе" построено в стиле "венецианской готики". А чтобы подчеркнуть принадлежность здания к мусульманскому благотворительному обществу, по основному и боковым фасадам здания большими золотыми буквами были высечены следующие изречения: "Человек возвышается трудом, и только трудом он может достичь цели", "Труд сотворил человека", "Человек должен стремиться к знаниям от рождения до смерти", "Мусульмане, ваш век умирает с вами. Готовьте своих потомков для будущего", "Стремитесь к знаниям, как бы ни был далёк этот путь". Эти ценные изречения высек на стенах здания известный каллиграф Мирза Асадулла Хилал. У этого мастера была большая и довольно бедная семья. Молодые азербайджанские интеллигенты, чтобы помочь Мирзе Асадулле материально, открыли курсы каллиграфов. Они учились высекать на кости мудрые изречения и продавали поделки за большую цену, тем самым поддерживая семью мастера. Кстати, в тот памятный вечер, когда были вывешены чертежи будущего здания "Исмаилийе", автор проекта архитектор Плошко признался, что он давно мечтал возвести в центре Баку грандиозный дворец, украшенный азербайджанским орнаментом. Сейчас исполняется его заветная мечта, и он бесконечно благодарен Ага Мусе Нагиеву. Ага Муса принимал поздравления, в душе проклиная себя за уступчивость.

Вскоре "Шейтан-базар" окружили забором, снесли старые будки, лавки. Закладка фундамента прошла очень торжественно. Почти весь город присутствовал на этой церемонии. Сюда пришли именитые люди Баку, нефтепромышленники, представители городской управы, градоначальник, губернатор, интеллигенция. Звучали речи, поздравления, напутствия. Бакинский кази, Ага Мир Магомет Керим, прочёл суру из Корана, восславил императора и членов царской фамилии, вспомнил добрыми словами родителей Мусы Нагиева. Золотой брусок с выгравированной датой начала строительства положили в стальную шкатулку, запечатали её и уложили в фундамент.

Верблюжьи караваны, арбы, запряженные тяжеловозами, с утра до поздней ночи возили камень из местечка "Гызыл гая". Кто обтёсывает каменные глыбы, кто мешает раствор, кто ведёт кладку-Проект, разработанный талантливым архитектором на бумаге, постепенно оживал и воплощался в каменную симфонию, подлинный венец настоящего искусства…

К сожалению, скупость Ага Мусы Нагиева едва не испортила все дело. Когда завершили строительство первого здания, обнуружили, что деньги, заложенные в смету, иссякли. Обратились к Нагиеву, но тот решительно отрезал: "Отец мой, я заплатил всё сполна. Больше не могу дать ни копейки". Стройка замерла на некоторое время. В конце концов, Гаджи Зейналабдин Тагиев посоветовал управляющему Нагиева — Фатуллабеку Рустамбекову — уговорить старика раскошелиться. Дело в том, что управляющий пользовался у Ага Мусы особым доверием и даже имел на него некоторое влияние. В знак особого расположения Нагиев положил на имя Рустамбекова десять тысяч рублей в банк.

В один прекрасный день, когда Нагиев пребывал в благодушном настроении, Фатуллабек решился напомнить ему об "Исмаилийе". Мол, нехорошо получается, надо всё же завершить строительство. Что люди скажут! Ага Муса махнул рукой и в отчаянии произнёс: "Отец мой, иди и поступай, как знаешь. Только мне об этом ничего не говори…"

Фатуллабек принёс банковые документы и протянул хозяину для подписи. Миллионер зажмурил глаза, чтобы не видеть суммы, которая "уплывает" у него из рук навсегда, и подписал бумаги.

После этого строительство "Исмаилийе" было продолжено.

В те дни с людских уст не сходили имена искусных каменщиков — уста Ганифа, уста Гаджи Аббас, уста Гаджи Хейрулла, Кербелай Мирза Солтан, Салман Ата — чьи пальцы оживляли суровый камень, превращая его в диковинные цветы, узоры, затейливый орнамент, сложное сплетение красочных узоров.

САДЫ МИЛЛИОНЕРОВ. Чудодейственная сила "чёрного золота" в мгновение ока возносила вчерашних рабочих, мастеровых, аробщиков, духанщиков, мелких лавочников к высотам славы и богатства. Они совершали путешествия по городам Европы, отдыхали на лучших курортах мира, жили в самых дорогих гостиницах. Приезжая домой, они старались и здесь украсить свой быт, окружить себя роскошью и красотой. Строили великолепные особняки в Баку, виллы за городом, разбивали сады, фонтаны, сооружали бассейны. На своих дачах в Шувелянах, Мардакянах нефтепромышленники сажали фруктовые и декоративные деревья, цветочные кусты, сооружали в тени аллей навесы и уютные беседки. Конечно, такое было под силу только очень богатым людям, если представить себе безводную, каменистую почву Апшерона, отсутствие дорог, недостаток в опытных специалистах-садоводах. Загородные сады обходились миллионерам в целое состояние.

Большинство "отцов города" предпочитали строить свои виллы в Мардакянах. Это апшеронское селение, расположенное в относительной близости от Баку, отличалось особой чистотой воздуха и наличием питьевой воды. Кроме того, Гаджи Зейналабдин Тагиев провёл из Сураханов в Мардакяны за свой счёт шоссейную дорогу.

Здесь же была открыта бакинская школа садоводства. Мраморная табличка на воротах гласила: "1894 г. 27 сентября. В царствование императора Александра III при министре земледелия и государственных имуществ была заложена школа садоводства при содействии и участии Бакинского губернатора В.П.Рогге, бакинским 1-ой гильдии купцом Гаджи Зейналабдином Тагиевым". Архитектором проекта школы и опытного садового участка был главный архитектор Баку Гославский.

Разбить сад на участке, изобилующем камнями и кочками, требовало большого труда, умения и денег. Следовало очистить и разровнять землю, привезти плодородную почву, провести водопровод. После обустройства участка сюда потянулись арбы с чернозёмом. Работа продолжалась днём и ночью. А вскоре после закладки опытного сада начались работы по строительству здания будущей школы.

Эта школа, основанная по инициативе Гаджи Зейналабдина Тагиева, дала мощный толчок развитию садоводства на Апшероне. Безводный песчаник покрылся зеленым нарядом, ласкающим взор, земли, заросшие бурьяном и полынью, превратились в виноградники. В густой тени высоких деревьев поднялись красивые дачи в несколько этажей. Вокруг разбивали цветники, сажали декоративные растения. Непременной при надлежностью апшеронских дач были бассейны с прозрачной, словно хрусталь, водой. На поверхности плавали утки, лебеди. Под навесами расхаживали царственно-прекрасные павлины. Певчие птицы, развешанные в клетках по саду, услаждали слух. Иные заводили в вольерах оленей, джейранов, экзотических животных.

С каждым годом хорошели апшеронскме сады. Сюда завозили деревья и цветы буквально со всего света! Даже в осенние и зимние месяца сады не покидали дыханья весны.

Аллеи в этих садах, как правило, носили имена деревьев, высаженных по обе стороны: "Дорога меж чинар", "Плакучая ива", "Сосновая аллея", "Аллея кипарисов", "Дубовая аллея" и пр. Порой даже палящее южное солнце не могло пробиваться сквозь крону могучих деревьев.

Богачи обносили свои участки высоким каменным забором, а затейливо украшенные железные ворота издалека оповещали о том, что дача принадлежит известному в округе человеку. Часто к воротам прикрепляли мраморные таблички, где было указано имя хозяина и дата закладки садового участка.

Один из первых апшеронских садов заложил в Мардакянах Мухтаров. Это произошло примерно в 1980-м году. Тысячи кубометров плодороднейшего чернозёма привезли сюда на баржах по морю, а затем доставили к месту на арбах и верблюдах. Чтобы обеспечить сад, бассейны и фонтаны водой, в пяти местах прорыли колодцы глубиной в сорок метров, соорудили специальные хранилища. Каждый амбар для хранения воды имел пять метров в ширину и десять метров в длину. Сюда же подвели мощные насосы. А чтобы не выходили из строя, поставили особые фильтры-дистиляторы.

В летний зной обитатели виллы Мухтарова собирались на небольшой площадке, расположенной на глубине сорок метров. Здесь было прохладно в любое время года. Хозяева и гости ели фрукты из сада, мороженое, пили шербет, кофе, изысканные вина. Желающие могли сесть в нарядные лодки и поплавать в бассейне, который имел поистине гигантские размеры: тридцать метров в ширину, пятьдесят в длину и тридцать в глубину.

На берегу играли сазандары, пели певцы, приглашённые из Баку, Шуши. Чуть ниже большого четырёхугольного бассейна располагался изящный круглый бассейн, день и ночь журчавший фонтанами. Высокие стены бассейна с наружной стороны обвивали вьюнки и ипомеи.

Однако, пожалуй, несравненным по красоте и роскоши был сад Шамси Асадул-лаева, который заложили всего за пять лет (1897–1901) и который раскинулся на пятнадцати гектарах.

Для сравнения отметим, что садовый участок братьев Нобель в Белом городе составлял десять гектаров, сады Мухтарова и Тагиева — восемь, а сад Ашурбековых — семь гектаров.

Только подсобные помещения, построенные на дачном участке Асадуллаева, имели четыреста метров в длину. Высота и крепость забора, внушительность парадных ворот, украшенных богатыми узорами, поневоле вызывали у прохожих робость. Постучаться в эти ворота решился бы не каждый.

Сам сад Шамси Асадуллаева поистине не имел себе равных по многообразию плодовых деревьев, выписанных из самых разных уголков страны. Чего здесь только не было: вишня, черешня, персики, абрикосы, кизил, алыча. Аромат яблок, груш, айвы, граната разносился по всей даче.

Бакинская городская управа (за девяносто лет) насадила зеленые насаждения всего лишь на одиннадцати гектарах, тогда как нефтепромышленники за короткий срок заложили цветущие сады общей площадью более чем в семьдесят гектаров.

Старые наименования улиц и площадей Баку.

Азиатская — Петра Монтина — Аловсата Гулиева (с 1991 г.) Алатавинская 1-я — Алатавинская Алатавинская 4-я — Гамидова Алатавинская 5-я — Талыблы — Асада Ахмедова Алатавинская 6-я — Назима Гаджиева Апшеронская — Алисабы Абдуллаева (с 1991 г.) Армянская — М. Горького (с 1928 по 1997 гг.) — Мирзы Ибрагимова (с 1997 г.) Баиловская 1-я — Красина — Сабаил — Курбана Аббасова Баиловская 2-я — Ханлара — Сулеймана Меликова Баиловская 3-я — Тимченко — Братьев Алибековых Баиловская 4-я — Попова — Айдына Мамедова Баиловская 5-я — Эйжен Берга (с 1965 г.) — Али Назми Баиловская 6-я — Гасана Рахманова Баиловская 7-я — Баиловская Баиловская 9-я — Мирзы Мустафаева Базарная — Гуси Гаджиева 26 Бакинских Комиссаров — Алескерова Балаханская — Басина — Физули (с 1989 г.) Балаханское шоссе — Московский пр. Барятинская — Фиолетова (с 1923 по 1991 гг.) — акад. Абдулкерима Ализаде (с 1991 г.) Белогородская — Рабочий пр. — пр. Нобеля (с 1991 г.) Биржевая — Свободы (с 1923 по 1949 гг.) — Узеира Гаджибекова (с 1949 г.) Бондарная — Дмитрова (с 1939 по 1991 гг.) — Шамси Баделбейли (с 1991 г.) Большая Минаретная — Асафа Зейналлы (с 1939 г.) Большая Морская — пр. Кирова — пр. Бюльбюля Большая Сальянская — Микаила Мушвига Безымянная — Исрафила МамедоваБуйнакская — Шейха Шамиля (с 1992 г.) Бухарская — Герцена (с 1939 по 1991 гг.) — Вели Мамедова (с 1991 г.) Вагифа — Гасана Сеидбейли Ванникова — З. Ахмедбекова Варваринская — Менжинского (с 1939 по 1992 гг.) — Хагигат Рзаевой (с 1992 г.) Васильева — Хан Шушинского Верхне-Кладбищенская — Вагифа (с 1939 — 1990 гг.) — Гасана Сеидбейли (с 1990 г.) Верхне-Нагорная — Абдуллы Шаига Верхняя Приютская — Кецховели (с 1939 по 1991 гг.) — акад. Шамиля Азизбекова (с 1991 г.) Верхняя Таза-Пирская — Мустафы Субхи (с 1923 г.) Владимировская — Розы Люксембург (с 1923 по 1991 г.) — Кейкап Сафаралиевой (с 1991 г.) Внешне-Кольцевая — Мир-Джалала Водовозная — Ширшова Вокзальная — Пушкинская Воронцовская — М.Азизбекова (с 1923 по 1991 гг.) — генерала Азизбекова (с 1991 г.) Ворошилова — Фикрета Амирова Врангельская — Зиновьева (с 1923) — Кагановича (с 1934) — Алигейдара Караева (с 1957) — Ахмеда Джавада (с 1992) Герцена — Вели Мамедова (с 1991 г.) Георгиевская — Папанинская (с 1939 по 1958 гг.) — Дж. Мамедкулизаде (с 1958 г.) Гимназическая — Толстого (с 1928 г.) Горчаковская — Малыгина (с 1923 по 1990 гг.) — Гаджи Зейналабдина Тагиева (с 1990 г.) Гоголя — Братьев Мардановых Голубятникова — Фирдоуси Мамедова Горького — Мирзы Ибрагимова (с 1997 г.) Госпитальная — Тагизаде Губанова — Зивербека Ахмедбекова (с 1991 г.) Губернская — Физули (с 1925 по 1962 гг.) — Низами (с 1962 г.) Дадаша Бунятзаде — Азиза Шарифа Дворцовая — Магомаева (с 1939 г.) Джапаридзе — Мамед Эмин Расулзаде Дзержинского — Ахмедбека Агаоглы Диагональная — Ниязи Хакимзаде — Эльина Теймурова Димитрова — Шамси Бадалбейли (с 1991 г.) Дружбы Молодежи — пр. Ататюрка

Ереванский пр. — пр. Вагифа

Жданова — Шарифли Заводская 1-я — Гагарина — Афияддина Джалилова Заводская 2-я — Фируза Гамбарова Заводская 3-я — Сабита Оруджева Заводская 4-я — Асадуллы Ахундова — Мехти Мехтизаде Заводская 5-я — Тельнова Заводская 6-я — Сулеймана Везирова Завокзальная 1-я — Завокзальная Завокзальная 2-я — Анашкина — Ульви Буниятзаде Завокзальная 3-я — Газамфара Мусабекова Завокзальная 4-я — Казымзаде Завокзальная 5-я — Голубятникова — Фердовси Мамедова Завокзальная 6-я — Алиаги Вахида Завокзальная 7-я — З. Ахмедбекова Завокзальная 8-я — Дзержинского — Ахмедбека Агаоглу Завокзальная 9-я — Урицкого — Абдулазала Демирчизаде Завокзальная 10-я — Кадырбекова Завокзальная 11-я — Алишера Навои — Кероглу Рагимова Завокзальная 12-я — Гафура Решада Завокзальная 13-я — Гасаноглы Завокзальная 14-я — Левандовского — Ашига Молла Джумы Завокзальная 15-я — Сергея Наметкина — Мирзабалы Ахмедзаде Завокзальная 16-я — В. Хулуфлу Завокзальная 17-я — Айдына Мамедова Заведенская — Красная (с 1923 по 1949 гг.) — Буният Сардарова (с 1949 г.) Зевина — Инджасенет (с 1991 по 1995 гг.) — Азиза Алиева (с 1995 г.) Извозчичья 1-я — Чапаевский 1-й переулок (с 1946 по 1993 г.) — Гурбана Пиримова (с 1993 г.) Извозчичья 2-я — Чапаевский 2-й переулок (с 1946 по 1993 г.) — Джаваншира Зейналова (с 1993 г.) Извозчичья 3-я — Чапаевский 3-й переулок (с 1946 по 1995 г.) — Фахраддина Асадова (с 1995 г.) Каменистая — Щорса (с 1939 г.) — Башира Сафароглу Камо — Сулеймана Рагимова (с 1991 г.) Канни-тепинская — Свердлова Карантинная — Юного пионера (с 1933 г.) — Ази Асланова Карла Маркса пр. — пр. Зии Буньятова Каспарова — Нигяр Рафибейли Каспийская — Лейтенанта Шмидта — Рашид Бейбутова Кецховели — Ш. Азизбекова Кирова пр. — пр. Бюль-Бюля Кислотная — пр. Бабека Кладбищенская — Парковая — Мехти Гусейна (с 1965 г.) Колодезная — Агамалыоглы — Леопольда и Мстислава Ростроповичей Колюбакинская — С. Ефимова (с 1923 по 1990 гг.) — Нигяр Рафибейли (с 1990 г.) Коммунистическая — Истиглалият (с 1991 г.) Корганова — Расула Рзы (с 1990 г.) Красина — Сабаил — Курбана Аббасова Красная — Буният Сардарова (с 1949 г.) Красноводская — Красноармейская — Самеда Вургуна 11 Красной армии — Гасанбека Зардаби Краснокрестовская — Буйнакского (с 1923 по 1992 гг.) — Шейх Шамиля (с 1992 г.) Крупская — Алимардан бек Топчибашева Крылова — С. Дадашева Кубинская — Губанова (с 1940 по 1991 гг.) — Зивербека Ахмедбекова (с 1991 г.) Левандовского — Молла Ашуг Джума Лейтенанта Шмидта — Рашида Бейбутова Ленина пр. — пр. Азадлыг Ленинградский пр. — Санкт-Петербургский пр. Магазинная — С.Осипяна (с 1929 по 1989 гг.) — Сулеймана Рустама (с 1989 г.) Малыгина — Гаджи Зейналабдин Тагиева (с 1990 г.) Мариинская — Корганова (с 1929 по 1990 гг.) — Расула Рзы (с 1990 г.) Мельничная — Ага Дадаша Курбанова (с 1966 г.) Менделеева — Ганифе Алескерова Меркурьевская — Шаумяна (с 1929 г.) — пр. Азербайджана Миллионная — Фикрета Амирова Милютинская — Мясникова (с 1929 по 1990 гг.) — Тарлана Алиярбекова (с 1990 г.) Мирзояна — Ф. Гасымзаде Минаретская — Асефа Зейналлы Михайловская — Зевина (с 1929 г.) — Инджасенет (с 1991 г.) — Азиза Алиева (с 1995 г.) Мичурина — Идаятзаде Молоканская — 9 Января (с 1929 по 1946 гг.) — Хагани (с 1946 г.) Московский пр. — пр. Хатаи Мясникова — Алиярбекова Набережная Александра II — Набережная Губанова (с 1929) — Сталина пр.(с 1940) — пр. Нефтяников (с 1961) Нагорная 1-я — 26 Бакинских Комиссаров — Алескерова Нагорная 2-я — Менделеева — Гулу Гулиева Нагорная 3-я — Имрана Касумова Нагорная 4-я — Мир-Касимова Нагорная 5-я — акад. Фейзуллы Гасымзаде Нагорная 6-я — Аббаса Сиххата Нагорная 7-я — Ленинградский пр. Нагорная 8-я — Каспарова Нагорная 9-я — Инглаб Нагорная 10-я — Сабита Рахмана Нагорная 11-я — Месуда Ализаде Нагорная 12-я — Юсифа Везира Чеменземенли Нагорная 14-я — Теймура Алиева Нагорная 17-я — Амиряна — Карла Маркса — пр. акад. Зии Буниядова Нагорная 19-я — Саттара Бахлулзаде Нагорная 19-я — Аджеми Нахчивани Нагорная 22-я — Гейдара Гусейнова Нариманова пр. — пр. Азизбекова Нефтепереработчиков — пр. Кара Караева Нижне-Бульварная — Бакиханова Нижне-Кладбищенская — Парковая — Мехди Гусейна Нижне-Нагорная — З. Адыгезалова Нижняя Приютская — Камо (с 1939 по 1991 гг.) — С. Рагимова (с 1991 г.) Нижняя Таза-Пирская — Мирзы Фатали (с 1923 г.) Николаевская — Коммунистическая (с 1929 по 1991 гг.) — Истиглалият (с 1991 г.) Ольгинская — Джапаридзе (с 1929 г.) — Мамед Эмина Расулзаде Орловская — Мухтадира (с 1923 по 1992 гг.) — Сеида Рустамова (с 1992 г.) Островского — Сулеймана Тагизаде Офицерская — Мусеви (с 1929 по 1992 гг.) — Мамеда Эфендиева (с 1992 г.) Павлика Морозова — А. Велиева Папанина — Джалил Мамедкулизаде Параллельная 1-я — Искровская Параллельная 2-я — Хосрова Рузбеха — Бала Бабы Меджидова Параллельная 3-я — Абилова Параллельная 4-я — Гусейна Джавида — Субхи Салаева Параллельная 5-я — Гамалея — Фуада Ибрагимбекова Параллельная 6-я — Бюль-Бюля — Магомеда Нахчивани Параллельная 7-я — Басти Багировой — Меджитова Новая Параллельная 5-я — Ахвердиева Патриса Лумумбы — Захида Халилова Первомайская — Чингиза Мустафаева Перевальная 5-я — акад. Топчибашева Перевальная 6-я — С. Васильева — Хан Шушинского Перевальная 8-я — Солнцева — акад. Мирали Гашкая Перевальная 10-я — Фабрициуса Перевальная 11-я — Таривердиева Персидская — Полухина (с 1929 по 1991 гг.) — Муртуза Мухтарова (с 1991 г.) Петра Монтина — А. Гулиева Петровская набережная — пр. Нефтяников Позеновская — Энгельса (с 1929 по 1992 гг.) — Братьев Джафаровых (с 1992 г.) Полицейская — Ворошилова — Юсифа Мамедалиева (с 1962 г.) Полухина — Муртуза Мухтарова (с 1991 г.) Поперечная 1-я- Шевченко — Аждара Ханбабаева Поперечная 2-я- Герая Асадова Поперечная 3-я- Кафура Мамедова Поперечная 4-я- Араз Поперечная 5-я- Ширванзаде — Сейфеддина Даглы Почтовая — Островского — Сулеймана Тагизаде Прачечная — Гоголя — Братьев Мардановых Пригородная 2-я — Джаваншира Профсоюзная — Магомеда Хады Рабочий пр. — пр. Нобеля Разъездная 1-я — Кадырли Разъездная 2-я — Декабристов Резервуарная (Ахмедлы) — Рахиба Мамедова Резервуарная (8-й км) — Мехсети Розы Люксембург — К. Сафаралиевой Рылеева — А. Ш. Ализаде Садовая — Нариманова — Чкалова (с 1939 по 1990 гг.) — Ниязи (с 1990 г.) Салаханинская 5-я — Назыма Хикмета Салаханинская 9-я — Камала Рагимова Саратовца Ефимова — Нигяр Рафибейли (с 1990 г.) Свердлова 1-я — Салатын Аскеровой Свердлова 2-я — Орджоникидзе — Адиля Буниятова Свердлова 3-я — Мирбашира Касумова — Сахиба Зейналова Свердлова 4-я — Рухулла Ахундова Свердлова 5-я — С.М. Эфендиева — Владислава Плотникова Свердлова 6-я — 8 Марта — Эльдара Тагизаде Свердлова 7-я — Добролюбова — Иззета Гамидова Свердлова 8-я — Дагестана Свердлова 9-я — Каверочкина Свердлова 10-я — Сарабского Свердлова 11-я — С. Везирова Свердлова 12-я — Орджоникидзе — Микаила Рафили Соборная — Сабира (с 1939 г.) Советская — пр. Нариманова (с 1991 г.) Советский въезд — Измир Солнцева — акад. Мирали Кашкая Спандаряна — Карабах Спасская — К. Исмайлова (с 1929 по 1993 гг.) — Заргарпалан (с 1993 г.) Студенческая (8-й км) — Бекира Чобанзаде Стадионная — Д. Леонтьева Станиславского — Народов Востока (с 1929 г.) — пр. Ленина (с 1940 г.) — пр. Азадлыг (с 1991 г.) Степная — Буниатова Суворова — 20 января Сураханская — Первомайская (с 1939 по 1992 гг.) — Чингиза Мустафаева (часть), Дилары Алиевой (часть) Сурена Осепяна — Сулеймана Рустама (с 1989 г.) Татарская — Крупской (с 1939 по 1992 гг.) — Алимардан бек Топчибашева (с 1992 г.) Татьянинская — Фабрициуса — Джейхунбека Гаджибейли (с 1992 г.) Тверская — Мирза Мансура Мансурова Телефонная — Романовых — Линдлея (с 1918 по 1923 г.) — 28-го Апреля (с 1923 по 1992 гг.) — 28-го Мая (с 1992 г.) Тодорского — Малая Морская Торговая — Краснопресненская (с 1939 по 1940 гг.) — Низами (с 1940 г.) Туманяна — Мамеда Арифа Труда — Г. Алиева

Угловая — Алиаги Кюрчайлы Урицкого — Бакуви

Фабрициуса — Джейхунбека Гаджибейли Фиолетова — акад. Абдулкерима Ализаде (с 1991 г.) Фрунзе — А. Якубова

Хребтовая — Октябрьская Хребтовая 1-я — Шахбази — Айны Султановой Хребтовая 2-я — Гамида Султанова — Исмаилбека Гуткашенлы Хребтовая 3-я — Бахрама Агаева Хребтовая 4-я — Алескера Алекперова Хребтовая 5-я — пр. Нариманова — пр. Азизбекова Хребтовая 6-я — Крылова — С. Дадашева Хребтовая 7-я — Патриса Лумумбы — Захида Халилова Хребтовая 8-я — пр. Метбуат — Иззят Набиева Хребтовая 9-я — Октябрьская — М.Д. Гусейнова — Мирали Сеидова Хребтовая 10-я — Шарифзаде Хребтовая 11-я — Дадаша Буниятзаде Хребтовая 12-я — Рахиба Тагиева Центральная — Байдукова Церковная — Видади (с 1923 г.) Цициановская — Али Байрамова (с 1923 по 1993 гг.) — Тебриза Халилбейли (с 1993 г.)

Чадровая — М.Алиева Чапаева — Тебриз Чемберкендская — Лермонтова Черногородская 1-я — Баринова — Юсифа Сафарова Черногородская 2-я — А. Никишина Черногородская 3-я — Еременко Черногородская 4-я — Ровшана Алиева Черногородская 5-я — Г.Тагизаде — Фазаила Байрамова Черногородская 7-я — Аяза Исмаилова Черногородская 9-я — Иззет Оруджевой Черногородская 10-я — Наджафгулу Рафиева Черногородская 11-я — Комсомольская Черногородская 12-я — Хагани Рустамова Чкалова — Ниязи (с 1990 г.) Шаумяна — пр. Азербайджана Шахская — Красного Аскера (с 1923 по 1967 гг.) — Шихали Курбанова (с 1967 гг.) Шемахинская — Бедноты — Джафара Джабарлы (1935 г.) Школьная (8-й км) — Эльмана Рустамова Шмидта — Рашида Бейбутова

Щорса — Башира Сафароглы Щорса Новая — Мамеда Рагима

Экспериментальная — Фаика Нейматзаде Энгельса — М.Джафарова Энзелинская — Рихарда Зорге

Южная 1-я — Али Гейдарова Южная 2-я — Черняевского Южная 3-я — Ильгара Халилова Южная 4-я — Январа Насирова Юрьевская — Советская (с 1929 по 1991 гг.) — Нариманова пр. (с 1991 г.)

Ярмарочная — Рихарда Зорге (с 1964 г.)

— ПЛОЩАДИ

Базарная, Губа мейданы — им. Димитрова — Физули Биржевая — Свободы — сквер 26 Бакинских Комиссаров — сквер Азадлыг Воронцовская — Кемур-мейданы Думская, Ашумовская — Молодежи Ленина — Азадлыг Парапет — им. К.Маркса — пл. Фонтанов Привокзальная — им. Джафара Джабарлы Октябрьская — сквер им. Самеда Вургуна Ярмарочная — сквер им. Самеда Вургуна Южно-Советская — им. Нариманова 11 Красной армии — 20 Января

— ПАРКИ

Парк КиО им. Кирова — Шехидлер Хиябаны Парк офицеров — Парк Деде Горгуд Парк им. Дзержинского — Парк им. Шахрияра Парк пионеров и школьников — Парк "Дурналар" Губернаторский сад — сад Революций — Сад им. Вахида Мариинский (Молоканский) сад — Сад 9-го января — Сад им. Хагани Сквер им. Дж. Джабарлы — Сквер им. Азима Азимзаде Сквер им. Фиолетова — Сквер им. Фазиля Мехтиева Сад "Вилла Петролеа" — Парк "Роте Фане" — Парк им. Низами Баиловский сад — Сад им. Гафура Мамедова