До свадьбы доживет

Маленькими шажками

Клава, конечно, была для Тина ангелом, посланным ей по ее слезным молитвам. Вспоминая иногда их первую встречу, Тина пугалась: а что было бы, если бы она тогда ушла и оставила бездомное существо на верную погибель? Могла бы! Точно – могла бы. Чудо именно в том, что в тот раз не сумела. Догадалась о чем-то важном. Недаром встреча их произошла в день Покрова. Словно кто-то с высоты, приглядываясь к ней, испытывал:

– Ну что, девица? Услышишь ли чужую боль или все еще глуха и слепа к ней?

И после первых дней борьбы за Клавину, казалось бы, угасавшую жизнь, которые окончились их общей победой над собачьей болезнью, Тина почему-то подумала, что расставание их с Юрой – к лучшему, что без этого было никак не обойтись и что к этому все шло, причем давно. Ей полагалось прозреть много лет назад, но она сама не стремилась к обретению зрения и слуха. Жила в блаженной слепоте, уверенная, что все знает, понимает и находится в полной безопасности. Так бы дура дурой и померла, ничего в жизни не поняв. Так что – спасибо Юре, выходит. Хорошо, что с его помощью она прозрела и, если выкарабкается из этой переделки, сможет зажить по-другому, многое чувствуя и многого не боясь.

Пока же шла она по жизни маленькими шажками, думая только о том, как прожить один день, от утра и до вечера. Она шла по каждому дню, как младенцы ходят, которые только учатся ходить: осторожно и внимательно глядя вперед, не отвлекаясь от главного.

Она старалась не думать о прошлом. И вообще не представляла себе будущего. Стоило по привычке подумать о том, что бы ей хотелось предпринять следующим летом, как внутри нее раздавался удар хлыста:

– Что может быть с тобой следующим летом? Ничего не будет следующим летом! Ничего и никогда с тобой больше не будет. Доживай и не смей фантазировать.

Она пугалась этих жестоких мыслей до слез. И плакать боялась из-за Клавы. Будущее закрылось, как сказочный ларец – за семью печатями. Но прошлое иногда вспоминалось. Причем каждый раз в воспоминаниях открывалось что-то новое, что она вполне могла бы увидеть и раньше, но почему-то не видела.

Ну, вот, например, последние годы – не год, а именно годы, муж не называл ее по имени. Вообще не называл. Как же он к ней обращался? Как у него получалось? А совершенно безлико:

– Хорошо бы сделать то-то и то-то… Я бы хотел того-то… Мне нужно… Не забыть бы…

Он же словно сам с собой разговаривал, догадалась Тина. Она для него как бы и существовать перестала! Эта существенная деталь, такая явная и однозначная, открылась ей только после их расставания. А открылась бы раньше – и что? Что-то бы изменилось?

– Надо было самой уйти от него. Увидеть все, понять и уйти. Без сожаления, – заявлял ей жестко внутренний голос.

Но другой, писклявый паникер, насмешливо хмыкал:

– Как это уйти? Кто ж так делает? Как это можно из-за любой ерунды – сразу уйти?

Ужасное озарение принесло ей воспоминание об их греческих днях – последних, как потом оказалось, супружеских днях. Как он дочитал своего толстенного Пруста на французском, закрыл книгу и почему-то многозначительно взглянул на нее, Тину. Она увидела в этом взгляде гордость: много лет читал и вот – осилил! А она еще спросила, что же он теперь будет делать, за какую книгу возьмется. И он опять многозначительно помолчал. Теперь-то она отчетливо понимала всю пошлую сущность тогдашнего эпизода. Он своим долгим молчанием словно сообщал ей, что не только эта книга прочитана и закрыта. Он вполне готов был сообщить ей о том, что собирается закрыть книгу их совместной жизни. Она вся для него – изученная, прочитанная вдоль и поперек, скучная и постылая. А новая книга уже на подходе. И нетерпеливо ждет своего часа.

Почему он тогда ничего не сказал? А просто не решился. И отдых себе же не хотел отравлять. Слезы, упреки. И как потом лететь домой, если она неадекватно отреагирует? Понятное дело, лучше было дождаться возвращения. А так – жалко. Красиво могло бы получиться. Закрыл бы своего Пруста. Она бы спросила, что же будет потом. А он бы ответил:

– Грядет эпоха больших перемен, Тиша. Я не просто книгу закрыл. Я ухожу от тебя в другую жизнь.

Что-то вроде этого. И потом в интервью бы пригодилось. Тина была уверена, что он, мастер всяких глубокомысленных интервью, обязательно упомянет дочитанного Пруста при первом удобном случае.

Однажды, вспоминая о прошлом, Тина испытала подобие озарения. До нее вдруг дошло, что эта история с Катей – отнюдь не первая в Юриной жизни. Он и прежде изменял жене, только намерений покинуть семью тогда не возникало. Сейчас ей стало понятно все. И как однажды, лет десять уже назад, какая-то девушка у подъезда спросила ее, в какой квартире живет Юрий Ливанов. И Тина удивленно спросила:

– А вы по какому вопросу?

– По личному, – огрызнулась девушка, но потом вдруг спросила, – А вы его знаете? Знаете номер квартиры?

– Конечно, знаю, – усмехнулась Тина, – еще бы мне не знать!

У девушки по лицу словно судорога пробежала:

– А вы кто? – выкрикнула она.

– Я – жена Юрия Ливанова, – внятно и с достоинством представилась Тина. – Так что вам угодно от моего мужа?

– А разве он женат? – ахнула девица.

– А разве нет? – шутливо отозвалась супруга.

Девушка вдруг повернулась и побежала. Понеслась стремглав, не разбирая пути.

Тина потом, смеясь, рассказывала мужу о странной визитерше.

– Что ей от тебя было надо, Юр? – бездумно спросила она.

– Откуда же мне знать, что и кому от меня надо. Скорее всего какая-то безумная студентка. Музыкальные девушки, сама знаешь, сплошная экзальтация. Может, экзамен завалила. Есть у меня такие. Ну и пришла умолять о пересдаче. Я даже не понял, о ком идет речь. К твоему описанию сразу человек десять подходит.

И надо же! Тина осталась вполне довольна его ответом. И полностью его приняла. Ну да! Все же понятно! Завалила экзамен, а теперь не знает, как пересдать. И вопроса не возникло о том, почему при знакомстве с женой своего преподавателя надо было убегать, словно потеряв рассудок. Только сейчас дошло. И хорошо, что дошло! И наконец-то.

Понятными стали и странные звонки по домашнему телефону, когда кто-то явно дышал в трубку, слушал, как она откликается:

– Алло?

Обычно Тина немножко пережидала, чувствуя одушевленность тишины, а потом предлагала:

– Перезвоните, вас не слышно!

Но никто не перезванивал.

Много чего стало понятно. А самое главное: ни в грош он ее не ставил. Уже много-много лет. И зачем венчался? И как это совмещалось в его душе?

От этих открытий плакать не хотелось. От них хотелось настучать самой себе по мордасам за то, что была столько лет круглой дурой. Все эти мысли отнимали последние силы. И впридачу Клава начинала рычать, неизвестно на кого.

Нет! Нельзя было думать ни о прошлом, ни о будущем. И там, и там – ложь и пустые иллюзии.