До первого снега

10

Дождь налетел внезапно. Нас окатило, словно из опрокинутой бочки. И вмиг промочило до нитки.

Мы с Аней спрятались от ливня под навесом наклонной галереи.

Стояли рядом, холодные, мокрые, близко друг к другу, и от этого было жарко.

Лучом света вспыхнула ее улыбка.

— Грибы-то теперь пойдут!..

— Пойдут, — в тон ей ответил я, — мухоморы-то…

Она рассмеялась и прижалась ко мне еще ближе.

А дождь катил лавиной, гремел листами железа, сметал мусор. Земля не успевала впитывать его, так он был внезапен и обилен: по дороге уже мчались потоки воды.

«Котлован… — с тревогой подумал я. — Не поползла бы глина…»

Прибитая пыль, намокшее враз горячее дерево, смоченные внезапной водой камни, плиты — все пахло волнующе и остро. От близости Ани, такой неожиданной и ясной, у меня закружилась голова.

Аня посмотрела на меня пристально, прямо. Серые глаза ее вдруг потемнели, на губах появилась странная улыбка, будто она с этой улыбкой прислушивалась к чему-то неожиданному в самой себе.

Она медленно провела пальцем по моим бровям, сначала по правой, потом но левой, и вдруг сказала:

— Я видела твою сестру. Вы близнецы, что ли?

— Нет… — Я хотел добавить, что Ольга старше, однако вовремя спохватился.

Но Аня поняла меня, и снова вспыхнула ее улыбка.

— Вас просто не отличишь. Нет, нет, — в свою очередь спохватилась Аня. — Я ничего такого не хочу сказать. Просто это удивительно. И потом… — она помедлила, — мне это нравится. Ты ее любишь?

Я кивнул.

— Счастливый ты. Вас двое, таких хороших… А у меня, Валерик, только мама в деревне, больше никого… Деревня в глуши, в лесу… Речка маленькая… На дне видны камушки… У мамы коза. Белая. Вот и все. Туда приедешь, кажется, ничего не изменилось с детства…

Дождь пролетел, прогрохотал, и почти сразу по окнам зданий, стеклам кабины башенного крана полоснуло солнце.

Аня подняла голову.

— Ну вот, вверху уже хорошо. Пора на кран.

Отовсюду из-под навесов выходили рабочие, направлялись кто куда. Наши плотники спешили к котловану.

В тот вечер мне пришлось задержаться: откачивали из котлована воду, выбирали клейкую грязь.

Возвращался я поздним троллейбусом, когда уж и пассажиров-то не было. За окном встряхивало черную летнюю ночь с размытыми огнями, время от времени набегавшими на меня. Потом огни куда-то провалились, из ночи вырвался нестерпимый грохот. Казалось, меня усердно охаживают по голове пустым ведром. Но проснуться не хватило сил. Сон застал меня в углу пустого троллейбуса, ведомого по ночному городу красивой, но хмурой девушкой.

Мне снилось, что возле самого моего уха работает насос, а из широкого шланга хлещет мутная вода.

Кто-то бежал, стуча сапогами, по мокрым доскам и кричал, что оголены провода…

Я просыпался, снова засыпал.

Потом я вдруг увидел грибы, большую плетеную корзину, полную грибов, и не сразу понял, откуда она взялась. Напротив сидели две старые женщины.

— Я-то думала, выпимши, — донеслось до меня. — А он, видать, та-ак…

Я понял: это про меня говорят задержавшиеся в лесу бабуси. Видно, заснул всерьез.

Отвернулся к окну и стал глядеть в темноту, пытаясь определить, что за остановка.

Троллейбус резко тронулся с места и пошел дальше по ночному городу. Я прислонился виском к холодному пластику. Толчки отдавались в голове глухой болью.

— Пошли, видно, грибы-то? — спросил я у своих случайных попутчиц.

— Пошли мухоморы-то… Дома нас, поди, и не ждут. Думают, волки растащили…

Дома, едва стукнул, дверь отворила Ольга.

— Куда ты пропал? Что с тобой? Заболел?

— Здоров.

— А где был?

— В ресторане.

— Я серьезно спрашиваю.

— Квартальный план выполнял одним днем. И прихватил ночь.

— Выполнил?

— Спрашиваешь!

Она хмурилась, и мне казалось, что это я в зеркале вижу свои две стрелки над бровями.

— Уходи-ка ты со стройки… — сказала Ольга шепотом.

— Ни за что! — так же шепотом ответил я.

С упоением, соединенным со страхом, я думал об Ане. И странно, во всякую минуту воспоминание о ней с необъяснимой неизбежностью возвращало меня к мысли о Хонине.

Некоторые завидовали Хонину, что он так легко живет — не переработает, не возьмет на себя ничего лишнего.

Я чувствовал таившееся в нем куда более значительное зло, пока еще не вполне понятное для меня. А может, это потому, что он постоянно возле Ани? Неужто это обыкновенная ревность?

Я начал чувствовать, что Аню мне никто не может заменить: ни мама, ни Оля. Я мог без конца смотреть, как у ее губ вспыхивают легкие лучики.

Однажды мы с ней сидели у крана. Аня взглянула на часы:

— Опять не подвезли вовремя бетон. А привезут — начнется спешка. Сразу придет несколько машин, и Водяной начнет свое: «Давай скорее! Давай скорее!» Больше всего не люблю эту суету.

В спешке там допустишь ошибку, тут не доглядишь. А это кран… С такой-то махиной, — она хмуро взглянула на перечеркнувшую полнеба стрелу, — и до беды недолго…

Подвезли бетон. Аня встала, огляделась, кругом и улыбнулась:

— Курорт окончен!

И когда Аня поднималась к своей кабине, я случайно перехватил взгляд Хонина. В глазах его была злоба. Он пристально следил за каждым ее движением и не замечал, что я смотрю на него. На какой-то миг сердце кольнула необъяснимая тревога. Мне вроде бы следовало радоваться, что щелкнул Хонина по носу, а вместо этого я ощущал беспокойство оттого, что он неотступно был возле А ни.